Оглавление

Предыдущий файл

Читателям книги М. М. Буткевича, не желающим участвовать в Игре, рекомендуется игнорировать все знаки выноски кроме звездочки (^*), а в самих сносках читать только набранный черным шрифтом таймс.

[18.06.2013][1]

……………………………………………………………………………………………

24 ноября 1991 года.

Прошло, пролетело полтора года[2], и я вновь принимаюсь за свою книгу.

Buon giorno, mia cara!

Эти полтора года промелькнули мгновенно — вспыхнули и погасли короткими зарницами летней ночной грозы. Четыре семинарских сессии (из десяти) судьба прокрутила передо мной со скоростью старинной немой киноленты: радости и огорчения, триумфы и провалы, люди и нелюди сменяли друг друга поспешно и судорожно, только куда торопился мой ненормальный киномеханик, куда?

351

Когда прошлым летом Васильев уговаривал меня взяться за этот семинар, я отнекивался и твердил ему, якобы у меня есть все, что мне нужно, пишу, мол, книгу и мне этого вполне достаточно, я счастлив.

— Ну о чем вы там можете писать, на своем Левом берегу? Вот поработаете у меня два-три года, тогда будет о чем писать.

И он оказался прав: на нашем семинаре я познакомился с прекрасными людьми, столкнулся с неожиданными актерскими характерами, побывал в совершенно уж не представимых для себя местах и ситуациях. Передо мной вставали абсолютно новые и непривычные проблемы, и мне, соответственно, приходилось отыскивать нетривиальные их решения. Я увидел сам и показал другим экстравагантные и экзотические по отношению к традиционному театру наши спектакли-экзамены — целых шесть штук[3].

И, самое главное, мне представилась возможность проверить в сценической практике некоторые свои завиральные педагогико-режиссерские идеи. Самые последние, но ведь и самые свежие идеи.

В васильевском театре для нашего семинара были созданы идеальные условия обучения. Нас по утрам — постоянно и непременно — встречали три непременные повитухи творчества: Тишина, Чистота и Красота. Под ноги нам ложились мягкие зеленые ковры или лакированные янтарные полы, со всех сторон нас обступали высокие белоснежные стены и трельяжные зеркального стекла окна, в высоте над нами парили расписные старинные потолки[4]. Доброжелательные вахтеры одаряли нас улыбками тактичного понимания. Сияющие веселой добротой уборщицы с ведрами и пылесосом терпеливо дожидались перерыва в наших занятиях, чтобы тут же провести очередную влажную уборку. Улыбающиеся сотрудницы бухгалтерии с лицами наших матерей и сестер приглашали нас получить стипендию или зарплату, а светящиеся белой завистью артисты театра «Школа драматического искусства» благосклонно похаживали вокруг нас в ожидании очередного показа, бросая нам взгляды и слова нежнейшего ободрения. Нам нанимали лучших учителей-репетиторов. К нам приглашали первоклассных лекторов. Нам показывали уникальные видеозаписи васильевских шедевров. Мы жили в окружении чудесной музыки, прекрасных стихов и превосходных репродукций. А где-то вдалеке, на обочине этой заботливой суматохи маячил сам хозяин, великий режиссер Васильев, бдительно следящий, чтобы все у нас было по высшему классу. Так многообещающе начиналась наша странная учеба, полная изнурительного труда и удовольствия.

Выдающийся режиссер ходил-похаживал вокруг нашей студии, приглядывался-присматривался к нам, потом исчезал куда-то на несколько дней, вероятно, высиживать… идею, и снова появлялся передо мной с очередным предложением. Так, в конце первой осенней сессии он подошел ко мне и спросил без предисловий и подходов:

— Вам все равно, где сдавать экзамен?[5]

— ???

— …

— Ну, в принципе, конечно, все равно…

— Тогда передайте своим, чтобы готовились ехать в Ленинград. Все проблемы, связанные с поездкой — железнодорожные билеты, размещение в гостинице, суточные — театр берет на себя.

Первый наш итоговый показ состоялся в Ленинграде, на всесоюзном фестивале, посвященном Васильеву, и прошел триумфально. Я был счастлив, как может быть счаст-

352

лив человек, увидевший воплощение своей мечты. Была у меня такая дурацкая блажь: я всю жизнь хотел, чтобы драматического артиста публика принимала так же, как эстрадную звезду или знаменитую балерину — чтобы их прерывали аплодисментами за каждую «высокую ноту» или «высокий прыжок», чтобы им кричали «Браво!» и «Бис!» и добивались бы повторения удачного жеста или эффектного словесного пассажа[6]. В Ленинграде мы показывали «Класс-концерт», то есть чистый тренинг в виде попурри из простых актерских упражнений, и, представьте себе, все было, как в самых смелых моих чаяниях: на петербургскую сцену выходила наша московская Варя, надевала черные перчатки до локтей, небрежно объявляла свою импровизацию в стиле Тулуз-Лотрека, и ее встречал в буквальном смысле обвал оваций[7]; движение мизинца вызывало взрыв смеха, приподнятая бровь или опущенный уголок рта и опять то же самое, а уже канкан а ля Иветт Гильбер[8] просто не мог пройти без вышеупомянутых требований заведенного зрителя; выходил на площадку наш Марлон Брандо — эстонец Юло Вихма — выдавал импровизацию в стиле Сальвадора Дали, и в амфитеатре зрительного зала люди принимались стонать от переполнившего их восторга; когда же в финале мы показали с помощью васильевских артистов свой коронный номер — фугу на тему «Трех сестер» Чехова[9], — тут уж проняло и самого нашего хозяина. Он сделал все, что он него требовалось — растрогался, восхитился и купился, попавшись на приготовленный нами трюк, как мальчишка. Он сделал больше, чем ему полагалось по программе: пригласил после спектакля весь наш семинар и долго говорил с участниками семинара о проблемах высокого искусства. Без скидок. Как с равными[10].

Потом была следующая сессия — русская, зимняя, чистая, как воздух в морозном бору: в белоснежном зале, в белоснежных костюмах, под белогвардейскую музыку Мориса Жара[11] мы импровизировали по жребию на темы пастернаковского «Доктора Живаго». Показ прошел прекрасно, но Васильев прореагировал на него весьма оригинально — взял и не явился на экзамен. То ли с целью наказания неизвестно за что. То ли по причине раздражения непонятно чем[12].

Третья сессия, посвященная весне театра — комедии дель арте, была исполнена технического блеска и крепнущего мастерства: дерзкие импровизации осмелевших актеров, наглый переход на итальянский язык (ла белиссима лингва итальяна), вызывающая экстравагантность стильных костюмов XVIII века, виртуозно изготовленных самими студийцами из плиссированных газет времен сомнительной горбачевской перестройки и тут же, на глазах у зрителей, порванных в клочья во время исполнения финальной тарантеллы под названием «Ах, Борис, Борис, Борис! Ты не прав, ты не прав», — все это не могло не нравиться публике, не могло не доставить удовольствия и самому Васильеву, который на этот раз не лишил нас чести своего личного присутствия. В какой-то момент мне даже показалось[13], что он пожалел о пропущенном зимнем показе…

Во всяком случае, через несколько дней он подошел ко мне и предложил летнюю сессию провести на севере Италии: соединим наших артистов с итальянскими, по 18 человек с каждой стороны, подберем соответствующий итальянский репертуар, и месяц вы проведете в каком-нибудь старинном ломбардском замке или в прекрасном небольшом театрике с партером, амфитеатром, ложами, ярусами, я уже присмотрел там для вас один такой — точная мини-копия одесской оперы. А какая польза будет для артистов: русские практически познакомятся с итальянской школой, а итальянцы — с рус-

353

ской. Может быть, вы не хотите, чтобы ваши ученики поехали за границу? Это был удар ниже пояса, и я вынужден был согласиться[14]. Но мне никак не улыбалась перспектива ехать в Тулу со своим самоваром.

— Это вы, Анатолий Александрович, ездите в Италию с Пиранделло. Я повезу туда русских актеров и только русского автора. Тем более что по программе у нас на лето намечена работа над платоновским «Чевенгуром». Более русского и более неизведанного писателя мы не найдем, и это будет прекрасная сенсация (вы ведь любите сенсации, а?), — Андрей Платонов в Италии…

— Но итальянцы, наверное, и не слыхали о Платонове…

— А вот тут, Анатолий Александрович, вы, извините, глубоко заблуждаетесь: именно в Италии был впервые издан «Чевенгур» на русском языке — в середине 50-х, когда у нас, на его родине, о Платонове наглухо забыли и вспоминать не осмеливались…

— А если нет итальянского перевода?

— Есть, есть, не выдумывайте. В Италии есть все. Предупредим, чтобы на конкурс допускали только тех итальянских артистов, которые читали «Чевенгур», и баста.

И ровно через месяц мы уже репетировали Платонова в тихой горной деревушке Лонжано, в прекрасно оборудованном театре с великолепными итальянскими артистами, которых мне удалось отобрать на конкурсе; они не только читали Платонова, но любили безумно и понимали его не хуже русских[15].

В ясные дни на дальнем горизонте синела Адриатика[16]. По вечерам звонил колокол на соборной башне, а на кустах цветущих роз, как россыпь земных звезд раннего лета, вспыхивали рои светлячков. И театр был похож на Большую Оперу города Одессы, только он был неправдоподобно миниатюрен — этакая дамская шкатулочка для драгоценностей и безделушек.

Это был рай земной — других слов я тогда не мог бы найти.

Но постепенно и понемногу, гомеопатическими дозами к ощущению райского блаженства начинало примешиваться чувство горечи[17]. Неуловимое, но очень-очень определенное[18]. Да, это был Эдем, но я упустил из виду главное: это все-таки был эдем капиталистический, и не все, ох далеко не все мои русские артисты сумели устоять перед соблазнами сладкой валютной жизни[19].

Подробнее мне об этом сейчас вспоминать не хочется, да и вряд ли уместно разрушать компактность[20] повествования. Когда придется к слову и к месту, но не сейчас, не сейчас…[21]

Итальянские публичные репетиции и спектакли, как вы понимаете, прошли тоже амбивалентно: триумф был перемешан со скандальным провалом. И это вызывало тревогу. Тревога усиливалась и росла пока не разразилась в Москве катастрофой.

Все было буднично и просто. Когда, вернувшись из Италии и несколько дней отдохнув у себя дома, я зашел в театр, ничего особенного не ожидая и ни о чем не догадываясь, Васильев тихонько отозвал меня в сторону, незаметно увел в свой кабинет и убил.

Он сообщил мне, что мой семинар расформирован.

Как? Не посоветовавшись со мной?

— Не волнуйтесь, Михаил Михайлович, я им всем разослал письма с извещением о прекращении…

— Даже не предупредив меня об этом? Не поставив хотя бы в известность?..

354

— Они же виноваты перед вами, они вас не щадили и вам их жалеть не стоит…

— Но нельзя же из-за горстки каботинов[22] разгонять их всех[23]…

Мы не понимали друг друга — это было явно и несомненно[24]. В конце концов Васильев предложил вариант смягчения: объявить в газетах новый набор, но до меня никак не доходило, почему прошедшие уже через горнило конкурсных отборов, почему проучившиеся уже — и успешно! — целых год в школе семинара, должны они держать снова абитуриентские экзамены на общих основаниях. И тут я услышал правду:

— Они должны понимать, что учиться в васильевской школе — это большая честь для них и им придется теперь постоянно подтверждать свое право считаться артистом театра Васильева[25].

Высокомерная эта и оскорбительная мысль была сформулирована так открыто, с такой бесстыдной прямотой[26], что сразу же обрела статус очевидности. И я согласился. Я уговорил большинство своих учеников снова пройти через мясорубку вступительных состязаний, пообещав им, что все они обязательно будут зачислены; я провел десятки консультаций с новичками, просмотрел и просеял сотни сумасшедших артистов, выслушал тысячи стихов, басен, прозаических отрывков и когда, после бесчисленных песен, танцев, имитаций и импровизаций, я представил Васильеву и двум его подручным тридцать четыре новых абитуриента[27], отобранных для первого тура вступительных экзаменов, он прослушал их в невыносимой похоронной тишине*[28], объявил, что не пропускает на второй тур ни одного человека и прикрыл семинар окончательно[29]. Его выдумка с повторным набором оказалась не уступкой, а только отсрочкой[30].

Я собрал свои вещи и уехал на Левый Берег.

Больше мы не виделись — я поставил на нем крест.

Но сам феномен васильевской безжалостности долгое время не оставлял меня в покое. Зализывая раны в своей однокомнатной норе[31], я то и дело возвращался к бессмысленному происшествию на улице Воровского[32]. Шли месяцы, проходили годы, жизнь продолжалась, она неутомимо подбрасывала новые аттракционы и похлеще, и покруче прежнего, а ответа о Васильеве не было. Лишь постепенно, вместе с успокоением, наступила относительная ясность. Задним числом я начал догадываться, что был наивным дураком, принимая происходящее вокруг нашей студии за чистую монету доброжелательства[33]. Однажды я позволил себе и вот такое допущение: параллельно с идеей создания семинара Васильев высиживал и идею его разгрома[34].

Противоречивость устремлений — клеймо одаренности[35].

И я вспомнил один из заветных монологов талантливого человека. Уединившись со мной в своем музее после первого вступительного экзамена в семинаре «10 времен года», он мне признался…

Но сначала о самом экзамене.

Это был мой несомненный шедевр.

Это был упоительный экзамен-спектакль[36].

Я уже отобрал на предварительных консультациях всех, кто мне был нужен, и смысла в проведении дополнительных испытаний не было никакого. Но Васильев требо-

355

вал с тупой настойчивостью: все должно быть как положено, по всем правилам, по всей форме, — и я решил порезвиться — сделать все мероприятие шикарным. «Устроим все наоборот, — сказал я Розе*[37], — обычно экзамен проводится как пытка, полная ужаса и нечеловеческих усилий, а мы сделаем все, чтобы превратить его в сплошное удовольствие для абитуриентов». Роза поняла все и улыбнулась. Я тоже улыбнулся, и машина антиинтриги[38] завертелась на полные обороты.

К первому, я побежал к хозяину. Бежал и соображал: сейчас мне можно просить у него все что угодно и он не откажет; не знаю, зачем, но чувствую, что мой семинар нужен ему позарез[39]. Я могу прожить и без этого семинара, а он почему-то не может[40], так что можно начинать шантаж[41].

— У меня к вам две просьбы: 1) раз уж вы затеяли экзамен, то вы сами должны быть на нем обязательно, более того, 2) прикажите, чтобы на приеме присутствовала вся ваша труппа.

— А труппа зачем? Тем более вся?

— Я хочу, чтобы было у нас все, как в старом МХАТе. Представьте: это ведь будет роскошная картина: с одной стороны, вот так — артисты театра, а с другой, напротив, — будущие студийцы. Вечная преемственность. Эстафета поколений. Торжественная обстановка, праздник — для тех и для других, для моих и ваших[42]…

Васильев бросил на меня скептический, сомневающийся взгляд: уж не наглая ли это покупка, не валяю ли я перед ним Ваньку, но в моих чистых глазах не нашел он ничего кроме радостной надежды и веры во взаимопонимание[43].

— Ладно, я подумаю, — промямлил он хмуренько[44], но я понял, что и сам он придет и труппа явится полностью[45]. Мы договорились о времени сбора, и я побежал дальше[46].

Я забежал к реквизиторам, добился там полного взаимопонимания по поводу исторического столового хрусталя, красного в белый горошек, в общежитии театра отыскал еще одного своего любимого бывшего ученика Белкина, сунул ему несколько радужных бумажек с просьбой достать для меня шампанского и притащить на предстоящий экзамен, но тайно, Олег, тайно, умоляю вас, чтобы ни одна душа… Абитуриента Дружбинского отправил добывать виолончель, абитуриентку Кудрявцеву проинструктировал на предмет пения модной в те дни ламбады (на иностранном языке), с абитуриентом Субботиным наметил вчерне трюк с галстуками и солдатским юмором и три оставшихся дня носился по Москве в поисках хорошего джазового САКСАФОНИСТА[47]. Саксофониста нашел мне Николай Николаевич Гуляев, однокурсник Розы по учебе у Васильева, режиссер Ленкома, бывший врач-психоневролог, и, наверное, поэтому саксофонист у меня был, как говорится, что доктор прописал[48]. Накануне экзамена я собрал всех до одного абитуриента[49] и сговорился с ними о форме одежды: на конкурсе все должны быть одеты, как на великосветский раут. В буквальном смысле: черные костюмы (тройки или пары), белые сорочки и бабочки у мужчин, а женщины должны быть прекрасно причесаны и одеты в вечерние платья (кто может — с декольте[50]), уместные и со вкусом подобранные украшения-бижу, но главное — изящная обувь на высоком, очень высоком каблуке[51].

356

— Вымойтесь, выспитесь, отстранитесь от своих повседневных забот и будьте готовы — ко всему. До завтра. Да, подождите, еще два слова. Вы должны понять, куда вы попали. Вас будут здесь готовить для нового, другого театра, совсем другого, и, естественно, экзамен будет совсем другой, необычный, может быть, даже неожиданный и для вас, и для самих экзаменаторов. Экзамен будет как начало занятий, как уже разворачивающееся обучение в «Школе драматического искусства». Поэтому постарайтесь завтра понять каждое задание и как можно лучше его выполнить. Откровеннее, искреннее и смелее. В последней своей статье А. А. Васильев нашел формулу, которая выражает суть актера: «…искусство актера — это исполнительское искусство, но может стать авторским». Этой цели и будет служить наш семинар. Мы будем раскрывать и лелеять ваши личные актерские особенности, постараемся развивать именно то неповторимое, что в вас заложено Богом[52] и всей вашей предыдущей биографией; вы выйдете от нас еще больше непохожими друг на друга, станете индивидуальностями еще в большей степени, чем сегодня. И если в случае с Колей[53] это само собой разумеется и полностью понятно, то в случае с Людмилой Николаевной[54] или Володей Бурмистровым[55], это уже на грани чуда. Начните это чудо завтра. Постарайтесь, кроме того, тихо обращаться со стульями, когда будете их переставлять, постарайтесь быть предельно внимательными друг к другу; уступайте дорогу дамам и будьте с ними невозможно вежливыми. Ариведерчи, Рома[56] (хлопнув в ладоши). А как мы все-таки вас подобрали! Нет ни одного одинакового имени…[57]

На другой день я облачился в парадный наряд и приехал в театр за два часа до начала. Несмотря на это[58], несколько молодых людей были уже одеты в черно-белое и выглядели ослепительно.

— А где остальные?

— Мальчики в зале, ставят стулья, а девочки в гримуборной наводят марафет и мужчин, между прочим, к себе не пускают.

Я прошел в зал. Там у ф-но на нервной почве «музицировали». Эстонец Юло импровизировал джаз, а около него стоял Владик и наигрывал то на скрипке, то на флейте. Кто-то подпевал им, кто-то ладонями отстукивал ритм на сиденье стула. Я попытался заказать музыку.

— Колыбельную из «Порги и Бесс» можете?

— Саматайм? Можем, — и заиграли.

— А «Караван»? — сыграли и «Караван»[59].

Подошел Олег Дружбинский во фраке и с виолончелью — все это вместе выглядело убойно: как молодожен с юной новобрачной.

— Сыграйте «Элегию» Массне.

— Я, Михаил Михайлович, не совсем уверен, что смогу.

— А что сможете?

— «Сентиментальный вальс» — Петр Ильич Чайковский! — объявил он полушутливо-полуторжественно, и полились дивные звуки — страстные, низкие, мягкие, певучие…

— Какую прозу собираетесь читать?

— Антон Палыча Чехова.

— Какое невероятное, но счастливое совпадение! Вы сможете читать и играть на инструменте одновременно?

— Трудно, но я могу попытаться…

357

— Попытайтесь. Тут — никаких сомнений: поиграйте Чайковского, прочитайте Чехова, потом опять немного Чайковского и опять Чехова, потом все вместе, — и так до упора, до победного конца. Удача обеспечена…

Настроение у меня поднималось неуклонно — все выше и выше. А когда выпорхнули на шпильках две первые ласточки из женской уборной, я возликовал — так возвышенно, так вздрюченно красивы они были. Надвигался, закипал большой праздник с его легкомысленными предвкушениями и сладостными тревогами. Нищая, совковая дольче вита.

В зале появилось несколько человек из «большого жюри» — артисты васильевского театра. Я быстренько спровадил за кулисы своих абитуриентов и занялся артистами, ибо они мне тоже были не чужими. Так уж получилось, что тут был целый театр моих бывших учеников — от самого художественного руководителя[60] с его режиссерским штабом до самого скромного участника массовки, «танцующего», в основном, «у воды»[61]. Со многими мы не виделись два или три года, так что нам было о чем поболтать всласть и в охотку. И была радость встречи после длительной разлуки, чуть-чуть подчеркнутая и немного преувеличенная, и было нарастание все новых и новых приветствий и впечатлений (они ведь объездили к этому времени целый свет, начиная со страны, давшей миру уважаемого Пиранделло и кончая страною, подарившей России обожаемую Марианну[62]), и, наконец, было превращение их в пеструю толпу галдящих гистрионов, самовлюбленных и самоотверженных, одинаково готовых и к преклонению других, и к преклонению перед другими. Передо мной бурлила, кипела, шипела и брызгалась искрами заемного остроумия компашка знакомых артистов — точь-в-точь та же, что представала когда-то перед Гамлетом в бывшем — или не бывшем[63]? — Эльсиноре?

Появился и Гамлет — мрачный Толя Васильев. Гул затих[64]. Все стали быстро рассаживаться вдоль стенки, на приготовленные места. Они усаживались, устраивались поудобнее, перебрасывались на ходу взглядами и репликами в пандан настроению своего Бога[65] и постепенно проявился более глубокий смысл предстоящих событий: ну-ка, ну-ка покажите, кто это там идет нам на смену…

— У вас все готово? — недовольным и отнюдь не сладким тенорком пропел хозяин[66].

— Конечно, — ответил я ему тихо. А потом — погромче — отчеканил в пространство:

— Приглашаются все абитуриенты!

Они вышли дружно, из всех проемов сразу, стуча каблуками и каблучками по лаковому полу, нарядные и торжественные, и это был первый и, конечно, безошибочный удар. Сработал контраст.

Артисты[67] теперь вообще одеваются, как уличная шпана, а уж васильевские артисты, во всем подражающие своему шефу, даже в его нарочитой небрежности по отношению к своему внешнему виду, перещеголяли всех и вся[68]. Вид их был, мягко выражаясь, будничен в квадрате — они выглядели, как нищие в новоарбатских подземных переходах, нечесаные, неухоженные волосы, серые не накрашенные совсем или намазанные очень вульгарно лица, какие-то засаленные[69] и потрепанные джинсы на женщинах и на мужчинах, подозрительные курточки и растянутые, обвисшие свитера в прорехах и заплатах, стоптанные, разбитые кроссовки или кеды… я понимаю, что это — мода, что они одеты ультрасовременно, но…

358

Но когда перед ними под ярким светом прожекторов в белом-белом зале предстали живописною группой сразу два десятка людей в изысканных и строгих вечерних туалетах (смокинговые мужчины с безукоризненными проборами[70] и черными или белыми бабочками галстуков, похожие на дореволюционных кинороманных господ; декольтированные женщины, похожие именно на женщин, со своими тренами и шлейфами, с тщательными прическами и еле заметным макияжем, сверкающие сережками, кольцами, ожерельями и браслетами, стройные и чопорные на своих современных котурнах — высоких тонких каблуках), в зале раздался дружный, почти единодушный вздох зависти и восхищенья. И не было в этом вздохе ни малейшей презрительной мысли о старомодности, были в нем только ревность и симпатия, эта пара могучих двигателей актерского социума.

Все было готово для моего выхода.

Я вышел на середину зала и начал свою арию с верхнего «до».

— Я опытный педагог. Я съел не одну собаку[71] в этом щекотливом деле, и у меня за длинную жизнь, естественно, накопилось немало приемов, предназначенных для охмурения своих учеников. На режиссерских занятиях в ГИТИСе, например, я долго сидел в засаде, дожидаясь подходящего момента, а потом вдруг, как бы случайно, ни с того ни с сего прерывал течение урока и говорил небрежно: «Между прочим, именно в этой аудитории, сто лет тому назад репетировали к экзаменам свой этюд никому еще не известные Сева Мейерхольд и Оля Книппер», — и обязательно наступала пауза; в другой раз и в другом классе я бросал другую наживку: «На этой вот сцене Алексей Дмитриевич Попов показывал нам Лира», — и поплавок опять уходил в глубину; или вот так: «Когда я учился, эта аудитория называлась ”тринадцатая“, и у вторых курсов считалась очень почетной. Через нее проходили все: и курс Сахновского, и курс Завадского, и курс Петрова, и курс Горчакова[72]. Однажды здесь интеллигентнейший Андрей Михайлович Лобанов, сам чеховский персонаж, сказал своему ученику, пэтэушнику Феликсу Левину, сделавшему заявочку на рассказ А. П. Чехова «Шампанское»:

— Вы, Феликс, не шампанское, вы, Феликс — портвейн.

Все дружно смеялись, как вы сейчас, а потом дружно задумывались: о своем институте, о своей судьбе, о своем искусстве — тоже как вы в эту минуту. (Я обратился к артистам театра.) Да что там говорить! Помните, как глупо и глубоко попались вы сами, когда я притащил вас, первокурсников, сдавать первый зачет по мастерству актера в дом-музей Станиславского, в знаменитый онегинский зал[73]. Как вы переживали! Какие были времена, какие были студенты!..

Теперь другое время — эпоха эстетического безбожия. И абитуриент теперь пошел совсем иной — трезвый, деловой, циничный, его на такие наивные штуки не поймаешь. Но я не сдаюсь, я все еще трепыхаюсь: сейчас попробую купить вас. Приготовились? Начинаем (я присел на полусогнутых, раскинул руки, как бы показывая ими на лаковый пол). Все просто: вот по этим половицам за последние два года ступали Питер Брук, Петер Штайн, Мария и Максимилиан Шеллы, здесь бывали Любимов и Эфрос, на одном из этих стульев сидел Ежи Гротовский — не хило? — да что тут много говорить? По этим вот половицам и сейчас ходит, здесь репетирует и ведет занятия со своими артистами лучший из современных режиссеров Анатолий Александрович Васильев. (Я покосился на него исподтишка — он улыбался снисходительной кривоватой улыбкой, но глаза… глаза его выдавали с головой: он был доволен[74].) Здесь, в этом зале, зарожда-

359

ются и разрабатываются спектакли, определяющие будущее театра на ближайшие десятилетия. Вы понимаете, куда вы попали? (Они понимали — в зале царила первобытная, доисторическая тишина, было слышно только тоненькое-тоненькое тиканье — это Васильев переводил глаза с абитуриентов на артистов и с артистов обратно на абитуриентов: тик-так, тик-так и еще раз тик-так[75]. Я насладился этой благоуханной тишиной и пошел дальше.) Начнем с тренинга. Поупражняем свое чувство композиции. Быстро расступитесь, станьте к стенкам — так, чтобы священный этот пол предстал нам во всей своей красе. Посмотрите на лакированное пустое пространство, полюбуйтесь им и вообразите на нем красивую композицию из стульев (Артисты тоже напряглись, хотя это задание придумано было не для них, некоторые даже привстали. Васильев подмигнул мне удовлетворенно, как кот, учуявший жирную, хорошо откормленную мышь[76]. Все разглядывали пол, как прекрасную неизведанную страну.) Первое: возьмите свои стулья и расставьте их по площадке. Так, чтобы это было красиво. Избегайте симметрии. Чувствуйте динамику их расположения. Вертите их, стулья, смелее, чтобы заиграли все ракурсы: фас, профиль, три четверти, полный отворот задом. Полюбуйтесь на то, что получилось. Уточните пластические нюансы. (Получилась действительно очень красивая композиция; все облегченно вздохнули, как после каторжной и в то же время очень приятной работы.) Второе: Теперь рассядьтесь на стульях так, чтобы композиция достигла предельной выразительности. Усильте диапазон разновысотности: кто-то из молодых людей может пристроиться на полу у ног представительницы прекрасного пола, а кто-то пусть встанет во весь рост за спиной у симпатичной ему дамы. (Стало еще красивее. Дружбинский с виолончелью и фрачными фалдами сел на стул в центре, и стало невыносимо красиво.) Третье: Представьтесь по очереди без лишних пауз, но не перебивая друг друга. Попадайте в тон предыдущему человеку, развивайте и варьируйте тональность «знакомства». Вот схема вашей «визитной карточки»:

— Имя и Фамилия;

— Образование: где и у кого учились;

— Главные сыгранные роли (5—6 названий);

— Что будете читать сегодня: какая проза, какие стихи, что за басня (окончательный выбор);

— Любимая мысль из книги М. А. Чехова.

Например:

— Людмила Долгорукова,

— ГИТИС, у Конского[77],

— Джульетта, Лариса Огудалова, «Верхом на дельфине»[78] и т.д.

— Проза Татьяны Толстой, стихи Ахмадуллиной, басня Крылова «Квартет»;

— «В театре можно все»[79].

Они вставали и представлялись по очереди, румяные от естественного в их положении волнения, сдержанные от сосредоточенного на них всеобщего внимания, и эта сдержанность лишала их современной расхожей развязности, придавала им хотя бы видимость благородства. А «анкеты» были одна приличнее другой. «Вера Сотникова[80]. Школа-студия МХАТ СССР имени Горького. У Олега Николаевича Ефремова. Роли: Ящерица — ”Две стрелы“, Лидия Павловна — ”Вы чье, старичье“… Все на Малой Бронной. Плюс кино — 16 фильмов.» «Владимир Бурмистров[81], ЛГИТМ и К[82], у Кацмана[83], Тихон в ”Грозе“, д’Артаньян в ”Трех мушкетерах“, Леонардо в ”Кровавой свадьбе“ Гарсиа Лорки.» «Вла-

360

димирова Татьяна, школа-студия МХАТ, у Массальского, Лариса Огудалова, Катерина Кабанова, Липочка, Кручинина — у Островского, Аркадина, Соня, Раневская — у Чехова и куча главных ролей в советских пьесах…» «Владислав Ветров, 27 лет[84], кончил ростовский политехнический[85], а потом работал в театрах Таганрога, Ростова-на-Дону[86] и Риги, сыграл роли: Занда в пьесе Ю. Олеши ”Смерть Занда“, Короля в ”Эксориале“ Гельдерода[87], доктора Дайзерта в ”Эквусе“ Шоффера[88]…» «Ирина Владис, ГИТИС им. Луначарского, у П. О. Хомского, сыграла Викторию в ”Бумажном патефоне“ Червинского, Наталью в ”Васе Железновой“, Эмму в бондаревском ”Береге“, Финиссу в ”Изобретательной влюбленной“ Лопе де Веги[89] и Елену в ”Днях Турбиных“».

Артисты слушали напряженно — смена вдруг представилась им серьезной, и это родило холодок отчуждения. Но я не волновался — у меня впереди был сильных козырь по имени Коля[90], и я ждал, когда до него дойдет очередь.

«Юло Вихма, 33 года, Таллиннская консерватория, актерское отделение, педагог — Микки Макивер. Роли в основном эстонские и западные. Сейчас репетирую Гамлета в кукольном театре. Пою, танцую, играю на рояле, на гитаре, на балалайке…» Ну вот, наконец. «Николай Субботин. 23 года. Прошел двухлетний курс актерского мастерства в воинской части под командованием полковника Красавина и под руководством старшины Чередниченко. Первый год работал над ролью Салаги, а на второй год дебютировал в роли Деда. Сейчас работаю над ролью дворника в ЖЭКе № 18 второго микрорайона». Коля был в полном порядке. Артисты стонали от счастливого смеха и удовольствия, лед отчужденности растаял как не бывало. Я понял — пора выбрасывать козырного туза.

— Все это прекрасно, молодой человек, но я хочу вас спросить: почему вы без галстука?

И все сразу увидели, что он действительно без галстука. Прекрасный черный костюм есть, белоснежная рубашечка есть, а галстука — нет.

— Вы что, общие правила не касаются? Вы что, не услышали вчера мою просьбу или сочли ее не стоящей внимания? Плохо начинаете, — говорил я очень строго и даже с угрозой. В зале стояла осуждающая тишина, причем осуждали, конечно же, не провинившегося абитуриента, а меня — мелочного, ничтожного деспота. Коля краснел и бледнел, но держался из последних сил. Он набрал воздуха и произнес громким, отчетливым шепотом:

— Простите меня пожалуйста, но я не люблю галстуков. Я и в жизни не носил их никогда…

— Это ваши проблемы, а я набираю курс, и, как вы могли догадаться, мне разгильдяи абсолютно ни к чему. Я, между прочим, тоже не ношу галстуков, но когда нужно… — я в гневе вытащил из-под пиджачных бортов свой галстук, протянул его демонстративно вперед к нарушителю этикета и потряс широким концом галстука перед носом Николая Сергеевича Субботина. Я постарался чтобы это было страшно.

Зал зашумел протестующее, а Коля пролепетал:

— Не волнуйтесь так сильно, Михаил Михайлович, не надо, ради Бога. Если вам так уж хочется, я надену галстук, он у меня здесь, с собой…

Молодой человек засунул руку в карман, вытащил роскошный серый самовяз и надел его под гром одобрительных аплодисментов — публика приветствовала понравившегося гладиатора, как на римской арене; все было ей по душе: и победа ученика над педагогом, и снисходительность молодого поколения к старому, и утонченная одухотво-

361

ренность, которую галстук мгновенно придал простоватому Колиному облику, и то, что галстук был ему к лицу, и, главное, — рискованная смелость испытуемого. Таким вот образом мы с Колей переломили настроение «жюри» в нашу пользу — в пользу поступающих. Погода в знаменитом васильевском подвале резко переменилась — суровый норд-ост был бесповоротно вытеснен теплым зюйд-вестом[91]. Каждого, кто представлялся после Коли, встречали теперь радостно и сердечно, как это положено при знакомстве с желанными и долгожданными гостями. Актеры из «Школы драматического искусства» оказались в эти мгновения на недосягаемой человеческой высоте. Не раздумывая, отбросили они прочь защитную ложь специфической театральной доброжелательности, эгоистические опасения соперничества и расчеты закулисной конкуренции. В эти минуты они наяву увидели небо в алмазах, потому что и в самом деле нет в мире большей радости, чем радость за другого человека.

— Четвертое: теперь вам необходимо спеться — вы же совсем чужие, вы видите друг друга в лучшем случае второй раз в жизни. Приготовились! Смотрите на меня, я буду показывать: тише — громче. Поехали. (Начал Володя Бурмистров[92] — тонко и звонко из «Юноны и Авось»: «Я тебя никогда не увижу, я тебя никогда не забуду»[93]. Ему подпели сначала робко, потом смелее и дружнее.) Молодцы. Теперь расходитесь на два голоса. (Они разошлись.) На три. Переходите на джазовый ритм. Свинг! Свинг держите! Убыстряйтесь! А теперь снова медленно. Давайте предел лирики и пошлой трогательности. (Тут не выдержали артисты и подключились к абитуриентам.) Тише. Тише. Совсем тихо. Замирайте (они замерли совсем). Спасибо.

Две дотоле незнакомых компании благодарно и долго смотрели друг на друга, а я, воспользовавшись паузой, вытащил платок и вытирал пот со лба: тренинг был закончен.

— Перейдем к первому этапу вашего экзамена: к чтению прозаических отрывков. Итак, проза… Приправим строгость экзамена соусом иронии и мягкого юмора, назовем этот этап не просто проза, а «Проза и фрукты». Внесите, пожалуйста, фрукты.

И тут произошло нечто совсем неожиданное и невообразимое: медленно и торжественно, как часовые почетного караула на Красной площади, два здоровых и живописнейших молодых кобеля из числа господ абитуриентов, сами себе удивляясь, внесли тяжелое и огромное, как корыто, блюдо, на котором красовалась и переливалась всеми снейдерсовскими и рубенсовскими красками целая гора первосортных базарных фруктов.

Да, Роза потрудилась на славу, и я подумал, что она хорошо разбирается не только в режиссуре, но и в рыночной экономике.

А чудо-блюдо, покачиваясь и поворачиваясь, неторопливо проплывало над головами сидящих абитуриентов, плыло торжественно, как пышное облако на закате, плыло праздничное, как радужный воздушный шар братьев Монгольфье[94], плыло, пока не заняло достойное место на подставленном кем-то столике в самом центре причудливой композиции из людей и стульев[95].

Впечатление было шоковое — раблезианский натюрморт из фруктов преимущественно кавказской национальности: золотисто-желтая груша готова была истечь липким и сладким соком, а рядом с ней двухсотваттной лампочкой светилась желто-бело-зеленая прозрачная антоновка, она терпеливо ждала, чтобы в нее вонзились чьи-нибудь молодые острые зубы, и заранее сладострастно похрустывала; двух красавиц, как свита, окружали разноцветные и разноколиберные шары и шарики: оранжевые — хурмы, апельсинов, мандаринов, красно-коричневые — гранатов, кисло-желтые лимонов, пушистые и крас-

362

нобокие — персиков, а дальше — россыпью: ренклоды, абрикосы, сливы, клубника с соблазнительными хвостиками и разномастная смородина; там и сям как гиперболы смородины были разложены роскошные гроздья винограда — фиолетовая изабелла, подернутая голубым туманом, прозрачные на свету дамские пальчики и крупный матово-зеленый ката-курган[96]. Сказку Шехерезады[97] венчала очищенная от семечек и разрезанная пополам[98] ароматная чарджуйская дыня[99] с воткнутым в нее серебряным фруктовым ножичком[100].

— Это все для вас, — сказал я ворчливой скороговоркой Санта-Клауса и перешел к делу. — Теперь каждому из вас… Ладно. Любуйтесь. — Я вынужден был отступить, потому что они не слышали меня. Мои слова казались им мелкими и ненужными — перед ними была неопровержимость — естественная роскошь и органическая красота природных плодов. Все ушло куда-то: и экзамен, и васильевский театр, и приготовленные ими литературные тексты — рядом с колдовским натюрмортом все это казалось искусственным, в высшей степени нарочитым, надуманным и поэтому — лишним[101]. Чтобы пробудить их к действительности, я постучал по своему столику шариковой авторучкой — моей дирижерской палочкой[102].

— Теперь каждому из вас, кто будет читать, предстоит подойти, выбрать облюбованный фрукт, взять его в руки и объявить нам свою прозу. Предположим, так: «Лермонтов. Герой нашего времени. Максим Максимыч и дыня», — откусить, ощутить вкус и в соответствии со вкусом плода начать чтение своего отрывка. К концу отрывка взятый фрукт должен быть полностью съеден. Кто хочет первым? Пожалуйста. Ой, простите, это еще не все. Если вам, кроме того, удастся извлечь из сочетания прозы и фруктов еще и дополнительный художественный эффект, будет совсем хорошо. Пошли по одному. Пауз между двумя абитуриентами не нужно. Внутри чтения можно паузить сколько угодно, а между чтениями — не надо, будем экономить свое и чужое время.

Сначала процесс шел туго. Девочка-ломака подошла к блюду, постояла перед ним с наигранными колебаниями, вздохнула, подняв к небу глаза, полные страдания, затем скромно потупилась и выбрала хурму, которая поменьше. По залу прошелестел легкий зефир недовольства; на простой человеческий язык этот смутный шорох можно было перевести примерно так: «Дура-идиотка! Взяла бы вон ту большущую гроздь дамских пальчиков или вот эту связку бананов[103] и срубала бы их на глазах у всех в свое удовольствие. Потом вспоминала бы на старосте[104] лет: хоть по конкурсу не прошла, но зато какие фрукты публично употребила![105]» Я был полностью солидарен со «зрителями». А конкурсантка отошла от блюда и начала читать, держа злополучную хурму обеими руками перед грудью — ни дать ни взять солистка курганской областной филармонии при концертном исполнении арии Джильды «Чуд-ных-грез-вол-шеб-ный-рой». Она дочитала до конца, так и не попробовав свою хурму. Я тоже мужественно перенес невыносимую для меня пытку сценической речью, не перебивая плавного течения всех этих орфоэпических фокусов, логических ударений и артикуляционных изощрений. Но что я пережил! Что я пережил! Сначала я страстно ждал и молил беззвучно: «Ну откуси же, откуси, милочка, хоть кусочек!» — потом стал предвкушать, как сведет ей скулы от терпкого сока, потом мне вдруг захотелось вырвать хурму у нее из рук и засунуть, затолкать в накрашенный перламутровой помадой ротик[106], чтобы поперхнулась, подавилась, закашлялась[107], чтобы полетела наконец к чертовой матери размеренная речевая красивость, чтобы паузы определялись не логикой, а живыми процессами жевания, глотания и наслажде-

363

ния[108], чтобы главным стало не пресловутое идейно-художественное содержание, а ощущение и инстинкт[109].

Ничего этого я, конечно, не сказал и не сделал, я только процедил сквозь зубы змеиные хладнокровные слова:

— Надо съесть фрукт.

Она ничего не понимала. Она смотрела на меня своими прекрасными блекло-зелеными рыбьими глазами[110] и дышала. Подышав, изящно подошла к заветному блюду и положила хурму на место[111]. Кто-то нервно и одиноко хихикнул.

Но концепция экзамена все-таки была безошибочной, и это обнаружилось немедленно, при следующей же попытке. Виталий Васильев, милый молодой человек лет двадцати трех, бодро подошел к фруктовому развалу и решительно выбрал огромную антоновку, взвесил ее на правой ладони, подумал немного и левой рукой взял еще одну. И так вот, стоя перед нами с двумя яблоками в руках, ненавязчиво объявил:

— Антон Павлович Чехов. Из воспоминаний идеалиста.

Прыснула артистка Коляканова[112], за ней — другие, и снова все были счастливы и довольны. Стеснение за другого человека — неприятное состояние. Это стеснение исчезло, ушло. Экзамен бодро покатился вперед.

Виталий откусывал поочередно то от одного, то от другого яблока: звучно лопалась крепкая упругая кожура, с хрустом откалывались и исчезали во рту сочные и белые сегменты гигантских яблок, чтец, чавкая, причмокивал[113], сопел и облизывался, слегка, совсем по-чеховски, стесняясь, оттого что проделывал это публично, в самом центре всеобщего внимания, но продолжал разворачивать свое странное повествование о любви и об арендной плате. О поднаеме дачной комнаты на летний отпуск (хрум-хрум-хрум), о прелестнице-хозяйке (хррруп-хррруп-хруп), об утреннем кофе со сливками (смок-смок и еще раз смок[114]), о превосходнейшей водке с забытым названием «листовка»[115] под горячую солонину с хреном (чавк-чавк-чавк), о полуденных купаниях и полуночных прогулках по железнодорожной насыпи под полной луной и с полной блондиночкой (чмок-чмок-чмок). «Ужасно хорошо!» Получался какой-то непривычный, нестандартный Чехов, жующий, глотающий, физиологичный, но в этой пожирающей заземленности, в этой сочной телесности отнюдь не погибла, а только ощущалась гораздо острее тривиальная и трогательная лирика дачного романа. Поколебавшись[116], все узнали в этом опыте именно Чехова, узнали и порадовались нечаянному свиданию.

К концу чтения перед Виталием встала неразрешимая проблема: рассказ был короткий, а яблоки были большие, так что доесть их к финалу не было никакой надежды. Тогда Виталий плюнул на текст, хотя он был классический, и стал быстренько доедать яблоки без текста — это было, так сказать антоновки соло. Но ничего страшного не случилось. За дожиранием фруктов смотрели с неослабевающим интересом и в этой паузе еды тоже был Чехов, может быть, даже еще больший чеховский Чехов[117]. Мне, например, вспомнилась знаменитая фотография из журнала «Нива» — «Ольга Леонардовна Книппер, артистка Художественного театра пожирает в Мелихове чеховские рассказы и чеховскую сметану»[118].

Дальше все пошло как по маслу. Люся Долгорукова[119] пощипывала и поклевывала виноградинки под аккомпанемент Татьяны Толстой; Володя Бурмистров, морщась, посасывал лимон[120] в паузах знаменитого письма Аркадия Аверченко вождю большевиков В. И. Ленину; Юло Вихма азартно обстреливал зрителей и абитуриентов косточками от

364

съеденных слив и ренклодов[121], а что он читал, я сейчас уже не помню: то ли Тамсааре[122] по-эстонски, то ли Шекспира по-английски[123]. Олег Дружбинский читал Чехова без фруктов, но зато под собственную музыку. Фруктами при всем желании он не мог воспользоваться никак, ибо обе его руки были заняты: в одной он держал гриф виолончели, в другой — смычок. Это был тоже необычный Чехов, больше похожий на Шекспира, чем на самого себя — музыкальный, поэтический, образный Чехов, потому что виолончель напоминала нагую девушку под мостом, у которой украли ее платье во время купания[124], а смычок был похож на указующий перст судьбы[125]; Олег приготовил для экзамена «Романс с контрабасом»…

Но настоящий фурор произвела, конечно, архитекторша — Леночка Кудрявцева. Она чувственно пожирала переспелую[126] грушу в дуэте с мопассановской «Пышкой». Лена истекала грушевым соком. Пальцы и слова склеивались, губы и звуки голоса слипались, медвяно-жемчужные капли падали в глубокий вырез Лениного декольте[127], это было невыносимо соблазнительно — зрители-мужчины начали ерзать на своих стульях, стулья заскрипели почти неприлично[128], и кто-то прошептал, не выдержав: «Да, Мопассан — это, конечно, Мопассан»[129]. Дальше идти было некуда.

Тогда вышел Андрей Косодий, прекрасный украинский актер, хитроумный, как все хохлы, и такой же здоровый. Он подошел к фруктам, воровато оглянулся по сторонам, пригнулся, напружинился в позе завзятого культуриста и, схватив двумя руками тяжеленное блюдо, быстро понес его куда-то. В зале разразилась внезапная гроза коллективного протеста, но улеглась тут же — Андрей тащил блюдо прямо на Васильева. У меня в мозгу промчались, сменяя друг друга со второй космической скоростью варианты трактовок его экстравагантного поведения: подхалимство, издевка, благодарность — нет, доброта широкой души! Кандидат в семинаристы поставил блюдо перед худруком прямо на пол, подтянул стрелки брюк и улегся вдоль блюда с противоположной стороны. Уточнил позу, и сразу все, включая Анатолия Александровича[130], захохотали — так смешна и красива была картина (роскошные плоды и цветущая молодость), так зазывна и забавна была поза самого абитуриента (Андрей возлежал у блюда в кокетливой мизансцене энгровской одалиски).

Вальяжно и небрежно развалившись на полу (голова величественно покоится на согнутой в локте руке), царственным движением, широким жестом раскрытой ладони никому не известный претендент показал знаменитому художнику театра на фрукты. (Не бойся. Возьми себе что-нибудь.)

Себе Андрей не взял ничего. Он еще не выбрал достойного фрукта. Он продолжал выбор, объявляя «Записки сумасшедшего». У него разбегались глаза. Он приподнимался и оглядывал блюдо то с одной стороны, то с другой, присаживался перед блюдом на корточки, поднимался во весь свой волейбольный рост и с высоты, как бы в подзорную трубу, высматривал что-то на блюде, потом падал на четвереньки и по-собачьи обнюхивал фрукты. Он выбирал и никак не мог выбрать. И все это время читал, читал, читал невозможный гоголевский текст. Мартобря 86 числа… Колебания были мучительными, невыносимыми. Они сводили с ума. Может быть, я какой-нибудь граф или генерал, а только так кажусь титулярным советником. Ведь нужно же выбрать что-либо в конце концов: вот этот ужасный персик? или прекрасный вот этот мандарин? Человек окончательно запутывался. Сизый туман стелется под ногами; струна звенит в тумане. И не в силах выбрать, человек съеживается в жалкий комочек, подтягивая

365

к груди ноги и голову, и дрожит, трясется рядом с наглой красотой и роскошью базарного заморского товара. Матушка, спаси твоего бедного сына! урони слезинку на его больную головушку! посмотри, как мучат они его! прижми ко груди своей бедного сиротку! Ему нет места на свете! Жалкий, замученный колебаниями человечек трусливым быстрым рывочком хватает с блюда первую попавшуюся диковину, торопливо, давясь, судорожно усваивает ее, уйдя в глухую защиту. Потом приподнимает голову: а знаете ли, что у алжирского бея под самым носом шишка? и изо рта человечка нагло и неприлично высовывается шишкой сизая слива…

Все долго молчат, не зная, что делать, потеряв все привычные ориентиры. Такого разрешения темы не ожидал никто. Чтобы прекратить затянувшееся молчание зала, я благодарю Андрея и отпускаю его на место:

— Следующий этап — чтение стихов. Мы назовем его для себя: «Шляпы». Внесите, пожалуйста, шляпы.

И тут же принесли большую стоячую вешалку типа торшера, рожки которой были густо увешаны множеством самых разнообразных головных уборов: мужских, женских, детских, штатских, военных, городских, деревенских, типично русских и сугубо западных, модных, не совсем модных и совсем уж старомодных, ну просто ставших достоянием истории — все это вместе напоминало огромную кисть винограда, ни одна ягодка которой не была похожа на другую.

— Теперь, после фруктов, это потребует меньших разъяснений. Вы берете шляпу, рассматриваете ее внимательно, затем надеваете головной убор на себя, смотритесь в зеркало, объявляете автора и стихотворение и начинаете читать в соответствии со шляпным жанром и стилем. Шляпа будет как маска для вашего стихотворения, как камертон исполнения, как навязанный вам театральный контекст. Чем точнее вы используете диктат шляпы, тем лучше. Но если ее диктатура станет для вас невыносимой, не бойтесь, снимайте шляпу и читайте стихи так, как вы их приготовили — без маски, на пределе откровенности и самоволия. Но закончить (последние две строки) надо обязательно в шляпе, в ее стилистике. Кто первый? Выбирайте шляпку.

Игру начал опытный Бурмистров. Он вычислил ситуацию точно: чем дальше, тем выбор шляп будет беднее и тем труднее будет подобрать шляпу, соответствующую стихам. Ему предстояло читать Демьяна Бедного, что-то шибко революционное[131] и романтичное а ля матрос Железняк, и он уже потянулся было за бескозыркой (он, по-моему, уже торжествующе предвкушал, как пойдет ему морской головной убор с черно-золотыми лентами, как лихо, в духе времени разделает он под орех и революционную матросню, и ее вдохновителей, и ее воспевателей). Но я был на взводе и возник без задержки:

— Нет-нет, не так просто, не так гладко. Отвернитесь. Слушайте внимательно, — я подошел к вешалке сам и снял с нее не глядя два головных убора. — Вам какую шляпу: Эту? А может быть, лучше вот эту? — Володя молчал, помолчал немного и я. — Так какую же? Первую или вторую? Пожалуйста.

Мне было его по-настоящему жалко: его выбор пал на женскую шляпку-пирожок, черную, бархатную с кокетливой черной вуалеткой. Обреченно подошел он к зеркалу, надевая с ходу нежеланную уродку, подкинутую ему бездушным жребием (а ведь мог, свободно мог бы выбрать цилиндр, который я предлагал ему в качестве альтернативы). В высоком жюри то и дело взбрыкивали бесцеремонные смешки, и я не мог поручиться,

366

что в них не было злорадства: у Володи было немало друзей среди артистов театра[132]. Немолодой человек был в отчаянии, и, как мне казалось тогда, именно отчаянье и протест выручили его. Володя еще раз внимательно посмотрел в зеркало, в глазах его мелькнула спасительная догадка, он быстро сдвинул головной убор набекрень, потом, улыбнувшись сам себе, подобрал кверху свои длинные — соль с перцем — волосы, запихал их под шляпку, широким победным жестом достал из воздуха воображаемое пенсне, водрузил его на переносицу и пошел читать «Оду революции». Началась большая игра импровизации — сразу, сходу и на полную железку. Смех усилился и приобрел окраску ободрения. Этот новый смех было полон добра и восторга, потому что все: и жюри, и товарищи-абитуриенты, и экзаменаторы-педагоги — видели в бурмистровском лице другое лицо — яркую и выразительную маску пламенной революционерки-меньшевички? эсерки? а, может быть, и большевички, одноделки и подружки самой Надюши Крупской, отдавшей свою молодость и невинность тюрьмам, ссылкам и женевской эмиграции? Маска сверкала у него на лице и переливалась всяческими красками: тонкой иронией, изящным сарказмом, убийственным юмором, патетикой отрицания и так далее и тому подобное. Артист нашел маску, и она подарила ему свободу[133].

После Володи встало одновременно несколько человек. Они, обгоняя друг друга, выходили вперед и с радостной готовностью отворачивались от вешалки.

— Погодите, не торопитесь. Нам необходимо произвести замену в судейской коллегии. Я не буду больше подавать вам шляпки-жребии — я ведь очень хорошо познакомился с вами и вашим репертуаром на консультациях и поэтому могу невольно, сам того не желая, подыграть: выбирая шляпу, возьму и запросто навяжу вам решение, трактовку читаемого стихотворения. Вот я и привел к вам на экзамен прелестную девушку. Познакомьтесь, пожалуйста, Сашенька, дочь моих лучших друзей, к театру не имеет никакого отношения. В этом году она заканчивает школу и собирается в медицинский институт. Саша, по-моему, даже и не особенно любит театр. К вам она попросилась из-за того, что ей очень захотелось увидеть, как набирают артистов. Я сказал ей, что сюда нельзя так просто зайти-посмотреть, надо участвовать, объяснил ей, что надо будет делать, и она согласилась. Ты поняла, как надо предлагать шляпы? Конечно, конечно, поняла. Только смотри, не подыгрывай, а то я вижу: у тебя уже появились фавориты и фаворитки. Ну, ладно, ладно. Начинай.

Саша сначала немножко стеснялась и робела (они такие старые!), но быстро вошла во вкус и стала легко командовать немолодыми моими подопечными, повела игру как многоопытный крупье.

«Хурме» под Марину Цветаеву досталась бескозырка, и она отыгралась полностью. Владик читал Аполлинера по-французски в красноармейском шлеме со звездой. Юло, которому Саша явно симпатизировала, получил черный шелковый цилиндр для пастернаковской «Зимней ночи», и это было так необыкновенно красиво с эстонским чуть заметным акцентом: «На свечку дуло из угла, И жар соблазна Вздымал, как ангел, два крыла. Крестообразно». Это было настолько прекрасно, что мне самому невыносимо захотелось получить у девочки свой головной убор, ну хотя бы вот ту вон фуражечку пехотного командира, выйти в центр собрания и прочесть любимые стихи:

Трясясь в прокуренном вагоне,

Он стал бездонным и смиренным

367

Трясясь в прокуренном вагоне,

Он полуплакал, полуспал

Когда состав на скользком склоне

Вдруг изогнулся страшным креном,

Когда состав на скользком склоне

От рельс колеса оторвал…

Нечеловеческая сила

В одной давильне всех калеча

Нечеловеческая сила

Земное сбросила с земли

И никого не защитила

Вдали обещанная встреча

И никого не защитила

Рука, зовущая вдали.

С любимыми не расставайтесь!

С любимыми не расставайтесь!

С любимыми не расставайтесь!

Всей кровью прорастайте в них —

И каждый раз навек прощайтесь!

И каждый раз навек прощайтесь!

И каждый раз навек прощайтесь!

Когда уходите на миг!

Кинозвезде Вере Сотниковой досталась узбекская тюбетейка. Я порадовался за Веру от всей души, потому что тюбетеечка ей безумно шла и таила в себе бездну всяких возможностей. Но Вера неожиданно огорчила и огорошила меня — она объявила стихотворение Анны Андреевны Ахматовой и начала читать его так, как будто никакой тюбетейки не было и в помине. Я сорвался и спросил: «При чем[134] же тут тюбетейка?» Вера ответила вопросом на вопрос: «А что я должна делать?» — «Ну, для начала хотя бы взять узбекский акцент». Аргумент Веры был сокрушительным: «Но я же читаю Ахматову!» Я не сокрушился: «А что, разве Анна Андреевна категорически не допускает юмора? Разве нет в ее стихах этой вечной женской игры? Разве она не любила Восток? Я, например, впервые встретил ее в Ташкенте, где она провела эвакуацию, и, насколько мне известно, ей сильно пришелся по сердцу солнечный Узбекистан. Что делать спрашиваете? Прицепите к тюбетейке воображаемую белую розу, не сверху, а сбоку, над правым глазом. Возьмите воображаемую хну и соедините краской брови вместе в одну непрерывную линию. А теперь соедините изящным кольцом руки над головой. Вот так. Прищелкивайте пальцами и двигайте лицом, как самаркандский бача́[135], одним лицом, плечи и шейка неподвижны, вправо и влево и еще — туда-сюда, туда-сюда, умбаляки-дон! умбаляки-дон!» Мой совет был подхвачен и немедленно с восторгом воплощен в некое подобие восточного танца, но не Верой, а актрисой из жюри; к ней немедленно — задорным бубнистом — присоединился вездесущий, никогда не унывающий артист Белкин; мой «умбаляки-дон» грозил разрастись в шумный узбекский той[136]. А Вера все раздумывала, «правильно ли это», да «не оскорбит ли это память великой поэтессы». Я объявил перерыв на 15 минут.

368

— Большое спасибо. Отдохните и доешьте фрукты.

Фрукты тут же расхватали, но не робкие мои абитуриенты, а осмелевшие до неприличия васильевские актеры — не зря ведь объездили они полмира. У меня на глазах пожирали они купленные на мои деньги, но не для них фрукты[137] и расхваливали на все лады мой удачный набор и мой необычный экзамен.

Да, этот экзамен был необычен.

Более того, он был безошибочен и беспроигрышен, как хорошо продуманный спектакль. Поэтому я не беспокоился нисколько, я был просто уверен в успехе. На чем же держался наш спектакль-экзамен? — на жесткой, хорошо рассчитанной структуре и на полной свободе самореализующихся актеров[138]. Структура эта была тем надежнее, что ее созданию предшествовал тщательный и скрупулезный анализ «материала» на консультациях.

Необычным же он казался из-за того, что все в нем было наоборот, все его составные части словно бы нарочно поменялись местами. Вместо традиционного ужаса экзаменуемых и не менее традиционной тирании экзаменаторов тут царила атмосфера веселой свободы, уважения и симпатии к абитуриенту, явно просматривалась нелепая и необъяснимая тенденция этому абитуриенту угодить. Не ученик делал ценные подарки будущему своему педагогу, а напротив, педагог словно бы старался задобрить потенциальных учеников. Имели место какие-то перевернутые до абсурда взятки. Это умиляло и воодушевляло, в этом была определенная гарантия успеха. Вдумайтесь хорошенько в мои слова: сама идея этого спектакля-экзамена была полностью лишена практического смысла: кандидаты уже просеяны и отобраны, списки участников семинара давно составлены, лишние к экзамену не допущены… Смысл был изгнан за пределы происходящего. Переворот (кто кому угождает и кто кому должен угождать) был эффектен, но бесполезен и бесцелен. Как и положено в искусстве. Или, лучше сказать, как и бывает всегда в настоящем искусстве[139].

Тут подошел[140] Васильев, дожевывающий что-то вкусное, всегда приготавливаемое ему бесчисленными его секретаршами и бескорыстными няньками из штатных и внештатных актрис[141].

— Можем начинать?

— Конечно.

— Начинайте.

— Продолжим экзамен. У нас остались еще басни и вообще юмор. Мы назовем этот раздел «Брызги шампанского». Вот шампанское. Раньше, до революции купцы и подрядчики ставили своим работягам не три бутылки, а выкатывали бочку пива или водки. Я не подрядчик и тем более не купец. Я простой советский педагог, причем театральный, я более трех бутылок не могу, кишка тонка… Но шутки в сторону. Перейдем к делу. Молодые люди, передайте девочкам бокалы.

Я открыл картонную коробку, стоявшую у меня за спиной в нише окна, и вынул из нее очень большой и очень красивый бокал. Торжественно и осторожно передал его подбежавшему молодому человеку, он — другому, а тот — одной из прелестных дам-конкурсанток, зардевшейся от восхищения и ответственности. Я извлек второй бокал, третий… и без остановки вел свой собственный комментарий: «Какие красивые бокалы… Красный хрусталь в белый горошек… А какой звон… Малиновый звон. — Я щелкнул пальцами по кромке бокала. Раздался протяжный вибрирующий нездешний звук. Он заполнял зал и долго дрожал в воздухе, проплывая над нашими головами, — Это бокалы из знаменитого спектакля ”Серсо“, бокалы-воспоминания». Я оглянулся на Васильева: с ностальгической

369

ревностью следил он за путешествием своих бокалов по рукам не знакомых ему людей, а на лице его блуждала тусклая неопределенная улыбка то ли сожаления, то ли облегчения — все проходит. Эти бокалы были знакомы также и многим васильевским артистам.

— Три смельчака, возьмите бутылки и устройте залп.

Последовали быстрые манипуляции и три пробки ударили в потолок — дружно, громко, сопровождаемые женскими взвизгиваниями. Забулькало разливаемое вино, девочки торопливо схлебывали шипучую пену, бокалы ожили и засверкали пузырьками — стали еще красивее.

— Пить за поступление вам нельзя, нехорошая примета. Выпейте, девочки, за процветание «Школы драматического искусства, за ее превращение в «Академию драматического искусства». За это можно.

Девочки поднесли бокалы к губам, кто-то из них уже успел сделать по глотку, но я возник снова:

— Стоп, стоп, стоп. Из этого бокала пила на спектакле прекрасная актриса Мила Полякова[142], — я показал пальцем на один из бокалов. — Из этого Петренко, — я продолжал тыкать пальцем, — Филозов, Романов, Щербаков, Наташа Андрейченко… Вы понимаете, куда вы попали?..

Тихим голосом, бескрасочным и безутешным, я обратился к Васильеву:

— Какой артист был Гребенщиков, какой дивный артист…[143]

Васильев отвернулся к стене.

Экзамен приобретал новую окраску. Вместо профессиональных чувств на сцену выступали личные, человеческие, неподдельные. Выдуманные актерские переживания перемешивались с подлинными. Судьбы театральных персонажей начинали перекрещиваться, переплетаться с судьбами живых людей: с судьбой режиссера Васильева, судьбой его театра, с моей и моих будущих учеников. Возникал какой-то небывалый интимный и безалаберный хэппенинг. Мы поднимались на другой, более высокий уровень.

— Пейте, девочки, пейте, дорогие. Выпейте за здоровье вот этих сидящих перед вами артистов, они, поверьте, стоят того…

Девочки выпили. Молодцы. Так и надо[144].

— Я тоже выпью, но выпью соло. Несколько дней назад Анатолий Александрович Васильев привез мне в подарок из Парижа вот эту бутылку коньяку (я достал из кармана крохотный мерзавчик с фирменной этикеткой и стал его откупоривать). Буду оригинален до конца — выпью из горла и сразу всю бутылку до дна. Ваше здоровье, Толя. Не болейте. И не будьте таким мрачным.

И я вылил коньяк в глотку, разинув рот и задрав голову: буль-буль-буль-буль-буль-буль — и все[145].

— А теперь, девочки, передайте драгоценные бокалы другим товарищам-абитуриентам. Кому не хватит — возьмите бумажные стаканчики у меня. Разлейте вино и начинайте читать свои басни как тосты и застольные хохмы[146]. Все вместе и все сразу. Читайте, чокаясь, друг другу. Облюбованным вами нашим дорогим «зрителям». Стесняетесь? — Читайте Розе Анатольевне, мне, Анатолию Александровичу.

Зашумел невообразимый восточный базар. Он шумел и гудел, пока я не заорал:

— Прекрасно! Передайте музейные бокалы сюда, отодвиньте стулья к стене и потанцуем. Что танцуем? Конечно, ламбаду. Взяли гитары. Еще гитары — у вас же их четыре. Лена, запевайте[147]. Поем и танцуем. Поехали.

370

Затарахтели, загремели отодвигаемые стулья, но я не закричал: «Тише!» — потому что стулья двигали не только на площадке, но и в ряду так называемой комиссии. Танцевать захотели все без исключения. В зале стало тесно и жарко. Плясали кто с кем хотел, свои и чужие, члены и не члены, поступающие и «принимающие». Составлялись случайные пары, тройки, четверки, маленькие хороводы, как водовороты, передвигались по зеркалу площадки, как по зеркалу реки. Кто-то, видимо, вспомнил, что ламбада — танец с сексом и шиком, и начало распространяться, разрастаться шумное и шикарное неприличие. А Лена пела по-испански, пела прекрасно, а ей подпевали все, кто как мог: по-русски, совсем без слов и без особого смысла, — но зато громко. И внезапно все стихло, наступила полная тишина, и стало слышно, как где-то далеко, в недрах театра, а может быть, во дворе, ламбаду играют на саксофоне. Эхо ламбады приближалось, придвигалось, усиливалось, проникло сперва в прихожую, затем в коридор… Вот оно уже совсем рядом. В фойе. Наконец в зале появился и сам саксофонист — неотразимый джазмен Саша. Хриплый и певучий хохот саксофона заполнил все имеющиеся в наличии пространство. А Саша подмигивал еще и еще — он добивался тотального крещендо, а если говорить по-русски — провоцировал соборное беснование[148].

— Это тоже ваш? — потрясенно прокричал мне Васильев, сам заядлый любитель джазовой музыки, бывший пианист-импровизатор.

— Нет, завопил я в ответ, — не мой! Гнесинский! Ваш, ваш сосед! Педагог из училища.

Я полез в самую гущу свалки и поднял руки:

— Вернемся! к нашим!! баранам!!!

Когда стало возможно произносить слова нормальным голосом, я сказал:

— Вернемся к нашему экзамену. Его, как ни крути, а надо заканчивать. Экзамены заканчиваются объявлением отметок: кто прошел, кто не прошел, кто принят, кого отсеяли[149]. И в этом плане должен я вам сообщить, что жизнь довольно жестокая вещь. Эта банальность сразу же перестает быть банальностью, как только она коснется нас непосредственно и лично[150]. Тогда-то мы и убеждаемся, что жизнь гораздо более сурова, чем это представлялось нам на примере других людей. Жесткая правда нашей с вами жизни заключается вот в чем: вас восемнадцать, а мест, как выяснилось, всего-навсего двенадцать. Такие пироги[151] (Я поковырялся в ухе.) Вы уже, по-моему, заметили, что многое в этом заведении происходит не совсем так, как привыкло человечество, а часто и вовсе уж наоборот. Вопреки стереотипу. Сейчас мы разрушим стереотип зачисления (теперь в ушах ковырялись они; справедливости ради надо сказать, не все, были и иные варианты: кто-то, к примеру, внимательно рассматривал ногти на своих руках, кто-то почесывал мизинцем самый уголок рта, а Витя Стрелков, московский оригинал, выбрал вариант и совсем далекий от тривиальности — он широко раскрыл рот и пальчиками левой руки выстукивал на зубах некую сложную мелодию; мне показалось, что это была ре-минорная прелюдия И.-С. Баха, но я вполне мог ошибиться, и сосредоточенный Витя разыгрывал тогда знаменитое сен-сансово рондо каппричиозо[152] вместе с не менее знаменитой интродукцией[153].[154] Я послушал немножко эту немую музыку и продолжил свою речь). Обычно педагоги проводят зачисление по своему усмотрению, то есть авторитарно. В духе нашего времени мы решили передать эту функцию абитуриентам — пусть будет и у нас разгул демократии. Сами поступали и сами себя зачисляем. Процедура будет проведена в форме закрытого тайного[155] голосования. Тут у меня на столике заготовлена пачка

371

бумаги. Вы подходите, берете себе один лист, отходите в сторонку и тихо, ни с кем не советуясь, составляете список прошедших по конкурсу — формируете, так сказать, идеальную с вашей точки зрения группу студентов. Если чья-нибудь фамилия или имя не запомнились, пишите приметы: «молодой человек, съевший два яблока» или «девушка в бескозырке». В списке должно быть ровно двенадцать человек, не больше и не меньше. Приступайте к голосованию[156].

Никто, конечно, не приступал. Многие присели на стулья или на корточки у стены — стоять ни у кого не было сил. И все смотрели на меня. С недоумением. С растерянностью. С упреком. Или с возмущением[157]. Стояла мертвая тишина.

Я понимал их отчаяние — они не привыкли что-то решать, они не умели брать ответственность на себя и боялись этого. В глубине души они, конечно, были готовы составить список из одной-единственной фамилии — своей собственной[158]. Решать судьбу своих товарищей по несчастью они не могли — мешала ложная[159] скромность и двусмысленнейшее[160] чувство справедливости.

Но у меня тоже не было выбора. Мне предстояло сформировать новый коллектив для новой работы — независимое, самостоятельное сообщество людей, начисто лишенных каботинства, групповщины и привычного театрального лицемерия. И начинать это надо было с самых первых шагов.

Я попытался смягчить удар:

— Хотите совет, как легче составить список? Первым запишите того, кто вам понравился больше всех. Затем припишите к первому тех, кто, по-вашему, идет непосредственно вслед за лидером. Потом отбросьте всех, кто, как вам показалось, должен уйти — таких должно быть шестеро — и впишите остальных не задумываясь. А можно и проще. Плюньте на все, впишите первым себя, а дальше — по степени симпатии[161].

Кто-то из женщин тихо, безнадежно плакал. Витя Стрелков встал и молча направился к выходу — он, видимо, не собирался участвовать в этой возмутительной игре…[162]

И тут разразилась тяжело назревавшая гроза. Артисты театра, мои бывшие ученики и члены жюри, кинулись на меня дружно и яростно.

Поднялся ор:

— Это жестоко!

— Нельзя их заставлять ставить на себе крест.

— Подписывать себе приговор — это чудовищно!

— Михаил Михайлович, пожалейте ребят! Они хорошие! Вы ведь никогда не были садистом.

— Выгоните, если хотите, меня, но оставьте всех остальных, — это подал голос кто-то из поступающих. — Выгоните меня!

Я почувствовал, что не выдерживаю, сдаюсь:

— Ладно. Фокус не удался — факир был пьян. Успокойтесь. Пусть будет по-вашему. Пойдите отдохните, а мы с Анатолием Александровичем поговорим и примем решение сами. Результаты объявим через полчаса. Да, для демократии вы не созрели.

Но разве могли они выдержать полчаса? — теперь они не вытерпели бы и четверти часа. Их не хватило бы даже на пять минут.

И я выкинул белый флаг:

— Успокойтесь. Зачислены будут все. Обещаю вам: все до одного[163].

372

Эту новеллу об экзамене, похожем на настоящий спектакль, во всяком случае на настоящий театр, я рассказал для того только, чтобы подвести вас к одной фразе выдающегося режиссера, потрясшей меня до основания. Поэтому и вы воспримите ее[164] так же: как длинную прелюдию к совсем короткой, ультракороткой фуге[165] на тему «На чем держится театр».

После экзамена Васильев пригласил меня в кабинет для разговора о дальнейшей судьбе студии.

— Ну как, — спросил я, желая получить самые свежие впечатления от зрелища.

— Это прекрасно, потому что построено на любви. На вашей любви к ним и на их любви к вам. Я очень хотел бы так работать, но…

— А только так и можно работать. Театр и должен основываться на любви…

— Подождите, не перебивайте. Я вам завидую и хотел бы вот так, на любви основать театр, но я так работать не могу, не умею. А может быть, и не хочу. Потому что не верю в реальную возможность такого театра. Я верю только в театр, основанный на страхе. Артисты должны бояться режиссера.

Я стоял перед разверзшейся бездной режиссерского пессимизма и молчал. Я был с ним категорически не согласен, но возражать не стал: если он оригинальничает и выпендривается, то его высказывание не стоит возражений, а если сказанное правда, то ему уже ничем, ничем не поможешь[166].

Вот и наступило время неизбежного и подробного разговора о Васильеве. Теперь, надеюсь, и вы будете вынуждены согласиться со мною. Откладывать разговор больше нельзя, невозможно. Я и не буду откладывать. Возьму да и напишу претенциозное, как он сам, эссе о живом еще, о функционирующем режиссере. Тем более что я давно уже не делал лирических отступлений.

[19.06.2013][167]

Продолжение следует Ссылка для читателей книги М. М. Буткевича «К игровому театру», не желающих участвовать в затеянной мною Игре; аналогичная ссылка находится в самом низу страницы, попасть на нее можно с любого места при помощи Ctrl + End.

---

[1] Начало последней по времени вычитки.

[2] Вот это ближе к 15-минутному антракту между таймами.

[3] Уж не знаю, насколько уместно, но только что в Сетке обнаружил диссертацию Ю. Альшица (помните?) «Ансамбль и творческая индивидуальность». Есть там рассказ о том самом «Лире», и об обоих Мастерах, их взаимоотношениях: вторая глава так и называется: «Буткевич и Васильев». Пока не понял, опубликована или нет, можно за 500 рублей заказать в ленинке pdf. А есть сайты, где можно приобрести распознанный текст, но без исправления ошибок. 02.03.2011 Вот здесь фрагменты Кроме того, электронный текст есть в виртуальной ленинке, но доступ ограничен. 18.06.2013

[4] Думается, это был вполне современный стилизованный дизайн, созданный при перестройке здания. Ну какие старинные потолки в кинотеатре «Уран»?. Это было вполне XX века здание. 18.06.2013

[5] Подробнее — в III-й части.

[6] Всю жизнь за это ненавидел балет, оперетту и т. п. сценические жанры, где зрителю дозволено прерывать действие аплодисментами и проч. Когда концертный жанр, как это сейчас будет у Михалыча, тогда можно. А в драматическом действе это означает превращать его в набор отдельных номеров (то есть именно концерт). Но ведь и оперетта, и балет имеют некий сюжет. А бисирование — убийство этого сюжета. 18.06.2013

[7] Просто какая-то папесса Иоанна…

[8] Кстати, эта певичка бель эпок, видимо, была бы забыта, если бы не Тулуз-Лотрек. Однако в википедийной статье написано, что многие ее записи сохранились. Так что можно и поискать: видео вряд ли сохранились. Хотя — кто знает? — она скончалась в 1944 г. Кстати, одну запись, «Мадам Артюр», нашел. На слова Поль-де-Кока, между прочим. Интересно, что «р» у нее совершенно наше, никакого грассирования. Ну, как у Далиды. Возможно, для французов в этом был некий изыск, как для нас — наоборот, грассирование Вертинского. 02.03.2011

[9] По-моему, она описана в III части. Точно, 5-я главка.

[10] Вот так перед самой войной, когда Александра Павловна Орановская поставила с детьми из своего дома на тогдашней улице Станиславского Сегодня это снова Леонтьевский переулок, а название советских времен переехало на Малую Коммунистическую. «Сирано де Бержерак» в переводе Т. Л. Щепкиной-Куперник, Татьяна Львовна после спектакля пригласила всех артистов к себе домой и угощала горячим шоколадом и шампанским.

[11] Не путать со знаменитым его сыном-электронщиком Жан-Мишелем, в тени которого почти скрылся отец. А ведь помимо «Доктора Живаго» он писал музыку для Хичкока и Висконти, среди его работ музыка к фильмам «Иссус из Назарета» Дзифирелли и «Лестница Джейкоба» Эдриана Лайна. Последний из названных произвел в свое время на меня очень сильное впечатление, возможно, не в последнюю очередь благодаря музыкальному оформлению которое, впрочем, само по себе мне совершенно не запомнилось, если не считать двух девиц на улице, поющих проходящему мимо герою Роббинса битловского «Почтальона»; но Жарр тут явно ни при чем 18.06.2013. И был я весьма удивлен, узнав из финальных титров, что постановщик — Лайн, режиссер, к которому я относился весьма прохладно: «Дикая орхидея», «9 ½ недель» — фильмы «культовые», но для меня одиозные: блестяще сделанные с точки зрения профессиональной, но совершенно легковесные с моей точки зрения. Оказалось, что в Голливуде если профессионала скрестить с хорошим сценарием, может произойти столь мощный качественный скачок от сладкой развлекухи к практически шедевру. 23.08.2011.

[12] В свете дальнейшего понятно, что и его радушие, и его манкирование — две стороны одной и той же медали, и странно было бы, если бы все произошло по-другому. Все шло по сюжету Макбета: соблазнение — уступка соблазну — иллюзорная награда — и реальная расплата. И Вас эта неявка должна была не огорчить, а насторожить, Вы должны были увидеть в этом грозный знак, который он столь прозрачно Вам предоставил. Но Вы не вняли… Это, кстати, тоже манера всех мустафафелей: не давить, а прельщать, предоставлять выбор, а не принуждать. 02.03.2011

[13] Показалось, показалось, Михалыч…

[14] Видите, Михалыч, даже несгибаемый Вы не устояли перед ведьмовским соблазном. Что же Вы хотите от доблестного, но прямого и прямолинейного, не мудрого и немудреного, наивного и простоватого вояки? 02.03.2011

[15] Кстати, я сейчас подумал, что, пожалуй, итальянец со своими комедией дель арте, караваджо, Кьоджи и прочими чудачествами (Феллини с Пазолини наконец!) скорее поймет прозу Платонова, чем наш отечественный совок.18.06.2013

[16] Вот так же с местоположения моего полка в ясные летние дни на дальнем горизонте узкой бритвой сверкал Анадырьский лиман. Только летом — зимой он был неразличим: и вода, и суша были равно Белым Безмолвием.

[17] А Вы хотели Италии без амаретто? 22.05.2011

[18] Неужели это была ответка Макбету от ведьмака-Васильева за неустояние пред соблазном? А вообще одновременно неуловимое и очень определенное — как это по-михалычевски!.. 17.08.2012 Тогда я еще только привыкал к сопротивопоставлениям и либо их не замечал, либо к ним цеплялся. 18.06.2013

[19] Надо же, угадал! Таки макбетовское развитие сюжета.

[20] Это шутка?

[21] Не придется, Михалыч… не придется. 17.08.2012

[22] Гламуров, сказали бы сегодня…

[23] В общем, темное место, поскольку Михалыч «предпочел компактность повествования»: чем-то часть слушателей «поддалось тлетворному влиянию Запада», чем — Михалыч предпочел умолчать, но, видимо, именно это и явилось причиной прекращения семинара. Поскольку нет конкретики, нет и ясности, кто здесь прав, Буткевич или Васильев — даже… Продолжение см. через сноску. А нужно, Львович, включить «невербальный инструмент анализа» — и ты увидишь эту картинку во всех подробностях. Тем более, Михалыч подбросил еще и ключевое слово: каботинство. 18.06.2013

[24] Нет, это Вы его не понимали и так и не поняли. Он-то все прекрасно понимал и просчитал заранее, я в этом почти не сомневаюсь. И если он на эти мои слова возразит, никто (возможно, включая его самого) не будет знать, соответствует ли это его возражение истине, а если соответствует, то в какой мере. 02.03.2011

[25] [продолжение предпоследней сноски] …в свете, согласен, чудовищного — но только и исключительно по форме, а не по содержанию — последующего высказывания Толи… См. следующую сноску.

[26] …другими словами, сказанное было бы совершенно справедливо, если бы это высказал кто угодно, только не сам Васильев. А вот сейчас внимательно почитал, прислушался и услышал правду Васильева: нельзя делать поблажек тем, кто не смог осознать, какой им предоставлен был шанс, и остаться на должном уровне. Примерно то же самое на днях я втолковывал училкам, которые организуют школьные театры (случайно попал на некий семинар по этой теме): с самого начала бдительно отслеживать инфицированных вирусом «эксплуатации искусства» и нещадно отсеивать: тем, кто «любит себя в искусстве, а не искусство в себе» нет места в искусстве, и им должна быть жестоко закрыта туда дорога, а для реабилитации потребуются поистине подвижнические усилия. И я понимаю в этом смысле васильевский максимализм. 16.01.2012

[27] Вот-вот, фрейдистская описка: Вы — как и он — относились к ним немного как к неодушевленным и как к предметам… 02.03.2011

[28] [сноска к сноске] То есть, Вы, Михалыч, и сами прекрасно осознавали его ведьмачество… См. следующую сноску.

[29] …так что обижаться не на что. Вы сами проиллюстрировали вместе со своими макбетятами, что происходит со смертными, трепыхающимися в щупальцах ведьм. И профетично то, что это случилось с Вами в разгар Вашей работы над анализом «Макбета».

[30] Издевкой, Михалыч, издевкой. 02.03.2011 Это именно была игровая игра ведьм с Макбетом: не привести к поражению немедленно, а манить надежной как можно дольше, чтобы максимализировать отчаяние и унижение от поражения. Это садизм чистой воды, тот самый садизм… Впрочем, я глянул абзацем ниже, и понял, что опять забегаю вперед: обо всем об этом Вы прямо сейчас и выскажетесь… Кстати, насчет заманухи и оттягивания финала — это роднит ведьм с Яго и объясняет, почему тот не отделывается от Родриго до последнего, когда тот уже начинает даже представлять для него угрозу. 18.06.2013

[31] «Нора, или Кукольный дом»… Никогда не замечал, сколь двусмысленно звучит название пьесы по-русски, если в имени героини поменять ударение. Игра слов вроде того, что «США прошли долгий путь от хижины дяди Тома до барака Абамы». Не знаю, может, я отупел, но по-моему общее — только игра словами. 16.01.2012 Отупел-отупел. 18.06.2013

[32] Это которая Поварская? А что там было? Васильевский театр, по-моему, открылся сразу на Сретенке, в переделанном (после показа фильма Аларкона «Ночь над Чили») здании кинотеатра «Уран» (еще одно воспоминание: именно там я был на премьере фильма Митты «Гори, гори, моя звезда», который тогда произвел на меня ошеломляющее впечатление). Может, у него глюкануло из-за того, что в начале Лубянки (ул. Дзержинского при совке) располагалась площадь Воровского? 17.08.2012

[33] А я что твержу? Ну, попался, Михалыч, попался на бесплатный сыр… Неужели я столь уже циничен, а Вы — действительно столь наивны, что я сразу уловил подвох и понял в чем он состоит, а Вам понадобилось самолично съесть все это говно, переварить его, дождаться, пока уляжется послевкусие, чтобы лишь потом заподозрить истину? Хотя как хорошо говорить со стороны!.. А в жизни всегда предпочитаешь надежду на лучшее, чтобы удержать себя от скатывания во мрак мизантропии, этакий кабириизм: лучше сотый раз наступить на те же грабли, чем потерять веру в человека и в лучшее.

[34] Нет! Изначальная идея и главная цель — разгром! Именно ради разрушения и созидалось! Вот квинтэссенция ведьмизма! Дон Жуан завоевывает женщин, чтобы бросить. Именно покидание соблазненной женщины — цель: бросить, а не матросить! А ведь это, Львович, квинтэссенция и противоположности — эстетической модели, к которой ты пришел не так давно: сперва актеры идут к созданию рисунка, формы с тем, чтобы как только эта форма начинает складываться, застывать, — ломаем ее и приступаем к поиску новой формы. И так без конца. Интересный парадокс. Но — согласно сформулированное тобой аксиоме тотального сопротивопоставления вполне допустимый и даже желанный. А нет, не идентичность, а именно сопоставленность! У Жуана — бросить, у ведьм — разрушить. У нас — матросить, соблазнять и заманивать. У них — конец пути, у нас — сам путь! 18.06.2013

[35] Да здравствует Кабирия!..

[36] Небольшой спойлер: ниже не сразу, но мысль пришла сейчас, боюсь потом потерять пойдет довольно подробное описание экзамена. Впрочем, уже изучив Михалыча, вы, видимо, об этом догадались, равно как и о том, что это будет еще и иллюстрация ведьмовской антимакбетовой стихии. Михалыч, возможно намеренно, нигде в рассказе об экзамене не возвращается к теме «Макбета». Но нам, уже серьезно продвинутым в знакомстве с его анализом шекспировской трагедии, неправильно будет послушно об этом анализе забывать, «присутствуя» на экзамене. Но здесь о другом. О том, как важна композиция. Насколько вырванный из контекста, даже обладающий законченной формой, отрывок приобретает самостоятельное, порой диаметрально противоположное целому, содержание. Это описание экзамена было опубликовано задолго до выхода книги. Не помню где, но Геныч Он тогда еще был жив, его не стало до появления самой Книги, посему и не имел он возможности осмыслить экзамен в контексте всего действа… прочел этот отрывок, дал прочесть мне (по-моему, эта ксерокопия где-то у меня до сих пор валяется среди множества прочих бумажек, залегших мертвым кладбищем на антресолях после появления в моей жизни компьютера), после чего устроил чуть ли не истерику по поводу жестокости, цинизма и бесчеловечности, якобы утверждаемых Михалычем. И впрямь, если экзамен оценивать вне контекста всего повествования, подобная мысль напрашивается. Возникает ощущение, что публикаторы этой публикацией (невольный каламбур прошу простить) просто подставили Михалыча. В русле же всего повествования мы, напротив, видим Михалыча в роли так любимой Генычем — повторюсь — Кабирии, которая принимает удар на себя, и, все потеряв, блаженно-мудро юродиво! улыбается сквозь текущие по щекам слезы на пути все к тем же граблям. И из трагедийного злодея Михалыч превращается в героя, то есть парадигма «ложная»! 18.06.2013 «Макбета» выворачивается наизнанку! И это не изыск михалычевых рассуждений, а излитый его собственной святою кровью интуитивный вывод. Особенно внятно это видно в самом конце данного файла, в выделенных болдом абзацах основного текста. 02.03.2011

[37] Ирония Интернета: стал искать ее в Сетке и одно из первых вхождений: она продает швейцарские горные лыжи с креплениями и ботинками. Тольская Роза Анатольевна, красавица альпинистка — все еще расстается со спортом… И это, пожалуй, главное ее вхождение. Восхождение… 16.01.2012 Есть пара упоминаний как режиссера, видимо, приглашенного… Есть Роза Анатольевна Тольская в фейсбуке, но среди фейсбук-друзей ни одного знакомого (хотя бы по этой книге) имени, что мало понятно и вероятно… Так что несмотря на обучение в ГИТИСЕ и МГУКиИ, что дает очень даже «горячо», видимо, это другая Роза Анатольевна Тольская (может, дочка или внучка?). Вот и дурак, Львович, только что обнаружил в том же фейсбуке единственную Розу Тольскую и судя по всему — ту самую! Поскольку первая же публикация о «Школе драматического искусства», далее — о спектаклях Анатолия Васильева и т. д. И даже общий друг нашелся (правда, этот общий друг преподает в ГИТИС, а Роза, вроде, там препадает и даже одно время была деканом, так что круг достаточно узкий). Так что любой пользователь фейсбука может при желании попасть на ее страницу. 18.06.2013

[38] Вот так вот, Михалыч! Вы сразу же вступили против него в Игру, а не остались сидоровой козой! Поэтому-то и приняли поражение достойно: знали, есть за что!

[39] Я до сих пор чешу репу на эту тему. Но другого объяснения кроме вышеизложенной михалычевой догадки создать, чтобы разрушить — квант художественного творчества пока не нахожу. Кстати, пример созидания с перспективой дальнейшего разрушения — сам наш мир, непрерывно создаваемый и разрушаемый. Это и потоп (разрушение) с зародышем нового мира (ковчегом). Заметили, как у меня невольно возникло структурное сопротивопоставление? Это и михалычевы песочные замки-однодневки, которые будут разрушены, но потом кто-то их снова будет строить. И все прочие апокалипсисы прошлого, настоящего и будущего. 18.06.2013

[40] А это уже другая пьеса Шекспира. Ну бесит Яго, что он завистлив, а Отелло — нет. Это моя любимая мысль: во французском языке зависть и ревность обозначаются одним и тем же словом: «жалюзи». 02.03.2011 А может, и в итальянском? Так и есть: у слова gelosia полное совпадение с обоими русскими значениями: сомнения в любви, ревностное исполнение чего-либо плюс — зависть… Так, но Шекспир-то писал на английском, а там что? И здесь jealousy — и ревность, и зависть! 17.08.2012

[41] Боже, какой покер!..

[42] Иду на Вы!..

[43] Это была с Вашей стороны именно наглая покупка, и не обольщайтесь, Михалыч, все он понял, не обманул его Ваш голубой глаз, и принял он свои меры, какие — знаете!.. 02.03.2011

[44] Она, она это была, наглая покупка, попытка Макбета перехитрить ведьм, что и ему не свойственно, во-первых, и не достижимо в виду неравности сил, отсутствия гандикапа — во-вторых. Так что купились Вы, Михалыч, он Вас уже тогда переиграл.

[45] Гениальный блеф Васильева. Такое ощущение, что Михалыч даже когда писал эти строки, так и не понял, что им поигрались, как трехкопеечной свистулькой. Или это гениальный блеф Михалыча, который таким образом посадил в калошу Львовича. 19.06.2013

[46] Какова мизансцена! Недвижный, спокойный, как мамонт в вечной мерзлоте, Васильев — и бегущий Михалыч. Заяц и Черепаха.

[47] В книге так и есть — заглавными буквами. 17.08.2012

[48] А мне на классного барабанщика просто повезло, поскольку без него не было бы и половины блеска моей «Черной комедии». Я понимаю свою тогдашнюю желторотость. Но от слова «блеск» не отказываюсь. Были замечательные талантливые актеры-любители: молодые ребята и девчонки, студенты МЭИ, вдобавок превосходно знающие английский. Единтвенная в своем роде пьеса Шеффера, кажется, не способна быть испорчена постановкой, если приложить хотя бы труд и увлеченность. А также уникальное помещение человек на 15—20 зрителей, в котором игрался этот спектакль. Я где-то, выше или ниже, не помню, описал его подробнее. Плюс замечательный ударник. Ну и плюс бесстрашие начинающего режиссера: от своей неопытности он бывает способен решиться на то, что отвергнет сразу же, набрав этого самого опыта, который Маяковский называл «позорным благоразумием». 23.08.2011 Не так давно Виталий Поплавский высказался в том смысле, что отличие режиссера в том, что он дурак. Я думаю, он именно это имел в виду: режиссер задумывается о том и пробует такое, что с порога отвергнет нормальный здравомыслящий человек. Именно поэтому он и находит то невозможное и удивительное, что так восхищает публику. 17.08.2012

[49] Сомневаюсь, что можно так согласовывать. Но не уверен, что нельзя… 17.08.2012

[50] В смысле — позволить содержимое этого декольте? Или — достать такое платье? 23.08.2011

[51] Да, это уже не спойлер, а действительно интрига… в отношении читателя.

[52] Это писалось явно уже в 90-е годы, и Михалыч справедливо решил, что когда имеется в виду Создатель, он заслуживает заглавной буквы даже если ты сам атеист. 17.08.2012

[53] Этот Коля — видимо, нераскрываемое инкогнито. Уточнить может только кто-то из присутствовавших. 23.08.2011 Нет, Львович, весьма вероятно, что речь идет о Субботине, которого выше Михалыч послал за галстуком, а сам эпизод с которым будет представлен ниже. 19.06.2013

[54] Поляковой? 23.08.2011

[55] Нашел только известного чувашского актера 46 года рождения. Подходит. Но биографические данные делают его соответствие маловероятным, а имя и фамилия по распространенности не слишком уступают Анатолию Васильеву или Людмиле Поляковой. 23.08.2011

[56] Ассоциация не на тему. Великий Лорка в своем «Доме Бернарды Альбы» придумал главного героя, Пепе Цыгана, персонажа, который вообще ни разу не появляется на сцене, но именно вокруг которого закручивается интрига. Лорку в моей молодости было не достать: вышла только синяя книжечка стихов в переводах А. Гелескула За исключением немногих уже к тому времени ставших хрестоматийными, вроде цветаевского «Начинается плач гитары» да том драматургии «Театр Гарсиа Лорки» в переводах И. Ю. Тыняновой. И вот я по большому блату достаю вышедший в перестроечные годы двухтомник, открываю пьесу и вижу, что героя называют Пепе Римлянин. Недолго поломав голову, я понял, что юные нахрапистые переводчики, оттеснившие в сторону старушку Инну Юрьевну, известное всем цыганское слово «ром» — «цыган» недолго думая перевели как «римлянин». Чудовищный переводческий ляп! Если речь идет о самом первом, вступительном экзамене, то Михалыч здесь сближает времена: как ясно из изложенного выше, речь о поездке в Италию зашла уже в самом разгаре учебы, в момент набора это было неизвестно никому, думается, даже Васильеву. 19.06.2013

[57] Да, оригинальный критерий для кастинга! 02.03.2011

[58] Видимо на то, что было еще два часа до начала, а не на то, что приехал их будущий мастер. 19.06.2013

[59] Попробовал вспомнить мелодию, но появляется исключительно «Болеро» Равеля. Ну да, ориентализм там и там; размер, ритмическая основа, рисунок мелодии — все схоже… 02.03.2011 А сейчас просто лезем в Интернет и слушаем «Караван»… Действительно здорово похоже на Равеля. 19.06.2013

[60] Вот, Михалыч, Вы наконец и проговорились!..

[61] Ой, не знаю такого термина… А Вы, Михалыч, вдруг здесь превращаетесь в короля Дункана, которого ведьмаку Макбету необходимо уничтожить, чтобы самому стать высшим гуру театрального искусства: пока Вы есть — пусть даже и на Левом берегу — все на этот Левый берег будут оглядываться. Нужно Дункана заманить и уничтожить, унизить. И не только оглядываться. Вы где-то проговорились, что после Вашего ухода из ГИТИСа открылось паломничество ваших осиротевших учеников на Левый берег. Не так давно от одного из них (упоминавшегося в Вашей книге, между прочим) моя жена выслушала признание в этом. 22.05.2011 После совершенно безобразного его спектакля, с которого я чуть не сбежал: мне было за Вас стыдно. 16.01.2012

[62] Это Франция, что ли? Долго же до тебя, Львович, доходит! «Богатые тоже плачут»! Я, как и многие, уже и забыл о былой клинической популярности этого мексиканского сериала! После «Рабыни из ауры» с донной Малвиной и доном Буратино я, как говорится, удовлетворил свою латиноамериканско-сериальную недостаточность (как и мыльную вообще), и эта нетленка меня уже не особенно интересовала. Был, правда, еще один, кажется тоже бразильский Львович, «Богатые» — мексиканский! Сам дурак, я про «Рабыню Изауру». 19.06.2013, не помню, как называется, героиню звали Исамар, вот его я тоже почему-то посматривал. Там были очень яркие актеры. И, помнится, очень огорчился, когда в паре последних серий все скомкали. Ну ладно, там хоть серий было трехзначное число. А вот как Кара скомкал в двух последних сериях «Мастера и Маргариту» — я уже говорил. У него и серий всего-то было 4! 23.08.2011 «Реванш»! — вот как он назывался! Ла реванча! И не Бразилия, а Венесуэла. 02.03.2011

[63] Не существовавшем, верно?.. Ведь сам город Гельзингер, или Хельсингёр и его замок до сих пор мирно существуют. В замке иногда играют «Гамлет». Любопытное созвучие: замок называется Кронборг, а один из самых известных переводов «Гамлета» — А. И. Кронеберга (именно этот перевод в своей книге использует Мачо).

[64] Интересно, Михалыч случайно или намеренно? 02.03.2011 Ты что, Львович? Конечно намеренно. 22.05.2011

[65] Даже так? 02.03.2011

[66] Ах, какой актер! Послушайте, как повелся Михалыч! Какая торжествующая интонация у этого уже ведомого на заклание агнца (Ангуса! Всего лишь созвучие: «ангус» означает на гэльском языке «единственный». Что, кстати тоже неплохо и наводит на размышления. 23.08.2011).

[67] А по-моему довольно плоский и неуклюжий юмор… Может, я чего-то не понимаю? Может, у меня что-то с чувством юмора? 24.08.2011

[68] Грешен, каюсь, сам таков…

[69] Кстати, знаете ли вы, что засаленный — не от «сало», а от французского «саль» — «грязный» (у нас, в переносным смысле, — «сальный», например, «сальный взгляд», «сальная шутка»).

[70] Пошляк, я — опечатался: «приборами».

[71] Если повар нам не врет.

[72] Да-да: неудержимо бродит он среди людей причастных к литературе и искусству. Видимо, в Обществе искусства и литературы. 19.06.2013 Интересно, каким образом происходит этот переход от прикосновенности к великому к собственно «великости». Помните ту даму в шляпе, которая просила у Михалыча потрогать его? И меня уже, бывает, просят «потрогать». И мне столь же неловко. Нет, я пока в прикосновенности, пока — лелею свои соприкосновения с моими великими учителями, и когда перед учениками этим хвастаюсь, ловлю себя на том, что именно хвастаюсь, прикрывая собственное несовершенство этими авторитетами.

[73] Ага… Фира водила нас к Денисову в конс, и в одной из ее аудиторий Эдисон Васильевич своими гениальными руками иллюстрировал на консерваторском, кажется, бехштейне, свою лекцию по музыкальному оформлению спектакля. Особенно запомнилось, как он, демонстрируя звуковые эффекты, извлекаемые с помощью рояля, залезал под крышку (как — помните, в михалычевом «Лире» это делал пианист, изображая гром в сцене бури?), чтобы играть прямо на струнах. 24.08.2011 Пару раз, когда не находили иного места, Щедрин проводил занятия в театре Моссовета. А с Глаголиным встречались у него, на Таганке, и во время занятий иногда издалека, из недр театра доносились крики живших там же, в театре, «гамлетовских» петухов. Высоцкий умер в год моего поступления в институт, и занятия с Глаголиным также пришлись на 80—81-й год. «Гамлет» уже не шел, а петухи все еще жили — несчастные невостребованные актеры умершего со своим героем спектакля… 02.03.2011 Каждый раз, когда я смотрю «Сукины дети», я вспоминаю эти странные истопнические, бойлерные интерьеры служебной части театра, исхоженные нами вдоль и поперек. А на одно из занятий там, на Таганке, Борис Алексеевич пригласил Ефима Кучера, одного из немногих выпускников Кулька, попавшего не просто в профессиональную режиссуру, но — на саму Таганку. Что не удалось Марксу и Фреду… впрочем, о них Михалыч, кажется расскажет ниже. Боже мой! Вот, почему Марк получил кликуху Маркс! Потому что он дружбанил с Фредом — почти Фридрихом! (Тот был на самом деле Альфредом…) 16.01.2012 Уж не помню содержания его лекции, только помню бритую по сегодняшней моде голову и шляпу-стетсон. А через какое-то время я взял в институтской библиотеке какую-то книжку и увидел, что передо мной ее брал — Ефим Кучер!.. А потом он уехал в Израиль… 02.03.2011 Да что там! Упоминавшийся семинар Г .С. Жданова проходил, по-моему, как раз в онегинском зале.

[74] Даже не буду комментировать, у Толика с блефом все впорядке.

[75] Ага, как марсианин в бертоновском «Марс атакует» слушал-слушал Николсона, дружески протянул руку, пожал, после чего этого Николсона замочил не поморщившись…

[76] Вот-вот, Михалыч, Вы точно все определили!..

[77] Удостоилась даже статьи в «Википедии», засл. арт. РФ (1971), умерла в прошлом году. 19.06.2013

[78] Это такая роль? Я знаю, это была очень ставимая пьеса Л. Жуховицкого, но не видел и не читал…

[79] Поскольку здесь нарушены, причем очень разнообразно, все стандарты пунктуации и соблюдения регистра, не стал править вообще ничего.

[80] Вот так вот! На минуточку! Это она сыграла Лару в михалычевом «Докторе Живаго», который он удосужился поставить у Васильева.

[81] Судя по всему, служит в Чувашском драмтеатре. Есть упоминание, что в феврале этого года именно в качестве «чуваша» пел на 90-летии именно А. И. Кацмана (см. через сноску). 19.06.2013

[82] Странная форма, словно «… и Кº». По-моему, обычно название пишут действительно со строчным «и», но без пробелов. Проверим… Да, я прав. Причем склоняется (р. п. — ЛГИТМиКа). 19.06.2013

[83] Тот самый Аркадий Кацман, с которым Додин создавал в ЛГИТМиКе великий спектакль «Братья и сестры», возможно, крупнейшее мое театральное впечатление, сравнимое разве что с еще ребенком виденным «Традиционным сбором» в «Современнике» (он тогда был еще на Триумфальной), «Гамлетом» на Таганке, а после — женовачскими «Мальчиками».

[84] О, вдруг в анкете появился дополнительный пункт. Михалыч, что за игра без правил? Только 5-го пункта не хватает… Львович, Михалыч же указывал, что прикол театральной игры — то, что правила меняются в ходе игры. 17.08.2012 Не далее как сегодня видел его в числе друзей Розы Тольской на фейсбуке. Есть статья в Википедии (в ней два раза упоминается Михалыч). Заслуженный артист РФ (1998). Сейчас — в «Современнике». 19.06.2013

[85] Согласно Википедии — Таганрогский радиотехнический. Видимо, у Михалыча перепутались города и факты. 19.06.2013

[86] Куда и впоследствии возвращался. 19.06.2013

[87] Мне показалось, да и Википедия утверждает, что правильно «Гельдероде» (ударение на предпоследний слог, последний — произносится). Ведь Ghelderode — не французская, а фламандская фамилия этого бельгийского автора. Но писал он на французском, видимо, поэтому устоялась французская форма его фамилии, ее-то и использовал Михалыч.

[88] Я засомневался, но нет, это Питер Шеффер, по «Черной комедии» которого, как уже упоминалось, я сам ставил свой дипломный спектакль. Так что — опечатка.

[89] По-моему, эта фамилия не склоняется. Хотя не уверен. Пытался выяснить в Сетке, общее впечатление, что возможны оба варианта… Нет, все же склоняется! Мужские и женские (иноязычные) фамилии и имена, оканчивающиеся на а безударное без предшествующей гласной… склоняются: …превращая утренний завтрак в сцену из комедии Лопе де Веги. 19.06.2013

[90] Ага, может об этом Коле шла речь? 19.06.2013

[91] Все же мне кажется, Михалыч, Вы выдаете желаемое за действительное. 17.08.2012

[92] Ага! Чуваш уже тогда пел! 19.06.2013

[93] Странно, только что ходил попить на улицу Во написал! что я имел в виду? покурить на лестницу? попить на кухню? отлить в сортир? 03.03.2011 и тоже вспомнил Рыбникова: на днях скачал музыку из моего детства: вокальный квартет «Аккорд», «Аннушка», — и с удивлением обнаружил, что композитор — Рыбников. Может, однофамилец?

Украдкой от кондуктора курю,

Судьбу свою за то благодарю…

[94] Я, конечно, тут же полез в Сетку и нашел изображение первого монгольфьера. Действительно красив, причем — странно — какой-то православной красотой: похож на одну из глав какого-нибудь Василия Блаженного.

[95] Мне тут же представился хлипкий круглый столик (у нас есть такой в Доме учителя) на одной ножке, как кто-то потом задевает это блюдо и все это богатство лавиной рассыпается по полу, медленно замирая последней катящейся виноградиной в натюрморт застывшего движения.

[96] Каттакурган — узбекский сорт винограда, назван, по-видимому, в честь узбекского же города с таким именем. Описание точное, так что ошибки быть не может, речь идет именно об этом сорте: вес ягоды — 7 г, светло-зеленого цвета, с солнечной стороны беловато-желтая или янтарная.  19.06.2013

[97] Я было усомнился, но гугловская статистика указала, что именно эта форма дает наибольшее количество вхождений.

[98] Наверное, все же, в обратном порядке…

[99] Это, поди, из Анны Андреевны: Когда лежит луна ломтем чарджуйской дыни… Я было подумал, что пропущено разбиение на строчик, но к своему удивлению убедился, что это стихотворение Ахматова написала классическим александрийским стихом, так что здесь просто нужна цезура. 19.06.2013

[100] Так вот что имел в виду Михалыч, говоря о рыночной экономике. Его помощница показала себя профессиональным марчендайзером. Да-а, Львович, догадливый! Жуть… 19.06.2013 Кстати, Михалыч, что такого особо кавказского Вы нашли в описанном натюрморте? Хотите сказать, что он просится на московский Центральный рынок, за прилавком которого сами знаете кто? Или вспомнился анекдот: «Гиви, ты персики любишь? — Кушать люблю, а так — нет»? Но с пЭрсиками и хурЬмой бальзаковских дам сравнивают, если я не ошибаюсь не на Кавказе, а в Одессе: немного перезрелая, но сла-адкая!.. Там дальше будет эпизод с грушей на эту тему. 19.06.2013

[101] Точно! Даешь хлеба, долой зрелищ!

[102] Нет, той самой треплевской палочкой, троекратным стуком которой когда-то обозначалось начало действия во французском театре. Да вот не только во французском. В фильме Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» перед началом представления бродячего театра была не одна — целая серия этих триад-стуков. Нумерология прямо как в саду камней.

[103] Нет! Только без порнографии, господа офицеры, всем молчать!

[104] Так и написано, видимо, Михалыч и впрямь был в фривольном настрое и представил себе ядреного красавца-старосту, воплощенного в этой грозди фаллических символов.

[105] Ну, словно страстно употребила того самого старосту!.. 03.03.2011

[106] А это уже жесткое порно.

[107] Да еще и садо-мазо.

[108] Не, ребята, ну порнуха порнухой!..

[109] Основной инстинкт! Вот у тебя, Львович настроение точно было фривольным, нечего валить с больной головы на здоровую, — услышал я голос Михалыча. 17.08.2012

[110] Интересно, как блекло-зеленые рыбьи глаза могут быть прекрасными? Предлагаю задание — ощутить в своем воображении красоту подобных глаз… У меня, кстати, получилось. 17.01.2012

[111] Ну отказалась Ева от запретного плода. Не захотела девушка сниматься в порнушке, интуитивно ее учуяв в предлагаемом эксперименте. По мне — так молодец! А может, у нее аллергия на хурму? 19.06.2013

[112] Наталью Борисовну вы наверняка видели, она не вылезает из сериалов. Вроде, даже из театра ушла.

[113] Опять аллитерациями балуемся, Михалыч.

[114] А ба-бо-чка крылышками бяк-бяк-бяк-бяк…

[115] Нашел: никакой идеологии, водка на смородиновых листьях! Ранней весной, когда набухают почки и появляются едва заметные листочки, нужно сорвать почки с листочками черной смородины. 12 столовых ложек почек/листочков залить литром водки (40 градусов) и настаивать на солнце. Водка приобретает красивый темно-зеленый цвет. Жидкость слить с осадка и профильтровать через ткань. «Листовку» разлить по бутылкам, закрыть пробками и поставить в прохладном месте. Чем дольше стоит эта водка, тем лучше становится ее вкус.

[116] Не доставил последнюю букву и получился латыш Поколебавшис.

[117] «Антоновские яблоки» — это, кажется, у Бунина. Можно, конечно, оттолкнуться от имени писателя Антон.

[118] А мне — как на глаголинском курсе делали «Крыжовник»: два брата лениво философствуют, «половой истекая истомою» по расхаживающей по помещению аппетитной румяной служанке-блондинке с блюдом крыжовника в руках. В конце отрывка студентка (с того момента прозвище Крыжовник к Ленке так и прилипло) обходила с этим блюдом приемную комиссию, угощая их «крыжовником»: это была зимняя сессия и роль ягод играли зеленые монпансье.

[119] Хорошая, кстати, актриса, играет у Фоменко.

[120] Во, еще садо-мазо!

[121] А ренклод — не слива? франц. Reine Claude, букв. царица Клавдия). Сорт крупных сочных и сладких слив. 19.06.2013

[122] Опечатка, у этого Антона и «м» в фамилии двойная.

[123] Прикольно было бы наоборот. Особенно Шекспира по-эстонски. Потому что Таммсааре вполне достоин английского. А вот достоин ли эстонский язык Шекспира — еще вопрос.

[124] А у меня инверсная ассоциация: эпизод из «Отрыва» Милоша Формана, где обнаженная девушка играет на виолончели. 17.08.2012

[125] Если челла — голая девушка, то смычок, если и палец, то двадцать первый. 19.06.2013

[126] Точно, пэрсик!..

[127] У меня снова ассоциация:

…Тогда б я в сладком восхищенье

Рассыпался на грудь под шелковый платок

И даже... может быть... Но что! мечта пустая.

Не будет этого никак.

Судьба завистливая, злая!

Ах, отчего я не табак!.. —

(Пушкин!)

[128] Ну вот, Михалыч, и сбылась ваша мечта!

[129] Какова шекспировская глубина!

Спектакль покажет то, что он покажет!

(«Гамлет»)

[130] А он что, это умеет делать?

[131] А он что, писал что-нибудь другое?

[132] Михалыч сам не замечает, настолько для него уже привычна эта парадоксальность театральной дружбы, предполагающая взаимное злорадство и подсиживание.

[133] Любимая мысль Михалыча, которая повторяет идеи Мачо и появится во II-й ненаписанной части. 22.05.2011 Нет, Львович, эта мысль, кажется не собственная, а — в цитируемом Дюллене. 17.08.2012

[134] В книге «при чем» было в одно слово и получилось: «К тому же тут тюбетейка». Ну ит к чему бы это?

[135] Бача - мальчик танцор в Центральной Азии. Исполнитель эротических песен и танцев, а заодно и сексуальный объект для мужчин.

[136] Не нашел я этого слова… Спустя годы попробовал еще поискать и путем сопоставления с большой вероятностью предполагаю, что речь идет об узбекской свадьбе. 17.08.2012

[137] Ай-яй-яй, Михалыч, и не знали они всего этого, и им самим в лице шефа это все поднесли, как иначе расценивать этот жест «сумасшедшего»? И, главное, Вы сами это все прекрасно понимаете, но распирает Вас Игра, вот и оговариваетесь по-фрейдистски… Вдруг я подумал… Это ведь не только из-за наших с ней разногласий по поводу системы Мачо мы тогда, совершенно не знакомые люди, разругались с Натальей Анатольевной Крымовой чуть не до драки, тогда, во дворе Дома Станиславского, на перекуре семинара Г. С. Жданова. Подсознательно я, как и многие, винил ее в том, что не удержала она Анатолия Васильевича от (а, возможно, и подтолкнула к) таганского худручества, от восшествия на трон еще живого До сих пор! со смерти Эфроса прошло уже почти четверть века! Мастера Помните, у ВС: Скажи еще спасибо, что живой, — напел он долгую жизнь режиссеру, в котором умер. 22.05.2011 — и тем, пусть и «ненарочно», приблизила столь обидную и раннюю смерть оплеванного театрального гения.

[138] Чеканная формула «правильного» театрального спектакля. По крайней мере, конечно, это вышло стихийно, лучшие мои спектакли (вернее, лучшие их черты) стопроцентно отвечают этой формуле. А все слабости — несоответствие ей. Структура защищает актера, это одна из главных ее функций. А импровизировать способен только защищенный актер. И в этой ситуации неудачи и накладки будут идти только в плюс спектаклю. 19.06.2013

[139] Ну, не знаю… Это же видимость, Михалыч. Просто польза тут не практическая, а гораздо более важная, потому и цель не видна близорукому матерьялистическому оку.

[140] Тут подошел Киндзюлис…

[141] А халявными фруктами побрезгал. Или не успел, все уже расхватали? 19.06.2013

[142] Удивительное дело, но, видимо, она только в последнее время стала востребованной в кино, поэтому и не знал я долгое время об этой действительно прекрасной актрисе (тем более, что никогда не был поклонником Малого театра). Первый раз я увидел ее на записи женовачского спектакля Малого «Правда хорошо, а счастье лучше» там она блестяще, в фоменковской стилистике, играла длиннейшие монологи Фелицаты. А потом была радость ее узнавания в директоре лагеря в «Каникулах строгого режима».

[143] Да… так я и не собрался на «Взрослую дочь», все думал, успею, кто ж мог знать, что Гребенщиков так рано уйдет… Кстати, оказывается, начинал репетировать эту вещь Райхельгауз, который потом публично заявлял, что «значительная роль в создании спектакля» (это так процитировано в Википедии) принадлежит ему… Должен заметить, что Глаголин, который практически от начала до конца поставил «А зори…» и имя которого даже в афише не значилось Нет, вроде, значится как соавтор инсценировки. Не большее ли это издевательство, чем неупоминание вовсе. 17.08.2012, никогда на подобную тему не распространялся: те, кому надо, знают — и этого достаточно. Ассоциативно вспоминается история Подонка Армянское радио предположило, что именно так нужно называть этого писателя, живущего на Дону., когда, с легкой руки Исаича, стало чуть ли не общим местом, что «Тихий Дон» написан не Шолоховым, а присвоен у какого-то белого казачьего офицера. Тогда уж, извините, этот казак написал и рассказы, и «Поднятую целину», и даже «Они сражались…». А если Шолохов так великолепно усвоил чужую стилистику, что его художественный язык стало не отличить от первоисточника, это кое-что значит… Думается, распространенное глубоко ошибочное мнение, что гений и злодейство несовместны, порождает тенденцию подвергать сомнению талант, если он принадлежит злодею. А «Взрослую дочь…» я все же посмотрел, хотя никакой взрослой дочери в спектакле особо не обнаружил. Скачал в Сетке авторскую (васильевскую) телеверсию под называнием «Дорога на Чаттанугу». Что сказать? Здорово! Буду смотреть и пересматривать. 22.05.2011

[144] Вот откуда это отношение Геныча к проблеме «сцена и алкоголь». Совершенно справедливо считая, что алкоголь в театре абсолютно недопустим, он оговаривался, что перед спектаклем допусти́м (и даже чуть ли не желателен) бокал шампанского. Не любитель этой шипучки, не могу никак комментировать. Вон, некоторые вокалисты, например, без коньяка не могут выступать, и что тут — действительно разогрев связок или обычный алкоголизм — бог весть!.. Один знакомый профессиональный дед мороз возил с собой на елки коньяк и, поймав мой взгляд, объяснил, что только так может за день оттянуть несколько елок в разных концах Москвы. А Лана считает, что с водочкой вокальная репетиция делается более продуктивной, голос быстрее раскрепощается и начинает звучать (впрочем, насчет вокалистов я уже сказал).

[145] Подозреваю здесь очередную дразнилку: выдуть по-плебейски из горла французский коньяк, презентованный человеком, который не так давно на «Школе злословия» сказал Тане с Дуней, что пить он любит водку, ему нравится ее вкус, и он ее никогда не закусывает.

[146] Надо же, я попал причем, в яблочко, а не впросак. 17.08.2012, когда говорил, что речь перед публикой, в том числе в жанре тамады, — частный случай театрального апарта.

[147] А зря я упрекал Михалыча в спойлерстве. Совершенно забылось: все, что он там «продал», воспринимается совершенно нормально и с интересом.

[148] Мне почему-то вспомнился финал наутилусовского «Гуд бай, Америки». 24.08.2011

[149] Вот интересно, это тавтология или плеоназм?

[150] А это?

[151] Вот мы и добрались наконец до возмутившей Геныча «жестокости».

[152] Нет, Михалыч, удвоение в другом месте: каприччиозо. Правда, ОРФО не знает ни того, ни другого. Так что пришлось прибегать к помощи гугловой статистики: почти 40 тысяч против всего полутора сотен неграмотных интернетчиков.

[153] Там у Сен-Санса, по-моему, все в обратном порядке: идет медляк-интродукция, а потом как зарядит этакое танго, которое-то и знаменито как рондо каприччиозо. 03.03.2011

[154] Кстати, я так и не понял, зачем Михалыч эти длинные скобки начал посреди предложения (в результате мучился, чтобы избежать запрещенных точек, не выдержал, забылся-таки и обронил точку уже недалеко от закрывающей скобки), когда вполне мог поставить точку еще там, перед открывающей скобкой и спокойно разбивать текст в скобках на предложения — это я так попробовал пройти михалычевым тернистым путем, хотя здесь не тот случай, что у Михалыча: я вполне мог вообще обойтись без скобок; поэтому после скобки продолжу начатую мысль, сделав тем скобки необходимыми, хотя она и так ясна, и это будет повтором уже сказанного внутри них), когда мог их от него обособить, поставив точку до них.

[155] Просветите меня, темного, а что, бывает открытое тайное голосование?.. Это что-то вроде непорочного зачатия… 03.03.2011

[156] Чем-то это напоминает историю с рогожинской пачкой…

[157] Как Геныч.

[158] Одна-единственная — своя собственная.

[159] Тут у меня была интересная опечатка: «сложная». А? Сложная скромность… Симпатичный троп, чреватый смыслом. 03.03.2011

[160] Вот откуда «сложная»! 03.03.2011

[161] Облегчил, называется.

[162] Я задумался. А как бы я поступил? Сегодня, видимо, как Витя. А вот тогда, когда мне было 26? Наверное, нет. Но мне, в отличие от этих ребят, было в принципе по барабану, поступлю я или нет, я шел поступать из праздного любопытства. Однако именно это любопытство, мне кажется, меня и удержало бы: а чем же все закончится? Ну, может, себя я не вписал бы по только что указанной причине. Но свои симпатии и антипатии мне было бы интересно высказать, а потом сравнить с окончательным результатом. Но это другая ситуация. А вот как бы я поступил, если бы поступление было для меня очень важно, — на этот вопрос я так и не нашел ответа.

[163] И здесь, кажется, та давняя газетная публикация и обрывалась. Интересно, что сказал бы Геныч, прочти он чуть дальше…

[164] Для тех, кто потерял нить, «она» — это «новелла».

[165] Надо же, всю жизнь знал, слышал и использовал слово «прелюдия» в обоих его значениях и только сейчас из игры слов Михалыча сообразил, что музыкальная прелюдия, собственно, и есть предварение фуги и когда мы говорим: «Давай покороче, без прелюдий», — это мы используем слово «прелюдия» в переносном смысле, а прямой смысл — именно музыкально-композиционный. 03.03.2011

[166] У меня нет никаких комментариев. Тот случай, когда моя позиция совпадает с михалычевой стопроцентно. Искренен ли был Васильев? Повторюсь: подозреваю, что он и сам этого не знал. А еще — недавно зацепившее меня высказывание Мачо о любви (к зрителю) как необходимом инструменте для освоения образа. Михалыч не него, кажется, уже ссылался, а я еще сделал ссылку на нужную страницу у Мачо. 17.08.2012 Что же это? Актеру любовь необходима, а режиссеру — нет? Нонсенс! 17.01.2012

[167] Завершение последнего вычитывания.

---

* Отрицательное васильевское психополе сковывает и парализует чуткого, талантливого артиста; это очень похоже на тот месмеризм зла, который описал я при анализе третьей сцены (см. выше, в этой же главе).

* Роза Тольская, которую я пригласил работать в качестве педагога, была моя любимая ученица, талантливый и очень современный, даже модерновый режиссер, бывшая красотка-альпинистка, а теперь молодая бабушка. Роза Анатольевна сурова, закрыта и абсолютно независима: она училась не только у меня, но и у А. А. Васильева.

Продолжение следует