М.М.Буткевич "К игровому театру" лирический трактат

Читателям книги М. М. Буткевича, не желающим участвовать в Игре, рекомендуется игнорировать все знаки выноски кроме помеченных звездочкой (*), а в самих сносках читать только набранный черным шрифтом таймс.

[22.04.2013]

3. Признаки игры.

Несколько наблюдений над[1] игровой деятельностью человека вообще.

Раз уж выяснилось, сколь значительное место занимает игра в жизни и работе режиссера, неплохо было бы призадуматься и постараться понять, что же такое она сама.

Что такое игра?

Наденем очки, обложимся толстыми книгами и словарями и вообразим себя ученым.

Дефиниций[2] игры очень много, но все они для нас неприемлемы в силу своей чрезмерной абстрагированности и неорганичности. Они неудобны и жестки, как последний футляр Беликова. Уложенная в них игра превращается в труп игры или в лучшем случае в кладбищенский муляж бедной схемы: меркнут краски жизни, усыхает плоть игры, игровой пульс — азарт — не прощупывается.

Определение игры ведет сначала к ее ограничению, а затем, при более настойчивых попытках, и к ее умертвлению[3].

Игра многолика, как сама жизнь, поэтому задача спрессовать сущность игры в одной компактной формуле представляется делом чрезвычайно сложным и трудным. Конечно, если кого-то устраивает определение жизни как способа существования белковых тел[4], тогда нет проблем, тогда достаточно и определения игры как бесполезной деятельности, имеющей цель только в самой себе[5].

Я тоже пытался изобрести всеобъемлющую формулу игры. Два с лишним года провел я на положении[6] алхимика, отыскивающего философский камень, и все два года с нулевым результатом. Тут-то и пришла ко мне весьма продуктивная мысль: а может быть, и вовсе не нужно никаких этих «дефиниций»? — ведь что такое игра, к счастью, очень хорошо известно каждому человеку на земле; может быть, гораздо лучше будет потратить время и силы на поиск и описание отличительных качеств игры, на отбор ключевых признаков, делающих игру игрой?[7]

Сказано — сделано.

Рискуя прослыть ползучим эмпириком, я избираю описательный метод исследования игры (старый добрый не раз проверенный описательный метод[8]). Вместо того чтобы, как это положено[9], формулировать и определять предмет исследования, я попытаюсь отобрать и описать шесть основополагающих признаков этого предмета.

Первый признак игры — кайф, то есть обязательное удовольствие, получаемое всеми участниками игры. Это — переживание, родственное удовлетворению от хорошего, здорового и крепкого сна, наслаждению от хорошей еды и счастью от хорошей любви[10]. Это чувство укоренено в самой глубине человеческой природы и фундаментализировано в истории человечества. Именно ему обязан своим существованием

185

хомолуденс[11] — Человек Играющий. Без этого чувства игра продолжаться не может: переставая любить кайф, игроки выходят из игры и расходятся. «Мне скучно», — ноет маленькая девочка, отбрасывая куклу. «На фига мне такая игра!» — сплевывает сквозь зубы футбольный юниор[12]. «Видал я этих коней в гробу и в белых тапочках», — ворчит пожилой болельщик ЦСКА и с размаха швыряет в ближайшую урну пустую пивную бутылку[13].

Второй признак игры — состязательность, то есть возможность померяться друг с другом силой и ловкостью, умением и талантом, изобретательностью и способностью предвидеть на много ходов вперед. Плюс непременное стремление победить, выиграть. Игра, в которой противники только и делают, что уступают друг другу, так же бессмысленна[14], как и игра с ничтожным призом[15]. О наличии в игре самостоятельности[16] нам безотказно сигнализируют три постоянных игровых события — разделение на команды, вызов и ставка. Разделение должно быть равноценным и интригующим, вызов — не допускающим отказа, а ставка — максимально высокой[17].

Энергия соперничества велика и могущественна. Разрастаясь, она приобретает черты стихии. Игра грозит перерасти в открытое столкновение с непредсказуемыми последствиями, попросту говоря — в вульгарную потасовку. Игра, перерастающая в драку, — ситуация очень распространенная, почти типическая. Примитивный конфликт разрушает игру — она сначала прерывается, а затем и прекращается. Желая спасти, уберечь свое любезное детище от саморазрушения, игроки вводят в правила игры некий перечень запретов и разрешений, специфический и сугубо индивидуальный для каждой конкретной игры. Прорастая этими правилами на протяжении веков, игра обретает структуру[18].

Наличие структуры и есть третий признак всякой игры. Сумма твердых правил, регулирующих и регламентирующих игровое состязание, цементирует целостность игры, становится ее костяком и бесконечно продлевает ее самотождественное пребывание в мире. О структурности игр красноречиво свидетельствуют некоторые вещественные их атрибуты: шахматная доска, набор шахматных фигур, игровое поле, четко разделенное пополам высокой или низкой сеткой, — в волейболе и теннисе, футбольное поле, симметрично завершенное по противоположным краям сетчатыми воротами и штрафными площадками. Колода игральных карт. Мелом на асфальте исполненный чертеж для классической игры в классики. Кукольный домик. Босховский с человечками внутри прозрачный шар, образуемый веревкой, которую крутят две девчонки во дворе под вашим окном. И т. д. и т. п., но это структурность, так сказать, внешняя. А есть и внутренняя: невозможность выйти из игры до ее завершения; спаянность команды и соответствующая иерархия игроков, квантованность игры[19], очередность ходов и заготовка тактических блоков. Может показаться, что в своем историческом развитии игра все больше и больше формализовалась, костенела и теряла степени свободы. Но это не совсем так. Тут мы сталкиваемся с великим парадоксом игры: чем строже и многочисленнее правила, ограничивающие игру, тем большую импровизированную вольность обретают ее участники внутри системы этих правил. Структурность игры дарует игроку свободу.

Четвертый признак игры — риск. Элемент риска придает игре особую, ни с чем не сравнимую остроту. Подбрасывая в воздух монету, вы никогда не уверены, что выпадет — орел или решка[20]. Прославленную команду чемпионов может оставить везение, и она всухую проиграет аутсайдерам. Когда ваша любимая дочь спускается

186

поиграть во двор с шикарной новой куклой, которую вы только вчера вечером привезли ей из Варшавы, у нее нет стопроцентной гарантии успеха — может случиться так, что подружкин дядя привез своей племяннице куклу из Лондона; ваша кукла умеет только закрывать глазки, когда ее укладывают в коляску, а соседскую можно, как ребенка, водить за ручку, и кроме того она, изящно покачивая золотыми локонами, нежно лепечет: «Ма-ма»[21]. Всё. Игра безвозвратно испорчена[22]. Случай — равноправный участник игры. Приглядитесь: это ведь он, случай, подстерегает вас за углом следующего тайма.

Риск и случайность перманентно оживляют и обновляют неизменный игровой канон. Они делают игру динамичной, неожиданной, вероятностной и далеко не однозначной[23].

Пятый признак игры — это принципиальный ее эскейпизм[24]. Да, для любой игры всегда и обязательно характерны три «бегства», три «выхода»:

а) выход из реального времени во «вневременность» (игровое время). Полтора часа футбольного матча, напролетные рождественские ночи, целые недели олимпийских игр, все эти таймы, раунды, сеты и периоды выключены из исторического времени и отданы игре и только ей одной;

б) уход в свое пространство: захватывается и ограничивается бо́льшая или меньшая часть реального пространства, чтобы сделать ее автономным пространством предстоящей игры (игровое пространство). Круги хороводов, овалы стадионов, квадраты рингов, прямоугольники кортов, площадки гордошные, крокетные, детские площадки и песочницы — все это примеры пространств, оккупированных игрой и отгороженных ею ото всей остальной вселенной;

в) выключение из социальных рамок (из социальных отношений, из росписи классов, из иерархии), освобождение (на время) ото всех социальных обязанностей и создание нового, игрового, коллектива со своими социально автономными взаимоотношениями. Игра становится тотальной отдушиной (нету мамы, нету папы, нету учительницы, нету повседневной подчиненности, нету начальства, нету рамок, нету рабства). А если в игру все же принимают начальство (родителей), их всегда подчиняют и унижают. Обратите внимание, как высвечивается здесь очень важное родство игры: и́гры — это умеренный карнавал. Замаскированный под повседневность «подпольный» карнавал. И еще одна важная добавка. Это особый эскейп: не просто уход, а уход-приход, не просто отход, а отход-подход; ребенок, играя, вроде бы уходит, отгораживается от мира взрослых, но вроде бы и подходит к нему ближе, имитируя в своей игре отвергнутый мир; участники взрослой игры вроде бы выходят на время из окружающей их действительности, из привычных своих, из приевшихся рамок, но погружаются в еще более жесткую систему игры.

Что же их сюда тянет и манит? Все тот же демократизм игры: игровая свобода, игровое равенство, игровое братство[25].

Приступая к описанию шестого признака игры, последнего по порядку, как принято выражаться в таких научных случаях, и далеко не последнего по важности, я испытываю сомнения и колебания. Сомнения в своей собственной способности описать этот признак и, более того, сомнения в возможности описания его как бы то ни было. Хотя замечу в скобках, это самый точный и простой из всех признаков

187

игры. Причиной же моих колебаний был соблазн и вовсе отказаться от описания шестого признака. Отбросить его — и дело с концом. Никто ведь не знает, сколько я их насчитал, этих признаков[26]. Было шесть, будет пять, одним больше, одним меньше, не будем мелочны[27]. Процедура тут несложная: сделать в рукописи небольшую правку — заменить всюду числительное «шесть» другим числительным — «пять»[28]. Но я не смог этого сделать. Во-первых, потому что у меня тут не просто составлен реестр признаков, а, извиняюсь за выражение, разработана их система, описывающая игру с наибольшей[29] возможной полнотой. Уберите хотя бы одну из приведенных здесь характеристик, и игра станет неполноценной, превратится в калеку. Риторический вопрос: корректно ли предлагать матери столь жестокий выбор: без какого органа предпочитает она увидеть своего ребенка — без глаз или без ушей? Без ног или без рук? Без языка[30]?.. Так что ничего не поделаешь — придется мне предпринять безнадежную попытку сформулировать в словах этот неуловимый признак.

В сложном явлении игры, если присмотреться повнимательнее, можно обнаружить много неуловимых и труднообъяснимых вещей. Они вроде бы и есть, и в то же время их как бы вовсе и нет[31]. Сколько вы ни стараетесь их обнаружить и четко определить, это вам никогда не удается, но уверенность в их присутствии только крепнет в процессе неудачных поисков.

Одной из таких неуловимостей является то, по чему можно отличить хорошую игру от плохой, то есть настоящую, волнующую, захватывающую и покоряющую от поддельной, холодной, неувлекательной и отторгающей. Игру от неигры.

Бывает ведь так: идет обычная, рядовая игра, точнее — ритуал вступления в нее. Все правила соблюдаются, все рекомендации выполняются. Знакомые игроки в знакомых формах бегают по знакомому полю и создают одну за другой знакомые комбинации. Девчонки привычно раскладывают и рассаживают по привычным местам своих стареньких кукол, известных до оскомины, изученных вдоль и поперек. Но вот что-то неуловимо меняется, и мы немедленно фиксируем: будет выдающаяся игра, нет, не будет, а уже началась. Это чувствуем мы все: и игроки, и болельщики — начинается необъяснимое. Футбольный вратарь начинает брать мячи, которые взять невозможно, хоккейный нападающий забрасывает невероятные шайбы, счастливые болельщики доходят на своих трибунах от восторгов сопричастности. Девчоночьи куклы незаметно и радостно превращаются в детей[32]. Стул становится самолетом, а пыльные кусты бульвара превращаются в непроходимые африканские джунгли.

И опять я вынужден сделать оговорку: речь сейчас идет не об оценке закончившейся игры, не об анализе ее по итогам и результатам, — я говорю с вами совсем о другом, об ощущении игры самими ее участниками и не постфактум, а в процессе ее развертывания — как бы изнутри. О самооценке игры.

В первом случае сделать это сравнительно легко — законченная игра неизменна и неподвижна, ее можно описывать сколько угодно, она без сопротивления поддается анализу, она готова для любых классификаций, сравнений и противопоставлений. Но я не хочу описывать бабочку, насадив ее на булавку и спрятав под стекло в красивой коробке. Я хочу понять ее в полете, в капризном и причудливом порхании над прогретыми солнцем зарослями крапивы.

А вот это гораздо, гораздо труднее.

188

Снова возникает изначальный вопрос: что делает игру подлинной? Может быть, и в самом деле есть некий мистический дух игры, присутствие которого ее оживляет, а отсутствие мертвит. Что-то в этом роде, несомненно, есть, что-то легко возникающее и столь же легко разрушаемое, что-то чрезвычайно хрупкое и эфемерное — игровое настроение? игровая атмосфера[33]? Тогда что же она такое, эта атмосфера, эта душа игры, отчего и почему она возникает или не возникает?

Одно время мне казалось, что искомый признак как-то связан именно с этими странными и неуместными в научном рассуждении словами — хрупкость, эфемерность, непрочность, — потому что, вопреки широко распространенному предрассудку, игра груба, пестра и жестока только внешне, а внутри, в сущности своей, она беспредельно нежна и беззащитна. Она построена по принципу черепахи: снаружи — твердый, грубый панцирь, а внутри — нежная и легко уязвимая плоть. Мне очень нравится этот шикарный образ: «нежная-плоть-игры», но я понимал, что в качестве обобщающего признака нежность не пройдет — мне сразу же возразят: а как же с перетягиванием каната? а хождение стенка на стенку? а знаменитый велосипед*[34]?

Тогда я стал искать что-нибудь другое, но тут же рядом, поблизости, попытался продолжить ряд: «эфемерность», «непорочность», «была и нету», «опустевший огромный стадион», «надолго затихшая и неподвижная карусель в предзимнем горсаду» и наткнулся — «неповторимость». Наконец-то, конечно! Неповторимость игры.

И пошло, и поехало. На меня как бы снизошел пресловутый дух игры. Главное было найдено, дальше — вопрос техники. И в самом деле: именно неповторимость придает игре ее непобедимый шарм, вызывает телячий восторг и поднимает ее на самый верхний этаж человеческого бытия. Точнее, не сама неповторимость по себе, а ее[35] внезапное и сиюминутное осознание всеми участниками игралища. Как я не мог сразу додуматься до этого — оно ведь лежало на поверхности: игру нельзя повторить. Хотите еще раз запомнить[36] клеточки только что разгаданного кроссворда? Конечно же, не хотите — это абсурд. Желаете второй раз покормить обедом своих кукол, только что отобедавших, причем без какой бы то ни было разницы в нюансах сервировки и без изменения меню: на первое — тот же суп-лапша с нарезанной травой и водой из ближайшей лужи; на второе — те же желуди с гарниром из толченой рябины; на третье — кисель молочный из остатков зубной пасты? Не желаете? Почему? Вы лучше, пока куклы поспят, приготовите новую еду и покормите их ужином? А вы, мужики, сможете повторить в домино? «Могем, но ни к чему. Мы сейчас забьем по-новой». А если попросить две футбольные команды еще раз сыграть закончившийся матч — с теми же атаками, с теми же голами и с тем же счетом, они скажут, что это просто невозможно.

Итак, игра неповторима, эфемерна, она была и кончилась, и все, и все! и восстановить ее невозможно. Может возникнуть следующее возражение: футбол существует многие десятки лет и возобновляется ежедневно, а шахматы живут и здравствуют, повторяясь, целые тысячелетия[37]. Тут мы подошли к главному — к великой органичности игры и

189

к высшей ее человечности. Сейчас вы увидите, как близка, как родственна игра природе человека: она устроена точно так же, как и сами люди. Дело в том, что мы употребляем слово «игра» в двух определенных смыслах. Слово одно, но стоят за ним два различных понятия: игра как данная, отдельная, конкретная встреча игроков (этот матч, этот ребус, эта пулька[38]) и игра как тип, жанр, вид, ну, что еще? — ее разновидность (футбол вообще, головоломка вообще, преферанс как вид картежной инфицированности[39]). Отдельная игра уникальна, индивидуальна и невоскресима, как и отдельный человек. Игра же вообще неизменна и канонична, она легко повторяется и самовоспроизводится, поэтому, как и человечество в целом, как вообще род людской, может существовать очень долго, практически вечно. Я уйду, умру и выйду из игры, но меня сменит другой человек, его сменит третий и так до бесконечности, потому что человечество умереть не может. Другие девочки и через тысячу лет будут играть в куклы, новые мальчики тоже будут играть в свою войну, но так, как мы играли, они, увы, не смогут играть никогда.

Теперь я спокойно и с удовольствием могу предложить вам сжатую формулировку своего шестого признака: единственность, неповторимость каждой отдельной игры. Теперь я уверен, что вы полностью будете со мною согласны по поводу важности этого признака. Теперь я уверен, что вы поймете меня сложно и тонко — многозначно[40].

Самое любопытное: именно теперь, предпринимая еще одну попытку сформулировать для себя Особенности Игры, я вдруг с радостным удивлением замечаю, что все эти качества игровой деятельности являются одновременно и непременными признаками театра[41]. Еще одно подтверждение прямого родства театра с игрой, их структурного сходства, их подобия. Это открытие — как подарок. Как белое пятнышко на розовом детском ногте, извините за сентиментальность в научном разговоре. Дурацкие сантименты, вы правы.

Теперь, когда сакраментальные[42] слова о структурном сходстве игры с театром произнесены вслух, мы начинаем обращать внимание и на другие, не столь всеобщие, а, так сказать, вторичные ее признаки, хорошо различимые именно сквозь призму театра. Особенно часто они встречаются в так называемых ролевых играх (Я — доктор, ты — больная. Раздевайся, я буду тебя осматривать[43]).

Во-первых, это наивное театральное хвастовство, подсознательное стремление играющего привлечь к себе внимание окружающих, непреодолимое желание выставиться напоказ. «Мама, ну почему ты не смотришь, как хорошо я еду на лошадке!» — возмущается малыш, а взрослый дядя-футболист бесстыдно «тянет одеяло на себя» ничуть не хуже, чем дядя-артист; есть даже общее для них расхожее определение «звездная болезнь»[44]. Во-вторых, это специальная игровая костюмировка. Любимое занятие маленькой девочки — напялить мамин, дочке до полу, цветастый халат, влезть в ее огромные для дочери туфли на каблуке и ходить по комнатам, вертя плечиками и бедрами[45]. Длинноухие краснозвездные шлемы, аксельбанты и нашивки — одинаково любезны и вихрастым подросткам, и юношам-новобранцам[46]. А знаменитые «красные парки»[47] времен гражданской войны! А футболисты, хоккеисты, теннисисты, лучники и боксеры, переодевающиеся, как актеры, перед выходом на публику. Безопасность и удобство? Да. Но почему же их наряды так красочны и фирменно роскошны? В третьих, маскирование[48]. Игра бережно и любовно проносит маску через все века и страны: от пестрых и веющих древностью личин африканских ритуальных игр через берестяные и мочальные хари

190

северной масленичной потехи, через предвоенные кругломордые маски южнорусских пацанов, вырезываемые или из половины арбуза, или из долбленой тыквы, через сегодняшние детсадовские масочки штампованных обезьянок, петушков и докторов-айболитов — к инопланетянскому забралу фехтовальщика. Конечно, пластмассовая маска хоккейного вратаря защищает лицо игрока, но как она похожа на белую маску смерти с мексиканского карнавала[49]. Тут наука умолкает. Тут мы прикасаемся к тайне, к первобытному, пращурскому родству. К кровным узам игры и театра.

[22.04.2013]

Продолжение следует Ссылка для читателей книги М. М. Буткевича «К игровому театру», не желающих участвовать в затеянной мною Игре; аналогичная ссылка находится в самом низу страницы, попасть на нее можно с любого места при помощи Ctrl + End.

[1] Не слишком я уверен в правомочности такого управления. По-моему, наблюдать что-то и за чем-либо… Лезем в словарь… Результат двоякий. Значение с таким управлением есть, но: …4. за кем-чем и (устар.) над кем-чем. Осуществлять надзор за кем-чем-л., следить за выполнением, соблюдением чего-л., заботиться о ком-, чем-л. Наблюдать за порядком. □ «[Отец] бо́льшую часть дня должен был проводить на мельнице, наблюдая над разными работами» (С.Аксаков, «Воспоминания»). Так что подобная форма допустима лишь как стилизация, уместность которой в в данном контексте вызывает сомнение… Там дальше подобная же шняга будет с охотой на/за. 14.12.2011

[2] Это мы так «воображаем себя ученым»: вместо определений говорим дефинициями.

[3] Ну, собственно, вновь помянем сократово слово, любому определению сопутствует некое ограничение определяемого, поскольку ничто истинное не вписывается полностью в какие-либо рамки, коими, в частности, является определение. Недаром сказано, что слово произнесенное (то есть определение) есть ложь. Впрочем, по поводу этого тютчевского образа нужно сказать, что, попытавшись им оперировать буквально, можно попасть в идиотское положение (как и всегда, когда пытаются художественные образы толковать логически): ведь если мысль изреченная ложна, то ложна в том числе и самая эта мысль. То есть — вновь вспомним другую мысль, непричесанную — когда художественные определения возникают раньше определенных образов, речь может идти лишь о спонтанном самозарождении, законы логики здесь не работают.

Ну а когда я добрался до Лотмана, выяснилось, что художественное содержание возникает только и именно когда есть «сопротивопоставление», то есть одновременное соответствие и взаимоисключение элементов художественного текста, что и выстраивает его структуру. 22.04.2013

И еще. Нет слова «умертвление», есть «умерщвление» (кстати, я тоже всегда путался при его написании; и произнесении тоже, кстати…). А еще есть «умертвие», но как я выяснил у Даля, это не действие, как мне казалось раньше, а, в отличие от умиранья (длительное), окончательное (да еще и церковная лексика) состоянье по глаголу умирать. Впрочем, если вернуться к контексту, слово «умертвие» здесь может подойти: «приводит к» умертвию как состоянию. В какой-то пародии на пьесу (кажется, это был Раскин — на симоновского «Четвертого») членение шло не на акты, а на умертвия: умертвие 1-е, умертвие 2-е и т.д. По ходу пародийного текста проистекало весьма однообразное действо: все персонажи умирали. Первый мертвец. Второй мертвец. Третий. Четмертвый.

[4] Это, Лана, тебе и иже с тобою, которым полюбилось твердить, к примеру, что никакой любви нет, существует только химия: гормоны-ферамоны.

[5] Охренеть, в главном советском словаре так и сказано: ...вид непродуктивной деятельности, мотив к-рой заключается не в ее результатах, а в самом процессе! Речь об игре, если кто забыл. 06.04.2011 Во уроды! И далее: В истории человеческого об-ва переплеталась с магией, культовым поведением и др.; тесно связана со спортом, воен. и др. тренировками, иск-вом (особенно его исполнит. формами). И на том спасибо! Имеет важное значение в воспитании, обучении и развитии детей как средство психол. подготовки к будущим жизненным ситуациям. Свойственна также высшим животным. Даже комментировать неохота. Браво, Михалыч! Самое любопытное, что не возразишь на эту дефиницию, все, вроде бы, правильно. 29.07.2012

[6] Странное управление, надо бы глянуть в словарь. «В положении» — это быть беременной. На... осадном положении. Но ведь «в нелегком положении... Ну да, про беременность, это эллипсис, исключено «интересное»... Но не скажешь ведь «на выигрышном положении», попал «на нелепое положение»... Хотя, первый пример вполне видится где-нибудь у Гоголя или Достоевского, Островского или Лескова… 14.12.2011

[7] И это правильно. Как нет описаний, определений театральной или иной «духовной» психологической атмосферы, но все прекрасно понимают, о чем идет речь, если бывали в театре, присутствовали на богослужении или митинге.

[8] К стыду своему, я, с моим «широким, но поверхностным» образованием, в какой-то момент проскочил классификацию исследовательских методов. Помню только что-то про анализ и синтез, а также про статистику и обработку данных. Что еще? Пока не вспоминается.

[9] Кем? Кем-кем? Ты же сам , Львович, только что признал, не компетентен в классификационных методах. 29.07.2012

[10] А сторонники химической теории чувств даже подтвердят, что организм влюбленного вырабатывает наркотики-опиаты — эндорфины — и кайф, испытываемый им — буквально наркотический.

[11] Здесь почему-то это, изобретенное Хейзингой или Тойнби, уже не помню кем, понятие Михалыч транслитерирует правильно — в одно слово: как, например, «одеколон», «бельканто» и т.п. «Человек играющий» (лат. «Homo Ludens») — трактат, опубликованный в 1938 г. нидерландским историком и культурологом Йоханом Хёйзингой. Сочинение посвящено всеобъемлющей сущности феномена игры и универсальному значению ее в человеческой цивилизации» (Википедия).

[12] А еще у Арефьевой есть песенка из того же ряда: «На хрена нам война… Пошла она на…» А бессмысленный терроризм, который уже пропитал всю современную жизнь, иначе как игровой мотивацией не объясним. Существует теория, что любое общество время от времени отсекает наиболее деструктивную, несозидательную, так сказать, маргинальную свою часть: ту самую часть, которая больше всего настроена на игру, в отличие от мещанеского большинства. Иногда это происходит по Мальтусу: «излишки» сгорают в войнах и эпидемиях. Но бывает именно селекция: крестовые походы с билетом в один конец, массовые миграции, такие, как миграция евреев из Испании или из той же Испании (а за ними и прочих европейских стран) местных маргиналов — в Америку. Ссылка преступников из Англии — в Австралию, из Франции — в Новую Каледонию. 14.12.2011 «Старый свет» избавлялся от отбросов общества: лузеров, проституток, бандитов, авантюристов. Другими словами, от «игривой» части населения. Бандюганы — это игроки по жизни, они играют с обществом и против него… И так далее… 09.02.2011

[13] «Рассказчик» Гришка Эйдельман, которого мы иногда (при отсутствии третьего) зазывали (как правило, безуспешно) расписать пулечку, говорил, что когда-то играл в одной компании в преф, но потом все настолько усвоили стандартные положения, что, когда уже игра свелась практически к сдаче, записи без розыгрыша и новой сдаче, народ затосковал и вскоре перешли на сику, игру, в которой сами карты (о комбинационной игре и говорить не приходится) отходят на второй план, а на первый выходит психология — великий и ужасный Блеф.

[14] Ну, это преувеличение. А если такие правила игры? Поддавки, мизер? А блеф? Когда (в покере и иже с ним) на мелких ставках пасуются приличные комбинации а устоявшие фоски срывают крупный банк).

[15] При чем здесь?.. Это шу́лера беспокоит выигрыш, большинство нормальных людей играть, хоть на спички, но, будут — ради самой игры (см. первый признак). Львович, ты ничего не понял: важен не размер выигрыша, а сам факт выигрыша. 29.07.2012 Другое дело, что в том же префе игра на спички неинтересна, если среди игроков затесался спортспойлер вроде Андрюши Симакова: как нажрется, так хапает себе все игры: говорит «раз» с тремя на руках или «мизер» с единственной хозяйкой, — то есть, и сам садится, и другим не дает играть. Вот чтобы ограничить таких хулиганов и необходимо играть пусть и на небольшие, но — деньги. Они будут для остальных игроков — хоть и небольшой и неадекватной, но — компенсацией за испорченную игру. Здесь я умолкаю, поскольку дальше Михалыч говорит все удивительно точно и почти без лишних слов.

[16] Видимо опечатка, речь ведь идет о состязательности, да и дальше по смыслу именно о ней.

[17] Звучит двусмысленно, но, как ни странно, верно. Другое дело, что если бы игроки изначально осознавали размеры ставки, большинство из них не рискнули бы играть, но они, эти размеры, обычно выясняются, когда уже поздно что-либо менять. Ну а раз так… умирать, так с музыкой!..

[18] Соченка по маленькой, как известно, допускает и даже приветствует мелкое жульничество, если оно неловленное. Даже существуют некие заповеди типа: «Сперва загляни в карты соседа, в свои всегда успеешь», — и т.п. Но бывает, что пойманный не желает смириться с тем, что его поймали, и начинает спорить с очевидным. Таким игроком был Геныч. Так он поссорился со мной, мы с ним не виделись года полтора, пока не примирились. С Игорем Ивановым такая же ссора разлучила их на всю жизнь. В обоих случаях споры были о недоговоренных вещах — как наказывается мелкое нарушение: пошел не в масть, зашел не в очередь, успел кто-то отнять руку от карты или не успел, и вообще, считается ходом, когда карта открыта, а рука не отнята, или не считается — и т.п. Так что ставки в игре могут оказаться высоки, когда игроки даже об этом и не знают. Вспомним Корделию, которая игриво ответила отцу: «Ничего»…

[19] В смысле, ее дробление на периоды, розыгрыши, этапы, уровни и т.п. 06.04.2011 Нет, у Михалыча во II-й части что-то было на эту тему более сложное, замороченное и конкретное. И, как всегда, похожее на очередную парадоксальную, но явную истину. 28.07.2011

[20] Ага! Чем (наоборотностью чего) Стоппард и запускает ан марш странную выворотную и завораживающую и героев, и зрителей реальность. 06.04.2011

[21] А также писает!

[22] А какие трагические коллизии сегодня случаются, когда у кого-то мобильник навороченнее… А автомобиль!.. Дурные игры какие-то. Они напоминают… опять те же примеры с сикой без потолка или преферансным собакой на сене: сам не ам и другим не дам. А природа одна: у кого денег куры не клюют, тот с жиру и бесится. И — всё, игра безвозвратно испорчена.

[23] Уж не помню, говорил ли я, но все равно повторюсь. Я открыл для себя, что накладка в ходе спектакля — это счастливый случай. Мгновенно впрыскивая в кровь артистов адреналин, она мгновенно привносит это самое ощущение смертельного риска в игру. Ведь казалось бы — ну накладка, ну и что? Это же не смертельно, это же именно игра, понарошность. А ощущение — именно такого, экстремального уровня, это знает любой актер. И зритель после спектакля отмечает именно эти эпизоды как наиболее сильно сыгранные. А актер недоумевает: ведь как раз в эти моменты игралось неправильно, нарушался нарепетированный рисунок! 22.04.2013

[24] Эскапизм (ескейпизм) (от англ. escape — бежать, спастись), стремление личности уйти от действительности в мир иллюзий, фантазии в ситуации кризиса, бессилия, отчуждения. Хотя, нажимая на эскейп, обычно от игры отказываются. Все правильно, Львович, это классический случай диалектичности происходящего. Начало игры через клавишу «бежать» «завершает» «реальную жизнь», тем превращая последнюю в игру и — естественным образом представляя игру реальной жизнью, короче — меняя игру и жизнь местами. 03.10.2012

[25] Замечание не о каламбуре по поводу эгалитарности игры. Во всех этих описаниях почудилось мне дежа вю, а сейчас сообразил: ну конечно, виртуальный мир Сергея Лукьяненко в «Лабиринте» и «Зеркалах»; причем там игра просто главный персонаж; там попросту знаменитая компьютерная стрелялка «думм» вольготно расположилась прямо в центре фабулы: как первого романа, так и сиквела.

[26] Я часто говорю своим актерам: ребята, не бойтесь накладок, это ведь только мы знаем, что это накладка, зритель же думает, что так все и задумано. Наоборот, накладки нужно использовать, чтобы придать игре больше легкости, хулиганства, импровизационности. А вот если ты подал вид, что произошла накладка, — вот это и есть настоящая накладка! И как приятно было спустя время — годы и десятилетия — обнаруживать практически дословное подтверждение изобретенному мною «ве́лику» у вели́ких: Мачо, Эфроса, Дюллена, Попова, того же Михалыча… 29.07.2011

[27] Ага, это как «собиратели» II-й части Вашей книги попробуют структурировать ее по принципу японского сада камней и смухлюют, заявив фон в качестве необходимого 5-го камня. А я дотумкал, что фон — он и есть фон. А последнего камня в таком саду — никогда не видно, он прячется за остальными. 06.04.2011

[28] Михалыч, а кто вам сказал, что список исчерпан? Где же, к примеру, традиционный признак игры — условность и ее основная форма По крайней мере в приложении к театру.: жанр, заключающий в себе, собственно, правила игры, негласные договоренности между командами (артисты—зрители)? Что-то я не узнал его ни в одном из поименованных Вами признаков? А та же игровая атмосфера разве не признак? Причем присутствующий всегда? А, пардон, ее-то, как сейчас выяснится, и заключает в себе шестой михалычев признак.

[29] Стилистически лучше «наиболее», смысл, вроде, принципиально не меняется.

[30] Без мозгов или без чувств?..

[31] Да, это явно не хвост Иа-Иа.

[32] Real boy!..

[33] Слово названо!..

[34] Примечание к примечанию Михалыча. Видимо, к моему детству эта с позволения сказать «игра» утратила свою популярность. Вообще, как говорят мои дети, «за такие шутки в зубах бывают промежутки». Забава напомнила мне анекдот, который надо показывать, но попробую изложить словами (чуть не сказал: «на бумаге»). Идут навстречу друг другу бандит и интеллигент. Когда они встречаются, бандит вонзает интеллигенту нож в живот. То зажимает рану руками и стонет: «Ой!.. ой… ой…» Бандит передразнивает: «Ой-ой-ой-ой», — мол, ишь какие мы нежные! Ну прямо нижеописанная сцена из васильевского спектакля. А что? Может, ААВ и вспомнил именно этот анекдот. 22.04.2013 Кстати, особая коварность «велосипеда» в том, что еще не проснувшийся человек от боли не растопыривает пальцы, а конвульсивно сжимает, усугубляя боль. 29.07.2012

[35] Неповторимости, а не игры. Хотя — и игры тоже. 29.07.2011

[36] Явная очепятка — заполнить.

[37] И все же разыгрывать на доске записанные партии — огромное удовольствие игрового типа. 22.04.2013

[38] Сегодняшний спектакль.

[39] Ну, напрашивается театр вообще. Но, извините, есть еще поэтика конкретного театрального коллектива, которая уникальна для каждого театра. И кроме того — не сегодняшняя игра, а спектакль как таковой, данная постановка. Так что с такой игрой, как театр, дело обстоит несколько сложнее. Что до инфицированности… Так это любую игру как вызывающую азарт можно так охарактеризовать, чем так уж особо провинились именно игральные карты? А бизнес, а политика? А любовная игра? А брак?.. Вообще семейные отношения? Верчение перед зеркалом у дам и копание под капотом у кавалеров?

[40] А пожалуй, это и есть точное определение эмоциональной атмосферы (спектакля, богослужения, музея, митинга и т.д. и т.п.): не объяснимое логикой, не измеримое физическими приборами, но совершенно внятное, существование которого ни в ком не вызывает никакого сомнения, чувство уникальности и неповторимости происходящего! И вообще цель спектакля: добиться того, чтобы он каждый раз шел словно впервые и одновременно — в последний раз.

[41] Ну, это-то я принял давным-давно. И не только я, это достаточно распространенное положение…

[42] Кстати, я обратил внимание на то, что это слово часто употребляется в значении «пресловутые». Решил залезть в словарь и увидел, что он ничего подобного не дает: 1. I Относящийся к религиозному культу; обрядовый, ритуальный. «[Бродяги] вынимали горшок и братски делили микроскопическое количество каши, которая, казалось, имела для них скорее некоторое символическое, так сказать — сакраментальное значение, чем значение питательного материала» (Короленко, «Яшка»). II. Достойный поклонения, почитания; священный. «В земле, в почве есть нечто сакраментальное» (Достоевский, «Дневник писателя»). 2. Ставший обычаем, традицией, освященный традицией. «С утра красное знамя, с сакраментальным призывом к пролетариям всех стран, впервые развернулось в Сулине» (Короленко, «Наши на Дунае»). «Перед тем как подняться на трибуну, свидетели, по заведенному порядку, кладут руку на библию и, подняв два пальца, произносят сакраментальную формулу: — Клянусь говорить правду. Только правду. Ничего, кроме правды» (Б.Полевой, «В конце концов»). [Словарь русского языка в 4-х т.] Прошляпил словарь-то. Хотя пример со знаменем, похоже, дается именно в значении «пресловутый». 22.04.2013

[43] Что характерно для игры в доктора, больная обязательно девочка. (Доктор, естественно, мальчик. И обоих игроков трясет от риска, что кто-то застукает, таинственные «глупости» являются пред «доктором» волшебной тайной, «больную» бьет эксгибиционистский трепет.) 22.04.2013

[44] Ага, еще говорят: звездит, зазвездился…

[45] Тогда уж бедрышками. 22.04.2013

[46] Ну, собственно, буденовка в своей шлемовидности изначально театральна …

[47] «Знаменитые…» А я вот не знаю, что это такое. И в Сети ничего не отзывается… Парки в смысле общественные места отдыха? Или парки в смысле мойры?.. А еще есть такой покрой зимней верхней одежды. 06.04.2011

[48] То есть вовсе не маскировка, а именно «маскирование», то есть обретение маски.

[49] Или Джейсона из «Пятница, 13», а еще — которую надевали на доктора Лектора в «Молчании ягнят».