Засорина Л. Н. Введение в структурную лингвистику. М. 1974

Л. Н. ЗАСОРИНА

ВВЕДЕНИЕ В СТРУКТУРНУЮ ЛИНГВИСТИКУ

Допущено Министерством высшего и среднего специального образования СССР в качестве учебного пособия для студентов филологических специальностей университетов

МОСКВА «ВЫСШАЯ ШКОЛА» 1974

Засорина Л. Н.

Введение в структурную лингвистику. Учеб. пособие для студентов филологических специальностей ун-тов. М., Высш. школа, 1974

319 с. с ил.

Данное пособие предназначается для студентов лингвистических отделений, готовящих специалистов по структурной и прикладной лингвистике. Оно рассчитано на читателя, имеющего образование в пределах пропедевтического курса «Введение в языкознание» а также знакомого с «Введением в математику» (элементами теории множеств и математической логикой).

В пособии рассматриваются исторические условия формирования структурной лингвистики, понимание предмета исследования в разных ее школах (пражской, копенгагенской и американской), методы (дистрибутивный анализ, трансформационный анализ и формальные модели грамматики), а также новые технические приложения лингвистики (автоматическая обработка текста, информационные задачи и др.)

РЕЦЕНЗЕНТЫ: Кафедра общего и сравнительного исторического языкознания МГУ и Кафедра общего языкознания и структурной лингвистики ХГУ.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Структурная лингвистика представляет собой детище новейшего периода науки о языке. Среди различных направлений языкознания XX в. она занимает главенствующее положение. К середине столетия отдельные школы структурной лингвистики начинают объединяться в единую отрасль языкознания со своим представлением о предмете, методах и целях изучения языка. Процесс консолидации взглядов далеко не завершен. Поэтому данный курс лекций не может не быть по преимуществу обзором идей и методов структурной лингвистики за последние пятьдесят лет. Самостоятельная программа, а возможно, и целый временной период, потребуются для конструктивного изложения сущности структурной лингвистики как общетеоретического раздела современного языкознания, который бы не только включал в себя перспективные задачи исследования, но также и определенные результаты, раскрывающие закономерности функционирования языка и управления речевой деятельностью человека. Упрощая положение дел, можно сказать, что переживаемый нами период языкознания есть «введение» в структурную лингвистику.

Хотя данный курс лекций в значительной мере имеет исторический характер, он ориентирован не только на хронологические периоды в развитии структурной лингвистики (начало XX в. в., 20—30-е гг., 40-у гг., 50—60-е гг.). Курс построен с учетом достижений структурной лингвистики, которые в наше время приобретают характер общепринятых результатов науки. Именно это обстоятельство привело к выделению четырех разделов в книге:

Часть первая. Условия формирования структурной лингвистики;

Часть вторая. Проблемы предмета;

Часть третья. Методы;

Часть четвертая. Заключение.

Автор видит основную цель в том, чтобы дать в руки студентов и начинающих лингвистов путеводитель по новым течениям а языкознании. В этом курсе впервые по сравнению с пособиями такого рода даются обширные комментарии к работам, получившим широкое признание в науке: Ф. де Соссюра, Н. С. Трубецкого, Л. Ельмслева, Л. Блумфилда. Также впервые здесь представлено систематическое изложение дистрибутивных методов анализа языка. Весьма важ-

3[1]

тым является раздел о положении структурной лингвистики среди других отделов языкознания во второй половине XX в. (отношение к прикладной лингвистике и «математической лингвистике»). Принципиальное значение имеет определение предмета структурной лингвистики. Именно это позволяет выработать определенную позицию, с которой просматривается как дальнейшая эволюция теоретической и прикладной лингвистики, так и «классические» школы структурализма.

Поскольку многие принципы, методы и оценки работ структуралистов остаются дискуссионными, данное пособие отражает в известной степени собственные воззрения автора.

Автор выражает надежду, что предлагаемый курс может быть использован как средство дальнейшего совершенствования методов изучения структуры языка и упрочения структурного подхода к языковым явлениям в различных сферах приложений.

В конечном счете наука о языке должна подняться на такую ступень развития, которая удовлетворяла бы решению одной из кардинальных проблем века: показать, каким образом язык обслуживает коммуникацию, связь и управление в обществе, каковы механизмы языка в выражении и передаче мысли.

Курс структурной лингвистики в течение ряда лет читается в Ленинградском государственном университете на отделении структурной и прикладной лингвистики. Большое влияние на формирование этого курса оказали работы С. К. Шаумяна, который, начиная с 1956 г. выступает активным пропагандистом идей и методов структурной лингвистики. Некоторые разделы курса подготовлены на основе материалов работы семинара кафедры математической лингвистики, в котором принимали активное участие С. Я. Фитиалов, М. И. Окунщикова и др. При обсуждении текста лекций ценные замечания были сделаны Ю. С. Степановым, А. Г. Волковым, В. П. Мурат, В. В. Акуленко, И. С. Кравчуком. Всем им автор приносит благодарность за помощь в подготовке рукописи к печати.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

УСЛОВИЯ ФОРМИРОВАНИЯ СТРУКТУРНОЙ ЛИНГВИСТИКИ

В истории человечества XX век отмечен грандиозными научными свершениями. Интенсивное развитие захватывает в этот период и языкознание. Более или менее полную картину исторической обстановки, в которой складывается структурная лингвистика, даст рассмотрение положения в самом языкознании к началу столетия, с одной стороны, обзор общих тенденция развития естественных наук, а также логики — с другой, и, наконец — новых технических приложений языка.

Прежде чем приступить к выяснению истоков нового лингвистического направления, необходимо в предварительном порядке обрисовать контуры структурной лингвистики и рассмотреть понятие структуры.

§ 1. Структура, структурная лингвистика, структурализм

Структура — это общенаучное понятие, которое применяется в разных областях знания, в технике и практической деятельности. Структура означает целое, состоящее, в противоположность простому сочетанию частей, из взаимообусловленных явлений, каждое из которых зависит от остальных и может быть тем, что оно есть, только в связи с ними. Иначе, категория структуры включает закономерные связи, наличествующие в объекте. Она отражает наиболее существенные признаки внутренних и внешних связей объекта*.

Понятие структуры тесно связано с понятием системы.

Система — это совокупность взаимнообусловленных элементов, структурно организованных. Совокупность взаимосвязей между элементами системы, их упорядочение есть структура. Другими словами, структура понимается как определенная система, управляемая закономерной связью. Таким образом, система и структура нерасторжимо связаны, однако в методологическом плане эти категории допускают относительную изоляцию друг от друга. История отдельных наук и познания в целом свидетельствуют о логической последовательности изучения объектов: сначала преимущественно со стороны системы, позднее — преимущественно со стороны структуры и процесса. Современная мысль заимствовала понятие структуры из гегелевской и еще в большей мере из марксистской диалектики. Понятие структуры было впервые применено основоположниками научного коммунизма в середине XIX в. к изучению такого объекта как общество*. Плодотворность структурного метода была продемонстрирована К. Марксом в анализе экономических явлений капиталистического общества задолго до его применения в лингвистике. К. Маркс доказал историческую неизбежность революционной замены капиталистического общества высшим, социалистическим, типом отношений, исходя из тщательного анализа внутренних структур и внешне стабильного функционирования системы капиталистической экономики. Основная задача экономической науки — выявление законов социально-экономического развития — может быть достигнута после того, как будет вскрыта внутренняя связь между различными сторонами изучаемого объекта. Давая оценку методу анализа экономических категорий, примененному К. Марксом в «Капитале», можно сказать, что его мысль «шла от ”микроанатомии“ элементарных экономических форм к «диахронии», а затем ко всему историческому процессу»**.

Подобная эволюция в изучении объекта наблюдается и в науке о языке. На ранних этапах своего развития языкознание преимущественно носило системный характер, только в XX в. структура языковой системы выдвигается на центральное место среди исследовательских проблем.

Неправильно было бы противопоставлять структурную лингвистику предшествующему языкознанию по лини структурное-неструктурное изучение языка, скорее это противоположение идет по линии структурное-доструктурное изучение. Языкознание, как доструктурное, так и структурное, рассматривает язык как систему. Постулирование системных отношений в изучаемом объекте является непременным условием любого научного анализа фактов языка. Однако практическое выявление системных отношений наталкивается на серьезные трудности. Доструктурное языкознание сосредоточивается на анализе внешней стороны языковой системы ее материальной (субстанциональной) стороны, которая наглядно обнаруживается в звучании и предметно-смысловой характеристике речи. Доструктурная лингвистика не имеет разработанной методики установления связей между элементами и выявления самых элементов, т. е. не имеет удовлетворительно развитых методов анализа структуры системы. Представители структурной лингвистики все внимание направляют на изучение схем связей между элементами системы, на изучение того, чем держится система. При этом анализ субстанциальных свойств языка временно отодвигается на второй план.

Таким образом, можно говорить, что традиционное языкознание по преимуществу «субстантное» в отличие от структурного языкознания, которое по преимуществу является реляционным. Иными словами, доструктурный этап изучения языка связан с описанием внешних, материальных свойств объекта, с анализом внешне выраженной системы единиц речи (слов, предложений, морфем, звуков). Структурный анализ ведет к проникновению внутрь системы — к обнаружению скрытых элементов структурной организации системы. Это обычно сопровождается выделением более абстрактных элементов системы, лишенных в той или иной степени материальной наглядности.

Термины «структура» и «структурная лингвистика» утвердилась в языкознании после появления в 1939 г. программной статьи В. Брёндаля «Структурная лингвистика». До этого времени структурные идеи высказывались и раз-

вивались в связи с изучением «формы в языке». Особенно значительным оказалось уточнение представлений о форме со времен Ф. де Соссюра, который подчеркивал решающую роль отношений в языке. Специфика каждого языка заключена в сети отношений между звуками и значениями. В духе «теории формы» Л. Ельмслев дал такое разъяснение термина: «Структура — это автономная сущность с внутренними зависимостями». При структурном подходе «явления рассматриваются не как простая сумма элементов, которые необходимо выделять, анализировать, разлагать, но как связанные совокупности (Zusammenhänge), образующие автономные единицы, характеризующиеся внутренними взаимозависимостями и имеющие собственные законы. Отсюда следует, что свойства каждого элемента зависят от структуры целого и от законов, управляющих этим целым»*.

Структурная лингвистика — это такая лингвистика, которая рассматривает язык как структуру и это понятие кладет в основу всех своих построений. Понятие структурной лингвистики, как писал Л. Ельмслев в 1939 г., относится скорее к программе исследований, чем к их результатам. Оно охватывает совокупность исследований, исходящих из гипотезы о том, что научным признается описание языка как структуры. Описание структуры языка носит гипотетический характер, это построение сети отношений, внутренних зависимостей в языке. Гипотезы вводятся для объяснения законов языка и всегда остаются связанными с наблюдаемыми явлениями, с миром чувственных единиц речи.

Изучение внутренней структуры языка требует особых методов, в частности гипотетико-дедуктивных методов, опирающих ся на формализацию и моделирование языковых явлений.

Термин «структурализм» в языкознании бытовал некоторое время тому назад как параллельное название структурной лингвистики. Он несет на себе эмоциональный оттенок «изма», вызванный некоторыми преходящими событиями в развитии структурной лингвистики. Формирование новых представлений о структуре языка неизбежно проходило в противопоставлении традициям предыду-

щего периода истории науки. Острый конфликт с «классическим языкознанием» XIX в. вызвали[2] дискуссии по теории языка, занявшие несколько десятилетий. Столкновение с «традиционным языкознанием» XIX в. вызвали дискуссии по теории языка, занявшие несколько десятилетий. Столкновение с «традиционным языкознанием» в отечественной науке достигло наибольшего накала в 50-е г. Именно тогда структурализм подвергался критическому разбору и был даже объявлен идеалистическим течением в лингвистике. Последующее десятилетие приноси все большее признание структурной лингвистике и это название заметно вытесняет устаревшее «структурализм».

«Структурализм» получает признание и как общенаучный термин. Как собирательное название этот термин покрывает комплекс научных направлений, возникших в 20-е гг. в психологии, лингвистике, эстетике, искусствоведении, литературоведении, этнографии, истории и социологии и объединяемых стремлением к обнаружению и эксплицитному описанию структуры исследуемых объектов. Исторически структурализм возникал на базе частных наук, что породило множественность точек зрения на понятие структуры, а трудности структурного анализа определили преимущественное внимание к методам познания в рамках каждой конкретной области. Философско-методологические принципы сближают структурализм с системными исследованиями. Важнейшие предпосылки структурного и системного метода изучения объектов были разработаны основоположниками диалектического материализма. Подход К. Маркса к капитализму как системе, обладающей определенной структурой, обнаружение которой потребовала перехода с уровня наблюдения и описания на уровень построения строгой теории, создало возможность более глубокого проникновения в сущность социальных процессов. Одним из важнейших следствий сделанного К. Марксом открытия было совершенствование логико-методологического аппарата науки, что оказало серьезное влияние на формирование современных методов системно-структурного анализа.

Однако до последнего времени структурное направление научной мысли формировалось относительно независимо от системного, в ряде случаев оба направления практически были мало связаны между собой, хотя и разрабатывались параллельно в одних и тех же областях знания. В настоящее время встает вопрос о преодолении наметившегося разрыва между структурным и системным подходом к анализу явлений, поскольку оба они непосредственно связаны

с построением теорий научного объяснения изучаемых объектов. Единый философский принцип, позволяющий строить последовательную теорию научного объяснения, изложен в ленинской теории отражения. С этих позиций научное объяснение представляет собой раскрытие сущности, внутренней природы изучаемого объекта. Под объектом имеется в виду не только отдельное явление, но и общая закономерность, свойство или связь. При этом понятие сущности не сводится к чему-то потустороннему, некоторому скрытому от внешнего наблюдения «внутреннему» бытию и т.п., а включает в себя систему существенных, т. е. обусловливающих, детерминирующих связей и отношений. В числе существенных находятся и структурные, функциональные связи.

Сложность и многообразие существенных связей и отношений определяют и многообразие типов научного объяснения, к числу которых относится структурное объяснение как характеристика структуры, обеспечивающей реализацию функций и поведения системы в целом. Перед философами стоит задача диалектико-материалистической разработки теории элементов и структур, что имеет важное и актуальное значение для дальнейшего развития методологии науки в целом и языкознания в частности. Одна из первых попыток в этом направлении сделана В. И. Свидерским и Р. А. Зобовым в книге «Новые философские аспекты элементно-структурных отношений» (Л., 1970). Нельзя упускать из виду опасность абсолютизации и идеологизация методологии структурализма, которые могут в ряде случаев вести к принятию этим направлением не свойственной ему философской функции, а также к гиперболизации его объяснительных возможностей.

Следует подчеркнуть, что и в вопросах структурной лингвистики до сих пор остается много неясных моментов. Само наименование «структурное направление» вызывает возражение тех, кто усматривает в нем чуть ли не дегуманизацию» науки о языке. Не существует общепринятого мнения о границах структурной лингвистики, нет объективной и достаточно полной оценки достижений этого направления и его места в теоретическом языкознании. Однако в прикладном языкознании, в особенности в новых технических приложениях, структурная лингвистика получила несомненное признание.

§ 2. Лингвистические предпосылки

В истории каждой науки бывают переходные периоды, когда ослабевает плодотворность традиционных методов и вера в их надежность вместе с тем множатся попытки найти новую базу научного исследования. Языкознании такой период наступает в конце XIX — начале XX в. в. Общей чертой «классического структурализма», независимо от разных школ, является принципиальная критика предшествующего языкознания.

Непосредственно предшествующим структурной лингвистике было направление, известное под названием младограмматического*. Развившееся во второй половине XIX в и представленное рядом крупных лингвистов (А. Лескин, Г. Остгоф, К. Бругман, Г. Пауль и др.), это направление имеет большие заслуги перед языкознанием. Однако к концу века в работах младограмматиков с особой отчетливостью начали проступать тенденции, ограничивавшие дальнейшее развитие науки: узкий эмпиризм, а вместе с ним «атомизм» и фактицизм, далее психологизм, а также ложно понятый историзм. Рассмотрим общие принципы подхода к языку в этот период.

А. ПРИНЦИПЫ ПОДХОДА

К ЯЗЫКУ У МЛАДОГРАММАТИКОВ

Младограмматическое направление в свое время сложилось в противовес натурфилософскому периоду раннего компаративизма. Основные интересы «младшего» поколения компаративистов были направлены на изучение фактов живых языков, анализ их устной формы. Этот период характеризовался усиленным вниманием к звуковой материи языка. Изучение физиологических и акустических условий образования звуков и их взаимодействия в потоке речи привели к выделению фонетики как специальной дисциплины. Фонетический подход к показаниям исторических памятников позволил глубже осветить историю индоевропейских языков. Младограмматикам,

удалось точнее сформулировать звуковые законы и устранить ряд исключений из них.

В области грамматики этот период ознаменован открытием ряда морфологических процессов (переразложение и опрощение, аналогическое выравнивание форм). Это привело к более глубокому пониманию природы флексии и признанию равноценности других средств выражения грамматических значений. К их числу относились: порядок слов, служебные слова, ударение и интонация. Углубление фонетических и грамматических знаний дало огромный толчок развитию этимологии. Многочисленные этимологические изыскания показали, что звуковые изменения и изменения значений протекают как правило независимо друг от друга. Изучение смысловых изменений выделились в особую лингвистическую дисциплину — семасиологию. Новые исследования по-новому осветили процессы расщепления языков и образования диалектов. Были начаты работы по описанию живых диалектов многих европейских языков.

Значительное обогащение науки фактическими данными и более глубокое их понимание повлекли за собой пересмотр теоретических положений, сложившихся в первой половине XIX в. Компаративисты усматривали в основе всех языков мира единый процесс развития. Были выдвинуты глоттогонические теории (В. Гумбольдт, А. Шлейхер) о развитии от изначального аморфного состояния изолированных слов-корней через агглютинацию к флексии. Младограмматики были разочарованы этими теориями в силу их несоответствия реальному многообразию грамматических форм разных языков. Это побудило их отказаться от умозрительного философского рассмотрения языка и заняться конкретными наблюдениями за его историей. Такому умонастроению способствовал господствовавший в то время в науке естественнонаучный позитивизм с его пренебрежением ко всякой метафизике и философии. Младограмматиков перестали интересовать такие общие вопросы философии, как соотношение языка и мышления, причины различия грамматического строя языков и т.п. Они выдвигают свои теоретические положения индуктивно, ограничиваясь выводами, которые, как им казалось, вытекают из эмпирического изучения истории языков. Несмотря на это, их «теория» не свободна от ряда априорных и умозрительных положений, что является неизбежным для всякого узко эмпирического исследования.

в своих общих воззрениях на язык младограмматики часто оказывались в плену психологических теорий того времени. Стремление объяснить все явления языка с позиций индивидуальной психологии пронизывает исследования этого периода. Психологизм в языкознании приводит, в частности, к преувеличению роли ассоциаций. Все многообразные связи элементов рассматриваются как ассоциативные, в них растворяются все типы отношений представленные в языке. Кульминационным пунктом психологической трактовки языка явилось отрицание существования языков и диалектов как общественно-исторических образований. «На свете столько же отдельных языков, сколько индивидов», — утверждал Г. Пауль в известной монографии «Принципы истории языка. Вопрос о единстве языка, системе и ее общих закономерностях не ставился, не был популярен в то время.

Эмпиризм языкознания проявлялся в том, что язык как объект исследования отождествлялся с речевым материалом, простейшими наблюдениями за явлениями индивидуальной речи. В этих условиях трудно разграничить объект и предмет исследования. Оба они сливаются, смешиваются воедино.

Отчетливо прослеживается у младограмматиков и стремление к атомизированию фактов, к анализу отдельных звуковых явлений и грамматических форм. Культ отдельного факта связывался с интересом к индивидуальным особенностям употребления слов и форм, в особенности привлекла внимание «семантическая» сторона языка, которая получала психологическое истолкование.

Главное, что отличало младограмматическую концепцию, — это отношение к языку как к изменяющейся индивидуальной психофизической деятельности. Отправным пунктом рассуждений о семантике были наблюдения за смысловыми изменениями слов. Так, Г. Пауль разграничивал узуальные (внеконтекстные) и окказиональные (конкретизированные в каждом индивидуальном акте речи) значения слов. Подробно описывались средства индивидуализации слова, была предложена классификация типов смысловых переходов слова. Причины изменения значений Г. Пауль видел в неустойчивости индивидуальной психики, порождающей колебания и передвижения границ между узуальным и окказиональным значениями в слове.

Подобные психологические объяснения открывали путь для случайных, субъективистских толкований значений.

Предвзятая идея о безраздельном господстве случайности в языке мешала внимательному изучению строгих, детерминированных соотношений в языковой системе, обнаружению ее логической организации и механизмов ее действия*.

Для младограмматического периода в общем характерна неразвитость теоретических концепций. Господствующим был дух узкого эмпиризма и превознесения ценности новых фактов. Каждое явление рассматривалось в его собственной истории, независимо от линий развития других элементов системы. Истинно научным считался только исторический подход к фактам языка, отрицалось самодовлеющее изучение современного языка. Результатом такого понимания историзма было неразличение современного состояния и предшествующих процессов его развития. Неумение раскрыть взаимосвязь и сцепление явлений, образующих систему, лишало возможности обнаружить причинность и закономерность языковых изменений.

Точные отчеты о наблюдениях не являются в собственном смысле теориями. Их назначение лишь в том, чтобы проверить очевидность некоторых гипотез. Между тем выдвижение теории и ее формулирование составляет отдельный этап работы, оно не должно включаться в непосредственный анализ текстовых данных. В то время не возникало проблемы создания метаязыка для лингвистики, языковые факты и их описание фиксировалось одинаково средствами повседневной речи. Все это приводило к типичному неразличению: а) объекта и предмета исследования, б) классификации единиц речи и теории, объясняющей классификацию, в) классификации и методов ее получения. В этот период языкознания «теория» и «практика» не составляли

необходимого диалектического дополнения друг друга. Подобное состояние характерно для первоначальных этапов развития любой эмпирической науки.

В целом классический индоевропеизм конца XIX в. характеризуется разрастанием объектов изучения, многоаспектностью в подходе к фактам, индивидуально психологическим их толкованием, преобладанием исторических наблюдений и отсутствием единых теоретических воззрений на язык.

ОППОЗИЦИЯ МЛАДОГРАММАТИЧЕСКОМУ НАПРАВЛЕНИЮ

Среди языковедов, получивших образование в русле младограмматических принципов, постепенно росло осознание слабых сторон этого научного направления. В числе выдающихся лингвистов, которые понимали опасность узко ограниченного эмпиризма и некоторых других сторон младограмматизма, следует назвать имена русских ученых. Русские лингвисты Ф. Ф. Фортунатов (1848—1914) и И. А. Бодуэн де Куртенэ (1845—1929) во многом преодолели отрицательное отношение младограмматиков к широким теоретическим обобщениям и предвосхитили некоторые фундаментальные положения структурной лингвистики.

Глава Московской лингвистической школы ак. Ф. Ф. Фортунатов считается основателем грамматического формализма, который он пропагандировал в противовес психологизму младограмматической школы. Важным принципом научного метода Фортунатова было стремление опираться на точный, взятый из первоисточников фактический материал. Но констатация фактов не удовлетворяла его, он шел глубже, к установлению закономерностей языковых явлений и пытался формулировать их в общих выводах. Он был языковедом с поразительной силой отвлеченного логического мышления.

Фортунатов создал цельную концепцию языка, которая изложена в его основном труде «Сравнительное языковедение (Общий курс)», литографированное изд., 1902 г. Он дает определение основных элементов языка как материальных знаков: фонема, морфема, слово, предложение, словосочетание. Исходя из этих предпосылок формулируется определение языка в целом: «Язык как совокупность знаков для мышления и для выражения

мысли и чувствований, может быть не только языком слов, т. е. языком, материалом для которого служат звуки речи, но он может быть также языком жестов, мимики, и такой язык существует в человечестве рядом с языком слова»*. Здесь задолго до «Курса общей лингвистики» Ф. де Соссюра была высказана мысль о языке как знаковом объекте.

Понимание языка как совокупности материальных знаков определяло и метод рассмотрения материала. Поскольку знаки связаны со значениями, анализ языка невозможно проводить вне отношения к психике человека, выявляющейся в семантических факторах. Согласно Фортунатову, анализ системы языка следует начинать с его формальной стороны: сначала рассматриваются материальные элементы языка и отношения их и на этой основе — семасиология этих элементов. Фортунатов принципиально разграничивал «учение о формах» и учение о видоизменениях знаков» (семасиология).

Понятие «форма слова» было центральным абстрактным понятием теории языка. «Формой отдельных слов называется способность… отдельных слов выделять из себя для сознания говорящих формальную и основную принадлежность слова»*. Выделение словами своих форм осуществляется, по Фортунатову, в их соотношении с другими формами. Так, Фортунатовым было введено понятие отношения. Следующая схема соотношений позволяет выделить формы, общие для одного класса слов:

1) нес-у, нес-ешь, нес-ет
бер-у, бер-ешь, бер-ет
вед-у, вед-ешь, вед-ет

2) дам, дам-а, дам-у…
стол, стол-а, стол-у…
стол-ик, стол-ик-а, стол-ик-у…

Фортунатов разработал формальное учение о грамматических классах слов, которое он противопоставлял многоплановой, а по существу непоследовательно семантической классификации слов, до сих пор бытующей во многих описательных грамматиках. Последовательно проводя формально-морфологический принцип классификации, Фортунатов создал общую систе-

му частей речи, которая с успехом используется и в современных работах по структурной лингвистике.

Форунатов оказал большое влияние на формирование лингвистических взглядов своих учеников. К их числу принадлежали видные ученые, продолжавшие развивать формальные принципы в отечественном языкознании: Н. И. Дурново, А. М. Пешковский, В. К. Поржезинский, Д. Н. Ушаков, А. А. Шахматов и др. Последователи фортунатовского формализма П. С. Кузнецов, В. Н. Сидоров, А. А. Реформатский и др. в начале XX в. образовали ядро Московской фонологической школы, которая внесла свой вклад в развитие структурной лингвистики в нашей стране.

В поисках новых путей общей теории языка самостоятельное значение имеют и работы А. А. Потебни (1835—1891). Потебня по праву считается гигантом русского языкознания. В необычайно широком диапазоне интересов этого языковеда-мыслителя большое место занимали общие, философские вопросы языковедения, в особенности синтаксис и семантика. Он совершил переворот в грамматических теориях, которые до того господствовали в русистике. Потебня исходил из признания объективных законов языка и стремился объяснить языковые явления в системе самого языка и исторической перспективе. Психологизм в трудах Потебни не снимал вопроса об объяснении языковых фактов на базе процессов мыслительной и языковой деятельности.

В своих прославленных трудах «Мысль и язык», «Из записок по русской грамматике» в 4-х томах Потебня уделяет большое внимание семантике грамматических категорий, вскрывает сложные отношения содержания и формы в грамматике. Он существенно расширил представления о форме в языке, показав, что она есть не только означающее, но и означаемое. Он разграничивал два рода значений — реальное (знаменательное) и формальное,, а в первом — ближайшее и дальнейшее. В изучении семантических процессов идеи Потебни предвосхитили некоторые тезисы Ф. де Соссюра (ср. понятие значимости) и Л. Блумфилда) (ср. языковое значение).

Весьма значительными с точки зрения функциональной структурной лингвистики оказываются и работы Потебни, касающиеся функционального синтаксиса в общей теории предложения. В противоположность грамматическим описаниям, которые в тот

период носили преимущественно аналитический характер, синтаксис нового типа строился по принципу от значения к форме, от функции к выражению, внешним способам передачи мысли. Можно проследить преемственность между некоторыми семантико-синтаксическими воззрениями Потебни, а также работавшего позднее А. А. Шахматова, и теоретическими построениями структуралистов в области трансформационного анализа.

Однако прямыми предтечами структурной лингвистики были два выдающихся языковеда: И. А. Бодуэн де Куртенэ (1845—1929) и Ф. де Соссюр (1857—1913). Оба эти имени связывают между собой языкознание XIX и XX вв. Центральными понятиями в их лингвистической концепции были система и структура языка. Судьба обоих лингвистов сложилась таким образом, что они не оставили после себя обобщающих работ, где бы систематически были изложены их общетеоретические взгляды. Несмотря на это, их влияние на развитие теоретического языкознания нового времени было огромным, оно распространялось главным образом через устную педагогическую деятельность, а также через посмертные издания их произведений.

И. А. Бодуэн де Куртенэ выступил с изложением своих теоретических взглядов в 70-х г., а позже опубликовал ряд общих и специальных работ, которые тогда были мало известны, так как они были написаны на польском и русском языках, недостаточно знакомых западноевропейскому миру, и, кроме того, появлялись в редких изданиях. В период безраздельного господства сравнительно-исторического языкознания, когда все считали, что научность грамматики состоит в ее историчности[3], Бодуэн выдвигает необходимость различения двух аспектов языковых явлений — статического и динамического. Он требовал выделения в языке живых, продуктивных моментов с зачатками будущих изменений и пережитков прошлого, не выступающих как системообразующие особенности языка. Эти взгляды определили дальнейшие исследования по морфологии и грамматике, а также легли в основу фонологических представлений Бодуэна. Он отдавал предпочтение изучению живых языков перед мертвыми, ибо они открывали возможность проследить связи между явлениями речи, факторы, управляющие жизнью языка. Именно внимание к функциональному аспекту языка составляет отличительную особенность работ самого Бо-

дуэна и его учеников, представителей казанской и петербургской лингвистических школ. Один из талантливых последователей Бодуэна Н. В. Крушевский сформулировал понятие о двух типах отношений: ассоциациях по смежности (впоследствии названных «синтагматическими отношениями») и ассоциациях по сходству (впоследствии названных «парадигматическими отношениями»), которые стали центральными понятиями теории языка в послесоссюровский период.

Непреходящее значение для науки о языке имеет учение Бодуэна о фонеме. Без преувеличения можно сказать. Что историк структурализма начинается с теории фонемы, фонологические принципы распространяются впоследствии на другие стороны языковой системы. К открытию фонемы Бодуэн пришел благодаря тому, что обратил внимание на несоответствие между количеством звуков, которые произносит говорящий и количеством звуков, различаемых слушателем. Экспериментальные исследования речи доказали, что многие акустические свойства звуков[4], которые возникают при их артикуляции не воспринимаются ухом слушателя. Человек как бы схематизирует живые звуки речи, для распознавания речи он пользуется определенными звукотипами. Для объяснения этого факта Бодуэн предложил понятие фонемы, которая противопоставлялась звуку как психическая, а не материальная единица, существующая в памяти носителей языка. Расщепление понятий фонемы и звука приводит к пониманию отличий языка как определенного комплекса составных частей, с одной стороны, и как беспрерывно повторяющегося процесса — с другой. Впоследствии эта мысль получила более четкую формулировку в разграничении языка и речи.

В лингвистической концепции Ф. де Соссюра было много созвучного взглядам Бодуэна. Ему удалось придать более последовательную и изящную форму общей теории языка. Соссюр начал свою деятельность как представитель сравнительно-исторического языкознания. В 1878 г. он опубликовал работу о первоначальной системе индоевропейского вокализма. Уже тогда он отошел от некоторых принципов своих учителей: атомистическое описание отдельных гласных и их архетипов здесь уступило место исследованию целостной системы, были вскрыты структурные отношения внутри древнейшего вокализма (апофонические чередования гласных и роль сонантов в этих

чередованиях). Новизна состояла также в том, что Соссюр высказал смелую гипотезу о происхождении системы гласных и предсказал наличие особых сонантов в индоевропейскую эпоху (ларингалов). Рефлексы ларингалов позднее были найдены в новооткрытых памятниках хеттского язычка.

Однако подлинную известность и всеобщее признание Соссюр получил благодаря «Курсу общей лингвистики». В 1906—1911 гг. он прочел лекции по общему языкознанию в Женевском университете, которые легли в основу книги, изданной посмертно (в 1916 г.) его учениками Ш. Балли и А. Сешэ. Соссюр сформулировал несколько фундаментальных лингвистических противоположений: язык и речь[5], внутренняя и внешняя лингвистика, означаемое и означающее в языковом знаке, синхрония и диахрония, парадигматика и синтагматика. Все последующие языкознание развивается под знаком основных тезисов Соссюра.

Уровень развития науки о языке к началу XX в. был таков, что обеспечивал возможность изложения общей теории в философской форме, но не в формализованном виде. Несмотря на то, что «Курс общей лингвистики» отличает логическая строгость и диалектическая манера рассмотрения объекта, в нем содержится большое количество неясных определений и формулировок, «темных мест», допускающих различное осмысление. Как показал П. Годель, изучивший рукописные источники «Курса», при чтении лекций Соссюр воздерживался от окончательных суждений по ряду вопросов и формулировал свои выводы менее категорично и резко, чем в изданной монографии*.

Расплывчатость и неопределенность ряда основных тезисов Соссюра создает возможности для различных интерпретаций его концепции. Возникновение трех основных направлений в структурной лингвистике — Пражская, Датская и Американская школы — вызвано именно тем, что в разных лингвистических кружках акцентировались разные стороны учения Соссюра и по-разному были сделаны уточнения к его тезисам. Пражский лингвистический кружок, оформившийся ранее других, во многом развивал идеи функциональной лингвистики Бодуэна де Куртенэ и его русских последователей Л. Б. Щербы и др. Концепцию Соссюра пражцы пытались принимать без ка-

тегоричности его противоположений, смягчая его антитезы. Копенгагенский лингвистический кружок создает наиболее ортодоксальную версию теории Соссюра, развивая ее в сторону универсальности и логизации. Традиции европейской науки о языке в Америке были своеобразным образом интерпретированы Л Блумфилдом. Американский структурализм в своей прагматической направленности делает крен в сторону от общей теории к методам описания структуры языка.

§ 3. Общенаучные предпосылки

Лингвистика в своем развитии связана с рядом других дисциплин, изучающих явления языка; акустикой, физиологией, психологией и др. Общая методология языкознания всегда опиралась на достижения естественнонаучной и философской мысли своего времени. Весьма существенной чертой современного естественнонаучного познания является единство наук, интеграция знаний, противостоящая тенденции к их дифференциации. Интеграция знаний выражается в математизации, «кибернетизации» наук, в возникновении комплексных научных дисциплин. Она сопровождается выработкой новых методов исследования, логических средств, понятий и концепций, приводит к логико-методологическому «переоснащению» современного научного исследования.

Новейшая революция в естествознании, начавшаяся на пороге нашего века и продолжающегося до наших дней, приводит к новым философским обобщениям, которые имеют важнейшее методологическое значение для каждой из эмпирических наук и, в частности, для языкознания. В XX в. обнаруживаются связи между лингвистикой и такими науками, которые ранее прямо не контактировали между собой. Достаточно указать в качестве примера на контакт языкознания с математикой и электроникой. Обсуждение общих теоретических вопросов современного языкознания не может проводиться без учета методологических достижений науки нового времени. Для того чтобы иметь хотя бы предварительную ориентацию в общих тенденциях науки нашего века, рассмотрим наиболее важные достижений естествознания, с одной стороны, и некоторые тенденции в логике науки — с другой.

Математизация науки и революция в естествознании

Наша эпоха является свидетелем экспансии математики во все разделы науки[6]. Распространение математики вширь (охват новых дисциплин) сопровождается ее проникновением вглубь (применение математики поднимает теорию на более высокую ступень развития). Математика предлагает весьма общие и достаточно четкие модели изучения окружающей действительности. Математическая модель часто задается в виде особого «языка» (системы понятий), предназначенного для описания тех или иных явлений. Важнейшим примером математического языка, описывающим количественную сторону явлений, служит «язык цифр». Именно в виде «языка» возникли дифференциальные и интегральные исчисления. Широко распространено мнение о том, что математики умеют хорошо вычислять и находить цифровые данные. Однако вычислительный аспект признается вторичным по отношению к основному качественному аспекту — логической структуре и символическим возможностям математики. Математика — особый способ познания действительности.

Победное шествие математики в современной науке объясняется ее тесной связью с формально-логическим аппаратом. Более современный метод построения научной теории всегда связан с развитием ее логической структуры. Математизация науки приводит к уточнению. Содержания через выявление и фиксацию формы.

В самой математике интенсивно развивается систематизация знаний, выявляются глубокие внутренние логические связи между отдельными теориями, на этой основе возникают новые направления и ветви. Важнейшим открытием математики было то, что дедуктивные операции сводятся к конъюнкции, дизъюнкции и отрицанию, которые, в свою очередь, сводимы к операциям сложения и умножения (см. далее о математической логике). В таком же обобщении накопленных знаний и их упорядочении нуждается и большая часть эмпирических наук, как естественных, так и гуманитарных. Обращение к математическим методам в отдельных отраслях знания всегда сопровождается пересмотром методологических позиций и обычно связано с качественным скачком в теории и постановкой новых проблем исследования. Непосредственной иллюстрацией к этому служат важнейшие открытия в физике.

Физика занимает особое место среди эмпирических

наук. Показательно, что математика применяется в ней на протяжении 300 лет. Конец XIX в. был ознаменован великими достижениями в физике: открытие лучей Рентгена, электрона, явлений радиоактивности и др. рухнули старые метафизические представления об атомах как о «последних», «неделимых», абсолютно простых частичках материи. Атомы оказались сложными, разрушимыми, делимыми. Рушились старые представления о механической массе как неизменном свойстве материи, о пространстве и времени как внешних по отношению к движущейся материи и неизменных ее формах, об энергии, свете и других явлениях. Это повлекло за собой радикальный пересмотр старых и вызвало к жизни рождение новых теорий и понятий, несовместимых с классическими взглядами.

Выделяют три этапа в новейшей революции естествознания. Первый этап — с конца XIX в. до середины 20-х гг. XX в. В центре его стояла электронная теория материи. Электромагнитная физическая картина мира пришла на смену старой механической его картине. Этот этап закончился созданием модели атома Н. Бора на основе классических представлений о частице как строго дискретном образовании. Попытки Бора и других выдающихся физиков преодолеть противоречие между этой моделью и действительностью привели постепенно к разрушению концепции электронов как «классической частицы». Оказалось, что электроны, подобно фотонам, являются диалектически противоречивыми образованиями: они ведут себя одновременно и как волны, и как частицы (корпускулы).

Второй этап революции начался в середине 20-х гг. нашего века, когда возникла квантовая механика. В сочетании с ранее созданной теорией относительности она произвела полный переворот в физических взглядах на материю и формы ее движения, на закономерности, которым подчиняется микромир. Основное, что отличает квантово-механическую концепцию мира от «классической», заключается в релятивизме. (см. об этом подробнее ниже).

Третий этап революции в естествознании носит ядерно-физический характер. Его подготовили достижения в физике 30-х гг.: открытие нейтрона, деление тяжелых ядер (урана и др.). Они положили начало эре атомной энергии. По сути дела этот период еще не завершен, но уже вырисовываются контуры следующего периода, который связан с проникновением физики вглубь самих эле-

ментарных частиц (протона, нейтрона и т.д.). Здесь нужны новые физические идеи, понятия и концепции, радикально порывающие с еще господствующими ныне представлениями об элементарных частицах. Незадолго до своей смерти Н. Бор сказал, что нужна новая «сумасшедшая идея», которая может оказаться чем-то из ряда вон выходящим, крайне необычным, непринятым в науке, следовательно «ненормальным» с точки зрения так называемого здравого смысла.

Для развития науки в целом и отдельных научных дисциплин новейшая физика существенна в том плане, что демонстрирует два уровня знания: уровень чувственного наблюдения и уровень описания с помощью понятийной схемы (определенной теории). Расхождение между этими уровнями непрерывно увеличивалось и стало весьма заметным в области атомных объектов. Устранение путаных изложений в этой области и дальнейший прогресс зависят от того, насколько ясно различаются эти уровни и уделяется ли достаточное внимание взаимосоответствию между ними.

Открытия в физике показали, что в природе вообще не существует никаких «последний», абсолютно неизменных, «исчерпаемых» частиц[7].

В. И. Ленин, анализируя единый ряд открытий в физике, сделал общеметодологический вывод о том, что природа бесконечна, как бесконечна и мельчайшая ее частика: «Электрон так же неисчерпаем, как и атом»…* Это научное предвидение подтвердилось в 50-х гг., когда физикам экспериментально удалось начать проникновение вглубь электрона.

В общеметодологическом плане современная физика важна еще и тем, что создала концепцию уровней структурной организации материи: существует ряд дискретных форм материи, находящихся как бы на различных ступенях развития самой материи. Электрон и атом — это две таких ступени, последовательно вырастающие одна из другой. Концепция уровней структурной организации материи является конкретизацией положения о различных ступенях развития всеобщей материи, выдвинутого Ф. Энгельсом*

или о различных вехах на бесконечном пути познания материи человеком, что отмечал В. И. Ленин*. Особый интерес представляют вопросы перехода от одного уровня познания к другому, более глубокому. Вопросы методов изучения объекта при этом имеют первостепенное значение.

Революция в естествознании знаменует собой начало научно-технической революции. Результаты физических открытий проливают новый свет на проблемы современной химии, биологии и других эмпирических наук. Так, крупные открытия были сделаны в биологии благодаря использованию достижений физики и химии. Изучение структуры гена и расшифровка генетического кода открыли возможности для абстрактного решения проблемы наследственности. На этой основе Д. фон Нейман рассмотрел модель создания самовоспроизводящихся машин, которая сыграла важную роль в конструировании электронных вычислительных машин. Успехи физиологии высшей нервной деятельности животных и человека вдвинули ряд принципиально новых положений об организме как самоуправляющейся и саморегулирующейся системе. Это создало условия для моделирования процессов мышления, для развития математической теории автоматов, которая изучает идеализированные машины и из части и позволяет устанавливать аналогии между машиной и организмом. Все эти научные достижения подготовили почву для создания комплексной дисциплины — кибернетики.

О кибернетике

Официально готом рождения кибернетики считается 1948 г., когда Н. Винер опубликовал книгу «Кибернетика, или наука об управлении и связи в машинах и в живом организме»[8]. Эта наука возникла на базе синтеза достижений различных отраслей знаний: математики, физики, физиологии, электротехники.

Кибернетика исследует законы управления и контроля, которым подчинены и живые существа, созданные природой, и многочисленные детища науки и техники — машины, приборы, устройства, сотворенные трудом человека.

Кибернетика с помощью математических методов изучает законы, по которым работают мозг человека, крыло птицы, внутренняя химическая лаборатория растения,

от которой зависит урожай, и многое, многое другое. Используя сведения, полученные от нее, человек учится создавать автоматические устройства, куда более совершенные и быстродействующие, чем те, которые сотворила природа.

Любопытна история самого названия этой науки. Слово кибернетика происходит от древнегреческого κυβερνητική, что значит «искусство кораблевождения». 100 лет назад французский математик Андре Мари Ампер придумал это название для новой отрасли знания и определил ее место в системе наук, которое близко к современному положению кибернетики. Ампер писал, что кибернетику нужно поставить после всех наук, занимающихся различными объектами, и что слово «кибернетика», принятое вначале в узком смысле для обозначения искусства кораблевождения, у самих греков получила несравненно более широкое значение искусства управления вообще*. Платон остроумно исследовал действия кормчего, тесно связанные с действиями капитана и рулевого. Рулевой воздействует на кормило, его действие имеет конечную цель. Но именно кормчий управляет действиями рулевого так. Чтобы судно достигло порта, и мышление кормчего — это мышление кибернетическое. Цель же действия определяет капитан, отдающий команду.

Техническую базу кибернетики составляют электронно-счетные устройства. Развитие электроники считают наиболее революционным открытием нашего времени. Создание электронно-счетных машин Джон Бернал назвал самым великим достижением в истории человечества. Язык выделил человека из всего животного мира. Только письмо и звук воплощали мысль человека, а теперь счетные устройства и их коды могут материально воплотить человеческую мысль в совершенно новые формы, в какой-то мере заменить язык. И даже пойти в своем развитии дальше какого-либо языка. Настоящее богатство — это знания, а не материальные объекты. Современные электронно-вычислительные машины (ЭВМ) используются для переработки информации по различным областям знания. Таким образом они вторгаются в сферу интеллектуальной деятельности человека, разгружая его от утомительной «механической» работы. Эти устройства часто называют электронным мозгом. ЭВМ позволяют проверять в действии кибернетические

модели управления процессами и тем самым дают огромный эффект в решении научных проблем.

За 20 лет существования кибернетика активно проникла почти во все науки, как естественные, так и гуманитарные. Развитие некоторых кибернетических приложений имеет непосредственное отношение к лингвистике (см. об этом ниже). Универсальность законов кибернетики определяется именно ее предметом. Это наука о системах и их поведении. Мы не случайно применяем слово «система» для определения предмета кибернетики. Действительно, везде мы сталкиваемся с объединением большого числа организованных элементов, которые взаимодействуют друг с другом, перерабатывая информацию. В биологии — это объединение клеток организма, в технике — набор отдельных схем, вместе составляющих электронное устройство. И все эти системы можно изучать на одной основе. Поэтому кибернетика является обобщающей наукой, объединяющей самые разные области знаний. Ак. А. Колмогоров указывает, что «кибернетика занимается изучением систем любой природы, способных воспринимать, хранить и перерабатывать информацию и использовать ее для управления и регулирования»*. Н. Винер ясно представлял себе громадное значение информации, объединяя в своем определении кибернетики такие понятия, как «управление» и «связь», т. е. передачу информации. Ранее считалось, что весь окружающий нас мир образован из энергии и материи. Теперь же это представление существенно дополнено, открыта новая сторона объективного мира — наличие информационных процессов.

Кибернетику интересует проблема выявления основных закономерностей переработки информации и целесообразного поведения. Это очень широкий круг вопросов. Не случайно в последние годы складываются различные отделы внутри кибернетики: техническая кибернетика, экономическая кибернетика, биокибернетика и т.д. кибернетика — это рабочий аппарат для решения сложных задач. Наиблее существенными и значительными для дальнейшего развития отдельных частных наук оказываются методы кибернетики, в особенности метод аналогий и кибернетических моделей, которые позволяют изучать поведение, функционирование сложных систем, о структуре которых нет дос-

таточных сведений. Естественный язык по природе принадлежит именно к подобным сложным кибернетическим системам. Успехи кибернетики во многом способствовали признанию и развитию структурной лингвистики, главные интересы которой сосредоточиваются на моделировании функциональных сторон языка.

________________

Даже беглый обзор достижений естествознания начала XX в. дает представление о некоторых ведущих тенденциях современной науки. Эмпирические области знания характеризуются активным созданием теорий, которые по-новому ставят и решают фундаментальные проблемы каждой научной дисциплины. В этом отношении наиболее совершенные логико-эмпирические концепции созданы в физике. Проникновение математических методов в естественные науки не ограничивается применением математического анализа в отдельных разделах науки. Характерной чертой нового времени становится логико-математическое упорядочение самих научных теорий, пересмотр на новых основаниях кардинальных проблем физики, химии, биологии. Показательно, что в самой математике исключительное значение приобретает метаматематика — исследования в области аксиоматики и логических оснований отдельных разделов математики. Тенденции к интеграции знаний из разных отделов науки приводят к рождению комплексной дисциплины — кибернетики. В этой обстановке вопросы методов и методологии научного исследования выдвигаются на первый план.

Проблема «языка науки

Открытия в естествознании XX в. были связаны с построением теорий, отличающихся высокой степенью абстрактности. Теория относительности, например, не могла быть сформулирована средствами понятий, которые веками служили для описания нашего опыта с его пространственными и временными интервалами. Также и квантовая теория, трактующая поведение атомных и субатомных частиц, не могла быть изложена с помощью обычных понятий скорости и положения, причины и следствия, свободы и детерминированности. В естествознании происходит существенное изменение понятийной схемы, «языка, на котором описываются основные представления о покое, движении и

других категориях. В науке, таким образом, выделяются два уровня знаний: уровень опыта (ср. проведение в лаборатории непосредственных наблюдений над явлениями и процессами) и уровень общих принципов и гипотез.

Центральной проблемой теории науки является вопрос о том, как осуществляется переход от утверждений первого уровня к общим научным принципам. Определяются ли общие положения однозначно или одни и те же опытные данные могут породить разные теории? Если имеет место последнее, то на каком основании отдается предпочтение именно данному положению, а не другому? В эпоху создания усложненных теорий, излагаемых языком математических формул и дедуктивных выводов, возникает разрыв в цепи критериев правдоподобия: из фактов и наблюдений непосредственно не выводятся общие принципы. И обратно, из утверждений об абстрактных терминах мы не можем ничего вывести о наблюдаемых фактах.

Современная наука такова, что она привыкает к употреблению разный «языков»: общие принципы формулируются на языке абстрактных терминов и формул, а наблюдения описываются языком, к которому мы привыкли с детства, языком общего здравого смысла. Между ними устанавливаются «связующие звенья» в виде операционных определений, раскрывающих правила употребления терминов. Эти определения и правила («семантические правила») могут быть объектом логического анализа. Применение средств логики в исследовании научных знаний привело к возникновению особого научного направления — логики науки.

Развитие математики и математического естествознания поставило перед логиками вопрос о правомерности идеализаций и абстракций высокого уровня. Более глубокий анализ научных абстракций предполагает уяснение их смысла, их семантической природы. В такой ситуации широкое распространение и развитие получают символические языки, применяемые в определенной отрасли науки. По своему назначению эти языки являются понятийными, или идеографическими, например, язык химических формул, формул термодинамики и т.п. Внимание логиков привлекает проблема языка как инструмента познания.

Еще в XVII в. Г. В. Лейбниц высказал идею о создании символического языка, который совмещал бы в себе свойства идеографии и математического способа рассуждения. Несколько поколений ученых, математиков и логиков, принимали участие в изучении языковой стороны логиче-

ских рассуждений, в изучении свойств идеального логического языка, к которому могла бы сводиться теоретическая мысль. идеи математической логики были намечены английским математиком и философом Джорджем Булем (1815—1864). Он является создателем алгебры логики, которая дала возможность выражать с помощью математических символов взаимоотношения понятий, суждений, умозаключений.

Дальнейшее развитие математической логики связано с работами итальянского математика Дж. Пеано (1858—1932). Он попытался проанализировать основные понятия арифметики, геометрии и математического анализа и дать аксиоматическое их определение. В 1878 г. вышла книга немецкого логика и математика Готлоба Фреге «Исчисление понятий. Язык формул для чистого мышления, построенный по образцу арифметического». В ней подвергнуты изучению логические основания арифметики. Г. Фреге впервые осуществил дедуктивное построение математической логики.

Заметное место в развитии математической логики занимал Венский кружок логиков, в особенности известны труды Л. Витгенштейна, Р. Карнапа. Широкую известность получили также работы американских ученых Ч. Пирса и А Чёрча, английского ученого Б. Рассела. Эти работы показали, что естественные языки имеют некоторые существенные черты, не отвечающие свойствам идеального логического языка. Препятствие для логического анализа создают такие явления речи, как синонимия, многозначность и т.п.. Логики считают, что точность мышления зависит от используемых языковых средств. Обычный язык непригоден, по их мнению, для воспроизведения сложных абстрактных понятий и систем, с которыми имеют дело ученые. Для решения задач логического характера необходима разработка искусственных, символических языков. При создании логических языков большое внимание уделяется способу обозначения объектов и выражению связей между ними. Как правило, логические языки имеют бедный словарный состав, но хорошо развитый синтаксис.

Математическую логику часто характеризуют как логику по содержанию и математику по своим методам. Методология современных логических исследований основывается на формализации в широком смысле слова, т. е. на приеме выделения и уточнения изучаемого содержания посредством выявления и фиксации его формы. Это достига-

ется путем применения сложившихся в рамках математики исчисления понятий. Аппарат математической логики получил широкое применение в решении ряда прикладных задач, в конструировании ЭВМ, создании языков программирования и др.

Идеи и методы математической логики оказали прямое воздействие и на судьбы структуралистских течений в лингвистике. Особенно заметным было влияние на деятельность Копенгагенского кружка лингвистов (см. об этом ниже). При этом, однако, имело место преувеличение роли «языковой стороны» в формулировании теории.

С точки зрения конкретных наук, математическая логика должна рассматриваться только как аппарат исследования, а не универсальное средство для улучшения теории. Свою задачу глоссематики видели в создании внутренне непротиворечивой формализованной универсальной теории языка. Глоссематическая теория не получила в дальнейшем широкого признания в лингвистике, за исключением некоторых фундаментальных ее принципов.

Гораздо более устойчивым и значительным оказывается влияние на структурные теории языка общей методологии науки XX в. с ее преимущественным вниманием к проблеме логического базиса научного знания. Все значительные работы по структурной лингвистике были связаны с пересмотром оснований общей теории языка. Ф. де Соссюр включил обсуждение вопросов внутренней лингвистики в круг семиотических проблем, сопоставляя язык с другими системами знаков. Н. С. Трубецкой осуществил первый опыт формального построения фонологической теории. Л. Блумфилд изложил исходные постулаты теории грамматики таким образом, что они отвечают принципам современной логики науки. Он выдвинул проблему метаязыка лингвистики как задачу аксиоматического определения основных понятий теории языка.

История математики, физики и других наук показывает,что в стадии перенасыщенности эмпирическими фактами и закономерностями скачок в развитии теории происходит после логической переоценки и систематизации всей суммы накопленных знаний. Можно думать, что новые рубежи лингвистики также зависят от упорядочения фундаментальных гипотез о структуре языка. Переход от эмпирических построений к теоретическим в строгом смысле представляет собой скачок. Однако это скачок по отношению к способам изложения. Но не существу знания. Эмпириче-

ская теория и теоретическая схема отталкиваются от одних и тех же опытных данных и интерпретируются ими. Эффективность формализации как метода отражения реальных закономерностей языка в конечном счете определяется практическими приложениями лингвистики.

Одним из самых значительных достижений структурной лингвистики в целом следует считать разделение всей области лингвистических исследований на две части: описание языка, так называемая «таксономия», и теория языка. Начиная с работ Пражского кружка лингвистов, в особенности с работ Н. С. Трубецкого, в языкознание вводится принцип разграничения теории и конкретного анализа языкового материала. Глоссематики придают самодовлеющее значение разработке формальной теории языка. Американская дескриптивная школа демонстрирует противоположный уклон — в сторону формализации методов описания материала. В 60-е гг. широкое распространение получили алгебраические модели грамматики, которые строятся как формальные исчисления и позволяют предъявить теории языка строго научные требования. Таким образом, современная лингвистика развивается по пути, пройденному другими эмпирическими науками, который в конечном счете приводит к выработке в каждой области научного знания своего «языка».

§ 4. Новое в приложениях лингвистики

Развитие структурной лингвистики в отечественном языкознании сложилось таким образом, что в 50-е г. она была воспринята как зарубежное направление. Работы выдающихся русских языковедов XX в., таких как А. М. Пешковский и Л. В. Щерба, в то время не связывали с идеями и методами структурализма. Отношение к структурной лингвистике на протяжении двух десятилетий резко менялось. Можно выделить два периода «критики» структурализма. Первый период охватывает примерно 1940—1955 гг. В это время структурная лингвистика оценивалась преимущественно с философской стороны. Было показано, что философские истоки датского структурализма составляют логический позитивизм и философский семантизм идеалистического толка, что американская дескриптивная лингвистика обнаруживает в своих методологических основаниях прямую связь с прагматизмом. На основании этого лингвистический структурализм в целом был объяв-

лен идеалистическим учением, неприемлемым для советского языкознания.

Не отрицая правомерности критики такого рода, следует иметь в виду ее односторонность. Каждое научное направление заслуживает рассмотрения не только в методологическом плане, но также конкретно-научном. Необходимо выяснить, дает ли оно что-либо новое в познании объекта науки, рассмотреть его изнутри, вскрыть противоречивость или непротиворечивость его концепции.

Второй период в оценке структурализма начался примерно с 1956 г., когда в печати стали появляться материалы, раскрывающие существо структурного подхода к языку. Очень многое в этом плане было сделано А. А. Реформатским и С. К. Шаумяном*. Однако решающий поворот мнений в сторону структурной лингвистики был вызван активными начинаниями в прикладном языкознании. Именно в эти годы получает признание кибернетика, возникает интерес к кибернетическим приложениям языкознания. Широкую известность имели в то время идеи машинного перевода

Энтузиасты этих новых приложений лингвистики убедились в том, что традиционные грамматики и словари не отвечают требованиям машинного перевода. Возникла задача построения иных описаний языка. Для этих целей с успехом начали применять методы структурного анализа языка. Можно сказать, что структурная лингвистика вошла в отечественное языкознание на плечах машинного перевода.

В связи с этим в широких кругах неспециалистов утвердился на некоторое время взгляд на структурную лингвистику как на прикладную дисциплину, полезную прежде всего для машинного перевода. Позднее, когда расширилось число новых технических приложений языка и обнаружилось, что в каждом из них структурные методы эффективно применяются в той или иной степени, это узкое представление о структурной лингвистике как о прикладной отрасли языкознания еще более укрепилось. Какова же область современной прикладной лингвистики? В каком отношении к ней находится структурная лингвистика?

А. ОБ ОСНОВНЫХ РАЗДЕЛАХ ПРИКЛАДНОЙ ЛИНГВИСТИКИ

Развитие любой науки в конечном счете определяется потребностями практической деятельности людей. Ни одна наука не существует в себе и для себя. История отдельных наук, математики, химии и др., свидетельствует о том, что в начальный период прикладные задачи господствуют или даже являются единственными в науке и лишь позднее выделяются теоретические ее разделы. Границы между прикладными и неприкладными разделами науки весьма условны и не всегда отчетливы. Несомненно, однако, что во все времена общественные нужды и социальные условия стимулируют прогресс науки.

Известно, что языкознание как самостоятельная отрасль представляет собой сравнительно молодую науку. В древнейших цивилизациях изучение языка не было отделено от изучения литературы, исторических текстов и, с одной стороны, включалось в филологию и историю, а с другой стороны, занимало определенное место в логике и философии. Корни языкознания восходят к таким древнейшим нуждам человечества как создание письма и обучение письму (грамоте), чтение текстов, толкование иноязычной речи. С развитием цивилизации возникают более сложные задачи: обучение родному языку, изучение иностранного языка, перевод с одного языка на другой, комментирование произведений литературы, вопросы нормирования литературного языка, изучение истории слов и языка в связи с историей народа и т.д. Обособление лингвистики от смежных с ней дисциплин: философии, логики, психологии и филологии сложилось только в XIX в. именно в этот период было осознано, что составление описаний языков, их словарей и грамматик представляет собой самостоятельный предмет и требует специальных методов.

До середины XX в. лингвистика решала практические задачи, имея в виду прежде всего удовлетворение нужд человека. Потребителем словарей, грамматик, практических учебников по языку является человек, который владеет реально по крайней мере одним языком, на котором он общается с другими люльми. Это обстоятельство оказывается в высшей степени благоприятным для лингвиста, поскольку в случае неточностей или неполноты описания языка позволяет человеку без труда дополнить сведения о нем на основе практического владения каким-либо жи-

вым языком. Язык как объект изучения представляет собой феномен исключительной сложности, поскольку он является средством выражения мысли. В определении, данном К. Марксом, раскрывается эта сторона языка: «язык есть практическое, существующее и для других люде и лишь тем самым существующее так же и для меня самого действительное сознание…»*. Являясь средством универсального общения, он вторгается во все области жизни — от производства и быта до науки и искусства, литературы. по словам известного мыслителя XIX в. В. Гумбольдта, язык есть орган, образующий мысль. «Умственная деятельность — совершенно духовная, глубоко внутренняя и проходящая бесследно — посредством звука речи материализуется и становится доступной для чувственного восприятия»**. Это обусловливает недоступность для прямого наблюдения многих явлений и процессов языковой деятельности. С этим связана неизбежная неполнота сведений о языке, неточность, а иногда и субъективность анализа, которые имеют место при эмпирическом подходе к сложным процессам языкового общения.

Сфера практических задач лингвистики резко расширяется в период возникновения технических систем коммуникации. Передача сообщений по телефону и радио выдвигает ряд инженерных задач, требующих исследования тех свойств звуковой речи, которые влияют на надежность передачи сообщений по каналам связи. Рождение кибернетики в особенности сказалось на технических формах применения лингвистики. Развитие быстродействующих электронных вычислительных машин создало условия для автоматизации различных видов умственной деятельности человека. ЭВМ способны воспринимать, хранить и перерабатывать текстовую информацию в словесной форме. принципиальное значение этого их применения состоит в том, что здесь открываются новые каналы передачи сообщений, возникают новые коммуникативные системы «человек — машина — человек». Перед лингвистами встает задача такого описания языка, которое отвечало бы требованиям общения с машиной. В отличие от человека, электронный мозг не владеет никаким языком до того как в него введут

словарь и грамматику. Поэтому естественные для обычных грамматик и словарей неполнота и неточности формулировок не могут быть «исправлены» автоматом. Недоступным для ЭВМ является также смысл языковых выражений в их обычном представлении. Важнейшим из условий общения с машиной становится получение формальных описаний языка.

Среди кибернетических приложений языка в настоящее время обособилось несколько отдельных направлений: машинный, или автоматический перевод, автоматизация в информационной службе, автоматизация ввода информации в ЭВМ, речевая сигнализация в сложных системах передачи информации, программированное обучение с помощью автоматов. Отдельного рассмотрения заслуживает автоматизация самой лингвистической работы, применение ЭВМ для составления словарей и грамматических описаний (см. часть IV).

Неправильно было бы считать, что новые технические применения языка представляют интерес сами по себе, только в связи с возможностями новой электронной техники. Результаты, хотя и не окончательные, в этих направлениях оказываются полезными и в решении традиционных прикладных задач языкознания. Под влиянием новых методов анализа структуры языка предлагаются новые приемы обучения родному и иностранному языку, совершенствуются методы составления словарей и т.д. между основными («классическими») и техническими приложениями языка существует тесная взаимосвязь, обеспечивающая единство социальных требований к науке о языке.

Б. НОВЫЕ ТЕХНИЧЕСКИЕ ПРИЛОЖЕНИЯ ЛИНГВИСТИКИ

Возможности автоматического перевода

Наибольшую популярность среди технических приложений лингвистики получил машинный перевод. Эксперименты по применению электронных вычислительных устройств для перевода с одного языка на другой имеют фундаментальное значение для языкознания. Они открывают возможности для моделирования процесса перевода, который в обычных условиях протекает в скрытом виде и не может быть описан явным образом во всех деталях. Передача функции переводчика автоматическому устройству оказывается возможной только при условии составления точных правил перевода. Иными словами, необходимо составить особые словари и грамматики для переводческой машины.

Работы по машинному переводу начинались с простейших мо-

делей самого процесса перевода. Перевод в целом представляет собой случай преобразования сообщений одного языка в сообщения на другом языке. В терминах теории связи можно представить схему перевода следующим образом:

ОТПРАВИТЕЛЬ СООБЩЕНИЙ →

входной язык

ПРЕОБРАЗОВАТЕЛЬ →

система правил перевода

→ ПОЛУЧАТЕЛЬ СООБЩЕНИЯ

выходной язык

Самый простой вид преобразования состоит в пословном переводе предложений входного языка, например, английского, на выходной язык, например, русский. Такой перевод дает очень грубое, несовершенное приближение к действительному перевод. Явления синонимии и омонимии в языке приводят к тому, что каждому входному слову соответствует несколько эквивалентов выходного языка. Входной текст выдается в виде набора не связанных грамматических слов. Результаты такого перевода можно сравнить с неуклюжим подстрочником к тексту на иностранном языке, который нуждается в редактировании. В этой системе правила преобразования сводятся к выбору эквивалентов выходного языка. Для подготовки такого перевода необходимо составить двуязычный словарь, в котором были бы подробно описаны признаки каждого входного слова, позволяющие уточнить его грамматическую форму. Корректировка грамматической формы проводится по ближайшему окружению слова. Например, в английском языке форма increased может иметь функцию глагола в личной форме (Past Indefinite) или причастия II. Чем больше признаков приписано входному слову, тем точнее будет выбран переводящий эквивалент. Такая система перевода напоминает «определитель растений» в ботанике. Она непомерно разрастается по мере увеличения входных сообщений, поиск информации значительно замедляется, объем памяти ЭВМ не позволяет записать такой словарь для перевода достаточно длинных текстов.

Каким образом можно создать более эффективную и экономичную систему машинного перевода? Поиски путей решения проблемы привели к усложнению процесса преобразования, к его структурированию, разделению на несколько самостоятельных этапов. В отдельный блок выделяются процедуры анализа входного языка и процедуры синтеза выходного языка, вводится так называемый язык-посредник. Он представляет собой искусственный язык, записанный в виде символов, не имеющих воплощения в звуках. Язык-посредник служит только для преобразования входных предложений, описанных в терминах анализирующей грамматики, в сообщения, записанные в терминах грамматики синтеза.

В свою очередь анализ, а также и синтез текста расчленяется на отдельные блоки: словарь в узком смысле слова и грамматику, иногда с разделением ее на морфологический и синтаксический анализ. Ниже показана последовательность отдельных блоков анализа в одной из систем автоматического перевода:

Ввод текста

→ Автоматический словарь

Устройство для вычеркивания избыточных компонентов

Синтаксический анализатор

Язык-посредник

В настоящее время созданы системы правил для автоматического анализа структуры целого предложения, который проводится без учета смысла, лексических значений отдельных слов. В этих системах непосредственно использовались достижения структурной лингвистики, в особенности дистрибутивного и трансформационного методов.

Итоги работ по автоматическому переводу в настоящее время показывают, что трудности, которые стоят на пути решения проблемы, еще достаточно велики. Поначалу многим энтузиастам казалось, что в ближайшие годы машинный перевод пойдет в производство, что задача машинного перевода есть инженерная в первую очередь, что необходимо сконструировать специализированную переводческую машину, наилучшим образом приспособленную для подобных задач. Теперь обнаружилось, что главные препятствия создает лингвистическая сторона проблемы. Огромные затраты труда на подготовку машинных словарей и грамматик трудно соразмерить с эффектом от самого автоматического перевода. Несмотря на то, что многие трудности в синтаксическом анализе фразы решены, остаются еще сложные проблемы семантического описания, которые во многом определяют окончательный успех дела. С позиций машинного перевода оказывается, что познание законов функционирования языка в настоящий момент не отвечают требованиям автоматического анализа текста. Для успешного решения той задачи необходимо пойти дальше в изучении природы языка и его формального описания. Таким образом, задача машинного перевода перерастает в узловую проблему структурной лингвистики — проблему формального анализа и синтеза предложения.

Иллюзия и реальность машинного перевода имели очень важные последствия для языкознания в целом. В теоретическом отношении они позволили уточнить важные исследовательские проблемы. В прикладной лингвистике машинный перевод привел к постановке целой серии частных задач. Среди них особое место занимает автоматизация ввода и вывода информации в ЭВМ.

Об автоматизации ввода и вывода данных в ЭВМ

Идеальным было бы общение с машиной на естественном языке. В частности, производственное решение проблемы машинного перевода предполагает наличие автомата для считывания письменного текста, а затем и для автоматического восприятия устной речи. Простые входные устройства в будущем должны обеспечить визуальную и слуховую связь с машиной.

Над созданием специальных устройств для автоматического ввода информации ЭВМ работают инженеры и специалисты по распознаванию образцов. Уже созданы модели электрочитающих устройств, которые способны считывать машинописный текст. Сложнее пока обстоит дело с чтением рукописного текста. Полностью решена и задача вывода информации из ЭВМ в печатном виде. Алфавитно-цифровое печатающее устройство позволяет выводить на печать как буквенную, так и цифровую информацию.

Сложные проблемы возникают в связи с созданием слушающих автоматов. В решение задачи устного ввода информации должны внести свой вклад и лингвисты.

Может ли машина научиться говорить? Ученые положительно отвечают на этот вопрос. Ведутся исследования по автоматическому синтезу звуков речи. Пока достигнуты успехи только в воспроизведении отдельных гласных звуков. Работы в этой области практически важны для автоматизации вывода информации в форме устной речи в таких ситуациях,когда необходима быстрая реакция со стороны человека при решении задач управления сложными производственными операциями, а также при синхронном машинном переводе с голоса.

Проблемы устного ввода и автоматического синтеза речи, по-видимому, представляют собой не менее сложный комплекс исследовательских задач, чем машинный перевод. Для их решения науке о языке предстоит серьезно углубиться в изучение процессов функционирования языка. При этом вряд ли можно ограничиваться только анализом звуковой стороны языка: семантические аспекты речи занимают не последнее место в процессах распознавания слов и звуков.

Следует упомянуть в этой связи также проблемы инженерной психологии, которая изучает взаимоотношения между человеком и сложными техническими системами на производстве и в транспорте. Можно ли поручить автомату преобразование информации из неязыковой формы в языковую и обратно? Такая необходимость возникает, например, в диспетчерских задачах, когда речевая сигнализация затруднена помехами и шумами различной природы.

Об обработке текста в информационно-поисковых системах

Наиболее актуальной задачей для народного хозяйства в настоящее время становится автоматическая переработка информации в разных системах: справочно-библиографических информационно-поисковых системах (ИПС), в автоматизированных системах управления (АСУ) предприятиями и целыми отраслями промышленности.

Внедрение автоматизации в информационное дело в настоящее время приобретает первостепенное значение. На базе исследований в этой области складывается особое научное направление — теория научной информации, или информатика, или документалистика. Центральное место в информатике занимает общая теория знаковых систем (семиотика) и лингвистика, а также теория больших систем, теория управления и другие математические дисциплины. Перед информатикой стоят сложные задачи смысловой обработки текста. Назовем некоторые самостоятельные задачи в этом комплексе проблем: индексирование документов и возможности его автоматизации, автоматическое построение классификаций документов, автоматическое получение различных смысловых преобразований текса — аннотаций, рефератов, обзоров, информационно-поисковых тезаурусов* и т.п.

Основные трудности, возникающие при этом, относятся не к технической стороне, не к машинное реализации информационных систем, а носят лингвистический характер. Решающее значение имеет моделирование интеллектуальной деятельности человека, процесс понимания сообщений и их содержательного сопоставления. Автоматизация перевода становится в этих условиях частной задачей в комплексе работ по информатике.

Классификация документов той или иной области науки и техники требует самостоятельного изучения. Вот почему к помощи лингвистов обращаются ныне специалисты по самым различным отраслям знания. Ведущие подготовительные арботы по автоматической обработке информации.

Вопросы программированного обучения

Самым последним по времени появления среди новых технических приложений лингвистики явилось, пожалуй, программированное обучение. Интенсификация обучения во всех его формах составляет вторую сторону информационной проблемы современности. В эпоху научно технической революции непрерывно увеличивается объем знаний, подлежащих усвоению. Вместе с тем, время, затрачиваемое человеком на обучение, не может расти в той же мере. В этих условиях создается диспропорция между количеством материала и временем, которое может быть затрачено на его изучение. Эта проблема становится острой на всех ступенях обучения, от средней школы до вуза. В частности, она касается и изучения языков, родного и иностранных, которые составляют важную часть современного образования.

Введение принципов программированного обучения в преподавании языка с применением автоматических устройств относится к близким перспективам и зависит главным образом от продвижения лингвистики в область формального анализа языка.

Значение новых прикладных задач

Оценивая значение новых приложений языка для лингвистики, уместно напомнить слова Ф. Энгельса о зависимости науки от состояния и потребностей техники: «Если у общества появляется техническая потребность, то она продвигает науку вперед больше, чем десяток университетов…»*.

Новые технические приложения лингвистики, возникшие в связи с распространением ЭВМ, существенно отличаются от классических приложений языкознания. В докибернетический период лингвисты составляли словари и грамматики отдельных языков для нужд человека в свя-

зи с тем, что каждый человек является носителем какого-либо естественного языка, практически участвует в коммуникации, к описанию языка предъявляются произвольные требования. У многих неспециалистов бытует представление о том, что для одного языка существует только одна грамматика, а словари отличаются друг от друга только объемом. «Кибернетические» приложения лингвистики значительно изменили наши взгляды на формы грамматик и словарей, показали зависимость типа описания от практических задач. Новые технические средства предъявляют жесткие требования к форме записи грамматических правил и словарных характеристик. Каждый знает, что такое правильно построенная фраза, как согласуются слова друг с другом, но никто пока не может адекватно передать это знание машине. Требования полноты, однозначности и формализации всех аспектов языка — основные условия для составления «машинных грамматик и словарей» (точнее их следует называть «автоматными» грамматиками и словарями, поскольку они предназначены для автоматического анализа текста на разных уровнях его рассмотрения.)

На первый взгляд может казаться, что основные задачи, появляющиеся в новых областях прикладной лингвистики, имеют инженерный, технический характер. В действительности, как это убедительно показали последние годы, главные трудности в усовершенствовании алгоритмов машинного перевода и разработке информационных языков обусловлены отсутствием формальных описаний языка. Необходимо детальное изучение языка со стороны его кодовых характеристик. В настоящее время ясно, что без дальнейшего развития структурной лингвистики и теории языка на самом абстрактном уровне нельзя достичь существенного прогресса в прикладной лингвистике.

Новые задачи автоматизации обработки информации в разных ее видах (индексирование, классификация, реферирование, перевод) вызвали к жизни новую научную дисциплину — информатику.

Предметом изучения информатики становятся процессы умственной деятельности, связанные со смысловым восприятием информации. Эксперименты по моделированию процессов обработки информации помогут приоткрыть завесу над тайнами человеческого мышления.

Участи лингвистов в решении проблем информатики открывает новые подходы к рассмотрению языковых явлений. Система естественного языка изучается с точки зрения ее специфики по отношению к другим языкам, искусственным символическим знаковым системам.

Главные интересы исследователей в этой области сосредоточиваются на проблеме преобразования сообщений из одной кодовой системы в другую. В широком смысле эту проблему можно рассматривать как перевод с одного «языка» на другой. Перевод-преобразование имеет место и в естественных условиях информационной работы, например, при редактировании текста его преобразуют таким образом, чтобы индивидуальные, произвольные средства выражения отвечали установленным нормам и стандартам. При составлении рефератов преобразование сводится к сокращению, сжатию, смысловой конденсации сообщений. Аннотирование статьи можно рассматривать как преобразование, дающее только смысловые координаты текста. Задачи прикладной лингвистики приводят к уточнению и корректированию центральной проблемы языкознания — соотношения языка и мышления. В цепи феноменов язык-мысль промежуточное звено теперь занимает искусственный язык, который можно использовать для эксплицитного фиксирования смысла.

________________________

Развитие науки на рубеже XIX и XX в., показанное в различных отраслях — естествознании, логике науки, языкознании — составляет общий фон, на котором развиваются идеи структурной лингвистики. Во всех областях науки царит атмосфера поиска. Неуклонно растет роль теоретической части по отношению к наблюдениям и экспериментам. Переход от узко эмпирических и классификационных методов к теоретическим обобщениям связан с расширением класса явлений, в которых наука находит общие черты. Логические возможности объяснений научных фактов утверждают право на постоянное их переосмысление, переоценку способов объяснения. Теоретическое знание, исторически вторичное по отношению к практике, сближается с ней; формой сближения теории и практики выступает метод. Отсюда повышенный интерес к методам и их характеристикам.

В XX в. активно эволюционируют не только естественные, но и гуманитарные отрасли знания. Укрепляются

позиции логических и математических обобщений, уменьшается разрыв, существовавший ранее между описательными и теоретически развитыми науками. В языкознании встает вопрос о логической обработке накопленных знаний и традиций.

На рубеже нового столетия в лингвистике обострилась борьба идей и общих воззрений на природу языка, актуальные задачи исследования и методы анализа. Особенно резким было недовольство догмами лейпцигских младограмматиков, которые проповедовали индивидуалистический и психологический подход к явлениям языка, сосредоточивали внимание на истории отдельных единиц языка. Принципы младограмматизма задерживали языкознание на эмпирической ступени развития, с характерными для нее тенденциями к атомизации фактов и пренебрежением к общей теории языка. Из среды младограмматиков постепенно выдвигаются оппозиционно настроенные ученые, стремившиеся сбросить с себя ярмо психологических представлений о языке. Русские ученые — Ф. Ф. Фортунатов, А. А. Потебня и И. А. Бодуэн де Куртенэ — наряду со своими европейскими коллегами, предприняли попытку заложить основы общего языкознания как науки.

С наибольшей систематичностью и последовательностью теории языка как предмета исследования была изложена в «Курсе общей лингвистики» Ф. де Соссюра. В этой книге сформулированы тезисы, определившие развитие языкознания на 50 лет вперед. Отдельные школы структурной лингвистики формируются как своеобразные уклоны на базе соссюровской концепции.

Лингвистический структурализм неправильно было бы рассматривать только в рамках науки о языке. Интерес к структурным свойствам организации объектов и материи в целом имеет общенаучный характер. Достижения, полученные в отдельных науках, оказывают воздействие на другие отрасли знания, рождаются новые научные отделы на стыках конкретных научных дисциплин. Наиболее знаменательным в этом плане оказалось возникновение кибернетики, изучающей универсальные законы управления и связи в живой среде, технических системах и обществе. Методы кибернетики проникли практически во все отделы науки, в том числе и в лингвистику. Наряду с этим в методологическом отношении весьма существенным оказывается также развитие логики науки, которая позволяет подойти к анализу естественных языков с новой точки

зрения, со стороны специфики их организации по сравнению с искусственными логическими языками.

Выдвижение на первый план проблемы структуры системы и ее первоэлементов полностью отвечает требованиям марксистского диалектического метода.

Кризис языкознания на рубеже XIX—XX вв. можно объяснить с позиций диалектического материализма и современных представлений об информации. Подлинная наука — не инвентаризация фактов. Накопление фактического материала и его теоретическое осмысление составляют две стороны единого процесса познания. В ходе развития науки постоянно возникает противоречие между фактическим материалом и уровнем его теоретического осмысления. Это является одной из внутренних причин развития науки. Разрешение противоречия находит свое выражение в создании новой научной теории (гипотезы), которая становится мощным толчком для дальнейшего накопления материала (в новых аспектах) и возникновения нового противоречия на новом уровне.

Таким образом, в науке необходимо установить соответствие между теорией и фактическим материалом. Несоответствие между этими двумя аспектами становится внутренней причиной развития науки. Нарастающей лавине фактов должен противостоять более высокий уровень теоретического обобщения. Именно эти обстоятельства определили формирование структурной лингвистики.

Рассмотренное выше отношение между прикладной и структурной лингвистикой также дает блестящую иллюстрацию справедливости выводов диалектического материализма о взаимозависимости и единстве между теорией и практикой в развитии науки. Плодотворное развитие теории всегда опирается на социальные предпосылки, возникающие в практической деятельности человека. Значительное расширение сферы лингвистических приложений в XX в. оказывает мощное стимулирующее воздействие на область теоретических исследований языка, в которой доминирующее место занимает структурная лингвистика.

Методологические вопросы стоят в центре любого научного направления, претендующего на самостоятельность. Как обстоит дело с методологией структурной лингвистики? Имеет ли она свое понимание предмета изучения? Каковы методы структурного анализа лингвистических данных?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПРОБЛЕМА ПРЕДМЕТА

ГЛАВА I

ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ Ф. ДЕ СОССЮРА

§ 1. Объект и предмет в дососсюровском языкознании

Каждая наука призвана разъяснить, что она изучает: каков ее объект и каков предмет изучения. Решение этого кардинального вопроса зависит от ступени развития науки. С прогрессом знания меняется и представление о задачах и целях исследования, вместе с тем и объект лингвистики оказывается подвижным в своих границах. Появление той или иной школы в языкознании связано с решением проблемы предмета изучения.

Что такое объект науки? Объект исследования — это определенный круг реальных явления, происходящих в окружающем нас мире и в нас самих независимо от исследователя: вещи и процессы, которые наблюдает исследователь и с которыми он экспериментирует, составляют так называемый протокольный материал или сырые данные науки. Разные науки имеют обычно различные объекты, например, объектом химии является вещество, объектом психологии — явления человеческой психики. Однако известны случаи, когда разные науки имеют один объект или их объекты частично совпадают. Такой пример дают нам химия и физика. Обе эти науки изучают вещество и его строение. Но они изучают объект с разных точек зрения. Каждая наука выделяет в объекте свои существенные стороны. Физика изучает наиболее общие свойства и строение живой материи и основные формы ее движения. Химия исследует состав и превращение веществ. Строение вещества входит в объект той и другой науки, но для химии основной вопрос — как устроены вещества их молекул и атомов, для физики же основной интерес представляет строение вещества на более элементарном уровне — на уровне субатомных частиц.

Каков объект лингвистики? С древнейших времен считается очевидным, что естественный язык-речь человека представляет собой объективную сущность, достойную самостоятельного изучения. Однако этот объект охватывает весьма сложные процессы деятельности человека: говорение (и писание), понимание (слушание и чтение). Язык представляет собой достаточно диффузный, расплывчатый объект. Не случайно изучением языковых процессов занимаются такие разные науки, как лингвистика и психология, физиология и акустика. Какие же существенные стороны языковой деятельности выделяются лингвистикой? Ответ на этот вопрос одновременно подготавливает и решение вопроса о предмете науки.

Предмет изучения определяется тем аспектом, в котором рассматривается данный объект. Основные задачи исследования объекта, проблематика науки связаны с пониманием предмета. Дососсюровское языкознание характеризуется в целом многоаспектностью в подходе к языку. Изучались все стороны языковой деятельности человека, в поле зрения попадали одновременно устройство речевых органов, акустические свойства звука, мысль и эмоционально-чувственное выражение, изменчивость норм языка и т.д. с течением времени изучение этих различных сторон речевой деятельности становилось задачей определенных разделов языкознания, которые все более и более обособлялись друг от друга. Вопрос о единстве лингвистической науки с особой остротой встал на рубеже XX в. Тысячи лингвистов пытались дать определение языка. Однако сущность языка как предмета остается до сих пор неясной в ряде моментов.

Развитие языкознания постепенно приводит к построению специальной онтологической* картины данной науки. В частности, определяются и постепенно расширяются границы эмпирического материала, который подлежит научному анализу. Втягивание новых фактов и явлений в рассмотрение приводит к новым научным проблемам. Существует принципиальное различие между эмпирической и теоретической постановкой проблем. Эмпирически постав-

ленная проблема — это лишь указание на некоторую область фактов, требующих анализа и описания. Это указание дается в таких средствах и терминах, которые не могут дать решения. Чтобы превратить проблему в научную задачу, допускающую решение (теоретически поставленная проблема), нужно предварительно сформулировать ее в соответствии с онтологической картиной той научной дисциплины, в рамках которой она должна быт решена, и, соответственно, с использованием терминологических средств этой научной дисциплины.

С XX в. начинается новый этап в понимании предмета языкознания. Фердинанд де Соссюр сумел переформулировать неясные, расплывчатые представления о существенных сторонах языка-речи в новых терминах*. Одновременно он поставил вопрос о выделении особой дисциплины в языкознании — внутренней лингвистики, которую позднее стали называть структурной лингвистикой. Существенный перелом в языкознании был отмечен открытием новых проблем, ранее не стоявших на повестке дня. В связи с этим меняется и представление об объекте структурной лингвистики: он уже не отождествляется только с речевыми текстами и звуковым материалом, но включает и мыслительные, психические процессы, протекающие в голове человека. Дальнейшее развитие идей, высказанных Ф. де Соссюром, идет по пути поисков средств и методов решения общих проблем. Одновременно происходит и уточнение, большая теоретизация самих проблем, т. е. дальнейшее углубление и детализация представлений о предмете исследования.

§ 2. Понятие языка и речи

Одним из наиболее известных противоположений, которые ввел Ф. де Соссюр, является противопоставление языка и речи. В противовес представлениям младограмматиков, для которых реальной была лишь речь индивида, Соссюр выступил с утверждением, что язык не в меньшей

степени реален, чем индивидуальная речь. Проблеме объекта лингвистики Соссюр посвящает специальную главу «Курса общей лингвистики». Может показаться, пишет Соссюр, что конкретными объектами лингвистики являются слова. Но в любом слове обнаруживаются три и более вещи, совершенно различные. Например, в слове стол мы различаем звучание, выражение мысли и этимологию (стол←стлать). Объект вовсе не предопределяет точки зрения, напротив, можно сказать, что точка зрения создает сам объект, утверждает Соссюр.

С какой бы стороны мы ни подошли к языку, нигде не обнаруживается целостный объект лингвистики. «Всюду мы натыкаемся на ту же дилемму: либо мы сосредоточиваемся на одной стороне каждой проблемы, рискуя тем самым не уловить указанных двойственностей; либо, если изучать все явления речи одновременно с нескольких сторон, объект лингвистики выступает как беспорядочное нагромождение разнородных явлений» (стр. 34). Соссюр видит один выход из этих затруднений: надо с самого начала встать на почву «языка» и считать его нормой для всех прочих проявлений языковой деятельности.

Понятие языка, по Соссюру, допускает самодовлеющее определение и дает опору для исследовательской мысли. В его «Курсе» дается несколько определений-характеристик, которые дополняют друг друга. Соссюр вводит три французских термина для различения понятий языка, речи и языковой деятельности, соответственно, la langue, la parole, le langage*

Langue — langage

Понятие langue совпадает с понятием языковой деятельности вообще (langage). Язык только определенная часть, правда, важнейшая, языковой деятельности. (1)

Взятая в целом языковая деятельность многоформенна и разносистемна; вторгаясь в несколько областей (физики, физиологии и психики), она, кроме того, относится и к индивидуальной, и к социальной сферам. Сама по себе она не представляет ничего единого. Язык же есть нечто замкнутое, целое, что дает базу для классификации явления языковой деятельности. (2)

В континууме языковой деятельности выделяются акты коммуникации. Каждый речевой акт предполагает участи не менее двух лиц (А и Б), которые передают сообщение друг другу. Соссюр воспроизводит круговорот речи на схеме физиологического коммуникативного кольца:

Отправная точка круговорота речи находится в мозгу А, где понятия (П) явления сознания ассоциируются со звуковыми образами (О), служащими для их выражения. Эта связь чисто психическая. Далее следует физиологический процесс: мозг передает органам речи импульс, соответствующий акустическому образу. Затем звуковые волны распространяются изо рта А в ухо Б. Фонация (произношение) — чисто физический процесс. Далее круговое движение продолжается в Б в обратном порядке: от уха к мозгу, от акустического образа к понятию и т.д.

Схема выделяет три существенных элемента: отграничивает физические (звуковые волны) от физиологических (говорение и слышание) и психических (словесные образы и понятия). На этой основе формируется главное определение: язык —это система знаков, где единственно существенным является соединение смысла и акустического образа (3). Чтобы понять роль языка, надо отойти от индивидуального акта речи, который не более как зародыш языковой деятельности, и подойти к явлению социальному. По-видимому, среди всех индивидов устанавливается средняя линия — все воспроизводят приблизительно те же

самые знаки, связывая их с теми же самыми понятиями. Какова причина этой кристаллизации? Какая из частей круговорота в данном случае затронута?

Физическая часть может быть устранена сразу. Когда мы слышим звуки на незнакомом языке, мы их не понимаем, остаемся вне социального факта. Психическая часть, как считает Соссюр, также участвует не вполне: экзекутивная сторона (П→О) в социальном явлении роли не играет. Выполнение всегда индивидуально, в нем всецело распоряжается индивид, а не масса. Эту часть языковой деятельности Соссюр относит к речи (la parole).

Образование у всех говорящих примерно одинаковых психических отпечатков обусловлено функционированием способности восприятия (рецептивная сторона О→П) и способностью ассоциации и координации, которая обнаруживается всякий раз, когда дело касается не изолированных знаков. Именно ассоциации и координации играют важнейшую роль в организации языка как системы.

Как же представить себе этот социальный продукт — язык? Если бы мы были в состоянии охватить всю совокупность всех словесных образов, накопленных у всех индивидов, мы бы коснулись той социальной связи, которая и есть язык. Язык — это клад, практикою речи отлагаемый во всех, кто принадлежит к одному общественному коллективу, — это грамматическая система, потенциально существующая в сознании целой совокупности индивидов (4).

Langue — parole

Разделяя язык и речь, мы тем самым отделяем: а) социальное от индивидуального, б) существенное от побочного и случайного. Язык не есть функция говорящего субъекта, он — продукт, пассивно регистрируемый индивидом. Наоборот, речь есть индивидуальный акт воли и понимания, в котором Соссюр различает: 1) комбинации, при помощи которых говорящий пользуется языковым кодом для выражения личной мысли; 2) психофизический механизм для объективации этих комбинаций.

Язык существует в коллективе в форме совокупности отпечатков, имеющихся в каждом мозгу, примерно как словарь, экземпляры которого, вполне тождественные, на-

ходились бы в пользовании многих лиц. Это нечто, имеющееся у каждого и вместе с тем общее для всех и не зависящее от воли обладателей. Этот вид существования языка Соссюр представляет формулой: I + I + I… = L (коллективный образец).

Как же обретается речь? Она — сумма всего, что говорят люди, и включает индивидуальные сочетания и акты говорения. В речи нет ничего коллективного: проявления ее индивидуальны и мгновенны; здесь нет ничего, кроме суммы частных случаев, по формуле (I + I + I…).

Таким образом, изучение языковой деятельности распадается на две части: одна из них имеет своим предметом язык, т. е. нечто социальное по существу и не зависимое от индивида, это наука психическая; другая — второстепенная — имеет своим предметом индивидуальную сторону языковой деятельности, т. е. речь, включая говорение, она психофизична. Оба эти предмета — язык и речь — тесно связаны между собой и предполагают друг друга. Язык необходим для того, чтобы речь была понятна. Исторически факт речи всегда предшествует языку. Язык — одновременно орудие и продукт речи.

Резюмируя все сказанное, Соссюр дает такую характеристику языка: «Язык локализуется в определенном участке круговорота языковой деятельности, там, где слуховой образ ассоциируется с понятием. Язык — это система знаков, в которой единственно существенным является соединение смысла и акустического образа, причем оба эти элемента в равной мере психичны» (стр. 39).

Язык, обособленный от речи, по мнению Соссюра, составляет предмет изучения лингвистики языка. Наука о языке не только может обойтись без всех прочих элементов языковой деятельности, но вообще возможна лишь при условии, что эти прочие элементы к ней не примешаны.

Принципиальным Соссюр считал утверждение, что язык не в меньшей мере, чем речь, конкретен. Хотя языковые знаки и психичны по своей сущности, они не являются абстракциями. Скрепленные коллективным согласием ассоциации, которые составляют язык, — это, реальности, имеющие местонахождение в мозгу. Более того, знаки языка осязаемы, т. к. на письме они фиксируются графическими начертаниями. Это приводит к тому, что верным изображением языка может служить словарь и грамматика.

Объединять под одним углом зрения язык и речь было бы нелепо, по мысли Соссюра. Первое разветвление путей, которое он делает, теоретизируя по поводу языковой деятельности, это разделение на лингвистику языка и лингвистику речи. В дальнейшем Соссюр занимается исключительно первой.

________________________

Введение трех основных понятий теории языка позволило значительно расширить онтологическую картину лингвистики. Вместо усвоенного языкознанием XIX в. представления об объекте как о нерасчлененной эмпирической данности, Соссюр использует термин langage, покрывающий все явления языковой коммуникации. В триаде предложенных им понятий наиболее жизненным оказалось противоположение langue : parole. Недостатком прежних философий языка Соссюр считал непонимание антиномии общего и отдельного, «духа» и материи, непонимание приоритета «общего» над отдельным.

В этом основополагающем тезисе не все грани были найдены отчетливо. Понятие langue, полемически противопоставленное языковой деятельности, обрисовано более ясно как главный предмет интересов. Однако из здесь можно усмотреть некоторые субъективные ограничения. По-видимому, не вполне логично включать в понятие языка только пассивные акты восприятия-понимания. Язык, по Соссюру, обнимает только ассоциативные и координационные отношения. Акустический образ для Соссюра предстает прежде всего как потенциальный факт язык, вне его реализации актом речи. Между тем наряду с представлением звуков «образ слова» должен был бы включать и моторный аспект, мускульные ощущения акта говорения. Но в понимании Соссюра язык есть вклад, нечто полученное индивидом извне. Поэтому он чаще осмысляет акустический образ именно как звуко-слуховой. Вероятно, правильнее было бы вообще не включать в представление слова ни пассивные акты его восприятия, ни активные акты его воспроизведения. Слово можно рассматривать как самостоятельную сущность, формирующуюся в живых процессах речи и потенциально относящуюся как к артикулированию, так и слушанию-пониманию.

Из круга явлений, отнесенных Соссюром к parole, впоследствии было выделено несколько существенных аспектов Л. В. Щерба выделял «языковой материал» как сово-

купность всего сказанного и написанного. Еще позже американские дескриптивисты стали оперировать понятием «конкретного акта речи, под которым понимается данный результат говорения, кусок языкового материала. Это понятие близко к «речевой цепи» (chaîne parlée/phonique), которое иногда использовал Соссюр. Л. В. Щербе принадлежит также понятие «речевой деятельности» как процесса употребления языковой системы. С этим понятием сближается встречающееся в «Курсе» упоминание о «механизме языка» (см. стр. 106 и др.). впоследствии и процессы деятельности языка расчленяются на говорение и понимание.

В целом, несмотря на спекулятивный характер изложения, который неизбежно связан с зыбкостью и недостаточно четки разграничением терминов*, предложенное Соссюром противопоставление языка и речи оказалось весьма важным именно это противопоставление стало исходным для всех других антиномий, описанных в «Курсе общей лингвистики».

§ 3. Внутренняя и внешняя лингвистика

Определение языка как системы знаков позволило Соссюру устранить из рассмотрения все, что чуждо организму языка и что известно под названием «внешняя лингвистика». С ней сталкиваются прежде всего, когда приступают к изучению явлений языковой деятельности. Сюда относятся реалии, которыми языкознание соприкасается с этнологией, все связи между историей языка и историей нации, расы и цивилизации. Эти две истории взаимно переплетаются: с одной стороны, обычаи народа отражаются его языке, с другой — именно язык формирует нацию.

Далее, отношения между языком и политической историей. Исторические события вызывают неисчислимые последствия в ряде языковых фактов, достаточно указать на колонизацию, которая приводит к заимствованиям из одного языка в другой и смешению языков. Внутренняя политика государства играет не менее важную роль в жизни

языков. Некоторые государства, например, Швейцария, допускают существование нескольких языков (французский, итальянский, немецкий[9]), другие стремятся к единому национальному языку. Высокий уровень культуры и цивилизации способствует развитию некоторых специальных языков (юридический, научная терминология и др.).

отношения между языком и церковью, школой и пр. тесно связаны с развитием литературных языков. Можно вспомнить в этой связи о влиянии на нормы французского литературного языка в XVIII в. салонов двора, академии, находившейся под властью кардинала Ришелье. С другой стороны, единство литературного языка остро ставит вопрос о местных диалектах. Лингвист должен также рассматривать взаимоотношения книжного и обиходного языка, ибо развитие литературного языка приводит к размежеванию его сферы со сферой разговорного языка. К внешней лингвистике относится и все, что имеет касательство к географическому распространению языков и их диалектному дроблению. Хотя это явление тесно связано с существованием всякого языка, в действительности оно не затрагивает внутреннего организма самого говора.

В дососсюровском языкознании считалось, что все эти факты невозможно отделить от изучения самого языка в собственном смысле. Соссюр признавал важность изучения внешних языковых явлений, однако он выступил против ошибочного утверждения о том, что, минуя их, нельзя познать внутренний организм языка. Например, заимствованные слова обычно рассматривают в связи с их происхождением. Но легко установить, что заимствование не является постоянным явлением языка. Существуют такие говоры, которые не приняли ни одного искусственного термина извне и тем не менее нормально развиваются. Главное в том, что заимствованное слово может стать объектом изучения внутри системы, где оно существует, лишь в меру своего соотношения и противопоставления с ассоциируемыми словами, подобно всем другим словам языка. По Соссюру, нет никакой необходимости знать условия в которых развивался тот или иной язык. О некоторых язычках, например, авестийском (зендском), старославянском, в точности неизвестно, какие народы на них говорили. Но это не мешало изучению их изнутри и исследованию пережитых ими изменений. Разделение двух точек зрения — внешней и внутренней лингвистики — неизбежно. Наилучшим доказатель-

ством этого является то, что каждая лингвистика создает свой особый метод. Внешняя лингвистика может нагромождать детали одну за другой, не чувствуя себя сжатой тисками системы. Например, каждый автор по-своему может группировать факты, касающиеся распространения языка за пределами его территории. Здесь всегда можно применять простое перечисление.

Совсем иначе обстоит дело с внутренней лингвистикой: язык есть система, подчиняющаяся своему собственному порядку. Уяснить это помогает знаменитое сравнение с игрой в шахматы, в которой сравнительно легко отличить, что внешнее и что внутреннее. Тот факт, что игра пришла в Европу из Персии, — внешнего порядка. Напротив, внутренним является все, что касается системы и правил игры. Если заменить деревянные фигуры фигурами из слоновой кости, такая замена безразлична для системы. Но если увеличить количество фигур или уменьшить, такая перемена глубоко затронет «грамматику» игры. При решении вопроса о природе явления нужно придерживаться следующего правила: внутренним является все то, что в какой-либо степени видоизменяет систему.

Разделение лингвистики на внутреннюю и внешнюю практически вошло в языкознание. Отдельные проблемы, указанные в «Курсе», составляют предмет разных языковедческих дисциплин: диалектологии, истории языка и социолингвистики, которая изучает весь круг вопросов об отношении языка и общества: о литературном и разговорном языке, о едином международном языке, зональных языках, литературном языке и языках науки и т.д. Основной пафос теоретического языкознания в XX в. в. сосредоточивается на исследовании внутренней организации языковой системы.

§ 4. Об означаемом и означающем в языковом знаке

Выделение языка из совокупности явлений языковой деятельности приводит Соссюра к определению его особого места в системе наших знаний о человеке. Соссюр первым среди лингвистов поставил вопрос о семиологии*. Эта

наука должна изучать жизнь знаков внутри жизни общества. Она явилась бы часть социальной психологии и общей психологии. Задача семиологии заключается в выявлении природы знаков и законов, ими управляющих. Лингвистика — только часть этой общей науки. Законы семиологии применимы и к языку.

Задача лингвиста состоит в том, чтобы выяснить специфические особенности языка по сравнению с другими знаковыми системами: письмом, азбукой для глухих, военными сигналами, символическими обрядами, формами учтивости и др.

Язык есть система знаков, выражающих идеи, при этом — наиважнейшая из семиотических систем.. развитие семиотики, по мнению Соссюра, находится в прямой зависимости от прогресса лингвистики. Нет ничего более подходящего, чем язык, для понимания характера семиотической проблемы. Но до сих пор язык с этой стороны не изучался, к нему подходили с чуждых ему точек зрения.

Существует поверхностная точка зрения широкой публики, которая видит в языке лишь номенклатуру, наподобие торговых бирок для товаров. Такой подход уничтожает самую возможность исследования истинной природы языка. Известна также точка зрения психолога, который изучает механизм знака у отдельного индивида. Это самый легкий метод, но он не ведет далее индивидуального употребления и не затрагивает социальной природы знака.

Для Соссюра лингвистическая проблема есть прежде всего проблема семиотическая, а факторы, на первый взгляд кажущиеся весьма существенными (например, функционирование голосового аппарата), следует рассматривать лишь во вторую очередь, поскольку они служат для отличения языка от других знаковых систем.

Несколько глав книги Соссюра посвящены рассмотрению природы языкового знака и вопросу о единицах языковой системы.

Какова природа знака?

Для многих людей язык предстает как перечень терминов, соответствующих такому же количеству вещей. Например:

дерево

конь

Это очень упрощенная точка зрения, которая уязвима во многих отношениях. Такое представление предполагает наличие уже готовых идей, предшествующих словам, но в действительности этого нет. Далее, такое представление ничего не говорит о природе названия: звуковой или психической. Слово, дерево, можно рассматривать под тем и другим углом зрения. Наконец, такое представление предполагает, что связь, соединяющая имя с вещью, есть нечто совершенно простое, что весьма далеко от истины.

При рассмотрении круговорота речи мы выяснили, что для языка существенно соединение понятия и акустического образа. Оба эти компонента психичны и связываются в мозгу посредством ассоциации. Языковой знак связывает не вещь и имя, но понятие и акустический образ.

Знак = понятие : акустический образ. Соссюр предупреждал о возможности неправильного понимания акустического образа как материального звука в физическом плане. Он имел в виду психический отпечаток звука, представление, получаемое о звуке, его чувственный образ*.

Языковой знак есть двусторонняя психическая сущность, которую Соссюр изображает следующим образом:

Оба элемента — понятие и акустический образ теснейшим образом связаны друг с другом и притягивают друг друга. Понимание знака как комбинации этих двух элементов отлично от ходячего употребления термина «знак», который связывают обычно только со звуковой оболочкой слова (дерево). При этом упускают из виду понятие ‘дерево’[10], между тем чувственная сторона подразумевает целое, имеющее две стороны.

Чтобы исключить двусмысленность в понимании знака, Соссюр предлагает все три понятия назвать своими именами, связанными друг с другом и противопоставленными одновременно. Термин знак (signe) сохраняется для целого, а термины «понятие» и акустический образ» заменяются, соответственно, терминами означаемое (signifié) и означающее (signifiant)[11]. Преимущество этих терминов в том, что они отмечают противопоставление, существующее между ними, а также между целым и ими как частями этого целого.

Предложенное Соссюром различение двух сторон знака, с одной стороны, и различение знака и предмета (вещи) имеет фундаментальное значение для лингвистики и семиотики в целом. Оно позволяет установить неприемлемость весьма устойчивого заблуждения, согласно которому между вещью, словом и понятием существует непосредственная связь. Обычно такое упрощенное представление о связях этих трех сущностей изображают в виде треугольника:

В этом случае слово выступает как двусмысленный термин; оно может пониматься как фонетическое слово (ведущее к акустическому образу) или как концептуальное слово (ведущее к понятию). Если меть в виду первое осмысление, то линия слово—реалия не соответствует дей-

ствительности. Если имеется в виду второе осмысление, то выделение понятия как самостоятельной вершины кажется необоснованным. Используя термины Соссюра, можно изобразить эти отношения следующим образом:

В современной математической логике для обозначения соответствующих сущностей используют четыре взаимосвязанных термина: денотат (реалия), денотатор (слово-знак), десигнат (означаемое) и десигнатор — (означающее).

Принципы функционирования знака

Языковой знак, по Соссюру, обладает двумя важнейшими свойствами, которые одновременно являются принципами функционирования языковой системы. Это принцип произвольности (физической немотивированности) знака и линейности означающего.

Связь, соединяющая означаемое с означающим, произвольна. Так, означаемое ‘бык’ выражается во французском языке означающим bœf, а в немецком — Ochs. Примеры такого разнообразия связей по языкам неисчислимы. Та или иная идея никаким внутренним отношением не связана с определенным набором звуков. Принцип произвольности осуществлен в языковых знаках наиболее отчетливо по сравнению с другими знаками, например знаками учтивости, которые обладают некоторой естественной выразительностью. Вот почему Соссюр высказался против того, чтобы применить к означающему термин «символ». Символ характеризуется тем, что он не до конца пуст, произволен, в нем есть рудимент естественной связи (attache naturelle) между означающим и означаемым. Так, можно говорить о мотивированности знака-символа. Символ справедливости — весы, его нельзя заменить чем попало, например,

колесницей. В отличие от этого языковые знаки целиком произвольны и лучше других реализуют семиотический процесс. «Принцип произвольности подчиняет себе всю лингвистику языка; последствия его неисчислимы».

Слово «произвольный» (arbitraire) требует оговорки в том смысле, что оно не должно пониматься как связанное со свободным выбором говорящего индивида. Говорящий не властен внести ни малейшего изменения в знак, уже сложившийся в языковом коллективе. Под произвольностью понимается немотивированность означающего по отношению к означаемому, с которым у него нет никакой естественной связи. Факты звукоподражаний и восклицаний Соссюр рассматривает как второстепенные и спорные в отношении их символического происхождения. По его мнению, они не опровергают основного тезиса о произвольности знака.

Второй признак — линейный характер означающего — является очевидным и чересчур простым. Именно о нем часто не упоминают, а между тем этот принцип основной, и от него зависит весь механизм языка (см. ниже о синтагматических отношениях в языке). Означающее как явление слуховое развертывается во времени и характеризуется признаками времени: имеет протяженность, и эта протяженность лежит в одном измерении, на линии. В противоположность зрительным (визуальным) означающим, например, морским сигналам, которые могут одновременно состоять из комбинаций в нескольких измерениях, звуковые означающие располагают лишь линией времени, их элементы следуют друг за другом, образуя цепь. Это свойство особенно отчетливо обнаруживается, когда мы переходим к изображению звуков на письме, заменяя временную последовательность пространственной линией графических знаков.

Язык по природе своей бессилен обороняться против факторов, постоянно передвигающих взаимоотношения означаемого и означающего. В этом одно из следствий произвольности знака. Своим произвольным характером язык резко отделяется от всех прочих социальных установлений. Это обнаруживается в том, как язык развивается; нет ничего более сложного: он находится одновременно и в социальной массе, и во времени, никто ничего не может в нем изменить, а между тем произвольность его знаков теоретически обосновывает свободу устанавливать любое отношение между звуковым материалом и идеями. Из этого сле-

дует, что оба элемента, объединенные в знаке, живут совершенно обособленно и что язык изменяется, или, вернее, эволюционирует под воздействием всех сил, могущих повлиять как на звуки, так и на смысл. Эта эволюция происходит всегда и неуклонно; нет примера языка, который был бы свободен от нее. По истечении некоторого промежутка времени в каждом языке можно заметить ощутимые сдвиги.

Непрерывность знака во времени, связанная с его изменчивостью во времени, есть общий принцип семиотической системы, как утверждает Соссюр. Этот принцип действует и в других знаковых системах: в письме, языке глухонемых и т.п.

Все примеры и ход рассуждений Соссюра позволяют предполагать, что термином «изменчивость» в действительности обозначается особое свойство знака — подвижность сцепления двух его сторон. Эмпирические традиции языкознания толкают лингвиста к тому, чтобы рассматривать связи означающего и означаемого как статические, стабильные, постоянные, готовый репертуар которых использует говорящий. Однако такое представление выглядит непригодным с точки зрения современных взглядов на процессы порождения текста. Идеи порождающей грамматики, получившие широкое признание в последнее десятилетие, диктуют представление о языковой системе как динамической структуре, в которой элементы связаны функциональными отношениями. Более адекватные представления о процессах языковой деятельности заставляют рассматривать языковой знак как явление речи, но не языка, как факт, принадлежащий конкретному акту речи, отражающий случайные моменты объединения означающего с означаемым. Что касается системы языка, то она задает нежесткие, потенциальные связи означаемых и означающих, допуская известный выбор пути порождения знака. Если следовать такому функциональному представлению о языке и знаке, то мы приходим к выводу о том, что изменчивость, т. е. сдвиг отношений означаемого означающего, имеет место не только в разрезе времени, но и в каждый момент употребления языка. Сравни постоянную возможность образования новых слов и новых значений слова, морфем, словосочетаний и грамматических форм.

Выдвигая принципы непрерывности и изменчивости

знака, Соссюр сделал попытку обнаружить общие семиотические свойства языка. Однако в свете современных данных ее нельзя принять безоговорочно. Для того чтобы снять двусмысленность, заложенную в терминах «неизменчивость» и «изменчивость», удобно использовать вместо них «непрерывность знака во времени и в пространстве» относительно говорящих и «динамичность, сдвигаемость связей означаемого и означающего.

§ 5. Об элементах языка и единицах речи

Проблема языкового знака — центральная для концепции Соссюра — естественным образом связывалась с вопросом об основных элементах языковой системы. Для определения первоэлементов языка он использовал два термина: entité ‘сущность, факт, явление’ и unite ‘единица, часть, единство’.

Термин единица Соссюр связывал с реально наблюдаемыми и вычленяемыми сегментами речевой цепи, а факт языка — с явлением языковой деятельности, сущность которой состоит в объединении и одновременно отграничении означающего и означаемого. Если провести более последовательно разграничение терминов, относящихся к явлениям речи и языка, то мы получим следующие утверждения из общих выводов Соссюра: речевая цепь не представляется совокупностью заранее разграниченных знаков, значения и распорядок которых только и требуется изучать. В действительности она представляет собой нрераздельную массу, где только внимательность и привычка могут различить составные элементы. «Речевая единица не обладает никаким специально звуковым признаком, и единственным ее определением может быть следующее: отрезок звучания, являющийся с исключением того, что ему предшествует и того, что за ним следует в речевой цепи, «означающим» некоторого понятия» (стр. 106).

Специальные параграфы «Курса» посвящены вопросу о методе разграничения единиц и трудностях такого разграничения. Эти мысли Соссюра до сих пор сохраняют актуальность и значимость, в частности, в связи с решением проблемы сегментации речевого потока и проблемы распознавания единиц речи. Они непосредственно предопределяют утвердившееся впоследствии разграничение языкового ма-

териала и его описания, которое должно быть выполнено лингвистом. Вопросы идентификации речевых сегментов занимают позднее у дескриптивистов центральное место в процедурах выведения описания из текста.

Правильно формулировал Соссюр и основную задачу лингвистического анализа. Говорящие субъекты не знают затруднений в разграничении единиц речи. Все, что до некоторой степени является значимым, воспринимается ими как элемент конкретный, и они безошибочно распознают его в речи. Но одно дело чувствовать это быстрое и тончайшее взаимодействие единиц, а другое дело методически его проанализировать. Лингвистика призвана объяснить языковую интуицию говорящего.

Более определенно Соссюр говорит о языковых фактах, или сущностях языка. Они представляют собой двуединый знак, соединение понятия с акустическим образом. Вопрос о единице языка скорее решался им негативно: нельзя уравнивать языковой факт с конкретными отрезками речевой цепи. Задача лингвиста состоит в том, чтобы явным образом описать механизм распознавания знака по физическим характеристикам речевого потока.

О тождествах языковых фактов

Выдвинув проблему единиц речевой цепи и первоэлементов языковой системы, Соссюр углубляет затем представление о семиотических принципах функционирования языка. Он рассматривает такие фундаментальные категории, как тождество и значимость.

Широко известно положение Соссюра о том, что весь механизм языка вращается исключительно вокруг тождеств и различий, причем последние являются только оборотной стороной первых. Проблема тождества для Соссюра отчасти совпадала с проблемой фактов и единиц, являясь ее осложненным и обогащенным развитием. Для объяснения различий между физическим, материальным тождеством и нетождеством, с одной стороны, и функциональным , структурным тожеством, с другой, Соссюр прибегнул к сравнению с фактами, лежащими за пределами языка.

Можно говорить о тождестве двух скорых поездов «Женева—Париж, 8 ч. 45 мин. вечера», отходящих один за другим через 24 часа, хотя и паровоз, и вагоны, и поездная бригада — все у них разное.

Или другой пример: когда сносят и заново застраивают улицу, то мы говорим, что это та же улица, хотя материально от старой ничего не осталось. Почему можно перестроить улицу до самого последнего камешка без того, чтобы она перестала быть самой собой потому, что сущность (существенные признаки), в ней заключающаяся, не чисто материальная; сущность ее основана на некоторых условиях, чуждых ее случайному материалу, а именно — ее положении среди других улиц. Также и представление о скором поезде образовано такими существенными моментами, как время отбытия, маршрут, и всеми обстоятельствами, отличающими его от других поездов. Всякий раз, когда осуществляются определенные условия, получается та же сущность. И вместе с тем эта сущность не абстрактна, ибо улицу или скорый поезд нельзя себе представить вне материального воплощения.

Этим примерам противостоит совсем иной случай — кражи костюма, который впоследствии пострадавший находит у торговца в скупочном магазине. Здесь дело идет о материальной сущности, заключающейся исключительно в сукне, подкладке, прикладе и т.д. Другой костюм, как бы он ни был схож с первым, не будет костюмом пострадавшего.

Оказывается, что языковое тождество подобно тождеству не костюма, а поезда и улицы. Каждый раз употребляя слово (например, товарищи), я возобновляю его материю; это новый звуковой акт и акт психологический. Связь между двумя употреблениями слова (ср. товарищи детства; вперед, товарищи!) основана не на точном подобии смыслов, не на материальном тождестве, но на иных элементах, которые надо найти и которые подводят к истинной природе элементов языка.

Итак, функциональное тождество явлений основывается не на их материальном тождестве, а на относительном сходстве материального воплощения, при этом обязательным является тождество функциональных свойств, которые и являются существенными признаками данных явлений.

Каковы значимые величины языка?

Реальный конкретный элемент языка у Соссюра сливается с понятием значимости, ценности (франц. valeur). Категория значимости выражает наиболее существенный аспект в семиотических системах, где составные элементы находятся в обоюдном равновесии согласно определенным правилам. В языке понятие функционального тождества также сливается с понятием значимой величины.

Игра в шахматы демонстрирует систему чистых значимостей и их реализаций, доступных наблюдению. Значимость шахматных фигур зависит от их положения на доске. Если взять коня, то он сам по себе не является элементом игры. В своей чистой материальности, вне своего места и прочих условий игры он не представляет интереса для игрока[12]. В игре он становится элементом конкретным и реальным лишь постольку, поскольку он облечен своей значимостью и с ней неразрывно связан[13]. Предположим, что в ходе партии эта фигура потеряется, можно ли заменить ее другой? Конечно можно. Не только другую фигуру, изображающую коня, но любой предмет, ничего общего с ним не имеющий, можно отождествить с конем, поскольку ему будет придана та же значимость. Подобно этому, в языке каждый элемент имеет свою значимость по противопоставлению со всеми прочими элементами.

Система значимостей не содержит ничего привнесенного извне. Значимости остаются целиком относительными, вследствие чего связь между идеей и звуком произвольна по своему существу.

Определенное таким образом понятие значимости показывает, что великим заблуждением является взгляд на языковой элемент просто как на соединение некоего звука с неким понятием. Определить его так — значило бы изолировать его от системы, в состав которой он входит. Это привело бы к неверному заключению о том, что из суммы языковых элементов можно построить систему, тогда как на самом деле надо, отправляясь от совокупного целого, путем анализа доходить до заключенных в нем элементов. (Ср ниже методы анализа в глоссематике.)

Значимость со стороны ее концептуального аспекта Соссюр отличает от того, что мы называем значением слова. Значимость в концептуальном аспекте есть элемент значения; это последнее, отличаясь от нее, находится вместе с тем в зависимости от нее. Будем понимать под значением означаемое, которое противопоставлено означающему. Если рассматривать слово как нечто самодовлеющее и замкнутое в себе, то понятие является лишь соответствием акустическому образу. Однако парадоксальность вопроса в том, что сам знак, т. е отношение, связывающее оба его элемента, также противопоставлен прочим знакам языка.

Язык есть система, все элементы которой образуют

целое, а значимость одного проистекает только от одновременного наличия прочих. Такую систему можно изобразить схемой:

Представляется невозможным приравнять отношения, изображенные горизонтальными стрелками к тем, которые изображены вертикальными. Если определять значимость как отношение между знаками, то она не может сливаться со значением.

За пределами языка всякая значимость (ценность) всегда регулируется таким же парадоксальным принципом. Для того чтобы можно был говорить о значимости, необходимо:

(1) наличие какой-то непохожей вещи, которую можно обменивать на то, значимость чего подлежит определению;

(2) наличие каких-то схожих вещей, которые можно сравнивать с тем, о значимости чего идет речь.

Оба эти фактора необходимы для существования значимости. Так, чтобы определить, какова ценность монеты в 7 коп., нужно знать: (1) что ее можно обменять на определенное количество чего-то другого, например, хлеба; (2) что ее можно сравнить с подобной ей ценностью той же системы, например, с монетой в 1 коп. слово также может быть, во-первых, обменено на идею, а, во-вторых, сравнено с чем-то однородным, с другим словом. Содержание слова определяется лишь через привлечение существующего вне его. Входя в состав системы, слово облечено не только значением, но еще — главным образом — значимостью.

Рассмотрим некоторые примеры. Франц. mouton может совпадать по значению с русским баран, англ. sheep. Но оно не имеет одинаковой с ним значимости, в частности потому что, говоря о приготовленном и поданном на стол куске мяса, русский скажет баранина, а англичанин — mutton. Различие в значимости между рус. баран и франц. mouton связано с тем, что в русском, наряду с баран есть и термин баранина, в отличие от этого во французском им соответствует один термин: mouton. Различия в значимости

легко установить также, сравнивая с нем. blau и англ. blue с русскими синий и голубой. Внутри одного языка слова, выражающие смежные понятия, взаимно друг друга отграничивают. Значимость любого термина определяется его положением среди других слов.

Сказанное о словах относится и к другим явлениям языка, например, к грамматическим категориям. Так, значимость французского или русского множественного чиста в старославянском или санскрите, хотя их значения чаще всего совпадают. Известно, что старославянский и санскрит обладают не двумя, а тремя числами (названия парных предметов) «мои глаза, уши, руки, ноги» — имели форму двойственного чиста. Таким образом, значимость множественного числа зависит от того, что находится вне и вокруг него. Привычное нам различение времен чуждо многим языкам. В прагерманском не было особой формы будущего времени, поэтому значимость настоящего времени, которое было способно передавать будущее, не та же, что в других языках. В древнееврейском вообще нет различения прошедшего, настоящего и будущего времени.

Принцип дифференциальности в механизме языка.

Во всех перечисленных выше случаях мы видим вместо заранее данных, логически предустановленных идей значимости, вытекающие из самой системы. Говоря. Что они соответствуют понятиям, мы подразумеваем, что эти последние чисто дифференциальны, т. е. определены не положительно своим содержанием, но отрицательно своими отношениями с другими элементами системы. Характеризуются они в основном именно тем, что они не то, что другие.

Все рассуждения о значимости и значении показывают, что Соссюр сознавал всю относительность и несовершенство наших представлений о значимости. Возникая как функция целой системы, значимость остается неуловимой для непосредственного наблюдения. Когда мы говорим, что данное слово обозначает что-то, исходя из ассоциации акустического образа с понятием, то мы высказываем весьма относительное и приблизительное представление о языковом факту, которое остается недоступным в его сути и его широте

Подобно этому и материальная сторона значимости образуется исключительно из отношений между различными элементами языка. Важен в слове не звук сам по себе, а те звуковые различия, которые позволяют отличить это слово от всех прочих, так как именно эти различия и являются носителем значения. Это утверждение полностью соответствует принципу произвольности знака. Поскольку известно, что звуковой образ не имеет естественной связи с означаемым, никакой фрагмент языка (факт, знак) не может обусловливаться ничем другим кроме как своим несовпадением со всеми прочими знаками. Произвольность и дифференциальность — это два соотносительных качества.

Подвижность связей означаемых и означающих (изменчивость знаков) хорошо обнаруживает эту соотносительность произвольности и дифференциальности. Русский род. пад. мн. чис. Рук не охарактеризован никаким положительным признаком (имеет нулевое окончание). Между тем сопоставление форм рука : рук функционирует так же исправно, как и рука : рукъ, исторически предшествующее ему, так как важно лишь отличие одного знака от другого: форма рука имеет значимость только потому, что она отличается от других форм.

Звук, элемент материальный, не может сам по себе принадлежать языку (как явлению сознания). Он для языка нечто вторичное, лишь используемый им материал. Вообще для всех условных ценностей характерно свойство не смешиваться с осязаемым элементом, служащим им в качестве субстрата. Так, ценность монеты определяется не содержащимся в ней металлом. Реальная стоимость ее зависит от вычеканенного на ней изображения и от тех политических границ, в которых она имеет хождение. В еще большей степени это можно сказать об «означающем» в языке, которое по своей сущности отнюдь не есть нечто звучащее, но образуемое не своей материальной субстанцией, а исключительно теми признаками, которые отличают его акустический образ от прочих.

Придавая первостепенное значение принципу дифференциальности, Соссюр подчеркивал, что он действует в отношении всех элементов языка, включая фонемы. Язык образует слова на базе свое системы звуковых элементов, каждый из которых является четко отграниченной единицей и число которых точно определено. Каждый из этих элементов образуется не свойственным ему положительным

качеством, как можно было бы предположить, но исключительно тем, что он не смешивается с другими. Фонемы прежде всего характеризуются тем, что они взаимно противопоставлены, взаимно относительны и взаимно отрицательны. Эти общие положения о фонеме позднее получили конкретное воплощение в фонологии Н. С. Трубецкого, который определял фонемы на основе фонологических, смыслоразличительных оппозиций.

Рассмотрение двух сторон знака в их отношении к другим элементам системы приводит Соссюра к выводу, что в языке (имеется в виду langue. — Л. З.) нет ничего кроме различий. Более того, различие, вообще говоря, предполагает положительные моменты, между которыми оно и устанавливается: но в языковой системе имеются только различия без положительных элементов. Взять ли означаемое или означающее, всюду та же картина: в языке нет ни идей, ни звуков, предшествующих системе, а есть только концептуальные различия, проистекающие из языковой системы. И идея, и звуковой материал, заключенный в знаке, имеют меньше значения, чем то, что есть кругом него в других знаках». И далее: «Однако утверждать, что все в языке отрицательно, верно лишь в отношении означаемого и означающего, взятых в отдельности. Как только мы начинаем рассматривать знак в целом, мы оказываемся перед чем-то в своем роде положительным. Языковая система есть ряд различий в звуках, комбинированный с рядом различий идеях; но такое сопоставление некоего количества акустических величин с равным количеством отрезков, выделяемых из массы мыслимого, порождает систему значимостей; и вот эта система и является действенной связью между звуковыми и психическими элементами внутри каждого знака. Хотя означаемое и означающее, взятое каждое в отдельности, — есть[14] величины чисто дифференциальные и отрицательные, их сочетание есть факт положительный» (стр. 119). Более того, это единственный вид имеющихся в языковой деятельности фактов, потому что основным свойством языковой организации является именно сохранение параллелизма между этими двумя рядами различий*

Подчеркивая принцип дифференциальности значимых величин, Соссюр одновременно указывал, что знаки в целом, включающее означаемое и означающее, не различны (дифференциально), а только различимы, дифференцируемы (дистинктивны). Между ними естьлишь противопоставлениях и на вытекающих из них звуковых и концептуальных различиях.

Дифференциальность характеризует как значимость, так и единицы речи. Последние есть отрезки речевой цепи, соответствующее определенным понятиям, причем оба они (и отрезки, и понятия) по природе своей чисто дифференциальны. «В применении к единице принцип дифференциации можно сформулировать так: отличительные свойства единицы сливаются с самой единицей. В языке, как и во всякой знаковой системе, то, чем знак отличается, и есть все, что его составляет. Различие создает отличительное свойство, оно же создает значимость и единицу (стр. 210)*

Язык как форма

«С какой бы стороны ни подходить к языку — лексической или грамматической — он всюду и всегда являет то же сложное равновесие взаимно обусловливающих себя элементов. Иначе говоря, язык есть форма, а не субстанция. Необходимо как можно глубже проникнуться этой истиной, ибо все ошибки нашей терминологии, все неточные наши характеристики явлений языка коренятся в том невольном предположении, что в языковом факте, феномене есть какая-то субстанциальность» (стр. 120).

Последнее положение Соссюра о языке как форме, но не субстанции имеют глубочайший смысл. Осознание этого утверждения оказалось не простым для языкознания. Долгое время это положение подвергалось критике в нем пытались усмотреть уклон Соссюра в сторону идеализма. Такая оценка концепции Соссюра была связана с

велением времени, когда изучение любых явлений психики и сознания рассматривали как опасное для лингвистики, когда материальность языка понимали упрощенно, связывая ее с наблюдаемой наглядностью звуков и форм, в то время как необходимо наблюдать отношения звуков и форм. Можно надеяться, что современные достижения структурной лингвистики и других наук, естественных и социальных, оставили далеко позади все подобные «философские» обвинения.

_______________________

Заключая раздел о языковом знаке, отметим, что выдвинутые Соссюром положения и принципы до сих пор имеют значительную научную ценность как для языкознания, так и для общей семиотики. Возможно, что идея параллелизма означаемых и означающих была навеяна Соссюру современными ему философскими концепциями психофизического параллелизма, которые подчеркивали различие психического и физического мира*. Это противоположение двух сторон знака логически следовало из разграничения явлений языка и речи. Как видно из изложения «Курса», Соссюр сумел преодолеть ограниченность философских представлений о параллелизме «духа» и материи, физического и психического. Он показал, что сущность языковой системы заключается именно во взаимодействии концептуальных и акустических феноменов.

Развивая семиотические принципы организации системы языка, принцип непрерывности знака, линейности, динамичности связи двух его сторон, Соссюр последовательно подходит к фундаментальным для лингвистики понятиям функционального тождества и значимости. Обе эти величины представляют известные методические трудности для исследователя, ибо принадлежат к таким аспектам языка, которые не могут быть прямо отождествлены с наблюдаемыми единицами речи. Следует признать, что изложение этих важнейших понятий и принципов в «Курсе» далеко не идеально, заметна непоследовательность в употреблении терминов, в том числе таких, как язык и речь. Это обстоятельство вызывает затруднения в адекватном усвоении мыслей автора и не исключает ложных, неправильных выводов.

В свете современных представлений структурной лингвистики некоторые положения Соссюра хотелось бы формулировать иначе, в ряде его заключений желательна большая точность и четкость. В частности, заслуживает внимания тот факт, что, начав с представления о языке как системе знаков, Соссюр приходит затем к определению языка как системы значимостей (значимых величин, компонентов знаков). Именно это обстоятельство позволило позднее Л. Ельмслеву высказать тезис о том, что по структуре язык есть система фигур, а по назначению — система знаков.

§ 6. Синтагматические и асоциативные[15] отношения

Дальнейшим развитием тезиса о языке как системе отношений является выдвинутое Соссюром противоположение синтагматической и ассоциативной осей. Отношения и различия между языковыми элементами развертываются в двух различных сферах, каждая из которых порождает свой ряд значимостей. Они соответствуют двум формам нашей умственной деятельности, равно необходимым для жизни языка.

С одной стороны, слова в речи, образуя цепь, вступают между собой в отношения линейной последовательности относительно времени. Невозможно в речевой цепи произнесение двух элементов сразу. Такие сочетания, опирающиеся на протяженность, Соссюр называет синтагмами*. Синтагма всегда состоит из двух или нескольких последовательных единиц, например:

пере-читать

против всех,

человек смертен,

если будет хорошая погода, мы пойдем гулять.

Находясь в синтагме, элемент языка получает значимость лишь в меру своего противопоставления предшествующему или последующему, или тому и другому.

С другой стороны, вне процесса речи элементы, имеющие между собой что-либо общее, ассоциируются в памяти так, что из них образуются группы, внутри которых обнаруживаются разнообразные отношения. Так, слово обучать вызывает в сознании множество других слов (обучение, поучение и др.). Эти соотношения совершенно другого рода. Они не опираются на протяженность; их местопребывание в мозгу. Они составляют тот запас, который у каждого индивида образует язык. Эти отношения Соссюр называет ассоциативными, а позднее за ними закрепилось название «парадигматические отношения».

Синтагматическое отношение всегда налицо (in presentia[16]), оно покоится на двух или нескольких элементах, наличных в актуальной действительности. Наоборот, ассоциативное отношение соединяет элементы отсутствующие (in absentia) в потенциальный, мнемонический ряд.

О синтагматике

Синтагматические отношения между языковыми элементами непосредственно вытекают из принципа линейности знака. Типическим свойством акустических означающих является их линейность во времени. Для Соссюра понятие синтагмы в широком смысле относится не только к словам (производным, сложным), но и к сочетаниям слов, частям фразы и целым фразам. Ср. примеры выше.

Исключительно важным является рассмотрение вопроса о синтагме в ее принадлежности фактам языка и речи. Самым распространенным типом синтагмы является фраза, которая есть отрезок речевой цепи. Не следует ли из этого, что синтагма относится к области речи? В такой категорической форме этот вывод неприемлем для Соссюра. Учитывая, что характерным свойством речи является свобода комбинаций, он пытается рассмотреть, все ли синтагмы в одинаковой мере свободны.

В каждом языке имеется множество готовых речений, в которых обычай запрещает что-либо менять, ср.: несмотря на то, что; взять на мушку; заложить за галстук и т.д. Такие обороты не импровизируются, они передаются готовыми по традиции и относятся к языку. Однако Соссюр идет дальше, он относит не к речи, а к языку все типы

синтагм, построенных по правильным формам. Поскольку в языке нет ничего абстрактного, эти типы могут существовать лишь в том случае, если они зарегистрированы в речи в достаточном количестве образцов. Когда в речи возникает слово, например не-разложимый, оно предопределено наличием в памяти подобных слов (не-терпимый; не-утомимый и др.). Это относится к фразам и словосочетаниям, составленным по определенному шаблону. Такие высказывания, как птица летит, запрячь лошадь отвечают общим типам, которые находят свое обоснование в языке в виде конкретных воспоминаний.

Показательно признание Соссюра, что в области синтагмы нет резкой грани между фактом языка и актом речи. Во многих случаях, как он считает, затруднительно отнести данную комбинацию единиц к сфере языка или речи, потому что в создании ее участвуют оба фактора в таких пропорциях, определить которые невозможно (стр. 123).

По-видимому, автору «Курса трудно было с достаточной четкостью провести разграничение явлений актуальной и потенциальной сочетаемости элементов, к которому позднее пришли структуралисты (ср. в особенности постановку вопроса в порождающих грамматиках, которые описывают правила комбинаторики в грамматически правильных фразах). «Правильные формы», по Соссюру, запечатлены коллективным обычаем, а их актуальная реализация в речи зависит от индивидуальной свободы. Таким образом, совокупность линейных комбинаторных свойств языковых элементов (синтагматика) в целом относится к явлениям языковой системы. Правила, определяющие возможные и невозможные сочетания единиц, характеризуют данный язык в отличие от других. Однако обнаружить эти особенности языка, как и другие его свойства, можно только анализируя конкретные образцы синтагм в речи.

О парадигматике[17]

Образуемые мысленной ассоциацией группы элементов основываются на сближении терминов, имеющих нечто общее. При этом у каждого термина имеется несколько общих признаков с другими, поэтому ум схватывает и создает столько ассоциативных рядов, сколько есть различных отношений.

Например:

Обучать

{

Обучение, обучаю, обучаем и т.д.

Включать, отдыхать, работать и т.д.

Наставлять, воспитывать, втолковывать, просвещать и т.д.

Кровать, печать и т.д.

Один ряд (обучать, обучение, обучаю и т.д.) характеризуется общностью основы. В другой ряд слово попадает благодаря общности суффикса (обучать, включать, отдыхать, работать и т.д.). Ассоциация может покоиться исключительно на общности означаемых (обучать, наставлять и т.д.), создавая своего рода синонимический ряд. Или, наоборот, общие признаки означающих (звукового состава) могут образовать ряд (обучать, кровать, печать и т.д.).

В отличие от синтагмы, которая сразу вызывает представление о последовательности и количестве следующих по порядку элементов, термины, входящие в ассоциативную группу, не даны в сознании ни в определенном количестве, ни в определенном порядке. Если начать ассоциировать прихот-ливый, ворч-ливый, трус-ливый и т.д., то нельзя наперед сказать, каким будет число подсказываемых памятью слов и в каком порядке они будут возникать. Любой термин можно рассматривать как центр созвездия, как точку схождения координируемых с ним других терминов, количество которых безгранично.

Из этих двух свойств ассоциативного ряда — неопределенность порядка (иначе, неупорядоченность) и безграничность количества — только первое всегда налицо. Второе может не иметь места, как, например, в таком характерном типе, каким являются парадигмы словоизменения. Так, в русском языке число падежей ограничено. Но порядок их следования не жесткий. Обычная их группировка (им., род., дат., вин. и т.д.[18]) зависит исключительно от произвола грамматиков. В сознании говорящих им. пад. вовсе не первый падеж склонения, и термины могут возникать в том или ином порядке, в зависимости от случая.

Взаимодействие синтагматических и ассоциативных координаций

Синтагматические и парадигматические[19] отношения, выделенные Соссюром, позволяют сосредоточить внимание на функциональном аспекте языковой системы. В «Курсе»

имеется специальная глава (часть первая, глава V) «Механизм языка», в которой рассматриваются взаимоотношения синтагматических и ассоциативных отношений с системой значимостей, которые характеризуют стабильное состояние языка.

Совокупность звуковых и концептуальных различий, образующая язык, является результатом двоякого рода сближений — ассоциативных и синтагматических. Эти установившиеся (узуальные) отношения и определяют функционирование языка.

Такая единица, как труслив, распадается на две единицы низшего порядка (трус-лив), но это не две самостоятельные частицы, попросту сложенные одна с другой (трус + лив), это продукт, это комбинация двух взаимно связанных элементов в единице высшего порядка(трус × лив). Взятого в отдельности суффикса не существует; свое место в языке он получает, благодаря целому ряду терминов (прихотлив, счастлив и т.д.). Но и корень не автономен, существует он лишь в силу своего комбинирования с суффиксом[20].

«По общему правилу мы говорим не изолированными знаками, но сочетаниями знаков — организованными массами, которые, в свою очередь, тоже знаки. В языке (языковой системе — Л. З.) все сводится к различениям, но при его функционировании все сводится к сочетаниям. Этот механизм, состоящий из последовательных взаимодействий элементов, напоминает работу машины[21], отдельные части которой находятся во взаимодействии, несмотря на то, что они расположены в одном измерении» (стр. 125). Эти мысли Соссюра удивительным образом соответствуют проблематике современных генеративных грамматик, которые описывают правила построения предложений из простейших, исходных элементов.

Координация в пространстве (синтагматические сочетания) способствует созданию ассоциативных координаций, которые, в свою очередь, оказываются необходимыми для анализа частей синтагмы.

Заключая этот раздел, Соссюр делает интересные замечания по поводу взаимопроникновения морфологии, синтаксиса и лексикологии друг в друга. Он указывает, что привычные подразделения грамматики относительны, имеют частный и условный характер, между ними нет никаких заранее начертанных границ. Только различение синтагматических и ассоциативных от-

ношений представляет основу для классификации, подсказываемой самими фактами языка. «Все, в чем выражено данное состояние языка, надо уметь свести к теории синтагм и теории ассоциаций» (стр. 131).

Глава о синтагматических и ассоциативных отношениях имеет в «Курсе» важное значение. Она, по существу, углубляет высказанные вначале определения языка как системы. Соссюр приходит к понятию механизма языка как процесса его функционирования в речи, показывает основные закономерности такого «действия» системы. Следовало бы более четко разграничить само понятие значимости, которое теперь выступает в двух аспектах: в системе языка как функции противопоставлений элементов и в речевой цепи, в синтагматических целых, как функция взаимодействия частей синтагмы и синтагмы и ее окружения. Нетрудно заметить, что к этим основополагающим принципам восходит весь дистрибутивный анализ с его техникой описания разных дистрибутивных отношений и широким пониманием распределения в тексте единиц речи.

§ 7. Синхроническая и диахроническая лингвистика

Категория значимости, являющаяся фундаментальной для языковой системы, создает двойственность лингвистики в отношении фактора времени. Время ставит лингвистическую науку перед двумя расходящимися в противоположные стороны путями. Большая часть наук (астрономия, геология и др.) не знает этой коренной двойственности, время не заставляет расчленять их объект на две части. Напротив, в экономических науках, как и в лингвистике, такая двойственность имеет место. Политэкономия и история экономики составляют две различные дисциплины внутри одной науки. В лингвистике, как и в политэкономии, мы также находимся перед лицом категории ценности — системы эквивалентностей (равноценностей) между вещами различных порядков: в одной — между трудом и заработной платой, в другой — между означаемым и означающим.

Для наук, оперирующих понятием ценности, становится практически оправданной необходимость различения двух осей (см. схему): (1) оси одновременности (AB), касающейся отношений между существующими вещами, откуда исключено всякое вмешательство времени, и (2) оси

последовательности (CD), на которой никогда нельзя увидеть больше одной вещи зараз и по которой располагаются все явления первой оси со всеми их изменениями.

Соссюр предостерегает лингвистов от исследования явлений языка без разграничения этих двух осей. Язык есть система чистых значимостей, ничем не определяемая кроме как наличным состоянием системы входящих в ее состав элементов. Чем сложнее и тщательнее организована система значимостей, тем необходимее, именно вследствие ее сложности, последовательно изучать ее по обеим осям. «Никакая система не может в этом отношении сравниться с языком: нигде мы не имеем налицо такой точности обращающихся ценностей, такого большого количества и такого разнообразия элементов и притом в такой строгой взаимозависимости. Многочисленность знаков, объясняющая непрерывность языка в пространстве (в данном социуме) абсолютно препятствует единовременному изучению отношений во времени и отношений в системе» (стр. 88).

Вот почему Соссюр различает две лингвистики, которые противостоят друг другу как эволюционная лингвистика и статическая. Чтобы резче отметить это противопоставление, он предпочитает говорить о лингвистике синхронической и диахронической. Синхрония обозначает состояние языка, а диахрония — эволюцию.

При изучении фактов языка обращает на себя внимание то, что их последовательность во времени не существует для говорящего: говорящий всегда имеет дело с «состоянием. Поэтому и лингвист, желающий понять это состояние, должен закрыть глаза на то, как оно возникло и пренебречь диахронией. Только отбросив прошлое, он может проникнуть в сознание говорящих.

Соссюр известен своей бескомпромиссностью в противопоставлении синхронической и диахронической точек зрения. Он приводит факты, показывающие, в чем состоит это различие и почему оно неустранимо.

Так, в древнерусском и старославянском было слово лу̃ка — ‘изгиб, кривизна’ и лу̃къ ‘изогнутое’ (ср. также современное излучина, лукаво, лукоморье и др.). Затем носовое у̃ по фонетическим за-

конам перешло в у (лук). Позднее из германских языков было заимствовано слово look c долгим о в значении ‘лук — растение’. Долгое о в древнерусском было заменено на у. Так ранее несозвучные слова совпали в слове лук. Факт омонимии есть статическое явление, поскольку дело касается отношений между двумя существующими в языке величинами. Для того чтобы он установился, потребовалось сочетание нескольких явлений эволюции. Эти диахронические факты вполне очевидно не находятся ни в каком отношении с произведенным ими синхроническим фактом.

В диахронической перспективе мы имеем дело с феноменами, которые никак не относятся к системам, хотя и обусловливают их. все, относящееся к языковой системе, есть взаиморасположение элементов системы как случайный и невольный результат эволюции. Еще один пример покажет, что материальный знак не является необходимым для выражения идеи. Язык может довольствоваться противоположением чего-либо ничему. Так, в русском языке мы узнаем род. пад. мн. чис. рук просто потому, что это не рука, не руку и т.д. На первый взгляд может показаться странным, что такая частная идея, как идея родительного падежа множественного числа стала обозначаться нулем[22]. Но это только доказывает, что в языке форма может происходить от чистой случайности. Язык есть механизм, продолжающий функционировать несмотря на повреждения, которым его подвергают.

Итак, язык есть система, все части которой должны рассматриваться в их синхронической связи. Изменения, никогда не происходящие во всей системе в целом, но лишь в одном или другом ее элементе, могут изучаться только вне ее. Конечно, всякое изменение косвенно отражается на системе, но начальный факт касается только одного пункта, внутренне никак не связанного с теми последствиями, которые могут из него проистекать для целого.

Различие в принципах обеих лингвистик

Различие между синхроническим и диахроническим проявляется повсюду. Синхронический аспект Соссюр считал важнее диахронического, так как для говорящей массы только он — подлинная и естественная реальность. Это же верно и для лингвиста. Если он примет диахроническую перспективу, то увидит не язык, а только ряд видоизменяющихся его явлений.

Методы обеих лингвистик различны в двояком отношении:

(1) Синхрония знает только одну перспективу — перспективу говорящих. Ее метод сводится к собиранию фактов от носителей языка. Чтобы убедиться, в какой мере то или другое явление реально, нужно выяснить, в какой мере оно существует в сознании говорящих. Напротив, диахроническая лингвистика должна различать две перспективы: проспективную, следующую за течением времени, и ретроспективную, направленную вспять. Ее метод раздваивается. Для первой перспективы метод сводится исключительно к контролю имеющихся документов, бесчисленного множества фотографий языка, снятых в каждый момент его существования. Это условие никогда не может быть выполнено. Приходится отказываться от проспективного метода и применять обратный, рет-

роспективный. Ретроспективное исследование требует метода реконструкции, основанного на сравнении. Чем многочисленнее спорные моменты сравнения, тем точнее оказывается реконструкция.

(2). Второе различие вытекает из разницы в объеме той области на которую распространяется та и другая лингвистика. Синхроническая лингвистика имеет в качестве объекта совокупность фактов, относящихся к каждому языку. По мере необходимости подразделение доходит до диалектов и поддиалектов. Наоборот, диахроническая лингвистика отвергает подобную специализацию. Рассматриваемые ею элементы не принадлежат обязательно одному языку. Для сближения двух форм достаточно, если между ними есть историческая связь, какой бы косвенной она ни была (ср. индоевр. esti, греч. εςτί, нем. ist, рус. есть). Синхронический феномен есть отношение между существующими одновременно элементами, а диахронический феномен — смена во времени одного элемента другим.

С наибольшей очевидностью это различие проявляется в законах. Если можно говорить о законе в синхронии, то только в смысле принципа регулярности, распорядка (например, в греческом ударение никогда не заходит дальше третьего слога). Синхронический закон отражает существующий порядок вещей, констатирует некое состояние. Он является общим, но неимперативным, ибо в языке нет никакой силы, гарантирующей сохранение регулярности, установившейся в данном пункте. Напротив, диахронические факты обладают императивностью по отношению к языку, но не имеют и характера общности.

Так Соссюр подводит лингвистику ко второму разветвлению. Вначале мы выбирали между лингвистикой языка и речи, теперь — между синхронией и диахронией. Используя этот двойной принцип классификации, он добавляет, что все диахроническое в языке является таковым через речь. В речи источник всех изменений. Факту эволюции всегда предшествует множество сходных фактов в сфере речи. В истории всякого новшества имеются два раздельных момента: (1) момент появления его у носителей языка, (2) момент превращения его в факт языка, когда оно, оставаясь по внешности тем же, принимается коллективом.

Соссюр показывает рациональную схему разделов лингвистики:

			{	Сихрония
Языковая деятельность	{	Язык	{	Диахрония
	{	Речь

При этом указывается, что такое теоретическое и идеальное деление науки не всегда точно выдерживается на практике. Каждый язык представляет собой практически одну единицу изучения, в силу этого приходится рассматривать его попеременно и статически, и исторически. Не следует забывать, однако, что единство языка как изучаемого объек-

та есть нечто поверхностное. Всегда нужно знать, к какому из разрезов относится разбираемый факт, и не смешивать методы синхронии и диахронии.

Синхроническая лингвистика занимается логическими и психологическими отношениями, связывающими сосуществующие элементы и образующими систему, и изучает их так, как они воспринимаются одним и тем же коллективным сознанием.

Диахроническая лингвистика, напротив, изучает отношения, связывающие элементы в порядке последовательности, не воспринимаемой одним и тем же коллективным сознанием, — элементы, заменяющиеся один другими, но не образующие системы.

______________________

Как видно из изложенного, различение синхронии и диахронии у Соссюра является следствием его основной дихотомии языка и речи.

Долгое время антитезу Соссюра пытались интерпретировать так, будто он требовал бескомпромиссного различения двух сторон в самом языке как объекте. В этой связи высказывались разные критические замечания. В действительности все факты и иллюстрации, показанные Соссюром, убеждают нас в том, что он отчетливо проводил различие, с одной стороны, между синхроническими и диахроническими аспектами в языке и, с другой стороны, между двумя разделами лингвистики, каждая из которых должна ограничить свой предмет изучением отношений одного или другого плана. Категоричность противопоставления касалась именно гносеологической стороны, но не онтологии языка. Напротив, Соссюр недвусмысленно писал о практических трудностях анализа фактов языка, которые могут попеременно рассматриваться то под одним, то под другим углом зрения.

______________________

Говоря о месте соссюровской концепции в истории науки, следует подчеркнуть, что она представляет собой значительный вклад в формулирование предмета языкознания. Значительно расширив онтологическую картину изучаемого объекта, Соссюр сделал попытку определить предмет исследования науки о языке. Его концепция была направлена против младограмматиков и их эмпирических представлений о предмете лингвистики, против исключитель-

ного интереса к истории и объяснению предшествующих фактов языка. Сильной стороной теории языка Соссюра является ее умозрительная часть; она декларативно была повернута в сторону изучения языка в его синхронической фазе. Введенные им дихотомии получили повсеместное признание, с теми или иными модификациями они приняты во всех направлениях структурной лингвистики. В истории науки трудно найти другой такой же счастливый пример, когда гипотезы без проверки были бы приняты на веру и утверждены в качестве теории.

«Курс общей лингвистики Соссюра дает эскиз будущей структурной лингвистики. Большая часть его тезисов носит весьма общий характер, уточнение и осмысление их не закончено еще и на сегодня. Скорее их можно рассматривать как программу создания общей теории языка в собственном смысле. Вопросы методов анализа языковых явлений тогда еще не были поставлены. Большинство предложенных Соссюром понятий имело иллюстративное определение, и потому они недостаточно ясны и не лишены двусмысленности.

В частности, повелось считать слово знаком, в том числе не только текстовое, и рассматривать его как единицу языковой системы. Оговорки Соссюра, что он не отождествляет слово с элементами системы, часто не принимают в расчет.

Все дальнейшее развитие языкознания идет по пути углубления знаний о системе и структуре языка и поиска методов изучения и описания отдельных ее фрагментов: фонологической системы, синтаксической и т.д.

ГЛАВА 2

ПРАЖСКАЯ ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ШКОЛА

§ 1. Истоки и общая характеристика

20-е и 30-е гг. в языкознании характеризуются одновременным появлением различных концепций языка, противопоставлявших себя традициям младограмматизма. После распространения и широкого признания теории, выдвинутой Ф. де Соссюром и его учениками — Ш. Балли и А. Сешэ (так называемая Женевская лингвистическая школа) — отчетливо наметилось единство общетеоретических взглядов на язык в среде лингвистов, объединившихся вокруг Пражского лингвистического кружка. Этот кружок был организован в 1926 году известным чешским лингвистом-теоретиком Вилемом Матезиусом (1882—1945) по образцу ранее существовав-

шей авангардной организации молодых русских исследователей — московского лингвистического кружка и созданного в США Американского лингвистического общества. В кружке сотрудничали специалисты по славянским и германским языкам и литературам. Среди них чешские лингвисты: Й. Вахек, Б. Гавранек, В. Скаличка, Б. Трика и др., эмигрировавшие в то время за границу русские ученые: С. О. Карцевский (1884—1955), работавший с 1925 г. в Женеве, Н. С. Трубецкой (1980—1938), бывший профессором университета в Вене, Р. О. Якобсон (р. 1896 г.[23]). Пражцы начали издавать серию публикаций «Travaux du Cercle linguistique de Prague» (1929—1939), которая сыграла важную роль в развитии мировой лингвистики. Типичной особенностью кружка являлась его восприимчивость к лингвистическим традициям, идущим с Запада и с Востока[24]. Кружок и журнал притягивали к себе языковедов разных стран антимладограмматического направления. На заседаниях и в его изданиях активно участвовали советские ученые: Е. Д. Поливанов, Г. О. Винокур, Б. В. Томашевский, Н. Н. Дурново и др. На страницах «Travaux» печатались К. Бюлер (Австрия), Л. Ельмслев (Дания), А. В. де Грот (Голландия), А. Мартине и Л. Теньер (Франция), Л. Блумфилд (США), Г. Улашин и В. Дорошевский (Польша), Д. Джоунз (Англия).

Расцвет деятельности Пражского лингвистического кружка относится к десятилетию перед началом второй мировой войны. После войны единство этой организации в силу ряда причин оказалось во многом ослабленным (смерть ряда крупных лингвистов, отъезд за пределы Европы, отход от первоначальных позиций[25]). Под названием «Пражская школа» кроется скорее понятие хронологическое, чем географическое. Прави льнее рассматривать ее как определенный этап в развитии европейского структурализма и структурализма в самой Чехословакии. Благодаря трудам пражцев идеи структурной лингвистики получили мировое признание. Можно сказать, что Пражская школа представляет собой второй этап в развитии современной лингвистики после Женевской школы Соссюра и перед копенгагенским и американским структурализмом.

Пражскую школу обычно характеризуют как структурную и функциональную лингвистику. Именно эти две особенности отчетливо противопоставляют ее предшествующему языкознанию XIX в. Переломный период в науке о языке, наметившийся к началу нашего века, вызвал у многих языковедов стремление выработать новую точку зрения на язык и найти новые методы анализа. Противопоставление младограмматическим тенденциям имело и чисто чешские особенности. В богемистике господствовала школа Яна Гебауэра, которая выдвигала на первый план сбор и систематизацию фактов чешского языка для исторической грамматики и словаря. Общими принципами этой школы были фанатический культ изолированных фактов, попытки избегать обобщений и гипотез, уклонение от разработки вопросов общего языкознания. Все это должно было вызвать радикальную реакцию, благодаря которой Прага стала центром лингвистической теоретической мысли.

В Матезиус нарисовал широкую картину постепенного нарастания оппозиции доктринам языкознания XIX в.*

К началу XX в. в языкознании создались предпосылки для принятия новых плодотворных идей. Надежную базу нового этапа языковедческих исследований составили труды И. Бодуэна де Куртенэ и Ф. де Соссюра. В творчестве Бодуэна выдающуюся роль играет понятие функции. Он показал, что функция звука не тождественна с его физиологическим характером и сформулировал понятие фонемы. Соссюр ввел две важные идеи: различение диахронической и синхронической точек зрения на язык и установление взаимосвязей между элементами, образующими систему языка. Эти три принципа стали опорными пунктами новой лингвистики.

Матезиус отмечает, что русские языковеды к тому времени были неплохо подготовлены к восприятию нового. Не случайно на Первом международном конгрессе лингвистов в Гааге в 1928 г. группа молодых русских языковедов — Р. О. Якобсон, С. О. Карцевский и Н. С. Трубецкой — предложила тезисы, в которых совершенно самостоятельно развивалась теория функциональной звуковой системы. Эти тезисы были приняты Гаагским конгрессом в качестве программы исследований. Для обозначения новой области языкознания был введен новый термин «фонология». В 1929 г. на первом съезде славистов были приняты «Тезисы пражского лингвистического кружка», которые отражали единые для пражцев взгляды на сущность языка и программу лингвистических исследований. Центральным разделом лингвистики в 20-е—30-е г. становится фонология. На звуковой стороне языка проверяется плодотворность и гибкость новой точки зрения. Распространяя приемы анализа, развитые в фонологии, на другие стороны языка, пражцы делают попытку создать структурную грамматику и синтаксис. Новаторский подход также был применен к изучению литературного языка и культуры речи. Большое признание получила и разработка проблем структурной типологии языка, изучение «языковых союзов», стилей и др.

§ 2. Основные тезисы пражской лингвистики

При рассмотрении тезисов Пражской школы целесообразно сравнить их с концепцией Ф. де Соссюра. Это помогает оценить прогресс в общетеоретических представлениях о языке. Принято считать, что позиция пражцев в целом отражает более компромиссную линию в трактовке основных дихотомий Соссюра, что она свободна от некоторых категорических противопоставлений, введенных в «Курсе общей лингвистики». Остановимся на трех важнейших положениях: трактовке синхронии и диахронии, проблеме языка и речи и понятии функции.

В борьбе с положениями младограмматиков пражцы опирались на тезис Соссюра о важности синхронной точки зрения на язык. Только при разграничении синхронии и диахронии можно установить системность существующих в языке элементов. В этом от-

ношении они ссылались также на Бодуэна де Куртенэ, который настаивал на правомерности синхронного способа рассмотрения языка. Отдельные представители Пражской школы еще до ее оформления высказывали аналогичные взгляды (Т. Г. Масарик, А. Мартн, В. Матезиус). Однако пражцы отвергали утверждение о непреодолимости преград между синхронным и диахронным анализом. В «Тезисах ПЛК» говорится о том, что об изменениях в языке нельзя судить без учета системы, затронутой этими изменениями. В то же время пражцы считали невозможным исключить понятие эволюции из синхронного описания. При конкретном синхронном описании языка пражские лингвисты обращали внимание на архаические элементы, продуктивные и непродуктивные формы, которые можно расценивать как факты диахронических явлений. Был выдвинут тезис о системном характере, который присущ не только синхронии, но и диахронии. Так, Б. Трнка полемизировал с Соссюром, который элиминирует время из синхронического исследования. Синхронный метод, считал Трнка, можно применять и тогда, когда сравнивают лингвистические системы, представляющие последовательные стадии языка или родственных языков.

Следует отметить, что обсуждение вопроса о синхронии и диахронии носило в то время преимущественно умозрительный характер. Возможно, что положение Соссюра о несводимости друг к другу предмета синхронической и диахронической лингвистики не было до конца понято. Выше было показано, что Соссюр признавал сложность языковых явлений, которые в онтологическом плане допускают двойственное рассмотрение — в синхроническом и диахроническом аспектах одновременно.

Таким образом, если разграничивать методический и онтологический аспекты этой проблемы, то по существу мы не найдем расхождений во взглядах между Женевской и Пражской школами. Постулат о распространении понятия системности на факты диахронического порядка в принципе можно было бы принять при условии, что понятию системы придется строгий смысл. Аналогичные соображения мы найдем и в «Курсе общей лингвистики» с теми, однако, оговорками, что сравнение различных синхронных срезов языка на современном уровне лингвистических знаний едва ли осуществимо.

Своеобразная компромиссность характеризует и интерпретацию пражцами противоположе-

ния язык — речь. Пражцы не склонны были подчеркивать автономность языка. Так, И. М. Коржинек считал, что соотношение между языком и речью представляет собой просто отношение между научным анализом, абстракцией, классификацией, с одной стороны, и некоторыми явлениями действительности как объектом этого анализа — с другой. Речь предстает как единственная непосредственная данность. В. Матезиус указывал на естественный порядок исследования: движение от речи как непосредственно данного к языку как чему-то, что мы може познать лишь косвенным образом при помощи системного и абстрагирующего научного анализа. Едва ли можно встать на точку зрения языка сразу, минуя факты речи.

Как видно, при чисто умозрительном обсуждении термины «язык» и «речь» переносились у пражцев в область методологии. И здесь мы наблюдаем полное соответствие требованию Соссюра признать конечной целью лингвистического анализа описание явлений языка, которые должны быть извлечены из речи. Вопрос же о разделении явлений языка и речи в самой онтологической картине по большей части не рассматривался представителями Пражской школы. Как исключение нужно отметить, что Н. С. Трубецкому удалось творчески развить дихотомию Соссюра, которая послужила для него основанием для разграничения двух самостоятельных разделов в науке о звуках — фонетики и фонологии (ср., соответственно, речь и язык).

В концепции Пражской лингвистики центральное место занимает понятие функции. Оно пронизывает почти все выступления и работы пражцев. Язык рассматривался прежде всего как функциональная система, служащая целям выражения мысли, а также целям общения. Коммуникативная цель и назначение были определяющими при подходе к фактам языка. Требование анализировать все свойства языка с учетом задач, для выполнения которых эти свойства предназначены, выглядело как смелое новшество. В период господства исторического языкознания идеи целенаправленности в языке вызывали пренебрежение. Теперь же целевой аспект языка — рассмотрение отношений «средство — цель» — выдвигается на первый план. Первые шаги в этом направлении были сделаны в отношении артикуляции звуков и их акустических признаков. Было показано, что звуки выполняют несколько различных функций в языке (см. ниже). Это позволило перейти от накопления описания звуков речи по их физическим приз-

накам к анализу отношений, в которых звуки рассматриваются с точки зрения функции, выполняемой ими в системе. Затем анализ отношений был распространен на морфологию, позволил вскрыть ее внутреннюю логику и упростил представления о грамматической системе.

Термин «функция» допускает определение в математическом смысле как выражение строгой зависимости. Такое понимание не быо свойственно пражцам. С этим термином они связывали более широкое представление о назначении языка как системы, о его связи со всей деятельностью человеческого общества. Анализ целей, которым служит язык приводит к заключению о разных функциях языка. Важное место в этом плане занимала психологическая теория К. Бюлера о трех аспектах речевого выражения — экспрессивном, апеллятивном и коммуникативном. В соответствии с этим пражцы условно выделяли социальную функцию речевой деятельности (связь с другими людьми) и экспрессивную — функцию выражения безотносительно к слушателю. Социальная функция допускает расчленение на функцию общения (говорящий направляет внимание на передачу определенного содержания) и «поэтическую (внимание направлено на форму сообщения). Работы по функциональному анализу речи представляют интерес с точки зрения стилистики, а также изучения литературных языков и социальных диалектов.

В связи с широким представлением о функции в Пражской лингвистике закрепилось более общее воззрение на системные взаимосвязи в языке по сравнению с тем, что предлагал Соссюр. Общее понятие функционального отношения по существу перекрывает дихотомии внешней и внутренней лингвистики, а также синтагматики и парадигматики. В целом общефункциональный подход к языку коррелирует с рассмотрением его в семиотическом аспекте. Совершенно особое место в трактовке функции занимает работа Н. С. Трубецкого «Основы фонологии». Творчески развивая основные соссюровские противоположения, Трубецкой построил проекцию понятия функции на звуки, выделил в комплексе систем языка фонологическую подсистему, конкретно определив функции ее элементов.

В целом Пражская школа имеет безусловные заслуги перед лингвистикой именно в пропаганде функциональных представлений о языке. Делая попытки применить понятие функции к разным сторонам языковых явлений, пражцы достигли значительных результатов в изучении фонологии.

После Первого конгресса лингвистов за фонологией было признано право на существование. Однако плодотворность ее методов была ясно далеко не всем языковедам. Представители новой лингвистической школы развернули активную исследовательскую работу в области фонологии. Наиболее важными в этом отношении были работы Н. С. Трубецкого Р. О. Якобсона. В. Матезиуса. Б. Трнки и Й. Вахека. При анализе фонологической системы возникают две частные проблемы. Во-первых, необходимо установить, каковы фонологические элементы данной системы и каковы взаимоотношения между ними, а во-вторых — каковы возможные комбинации элементов в пределах системы. исключительное значение для решения этих проблем имела работа Трубецкого «Grundzüge der Phonologie», изданная в 1939 г. (в русском переводе «Основы фонологии» изданы в 1960 г.). Это капитальное исследование представляет собой плод десятилетней работы ее автора. Оно содержит фонологическую характеристику около 200 различных языков. Взамен декларативных утверждений о системности языка, Трубецкой наглядно продемонстрировал плодотворность применения принципа взаимообусловленности звуков и значений (ср. тезис о двустороннем языковом знаке у Соссюра). Анализ фактов разных языков доказывает, что материальные признаки фонологических элементов менее существенны, чем их взаимосвязи внутри системы. Самостоятельность фонемы целиком зависит от системы противопоставлений в языке. К фонемам можно прийти исходя из системы, но не обратно. Книга Трубецкого подводит итог теоретической деятельности всего Пражского лингвистического кружка. Включение понятия фонемы в науку о языке стало поворотным пунктом в ее развитии и повлияло не только на способ исследования фонетических проблем, но и на всю лингвистическую методологию.

Фонетика и фонология

В основании концепции Трубецкого лежит противоположение фонетики как науки о звуках в речевом потоке и фонологии как науки о звуках в языке. Принимая противоположение langue и parole, сформулированное Соссюром, Трубецкой разграничивает речевой

акт, или речь, и язык. Речевой акт всегда конкретен, приурочен к определенному месту и времени. Он предполагает наличие «отправителя», «получателя» и предмета, о котором идет речь. Все эти три элемента меняются от одного речевого акта к другому. Кроме того, речевой акт предполагает, что собеседники владеют одним и тем же языком. В противоположность однократному характеру речевого акта, язык представляет собой нечто общее и постоянное. С другой стороны, однако, язык существует в сознании всех членов данной языковой общности и лежит в основе бесконечного числа конкретных речевых актов. Таким образом речь и язык предполагают друг друга и могут рассматриваться как две взаимосвязанные стороны одного и того же явления — языковой деятельности.

Весьма показательно, как интерпретирует Трубецкой положение Соссюра об означающем и означаемом. Он переносит взаимосвязь означающего и означаемого в языковую деятельность и пытается разграничить эти соотносительные величины как в речи, так и в языке. Означаемое в речи — смысл конкретного сообщения как целого. Означаемыми в языке являются абстрактные правила: синтаксические, морфологические, лексические и фразеологические. Так, значения слов, по Трубецкому, поскольку они даны в языке, являются лишь абстрактными правилами, понятийными схемами, с которыми связаны те конкретные значения. Которые всплывают в речи.

Означающее в речи — это конкретный звуковой поток, физическое явление, воспринимаемое на слух. Но что является означающим в языке? Если по определению означаемым в языке являются те правила, согласно которым вся область значений членится на составные части, упорядоченные соответствующим образом, то означающим в нем могут быть только такие правила, согласно которым упорядочивается звуковая сторона речевого акта.

Означаемое в языке состоит из конечного числа единиц в противоположность означаемым в речи; число различных конкретных представлений и мыслей, которые могут быть обозначены в речевых актах, бесконечно. «Владение» языком как раз в том и состоит, что с помощью ограниченного числа семантических и грамматических средств, представляемых в наше распоряжение языком, мы выражаем все конкретные представления и мысли. Точно такое же отношение между языком и речью имеет место и в сфере означающего. Артикуляторные движения и

соответствующие им звучания, возникающие в речи, до бесконечности многообразны, а звуковые нормы, из которых складываются единицы означающего, конечны, исчислимы, количественно ограничены.

Эти мысли Трубецкого о сложности означаемых и означающих в языке и речи остались незамеченными, по-видимому, в силу того, что главное внимание привлекла его фонологическая теория. Между тем такое расширенное понимание означающего, когда оно не сводится только к описанию в терминах звуков как одноплановых единиц, представляется весьма перспективным. Можно наблюдать развитие этих идей в учении дескриптивистов об иерархичности единиц плана выражения.

Показательно, что Трубецкой исходил из понимания языка как системы, представленной множеством систем. Грамматические категории образуют грамматическую систему, семантические категории — различного рода семантические системы. Все системы вполне уравновешены, так что их части поддерживают друг друга, восполняют друг друга, связаны друг с другом. Это дает возможность связать бесконечное многообразие представлений и мыслей, всплывающих в речи, с элементами системы языка.

Звуковой поток речи представляет собой непрерывную, на первый взгляд неупорядоченную последовательность переходящих дрвг в друга звучаний. В противоположность этому, единицы означающего в языке образуют упорядоченную систему. И лишь благодаря тому, что отдельные моменты звукового потока, проявляющиеся в речевом акте, могут быть соотнесены с отдельными членами этой системы, в звуковой поток вносится порядок.

Различные аспекты языкового процесса настолько разнородны, что их исследование должно быть предметом ряда частных наук. Очевидно, аспекты означаемого и означающего должны быть подведомственны разным дисциплинам. «Учение о звуках» уже с давних пор являлось особой частью языкознания, строго отграниченной от «учения о значении». Трубецкой идет дальше в этом направлении. Поскольку означающее в языке представляет собой нечто совершенно иное по сравнению с означающим в речи, целесообразно вместо одной дисциплины иметь две «науки о звуках», одна из которых ориентировалась бы на речь, а другая — на язык. Соответственно различиям в объекте обе науки должны применять различные методы; учение

о звуках речи, имеющее дело с конкретными физическими явлениями, должно пользоваться методами естественных наук, а учение о звуках языка, в противоположность этому, — чисто лингвистическими методами. Учение о звуках речи Трубецкой называет фонетикой, а учение о звуках языка — фонологией.

Различие между этими двумя науками Трубецкой понимал глубоко. Единственной задачей фонетики является ответ на вопрос: «Как произносится тот или другой звук?» Ответить на этот вопрос можно, лишь точно указав, как звучит тот или иной звук и каким образом, то есть, благодаря какой работе органов речи достигается этот акустический эффект. Естественнонаучная установка является для фонетики безусловно необходимой. Особенно характерно для фонетики полное исключение какого бы то ни было отношения исследуемых звуковых комплексов к значению. Фонетику можно определить как науку о материальной стороне (звуков) человеческой речи.

Означающее в языке состоит из определенного числа элементов, сущность которых заключается в том, что они отличаются друг от друга. Каждое слово должно чем-то отличаться от всех прочих слов того же языка. Однако язык знает лишь ограниченное число таких различительных средств, а так как это число значительно меньше числа слов, то слова по необходимости состоят из комбинаций различительных элементов («примет»). При этом допустимы не все мыслимые комбинации различительных элементов. В каждом языке комбинации подчиняются определенным правилам. Фонология должна исследовать, какие звуковые различия в данном языке связаны со смысловыми различиями, каковы соотношения различительных элементов и по каким правилам они сочетаются друг с другом в слова. Ясно, что эти задачи не могут быть решены с помощью естественнонаучных методов. Фонология должна применять скорее те же методы, какие используются при изучении грамматической системы.

Настаивая на строгом разграничении фонетики и фонологии, Н. С. Трубецкой, разумеется, показывал, что обе науки должны пользоваться результатами друг друга. Начало всякого фонологического описания состоит в выявлении смыслоразличительных звуковых противоположений, которые имеют место в данном языке. Фонетическое описание языка должно быть принято в качестве исходного пункта и материальной базы. Что же касается

следующих, более высоких ступеней фонологического описания — систематики и комбинаторики, — то они уже совершенно не зависят от фонетики.

Учение о смыслоразличении

Большим достижением Трубецкого было выделение нескольких функций звука. Трубецкой подчеркивал заслуги К. Бюлера, который показал, что каждое языковое выражение имеет три аспекта в соответствии с тем, что человеческая речь предполагает наличие говорящего, слушателя и определенного предмета речи: экспрессивный аспект, или характеристика говорящего, апеллятивный аспект, или обращение к слушателю и экспликативный аспект, или сообщение о предмете речи. Схема Бюлера сохраняет свое значение и для звуковой стороны языка. Любое акустическое впечатление мы разлагаем на составные части с точки зрения этих стрех сторон. Мы проецируем различные качества воспринимаемого звука на три разные плоскости: выражения, обращения и сообщения.

Должна ли фонология исследовать все три плана? В первую очередь фонологии принадлежит план сообщения (экспликативная фонология, или фонология слова). Содержание воспринимаемого предложения может быть понято только при условии, если слова, из которых оно состоит, относятся к лексическим или грамматическим элементам языка, а означающие этих элементов состоят из фонологических единиц. Трубецкой полагал, что помимо этого следует выделить еще две отрасли фонологии, одна из которых занималась бы экспрессивными, а другая — апеллятивными средствами. Важно, что качества звука в плане экспликативном могут рассматриваться совершенно независимо от остальных его качеств.

Однако не все признаки звука, лежащие в плане сообщения, выполняют одинаковую функцию. В этой области Трубецкой различает три функции, все они служат для выражения интеллектуального смысла в предложении. Одни признаки выполняют вершинообразующую функцию, или кульминативную: они указывают, какое количество единиц (слов, словосочетаний) содержится в данном предложении; сюда относится, например, главное ударение в словах немецкого языка. Другие признаки звука выполняют разграничительную функцию, или

делимитативную; они указывают границу между двумя единицами (словами, морфемами, устойчивыми словосочетаниями); сюда относится, например, сильный приступ в начальном гласном в немецком языке. Третьи признаки звука выполняют смыслоразличительную функцию, или дистинктивную, способствуя различению значащих единиц; ср., например, в русском тот : кот : кит и т.д.

Любая единица языка должна содержать звуковые признаки со смыслоразличительной функцией, иначе ее нельзя будет отличить от других единиц. Напротив, признаки звука, наделенные кульминативной и делимитативной функциями, не являются абсолютно необходимыми. Существуют предложения, в которых нет пограничных сигналов между словами, и многие слова в составе целого не имеют специальных кульминативных образований. Таким образом,среди трех функций смыслоразличительная является самой важной.

Учение о смыслоразличении составляет ядро фонологической концепции Трубецкого. Он вводит два основных понятия: фонологическая (смыслоразличительная) оппозиция и фонологическая (смыслоразличительная) единица, из которых выводится понятие фонемы и варианта фонемы.

Понятие различия предполагает понятие противоположения, или оппозиции. Две вещи могут отличаться друг от друга лишь постольку, поскольку они противопоставлены друг другу. Следовательно, признак звука может приобрести смыслоразличительную функцию, если он противопоставлен другому признаку, иными словами, если он является членом звуковой оппозиции. Звуковые противоположения, которые могут дифференцировать значения двух слов данного языка, называются фонологическими, или смыслоразличительными. Наоборот, звуковые противоположения, которые не обладают этой способностью, определяются как фонологически несущественные, или несмыслоразличительные. Примеры смыслоразличительных противоположений: в англ. | ai | : | ei |, line ‘линия’ : lane ‘дорожка’; в нем. | o: | : | i: |, so ‘так’ : sie ‘они’; во франц. | e | : | ɛ |, thé ‘чай’ : taie ‘наволочка’. Но противоположение r переднеязычного увулярному не является смыслоразличительным в немецком языке, поскольку нет ни одной пары слов, которая различалась бы этими

звуками. В русском языке | e | и | ɛ | также не образуют смыслоразличительной оппозиции.

Важным уточнением к разграничению типов оппозиций является положение Трубецкого о двух отношениях, которые могут связывать звуки. Звуки могут быть взаимозаменимыми и взаимоисключающими. Взаимозаменимыми называются такие звуки, которые в данном языке могут находиться в одинаковом звуковом окружении (см. примеры выше). Наоборот, взаимоисключающие звуки никогда не встречаются в одном и том же звуковом окружении, ср. в рус. | e | : | ɛ | (| e | в положении после мягких согласных, | ɛ | — после твердых и в начале слова), в немецком так называемые «ich-Laut» и «ach-Laut» (первый не встречается только после u, o, a, второй встречается только после этих гласных, например, dich ‘тебя’ doch ‘однако’).

Из сказанного следует, что взаимоисключающие звуки, как правило, не образуют смыслоразличительных оппозиций, так как они никогда не встречаются в одном и том же окружении. Так, противоположение| e | : | ɛ | в русском языке всегда сопровождается противоположением предшествующих согласных и таким образом не может различать два слова в качестве единственного дифференцирующего средства.

Что касается взаимозаменимых звуков, то они могут образовывать как смыслоразличительные, так и несмыслоразличительные оппозиции. Все зависит исключительно от функции, которую они выполняют в данном языке. Так, в немецком языке, как и в других европейских языках, звуки r и l взаимозаменимы и вместе с тем являются членами смыслоразличительной оппозиции, ср. такие пары слов: Rand ‘край’ : Land ‘страна’, führen ‘вести’ : fühlen ‘щупать’. В противоположность этому в японском языке звуки r и l взаимозаменимы, но не способны быть членами смыслоразличительной оппозиции: в любом слове звук r можно заменить звуком l и наоборот, значение слова от этого никак не изменится.

Трубецкой выделил по существу три основных типа отношений между звуками: а) взаимоисключающее, б) невзаимоисключающее, смыслоразличительное и в) невзаимоисключающее, несмыслоразличительное. К этим типам восходят модели дистрибуции звуков и любых других элементов языка, которые впоследствии легли в основу дистрибутивного анализа (см. ниже).

Понятие смыслоразличительной единицы Трубецкой вы-

водит из смыслоразличительной оппозиции: каждый член такой оппозиции называется смыслоразличительной единицей*. Смыслоразличительные, дистинктивные единицы могут быть весьма различными по объему. Такие слова, как мол и мал, различаются только гласным, паре трапеция и тренажер различие распространяется на все слово кроме первых двух звуков, наконец в паре муж и бор оба слова от начала до конца различны. Таким образом, смыслоразличительные единицы могут быть более крупными и менее крупными, и их можно классифицировать по их относительной величине.

Существуют смыслоразличительные единицы, которые можно разложить на ряд следующих друг за другом во времени более мелких различительных единиц. Например, | л’у | в молю распадается на | л’ | и | у |, что следует из противоположений молю : моли. Но такую единицу, как | л’ | уже нельзя себе представить в виде следующих друг за другом еще более кратких различительных единиц*.

Смыслоразличительные единицы, которые с точки зрения данного языка невозможно разложить на более краткие следующие друг за другом фонологические единицы, называются фонемами. Следовательно, фонема — это кратчайшая смыслоразличительная единица языка. Каждое слово в плане означающего можно разложить на фонемы, представить как определенный ряд фонем. Так,

нельзя представить себе фонемы в виде кирпичиков, из которых складываются отдельные слова. Дело обстоит как раз наоборот: любое слово представляет собой целостность, структуру и воспринимается слушателями как структура подобно тому как мы узнаем на улице знакомых по их общему облику. Опознавание структур предполагает, однако, их различие, а это возможно лишь в том случае, если отдельные структуры отличаются друг от друга известными признаками. Фонемы как раз и являются различительными признаками словесных структур. Ряд фонем, составляющий целое, присущ лишь данному единичному слову, но каждая отдельная фонема этого ряда встречается в качестве различительного признака также в других словах. В каждом языке число фонем гораздо меньше числа слов, так что отдельные слова представляют собой лишь комбинацию фонем, встречающихся в других словах. Это нисколько не противоречит структурному характеру слова. Каждое слово как структура всегда представляет собой нечто большее, чем сумму его членов (= фонем), а именно такую целостность, которая спаивает фонемный ряд, и дает слову индивидуальность.

О правилах идентификации фонем

После изложения своей фонологической теории Трубецкой помещает специальный раздел о правилах выделения фонем. Он не включал эти правила в теорию и рассматривал их как практические процедуры, полезные при описании системы фонем того или иного языка. В методическом отношении правила Трубецкого имеют фундаментальное значение, в частности позднее они были взяты на вооружение американскими дескриптивистами и превращены в универсальные технические приемы анализа языковых явлений на всех ступенях описания, от фонологии до синтаксических уровней.

С помощью каких правил можно отличить фонему от фонетических вариантов, с одной стороны, и от сочетания фонем — с другой? При каких условиях два звука следует рассматривать как реализацию двух разных фонем, а при каких условиях их нужно рассматривать как два фонетических варианта одной фонемы? Трубецкой предлагает приведенные ниже правила.

Правило первое. Если в одном и том же языке два звука

встречаются в одной и той же позиции и могут замещать друг друга, не меняя при этом значения слова, то такие звуки являются факультативными вариантами одной фонемы, например в рус. конечно : конечно, булочная : булошная.

С точки зрения экспликативной фонологии вариант является чисто отрицательным понятием: два звука относятся друг к другу как варианты, если они не могут дифференцировать интеллектуальных значений. Все факультативные варианты обязаны своим существованием тому обстоятельству, что только часть артикуляторных признаков любого звука обладает смыслоразличительными свойствами. Прочие артикуляторные признаки звука в этом отношении «свободны: они могут варьировать от случая к случаю.

Правило второе. Если два звука встречаются в одной и той же позиции и не могут при этом заменить друг друга без того чтобы не изменить значение слова или не исказить его до неузнаваемости, то эти звуки являются реализациями двух разных фонем.

Такое отношение наблюдается, например, между немецкими | i | и | a |; в слове Lippe ‘губа’ замена | i | звуком | a | влечет за собой изменение смысла (Lappe ‘тряпка’). В русском языке звуки | ä | и | ö | встречаются только между двумя мягкими согласными. Так как замена одного звука другим меняет смысл (тятя : тетя), то эти звуки определяются как реализация разных фонем.

Правило третье. Если два акустически (или артикуляторно) родственных звука никогда не встречаются в одной и той же позиции, то они являются комбинаторными вариантами одной и той же фонемы.

Здесь приходится учитывать признак фонетического сходства звуков, который сам по себе может пониматься по-разному и довольно в широких пределах. В связи с этим Трубецкой отдельно рассматривает различные ситуации. Например, в данном языке имеется целый ряд звуков, которые возможны только в определенном положении в слове, и другой ряд звуков, которые в этом положении невозможны. Так, русские | ö | и | ä | возможны только между двумя палатализованными согласными, тогда как | о | и | а | в этом положении никогда не встречаются. В таком случае каждый звук первого ряда и наиболее родственный ему акустически звук второго ряда относятся друг к другу как комбинаторные варианты. В нашем примере | ö | ближе к | о |, чем к | а | (оба они гласные лабиализованные сред-

него подъема), с другой стороны, | ä | (открытый нелаокализованный[26] гласный) ближе к | а |, чем к | о |. Таким образом, | ö | и | о | определяются как комбинаторные варианты фонемы | О |, | ä | и| а | как комбинаторные варианты фонемы | А |*.

Предложенные Трубецким правила позволяют идентифицировать фонемы в парадигматическом плане, т. е. отграничивать фонемы друг от друга и различать варианты, принадлежащие разным фонемам.

Эти правила отражают три возможных типа отношений между элементами системы. Позднее они получили широкую известность как дистрибутивные отношения свободного варьирования, контрастной дистрибуции и дополнительной дистрибуции.

Другая группа правил была предложена Трубецким для разграничения отдельной фонемы и сочетания фонем. По-видимому, предстоит еще изучение комбинаторных свойств фонем в разных языках, чтобы показать действие ограничений в их сочетаемости друг с другом.

Теория оппозиций

Понятие смыслоразличительной и несмыслоразличительной оппозиций привело Трубецкого к определению фонемы. Применяя правила идентификации фонем, можно установить полный состав системы фонем для данного языка. Система фонем может служить объектом самостоятельного рассмотрения, в частности она может изучаться со стороны своей структуры. При этом условии можно определить фонологическое содержание каждой фонемы. Под фонологическим содержанием фонемы Трубецкой понимает совокупность всех ее существенных признаков, то есть общих для всех вариантов фонемы и отличающих ее от других фонем данного языка. Определение фонологического содержания фонемы предполагает включение ее в систему фонологических оппозиций данного языка. Содержание фонемы зависит от того, какое место она занимает в данной системе, то есть в конечном счете от того, какие другие фонемы ей противопоставлены.

Трубецкой строит логическую классификацию смыслоразличительных оппозиций. Он подчеркивает, что введенные им понятия имеют решающее значение не только для фонологических оппозиций, но и для любой другой системы оппозиций. Для общей теории оппозиций и структуры системы исключительное значение имеет классификация оппозиций по их отношению к системе в целом. С этой точки зрения различаются оппозиции одномерные и многомерные, изолированные и пропорциональные.

Фонемный состав языка по существу является лишь коррелятом системы фонологических оппозиций. Никогда не следует забывать, что в фонологии основная роль принадлежит не фонемам, а смыслоразличительным оппозициям. Любая фонема обладает определенным фонологическим содержанием лишь постольку, поскольку система оппозиций обнаруживает определенный порядок и структуру.

Трубецкой вводит общее понятие оппозиции. Противоположение (оппозиция) предполагает не только признаки, которыми отличаются друг от друга члены оппозиции, но и признаки, которые являются общими для обоих членов оппозиции. Такие признаки составляют «базу сравнения». Две вещи, не имеющие ничего общего, не обладающие ни одним общим признаком, никак не могут быть противопоставлены друг другу.

В фонологической системе оппозиций следует различать два вида оппозиций: одномерные и многомерные. В одномерных оппозициях основание для сравнения, т. е. совокупность признаков, которыми в равной мере обладают оба члена оппозиции, присуще только им и не присуще никакому другому члену той же системы. В противоположность этому в многомерных оппозициях основание сравнения не ограничивается только членами данной оппозиции, а распространяется также на другие члены той же системы. Примеры из латинского алфавита иллюстрируют различие этих типов оппозиций. Противоположение букв E и F в нем одномерно, поскольку общие признаки этих двух букв (вертикальный стержень и два горизонтальных направленных вправо штриха, один из которых укреплен на верхнем конце стержня, а другой посредине его не повторяются и в одной другой букве латинского алфавита. Напротив, противоположение букв P и R является многомерным, так как совокупность черт, общих двум буквам (направленная вправо петелька в верх-

нем конце вертикального стержня), помимо этих двух букв, имеется еще в букве B.

Какую бы фонологическую оппозицию мы ни взяли, всегда можно определить ее либо как одномерную, либо как многомерную. Так, в немецком языке оппозиция | t | : | d | одномерна, оба члена ее являются единственными дентальными смычными в фонологической системе немецкого языка. Наоборот, оппозиция | d | : | b | многомерна, поскольку общий признак (образование слабой смычки) повторяется в | g |.

Не менее существенно и различение пропорциональных и изолированных оппозиций. Если отношение между членами оппозиции тождественно отношению между членами какой-нибудь другой оппозиции в рамках той же системы, то такая оппозиция называется пропорциональной. Так, оппозиция | p | : | b | в русском и немецком языках пропорциональна, поскольку отношение между ее членами тождественно отношению между | t | и | d | или между | k | и | g |. Наоборот, отношение | p | : | g | не повторяется ни в одной другой паре фонем, они образуют изолированную оппозицию.

Благодаря различным типам оппозиций достигается внутренняя упорядоченность или структурность фонемного состава как системы фонологических оппозиций. Все пропорциональные оппозиции с одинаковыми отношениями между их членами можно объединить в уравнении (пропорции, например, рус. | b | : | d | = | p | : | t | = | m | : | n |; нем. | u | : | o | = | ü | : | ö | = | i | : | e |. Если одна фонема участвует в двух (или более) пропорциональных оппозициях, то пропорции образуют пересечения. Например, русские фонемы укладываются в такую схему:

Две пропорциональные оппозиции, пересекаясь друг с другом, образуют фигуру в двух измерениях (четырехугольник). Перекрещивание трех оппозиций можно изобразить в виде фигуры с темя измерениями (куба). Такая схема охватывает смычные согласные, твердые и мягкие, в русском языке:

100

Порядок, который достигается расчленением фонем на параллельные ряды, существует не только на бумаге и не является делом одной лишь графики. Напротив, он соответствует фонологической реальности. Благодаря тому, что определенные отношения между двумя фонемами реализуются в ряде пропорциональных оппозиций, они приобретают способность мыслиться и квалифицироваться фонологически даже независимо от отдельных фонем. Это приводит к тому, что определенные признаки той или иной фонемы распознаются особенно ясно и фонема легко разлагается на свои фонологические признаки.

Трубецкой вводит и другую классификацию оппозиций по отношению между членами оппозиции. В случае, когда фонологические оппозиции подразделяются на типы безотносительно к системе фонем в целом, основанием для классификации служат чисто логические отношения между членами оппозиции. Такая классификация не имеет значения для внешней структуры фонемного состава; однако она приобретает большое значение при рассмотрении функционирования системы фонем.

Широкое признание получило подразделение оппозиций на три типа: привативные, градуальные и эквиполентные.

а) Привативными Трубецкой называет оппозиции, один член которых характеризуется наличием, а другой — отсутствием признака, например «звонкий — незвонкий», «назализованный — неназализованный» и т.д. Член оппозиции, который характеризуется наличием признака, называется «маркированным», член оппозиции, у которого признак отсутствует — «немаркированным».

б) Градуальными (или ступенчатыми) называются оппозиции, члены которых характеризуются различной степенью одного и того же признака, например, оппо-

101

зиция между двумя различными степенями раствора у гласных (ср. нем | u | : | o |, | ü | : | ö |, | i | : | e |) или между различными ступенями высоты тона. Градуальные оппозиции сравнительно редки и не столь важны, как привативные.

в) Эквиполентными (или равнозначными) называются такие оппозиции, оба члена которых логически равноправны, т. е. не являются ни двумя ступенями какого-либо признака, ни утверждением или отрицанием признака. Таковы, например, немецкие | p | : | t |, | f | : | k | и т.д. Эквиполентные оппозиции самые частые в любом языке.

Третий вид классификации оппозиций связан с объемом их смыслоразличительной силы или действенности в различных позициях. Под функционированием фонологической системы Трубецкой понимает допустимую для данного языка сочетаемость фонем, а также условия фонологической действенности различных оппозиций.

До сих пор говорилось о фонемах, фонологических оппозициях, системах оппозиций в отвлечении от фактического распределения фонологических единиц при образовании слов и их форм. Между тем роль отдельных оппозиций в любом языке весьма различна и зависит от объема различительной силы, которой они обладают во всех положениях. Оппозиции делятся с этой точки зрения на постоянные и нейтрализуемые. В датском языке, например, | æ | и | e | возможны во всех мыслимых положениях: они образуют постоянную фонологическую оппозицию, члены которой являются самостоятельными фонемами. Но во французском языке | e | и | ɛ | возможны лишь в открытом исходе слова (les : lait); во всех прочих положениях наличие | e | или | ɛ | механически регулируется правилом: в закрытом слоге — | ɛ |, в открытом — | e |. Следовательно, данные гласные надо определять как две фонемы лишь в открытом исходе слова, во всех остальных положениях их следует рассматривать как комбинаторные варианты одной фонемы. Это значит, что во французском языке фонологическое противоположение в известных позициях нейтрализуется.

Положения, при которых возникает нейтрализация, Трубецкой называет позициями нейтрализации. Положения же, при которых оппозиция сохраняет свою значимость, называются позициями релевантности.

102

Психологическое различие между постоянными и нейтрализуемыми оппозициями весьма значительно. Постоянные фонологические противоположения воспринимаются даже фонетически ненатренированными носителями языка, а члены таких противоположений рассматриваются как две разные «звуковые индивидуальности». Что касается нейтрализуемых фонологических противоположений, то восприятие их оказывается неровным: оба члена таких оппозиций отчетливо различаются в релевантных позициях, но в позициях нейтрализации зачастую трудно сказать, какой член оппозиции произнесен или воспринят. Различие между этими видами оппозиций имеет исключительно большое значение для функционирования фонологических систем, являясь одним из краеугольных камней в теории этих систем. Трубецкой подробно рассматривает позиции нейтрализации, в которых наблюдаются различные фонетические изменения фонем.

Большое место в «Основах фонологии» уделяется анализу фонологических систем различных языков, описанию структуры оппозиций в отдельных разрядах гласных и согласных (См. главу IV «Фонологическая систематика смыслоразличительных звуковых противоположений»). Отдельный раздел книги посвящен описанию типов нейтрализации, сочетанию фонем, фонологической статистике и учению о разграничительной (делимитативной) функции звука.

Фонологическое учение Трубецкого выдержало проверку временем. В нем содержались положения, которые получили дальнейшее развитие в различных областях фонологии, грамматики, синтаксиса и даже семантики. Р. Якобсон и его американские коллеги позднее разработали дихотомическую фонологию. На основании того, что Трубецкой показал определенную автономность дифференциальных признаков фонем, которая является следствием фонологической оппозиции, каждую фонологическую единицу можно описывать набором таких дифференциальных признаков. Например, фонему | t | на основе оппозиций

[27]

103

можно представить как пучок следующих дифференциальных признаков: «неназальность», «незвонкость», «непалатальность» и т.д. Была сделана попытка трактовать все типы оппозиций как бинарные привативные оппозиции. В отличие от Трубецкого, Р. Якобсон, Г. М. Фант и М. Халле рассматривают не артикуляторные, а акустические признаки фонем, которые можно фиксировать экспериментально. Им удалось постороить универсальную систему дифференциальных признаков (двенадцать бинарных признаков), которую они надеются применить к описанию системы фонем в разных языках*

Теория оппозиций Трубецкого представляет собой развитие и уточнение понятия отношения в системе, введенного Соссюром. Можно говорить, что Трубецкому удалось материализовать понятие отношения. Логические основы теории оппозиций сохраняют свое общелингвистическое значение до настоящего времени. Копенгагенская лингвистика, выдвинувшая различение нескольких типов отношений, по существу опиралась на классификацию оппозиция Трубецкого. Американские дескриптивисты ввели основные виды дистрибутивных отношений, которые продолжают предложенные Трубецким правила идентификации фонем и определение некоторых видов оппозиций. Еще позже, когда в структурной лингвистике возникает углубленный интерес к анализу семантических отношений, которые описываются в терминах элементарных сем, или дифференциальных семантических признаков, оппозиции Трубецкого начинают интерпретировать на основе математической теории множеств**.

§ 4. Грамматическое учение пражцев

«Классический период» деятельности пражской фонологической школы завершился систематическим изложением фонологической теории в «Основах фонологии» Н. С. Трубецкого. В течение этого периода пражцам не удалось соз-

104

дать законченную методологическую систему исследования высших планов языка. Однако большой интерес представляют попытки перенести систему понятий, разработанных первоначально на фонологическом материале, в область морфологии. В этом направлении работали Р. О. Якобсон, В. Скаличка, Б. Трнка и др.

следуя основному принципу функциональной лингвистики, определявшему анализ языка с точки зрения говорящего, пражцы выдвигали на первый план изучение функции языковых единиц. При описании исследуемого языка они стремились идти от функции к форме, а не наоборот. Наиболее важным вкладом в изучение грамматического строя языка явились работы, посвященные анализу семантического содержания категорий. Они основывались на последовательном приложении принципов противопоставления единиц, обнаруженных в фонологии, к анализу грамматических форм и морфем. Одной из первых попыток такого рода была работа Р. О. Якобсона «О русской глагольной системе»*. В русской грамматической литературе, начиная с А. Х. Востокова и кончая А. М. Пешковским и С. О. Карцевским, встречались наблюдения над тем фактом, что из двух соотносительных грамматических категорий одна является «неопределенной», «нулевой» относительно какого-то признака, в то время как другая категория осложнена дополнительным семантическим представлением. Ср., например, соотношение совершенного и несовершенного вида, настоящего и прошедшего времени, настоящего и будущего и др. В работе Якобсона эти наблюдения получили четкую формулировку и приобрели характер общей закономерности функционирования грамматической системы.

В основу грамматической системы Якобсон кладет понятие морфологической корреляции, подчиняющееся принципу неравноправности членов. Несколько видоизменяя «понятие неравноправности», данное Трубецким для фонологических корреляций, Якобсон утверждает, что общие значения соотносительных грамматических оппозиции можно толковать в терминах формальной логики. Тогда онид член

105

оппозиции, обладающий каким-либо признаком (А), является маркированным (сильным), а другой член оставляет этот признак невыраженным, т. е. включает в свое значение как обладание этим признаком, так и его отрицание (А/не- А). Второй член оппозиции называют немаркированным (слабым). Например, в парах форм дворник : дворничиха, учитель : учительница, секретарь : секретарша выражено противопоставление по признаку рода. При этом в словах дворничиха, учительница, секретарша выражено значение лица женского пола, охарактеризованного по профессии. Они представляют собой маркированные члены оппозиции. В противочленах дворник, учитель, секретарь этот признак остается невыраженным. Именно поэтому можно построить такие сочетания как дворник Иванов и дворник Иванова; моя мама учительница и моя мама учитель. Маркированный член оппозиции имеет более узкую сферу употребления, чем немаркированный. Во всех случаях, когда можно употребить маркированный член, употребляются и немаркированные члены, но обратное неверно. По характеристике Карцевского, совершенный вид указывает на доведение действия до качественного предела и является, таким образом, маркированным членом. Глагол несовершенного вида не выражает этого значения и определяется как немаркированный член оппозиции.

В грамматической категории числа сильным членом оппозиции является множественное число, ибо в нем явно выражена расчлененность или нерасчлененность. В зависимости от лексического наполнения словоформы единственного числа могут выражать единичность (дом), собирательность (зверье) или неделимость (молоко). Общее значение слабого члена оппозиции не должно отождествляться с наиболее частым значением формы (значением единичности). Общее значение выводится из противопоставления множественному числу и сводится к отсутствию «сигнализации о расчлененности». Обнаруженные в ряде грамматических категорий соотношения, по-видимому, имеет общую значимость: маркированный член обычно отражает внеязыковую реальность (ср. расчлененность десигната), а немаркированный, слабый член игнорирует внелингвистическую сущность; грамматическое значение его чисто реляционно, а внутри-

106

языковая значимость определяется местом члена оппозиции в системе.

Большое значение для структурного анализа грамматики имела постановка вопроса об общем значении грамматической формы (Gesamtbedeutung), которое может иметь разные вариативные реализации в частных значениях форм, обусловленных контекстом и ситуацией речи (см. выше отдельные значения форм единственного числа). Якобсон писал о том, что исследователь часто склонен рассматривать грамматические категории как обладающие своим собственным положительным значением. В действительности существуют общие значения соотносительных категорий, которые распределяются иначе: если одна категория возвещает о присутствии признака А, то другая не сообщает о присутствии А, ничего не говорит о том, присутствует А или нет. Эти соображения представляют собой дальнейшее развитие тезиса Соссюра о роли различий в языковой системе, о релятивности значимости, ее чисто отрицательном определении.

Анализ русских глагольных форм привел Якобсона к заключению о неравноправности членов грамматической оппозиции. Этот вывод подтверждает общий принцип асимметричности структуры языкового знака, открытый Карцевским*. Якобсону удалось представить различные типы оппозиций Трубецкого в виде эквиполентной оппозиции. Уже в «Основах фонологии» предусматривалось сведение привативной оппозиции, которая логически интерпретируется как отношение А : (А/не-А). за оппозициями, включающими беспризнаковые немаркированные члены, позднее закрепилось название «привативные морфологические оппозиции».

Якобсон предпринял попытку сведения сложных грамматических противопоставлений к бинарным оппозициям. В работе «Морфологические наблюдения над славянским склонением»** сис-

107

тема падежей русского языка описывается не на основе одного признака — шести- или восьмизначного, как это делается в традиционной грамматике, а на основе трех двузначных признаков. Для анализа падежных значений вводятся три оппозиции: (1) направленность — ненаправленность; (2) объемность (охват действием) — необъемность; (3) периферийность — непериферийность.

Первый признак выражен винительным и дательным падежами, которые противопоставлены именительному и творительному как ненаправительным падежам.

Признак объемности выражен родительным падежом, который противопоставлен отсутствию такового в именительном и винительном падежах.

Признак объемности в предложном падеже противопоставлен его отсутствию в творительном и дательном падежах. Периферийность выражена творительным, дательным и предложным падежами, которые противопоставлены лишенным этого признака именительному, винительному и родительному падежам.

Функциональный подход к системе падежей обнаруживает ее иерархическую структуру. Исходным падежом является именительный. Это всецело беспризнаковый падеж. Винительный, родительный и творительный падежи однопризнаковые; дательный и предложный — двухпризнаковые (дательный выражает направленность и периферийность, предложный — объемность и периферийность). Якобсон описал восьмичленный вариант падежной системы, в которой родительный падеж представлен двумя формами: Род.¹ указывает, что предмет выступает как носитель признака, как содержащий определенное свойство, например, вкус чая; Род.² указывает содержимое, ср. чашка чаю. Этими же признаками отличаются две формы предложного падежа: Предл.¹ — в шелке завелась моль; Предл.² — она появилась вся в шелку.

Схема падежных противоположений может быть представлена в виде куба:

Система русских падежей представлена Якобсоном как серия бинарных противопоставлений, из которых выводятся дифференциальные признаки каждого падежа. Общее значение падежа представляет собой набор дифференциальных признаков: так общее значение винительного падежа включает признаки направленности, необъемности, непериферийности. Такое описание наталкивает на

108

аналогию с фонологическим анализом. «Gesamtbedeutung» аналогично понятию фонемы. Точно так же, как невозможно реально произнести фонему, невозможно и «назвать» общее значение падежа, поскольку оно представляет собой абстракцию высокой степени. Попытка интерпретировать общее значение как семантический инвариант всех конкретных употреблений данной грамматической формы искажает реальные соотношения, ибо при этом не учитывается иерархия функциональных противоположений, а создаются условия для отождествления значимости с ситуативным осмыслением формы. Более приемлемым оказывается понимание общего значения как наименее зависящего от контекста и определяемого только системными противопоставлениями. Такая интерпретация близка к идеям Е. Куриловича о первичных и вторичных функциях языковых единиц, высказанным им в 1936 г.*

Перенесение понятий фонологического анализа в область функционально-значимых единиц безусловно требует дополнительных уточнений и более сложных методов обработки речевого материала. В частности, принципиальную важность имеет здесь, как и в фонологии, учет явлений нейтрализации.

В речевой цепи, в определенных условиях, возможно устранение противопоставления двух членов грамматической оппозиции. В русском языке у имен прилагательных множественного числа нейтрализуются все различия рода: белый снег, белая дорога, белое покрывало — белые снега, дороги, покрывала. Прошедшем времени глагола нейтрализуются различия лица: я, ты, он говорил; в настоящем времени нейтрализуются различия рода: мальчик (девочка, радио) говорит.

Поскольку грамматические единицы, в отличие от фонологических, являются двусторонними, значащими, нейтрализация здесь носит более сложный характер.

Факты нейтрализации определенных грамматических оппозиций заслуживают углубленного изучения. По существу: они подводят лингвиста к более серьезной проблеме комбинаторики элементарных грамматических «значений» (или дифференциальных семантических признаков) и могут рассматриваться как случаи устранения избыточных элементов грамматических значений в определенных комбинациях**. Этот вопрос особенно интересен

109

для функциональной грамматики и практической стилистики языка.

§ 5. Синтаксические воззрения пражцев

Благодаря деятельности представителей Пражской школы функциональное и структурное понимание языка упрочилось прежде всего в фонологии, а позднее и в области грамматики.

Синтаксические воззрения пражцев были менее подготовлены для широких обобщений, чем их взгляды на фонологию и морфологию. Однако общий функциональный подход отчетливо прослеживается и в области синтаксиса. Заслуживает внимания схема основных делений разделов языкознания, в особенности выделение функциональной ономатологии и функционального синтаксиса*.

Матезиус выделял «теорию лингвистической номинации» — учение о слове как результате номинативной деятельности и «теорию синтагматических способов», предметом которой являются сочетания слов. Первый из этих разделов языкознания ставит своей задачей выявление специфической для каждого языка «системы номинации», т. е. исследование и классификацию различных «способов номинации», образующих различные «номинативные формы» (словообразование, словосложение, устойчивые сочетания), а также определение системы категорий слов, их объема и внутренней структуры. Как видно, в сферу теории лингвистической номинации» включается анализ языковых явлений, которыми занимаются традиционная морфология (словообразование), синтаксис в узком смысле слова (части речи и грамматические категории) и лексикология.

Второй выделяемый пражцами раздел языкознание — «теория синтагматических способов» — исследует сочетания слов, возникающие в результате синтагматической деятельности. Синтагматика, как ее понимают пражцы, не совпадает с традиционным синтаксисом прежде всего по объему — часть вопросов традиционного синтаксиса отходит к «теории лингвистической номинации». Кроме того, пражской синтагматике не противостоит как параллельная дисциплина морфология. Последняя рассмат-

110

пивается как теория системы форм слов и их групп и, не входя в виде самостоятельной дисциплины в один ряд с «теорией номинации» и с «синтагматической теорией», перекрещивается как с той, та и с другой.

Обоснованная Матезиусом концепция развивает функциональный подход к языку. В частности, такое деление науки о языке соответствует введенному Соссюром противопоставлению парадигматических и синтагматических отношений в языке. Единые потребности общения, являющиеся для всех языков единственным «общим знаменателем», Матезиус видел в выполнении говорящими двух родов коммуникативной деятельности: (1) отбор из данной действительности элементов, которые подлежат выражению средствами словаря и (2) установление взаимной связи между этими элеентами, выполняемое специфичисескими для каждого языка способами построения предложений. (В современной концепции Якобсона этим двум видам коммуникативной деятельности соответствуют селекция и комбинация). С этими двумя видами комуникативной деятельности связано и деление лингвистического анализа: «отбору» соответствует функциональная «ономоталогия», рассматривающая способы и средства наименования выбираемых элементов действительности, а «сочетанию» соответствует «функциональный синтаксис», занимающийся способами и средствами ороганизации этих наименований — в применении к конкретной ситуации — в предложения.

Существенное значение для синтаксиса имели наметки теории синтагматических способов, сформулированные Матезиусом. Сочетание слов в тексте возникает в результате синтагматической деятельности (иногда это имеет имеет место и в отдельном слове*). Основное синтагматическое действие, созидающее вместе с тем и предложение, выражается предикацией. Поэтому функциональный синтаксис изучает прежде всего типы сказуемых, учитывая функцию и формы подлежащего.

111

Синтагматическая теория исходит из общего принципа двучленности любого единства речи (предложения, словосочетания). Этот принцип соответствует пониманию синтагмы и синтагматического отношения у Соссюра. Такая концепция позволяет распознать взаимные связи различных синтагматических форм, связи между компонентами синтагмы, их единство и концентрацию.

Наибольшее признание в области синтаксиса получило учение пражцев об актуальном членении предложения или коммуникативном членении. Эта концепция противопоставляется формальному членению предложения в терминах грамматического подлежащего и сказуемого. Традиционно предложение рассматривают как конкретное высказывание в речи, которое можно описать стандартными образцами формальных структур. Например, два следующих предложения имеют одинаковый грамматический состав (подлежащее, сказуемое, обстоятельство): Жил-был король когда-то. При нем блоха жила.

Однако помимо того, что текстовое предложение выступает как реализация общего образца синтаксической структуры, оно имеет еще конкретное актуальное смысловое членение, не совпадающее с формально-грамматическим. Коммуникативное содержание предложения распознаются во взаимодействии «нового» и «старого» звания. В каждом предложении имеется исходная часть, или данное — тема, и новое сообщение — рема. Так, в предложении Птица летит сказуемое выражает новое, а подлежащее — старое. В этом примере коммуникативное членение совпадает с формально-грамматическим, тема выражена грамматическим подлежащим, а рема — сказуемым. Для определения гранки данного и нового удобно воспользоваться вопросами, ставя их таким образом, чтобы предложение можно было рассматривать как ответ на вопрос. Утверждение Птица летит при нормальной интонации, без дополнительных средств «логического ударения», представляет ответ на вопрос «Что птица делает?». При изменении порядка слов Летит птица мы получаем ответное предложение на вопрос «Что летит?». В нем подлежащее и сказуемое меняются своими коммуникативными ролями: сказуемое выражает тему, а подлежащее — рему.

В двух предложениях, приведенными выше, коммуникативное членение выглядит следующим образом: (Что было когда-то?) — Жил-был король | когда-то. (что было при

112

нем?) — При нем | блоха жила. Здесь граница темы и ремы рассекает предложение на два отрезка так, что гуппа подлежащее + сказуемое попадает в состав нового.

Разные языки применяют различные формальные средства для подчеркивания нового. В русском языке широко используется в целях коммуникативного членения «свободный» порядок слов (ср. выше), логическое ударение, выделительные частицы, местоимения. Например, Семя и почка — вот два органа, к которым ежедневный опыт возводит начало растительной жизни (И. М. Сеченов).

Эмфатические средства и обороты типичны и для других языков. Для французского характерно использование оборота C’est… qui (que) и Il y a… que (qui): C’est moi | Je coupable ? ‘Это я — виновник?’; Il y a Paul qui | m’a chipé mon couteau. ‘Это Поль стянул у меня нож’.

В английском языке используется выделительный оборот it is… that b there is… Ср.: There is a beautiful lake | in that valley. ‘В этой долине прекрасное озеро’.

Актуальное членение выясняет способ включения предложения в предметный контекст, на базе которого оно возникает. Исторически оно восходит к работам лингвистов и психологов XIX в., выделявших в предложении психологический субъект и предикат. Коммуникативное содержание предложения предстает в виде внешнего покрова, который наслаивается на формальное грамматическое членение текста. Пражцам удалось провести функциональный подход и в учении о предложении. В качестве центрального они выделили в синтаксисе комплекс вопросов неформальной структуры высказывания.

Коммуникативный синтаксис в настоящее время рассматривается как отдельный аспект структуры высказывания. Появилось немало работ, посвященных этой проблеме*. Можно усмотреть, кроме этого, преемственность идей между синтагматической теорией пражцев и другими методами структурного анализа предложения. Так, анализ по непосредственно составляющим, развитый в американской дескриптивистике, предстает как дальнейшее развитие функционально-синтагматической концепции высказыва-

113

ния. Этот метод описания предложения близок коммуникативному синтаксису именно в силу своей направленности на функциональные моменты структуры предложения.

Мы не имеем возможности рассмотреть здесь другие проблемы пражской лингвистики — проблему функциональных стилей языка, проблему типологии языков, диахронической лингвистики*. Работы пражцев по этим вопросам до сих пор служат источником оригинальных и глубоких идей, заслуживающих внимательного изучения.

__________________________

Пражская лингвистическая школа была хронологически первым объединением структурализма, обеспечившим ему международное признание. Наибольшая активность в исследовательской практике отмечается в период между двумя мировыми войнами. В послевоенное время (с 40-х г.) на арену выдвигается сначала Копенгагенская, а затем Американская школа, каждая из которых по исходным принципам и методам отличается от Пражского лингвистического кружка.

Давая общую оценку пражской лингвистике, следует отметить, что она характеризуется глубоким интересом к звуковой стороне языка. Пражцы не приняли тезиса об имманентности системы языка даже в формулировке Соссюра, тем более чуждым для них оказался принцип рассмотрения языковой структуры как имманентной алгебры в понимании копенгагенцев. В отличие от американской лингвистики пражцы не признавали ведущей роли дистрибутивного анализа.

Отличительную черту Пражской школы составляет ее функционализм, понятый в широком смысле. Главные интересы исследователей были прикованы к изучению отношений языка и действительности, а также коммуникативного назначения различных элементов языка — во фонологии, грамматике и синтаксисе. В идеале функциональная лингвистика должна была бы стать теорией реальных явлений и процессов естественного языка. В этом она имеет много сходного с традиционным описательным языкознанием, которое также уделяет внимание «функциям линг-

114

вистических единиц, понимаемым весьма широко. По сравнению с другими направлениями структурализма пражская лингвистика производит впечатление традиционности, в отличие от этого дескриптивизм совершенно исключает анализ плана содержания, стремясь ограничить обращение к смысловым критериям, а копенгагенцы придают «функции» формальное, логико-математическое понимание.

Выше уже говорилось о неравноценности исследований, выполненных в период деятельности Пражского кружка. Наиболее значительный вклад в науку внесла пражская фонология. Она выделилась из остальных разделов лингвистики в силу того, что была описана формально-эмпирически. Именно поэтому Н. С. Трубецкому удалось на материале звуковой стороны языка обнаружить закономерности структурной организации, которые носят универсальный характер и обнаруживают применимость к материалу разных языков и разных уровней языка. Что касается других разделов — морфологии и синтаксиса, — то исследования по этим аспектам не достигли того же уровня научной строгости.

Это обстоятельство является закономерным для начала XX в. Изучение функциональных свойств лингвистических единиц более сложных, чем отдельный звук, не могло быть достаточно строгим в тот период. Только во второй половине XX в. структурная лингвистика вплотную подходит к содержательной стороне языка. В последней части курса будет показано, что свременный период языкознания характеризуется стремлением распространить формальные методы анализа на область значений». В связи с поворотом структурной лингвистики от изучения формальных свойств синтаксиса к изучению собственно семантических аспектов языка нааблюдается оживление интереса к Пражской школе. Именно потому, что многие работы по морфологии, лексикологии и синтаксису у пражцев оставались неформальными, до сих пор они таят в себе незамеченные ранее содержательные наблюдения над функциональной природой ряда языковых катерогий[28].

Достаточно указать на широкое признание методов дифференциально-семантического анализа, которые оказались весьма эффективными в пригладных задачах по информатике. Понятие семы и дифференциального семантического признака как элементарного компонента «значения», введенное пражцами, получило вторую жизнь в семантических множителях современной лингвистики. Порождающие

115

модели языка, которые занимают центральное место среди других описаний структуры, также находят дополнительную опору в функциональной лингвистике. Наконец, сближение структурной лингвистики с семиотикой, провозглашенное Соссюром и поддержанное позже глоссематиками, предполагает углубленное изучение семиологических функций языка как основных внутриструктурных его закономерностей. Функционализм Пражской школы вызывает большой интерес и в плане лингвистической семиотики.

ГЛАВА 3

КОПЕНГАГЕНСКАЯ ЛИНГВИСТИКА

§ 1. Копенгагенский кружок лингвистов

В 1931 г. Копенгагенский кружок объединил датских лингвистов, занимавшихся фонологией и изучением структуры языка. Основателями егобыли В. Брёндаль (1887—1942), Х. Ульдалль (1907—1957) и Луи Ельмслев (1899—1965), директор Института лингвистики и фонетики при философском факультете Копенгагенского университета. 1934 г. кружок издавал журнал «Bulletin du Cercle Linguistique de Coponhague», а с 1939 г. — «Acta Linguistica».

Общелингвистические предпосылки новой лингвистической школы заключались в структурном подходе к языку. Манифестом структурализма считается статья В. Брёндаля «Структурная лингвистика», написанная в 1939 г. с этого времени название приобретает широкое распространение, охватывает разные лингвистические течения, постулирующие структурный подход к языку.

Копенганегцы избирают особое наименование для своей концепции — «глоссематика» (от греч. γλώσσημα ‘язык’). Это делается в целях противопоставления доструктурному языкознанию, которое, по их мнению, не отвечает строгим принципам научной теории языка. Число подлинных глоссематиков невелико, однако их деятельность получила большой международный резонанс и до сих пор привелкает внимание лингвистов.

Главным теоретиком и создателем глоссематики был Л. Ельмслев[29]. Первая его работа «Принципы всегобщей грамматики», наметившая теоретические основы нового направления, появилась в 1928 г. Известны другие работы Ельмслева: «La catégorie des cas» (1935—1937), «Понятие управления» (1939), «Язык и речь» (1942), «Метод структурного анализа в лингвистике (1950—1951)*. Итоговой работой Ельмслева является «Пролегомены к теории языка»**.

116

Ельмслев первым из лингвистов серьезно занимался математикой и особенно математической логикой. Он сделал попытку применить в языкознании методы точных наук. Главную задачу он видел в создании имманентной алгебры языка, позволяющей дать непротиворечивое исчерпывающее и простое описание языка.

Глоссематика стремится к построению универсальной лингвистической теории. Язык рассматривается как система отношений, абстрагированных от «субстанции», от материальной природы языковых единиц. Цель теории состоит в том, чтобы изучить структуру отношений в языке. Язык рассматривается как сеть функций, а его элементы — как пучки функций. Х. Ульдалль в работе «Основы глоссематики» (1957) излагает глоссематику как философскую систему, сближающуюся с принципами логического позитивизма. Ельмслев тоже подчеркивал метаязыковой характер глоссематики и указывал, что язык представляет собой частный случай знаковых систем. В связи с этим глоссематика должна включаться в общую семиотику.

Копенгагенская лингвистика по ряду случайных причин остается наименее известной широким кругам лингвистов. Отчасти это объясняется тем, что она развивает весьма сложную концепцию, трудность восприятия которой усугубляется несовершенной формой ее изложения. До сих пор оценки этой школы весьма противоречивы. Несомненно, однако, что в теоретическом языкознании она оставила заметный след. в методологическом плане важно познакомиться с аксиоматикой этой теории.

§ 3 Исходные логические постулаты глоссематики

Датский структурализм сразу оформился как теория довольно общего вида. Ставилась задача создать дедуктивную обобщенную теорию, применимую для всех гуманитарных наук. Рассмотрим общие логические предпосылки теории языка.

Теория языка, по мысли Ельмслева, должна строиться как некая формальная дедуктивная система типа исчисления. Принцип дедукции противоположен индукции. Лингвистическое описание обычно строится индуктивно: от звуков идут к фонемам, к категориям фонем: от различных индивидуальных значений — к общим основным значениям, а от них — к категориям значений. Индукция приводит к получению обобщенных понятий, слишком специфичных для каждого языка, т. е. ведет не к постоянному, а к случайному. Путь дедукции обратный — от класса к его элементам[30]. В качестве начального пункта исследования дается текст. Единственно возможной процедурой, если мы хотим

117

построить схему процесса, представленного этим текстом, будет анализ, при котором текст рассматривается как класс, разделенный на сегменты. Деление продолжается до окончания анализа.

Такая дедукция не исключает индукции. Цель лингвистической теории в том, чтобы получить знание не столько процессов (текстов), сколько системы (языка). Должна быть получена лингвистическая информация, позволяющая строить любые теоретически возможные тексты на любом языке. Теория должна распространяться и на несуществующие тексты. Дедуктивный подход позволяет строить систему, учитывающую все логически возможные случаи процессов, в частности, построить систему для любого вновь открытого языка. Задача глоссематики заключается в том, чтобы априорно описать возможные языковые категории, исходя из внутренней логики языковой семиотической системы.

Следующий важный постулат для глоссематической теории — «эмпирический» принцип, позволяющий оценить внутреннее совершенство любой научной теории. Научное описание должно удовлетворять трем условиям: 1) быть свободным от противоречий («самоудовлетворяющее» описание), 2) быть исчерпывающим (полнота описания), 3) быть предельно простым. Три части этого принципа находятся в отношении упорядоченной зависимости: полнота подчиняется непротиворечивости, а простота — полноте[31].

Эмпирический принцип провозглашает известную независимость теории от опыта. Проверку требований к теории (непротиворечивость, простота, полнота) трудно осуществить конструктивным образом. Лингвистическая теория не может проверяться существующими текстами и конкретными фактами языка. Она дает лишь метод для описания явлений. Теория исходит из некоторых предпосылок (именно в этом заключается ее связь с действительностью), но сама система как исчисление уже не зависит от фактов. Основные термины и определения теории можно лишь иллюстрировать языковыми фактами.

Принцип, изложенный Ельмслевом, по существу совпадает с принципом формализации научной теории. Он применяется в математике, математическом моделировании и других естественнонаучных исследованиях. Этот принцип раскрывается как основание гипотетико-дедуктивных методов (см. ниже)[32].

118

Принцип имманентности при построении теории языка непосредственно связан с предыдущими постулатами. Он сводится к следующему условию: теория должна использовать только формальные и операционные определения, отказываясь от реальных дефиниций, преобладающих нередко в гуманитарных науках. Формальные определения не стремятся исчерпать внутреннюю природу объектов или всесторонне описать их внешне, они лишь связывают их относительным образом с уже определенными объектами. Операционные определения играю временную роль. Хорошо разработанная система определений уменьшает количество специфических аксиом, в особенности постулатов[33].

Ельмслев ввел 106 понятий теории, которые удается свести к 4—5 неопределяемым понятиям типа тождества, функции.

В связи с принципом имманентности можно рассмотреть воззрения глоссематиков на диахронические явления языка. Еще Соссюр указывал на то, что развитие, изменение в языке является внешним фактором по отношению к языковой системе. Он провозглашал синхронный подход при описании конкретных языков. Но в общей теории глоссематики интерес представляют черты языковых структур, инвариантные при исторических преобразованиях. Структура рассматривается как вневременная сущность (с выключенным временем), по отношению к ней языки являются лишь частными случаями ее реализации. Поиски всеобщей, панхронической системы грамматики как идеальной формы — основная цель глоссематики. Пример такого построения дает Ельмслев при анализе надежных отношений («La catégorie des cas») и В Брёндал при описании системы предлогов («La théorie des prépositions»).

Таким образом, логические основания глоссематики покоятся на трех методологических принципах, получивших признание в точных науках: дедукции, «эмпиризме» и имманентности*.

119

§ 3. Язык как предмет глоссематики

Понимание языка у глоссематиков восходит к знаковой концепции Ф. де Соссюра. Элементы языка, по Соссюру, выделяются не на субстанциональной основе, а путем противопоставлений, которые создают форму языка. Ельмслев также пытается рассматривать язык со стороны его собственных свойств, а не внешних.

Исходная посылка Ельмслева сводится к различению содержания (мысли, эмоции) и выражения в языке. План выражения составляет внешнюю сторону языка: звуковая, графическая или иная оболочка для выражения содержания. Держание — это вся нерасчлененная масса мысли. В плане содержания и выражения не все относятся к собственно языку. В таком понимании заключена некоторая тонкость. В каждом плане различается форма и субстанция.

Звуковая субстанция для всех языков одна. Но не все используется в каждом данном языке. Звуковая система отдельного языка практически неповторима. Каким образом происходит отбор звуков в языке?

В плане содержания Ельмслев видит полный параллелизм плану выражения. Здесь также выделяется субстанция — смысловой материал, континуум предметов, мыслей, форма — способ упорядочения, расчленения субстанции содержания.

При сравнении языков можно установить одинаковые факторы содержания, или одинаковый смысловой материал. Так, по смыслу сравнимы следующие звуковые последовательности.

рус. Не знаю.

англ. I do not know.

нем. Ich weiß es nicht

франц. Je ne sais pas.

финск. En tiedä.

120

Однако, как подчеркивает Ельмслев, каждый язык проводит свои границы в аморфной «массе мысли», по-разному располагает их и выделяет различные факторы, дает им разную эмфазу. В русском примере выделяются две части: отрицание и действие, сопровождаемое признаками времени, лица и наклонения. В английском — четыре части: I ‘я’, вспомогательный глагол do, отрицание not, действие know ‘знаю’. В немецком примере также четыре части, но иные: Ich ‘я’, weiß ‘знаю’, объект es ‘это’, отрицание nicht. Во французском два отрицания ne… pas. В финском другая последовательность частей: глагол отрицания, en ‘не я’ затем действие tiedä ‘знаю’. Таким образом, в содержании, представленном текстом (процессом), устанавливается специфичная форма; форма содержания, которая независима и произвольна в отношении к материалу и формирует его в субстанцию содержания.

Эти понятия теории применимы и к системе языка. Об одном и том же каждый язык говорит по-своему. Так, в цветовом спектре русский, английский и уэльсский[34] языки устанавливают свои границы

Другой пример несовпадения в пределах одной и той же области смыслового материала дает сравнение названий чисел. В русском языке ‘восемьдесят’ предстает как расчленение ‘восемь десятков’ (80×10), а во французском quatre-vingt — как 4×20 (quatre ‘четыре’ vingt ‘20’).

Такие же несовпадения можно видеть в грамматических парадигмах. В русском языке грамматическая категория числа выступает в двух формах (единственного и множественного числа), а в старославянском языке и санскрите — в трех формах (наряду с единственным и множественным, имеется двойственное число).

Оба плана тесно взаимосвязаны, единицы выражения и содержания коммутируют друг с другом. Язык подобен

121

сетке отношений, которая набрасывается на действительность. Отрезки субстанции, попадающие в ячейки этой сетки, используются как элементы формы. Система отношений, существующая в языке, — это и есть форма. Форма всегда существует в некоторой материи, субстанции. Однако предметом изучения глоссематики является только форма в плане выражения и плане содержания. Язык здесь предстает как чистая структура отношений. По Ельмслеву, именно абстрагирование от субстанции — звуковой и концептуальной — позволит лингвистической теории стать точной наукой.

Аналогичные разграничения можно найти в теории информации. Понятие кодовой системы (некоторый алфавит знаков кода и кодовых схем, определяющих правила комбинации знаков) отделено от понятия сигнала. Сигналы, передающие кодовые элементы, могут иметь разную физическую природу (электрические импульсы, графические изображения и т.д.). Однако физическая характеристика сигналов является внешней по отношению к коду и не затрагивает его организации.

Из сказанного видно, что глоссематика вырабатывает свое понимание языка как предмета. Объектом изучения, реально данным, является текст, который рассматривается как процесс. Задача состоит в построении системы языка — сети отношений между элементами плана выражения и плана содержания. Анализ текста путем последовательного его расчленения должен приводить к выделению отношений и зависимостей между элементами языковой системы.

Следующая схема дает представление о границах глоссематики:

План выражения		План содержание
субстанция	форма	субстанция	форма
	Глоссематика

§ 4. Основные понятия и термины теории языка

Л. Ельмслев исходит из предположения об однородности отношений между элементами в плане выражения и плане содержания. Оба плана могут рассматриваться теорией

122

по аналогичным принципам. В связи с этим делается попытка определить общие типы зависимостей, пригодных для описания отношений в языке. Исследование зависимостей и составляет основу глоссематической теории.

В глоссематике определено всего три типа зависимостей.

1) Интердепенденция (ср. англ. Interdependence ‘взаимозависимость’) — двусторонняя зависимость между элементами в тексте или системе. Условное обозначение x ↔ y. Примеры элементов, которые не существуют один без другого: гласные и согласные (зависимость в системы); категории падежа и числа существительных в русском и латинском языке (зависимость в тексте).

2) Детерминация (ср. англ. determination ‘определение’) — односторонняя зависимость — имеет место между двумя элементами, один из которых предполагает существование другого, но обратное неверно.

Условное обозначение x → y. Примеры детерминации в системе: суффикс предполагает наличие основы, но не наоборот, ибо известны бессуффикальные основы (глаз, лес и др.). Детерминация также характерна для предлогов русского языка из, для, у, которые требуют родительного падежа существительных (из окна, для дома, у дороги). Обратное не имеет места, формы родительного падежа существительных сочетаются и с другими предлогами, а также употребляются без предлога.

3) Констелляция (ср. англ. constellation ‘созвездие’) — свободная зависимость, — имеет место между двумя элементами, каждый из которых может существовать без другого, не обусловливает другого. Условное обозначение x — y. Таково отношение между категориями рода и лица в системе русского глагола: в настоящем времени личные формы глагола различают лицо (пишу, пишешь, пишет), а в прошедшем времени — только род (писал, писала, писал). Констелляция наличествует также в случае предлогов с двойным управлением падежами. Так, в русском языке в, на, об сочетаются с винительным и предложным падежами (в гору, в горе, об стол, о столе), а за — с винительным и творительным (за дом, за домом).

Через эти однообразные зависимости можно проводить анализ текста и системы любого языка.

В методологическом плане полезно ознакомиться с понятием функции, которое в известном смысле коррелятивно понятию оппозиции Н. С. Трубецкого.

Зависимость, отвечающую условиям анализа, Ельмслев

123

называет функцией. Члены функции — функтивы. Под функтивом понимается объект, имеющий функцию к другим объектам. (Из определения следует, что функции могут быть функтивными, так как можно себе представить существование функции между функциями). Функтив, не являющийся функцией, называется сущностью (entity).

Термин «функция» берется в значении, лежащем между логико-математическим и этимологическим (ср. лат. functio ‘исполнение роли, деятельность’). В формальном отношении понятие «функции» ближе к математическому, но не тождественно ему. Ельмслев считает, что именно такое промежуточное, комбинированное понятие нужно лингвистике[35]. Вводя термин «функция», глоссематики пытались избежать двусмысленности его традиционного употребления в науке, где функция означает зависимость между двумя частями или одну из зависимых частей, противопоставленную аргументу. Термин «функтив» снимает эту двусмыссленность[36].

Выделенные глоссематиками три основные типа зависимостей находятся в соответствии с тремя логическими типами оппозиций пражской лингвистики и тремя типами дистрибутивных отношений американской дескриптивистики[37].

§ 5. Учение о знаках и фигурах

Опираясь на основные понятия глоссематической теории, которые составляют метаязык описания объекта, можно перейти к анализу языкового материала. Каким образом следует проводить анализ для выявления системы? Ельмслев формулирует главные методические принципы глоссематического анализа. Среди них узловым является учение о знаках и фигурах.

Глоссематика вслед за Ф. де Соссюром исходит из утверждения, что язык является системой знаков.

Знаковый характер, по Ельмслеву, имеет только текст. Переходя к анализу плана содержания и выражения, которые анализируются отдельно, мы уже не имеем знаков[38]. Анализ[39] каждого из планов выделяет определенное число сущностей не обязательно соотнесенных взаимнооднозначно с сущностями противоположного плана. Ср., напр., случаи типа с-нис-ход-и-тель-н-ы, где —ы есть знаковое вы-

124

ражение (окончание мн. чис. краткого прилагательного), с одной стороны, и фонема — с другой. Отождествлять знаковое выражение с фонемой невозможно, т. к. в других сочетаниях фонема может не являться знаковым выражением (ср. в слове корыто).

Вводится операционный термин фигура в отношении не знаков, из которых строятся знаки. Фигуры — односторонние сущности, и число их в языке ограничено. Число знаков безгранично, язык всегда готов к образованию новых знаков, слов или корней. Построение знаков из ограниченного числа фигур — наиболее существенная черта естественных языков. В этом заключается отличие их от искусственных знаковых систем. По цели язык — знаковая система, а по внутренней структуре — система фигур, которые могут использоваться для построения знаков.

Понятие знака глоссематическая теория дает позднее. Сначала вводится понятие знаковой функции, имеющей место между двумя сущностями — выражением и содержанием. Термины выражение и содержание понимаются как обозначения функтивов, включающихся в знаковую функцию.

Знаковая функция вообще немыслима при существовании только одного из функтивов, т. е. она реализуется именно в тексте, но не в системе. Так Ельмслев подходит к термину знак. Он вводится для обозначения единицы, состоящей из формы содержания и формы выражения и устанавливаемой на основе солидарности (термин для процесса) между этими двумя формами. Эта единица определена знаковой функцией.

Можно видеть, что в учении о знаке глоссематика переносит акцент на анализ формы выражения и формы содержания, которые сопоставимы в данном случае с означающим и означаемым в концепции Ф. де Соссюра.

Для практического осуществления такого анализа вводится метод коммутации (от лат. commutatio ‘перемена, изменение’). Если перемена единиц в плане выражения приводят к переменам и в плане содержания, то такие единицы считаются существенными компонентами формы (фигурами), и обратно. О таких единицах говорят, что они коммутируют друг с другом.

Фонологические единицы языка являются по Ельмслеву, фигурами плана выражения. Известные примеры кон-

125

трастирования «значений в парах типа дот:тот, кот:мот свидетельствуют о наличии коммутации между фонемами |d|:|t|, |k|:|m| и планом содержания.

Учение о фигурах в глоссематики связано с выделением инвариантов и вариантов в обоих планах языка. При анализе текста возникают трудности в отождествлении единиц, представляющих один инвариант.

Две единицы одного плана языка (в примерах — плана выражения) называются вариантами друг друга, если при взаимозамене они не изменяют функции знакового выражение, т. е. если им соответствует одна и та же единица противоположного плана (в примерах — плана содержания).

Ельмслев вводит термин кенема (греч. χενός ‘пустой’) для фигур — инвариантов плана выражения. В этом отношении глоссематика строит свою концепцию на основе фонологической концепции Пражской лингвистики. Заслуга глоссематики состоит в том, что она развивает методы для выделения фигур плана содержания, которые называются плеремами (греч. πληρης ‘полный’).

Процедура выделения фигур в плане содержания принципиально не отличается от методов фонологического анализа. Она основывается на выявлении смысловых противопоставлений между единицами текста. Так, слово девочка обнаруживает целый ряд противопоставлений с другими словами:

телка	:	девочка	:	мальчик
		:
		женщина

Из этих противопоставленных пар выделяются следующие фигуры: (1) пол (‘женский’ — ‘мужской’), (2) возраст (‘юный’ — ‘зрелый’), (3) одушевленность (‘человеческий’ — ‘животный’). Те же фигуры наличествуют в содержании большого числа других слов:

‘пол женский’ в мать, овца, корова, курица и т. д.;

‘пол мужской’ в отец, баран, бык, петух[40]

‘возраст юный’ в ребенок, ягненок, телок, цыпленок;

‘возраст зрелый’ в взрослый, баран, овца, бык, корова, петух, курица и т. д.

‘одушевленный человеческий’ в мать, отец, ребенок и др.

‘одушевленный животный’ в овца, баран, ягненок, корова, телок и др.

Значение отдельного слова представлено набором (пучком) фигур. Для удобства записи можно использовать знак конъюнкции (соединения) — &[41]. Тогда можно строить равенства типа:

девочка = ‘женский’ · ‘юный’ · ‘человеческий’.

Отсюда можно извлечь:

девочка	= ‘юный’ · ‘человеческий’ = ‘ребенок’
‘юный’

Различение вариантов и инвариантов в обоих планах проводится, как было показано, одними и теми же приемами. Отсюда возникает возможность выделять фигуры в плане содержания путем разделения минимальных содержаний знаков на функтивы (сущности и их взаимные реляции). Именно описание неограниченного числа знаков с помощью ограниченного количества фигур и в содержании служит необходимой предпосылкой осуществимости исчерпывающего описания языка.

Учение о знаках и фигурах, изложенное в общем виде, должно было служить базой для разработки методики конкретного анализа текста в любом языке. Ельмслев подчеркивал важность подхода к языковым явлениям, исходя из формы, а не субстанции[42]. Будучи сама по себе аморфной массой, субстанция не поддается никакому анализу[43]. Она не имеет поэтому научного существования. Субстанция языка может изучаться только после осуществления описания языковой формы. Практическое осуществление такого метода анализа привело бы к новой организации лингвистических дисциплин и устранило бы старое несовершенное деление лингвистики на фонетику, морфологию, синтаксис, лексикографию и семантику[44].

Однако в рамках самой глоссематики вопросы методов анализа языка подробно не обсуждались. Мы находим лишь формулировку задач и принципов анализа. Обращает на себя внимание, что общие принципы описания в глоссематике соответствуют позднее развитым принципам дистрибутивного анализа. Так, у Ельмслева имеются указания на принцип экономии: про-

127

цедура описания должна быть организована так, чтобы результат ее был наиболее простым, и должна быть остановлена в случае, если она не ведет к дальнейшему упрощению. Нельзя не видеть здесь параллели к требованию дескриптивистов строить наиболее компактное описание текста.

Выдвигается также второй принцип — сокращения. Каждая операция, входящая в процедуру, должна повторяться до тех пор, пока описание не станет исчерпывающим. На каждой ступени анализа операция должна приводить к выявлению наименьшего числа объектов. Для сущностей, получаемых на каждой ступени деления в виде инвентарей, Ельмслев вводит название «элемент» (ср. понятие элемента у дескриптивистов). Он отчетливо понимал, что теории необходим метод отождествления сущностей — единиц текста — для сведе́ния в определенных условиях двух сущностей к одной. В этом отношении глоссематика отмечала опыт фонологии, где существенным оказывается различительный фактор. Именно он позволяет выявить варианты и различать варианты и инварианты[45].

Из этого видно, что методы анализа языкового материала естественным образом выводились из глоссематической теории. Практические задачи описания текста по существу сводились к отождествлению и различению сущностей в плане выражения и плане содержания. Таким образом, в вопросах методики анализа языка копенгагенская лингвистика развивает взгляды, совпадающие с принципами пражской и американской лингвистик.

В целом учение о знаках и фигурах представляет собой шаг вперед по сравнению со знаковой концепцией Ф. де Соссюра. Тезис о языке как системе знаков не дает последовательного разграничения двух аспектов языка — langue и parole. Ельмслеву удалось обосновать более сложную и адекватную реальным фактам концепцию знака. Знак рассматривается как функциональная единица текста, процесса. Две стороны знакового выражения выступают как формированные сущности, каждая из которых оформляется фигурками (плеремами и кенемами), взаимообуславливающими друг друга.

Глоссематическая концепция языкового знака дает конструктивное решение такой кардинальной проблемы теории языка, как проблема конечности и бесконечности текста. Горстка фигур способна образовать легионы знаков. По существу учение Ельмслева открывает путь для по

128

строение порождающих моделей языкового знака. (О порождающих моделях см. часть III.)

В силу своей сложности и высокой степени абстрактности, концепция знаков и фигур остается не оцененной до конца в аналитической лингвистике. Попытки применить ее к анализу произвольного текста наталкиваются на непреодолимые сложности*. Определение границ между знаками в тексте может быть эффективным при условии, если оно опирается на готовое описание системы инвариантов с их вариантами в каждом из двух планов языка. До тех пор, пока мы не имеем исчерпывающего описания языка как системы соответствий между фигурами в обоих планах, дело ограничивается только отдельными иллюстрациями основных понятий глоссематики.

____________________

Копенгагенская школа занимает особое место среди других направлений структурной лингвистики. Обычно подчеркивают, что глоссематика является наиболее ортодоксальным развитием основных положением о языке Ф. де Соссюра. Если пражская лингвистика стремилась внести компромисс в интеграцию основных соссюровских противоположений и тем самым наводила мосты между традиционной лингвистикой и новой, то глоссематики с самого начала заняли непримиримую позицию в отношении традиций языкознания XIX в.

Л. Ельмслев поставил вопрос о создании общей теории языка по принципу строгих теорий для естественнонаучных дисциплин. Выдвижение в качестве логических оснований лингвистической теории принципов, получивших распространение в научной методологии середины XX в., было, несомненно, прогрессивным явлением. Главным требованием к теории становится формально-логическое ее описание, предусматривающее дедуктивный характер теории и ее имманентность[46]. Такие требования оказываются выполнимыми только для теорий высокой степени абстрактности, в частности, для теории структуры языка, которая неизбежно предстает как сущность, абстрагированная от конкретного языкового материала.

Глоссематическую концепцию следует рассматривать как первый опыт построения общей теории структуры язы-

129

ка. Создатели этой концепции использовали достижения пражской фонологии, которая, благодаря работам Н. С. Трубецкого, сделала шаг вперед по пути формализации описания одной подсистемы языка. Разработка структурной теории, пригодной для анализа языка во всех его аспектах — в плане выражения и в плане содержания — по своей сложности превосходит все что-либо известное в языкознании ранее. Закономерным для решения такой проблемы явилось стремление Л. Ельмслева выработать общесемиотические позиции, обеспечивающие подход к языку как к сверхсложной знаковой системе.

Будучи хорошо знакомым с концепциями знаковых систем, разработанными символической логикой (Венский логический кружок, польские логики во главе с А. Тарским и др.), Л. Ельмслев отстаивает в семиотике лингвистическую линию Ф. де Соссюра. Он указывает, что естественный язык имеет общие свойства с символическими знаковыми системами (алгебра, игры), однако существенно отличается от них своей двуплановостью, наличием плана содержания, противопоставленного плану выражения. Он дает набросок общей иерархии семиотических систем, отграничивая от них квазисемиотические системы математической логики. В этой картине общей семиотики лингвистика занимает центральное место, поскольку ее объект — язык — выступает как система, находящаяся в отношении переводимости с любой другой семиотической системой (коннотативными семиотиками и отдельными науками)[47].

Сеомиотические воззрения глоссематиков привели к расширению кругозора лингвистов. Онтологическая картина языка как объекта науки были значительно раздвинуты за счет включения естественных языков в класс семиотических систем, имеющих структурную двуплановость подобно естественному языку. С этим связано специфическое понимание предмета глоссематической теории. Она является общей, универсальной теорией структуры языка, из которой выводятся частные системы языков.

Практическое изложение теории[48] языка, как оно дается в работах глоссематиков, было подчинено выработке общелингвистической аксиоматики. Показательна внутренняя строгость и тщательность построений определений и терминов. Некоторые фрагменты теории отличаются большой полнотой и последовательностью[49] (учение о знаке и фигурах, основных типах зависимостей[50]). Однако в целом эта

130

уязвима со стороны формализации и не претендует на построение модели языковой структуры.

Весьма показательно, что дальнейшая эволюция структурной лингвистики в сторону формализации проходила при значительном ограничении самого понимания структуры. В рамках американской лингвистики развивается дистрибутивный анализ языка, ориентированный на описание только плана выражения. На основе результатов дескриптивной лингвистики возникает затем математическая (алгебраическая) лингвистика, предметом которой является еще более узкий аспект языка — формальные грамматики.

Следует отметить, что копенгагенская лингвистика в свое время подвергалась ожесточенной критике со стороны традиционалистов и даже поклонников функциональной лингвистики. Главное недовольство вызывало то обстоятельство, что глоссематика оказалась не пригодной для конкретных описаний и исследований языков. Некоторые работы по частным лингвистическим подсистемам, выполненные Л. Ельмслевом, В. Брёндалем, К. Тогебю — системы падежей, предлогов, временны́х категорий глагола — были отвергнуты как неудачные приложения общей теории. А. Мартине назвал глоссематику «башней из слоновой кости»*, имея в виду труднодоступную манеру ее изложения[51]. Усвоение формальных определений, необычных терминов, жонглирование абстракциями кажутся странными и непривычными для читателя, воспитанного в традициях описательной лингвистики[52]. С другой стороны, глоссематическая теория может быть непонятна математикам, поскольку она остается содержательной, а не формальной системой. Эти обстоятельства привели к изоляции копенгагенской школы, оставив ее за пределами интересов к новым методам лингвистики.

Тем более знаменательным представляется тот факт, что структурная лингвистика последнего десятилетия вновь обращает взоры к глоссематике. В связи с тем, что потенции формальных грамматик оказались в большой мере исчерпанными, что демонстрируют, в особенности, результаты эксперименты с машинным переводом, возникает необходимость обратиться непосредственно к анализу плана содержания языка. Поиски гипотез для описаний структу-

131

ры содержания приводят лингвистов к учению Л. Ельмслева о знаках и фигурах. Эта концепция выдерживает проверку временем как по своим теоретическим предпосылкам, так и в своих практических приложениях. Многие информационно-поисковые языки строятся сейчас по типу выделения семантических множителей, подобных плеремам Л. Ельмслева[53]. В связи с потребностями научной информации, в настоящее время актуальными становятся работы над метаязыками конкретных разделов науки и техники. В этой области глоссематика также может найти свои дальнейшие приложения.

В целом можно признать, что глоссематика намного опередила современную ей лингвистическую науку. Несмотря на недочеты внешнего изложения, неполную формализацию, эта теория оставила заметный след в истории структурной лингвистики. Некоторые общие понятия и методические приемы глоссематики соотносимы с результатами функциональной и дескриптивной лингвистики.

ГЛАВА 4

АМЕРИКАНСКАЯ ЛИНГВИСТИКА

§ 1. Общие тенденции и проблематика

Языкознание первой половины XX в. в США отличалось некоторыми специфическими моментами по сравнению с европейской наукой о языке. Типично американские условия развития науки в целом находят свое отражение в лингвистике.

Прежде всего ее отличает утилитарная и прикладная направленность.

Еще с середины XIX в. американские языковеды в связи с потребностями миссионерской просветительной деятельности столкнулись с задачами практического изучения языков американских индейцев. Весьма актуальными были вопросы перевода на эти языки религиозной литературы, создание письменности и алфавитов для ряда языков. В США развивается особый отдел языкознания — американистика, предметом изучения стали бесписьменные языки коренного населения Северной и Южной Америки. Франц Боас (1858—1942[54]) — видный американист — стоял у истоков современной дескриптивной лингвистики. Он принял участие в создании монументальной книги «Руководство по языкам американских индейцев» (1911). Введение к этому «Руководству» содержало изложение основных принципов дескриптивной лингвистики[55]. Ф. Боас провозгласил требование: каждый язык должен быть описан исключительно на основе его собственных типов звуков, форм и значений, которые индуктивно выводятся из текстов. Нормы и схемы греко-латинской грамматики признавались непригодными для этих экзотических языков[56].

Материалы туземных языков Америки играли большую роль в развитии языкознания на ранних его этапах и в середине XX в.

132

Эти языки резко отличались от европейских и не укладывались в рамки традиционной грамматики. Необходимо было выработать особые методы полевой работы по сбору языковых фактов и их обработке. Ф. Боас выступал за создание объективных методов изучения языков, которые покоятся на описании их формальных признаков. В американистике широко применялись приемы работы с информантами (носителям и языка): опросы, эксперименты с подстановками одних элементов речи вместо других. Позднее эти приемы были перенесены и на изучение других языков и обобщены в дистрибутивном анализе.

В условиях многонациональной Америки постоянно актуальными являются также задачи преподавания языков, особенно английского. Многие языковеды группируются вокруг университета (Гарвардский, Мичиганский, Пенсильванский университеты, Массачусетский технологический институт) и публикуют свои теоретические работы в виде лекционных курсов и учебных пособий. Так, известная книга Л. Блумфилда «Язык»[57] широко изучалась во всех университетах страны. Популярностью среди методистов пользуются работы Ч. Фриза, например, “The Structure of English’, N. Y., 1952 и др.

Большую организационную роль среди лингвистов играли два объединяющих центра. С 1924 г. активную деятельность развернуло Лингвистическое общество Америки, которое начало издавать журнал “Studies in Linguistics”. Позднее (в 1944 г.) организовался Нью-йоркский лингвистический кружок, который публикует журнал “Word” (с 1945 г.) и “Anthropological Linguistics” (c 1959 г.).

Большой интерес к прикладным задачам нового типа был вызван участием языковедов в шифровке и дешифровке текстов во время второй мировой войны. Развитие кибернетики в 50-е гг. стимулировало внимание к возможностям машинного перевода. В послевоенные годы отмечается особая активизация структурной лингвистики в связи с проблемой автоматизации обработки информации, возникает математическая лингвистика, машинная лингвистика (computational linguistics) и смежные с ней отделы.

Вторую отличительную особенность американской лингвистики составляет ее тесная связь с развитием антропологии. Этнографии и психологии. Этому способствовало развитие американистики в целом. Исследователю-американисту приходится обращаться к языковому материалу как основному источнику данных по истории культуры данного народа[58]. В его распоряжении нет литературных произведений и ранних памятников на экзотических языках. Поэтому язык рассм атривается в связи со всеми явлениями культуры, формами человеческого поведения и психологи ей народа. Речь изучается в ее социальном окружении. Американцы выделяют особый раздел науки — антропологическую лингвистику, включая в нее исследования, посвященные синхроническому и диахроническому изучению бесписьменных языков. Среди последователей Ф. Боаса в этой области видное место принадлежит Э. Сепиру (1884—1939). Сопоставительное и историческое изучение языков американских индейцев занимает большое место в американистике. Лингвисты-антропологи уделяли немало вни-

133

мания классификации бесписьменных языков по родственным семьям. Принципы типологической классификации языков, предложенные Сепиром, имели значительное влияние на общее языкознание. Интересным достижением антропологической лингвистики является метод глоттохронологии, созданный Ф. Сводешем*. Он предназначен для статистического анализа словарного состава, позволяющего[59] изучать исторические изменения в языке и определять их хронологию.

Американцы говорят также об особом направлении этнолингвистики, с которой также связано имя Сепира[60]. Научные интересы Сепира далеко выходили за рамки структурного языкознания. Во многих своих работах он писал о связях языка с его социальным и культурным окружением, о влиянии языка на поведение и мышление его носителей. Большая часть ранних работ американских этнолингвистов была посвящена связи словарного состава языка с неязыковым содержанием культуры. Словарь часто указывает на относительную важность различных аспектов культуры. Так, народы, живущие охотой и собирательством, имеют весьма детализованные названия животных и растений (племена на юго-западе Америки). У народов, занимающихся рыбной ловлей набор названий рыб и орудий рыбной ловли оказывается очень обширным.

Большой интерес к этнолингвистике вызывает гипотеза лингвистической относительности, выдвинутая Б. Ли Уорфом в 1940—1941 г.** Он считает, что каждый язык по-своему, неповторимым образом воссоздает действительность и в силу этого воплощает и закрепляет некое неповторимое мировоззрение. Так. Сравнивая язык хопи с европейскими языками, он делает вывод, что в понятиях «времени» и «материи» между ними имеются различия, а в понятии «пространства» различий гораздо меньше. Гипотеза Уорфа вызвала много откликов, в большинстве неблагоприятных[61], и потребует дальнейших уточнений и подтверждений.

В 20—30-х гг. большую популярность в американской психологии имело бихевиористское течение (англ. behaviour ‘поведение’[62]). Основные задачи бихевиоризма состоят в изучении поведения человека и животных со стороны условно-рефлекторных механизмов. В качестве основного понятия используется схема «стимул—реакция». Основные усилия бихевиористы направляют на описания структуры поведения как системы внешних реакций организма на внешние сигналы. Они пытаются заменить субъективное осязаемым, физической очевидностью, что приводит к смешению фактов мышления и речи, мышления и речевого поведения. Бихевиорастское учение оказало сильное влияние на лингвистическую мысль Америки. Антропологическая лингвистика и этнолингвистика были тесно связаны с изучением психологическоих сторон языка. Лингвистическая концепция Л. Блумфилда формировалась в непосредственном взаимодействии с идеями бихевиоризма.

134

Позднее, 40-е и 50-е гг., наметился кризис американского бихевиоризма, однако психология поведения продолжает активно развиваться. В психологии предпринимаются попытки выйти за рамки механистических понятий стимула и реакции и рассмотреть деятельность человека во всей ее сложности как саморегулирующуюся систему. Появляются идеи программирования поведения, формирования «планов», которые руководят поведением. В этот период идеи кибернетики оказывают прямое воздействие на психологические концепции. Привлекает внимание аналогия между работой мозга и электронно-вычислительной машины, между разумом и программой. Психологи с новым интересом обращаются к лингвистике, ибо известно, что ум человека питается языковыми символами, планы поведения формулируются в языковой форме. Со своей стороны, структурная лингвистика, изучая механизмы грамматики, подходит к психологическим процессам регулирования речевой деятельности. Таким образом были созданы условия для взаимодействия этих наук. Начиная с 1946 г. в США стали говорить об особом разделе науки — психолингвистике. Видными представителями психолингвистики являются Дж. Кэролл, Ч. Осгуд, Т. Сибеок, Ф. Лаунсбери, Д. Гринберг, С. Сапорта. В основе американской психолингвистики лежат три источника: бихевиористская психология, дескриптивная лингвистика и математическая теория коммуникации. В настоящее время имеется несколько направлений в психолингвистике. Более новое течение опирается на трансформационную лингвистику (в особенности работы Н. Хомского) и современные психологические учения о целостности психической организации человека и активности организма по отношению к окружающей среде. Руководителем этого направления является Дж. Миллер*.

Американская лингвистика представлена широким комплексом различных течений и концепций. Ведущее место среди них занимает дескриптивная лингвистика, в рамках которой получила развитие техника дистрибутивного анализа языка. Дистрибутивные методы описания языка определяют «лицо» американской структурной школы. Принято выделять две группировки лингвистов, связанных с дескриптивным направлением. Ученики и последователи Л. Блумфилда создали так называемую Йельскую группу (Л. Блумфилд был профессором Йельского университета). Наиболее известны работы Б. Блока, М. Джуза, Дж. Трейгера, З. Хэрриса, Ч. Хоккета и др. Блумфилдианцы, развивая идеи своего учителя, идут по пути все большей формализации описания фонологии, морфологии и синтаксиса, делая попытки исключить использование смысловых критериев. Им удалось разработать приемы дистрибутивного анализа как универсальную технику процедур, применимых к любому языковому материалу. Общие результаты исследований были изложены в книге З. Хэттиса «метод в структуральной лингвистике (Z. Harris. “Methods in structural linguistics”. Chicago. 1951)**.

135

Другая группа лингвистов — Энн-Арборская — включает ученых, которые сохраняют духовное родство с теоретическими воззрениями Э. Сепира и вместе с тем используют технику исследовательских приемов Л. Блумфилда. Это — Ю. Найда, К. Пайк, Ч. Фриз, М. Халле и др. для них характерны поиски элементарных предельных единиц системы языка (фонема, морфема, таксема и т. д.), наряду с этим заметна и приверженность к психологическим концепциям языка, внимание к факторам, влияющим на поведение информанта. Делаются попытки распространить «эмовый принцип»[63] и на изучение поведения человека.

Выделяют и третью разновидность американской структурной лингвистики — школу трансформационного анализа. Она формируется позже других[64], в 50-е гг., и представляет собой дальнейшее развитие формальных методов анализа структуры предложения. Фактически трансформационный анализ возникает как продолжение дистрибутивных приемов описания при переходе к анализу связного текста, при выходе за пределы простого предложения. Трансформационный синтаксис подготавливает базу для применения математических методов в описании грамматики. Работы Н. Хомского о моделях грамматики знаменуют собой возникновение алгебраической лингвистики как особого раздела языкознания, непосредственно выходящего за рамки науки о языке, смыкающегося с некоторыми разделами математики.

Методы структурного анализа языка получили самостоятельное развитие в американской лингвистике, известную независимость от общих теоретических взглядов на язык. Этому способствовали философские концепции XX в. в., широко культивировавшиеся в Америке. С одной стороны, логический позитивизм обосновывает ценность операциональных определений в науке, что способствовало признанию принципов формализации описаний языка, провозглашенных Л. Блумфилдом. С другой стороны, философский прагматизм подчеркивает ценность практических, прикладных результатов науки, постулируя отделение теории от самого описания объекта. прагматический подход к лингвистике нашел отражение в том, что дескриптивисты видят главную цель описания языка в регистрации фактов языка, а не в их лингвистической интерпретации.

Сужение задач дескриптивной лингвистики имело некоторые положительные результаты. Дескриптивисты сделали попытку разработать систему формальных приемов анализа языкового материала. Этим они значительно обогатили методы науки о языке. В разделе методов изучения языка дистрибутивной и трансформационный анализы занимают самостоятельное положение.

Вместе с тем узкое понимание целей дескриптивной лингвистики привело к отрицательным моментам в отношении общетеоретических концепций. Известный эклектизм в теории, непоследовательность лингвистических постулатов можно проследить даже в обобщающих работах. Тем большая неясность и разноречивость характеризуют работы представителей дескриптивизма, посвященные более частным вопросам исследования.

Устранение некоторых слабых сторон дистрибутивной методики является необходимым условием успешного применения ее в дальнейшем изучении языка. Заслуживает быть отмеченным, что в целом для американских лингвистов типична бо́льшая терпимость к различным точкам зрения и теоретическим догматам. Так, Л. Блумфельд презирал «школы, считая, что обычно поведение привержен-

136

цев той или иной «школы» подрывает самое основание всякой серьезной науки. С этим связана принципиальная установка на поиск разнообразных описаний языкового материала, так называемый «эквилибристический подход» к материалу (hocus-pocus approach), провозглашенный представителями дескриптивизма.

§ 2. Лингвистическая концепция Л. Блумфилда

Л. Блумфилд занимает в американской лингвистике примерно такое же место, как Ф. де Соссюр в европейском языкозн6ании. Его книга “Language” (1933)* представляет собой общий обзор достижений науки о языке, которые были известны в 30-м г. нашего столетия. Его интересовали прежде всего основополагающие принципы лингвистического описания, а не конкретные приемы и методы исследования зыка, которые могут быть выведены из них. Блумфилд стремился к тому, чтобы сделать лингвистику точной наукой. Это конечная цель сближает его с глоссематиками, но в отличие от последних Блумфилд не допускал отвлечения от эмпирического материала языка. Все ценные результаты дескриптивной лингвистики были получены на основе тех теоретических положений, которые Блумфилд пытался изложить в виде аксиоматической теории. Ознакомление с ней позволяет полнее оценить последующую эволюцию структурной лингвистики.

А. ОСНОВАНИЯ ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ

Выделяют четыре важных принципа, лежащих в основании лингвистической концепции Блумфилда: А. Допущение регулярности звуковых изменений; Б. «Исключение психологии»; В. «Научные дескриптивные формулировки»; Г. «Использование значения»**. Все они формировались в противовес младограмматическим воззрениям и установившимся в языкознании традициям.

В самом начале научной деятельности Блумфилд столкнулся с анализом случаев отклонения от «фонетических законов». В противовес «теории» случайности необъяснимых изменений звуков он настаивает на признании их фо-

137

нетической обусловленности, независимо от таких факторов как значение, аналогия, частотность, омонимия и т. п. конкретных языковых форм. В допущении «регулярности» звуковых изменений Блумфилд видел основу прогресса лингвистической науки, поскольку оно приводило к научно доказуемым результатам. С этим допущением связан так называемый «механицизм» Блумфилда.

Формирование «механистического» подхода к языку, в противовес «менталистскому», особенно активизировалось в связи с интересами Блумфилда к бихевиоризму. Он отмечал значение для лингвистики исследований. Рассматривавших язык как ключ к явлениям человеческого поведения. Механизм языка составляет специфический фактор в поведении человека. Однако свою лингвистическую концепцию Блумфилд не строит на бихевиоризме. Для него важна была возможность изучать язык независимо от какой бы то ни было психологической теории. Только для иллюстрации и разъяснения отдельных языковых явлений Блумфилд обращается к бихевиористским понятиям.

Так, для вычленения собственно лингвистического объекта из всего комплекса явлений языка рассматривается акт речи. Речь является мостом между говорящим и слушающим, ей предшествуют и за ней следуют практические события, цепи стимулов (S) и реакций (R). Весь акт коммуникации изображается схемой:

S → r .... s → R,

Где r .... s — речевой, замещающий стимул. Эта модель коммуникации позволяет Блумфилду выделить информационный аспект языка (внешний) и собственно лингвистический (внутренний). Коммуникативное значение речевого высказывания складывается из связей с практическими событиями, предшествующими и следующими за ним. Однако явления, изображенные на схеме стрелками, весьма неясны. Непонятен механизм, заставляющий людей в определенных ситуациях говорить определенные вещи, или механизм, заставляющий их надлежащим образом реагировать, когда те или иные звуки достигают их слуха. Эти механизмы изучаются в психологии и физиологии. В применении к языку эти механизмы должны изучаться лингвистической психологией. В силу сложившегося разделения научного труда лингвист имеет дело только с речевым сигналом (r .... s).

138

По мнению Блумфилда, лингвист недостаточно компетентен чтобы заниматься изучением механизма, который управляет речью. Это дело физиолога и психолога. Тем не менее в языкознании не считались с этим, пытаясь осмыслить эти моменты с позиций психологических теорий.

Научная лингвистика должна избегать ошибок прошлого, в частности, соблазна принять для объяснения механизмов речи одну из двух психологических концепций: менталистскую или механистическую. Блумфилд считал, что обе эти теории непригодны для лингвистических задач. Не видит он целесообразности и в применении методов психологии для лингвистических целей (эксперименты с испытуемыми, патологические нарушения речевого поведения, разновидности афазий, статистические наблюдения).

Лингвист должен придерживаться материалистических позиций; регистрация фактов речи и непредвзятое их описание без обращения к психологическим интерпретациям составляют важные требования научного языкознания.

Третьим исходным принципом для построения лингвистической теории Блумфилд считал «научные» дескриптивные формулировки. Лингвистические описания должны быть составлены в «материальных» терминах, которые выводятся путем строгого определения из ряда повседневных терминов, относящихся к материальным явлениям. Этот физикализм явился основой постулатов Блумфилда. Свое изложение он ведет объективно и просто, насколько это позволяет сделать язык обычных слов.

Блумфилд постоянно боролся за то, чтобы распространить научный анализ и научное формулирование результатов на всю сферу лингвистических знаний. По существу, он поставил вопрос о металингвистике, о том, как следует говорить (писать) о языке. Он настаивал на необходимости различать язык и метаязык, предназначенный для описания и исследования языка[65].

Исключительное положение среди общих постулатов занимал у Блумфилда «критерий значени». Традиционному использованию значения был брошен дерзкий вызов. Значение в лингвистическом анализе обычно понимается так же, как оно воспринимается говорящими, как это подсказывает «здравый смысл». Значение неизбежно является многобъемлющим, поскольку оно охватывает все стороны семиозиса (семиотической деятельности человека). Значение складывается из трех типов отноше-

139

ний речевых форм: а) отношения речевых форм к другим речевым формам; б) — к неязыковым ситуациям (предметы, явления и т. д.); в) — к лицам, принимающим участие в коммуникации. Блумфилд считал, что точное с научной точки зрения определение значения каждой формы языка невозможно. На практике все лингвисты, как менталисты, так и механицисты, определяют значения исходя из ситуации говорящего и слушающего. (Ср., например, определение значения слова яблоко). Этого совершенно недостаточно. Даже если бы наука шагнула настолько далеко вперед, что стало бы возможным отождествлять разные ситуации и реакции на них, что и составляет значение речевых форм, то мы не достигли бы других результатов. В тех случаях, когда мы располагаем научной (общепризнанной и точной) классификацией, оказывается, что значения слов не согласуются с ней. Так, кит по-немецки ‘рыба’ (Walfisch), а летучая мышь — ‘мышь’ (Fledermaus), хотя в зоологии кит — не рыба, а летучая мышь — не мышь.

У многих лингвистов сложилось впечатление, будто Блумфилд «отрицает» значение вообще, исключает его из научного анализа языка. Отчасти это связано с последующими исследованиями дескриптивистов, которые еще более решительно ограничили обращение к смысловым критериям. В действительности позиция Блумфилда совершенно иная. Развивая представление Ф. де Соссюра о языке как системе значащих форм, он делает попытку переформулировать проблему значения в терминах структурных определений. Блумфилд противопоставил традиционному значению (в его конкретно коммуникативном аспекте) «языковое значение». Необходимость дифференцировать недистинктивные признаки ситуации (например, величину, форму, окраску и т. д. какого-либо конкретного яблока) и дистинктивные признаки, которые являются общими для всех ситуаций, вызывающих произнесение данного языковой формы (например, признаки, являющиеся общими для всех предметов, которые люди, говорящие по-английски называют apple ‘яблоко’). Лингвистическое исследование должно касаться только дистинктивных признаков формы и значения. Блумфилд отождествляет определения «дистинктивный» и «языковой» и говорит просто о формах и значениях («Язык», стр. 144).

Возражая против утверждений о том, что он и его последователи якобы игнорируют значение, Блумфилд неоднократно[66] подчеркивал, что серьезное изучение языка немыс-

140

лимо без учета языковых значений. Мы знаем родной язык, поскольку мы можем решить, «одинаковы» или «различны» данные речевые формы. Когда изучаемый язык является чужим, нам приходится узнавать все это, учась на своих собственных ошибках или обращаясь за помощью к тем, кто знает этот язык. Также и лингвист может научиться узнавать фонематические различия только устанавливая, какие высказывания сходны по значению, а какие различны. Только анализ, учитывающий значения, позволяет установить предельные составляющие — морфемы. По Блумфилду, изучать соответствие определенных звуков определенным значениям значит изучать язык. «Язык»), стр. 42). Основной постулат лингвистики он формулирует следующим образом: «В определенных коллективах (языковых) некоторые речевые высказывания сходны по форме и значению» («Язык», стр. 148).

Таким образом, проблема значения была поставлена Блумфилдом в соответствии с принципами соссюровской лингвистики, пражской функциональной школы и концепции глоссематиков. Речь шла не о полном игнорировании значений, а только об отрицании любого и всякого их использования. Из всего комплекса смыслового содержания высказывания Блумфилд требовал вычленения языкового значения. Которое в семиотических терминах предстает как синтактика в первую очередь. (Современная семиотика выделяет три аспекта в знаковой системе: (1) синтактику — отношения знаков друг к другу, (2) семантику — отношение знаков к обозначаемым предметам, (3) прагматику — отношение к знакам лиц, которые их используют). Блумфилд настаивает на том, что значения нельзя использовать для наших определений, т. е. для метаязыковых формулировок. Отличительные особенности предложений, частей речи и т. д. нельзя установить путем анализа смыслового содержания. Из значений нельзя исходить при отождествлении и различении структур.

Как же можно использовать значение в исследовании языка? Блумфилд исходил из допущения, что все сигналы языковых значений представляют собой формальные явления, которые можно описывать в материальных терминах. Поэтому лингвист должен каким-то образом — непосредственно или через информанта — контролировать значения элементов высказывания, чтобы узнать, одинаковы они или различны. «Получив определение значний одних форм, можно с их помощью определить и значения

141

других форм. Математик, выступая в качестве лингвиста, не может определить термины типа один или складывать, но если мы дадим ему их определения, то он сможет определить два как ‘один ÷ один’, а три как ‘один -|- два’ и так до бесконечности. То, что мы отчетливо видим в языке математики, где денотация отличается большей точностью, проявляется также во многих обычных языковых формах. Если значения английского прошедшего времени и слова go ‘идти’ раскрыты, лингвист может определить went ‘шел’ как ‘шел’ ‘прошедшее время от go’. Если различия мужского и женского пола для лингвиста определены, он может уверить нас в том, что именно таково различие между он и она, лев и львица, гусак и гусыня, баран и овца».

Ознакомление с исходными принципами лингвистической концепции Блумфилда дает возможность оценить их сравнительно с другими школами структурной лингвистики. Признание строгой регулярности звуковых изменений в языке оказывается соотносительным с принципом релятивности Ф. де Соссюра (язык — форма, в которой существенны только соотношения между элементами означающего и означаемого). «Механицизм» Блумфилда одновременно близок принципу операциональных определений Л. Ельмслева. Антипсихологизм выступает у Блумфилда как требование аналогичное принципу имманентности построения теории языка у глоссематиков, и как аналогия требованию Ф. де Соссюра отделять внутреннюю лингвистику от внешней. Так называемый «физикализм» блумфилдовского направления можно прямо сопоставить с принципом эмпиризма Л. Ельмслева. Строго научными металингвистические определения могут быть при условии их эксплицитного формулирования в «материальных» терминах, т. е в терминах соотношения языковых форм и значений. Позиция Блумфилда в отношении традиционного значения (ее можно назвать антисемантической) дополняет предыдущие постулаты и полностью согласуется с тезисом Ф. де Соссюра о двусторонности языкового знака и тезисом глоссематиков о двух планах в структуре языка. В то же время «антисемантический» подход к языку выступает как аналогия соссюровскому понятию значимости и понятию формы содержания Л. Ельмслева.

Глубокий интерес к логическим основаниям новой лингвистической теории был обусловлен всем ходом предшествующего развития идей европейского структурализма. Не-

142

малое значение имели также в этом движении прикладные задачи американской лингвистики, связанные с изучением туземных языков и преподаванием различных европейских языков. Большое методологическое влияние на концепцию Блумфилда оказали новейшие теоретические достижения других наук, естественных и гуманитарных, и философские доктрины XX в.

Б. ГРАММАТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ

Общие логические принципы научной лингвистики, выдвинутые Блумфилдом, естественно подводили его к рассмотрению аксиоматики общей теории языка.

Понимание предмета лингвистики, развиваемое Блумфилдом, свидетельствует о продолжении соссюровской доктрины структурализма. В своих рецензиях он писал, что его представления о языке как объекте и предмете исследования совпадают с тезисами Ф. де Соссюра. Синхронически язык определенного коллектива следует рассматривать как систему сигналов. Эта строгая система представляет собой la langue. Но человеческая речь (le langage) включает нечто большее, потому что индивидам не всегда удается придерживаться системы с абсолютным единообразием. В реальной речи — высказывании (la parole) — явления, закрепленные системой, варьируются. Для Бумфилда, как и для Соссюра, все это ((la parole) лежит за пределами возможностей нашей науки. Лингвистика может изучать только те черты языка (la langue), которые являются общими для всех говорящих — фонемы, грамматические категории, словарь. Это абстракции, поскольку они представляют собой лишь повторяющиеся частичные признаки речевых высказываний.

Общая картина взаимодействий всего комплекса явлений, связанных с речью (la parole) и актами речи (la langue), была правильно обрисована Блумфилдом. Хэто позволило ему сделать более четким представление о языке (la langue) как системе моделей (типов) противопоставлений, благодаря которой индивидуальные речевые акты говорящего становятся эффективными заместителями стимулов (сигналами) для слушающего. При наличии этой строгой системы моделей мы можем предсказать регулярные реакции говорящих, когда они стимулируются одной из моделей данной системы.

143

Можно отметить, что Блумфилд углубил основную дихотомию Соссюра. Конкретизируя задачи анализа языка, он ставит проблему моделирования типовых противопоставлений в системе. Наиболее интересные результаты были получены им самим и позднее дескриптивистами в исследовании грамматики языка. Именно в этой сфере мы имеем «довольно скудные абстракции», которые проще изучать, поскольку они в меньшей степени затрагиваются ситуативными факторами. Реальными потребностями людей, удобством общения и т. п.

В методическом отношении наиболее ценным в монографии «Язык» является теория грамматики. Блумфилд сделал попытку определить основные термины — понятия грамматики, соблюдая требования, ранее изложенные в его постулатах: операционализм, строгость, непротиворечивость, антипсихологизм и антисемантизм[67].

В грамматической теории Блумфилда центральными понятиями являются языковая форма и языковое значение формы, связанная и свободная формы, сложная и простая формы, составляющие и непосредственно составляющие. Ему удалось операционным путем ввести определения грамматических терминов. Это, несомненно, продвинуло теорию на более высокую ступень формализации.

Наиболее ценные результаты получены Блумфилдом в синтаксисе. Он дает определение конструкции как класса грамматических форм (конструирующего), разделяя конструкции на морфологические и синтаксические, вводит понятие результирующего словосочетания как деривата синтаксических конструкций. Блумфилд изложил основы анализа по непосредственно составляющим, получившего впоследствии всеобщее распространение. В его концепции грамматики содержатся предпосылки трансформационного анализа (см. в особенности об осложнении, видоизменении синтаксических конструкций и о замещении).

—————————

Оценивая лингвистическую концепцию Л. Блумфилда в целом, необходимо отметить, что она представляют собой цельную и последовательную теорию структуры языка. Вклад, внесенный этим выдающимся ученым в языкознание можно сравнить с тем, что создал Н. С. Трубецкой в фонологии. Последователи Л. Блумфилда сумели устранить некоторые слабые моменты в его теории, которые были связаны главным образом с манерой изложения. В це-

144

лом, грамматическая теория была описана содержательным образом, элементы аксиоматики и формальных определений перемежались здесь с богатым иллюстративным материалом. В силу этого многие положения теории оказывались труднодоступными для понимания и не отличались наглядностью. Это обстоятельство приводило к частным непоследовательностям и нечеткости в терминологии.

Представители дескриптивной лингвистики использовали все основные постулаты и понятия грамматики Блумфилда в целях более высокой формализации описания. В результате были выработаны три основных метода структурного анализа языка — дистрибутивный анализ, анализ по непосредственно составляющим и трансформационный анализ. Эти методы получили всеобщее распространение и, в свою очередь, создали условия для еще более высокой формализации — для построения алгебраических моделей грамматики. Без этих методов так же трудно себе представить современную структурную лингвистику, как немыслимо было бы исключить из ее арсенала фонологию.

§ 3. Предмет исследования в дескриптивной лингвистике

Формирование определенной школы в лингвистике всегда связывалось с особым пониманием предмета исследования. Направление дескриптивной лингвистики в США также характеризуется относительно единообразными воззрениями на язык как объект и предмет изучения[68]. Последователи учения Л. Блумфельда приходят постепенно к ограничению задач лингвистики, что и дает право выделять в особый раздел дескриптивное направление.

Наиболее активный период деятельности этого направления охватывает 40—60-е гг.[69] В эти десятилетия появляются многочисленные статьи, исследования и монографические работы, посвященные применению методов дистрибутивного анализа к описанию фонологических, морфологических и синтаксических явлений разных языков*. Своеоб-

145

разным манифестам дескриптивизма считается обобщающая работа З. Хэрриса «Методы в структурной лингвистике» (1951)*. О некоторых общих принципах этого направления дает представление учебник Г. Глисона «Введение в дескриптивную лингвистику» (М., 1959).

Американская школа структурализма (обычно так называют дескриптивное направление) имеет отчетливо прагматическую направленность. Теория языка не излагается сколько-нибудь подробно в работах дескриптивистов. Принято считать, что дескриптивизм представляет собой только методы анализа языка, «набор предписаний об описании», по свидетельству Р. Уэллса. Поэтому обычно обращают внимание на аналитические процедуры, технику дескриптивного анализа и обработки данных языка. Действительно, принципы дескриптивного анализа имеют самостоятельную ценность и заслуживают систематического и отдельного изложения (см. раздел «Методы структурной лингвистики». Однако методический уклон дескриптивизма отнюдь не исключает наличия общих теоретических установок этого направления. Без признания ряда общетеоретических постулатов о языке вообще едва ли можно заниматься научным лингвистическим анализом. При рассмотрении общих принципов дескриптивной лингвистики целесообразно сопоставлять их с основными тезисами о языке Ф. де Соссюра и Л. Блумфилда, дающими более полное представление о предмете структурной лингвистики.

Основной лозунг дескриптивистов можно сформулировать так: от акта речи к речевой всеобщности. Эмпирически данным материалом для исследования является речь, тексты данного языка. Задача лингвиста состоит в построении такого описания текста, которое обеспечивает понимание речи и правильное произношение фраз на данном языке.

Этот тезис в неявном виде заключает в себе решение основной дихотомии язык : речь. Речь отождествляется с текстовым материалом, а язык — с описанием общих черт материала.

146

Такая установка в общем виде вполне приемлема, она соответствует общепринятому воззрению*. Однако далее выдвигаются ограничительные условия, которые специфичны именно для дескриптивной лингвистики.

Исходя из понимания языка как средства выражения мысли, принимается утверждение, что язык — это система знаков, имеющая два плана: выражения и содержания (ср. тезис Ф. де Соссюра и Л. Ельмслева). В целом языковая система складывается из трех частей: системы выражения, системы содержания и связей между ними. Каждая из них заслуживает самостоятельного изучения. План выражения подлежит изучению «лингвистикой формы», план содержания — «лингвистикой содержания», соотношения между3 единицами того и другого плана описывает словарь. Дескриптивная лингвистика ограничивается анализом только плана выражения. Такое сужение задач обосновывается рядом аргументов.

Современное языкознание достигло известных успехов в анализе формы языка, поскольку эта область отличается четкой структурой. В этом отношении языковой материал имеет преимущества перед объектами других наук, например наук, изучающих поведение человека. Исследование плана содержания шло гораздо медленнее и с меньшим эффектом. В настоящее время изучение содержания нельзя признать научным это обстоятельство затрудняло и анализ плана выражения, поскольку оставались неясными соотношения между ними. Г. Глисон отмечает три причины, обусловившие неразработанность сферы содержания языка: (1) Лингвисты поздно осознали двусторонность природы языка, значительно более внимание они уделяли форме; (2) К анализу плана содержания можно подойти только через структуру выражения, а это требует более сложного умозрительного метода, отличного от приемов непосредственного наблюдения фактов. Умозрительные методы не были популярны в лингвистике[70]; (3) Содержание с бо́льшим трудом поддается обобщению, ибо оно покрывает все многообразие человеческого опыта. Единого подхода к этом материалу не существует. Только отдельные фраг-

147

менты системы содержания были описаны пока со стороны структурной организации (ср. названия цвета в разных языках).

Против такой аргументации едва ли можно было бы возражать. Спорным для многих остается лишь само ограничение задач анализа только планом выражения языка. Широко распространено мнение о том, что дескриптивисты будто бы «отрицают» содержание в языке или исключают критерии значения из анализа и т. п.[71] Эти мнения связаны с рядом недоразумений и предвзятым отношением к целям дескриптивистов. В действительности ограничение предмета исследования структурой плана выражения предпринимается как начальная ступень, необходимая для того, чтобы затем распространить структурный анализ на область содержания. Это полезное методическое требование выдвигается и при решении других задач. В качестве аналогии можно сослаться на фонетику, которая анализирует звуковую сторону языка в отвлечении (насколько это возможно) от смысловой стороны речи[72]. Ограничение предмета в науке предпринимается в целях более углубленного анализа свойств изучаемого объекта.

Другое распространенное недоразумение связано с тем, что будто бы дескриптивисты обнаружили несостоятельность в решении поставленных задач: провозглашая «отрыв» плана выражения от плана содержания, в практическом анализе они «с черного хода» протаскивают смысловые признаки. В действительности дело обстоит иначе. Не следует смешивать задачи и методы анализа языка. Конечная цель дескриптивного анализа состоит в получении описания структурных свой св языка в плане выражения. Однако вами приемы анализа разрабатываются таким образом, что допускают различные способы извлечения данных из речи, среди них широко применяются опросы информантов, записи разговора, оценки сходства и несходства предъявляемых высказываний по смыслу и др. В самом процессе обработки данных смысловые признаки могут испольжзоваться как дополнительные (см. об этом подробнее в разделе «Методы структурного анализа»).

Таким образом, сведение задач лингвистики только к анализу формы языка само по себе вполне правомерно. Нельзя не видеть здесь преемственности основного постулата Л. Блумфилда о невозможности в пределах лингвистики описать все аспекты значения[73]. Ограничение предмета исследования дескриптивной лин-

148

гвистикой этим не ограничивается[74]. Как указывает З. Хэррис, эта особая область исследования имеет дело не с речевой деятельностью в целом, но с регулярностями определенных черт речи. Эти регулярности заключаются в дистрибутивных отношениях (ср. англ. distribution ‘распределение’), т. е. в повторяемости элементов друг относительно друга в пределах высказываний[75].

Разумеется, возможно изучение различных отношений между частями или определенными чертами речи, например, отношений тождества в звуках или значениях или генетических отношений в истории языка. Единственное отношение, которое рассматривается здесь — это отношение распределения (дистрибуции) или порядка расположения (аранжировки) отдельных частей речи друг относительно друга в процессе речи.

Дистрибутивные критерии занимают центральное положение в дистрибутивной лингвистике, они применяются к описанию языковых единиц разных уровней, от фонологии до синтаксиса. Свойства сочетаемости являются универсальными не только для языка, они используются также и при изучении объектов в других областях науки.

Сочетательные свойства языковых единиц всегда находили определенное место в грамматиках и словарях. В отличие от традиционного языкознания дескриптивисты выдвигают на первый план исследование дистрибутивных отношений языка. Последовательное и систематическое описание распределений форм приводит к открытию некоторых новых взаимосвязей между элементами языковой структуры. В частности, такое описание позволяет уточнить представления о самих уровнях в системе языка.

Как видно, дистрибутивный анализ представляет собой прямой продолжение грамматической концепции Л. Блумфилда, который считал, что значимые аранжировки форм и составляют грамматику языка. Однако развитие идей пошло здесь в сторону универсализации дистрибутивного подхода, который был выведен за рамки грамматики. Были предприняты попытки распространить дистрибутивные методы и на область фонологических явлений. А в последнее время делаются попытки применить дистрибутивную технику исследованию семантики языка*.

149

Итак, язык как предмет рассматривается в дескриптивной лингвистике только в узком аспекте: со стороны дистрибутивных характеристик в плане выражения.

следующее ограничение задач носит уже методологический характер дескриптивисты придают значение самому описанию языка (отсюда название дескриптивная лингвистика, (ср. англ. description ‘описание’). Их цель состоит в том, чтобы дать компактное описание языка, пригодное для разных применений. Они считают, что результаты дескриптивного анализа могут быть использованы в других отделах языкознания: для сравнительного или исторического исследования языков, диалектологии, фонетики, семантики, изучения связей языка с культурой и поведением личности. Требование компактности описания проходит красной нитью сквозь все последовательно повторяющиеся этапы анализа. Это требование соответствует принципу простоты философского позитивизма, согласно которому материал наблюдения в научном описании должен быть представлен компактно. Только при этом условии можно формулировать общие принципы, а затем выводы. Этот принцип впоследствии специально рассматривался Н. Хомским в связи с задачами теории языка. Принцип компактности описания оказывается тесно связанным с другим важным методологическим требованием позитивизма, заключающимся в обособлении описания от теории языка. Дескриптивную лингвистику интересует описание языкового материала как таковое. Она не касается вопросов оценки полученных результатов. Удобства их применения, сложности классификации, например, со стороны количества выделенных элементов. Другие возможные формулировки тех же результатов подлежат рассмотрению не в лингвистике, а в логике.

Здесь уместно рассмотреть приведенную А. А. Холодовичем аналогию, которая показывает целесообразность разделения функций между специалистами по конкретной науке и специалистами по логике науки, изучающей историю развития научных теорий. Рассмотрим ситуацию, в которой взаимодействуют три лица: заказчик, портной и оценщик. Их действия и цели четко разграничиваются: заказчик доставляет материал для пошивки костюма, его цель состоит в получении готовой продукции; портной производит раскрой материала в соответствии с запросами клиента и осуществляет пошив изделия; оценщик рассматривает готовый костюм и дает оценку качества работы в соответ-

150

ствии с требованиями заказчика и его внешними данными (оценка степени сложности модели, соответствия ее фигуре клиента и т. д.). Совершенно очевидно, что при такой организации труда производство костюмов будет налажено оптимальным образом.

Как показывает история научного знания, к подобному разделению функций и сфер деятельности отдельные науки приходят лишь постепенно. Описательный этап развития науки характеризуется обычно синкретизмом трех функций, показанных в нашей аналогии. Именно такое смешение задач демонстрирует описательное языкознание XIX в. Лингвисту часто приходилось выступать одновременно в трех лицах: он сам отбирал материал для изучения, сам проводил его анализ (расчленение и построение классификации) и сам же воздвигал теорию языка, сравнивая результаты полученного анализа с ранее известными описаниями языковых явлений.

Дескриптивная лингвистика в соответствии с тенденциями естественнонаучного знания XX в. отграничивает задачу описания структуры языка от его интерпретаций, от теории структуры языка, которая может вытекать из такого описания.

Наконец, следующим важным в методологическом отношении разграничением является отделение результатов описания от самого процесса его выведения из данных речи. Это последнее разграничение не проводится четко в конкретных исследованиях дескриптивистов, посвященных анализу фонологии или морфологии какого-либо языка. С наибольшей самостоятельностью сами процедуры дистрибутивного анализа, рассчитанные на применение к любому языковому материалу, рассматриваются З. Хэррисом в его обобщающей монографии. Во вводном разделе книги он писал, что методы исследования излагаются в виде последовательных аналитических процедур над сырыми данными, имеющимися у лингвиста, — над актами речи, высказываниями. Последовательность процедур основывается на делении всего описания на фонологическую часть и морфологическую. В каждой из них определяются простейшие элементы и дистрибутивные отношения между ними. Эти два шага процедур повторяются после завершения описания на определенном уровне анализа. Однако такое изложение процедур не следует рассматривать как план работы, поскольку каждый из этапов описания может выполняться независимо от

151

других и в любой последовательности. Например, можно начинать морфологический анализ, не завершив предыдущего, фонологического[76].

Хэррис предпринял попытку систематически изложить методы дистрибутивного анализа как строгую, формальную систему процедур выведения описания (классификации, грамматики) по тексту. Такое понимание задач отвечало давним стремлениям лингвистов разработать методы анализа языкового материала, обеспечивающие построение хороших, «правильных» классификаций. Не случайно вопросы методов исследования становятся весьма актуальными в языкознании нашего века, приобретают остроту и дискуссионный характер. Теперь стало очевидным, что сама постановка такой задачи не отвечает возможностям современной науки. Результаты, полученные дескриптивной лингвистикой, были таковы, что привели к снятию самой проблемы формализации методов исследования языка. Вернее. Эта проблема была переформулирована таким образом, что допускает конструктивное ее решение.

Принято считать, что дескриптивисты не смогли положительно решить поставленную задачу — им не удалось создать формальных методов описания языка. В действительности такая оценка отмечает только одну сторону дела и потому является неполной и ведет к недоразумениям. По существу, как показывает Хэррис, методы описания языка не могут быть полностью формальными, однако это не означает абсолютного исключения формальных приемов из процесса анализа. Некоторые дистрибутивные признаки используются для построения лингвистических классификаций формально, наподобие математических методов. Такую роль выполняет, в частности, критерий дополнительной дистрибуции (см. об этом ниже). Однако их применение к конкретным лингвистическим данным требует учета дополнительных сведений, касающихся специфических черт единиц того или иного уровня языка (фонологических, морфологических и т. д.). Поэтому при изложении процедур анализа Хэррис наряду с формальными методами сообщает различные рекомендации о том, как их применять, «как взяться за дело». Таким образом, итоги работ дескриптивистов правильнее оценивать не с точки зрения полной формализации методов исследования языка, а с точки зрения тех пределов, до которых может простираться формализация исследовательских приемов.

Как следует из всего изложенного, дескриптивная линг-

152

вистика представляет собой отдельное направление в американском языкознании. Она формирует свое понимание предмета исследования. По сравнению с другими школами структурного направления дескриптивизм резко ограничивает аспект рассмотрения фактов языка. Изучается только план выражения и только дистрибутивные структуры в нем. значительно уточняются также и общие методологические принципы анализа. В соответствии с общими тенденциями развития естественных наук нового времени выдвигается требование отграничивать описание языка от теории языковой структуры, с одной стороны, и результаты описания от методов его получения (процесса его построения), с другой.

Наиболее ценным вкладом дескриптивистики в общий фонд науки о языке является частичная формализация процедур описания и анализа текстового материала. По-видимому. Хэррис предпринял последнюю в истории лингвистики попытку разработать строгую систему методов анализа. Его последователь и ученик Н. Хомский показал, что задача формального выведения грамматики из сырых данных речи в принципе неразрешима. Лингвистика в этом отношении не должна отличаться от других наук, например физики, которые выдвигают более простые задачи, допускающие привлечение формальных и математических методов. (См. об этом ниже.) Математическая теория моделей языка возникает на базе достижений дескриптивной лингвистики, и это является главным итогом деятельности всего направления.

——————————

Ознакомление с лингвистической концепцией Л. Блумфилда и дескриптивной школой обнаруживает преемственность идей и методов структурной лингвистики в языкознании.

В Америке формируется особая ветвь структурализма, которая развивает теоретические основы европейских школ в методическом и практическом аспекте. Прагматический уклон американской лингвистики, а также методологические концепции естественных наук XX в. способствовали тому, что США первостепенное значение придается уточнению и ограничению предмета исследования.

Принимая в целом онтологическую картину языка, обрисованную Ф. де Соссюром и Л. Ельмслевом, американские ученые сосредоточивают внимание на изучении меха-

153

низмов действия языковой системы. Опираясь на достижения пражской лингвистики в описании фонологических закономерностей языка, Л. Блумфилд распространил релятивистские принципы на анализ грамматики. Мы имеем здесь не простое перенесение методов фонологических оппозиций на грамматические явления, как это пытались делать представители Пражского кружка. Л. Блумфилду удалось творчески подойти к расширению области структурных методов, он заложил основы формальной теории грамматики. Учение о грамматических формах было построено с учетом всей сложности взаимоотношений между фонологическими, лексическими и грамматическими средствами языка. Область грамматики он ограничивает значимыми аранжировками форм.

Наиболее перспективными в концепции Л. Блумфилда оказались синтаксические определения они получают дальнейшее развитие в дескриптивной школе. Анализ по непосредственно составляющим является вершиной достижений структурной лингвистики в области синтаксиса.

Наряду с этим дескриптивисты направляют усилия на дальнейшие поиски формальных методов анализа языка. Дистрибутивные приемы обработки материала подвергаются универсализации. Предпринимаются попытки создания строгой системы дистрибутивных методов, применяемых на всех уровнях структуры языка. Благодаря этому уточняется само представление о структурной организации языка, в особенности на синтаксическом уровне. Значительно обогатились знания о механизмах построения предложений. В отличие от господствовавшего в традиционном языкознании статического описания предложения, создаются динамический анализ, выделяющий последовательные шаги в формировании структуры предложения (разложение на непосредственно составляющие).

Самостоятельное место в американской лингвистике занимает трансформационный анализ. Он развивается как продолжение дистрибутивной лингвистики, методы которой давали эффект при анализе структурных отношений в пределах предложения и оказались непригодными для описания единиц текста большей длины (цепей предложений). Идеи трансформационных методов возникают на грани, отделяющей структурный анализ плана выражения от анализа плана содержания. Формальный синтаксис становится мостом, связывающим один аспект структуры языка с другим, более сложным и менее поддающимся изучению фор-

154

мальными методами. В последнем разделе курса будут рассмотрены методы трансформационного анализа в том виде, как они сложились к настоящему времени. Трансформационный синтаксис открывает пути для проникновения в область семантических явлений языка, что составляет главный предмет интересов структурной лингвистики второй половины XX в.

Параллельно с собственно лингвистической линией эволюции структурализма в 50—60-е гг. в Америке зарождается направление, известное под названием алгебраической лингвистики. Непосредственные истоки этого течения восходят к результатам дистрибутивной школы. Обобщив формальные признаки анализа по непосредственно составляющим, Н. Хомский показал возможность применения методов алгебры к описанию моделей грамматики.

Оценивая теорию языка, как она была представлена в дескриптивной лингвистике, он приходит к выводу о несоответствии ее задач возможностям строго научных методов. С этого времени математическое моделирование занимает видное положение в структурной лингвистике.

Важным стимулом для внедрения в языкознание математических методов являются новые кибернетические приложения языка. С развитием кибернетики широко изучаются возможности машинного перевода, создания автоматизированных систем поиска и обработки научно-технической информации. Эти обстоятельства создают благоприятную обстановку для активации исследований в области структурной и математической лингвистики в международном масштабе.

‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗

Методология современной науки выдвигает идеальные требования эффективного развития каждой отдельной ее отрасти. Необходимо разграничивать пять самостоятельных характеристик при проведении научного исследования: 1) объект изучения; 2) предмет изучения; 3) результаты, полученные при исследовании; 4) цели, практическое назначение результатов исследования; 5) методы исследования.

Рассматривая развитие структурных направлений с точки зрения этих требований, можно видеть, что в первой половине XX в. наука о языке достигает определенной зрелости приближается к более четкому различению своих основных аспектов.

Общие основания структурной лингвистики были изложены в «Курсе» Ф. де Соссюра. По сравнению с языкозна-

155

нием прошлого века был сделан огромный скачок в теории. Значительно расширились представления о языке как объекте изучения. Было сформулировано новое понимание предмета лингвистики, среди всего многообразия фактов речи был выделен главный аспект — язык как система знаков.

Последующие «школы» структурной лингвистики углубляют понимание предмета исследования. Глоссематическая концепция представляет собой попытку логически сформулировать общую теорию структуры языка. Язык рассматривается как самая сложная из существующих семиотических систем. Специфическая особенность языка, отличающая его от формально-логических знаковых систем (алгебры, игр), заключается в двуплановости структуры, в наличии плана выражения и плана содержания, каждый из которых имеет свою форму.

Пражская функциональная лингвистика знаменует собой достижение такого этапа в развитии методологии, когда были получены первые результаты изучения структурных свойств языка. Н. С. Трубецкой создал фонологическую теорию на основе смыслоразличительных оппозиций звуков. С этого времени методы фонологического анализа прочно закрепились в языкознании. Они заложили основы дальнейшей отработки методов структурного анализа других сторон языковой системы.

Американская лингвистика вносит вклад в изучение грамматической структуры языка. Теория грамматики Л. Блумфилда создает условия для разработки формальных методов описания синтаксиса. Структурная лингвистика достигает такой ступени, когда ставится вопрос об отграничении методов исследования языка от теории структуры, с одной стороны, и об отграничении методов анализа материала от результатов описания — с другой.

Проблема типов описания, формы репрезентации результатов исследования языка выдвигается на первый план в середине XX в. Техника дистрибутивного анализа языка, а вслед за ней трансформационный анализ, получают широкое распространение среди лингвистов. Во второй половине XX в. ведутся активные поиски методов моделирования языка. Развивается алгебраическая лингвистика, которая демонстрирует возможности применения логико-математических методов в построении моделей грамматики.

Следующий раздел курса посвящен ознакомлению с методами изучения структурных закономерностей языка.

МЕТОДЫ

Выдвижение в качестве предмета изучения структурных свойств языка требует особых методов, значительно более сложных, чем простое наблюдение и классификация единиц речи. Не случайно интерес к новому направлению в лингвистике прежде всего связывался с рассмотрением технических приемов обработки материала, новых форм описания языковых явлений. Формальная сторона структурных методов на время даже оттеснила и заслонила более важную в методологическом плане проблему — предмета структурной лингвистики. Это обстоятельство свидетельствует о том, что предмет и метод науки неразрывно связаны между собой. Однако в целях более полного и объективного ознакомления с достижениями этого научного направления целесообразно, насколько это окажется допустимым, разделить обе названные проблемы.

В данном разделе излагаются три методики анализа, получившие наибольшее признание в современной лингвистике: дистрибутивный анализ, трансформационный анализ и формальные модели как средство лингвистического анализа.

ГЛАВА I

ДИСТРИБУТИВНЫЙ АНАЛИЗ

Дистрибутивный анализ как особая методика исследования языка сформировался в американской дескриптивной лингвистике. В 40—60-е гг. в США появились многочисленные работы, посвященные описанию отдельных сторон фо-

157

нетики, морфологии и синтаксиса языков различного строя (американоидных, европейских[77] и др.). Позднее были созданы общие лингвистические курсы, излагающие принципы нового (необлумфилдианского) направления*. Монографическое описание методов дескриптивной школы мы находим в книге З. Хэрриса “Methods in Structural Linguistics”[78], вышедшей двумя изданиями в 1951 и 1961 г. Эта книга обобщает все ценные достижения дескриптивизма. Она предназначена служить руководством для овладения техникой дистрибутивного анализа**.

Дескриптивная лингвистика не выдвинула своей концепции языка как предмета исследования (см. Часть вторая, гл. 4, § 3.). Ее задачи сводятся к описанию структуры плана выражения, который рассматривается в отвлечении от плана содержания. Структура языка анализируется в терминах дистрибутивных отношений (распределений) элементов различных ярусов (фонологического, морфологического и др.). Конечный результат исследования заключается в построении компактного описания языка, которое обеспечивало бы понимание и построение любых высказываний на данном языке. Никаких дополнительных ограничений на форму описания не налагается,поэтому допустимы расхождения в результатах анализа у разных исследователей, работающих с одним и тем же маткриалом. Описания, выполненные с помощью дистрибутивных методов, предназначаются для использования в других лингвистических раз-

158

делах (сравнительно-историческое изучение языков, диалектология, антропологическая лингвистика и т. д.).

Такое ограничение задач способствовало углубленной разработке практических процедур анализа, которые применялись в процессе построения описания. Была сделана попытка изложить дистрибутивные методы как строгую систему исследовательских приемов, которая не имеет аналогии в языкознании предшествующего периода.

Этот опыт, однако, не дал идеальных результатов. Оказалось, что процесс исследования языка является весьма сложным и не допускает полной формализации процедур на всех этапах работы.

Таким образом, можно выделить два вопроса в общей проблематике дескриптивизма: (1) описание конкретного языка с помощью дистрибутивных методов; (2) рассмотрение самих методов дистрибутивного анализа с точки зрения их пригодности для изучения структурных закономерностей языка. Первый вопрос предполагает проведение экспериментальной работы с материалом разных по типу языков. Второй вопрос имеет общеметодологическое значение для структурной лингвистики в целом.

На каких принципах строится дистрибутивный анализ? К чему сводится техника такого анализа? Каковы основные термины, применяемые в описании языка? Существует ли какая-либо последовательность операций при дистрибутивном анализе? Наконец, к какому виду приводятся окончательные результаты анализа? Или: какую форму имеет описание в конечном итоге? Эти вопросы подробно обсуждаются в главе I[79].

§ 1. Основные допущения и термины

Развивая идеи Л. Блумфилда о формализации лингвистического анализа, дескриптивисты вводят элементы аксиоматики[80] в дистрибутивный анализ. В методологическом предисловии к своей монографии З. Хэррис излагает исходные лингвистические понятия, на базе которых строятся основные определения дистрибутивного описания. Рассмотрение общих принципов дистрибутивного анализа в неявном виде заключает в себе теорию языковой структуры, которая может быть до известной степени изолирована от самого процесса описания, реализующего эти теоретические принципы.

159

В качестве общих неопределяемых понятий используются следующие. Универсум речи (англ. universe of discourse) — это объект исследования. Наряду с этим термином в лингвистике принято употреблять другие: континуум речи, совокупность текстов, корпус (англ. corpus), выборка (англ. sample), представляющая данный язык или его диалект в ограниченном промежутке времени (в определенном синхронном срезе)

Конкретный акт речи (англ. act of communication) — любой отрезок речи одного из участников коммуникации, ограниченный с обеих сторон молчанием. Речь состоит из конкретных актов речи (к. а. р.), которые являются однократными, происходят в определенный момент времени. Повторяющиеся отрезки речи являются разными к. а. р. (ср, например, снег, снег, снег…[81]). Описать к. а. р. невозможно из-за многообразия случайных моментов, сопровождающих речь индивидуума. Лингвист не может интересоваться различными дефектами речи (шепелявость, картавость и т. п.[82]), недосказанными моментами, ситуативными переосмыслениями речи.

При описании языка выделяют некоторые существенные черты речи, которые влияют на ее содержание. Понятие существенных признаков также неопределяемо; каждая наука, как и лингвистика, имеет свои представления о том, что существенно.

Лингвист обычно описывает абстрактные акты речи (а. р.) или высказывания (англ. utterance), — освобожденные от конкретных, ситуативных физических признаков отрезки речи между двумя паузами[83].

Получение высказываний связано с операцией отождествления к. а. р. по существенным признакам.

Необходимые условия для такого отождествления: сходство (или одинаковость как крайний случай) содержания к. а. р.; сходство внешних физических признаков, звучания к. а. р. Степень сходства точно не определяется. По-видимому, нельзя отождествить к. а. р. только на основе подобия в смысле (глаза и очи); или только на базе подобия во внешнем звучании (ключ ‘источник’ и ключ ‘инструмент для запирания замка’).

В результате мы имеем высказывания, которые имеют разные реализации в речи, каждому высказыванию соответствует множество к. а. р. Ср:

160

маама		мама
мамаа	mama	маамаа
мъм		мамъ

Термин высказывание соответствует различным текстовым отрезкам: слову, звуку, фразе, предложению.

Принимается фундаментальная гипотеза о том, что непрерывные акты речи делятся на части, отрезки, называемые сегментами. Высказывание рассматривается как дискретная последовательность отрезков речи, звуковых или морфемных сегментов, цепочек морфем и т. д. Каким образом производится членение а. р.? Это вопрос практического описания. Возможны различные способы сегментирования текста, повторные операции[84] сегментирования на каждом этапе описания (на уровне звуков, морфем, фраз и т. д.). Сегмент — это отрезок речи, устной или письменной, вычленяемой в данной последовательности а. р.

Понятие сегмента занимает важное место в дистрибутивном анализе. Дескриптивисты строго разграничивают операции сегментирования и последующие операции отождествления сегментов. В этом состоит принципиальное отличие их от традиционной лингвистики, которая обычно не ставит вопроса о сегментации речевого материала. При этом либо безоговорочно принимается графическое и орфографическое расчленение текста, которое в случае неточности или обнаруженных впоследствии ошибочных решений может быть изменено, т. е. может быть, проведена пересегментация, вторичная сегментация высказываний[85].

Сегмент противопоставляется элементу. Элемент — это абстрактный сегмент, освобожденный от конкретных, ситуативных, физических черт. Элементы определяются путем сопоставления различных отрезков речи, т. е. В результате операции отождествления сегментов по существенным признакам. Элемент — это обозначенный определенным символом сегмент. Так, буквы или транскрипционные знаки используют для обозначения звуковых сегментов. Сегмент принадлежит высказыванию, а элемент — описанию высказываний.

161

Сегмент и элемент — два важнейших процедурных термина, которые последовательно применяются на каждом шаге анализа. Остановимся на некоторых дополнительных пояснениях этих понятий.

а) Сегменты — простейшие отрезки, выделяемые при расчленении континуума высказываний на первом шаге анализа текста. Элементы формируются путем объединения эквивалентных сегментов, т. е. Элемент есть некоторый класс сегментов. Элемент получаем в результате простейшей абстракции отождествления. Сегмент и элемент соответствуют в математической логике предмету и егог названию[86].

Приведем примеры элементов. Если мы имеем следующие высказывания, расчлененные на звуковые сегменты:

дарога

дорога

дароγа,

то можно следующим образом отождествить эквивалентные сегменты введя строчные буквы для обозначения элементов: | дърога |.

б) Сегмент всегда есть отрезок текста, непосредственно принадлежит тексту, элемент же принадлежит описанию, его соотнесенность с текстом опосредована через одну ступень классификации. Поэтому элемент всегда является сегментом, обратное же не имеет смысла. Так, в нашем примере есть такие случаи, когда | д | = д, | р | = р, | о | = о, | а | = а и другие случаи, когда | ъ | = {а, о}, | г | = {г, γ}.

в) Сегмент можно рассматривать со стороны его состава, его физических признаков (ср., напр., взрывность и фрикативность г). Элемент не рассматривается по составу, так как является цельной единицей.

Аналогично этому сегмент можно рассматривать как часть более сложного сегмента. Элемент обычно рассматривается безотносительно к иерархически более сложным элементам.

В процессе описания многократно осуществляется переход от рассмотрения высказываний как последовательностей сегментов к их рассмотрению как цепочек элементов. Шаги перехода можно изобразить на схеме:

162

Как видно, движение по циклу: высказывание → сегмент → элемент → высказывание — может проводиться несколько раз. Такая возможность допускается в пределах одного уровня языка, например, фонологического. Лингвист сопоставляет полученный перечень элементов (классификацию) с данными речи, проецируя ее на текст. Если окажется, что классификация плохо применима к исходным высказываниям, то, устраняя «слабые места», можно заново сегментировать текст, повторив весь цикл процедур[87].

Эта схема последовательных шагов анализа действует и при переходе с одного уровня языковых единиц на другой, например, при переходе от фонологического анализа к морфемному или при переходе от описания в терминах классов морфем к анализу цепочек классов морфем. Схему также удобно использовать при ознакомлении с анализом по непосредственно составляющим.

Следующее важное понятие — окружение (англ. environment, или position). Окружение элемента — это соседство в акте речи других элементов. Окружения могут быть различными, могут иметь произвольную длину. Так, в непосредственное окружение элемента x входят элементы, предшествующие ему (ax, bax и т. д.) или следующие за ним (xc, xcd и т. д.). Полное окружение x включает весь набор элементов в данном высказывании (axc или baxcd). Окружение могут составлять элементы, встречающиеся одновременно с данным (a…x…b). Параллельно с термином «окружение» в последние годы часто употребляются совстречаемость, или коккурентность (англ. — coccurence).

Дистрибуция, или распределение (англ. distribution) элемента — это совокупность всех окружений, в которых он встречается в речи. Дистрибуция представляет собой сумму всех позиций элемента относительно встречаемости других элементов.

О двух (или более) высказываниях или признаках говорят, что они лингвистически, дескриптивно или дистрибутивно эквивалентны, если они идентичны по

163

составу элементов и дистрибутивным отношениям между элементами.

Поняитя окружения и дистрибуции коррелятивны между собой так же, как сегмент и элемент. Подобно тому как элементы получаются в результате отождествления эквивалентных сегментов, дистрибуция есть результат типизации всех окружений данного элемента. Процедуры выявления элементов проводятся параллельно с процедурами определения дистрибуций[88]. При этом осуществляется последовательный переход с одного шага анализа на другой и обратно. Учитывая это обстоятельство, дополним приведенную выше схему соотношений терминов.

Понятия окружения и дистрибуции при нестрогом употреблении терминов часто смешивают друг с другом и отождествляют. Широко распространено мнение, что дистрибутивный анализ касается описания синтагматических отношений, линейных связей между языковыми элементами,[89] и не затрагивает парадигматической оси языка. Сами дескриптивисты считали, что дистрибутивный анализ ограничивается синтагматическими, текстовыми отношениями[90].

В действительности понятие дистрибуции согласно определению уже содержит в себе явления парадигматического плана. Поскольку дистрибуция есть сумма всех окружений элемента, она представляет собой его потенциальные свойства[91] — вхождение в разные окружения. Неслучайно в работах последнего времени наряду с дистрибуцией употребляют термин «валентность элемента» (англ. valency). Таким образом, дистрибуция описывает ряды окружений элемента, дает его парадигматическую характеристику в системе.

Между понятиями дистрибуции и окружения имеется существенное различие: объектами в анализе окружений являются элементы, связанные конъюнкцией (отношением одновременного вхождения — «и»)[92]; объектами в анализе

164

дистрибуции является сами окружения, связанные дизъюнкцией (отношением выбора — «или»[93]). Так в приведенном примере непосредственное окружение | д | составляет последовательность # | ъ |. Это окружение наряду с многими другими входит в дистрибуцию | д |:

# - ъ | дърога |

# - у | дума |

# - р | драка |

..............

Таким образом, дистрибутивный анализ строится на основе синтагматических отношений между элементами. Однако его результаты касаются выделения классов эквивалентных элементов, т. е. охватывает область парадигматики языка.

§ 2. Основные процедуры анализа и типы дистрибутивных отношений

Эмпирически данным материалом для дистрибутивного анализа являются конкретные акты речи. Практически лингвист имеет дело с абстрактными актами речи, или высказываниями, которые получаются путем элементарного отождествление к. а. р. Процесс анализа сводится к двум основным процедурам, последовательно повторяющимся после завершения каждого этапа обработки данных. Это операции сегментирования и идентификации, или отождествления.

Эти операции противопоставляются друг другу: первая носит неформальный, или полуформальный характер, вторая является формальной. Иногда процедуры сегментирования рассматриваются на долингвистическом этапе обработки текста, к собственно лингвистическому этапу относятся процедуры идентификации.

Исследуемый материал дан нам в виде непрерывного речевого потока, или связного текста. Начальный этап анализа состоит в расчленении его на сегменты определенного типа, например, звуковые отрезки. Процедуры сегментирования носят произвольный характер, членение может начинаться от произвольной точки в потоке речи. Механизм и правила сегментации не описаны формально. Здесь нельзя предложить определенного рецепта, можно только выска-

165

зать некоторые рекомендации «как взяться за дело». Поэтому операции сегментирования занимают особое место в анализе, для них не создана какая-либо теория.

Собственно лингвистический этап начинается с процедур идентификации, которые проводятся последовательно за два шага.

Вначале исходные данные должны быть представлены в виде высказываний, расчлененных на сегменты. Задачи анализа на этом шаге состоят в отождествлении сегментов, сведении их в эквивалентные классы. С этой целью рассматриваются дистрибутивные отношения между разными сегментами. Возможны два типа отношений — эквивалентность и неэквивалентность.

Два сегмента считаются эквивалентными, если они выступают как свободные варианты друг друга, т. е. допускают взаимозамену, не изменяя содержания высказывания. Этот тип дистрибутивных отношений обычно называют отношением свободного варьирования, или нефункциональным варьированием.

Примеры свободного варьирования звуков: | г | : | γ | в высказываниях | дарога | : | дороγа |, | бога | : | боγа |; | ч | : | ш | в | булочная | : | булошная |.

Отношение свободного варьирования представляет собой простейший вид эквивалентности, дистрибутивную эквивалентность «первой степени». На первом шаге анализа устраняется свободное варьирование сегментов, такие сегменты сводятся к одному элементу и в дальнейшем перестают различаться.

Противоположный тип отношений — неэквивалентность — имеет место при контрастной дистрибуции (англ. contrastive distribution), или функциональном варьировании. Два сегмента находятся в отношении контраста, если они встречаются в минимально различающихся парах высказываний. Например, | д | : | т | в дом : тот. Варьирование звуков в таких парах высказываний сопровождается изменением их смысла (имеет место ковариативность звучания и значения). Такие звуки не допускают взаимозамены без изменения содержания высказываний. Они безусловно неэквивалентны друг другу и должны быть отнесены к разным элементам.

На втором шаге анализа исходные данные, высказывания представлены в виде последовательностей элементов. Задачи теперь сводятся к рассмотрению отношений между элементами с целью выделения классов эквивалентных эле-

166

ментов. На этом этапе мы обнаруживаем более сложный тип дистрибуции — дополнительную дистрибуцию (англ. complimentary distribution). Отношение дополнительной дистрибуции связывает два (или более) таких элемента, один из которых встречается в некотором окружении, где не встречается другой, и обратно, второй встречается в таком окружении, где невозможен первый. Оба элемента рассматриваются как позиционные варианты одного и того же класса элементов, для которого устанавливается суммарная дистрибуция. Пример дополнительной дистрибуции на фонемном уровне в русском | а | : | ‘а’ | в мат — мять; в английском | t^h | : | t | в take : mistake.

В итоге анализа исходный перечень элементов преобразуется в классы дистрибутивно эквивалентных элементов, производится количественное сокращение списка элементов. Полученные классы рассматриваются как элементы следующего этапа анализа, как единицы вышестоящего уровня структуры. Цикл процедур повторяется снова: данный набор классов проецируется на высказывания, проводится сегментирование текста в терминах новых элементов; затем приступают к анализу дистрибутивных отношений между сегментами и элементами.

Как было показано, два основных шага идентификации связаны с определением разных типов дистрибуции: нефункциональное и функциональное варьирование на первом шаге и дополнительная дистрибуция на втором. Эти шаги соответствуют двум ступеням анализа, осуществляемого в терминах сегментов → элементов и окружений → дистрибуций. Дополнив соотношения между основными терминами, приведенными выше, мы получим общую схему дистрибутивного анализа:

167

Принципы дистрибутивного анализа, как показывает их рассмотрение, представляют собой стройную систему операций, осуществляемых в терминах определенного метаязыка. Они описывают процесс лингвистического анализа в виде алгоритма*. Именно эта особенность дистрибутивного анализа привлекает внимание специалистов, которые занимаются дешифровкой неизвестных систем письма и языковых кодов. Были сделаны попытки построить машинные алгоритмы выделения гласных и согласных в тексте на основе дистрибутивных признаков в сочетании со статическими**.

Центральное место в дескриптивной системе занимают различные дистрибуции, которые представляют собой некоторую аналогию понятиям теории лингвистических оппозиций Н. С. Трубецкого и теории зависимостей Л. Ельмслева.

Л. Ельмслев стремился разработать общую теорию лингвистических отношений, применимую к анализу элементов любой природы (как плана выражения, так и плана содержания; как в тексте, так и в системе). Н. С. Трубецкой построил теорию фонологических оппозиций, которая применяется для анализа дифференциальных признаков фонем. Дескриптивисты же обращают внимание на различительные признаки окружений элементов. Весьма интересной особенностью языка является универсальность типов отношений у элементов различной природы. По-видимому, можно ставить вопрос о создании общей теории лингвистических оппозиций,которые получают отражение в различных материальных признаках, в том числе и дистрибутивных***.

Основные типы дистрибутивных отношений можно поставить в соответствие с некоторыми типами оппозиций Н. С. Трубецкого в зависимостями глоссематики. Удобным языком-посредником в данном случае служит теория множеств. Различают четыре типа отношений между множест-

168

вами A и B. Эти отношения можно представить рисунками, сопоставив их с соответствующими терминами пражской, копенгагенской и американской лингвистики.

Естественно, что в целом задача построения теории лингвистических отношений остается открытой. Однако типы дистрибутивных отношений определены формально и поэтому могут достаточно однозначно применяться для идентификации лингвистических объектов.

Принципы дистрибутивного анализа имеют большое научное значение, прежде всего в том плане, что они углубляют наши сведения о процессе отождествления единиц речи. Тождества и различия — это то, на чем держится вся языковая система (см. тезис Ф. де Соссюра о системе языка, в которой есть лишь различия, их оборотной стороной яв-

160

ляют ся сходства между языковыми сущностями). Нормальная речевая деятельность осуществляется только при условии четкой работы механизмов отождествления и различения языковых элементов. Анализируя факты языка, лингвист также опирается на интуитивное отождествление и различение объектов текста. Основные процедуры дистрибутивного анализа делают шаг вперед в описании этих интуитивных действий исследователя, они расчленяют процесс идентификации на несколько ступеней.

Одним из важных следствий, вытекающих из работ дескриптивистов, является постановка вопроса о моделировании лингвистического исследования. Модели, имитирующие исследовательскую деятельность лингвиста, предназначаются для того, чтобы обосновать выбор основных понятий, которыми он пользуется при построении грамматики или другого описания языка. В идеале они сводят до минимума роль субъективного фактора в исследовании*. По сложности проблематики модели такого типа стоят рядом с моделями творческой деятельности и научного поиска вообще. Эти процессы могут рассматриваться как кибернетические процессы переработки информации.

В дистрибутивном анализе формальные процедуры занимают весьма скромное место. Как следует из вышеприведенной схемы анализа, начальные операции сегментирования носят произвольный характер. Обращение к неявным сведениям о языке, которые лингвист привлекает извне (пользуясь интуицией или дополнительными сведениями о тексте), допускается на каждом этапе описания. Дальнейшее изложение покажет, что применение дистрибутивных критериев к единицам разных уровней языка (фонологического, морфологического и т. д.) отличается специфическими моментами. Цель последующих параграфов собственно и сводится к рассмотрению трудностей, с которыми сталкивается лингвист при дистрибутивном описании языкового материала.

Ознакомление с дистрибутивными приемами будет проводиться с помощью отдельных иллюстраций, взятых из русского и английского языков. Главное внимание уделяется рассмотрению общего хода описания, последовательности процедур и конечным результатам.

170

§ 3. Дистрибутивные методы в фонологии

Дистрибутивный анализ естественно начинать с описания звуковых черт данного языка.

Корпус материала предстает вначале как непрерывный поток конкретных актов речи. К. а. р. — это последовательности (цепочки) звуковых сегментов. Границы сегментов произвольны, поскольку у нас нет средств для указания, или точно расчленить поток звуков на отрезки, которые бы в дальнейшем соответствовали его членению на фонемы. Последующие процедуры будут изменяить эту сегментацию до тех пор, пока границы сегментов не совпадут с границами отдельных- фонем.

Для того, чтобы описывать сегменты, введем для каждого из них символы. Будем использовать для русского текста курсивные буквы с дополнительными надстрочными значками, а для английского текста — латинские буквы. Например: булка | бу^улкъ |, бортик |бо^орт’ик |, Can’t do it |k^hant do it|. Каждый буквенный знак соответствует одиночному сегменту в конкретном речевом отрезке.

А. ПРОЦЕДУРЫ ОТОЖДЕСТВЛЕНИЯ I

Эти процедуры применяются чтобы установить лингвистическую эквивалентность или неэквивалентность звуков — сегментов и перейти от уникальных неповторяющихся сегментов к меньшему числу элементов. Вначале рассматриваются пределы вариативности (различности) отдельных звуков в повторяющихся высказываниях. Имея запись какого-нибудь высказывания, разделенного на сегменты, можно повторить его и снова записать. Говорят, что каждый сегмент одного повторения свободно подставляется вместо соответствующего сегмента другого повторения, или является его свободным вариантом.

Если высказывание ABC есть повторение высказывания A′B′C′, тогда A ~ A′, B ~ B′, C ~ C′.

После этого эксперименты с субституцией звуков проводятся в различающихся высказываниях. Например, проверим, можно ли подставить | б^у | из бутыль на место | б^у | из булка. Повторное произношение этих высказываний с заменой звуков будет подобно первому их произношению.

В общем случае берем высказывание с сегментами DEF, конструируем высказывание, составленное из сегментов

171

DA′F, где A′, есть повторение A из некоторого высказывания ABC. Если информант воспринимает DA′F как повторение DEF и если можно также построить E′BC (E′ есть повторение E), эквивалентное ABC, тогда A и E (и A′ и E′) взаимоподставимы, т. е. являются свободными вариантами дру друга. (A ~ E).

Для дескриптивного анализа важно установить не только эквивалентность некоторых сегментов друг другу, но также определить и неэквивалентость (различие), неподставимость сегментов. Эксплицитно описать различия не менее важно, чем описать сходство, а чтобы иметь средства для различения одних высказываний от других, необходимо определить систему различительных элементов для многих высказываний. Так, чтобы различать дом, дол, дел, мы должны знать несколько различительных признаков между неэквивалентными высказываниями (дом отличается от дол третьим сегментом, а от дел — вторым и третьим).

Представление речи как последовательности, или аранжировки отдельных элементов связано с выделением звуковых различий между каждой парой неэквивалентных высказываний.

Анализ пар неэквивалентных (различающихся) высказываний оказывается важным при установлении неэквивалентных звуков-сегментов. В особенности надежное определение разных звуков дают так называемые минимально различающиеся пары высказываний типа (дот : тот), отличительными признаками которых являются одиночные звуковые сегменты. Эти сегменты | д | и | т | в данном случае имеют одинаковые окружения. Однако подстановка одного из них на место другого приводит к контрасту смысла, т. е. невозможно. Контрастирование смыслов высказываний свидетельствует о том, что различение | д | и | т | существенно для русского языка, т. е. что данные сегменты не эквивалентны, а различны.

172

чаться звуки-сегменты | г | — | γ |. Они получают единое обозначение в виде фонемного элемента | г |. Приведем другие пары сегментов, которые могут считаться свободными вариантами. В русском языке допускаются параллельные произношения слов | тэрмос | ~ | т’eрмос |, | критэрий | ~ | крит’eрий | и т. п. Эти различия носят стилевой характер и не затрагивают смыслового содержания слов, ими можно пренебречь в целях компактного описания текста. Тогда необходимо признать следующие эквивалентности: | т| ~ | т’ |, | э | ~ | e |. Такое «уравнивание» звуков имеет место только для данных высказываний, а не для любых их употреблений. Так, | т| ~ | т’ | в тапка | тапка | и тяпка | т’апка | невозможно считать эквивалентными.

В английском дублеты произношения again | ə′gæn | и | ə′gein | также интерпретируются как случаи свободного варьирования звуков.

Таким образом, получив перечень фонемных элементов, можно перезаписать исходные высказывания, устраняя несущественные для дальнейшего анализа различия звуковых признаков в эквивалентных актах речи. Все высказывания теперь расчленены на фонемные элементы, в каждом из них ровно столько единиц, сколько необходимо для различения высказываний,не являющихся повторениями друг друга и не более.

Наряду с фонемными элементами, имеющими природу линейных сегментов, в высказывании определяются суперсегментные элементы. Такие звуковые черты речи, как тон, последовательность ударений, интонация, рассматриваются как «вторичные фонемы», «просодемы» (англ. con[…]rs[95]). Они как бы размазаны по всей длине высказывания. Дистрибутивные методы выявляют эквивалентность высказываний по суперсегментным признакам безотносительно к их сегментному составу. Так, парные высказывания с одинаковыми сегментами могут быть различны по смыслу и суперсегментным элементам: Он идет? : Он идет; He is coming? : He is coming. Для каждого языка определяется весь набор «просодем», каждая из них обозначается определенным символом: | ? |, | ! |, | . |, | , | — и т. д. и записывается после фонемных элементов.

173

Б. ПРОЦЕДУРЫ ОТОЖДЕСТВЛЕНИЯ II (СОБСТВЕННО ФОНОЛОГИЯ)

Имея в качестве данных высказывания, записанные как цепочки элементов, переходим к рассмотрению их сочетаемости . задача состоит в изучении закономерностей появления фонемных элементов в тексте и нахождении дистрибутивно эквивалентных элементов, которые можно сгруппировать в классы. Представление актов речи в виде элементов и «просодем» имеет недостатки: (1) каждый элемент характеризуется конкретными ограниченными окружениями. (2) количество элементов велико. Необходимо найти способы для типизации элементов и сокращения тем самым их первоначального числа. Условием для этого является выявление дополнительной дистрибуции[96].

Подготовка процедуры состоит в установлении окружений элементов и их суммировании.

Рассмотрим эти процедуры на примере. Пусть даны следующие высказывания: | разб’ила |, | бы |, | был |, | быт |, | б’ит |, | иба |, | л’уб’и |, | б’иб’и |, | двугорбый |, | подоб’ийе |. Определим окружение элементов | и |, | ы |. Для удобства рассмотрения выпишем все непосредственные окружения в таблицу № 1.

Таблица № 1

Элементы	окружения
Элементы	б’-л	б-#	б-л	б-т	б’-т’	#-б	л’-б’	б’-б’	б-й	б’-й
и	+				+	+	+	+		+
ы		+	+	+					+

Сочетаемость элемента с окружением отмечается знаком + на пересечении строки и столбца. Как видно, число окружений велико. При расширении исходного списка высказываний это количество будет возрастать. Поэтому имеет смысл выявить характерные черты окружений и представить их в более компактном виде.

Просматривая окружения, легко заметить общие признаки их компонентов: наличие мягкости и ее отсутствие. По

174

этим признакам все элементы в окружениях сгруппируем следующим образом: сгруппируем в один разряд мягкие, введя символ класса мягких C’, и все «немягкие» объединим во второй разряд C. C’ = {б’, т’, л’, й}, C = {б, т, л}. Тогда таблицу № 1 можно преобразовать в таблицу № 2.

Таблица № 2

	C’·C	C-#	C·C	C’·C’	#·C	C-C’
и	+			+	+
ы		+	+			+

Отождествление некоторых окружений по признакам мягкости/твердости привело к сокращению их числа с 10 до 6.

Продолжим наш анализ окружений. Возможно ли представить их в еще более компактном виде? Обращаем внимание на то, что не все члены окружений одинаково существенны для выбора элементов | и |, | ы |. Так, последующие элементы не диагностируют выбор, ср | и | появляется перед -с и с’, также и | ы |[97]. Напротив, предшествующие элементы определяют правила выбора гласных. Учитывая это, можно представить окружения тлько в составе диагностических признаков, исключив постпозитивные члены. Это показано в таблице № 3

Таблица № 3

	-C’-	-C-	#-
и	+		+
ы		+

Таким образом, упорядочение списка окружений приводит их к компккному виду. Теперь можно перейти к анализу дистрибуций элементов.

175

Таблица № 3 показывает, что дистрибуции | и | и | ы | дополнительны относительно друг друга: | и | встречается в таких окружениях, где не появляется | ы | и наоборот. Отсюда следует, что | и | и | ы | находятся в отношении дополнительной дистрибуции. О таких элементах говорят, что их дистрибуции не пересекаются (в дистрибутивной таблице нет таких столбцов, в которых обе строки были бы заполнены знаком +). В общем виде дистрибутивная таблица имеет вид:

	-X’-	-Y-
a	+
b		+

Элементы a, b, не встречаются в одинаковых окружениях (X или Y), их окружения не пересекаются.

По критерию дополнительной дистрибуции элементы объединяются в единый класс, который считается элементом следующего шага описания. Для обозначения классов фонемных элементов будем использовать прописные буквы: И = {| и |, | ы |}.

Полученные классы элементов дескриптивисты называют фонемами, а члены класса — аллофонами, или позиционными вариантами фонемы. Для фонемы устанавливается полная дистрибуция как сумма дистрибуций аллофонов. Так, дистрибуция И включает окружения: C’-, C-, :|-[98].

В. ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ КРИТЕРИИ ДЛЯ ОБЪЕДИНЕНИЯ ЭЛЕМЕНТОВ В ФОНЕМЫ

Критерий дополнительной дистрибуции дает лингвисту строго формальные основания для группировки элементов. Такой тип отношений между элементами в терминах теории множеств интерпретируется как отношение множества к его дополнению. Однако этот формальный метод обеспечивает получение единственной классификации элементов только при условии, если число их не более двух. В практическом анализе приходится иметь дело с бо́льшим количеством элементов. В этом случае можно по-разному группировать элементы. Допустим, что дистрибутивная таблица имеет вид:

	-X’-	-Y-	-Z-	-U-
a	+		+
b		+
c				+
d		+

Тогда по критерию дополнительной дистрибуции можно построить следующие объединения элементов по два: {a, b}, {a, c}, {a, d}, {b, c}, {c, d}. Можно сгруппировать элементы и одним из следующих способов: {a, b, c}, {d} или {a, c, d}, {b}. Таким образом, формальные правила разрешают несколько классификаций элементов.

Для уменьшения неоднозначностей в выделении фонем предлагаются некоторые дополнительные критерии, которые лингвист может использовать по своему усмотрению.

1) запрещается относить к одной фонеме элементы, которые входят в минимально различающиеся пары высказываний. Например, если будет обнаружено, что помимо учтенных высказываний, | и | и | ы | встречаются в такой паре названий букв, как «и», «ы», то это может рассматриваться в пользу необъединения их в один класс*[99]. Ср. другой пример из английского языка: при любой дист-

177

рибуции не следует объединять |k| и |t|, поскольку они образуют минимальные пары — cry ‘кричать, плакать’ и try ‘пытаться, стараться’.

Иными словами, отношение дополнительной дистрибуции несовместимо с отношением контрастной дистрибуции у одной и той же пары элементов.

2) Критерий фонетического подобия в ряде случае подсказывает пути группировки элементов. Покажем это на двух примерах. Пусть имеется дистрибутивная таблица для четырех элементов |и|, |ы|, |е|, |э|, которые встречаются в одинаковых окружениях. (См. примеры высказываний с |е|, |э| : |п’ет’|, |цэх|, |эх|.

	C’-	C-	#-
и	+		+
ы		+
е	+
э		+	+

Такое распределение допускает двоякое объединение: |ы| может быть включен в класс {и, ы} или {ы, е}. дополнительный учет степени фонетического сходства фонемных элементов поможет выбрать одну из группировок (|ы| и |и| имеют общий фонетический признак — степень закрытости). Мы получаем фонемы {и, ы} и {е, э}.

3) Важным критерием при классификации является симметрия окружений. Удобно строить фонемы так, чтобы они имели большую свободу сочетаемости с другими элементами. Для дальнейшего анализа нежелательно[100] получать фонемы с ограниченными окружениями, специфичными для одной фонемы, ибо это затруднит сопоставление фонем друг с другом.

Если имеется элемент a, встречающийся в окружении X-, и b- в Y, -Z- и если элемент c встречается в X-, Y-, а d в Z, то объединяются в один класс a с b и c с d (A = {a, b}, C = {c, d}. В результате A и C имеют одинаковые дистрибуции: каждая из фонем встречается в окружениях X-, Y,-, Z-[101].

178

	X-	Y-	Z-
a	+
b		+	+
c	+	+
d			+

Данное распределение допускает и другую классификацию: {a, d}, {b}, {c}. При этом мы получили бы такие классы, которые имеют несопоставимые дистрибуции: {a, d} — X-, Z-, {b} — Y-, Z-, {c} — X-, Y-.

Г. ОБЩИЕ ИТОГИ

Процедуры отождествления фонемных элементов по критерию дополнительной дистрибуции открывают различные возможности выделения фонем. Полученная классификация может подвергаться дальнейшему анализу и уточнению. Так, можно найти пути для устранения ограничений в дистрибуции фонем за счет учета стыков, т. е. границ между цепочками фонем, отмеченных паузами. Учитывая специфику сочетаемости фонем в началах и концах высказываний, удается сделать классификацию более обобщенной.

Повторная фонемизация также может иметь место в случаях, когда оказывается удобным представить какой-либо элемент с резко ограниченной дистрибуцией в виде двух сегментов с большей свободой сочетаемости (например, | č | в виде | tš |).

Конечная цель дистрибутивного анализа на уровне фонем состоит в том, чтобы определить фонемную структуру языка, т. е. дать описание фонемного состава актов речи. Для этого проводится учет комбинаций фонем в речи и их типизация. Так, если | p |, | b |, | t |, | d |, | k |, | g | встре-

179

чают ся перед | a |, | i |, | u |, то вводится символ класса фонем C для каждого из шести согласных и V для каждой из трех гласных и говорят, что встречаются CV. Это утверждение равносильно утверждению, что встречается | pa |, | pi |, | pu |, | ba | и т. д. Выделяются классы фонем (типа согласных и гласных), выводятся формулы сочетаемости их в высказываниях. Так, для языка йокут установлена следующая фонемная структура высказывания: # [CV(C:)] CV(C) #, где # — знак стыка высказываний и границ контура, C — согласный, V — гласный, : — долгота фонемы; в круглые скобки заключены компоненты, которые иногда встречаются, иногда не встречаются, в квадратные скобки — компоненты, которые встречаются редко. Подставляя вместо символов определенные фонемы, можно построить любое высказывание языка.

Более детализированное описание фонемного состава высказываний дает диаграмма, в которой учтены сочетания отдельных фонем, репрезентирующих классы гласных, согласных и др.

Оценивая результаты дистрибутивного анализа в фонологии, следует отметить некоторые важные моменты.

1) последовательные процедуры идентификации приводят к ограниченному перечню фонем, количество которых значительно меньше, чем исходное множество сегментов речи. В особенности значительную роль при этом играет объединение элементов по критерию дополнительной дистрибуции. Он используется как объективное средство устранения различий между объектами и по существу стоит на службе следующего этапа анализа.

2) Каждая фонема представляет класс аллофонов и имеет дистрибутивную характеристику. Эти дистрибуции обеспечивают однозначное преобразование записи высказываний в виде последовательности аллофонов и обратно. По дистрибутивным таблицам можно составить алгоритмические правила выбора фонемного элемента по данном окружению, или, обратно, выбора окружения по данному аллофону.

3) Дистрибутивный анализ допускает также определение закономерностей комбинаторики фонем в пределах высказываний, укрупнение классов элементов и выявление фонемных структур, которые представляются либо в формулах, либо в диаграммах.

4) В анализе наряду с формальными критериями идентификации используются и внешние данные: оценки экви-

180

валентности высказываний при субституции звуков, а также: сведения о распределении звуков в тексте.

5) Дистрибутивные методы, несмотря на громоздкость применяемых операций, могут использоваться в экспериментальных исследованиях по дешифровке системы фонем*. По-видимому, для хорошо изученных языков эти методы имеет смысл применять не глобально, а выборочно, при анализе неясных, спорных соотношений между звуками.

§ 4. Дистрибутивные методы в морфологии

Описание дистрибутивных процедур в З. Хэрриса расчленено на две части: фонологию и морфологию. В морфологическом разделе последовательно выделяются морфемы, классы морфем, цепочки классов и конструкций. На каждом этапе описания меняются исходные данные и внешние сведения о корпусе высказываний. Представляется полезным поэтому рассмотреть процедуры дистрибутивного анализа в пределах каждого шага отдельно.

АНАЛИЗ МОРФЕМ

1. Сегментирование

Цель дистрибутивного анализа на данном этапе состоит в том, чтобы установить пределы встречаемости лингвистических элементов в более длинных отрезках текста. При этом учитываются следующие соображения:

1) Предполагается, что распределение фонем в более длинных кусках текста подчиняется строгим ограничениям; 2) Неизвестен метод для простого обнаружения этих ограничений сочетаемости фонем; 3) Наилучшим образом можно определить эти ограничения, выделяя новые, морфемные

181

элементы, в которых фонемы имеют фиксированное положение.

Вводится определение независимых (свободных) цепочек фонем в высказывании, аналогичное понятию свободной формы у Л. Блумфилда. Необходимое условие для выделения морфемного сегмента состоит в том, что он должен быть независимым в определенном высказывании, т. е. при сопоставлении данного высказывания с другими, фонемно одинаковыми с ним во всем, за исключением данного сегмента, этот сегмент должен замещаться каким-нибудь другим или нулем*. По существу здесь применяется сопоставление минимально различающихся пар высказываний. Ср.: в цепочке | дворик | выделяются две независимые подцепочки: | двор | | ик |, поскольку она сопоставима с | двор | и | дворник |[102].

Верхний предел числа морфемных сегментов

В длинных цепочках фонем может заключаться более одного морфемного сегмента. Верхний предел количества морфемных сегментов для данного высказывания определяется формальными правилами[103].

Рассматриваются некоторые последовательности фонем A, B, C, D и общее окружение X. Условие для признания A, B, C и D морфемными сегментами определяется наличием комбинаций хотя бы следующих трех типов: ABX — ADX — CDX. Тогда в паре ABX и ADX выделяем сегменты B и D, а в ADX — CDX A и C. Некоторые из цепочек A, B, C, D могут быть пустыми.

Например, если даны:

гдедворник

гдедворик

гдеогородик,

то выделяем морфемные сегменты: -двор-, -ник-, -ик-, -огород-.

Или, если даны that’sourroomer

that’sourroom

that’sourrecorder,

то выделяем свободные сегменты: -room-, -er-, -record-.

Критерий относительной независимости отдельных отрезков речи необходим для выделения морфемных сегментов, но он недостаточен. Так, могут встретиться случаи ложной независимости, которые ведут к ошибкам в членении на морфемы.

Ср. в

гдекот

гдемот

гдедом

182

по вышеприведенным[104] правилам выделяются сегменты | -к- |, | -м- |,| д |,| -от- |. Или: автомат расчленяется на | -автом-ат | при сопоставлении с -сушат-[105]. Любую фонему, одинаковую для целого ряда цепочек, можно признать за морфемный сегмент. Трудности возникают также в случаях частичной независимости сегментов в примерах типа нельзя, нелепо, домой. Здесь одна подцепочка фонем независима от другой | не- |, | дом- |, но обратное не имеет места | -льзя | не сочетается с другими сегментами[106].

Нижний предел числа морфемных сегментов

Для устранения неправильностей в сегментации учитывают второй критерий, позволяющий определить нижний предел количества морфемных сегментов в высказывании. Это критерий подобия дистрибуции.

Во многих языках нецелесообразно с точки зрения экономности рассматривать каждую независимую фонемную цепочку как морфему, напр., в случае с автом-ат, мы не найдем путей к их типизации. Нужен дополнительный критерий, который запрещал бы при определенных условиях рассматривать цепочку фонем как морфемный сегмент. Будем рассматривать данную независимую последовательность фонем как морфемный сегмент в том случае, если и в других высказываниях такие последовательности имеют продобное распределение относительно многих других независимых цепочек фонем.

Так, в примере автом-ат, суш-ат, цепочка суш- является независимой относительно -ат и других сегментов: -у, -ишь, -им, -ите. Напротив, автом- не имеет подобного распределения. Поэтому предварительно выделенный сегмент отсеивается как неотвечающий критерию подобия дистрибуции[107].

Это второе условие равносильно требованию составления дистрибутивной таблицы. Морфемными сегментами считаются только такие независимые цепочки, которые имеют сходство по дистрибуции с другими относительно независимыми морфемными сегментами.

Два рассмотренных критерия при водят к следующей процедуре сегментирования: вначале проводится предварительное расчленение высказываний, выделяют независимую цепочку фонем A в некотором окружении. Затем ищутся окружения A, которые характеризуют также и другие цепочки[108] B, C, подставимые на место A, или цепочки B, C, встречающиеся совместно с A, например, перед A. Если таковые имеются, то A считается морфемным сегментом. При этом цепочка фонем, являющаяся морфемным сегментом в одном окружении, может не быть таковым в другом. Ср. выше -ат в сушат, но не в автомат.

Критерий значения при сегментации

З. Хэррис специально оговаривает особое отношение дескриптивистов к критерию значения при морфемном анализе. Лингвисты часто открыто пользуются значениями, устанавливая единственное значение для каждого употребления морфемы. Такой прием не всегда удобен. Встречаются случаи, когда нельзя установить значения словарного типа. Некоторые морфемы имеют так называемое грам-

183

матическое значение (ср. флективные морфемы). Трудно бывает установить значение и в случаях, когда окружение морфемы единственное, ср. -ой в домой, говяд- в говядина, cran- в cranberry и др. в этой ситуации значение морфемы-ой и т. д. устанавливается как различие между дом, дома и домой; значение cran- как различие между cranberry и другими berries (blueberry, blackberry и т. д.). в терминах соотношений также устанавливается значение суперсегментных элементов типа (?), (|)[109].

В дескриптивном анализе принимается соглашение, по которому высказывания, различные по составу морфемных сегментов, рассматриваются как разные и по значению, т. е. по социальной ситуации, в которой встречается высказывание. Таким образом, достаточно определить лишь различия и сходства в значениях высказываний, но не сами значения.

Проблема формальной сегментации текста на морфемные элементы остается до конца не разрешенной: критерии Хэрриса преимущественно ориентированы на синтагматические факторы.

Предлагались и другие методы сегментации, где преобладают парадигматические факторы*

Непрерывные и прерывные морфы

При сегментировании морфемные сегменты описывались в терминах фонемных сегментов. При этом не требуется, чтобы последовательности фонем состояли из непрерывных цепочек. Во многих языках операции сегментирования приводят к выделению сегментов в виде прерывных цепочек фонем.

В большинстве языков морфемные сегменты представлены непрерывными цепочками фонем. Ср. выше двор-ник и др. В немногих случаях морфемные сегменты состоят из цепочки, прерываемой другими фонемными или морфемными сегментами. Рассмотрим некоторые виды прерывных сегментов.

В семитских языках встречаются перемежающиеся фонемные последовательности. Так, в арабском морфема-корень состоит из трех (или двух) прерывных согласных, например: k-t-b ‘писать’. Морфемы, обозначающие различные грамматические признаки, состоят из прерывистых цепочек гласных, например, -a -a обозначает перфективность (kataba ‘написал’), -u-i страдательность (kutiba ‘был написан’), -a-I — действующее лицо (katib ‘пишущий’) и т. д.

Разрывные цепочки встречаются в случаях, когда внутрь морфемного сегмента может целиком вставляться другой сегмент. Так, в немецком причастие прошедшего

184

времени (Partizip II) образуется по такой схеме: ge…en, ge…et. Например, ge-eign-et ‘пригодный’ (eignen ‘годиться’) ge-fang-en ‘пойманный’ (fangen ‘ловить’). В русском превосходная степень некоторых прилагательных образуется с помощью разрывной морфемы наи-…-ейш-, ср. наипервейший[110].

Как разрывные морфемы можно трактовать и случаи согласования падежных окончаний. Например, в латыни fili-us bon-us ‘хороший сын’, fili-a bon-a ‘хорошая дочь’. Или в русском: душ-а чист-а, он-а думал-а. При этом части разрывной морфемы не обязательно одинаковы, ср. victr-ix bon-a ‘добрая победительница’ (-ix…-a). Или: бел-ая кошка (-ая…-а), бел-ое пол-е (-ое…-е).

При фонемной идентификации сегментов мы сталкиваемся еще и с заменами фонем. Так, сравнивая вы-зыв-а-ть и вы-зв-а-ть, со-бир-а-ть и со-бр-а-ть, мы наблюдаем замену -ы-, -и- нулем гласного. Для экономногоописания выгодно рассматривать -зыв- и -зв- и -бир- и-бр- как идентичные сегменты. Их можно представить как разрывные, состоящие из цепочки -з…в-, -б…р- и сегмента -ы-, -и-, заменяемого нулем: ы→Ø, и→Ø. В особенности эффективно такое описание для языков, имеющих многочисленные формы с заменяемыми фонемами. Так, в английском сильные глаголы типа take : took, shake : shook можно описать как разрывные цепочки: t…k, sh…k и | eɪ |→| u |, где замена означает прошедшее время. тогда эти формы оказываются сопоставимыми с регулярными формами настояще7го и прошедшего времени в глаголах типа walk : walk-ed.

В рассмотренных примерах замены касались одиночных фонем. Имеют ся случаи замен также между классами фонем: ср. в английском пары существительных и глаголов:

[…] house | haus | ‘дом’: to house | hauz | ‘поселять’, bilief ‘вера’ : bilieve ‘верить’, life ‘жизнь’ : live ‘жить’.

В качестве морфемных сегментов могут выступать вторичные фонемные сегменты: ударение, контур. Например, в английских формах a convict | ′kɔnvɪkt | ‘осуждать’ морфемный сегмент — ударение различает имя и глагол. Интонационный рисунок в высказываниях He’s going: He’s going? Также рассматривается как морфемный сегмент.

Дескриптивисты значительно расширяют понятие морфемных сегментов, так что оно приближается к понятию грамматического способа — таксемам Блумфилда. Это позволяет им включить в категорию собственно морфемы явле-

185

ния чередования звуков (фонетические модификации по Блумфилду), интонационные средства (модуляции у Блумфилда) и, наконец, порядок следования сегментов. Ср. в английском garden flower ‘садовый цветок’: flower garden ‘цветочный сад’.

2. Процедуры отождествления

В результате сегментирования все акты речи записываются как последовательности морфемных сегментов. Далее проводится идентификация морфемных сегментов с целью сокращения их числа. Это достигается с помощью тех же процедур, что и операции идентификации и фонологии. Самый простой случай отождествления имет место при повторении их употребления в одинаковых окружениях. Однако необходимо найти пути и для отождествления сегментов, имеющих различия в составе фонем и различия в окружениях. Здесь рассматриваются регулярные и нерегулярные фонологические «чередования» (альтернации), морфолексические вариации, супплетивизм, редупликация и другие виды вариантности морфем.

Прежде всего рассматриваются сегменты в одинаковых окружениях, они могут иметь некоторые различия в составе фонем. Выделяются случаи свободного варьирования морфемных сегментов, весьма немногочисленные. Обычно они связаны со стилистическими, диалектными расхождениями в произношении. Например, в русском: -ой : -ою в формах рукой : рукою; -сь : -ся в формах закрутилась : закрутилася; -ти : -ть в формах цвести : цвесть, везти : везть. В английском as может иметь разные фонемные реализации: | æz | : | z |, например, в Now as I was saying. В немецком встречаются употребления типа am Tag : am Tage, где флексия Ø : | e |.

После установления эквивалентности сегментов типа свободного варьирования приступаем к подготовке процедуры объединения взаимнодополнительных элементов.

Выделение морфем по критерию дополнительной дистрибуции

Дистрибутивный анализ позволяет сравнивать морфемные элементы, частично различающиеся как по составу фонем, так и по окружениям. Рассмотрим следующий пример. Допустим, что требуется определить вид дистрибутивных отношений, т. е. проверить, являются ли они взаимнодополнительными у элементов –чик и –щик. Отбираем для

186

анализа высказывания, в которых встречаются эти элементы: валют-чик, под-пис-чик, пере-беж-чик; от-валь-щик, арматур-щик, закуп-щик, фасон-щик, вы-дум-щик, за-строй-щик, обув-щик, брилли-ант-щик. Каковы окружения этих элементов? Можно принять в качестве существенных признаков окружения непосредственно предшествующие буквы. Для удобства рассмотрения зафиксируем окружения в дистрибутивной таблице.

Таблица № 1

	т-	с-	ж-	ль-	р-	п-	н-	м-	й-	в-
-чик	+	+	+
-щик	+			+	+	+	+	+	+	+

Анализ распределения окружений показывает, что оно близко к дополнительному: почти во всех окружениях, характерных для одного элемента, не встречается другой и обратно. Пересечение окружений имеет место только в одном случае: после т-. Это обстоятельство является «помехой» в описании. Совпадение окружений в единичных случаях может вызвать сомнение в правильности выбора окружений. Сравнивая позиции -чик и -щик в высказываниях валют-чик и бриллиант-щик, мы замечаем, что они не тождественны. Если их окружения описывать в виде двух предшествующих букв, то пересечение дистрибуций будет устранено. Приняв это условие, преобразуем дистрибутивную таблицу. Одновременно замечаем, что все буквы, предшествующие -чик, -щик, относятся к классу гласных (V), кроме одного случая: бриллиантщик. Объединив согласные в окружениях -чик в подкласс C¹ = {с, ж} и в окружениях -щик в подкласс C² = {й, р, ль, м, н, п, в}, построим таблицу № 2.

Таблица № 1

	Vm-	Сm-	VC¹-	VC²-
-чик	+		+
-щик		+		+

187

Полученное распределение является взаимнодополнительным. Следовательно, оба морфемных элемента объединяются в один класс, морфему. Обозначим морфему прописными буквами, выбирая в качестве ее репрезентанта элемент -чик: ЧИК = {-чик, -щик}.

Таким образом, упорядочение окружений морфемных элементов, частично различающихся по составу фонем, приводит к выделению более общих классов эквивалентностей. Члены этих классов являются позиционными вариантами морфемы, алломорфами.

Отношение дополнительной дистрибуции характеризует многие пары и ряды морфемных элементов (морфов). Приведем еще несколько иллюстраций в виде дистрибутивных таблиц.

Падежные окончания прилагательных в русской грамматике представлены двумя разновидностями; твердой и мягкой парадигмой склонения. «Твердые» и «мягкие» окончания являются алломорфами одной морфемы по дистрибутивным критериям. Ср. склонение форм: красное, синее.

	-С-	-С°-
-ое	+
-ее		+
-ого	+
-его		+
-ому	+
-ему		+
-ыми	+
-ими		+
-ом	+
-ем		+

Группируя взаимнодополнительные морфы, можно далее типизировать описание таким образом: морфему пред-

188

ставить как состоящую из двух частей — переменной (О/Е) и константной: Е, ГО, МУ, МИ, М.

По данной таблице всего выделяется пять морфем: (О/Е), (Е), (О/Е) ГО, (О/Е)МУ, (О/Е)МИ, (О/Е)М.

В английском языке выделяется морфема S (в формах множественного числа мен), представленная тремя алломорфами: S = {-z-, -s, -iz}. Ср. ее употребления в: |waivz|, eggs |egz|, budz |bʌdz|, lodgings |lɔʤɪŋz|, fans |fænz|, customs|kʌstəmz|, rails |reɪlz|, stamps |stæmps|, nuts |nʌ·ts|, tracks |træks|, roofs |rufs|, p[…] |pa:sɪz|, boxes |bɔksɪz|, larches |la:tʃɪz|, brushes |brʌ ʃɪz|, pages |peɪ ʤɪz|, noses |nousɪz|.

Правила выбора алломорфов регулируются критерием дополнительной дистрибуции:

	V-	\| g, d, n, ŋ, m, l, v \|-	\| f, k, p, t \|-.	\| s, ks, tʃ, ʃ, ʤ, z \|-
-z	+	+
-s			+
-ɪz				+

3. Виды алломорфов

Выделение морфем по критерию дополнительной дистрибуции дает большое сокращение перечня элементов. В каждом языке наблюдается вариативность морфем. Исследование закономерностей вариации имеет практическое значение при построении высказываний. Различают два вида алломорфов в зависимости от характера отношений между ними.

В приведенных примерах взаимнодополнительные окружения морфов описывались в терминах букв и различительными признаками дистрибуции алломорфов были фонематические черты. Такие алломорфы являются фонетически обусловленными.

В других случаях окружения алломорфов нельзя разграничить по фонематическим при знакам.

В английском алломорфы |wife-| и |wive-| имеют окружения, не различимые в терминах фонематических момен-

189

тов: нельзя сказать, что |wive-| встречается всегда перед |-s| ввиду наличия wife’s. Но можно утверждать, что |wive-| сочетается с морфемой |-s| множественного числа, а |wife-| — со всеми остальными. Другой пример: в состав морфемы –S {-z, -s, -ɪz} включается еще один алломорф |-ɪn|, который имеет специфическую дистрибуцию, встречается только после морфем |ox-| (oxen) и |childr-| (children).

Оба вида обусловленности алломорфов в комбинации характеризуют дистрибутивные отношения окончаний именительного падежа множественного числа существительных в русском языке. Обычно фиксируют четыре разных флексии в этих формах: |-ы|, |-и|, |-а|, |-я|, |-е|, ср.: столы, кони, бревна, поля, горлышки, воды, земли, крестьяне, профессор(-ы/а).

Дистрибутивный анализ приводит к установлению иерархической последовательности выборов окончаний. Морфы группируются следующим образом:

{-ы/-и}

{(-ы(-ы/-а))/(-и(-и/-а))}

{-а}, {-е}.

Морфема {-ы/-и} сочетается с морфемами, имеющими при знак женского рода вод-, земл-, среднего рода с уменьшительными элементами горлышк-. Выбор алломорфов {-ы/-и} фонетически обусловлен наличием предшествующего твердого или мягкого согласного.

Морфема {-а} сочетается с морфемами, имеющими признак среднего рода бревн-, пол- (за исключением подкласса с уменьшительными элементами).

Морфема {-е} присоединяется к морфемам с признаком мужского рода, включающим два алломорфа — с элементом -ин и без него — например, крестьян-ин, крестьян-.

Морфема {(-ы(-ы/-а))/(-и(-и/-а))} типична для класса морфем мужского рода, исключая вышеуказанный подкласс. Выбор одного из алломорфов {-ы/-и} обусловливается твердостью-мягкостью предшествующего согласного. Следующий шаг выбора {(-ы(-ы/-а)} или{(-и(-и/-а))} обусловлен дополнительными морфемными признаками.

Одна из подгрупп морфем допускает свободное варьирование ударения: то́нн-ы, тон-а́, го́д-ы, год-а́, что обусловливает выбор (-ы/-и):-а́. Дополнительная по отношению к ней подгруппа характеризуется только сочетаемостью с {-ы/-и}: до́т-ы, ко́н-и.

Рассмотренный пример сложной комбинации дистрибу-

190

тивных отношений в пределах одного ряда морфем показывает возможности их иерархической классификации: простейшее объединения дает варианты морфемных сегментов{-ы/-а} {-и/-а}; следующий класс эквивалентных морфов получаем, группируя взаимнодополнительные элементы {-ы/-и} и {(-ы(-ы/-а)}, {(-и(-и/-а)}. Последний, самый крупный, класс эквивалентных морфов формируется как суперморф, состоящий из четырех взаимнодополнительных членов: {-ы/-и}, {-а}, {-е}, {(-ы(-ы/-а))/(-и(-и/-а))}.

Преимущества такой классификации заключается в ее строгих делениях, основанных на двух типах дистрибутивных отношений: свободном варьировании и дополнительной дистрибуции. Среди взаимнодополнительных элементов встречаются алломорфы, обусловленные фонологически |-ы/-и| и морфологически — все члены суперморфного класса.

Дистрибутивный анализ такого типа позволяет построить алгоритмическое описание грамматики, пригодное для автоматического синтеза именных форм русского языка*.[111]

———————————

Общие итоги дистрибутивного анализа на морфемном уровне должны привести к перечню морфем, совпадающему примерно с составом корней и аффик4сов данного языка. Можно ожидать, что при последовательном применении дистрибутивных критериев морфемарий будет описан как закрытое множество единиц, хотя количественно он должен быть достаточно обширным. В его состав войдут морфемы, представленные непрерывными цепочками фонем и разрывными цепочками. В морфемарий также войдут морфемы суперсегментного типа (модуляции тона, контуры), морфемы порядка следования, субститутивные морфемы. Традиционный раздел о грамматических способах языка, по-видимому, соответствует такому описанию.

Существенный результат анализа состоит в том, что каждая морфема представлена классом взаимнодополнительных алломорфов и характеризуется определенной дистрибуцией. Дистрибутивные правила обеспечивают преобразование записи высказываний, которые вначале имели вид последовательностей морфемных сегментов и элементов, а затем приведены к виду последовательностей морфем. Сведение мор-

191

фов в классы эквивалентностей сопровождается устранением некоторых ограничений в их окружениях. Полная дистрибуция морфем отличается большей свободой сочетаемости.

В дальнейшем анализе морфемы рассматриваются как цельные объекты; дистрибутивные и фонемные различия между алломорфами на последующем этапе описания не принимаются в расчет, считаются несущественными.

§ 5. Анализ классов морфем

Имея в виду конечную цель — построение компактного описания композиции высказывания, — мы стремимся обнаружить одинаковые дистрибутивные характеристики отдельных морфем. Если рассмотреть все высказывания, в которых встречаются отдельные морфемы, то можно выделить часто повторяющиеся окружения для многих морфем. Так, в русских текстах самой частой морфемой окажется -(Ы/И)Й (ср. красн-ый, син-ий, бел-ый) и некоторые другие: -А (ср. стол-а, бревн-а, звен-а, вод-а, сфер-а…) или -О (ср. хорош-о, велик-о, мал-о, удобн-о, ясн-о, нужн-о, известн-о и т. д.). В английском языке часто повторяющимися являются -S = {-s, -z, -ɪz} (ср. boy-s, table-s, rail-s и др.), -ED = {-d, -t, -ɪd} (ср. wald-ed, follow-ed, termed, startied…).

Далее мы можем заметить, что в таких часто повторяющихся окружениях встречаются не только одиночные морфемы, но и цепочки морфем. Например, бел-о-розов-ый : бел-ый, пре-стол-а : стол-а, био-сфер-а : сфер-а, не-труд-но : мал-о и т. д.

Используя часто повторяющиеся одиночные морфемы как регулярные дистрибутивные характеристики, можно выделить эквивалентные морфемы и цепочки морфем. Групп морфем, сходных по дистрибуции, будет значительно меньше, и они будут иметь более регулярные окружения.

Процедуры идентификации морфем и цепочек морфем по сходству окружений открывает один из способов их классификации. Кроме этого, желательно найти пути для установления эквивалентности морфем при некоторых различиях их дистрибуций. Некоторые специфические моменты дистрибуции морфем можно игнорировать при выделении их классов. С этой целью процедуры отождествления проводятся методом последовательных приближений.

192

А. КЛАССЫ МОРФЕМ С ТОЖДЕСТВЕННЫМИ ОКРУЖЕНИЯМИ

Наиболее простым случаем выделения класса морфем по тождеству их дистрибутивных признаков является объединение таких морфем, у которых идентичны достаточно большие порции окружений.

В качестве общего принципа анализа на этом этапе выдвигается требование последовательных приближений (аппроксимаций) к классификации морфем. Процесс группировки морфем является ступенчатым. На определенном шаге его вырабатывается какой-либо фрагмент конечной классификации — строится некоторый класс элементов. На следующем шаге процедуры идентификации приводят к выделению более крупных классов и т. д.

Рассмотрим в качестве примера выделение субстантивных классов морфем в русском языке. Пусть дано множество высказываний, в которых часто повторяются морфемы -А, -У, -Е, -О/Е, -(О/Е)М, -Ы/-И, -ОЙ. В данных окружениях встречаются морфемы: | стол- |, | конь- |, | дерев- |, | пол- |, | вод- |, | земл- | и др. начинаем анализ с получения списка всех окружений для каждой морфемы:

	#	-А	-У	(О/Е)М	-Е	-(О/Е)	-(Ы/И)	-ОЙ
\| стол- \|	+	+	+	+	+
\| конь- \|	+	+	+	+	+		+
\| дерев- \|		+	+	+	+	+		+
\| пол- \|		+	+	+	+	+
\| вод- \|		+	+		+		+	+
\| земл- \|		+	+		+		+	+

193

Данное распределение приводит к объединению дистрибутивно тождественных морфем: { стол-, конь- }, { дерев-, пол- }, { вод-, земл- }. Каждый из полученных классов имеет свою дистрибуцию — некоторый ряд окружений.

Продолжаем анализ дистрибутивных свойств этих классов. Обращаясь к более длинным высказываниям, можно установить эквивалентность различных окружений этих морфем. Так, высказывание Вот — допускает взаимоподстановку следующих цепочек морфем: стол-, дерев-о, вод-а и др.; а в высказывание Часть — подставляются цепочки: стол-а, дерев-а, вод-ы и др. Таким образом, упорядочиваются окружения морфем:

| стол- | | # | : | дерев- | | -О/Е| : | вод-| -А |[112];

| стол- | | -А | : | дерев- | | -А | : | вод-| |-Ы|;

| стол- | | -У | : | дерев- | | -У | : | вод-||-Е|; и т. д.

Для каждого класса морфем выделяем диагностический упорядоченный ряд окружений из 6 членов. Так, для | стол- | такой ряд: | # |, | -А |, | -У |, | -ОМ |, | -Е |. Назовем такой ряд парадигматическим рядом морфем, или парадигмой. Если теперь сравнить парадигматические ряды, то окажется, что различительные их компоненты взаимнодополнительны относительно классов морфем. Это показано в следующей таблице:

Классы морфем	Ряды окружний
Классы морфем	1	2	3	4	5	6
{стол-} {дерев-}	[113]	= 1	-А	—	-У	-(О/Е)М
{вод-}	-А	-У	-Ы/-И	-Е		-ОЙ

На основании такого распределения три класса морфем объединяются в суперкласс. Это — парадигматический класс морфем, обозначим его символом N (англ. Name).

Полный дистрибутивный анализ такого типа приводит к выделению двух субстантивных парадигматических классов I и II. Дистрибуция каждого из них описана в виде стандартного набора парадигматических рядов морфем. Ниже показаны

194

эти наборы I и II. Члены парадигматических рядов обозначены привычными символами падежей: И — им., Р — род., Д — дат., В — вин.¸ Т — твор., П. — предл. Классы морфем обозначены в соответствии с традиционными рубриками грамматики: муж. Р. {стол-}, ср. р. {дерев-}, жен. р. {вод-}. Более подробные характеристики классов содержатся в книге А. А. Зализняка «Русское именное словоизменение (М., 1967, стр. 206).

Дистрибутивные характеристики I парадигматического класса

Падеж	Ед. число			Множ. число
	муж. р.	ср. р.	жен. р.	муж. р.	ср. р.	жен. р.
И	Ø	-О/-Е	-А	-Ы/-И	-А	-Ы/-И
В	(=)		-У	(=)
Р	-А		-Ы/-И	(-(О/Е)В)/-ЕЙ		Ø/-ЕЙ
П	-Е		-Е	-АХ
Д	-У			-АМ
Т	-(О/Е)М		-ОЙ/-ОЮ	-АМИ

В второй парадигматический класс входят морфемы […]а[114]: | им-, имен- |, | кост’- |. Знак равенства (=) используется для указания на морфему. Совпадающую с морфемой им. или вин. пад. (ср. признаки одушевленности/неодушевленности существительных). Правила выбора морфем в род. множ. чис. требуют дополнительных сведений, которые здесь не рассматриваются (см. табл. на стр. 196).

Оба парадигматических класса покрывают огромное множество морфем и морфемных цепочек, соответствующих традиционным основам существительных. По сравнению с при-

195

Падеж	Ед. число			Множ. число
	муж. р.	ср. р.	жен. р.	муж. р.	ср. р.	жен. р.
И	Ø	-А	Ø	-И	-А	-И
В	(=)			(=)
Р П Д	-И			Ø/-ЕЙ
				-АХ
				-АМ
Т	-ОМ	-ЕМ	-Ю	-АМИ

нятым в грамматиках русского языка описанием типов склонения существительных, дистрибутивное описание оказывается более компактным и вместе с тем сложным по дистрибутивным иерархиям парадигматических рядов окончаний и соответственно классов и подклассов именных основ.

Каковы общие результаты дистрибутивного анализа на уровне классов морфем? А. А Зализняк в своей капитальной монографии описал[115] все парадигматические классы именных форм русского языка. Всего выделено 8 парадигматических классов. Кроме I и II имеется также адъективный (нов-ый, русский[116]), адъективно-возвратный (выщающ-ий-ся). I местоименный (он, свой), II местоименный (кто, весь), притяжательный (дяд-ин), нулевой (два, сто). По-видимому, глагольные формы также можно свести к нескольким парадигматическим классам на основе тождества парадигматических рядов морфем; ср. глаголы первого и второго спряжения, неправильные (дать, есть), служебные (быть, был, буду).

196

В английском языке выделяется 4 парадигматических класса. Субстантивный класс (N) характеризуется следующим рядом окружений:

-S₁-{-s, -z, -ɪz, -ɪn}

-S₁-{-s, -z, -ɪz}

-S₁-S₂

Так, например, в этот класс, входит морфема boy, встречающаяся в следующих окружениях: boys, boy’s, boy’. Такие же употребления имеют все другие морфемы этого обширного класса: girl, table, book и т. д.

Второй крупный класс глагольных морфем (V) имеет свой ряд окружений:

- ING

-S3-{-s, -z, -ɪz}

-D1-{-d, -ɪd, -t}

-D2-{-d, -ɪd, -t}

Например: move — moving, moves, moved, moved; |·p[117] — stepping, steps, stepped, stepped.

Отдельный класс образуют адъективные морфемы (A). Парадигматический ряд окружений для них состоит из двух членов: — -er, -est (ср. fine, finer, finest). Местоименный класс образуют морфемы типа I, me, you, yours, he, […] и др., имеющие резко специфический ряд окружений*[118].

В результате идентификации морфем с явно тождественными окружениями мы получаем крупные классы и подклассы морфем (и цепочек морфем, с типичными дистрибутивами. Перечень парадигматических классов в каждом языке весьма ограничен (около 4—10). Процедуры отождествления, которые применяются на этом шаге анализа, позволяют выявить отношения свободного чередования между членами морфемных классов. В дистрибутивном смысле морфемы, принадлежащие к одному парадигматическому классу, эквивалентны друг другу так же, как свободные альтернанты морфем. Каждый член класса встречается в сочетании с каждым окружением из парадигматического ряда. Алломорфы какой-либо определенной морфемы отличаются специфическими ограничениями, сочетаются с определенными алло-

197

морфами данного окружения (ср. специфические субституции алломорфов в английских глаголах). Однако эти различительные моменты не имеют существенного значения для следующего шага дистрибутивного анализа. Классы морфем в дальнейшем рассматриваются как самостоятельные единицы описания.

Б. ПОЗИЦИОННЫЕ КЛАССЫ МОРФЕМ

Парадигматические классы морфем, выделенные по признакам явно тождественных дистрибуций, охватывают только часть всего множества морфем. В разных языках, в зависимости от специфики грамматики, эта область морфем будет более или менее широкой. За пределами этих классов остается множество морфем, для которых не характерны дистрибутивные ряды непосредственных окружений. К ним относятся морфемы и цепочки морфем типа: по, на, здесь, там, нельзя, можн-о, что, что-бы и др.

Дистрибутивный анализ этих морфем, не идентифицированных процедурами I, проводятся в пределах более длинных высказываний. Процедуры отождествления II должны открыть пути объединения морфем при частично сходных окружениях. Здесь также применяются последовательные приближения и многоступенчатая группировка морфем.

Ответственным моментом в таком анализе становится упорядочение частично подобных окружений. Мы ищем способы сокращения количества различающихся членов окружения. С этой целью сами окружения описываются в терминах классов морфем. При этом допускаются гипотетические выделения морфемных классов в окружениях. Покажем применение дистрибутивных критериев на следующей задаче.

Пусть дано несколько длинных высказываний с морфемными цепочками, имеющими некоторые одинаковые элементы.

1) Как-был-о-вид-н-о, -эт-а-велич-ин-а- пере-мен-н-ая.

2) Извест-н-о, -что-эт-а-велич-ин-а-пере-мен-н-ая.

3) Наи-более-целе-сообраз-н-о-будет счит-ать-эт-у-уелич-ин-у-пере-мен-н-ой.

4) Вполн-е-ясн-о-, -как-пред-став-ить-эт-у-велич-ин-у-(в-вид-е) –пере-мен-н-ой.

5) Менее-не-об-ход-им-о-, -что-бы-хэта-велич-ин-а-счит-а-ла-сь-пере-мен-н-ой.

198

6) Удобн-о-будетх-счит-ать-, -что-эт-а-велич-ин-а-пере-мен-н-ая.

7) Вполне-можно-было-бы-счит-ать-эт-у-велич-ин-у-пере-мен-н-ой.

Некоторые отрезки высказываний оказываются одинаковыми или сходными, ср. эта величина переменная, эту величину в виде переменной, эту величину переменной. Также находим одинаковые элементы -о в отрезках видно, известно, целесообразно, ясно, необходимо, удобно, можно. Предположим, что эти сегменты с морфемами дистрибутивно эквивалентны. Задача состоит в том, чтобы проверить это предположение: если эквивалентность имеется, то можно объединить эти морфемные цепочки в один класс.

Процесс анализа состоит в выполнении ряда последовательных операций над исходным текстом.

Шаг 1. Используя уже полученные классы морфем, мы описываем некоторые фрагменты высказываний в терминах этих классов. Так, устанавливается принадлежность к классам V_сл, V_инф., N*[119] некоторых сегментов. Тогда запись текста получает вид:

1) Как V_сл. -видн-о, -A-ν-N-ν-Nν.

2) Извест-н-о, -что-A-ν-N-ν-Nν.

3) Наи-более-целе-со-образ-н-о-V_инф. -A-α-N-ι.

4) Впол-н-е-ясн-о, как- V_инф. -A-α-N-α-N-ι.

5) Менее-не-об-ход-им-о-,-чтобы-A-ν-N-ν-V_ся-N-ι.

6) Удобн-о-V_сл.-V_инф.-,-что-A-ν-N-ν-N-ν.

7) Вполне-можно- V_сл.-бы-V_инф.-A-α-N-ι.

Такая репрезентация более отчетливо выделяет различающиеся сегменты в актах речи.

Шаг 2. Описание окружений. Составление перечня всех окружений рассматриваемых единиц является необходимым шаком описания. Как было показано на предыдущих этапах дистрибутивного анализа (на фонологическом, морфемном), выделение окружений носит произвольный характер. Опираясь на различные внешние соображения, мы пытаемся выделить существенные части окружений.

Рассмотрим в качестве одиночных окружений непосредственно предшествующие и последующие сегменты (будем учитывать не более двух элементов справа и слева). Построим учетную таблицу для удобства дальнейшего анализа дистрибуций (см. стр. 200).

Перечень окружений получился достаточно большой. Если иметь в виду расширение текстового материала, то описание окружений в виде конкретных сегментов высказываний становится гро[…]м. Для типизации окружений их сводят в классы, произвольно объединяя их по сходным признакам. Так, в нашем примере […] отождествить: V_сл.- и -V_сл., признав, что предшествие или сле[…] служебного глагола несущественно для дистрибуции; также можно объединить вместе постпозитивные, что, —, чтобы, — в (У) и препозитивные менее-, наиболее-, вполне-(В_степ).

199

Д-таблица № 1

Элементы

Окружения

как-,

Vсл-

-Vсл.

-,ANN

-,что

-,чтобы

-как

Vинф

менее-

наиболее-

вполне-

-бы

видно

известно

целесообразно

ясно

необходимо

удобно

можно

Тогда мы получим более короткий ряд окружений. См. Д-таблицу № 2 на стр. 201.

Шаг 3. После учета окружений по данным высказываниям, переходим к дополнению сведений о встречаемости элементов за счет возможностей субституции. Просматривая дистрибутивную таблицу, внимательно анализируем незаполненные клеточки. Отсутствие знака сочетаемости может быть случайным, если в нашей выборке нет соответствующего употребления, и неслучайным, если употребление в принципе невозможно. Проверим, подставимы ли анализируемые элементы на место других в определенных позициях другими словами сочетаются ли данные элементы с каждым классом окружения. Если конструирование таких сочетаний допустимо для данного языка то будем отмечать это знаком : . По результатам проверки строим Д-таблицу № 3 (стр. 201).

200

Данные о дистрибуции теперь более полны, количество пустых клеток в таблице сократилось. Отсутствие знака в соответствующей строке и столбце означает несочетаемость.

Шаг 4. Анализ распределений показывает, что некоторые окружения оказываются одинаково распределенными для наших элементов: V_сл, B_степ сочетаются с каждым из них (все строки заполнены знаками сочетаемости). Из дальнейшего рассмотрения исключим эти нераспределенные окружения.

Далее выделяются окружения с одинаковыми наборами пустых и заполненных строк: как-, (-, ANN), V_инф. Это позволяет объединить их в классы окружений. При этом данные классы взаимнодополнительны, т. е. наличию сочетаемости с одним из них соответствует несочетаемость с другим и обратно.

Выделение взаимнодополнительных окружений служит формальным основанием для деления анализируемых элементов на подклассы. Производя указанные перестройки в описании распределений, строим Д-таблицу № 4.

Д-таблица № 4

	как-,	-, A NN	V_инф.	бы	-, У .
видно	+	+			+
известно	+	+			+
ясно	+	+			+
целесообразно			+	+	+
необходимо			+	+	+
удобно			+	+	+
можно			+	+

Данное распределение близко к дополнительному. Единственной помехой выступает последнее окружение, его распределение непоказательно. Единичность знака пустой метки (ср. можно) не внушает доверия. Здесь нужны дополнительные проверки.

Шаг 5. В случае непоказательных распределений с единичными знаками, которые нарушают принцип дополнительности, не исключены отдельные ошибки, связанные с первичной группировкой окружений. Произвольная типизация окружений в начале анализа могла быть вызвана случайными моментами. При построении дистрибутивных таблиц знак сочетаемости ставился при условии, что исследуемые элементы допускали вхождение хотя бы одного из членов класса. Благодаря этому могли возникнуть ошибки в учете специфических момент ов встречаемости отдельных членов класса. Благодаря этому могли возн6икнуть ошибки в учете специфических моментов встречаемости отдельных членов данного класса окружений.

202

Поведем расщепление класса окружений и рассмотрим сочетаемость элементов с каждым из членов. Строим дополнительную Д-таблицу № 5.

Д-таблица № 5

	-, что	-, чтобы	-, как
видно	+		+
известно	+		+
ясно	+		+
целесообразно		+
необходимо		+
удобно		+
можно

Проверка показывает, что окружения группируются как взаимнодополнительные в два подкласса: {-, что/-, как} и {-, чтобы}. При этом они имеют распределение, тождественное с другими, зафиксированными в Д-таблице № 4. очевидно, что нужно перегруппировать окружения, выделив классы по тождеству распределений относительно наших элементов. Осуществляя эту процедуру, строим Д-таблицу № 6.

Д-таблица № 6

	как-,	-, A NN	{-, что/-как}	V_инф.	бы	-, У .
видно	+	+	+
известно	+	+	+
ясно	+	+	+
целесообразно				+	+	+
необходимо				+	+	+
удобно				+	+	+
можно				+	+

Теперь мы получили идеальную дополнительную дистрибуцию, на основании чего проводится следующая группировка элементов: 1 {видно, известно, ясно}; 2 {целесообразно, необходимо, удобно}/{можно}

203

Таким образом, дистрибутивные методы показывают, что семь рассмотренных элементов составляют единый класс (обозначим его Б), состоящий из нескольких взаимнодополнительных подклассов: Б₁ и Б₂. Б₂ состоит из Б_2ʹ и Б_2ʺ. Весь анализ проводился только по дистрибутивным критериям. Интересно отметить, что выделенные подклассы обнаруживают не только одинаковые дистрибуции, но и общие функциональные признаки. Так, подкласс Б₁, как это видно из перечня его членов (видно, известно, ясно) обозначает «очевидность», подкласс Б_2ʹ характеризуется признаком «желательности», подкласс Б_2ʺ — признаком «возможности». Таким образом, дистрибутивные методы позволяют раскрыть некоторые черты функционально-семантической классификации в данном языке.

Процедуры отождествления (II) приводят также к выделению других позиционных классов: класса предлогов F = {по, за , на…}, класса союзов, с рядом подклассов: U ={что, как, чтобы}, И = {и, а, но…}, класса наречий В {менее, вполне…} и т. д.

Выделенные ранее парадигматические классы морфем вместе с их непосредственными окружениями (членами парадигматических рядов) также описываются как классы позиций. Позиционный класс представляет собой более широкое объединение, парадигматический класс выступает обычно как его ядро. Так, субстантивный класс N вначале включал только морфемы с ненулевыми дистрибутивными признаками (ср. выше стол-, дерев-, вод- и др.). Анализ позиционных эквивалентностей позволяет расширить его за счет морфем типа пальто-, кофе-, какаду-, которые не имеют непосредственных коротких окружений (несклоняемые существительные). Адъективный класс также выступает как центральное ядро более широкого класса определителей, в состав которого наряду с ними входят I местоименный класс, притяжательный и адъективно-возвратный: А = {красн-ый, син-ий, его, свой, дяд-ин, вы-да-ющ-ий-ся}.

Дистрибутивные характеристики позиционных классов теперь могут быть представлены в виде последовательностей других позиционных классов. Например, субстантивный класс встречается в положении A — V; наречный класс в положении –V/-A и т. д.

Члены позиционных- классов — их подклассы — находятся в дополнительной дистрибуции друг к другу, различаются отдельными дистрибутивными характеристиками. Однако эти различительные признаки на следующем этапе анализа считаются несущественными. Подклассы позиционных классов рассматриваются как их альтернанты, подобно аллофонам фонемы и алломорфам морфемы.

204

В. ОСОБЕННОСТИ ДИСТРИБУТИВНОГО АНАЛИЗА НА УРОВНЕ КЛАССОВ МОРФЕМ

Анализ на этом этапе начинается с рассмотрения высказываний, представленных последовательностями одиночных морфем. Здесь приходится иметь дело с более длинными высказываниями и окружениями, чем при анализе дистрибуций фонем или морфем. В связи с этим принципиальное значение приобретает упорядочение окружений и их типизация. Так же как на предшествующих ступенях описания, здесь применяются процедуры идентификации морфем. Отождествление (I) проводится по явно одинаковым дистрибутивных признакам и устраняет свободное варьирование морфем в пределах парадигматических классов. Однако […] дистрибутивные признаки оказываются более сложными. Базой отождествления являются упорядоченные ряды непосредственных окружений, парадигматические ряды.

Процедуры отождествления (II) применяются к морфемам, имеющим частичное подобие окружений. Главный упор здесь делается на выделение морфемных классов в самих окружениях. Выделяя взаимнодополнительные классы окружений, мы последовательно укрупняем их, сохраняя существенные признаки распределения. Многократно повторяющиеся шаги по упорядочению окружений позволяют выяснить эмпирические различия в первоначальных высказываниях как обусловленные ступенчатым выбором. В конечном итоге морфемы объединяются в подклассы и классы позиционного типа по критерию дополнительной дистрибуции.

Позиционные классы морфем рассматриваются как новые элементы описания. Количество их резко ограничено по сравнению с исходным множеством морфем. Парадигматические классы входят как ядро в состав позиционных классов. Подклассы позиционных классов по дистрибутивной эквивалентности подобны аллофонам фонем и аллофонам морфем.

Принципиальным моментом анализа при выделении классов морфем (и цепочек классов) является гипотетичность классификаций. Методом последовательных приближений выделяются как парадигматические, так и в особенности позиционные классы.

Широко используются субституции элементов для про-

205

верки правильности объединения их в классы с целью получить дополнительные сведения о дистрибуции.

Сама техника дистрибутивного анализа обеспечивает обнаружение ошибок в классификации и устранение произвольных выделений групп элементов. Многократный анализ распределений постепенно исправляет все неточности в формировании классов, которые были допущены в аппроксимациях.

Операция сегментирования отдельно не проводится на данном этапе. Однако в неявном виде она выполняется при описании и типизации окружений.

Момент гипотетичности, который вводится в процесс описания, не влияет на строгость конечных результатов анализа. Выделенные классы морфем характеризуются дистрибутивными свойствами, весьма сложными по своей природе. Полная дистрибуция позиционного класса описывается многоступенчатыми правилами выбора одиночных окружений и цепочек окружений. Процедуры описания, таким образом, не являются полностью формальными. В качестве внешних данных используется понятие грамматической правильности, допустимости определенных высказываний для данного языка.

Дистрибутивный анализ проводится в терминах морфем и их последовательностей. Понятие слова не используется при этом. Только значительно позднее, после описания цепочек классов морфем (см. § 4), дистрибутивный анализ приводит к распознаванию таких конструкций, как слово и фраза (см. гл. 18 “Methods in Structural Linguistics”). Вероятно, при определенных допущениях можно было бы ввести определение слова и на более раннем этапе описания.

§ 6. Цепочки классов морфем

Последний этап дистрибутивного анализа связан с определением эквивалентности и неэквивалентности между цепочками классов морфем. Здесь применяются такие же процедуры идентификации элементов. Как и на предыдущих этапах. Специфичными являются только исходные данные и некоторые внешние признаки. Анализ начинается с рассмотрения классов морфем, в терминах[120] которых представлены теперь высказывания. Задача состоит в том, чтобы определить цепочки классов морфем с одинаковой позицией в высказывании, выявить их синтаксический статус.

206

Процедуры идентификации распространяются на цепочки морфем. Одна морфема рассматривается как частный случай цепочки морфем. Благодаря этому описание значительно укорачивается. Мы отвлекаемся от индивидуальной сочетаемости морфем и допускаем варьирование членов морфемных классов.

А. УРАВНЕНИЯ ЦЕПОЧЕК КЛАССОВ МОРФЕМ

Две цепочки классов морфем уравниваются, если одна из них подставима вместо другой во всех высказываниях, где она может встретиться. Так, если цепочка VN_α всегда подставима вместо V, пишем уравнение VN_α = V, ср. давать оценку : оценивать. Уравнение означает, что употребление V есть логический продукт употребления V и N_α.

В более общем виде: дана цепочка классов морфем X, встречающаяся в ряде окружение M; находим все цепочки Y, Z и т. д., которые встречаются в том же ряду и пишем Y = X; Z = X и т. д.

Вначале испытываем все случаи, где цепочка морфем X, встречающаяся в ряде окружений M является одиночным классом морфем. Затем берем каждый […] морфем, полученный на предыдущем этапе, и ищем цепочки (Y, Z), подставимые вместо него (цепочки, а не […]чные морфемы). Проделывая это, мы пользуемся в качестве «пробных рамок» (testing frames) теми примерами, которые представляют окружения для класса X. Рамкой для B₁ является: как-; -,ANI-, как V_инф (ср. как было видно; видно, как …; будет видно, как…).

Анализ цепочек классов морфем, которые называются также конструкциями, показывает, что некоторые из них подставимы вместо какого-либо класса морфем только в определенных окружениях, но не во всех. Этот факт свидетельствует о новом отношении между цепочками — отношении бесповторной подставимости. Необходимо найти способ обозначения этого отношения.

Уравнения цепочек обозначают взаимную подстановку классов морфем, например, AN = N (слева направо и справа налево). Отсюда следует, что в самом уравнении N можно заменить на AN. Тогда получим AAN = N[121]. Это уравнение справедливо; в русском языке, например, встречаются последовательности типа старый одинокий человек. Таким образом, AN = N описывает повторные подстановки цепочек. Противоположный случай имеем в уравнении V_слV_слБ =

207

Б (было ясно : ясно). Подстановка здесь неповторяема, в противном случае мы получили бы невозможную для русского языка последовательность V_слБ = Б (Ср. *было будет ясно)[122].

Различие между повторными и бесповторными постановками обозначаются с помощью возрастающих номеров классов: V_слБ = Б¹, где Б¹ ≠ Б, но AN¹ = N¹.

Каждый более высокий по номеру символ представляет идентичные символы с более низким номером. Таким образом обозначается отношение включения (инклюзивности) одних классов в другие.

Для обозначения отношения инклюзивности можно было бы выбрать и другие способы записи. Однако самым удобным для описания является способ возрастающих номеров классов.

Рассмотрим определение эквивалентности цепочек классов морфем, обратившись к высказываниям с предикативными наречиями. (См. стр. 198). Каждое высказывание теперь представляем в виде цепочек морфемных классов. Введем дополнительные символы для обозначения классов: Б₁ = {видно, известно, ясно}, как Б₂ = {необходимо, целесообразно, удобно}, И₁ = {как-, -как, -что}, И₂ = { чтобы}. Тогда высказывания получают следующий вид:

1) И₁ V_слБ₁, A_γN_γ N_γ

2) Б₁, И₁, A_γ N_γ N_γ

3) B_ст Б₂V_слV_инф A_αN_α N,

4) B_ст Б₁, И₁V_инфA_αN_αFN,

5) B_ст Б₂, И₂A_γN_γV_смN,

6) Б₂V_сл V_инф, И₁A_γ N_γN_ν

7) B_стБ₂V_сл бы·V_инф A_α N_αN.

Сравнивая позиции цепочек классов в разных высказываниях, находим:

V_слБ₁ = Б₁ (см. 1) и 2), было видно : известно[123])

B_ст Б₁= Б₁ (см.2) и 4), вполне ясно : известно)

Такие же равенства возможны и для Б₂:

V_слБ₂ = Б₂, B_стБ₂ = Б₂.

Далее устанавливаем, что допустимы субституции:

Б₂V_инф = Б₂ (целесообразно считать : целесообразно)

Б₂ бы = Б₂ (можно бы : можно).

Теперь необходимо ввести возрастающие номера классов, которые ограничивают субституцию, т. е. упорядочи-

208

вают последовательные подстановки. По-видимому, они должны быть расставлены следующим образом:

Мы признаем, таким образом, что наиболее простой цепочкой является Б₂V_сл, а наиболее сложной — Б₂V_сл[…]V_инф.

Аналогично этому составляются уравнения для других цепочек: AN = N (эта величина : величина); V_инф N_α = V¹_инф (считать величину : считать); V¹_инфN_α = V²_инф (считать переменной : считать); EN_α = N¹_α (в виде переменной : переменной). V²_инфN¹_α = V³_инф (считать в виде переменной : считать).

Б. РЕЗУЛЬТИРУЮЩИЕ КЛАССЫ

Уравнения цепочек классов морфем приводит нас к новым элементам — результирующим классам, стоящим в правой части равенства. Каждый результирующий является классом цепочек классов морфем, которые могут подставляться друг вместо друга в некотором окружении. Наиболее инклюзивные элементы, к которым применено наибольшее число разных цепочек, обозначены символами с самыми высокими номерами (ср. Б⁴, V³_инф). Результирующий определяют как расширение (англ. expansion) некоторого класса: расширение какого-либо морфемного класса есть класс всех цепочек, которые встречаются в его окружениях. Так Б⁴ = {Б, Б¹, Б², Б³, Б⁴}, V³_инф ={V_инф, V¹_инф, V²_инф, V³_инф}.

В состав результирующих попадают не все классы морфем. Так, классы A (определителей) и B (наречный класс) включаются в уравнения с другими классами, входят в левую часть уравнений. Ср.: BA = A¹ (очень красивые), A¹N = N (очень красивый дворец). Перечень результирующих более ограничен по сравнению с исходным списком классов. Всего несколько морфемных классов остаются в правой части равенств: субстантивный, глагольный, предикативный.

209

Теперь любое высказывание можно представить в виде цепочки из результирующих. Например: Наиболее целесообразно будет считать эту величину переменной описывается цепочкой Б³₂V²_инф.

В терминах вновь полученных элементов (результирующих) можно проводить сегментацию высказываний на бо́льшие отрезки, каждый из которых содержит некоторое число морфемных сегментов. При этом число таких сегментов — результирующих — меньше числа морфем в высказывании и меньше числа разных классов морфем

Уравнения цепочек классов при определении результирующих фиксирую многие специфические ограничения выбора классов морфем. (Ср. возрастающие номера классов). Но выразив ограничения взаимной подстановки классов, уравнения не делают необходимым учет этих ограничений в дальнейшем анализе. Результирующие не имеют ограничений классов, из цепочек которых они составлены. Из уравнений цепочек классов можно получить полезные обобщения.

Наиболее интересны данные об отношении класса морфем к цепочкам, содержащим его. Здесь мы получаем картину процесса расширения или возрастающего прироста конструкций.

В. НЕПОСРЕДСТВЕННО СОСТАВЛЯЮЩИЕ

Если взять все цепочки морфем, приравненные некоторому классу (например, Б²) и сравнить их с цепочками, равными более инклюзивному классу (например, Б³), можно определить, какие элементы прибавляются к Б⁴) для получения Б³ (в наших примерах это — вполне, менее, наиболее). Возможна и обратная процедура. Можно взять высказывание и приравнять его к цепочке результирующих. Затем смотрят, какие уравнения наиболее просто описывают компоненты первой цепочки, затем подбирают уравнения для членов второй цепочки и т. д. Процедура продолжается до тех пор, пока все члены цепочки не будут представлены отдельными морфемами. В процессе такого анализа выделяются отрезки высказывания, называемые непосредственно составляющими (англ. immediate constituents).

Непосредственно составляющие (НС) — это сегменты высказывания, которые выделяются при его анализе в

210

терминах эквивалентных цепочек классов морфем, или конструкций. Про[…] вывода одних цепочек из других может начинаться от цепочек с наивысшими индексами классов и последовательно переходить к цепочкам с меньшими индексами. Такой анализ (сверху вниз) приводит к расширению, развертке конструкции. Возможно и обратное направление, анализ снизу вверх, который начинается с самой длинной цепочки классов морфем и постепенно переходит к выводу цепочек с более высокими индексами классов. Это процесс свертки конструкции к наиболее сжатому ее представлению в виде результирующих классов.

Рассмотрим анализ по НС следующего высказывания:

Наиболее	целесообразно	будет	считать	эту	величину	переменной	(1)
В	Б	V_сл	V_инф	A_α	N_α	N_t	(1)

Для проведения анализа необходимо установить принадлежность отдельных его компонентов к классам морфем (символы классов проставлены внизу) и иметь перечень сравнений цепочек классов. используем следующие равенства

Проводя анализ снизу вверх, будем вычленять в высказывании сегменты, которые описываются цепочками классов в равенствах. Так, выделяем БV_сл (целесообразно будет), A_αN_α (эту величину). Каждый сегмент складывается из двух частей, из непосредственно составляющих. Теперь отвлекаясь от НС, будем рассматривать сегменты как цельные элементы, представляя их в виде результирующих. Тогда высказывание предстает в следующем виде:

Повторяем процедуру выделения НС: вычленяем сегменты, которые описываются цепочками классов в наших ра-

211

венствах: ВБ¹, V_инфN¹_α. Заменяя цепочки результирующими, получаем:

(3)

В третий раз выделяем НС в соответствии с уравнениями: V¹_инфN_α. Заменяя цепочку результирующим, получаем следующее представление:

Б²V²_инф (4)

Теперь все высказывание можно описать в виде

Σ (5)

Процесс анализа сводится к многократному выделению НС в соответствии с описанием высказывания в терминах цепочек классов. формальные процедуры состоят в многократном переписывании высказывания, которое вначале представлено как цепочка морфем, затем как цепочка конструкций с нулевыми индексами классов, затем как цепочка конструкций с более высокими индексами. Анализ был проведен за 5 шагов, соответственно этому было выделено 5 слоев НС.

Результаты анализа — вывод НС — можно представить не тллько в виде ряда формул конструкций. Удобно применять для этого представление в виде дерева НС*. В узлах дерева записывают символы классов и ветви показывают переход от одних классов к другим. Так можно представить в виде дерева проведенный выше анализ:

В дереве 5 слоев узлов (этажей НС), что соответствует 5 шагам анализа. Такое описание позволяет проследить путь от конечных узлов до вершины или обратно. Все результирующие классы размещены выше эквивалентных им цепочек классов.

Структура НС может быть представлена также в скобочной записи:

Основные процедуры в анализе по НС подобны всем другим процедурам субституции, которые применялись ранее. Однако суть этого анализа сводится к тому, что субституция сопровождается переходом от конструкций к отрезкам высказывания, т. е. от элементов описания определенного уровня к сегментам, выделенным на предыдущем уровне рассмотрения высказывания. Этот процесс попеременного перешагивания с одного уровня представления высказывания на другой хорошо демонстрирует общая схема дистрибутивного анализа, показанная на стр. 163.

Анализ по НС представляет собой одно из самых интересных следствий дистрибутивного описания цепочек клас-

213

сов морфем. Он раскрывает процесс построения высказывания, его динамическую структуру, которая не имеет простого отображения в терминах линейных компонентов текста. Если на предыдущих этапах дистрибутивный анализ давал описание статических структур — фонемной, морфемной, то здесь он позволяет восстановить скрытый от непосредственного наблюдения процесс порождения высказывания.

Открываются возможности описания структуры высказывания как иерархической последовательности преобразований простых конструкций в более сложные построение высказывания напоминает игру с матрешками, которые вкладываются друг в друга. В качестве простейших кирпичиков в этом строении выступают отдельные морфемы (и цепочки морфем), занимающие определенную позицию в высказывании (отождествление морфем с классами морфем связано с определением их синтаксического статуса). Затем линейно связанные элементы (стоящие рядом) попарно объединяются в блоки, которые имеют свою позицию в высказывании (позиция определяется результирующим). Смежные блоки далее образуют более крупные блоки, из которых в свою очередь, строятся самые крупные. Понятие НС как раз обобщает свойства любого сегмента высказывания выступать в роли компонента более сложного сегмента.

В связи с этим расширяются представления о синтаксических конструкциях. При статическом подходе конструкция отождествляется с определенным типом сочетаний элементов,связанных друг с другом какими-либо зависимостями. (Ср. примеры конструкций AN, V_α и др.). обычно считают, что члены конструкции также линейно связаны друг с другом. Анализ по НС обнаруживает, что линейная связь элементов в конструкции существенна, главным моментом для нее являются грамматические связи. Это обстоятельство важно для различения простых и сложных конструкций. Компоненты сложных конструкций в свою очередь могут быть конструкциями.

Понятия непосредственно составляющих и конструкций, сформулированные в содержательной форме. Позволяют легко применять свертку высказываний по НС в работе над любым текстом. При этом анализ по НС может проводиться даже при отсутствии полного перечня уравнений классов морфем. Сами уравнения выводятся на основе интуитивно осуществляемого описания по НС. Любой носитель языка, незнакомый с техникой дистрибутивного анализа, выделя-

214

ет НС в любом предложении. Он руководствуется при этом простыми правилами: 1) объединять вместе две части, две единицы в предложении, связанные грамматически и по смыслу, 2) объединение проводить многократно, 3) в первую очередь объединять отрезки, наиболее тесно связанные друг с другом.

Интуитивное распознавание различных степеней связанности между частями высказываний характерно для говорящего. Следует напомнить, что Л. Блумфилд связывал понимание смысла высказывания с определением его вывода по НС (см. «Ядык», стр. 533).

Для лингвиста анализ по НС открывает возможность формального описания различий в осмыслении одного и того же текста. Так, двусмысленность некоторых высказываний хорошо интерпретируется в терминах НС. Например, для следующих фраз можно построить по две структуры НС:

Эти двусмысленности выражений не создают трудностей в речевой практике, поскольку различие в содержании оформляется средствами интонации.

Однако анализ по НС оказывается полезным и в более сложных случаях, когда интонационные моменты не выступают так отчетливо. Например, следующее предложение допускает три вывода по НС:

215

Эти три структуры НС соответствуют различиям в эмфатическом подчеркивании отдельных единиц высказывания. В 1-м случае выделено вдруг, во втором — тут Данила вдруг, в 3-м — Данила, вдруг. Именно такие тонкости в эмфазе подтверждаются определением глубины каждого его компонента*. В 1-м случае наибольшую глубину (2) имеет слово вдруг; во 2-м — глубину 2 имеют три слова (тут, Данила, вдруг), в 3-м — два (Данила, вдруг).

Более строгий анализ по НС — в терминах уравнений цепочек классов морфем — дает формальные показатели

216

для различения омонимии высказываний. В ряде случаев имеет место частичное пересечение окружений у морфем, принадлежащих к разным классам. Это приводит к омонимии конструкций, совпадению морфемного состава двух различных по смыслу высказываний. Ср. ру.: Посещения родственников приятны; англ. She made him a good husband because she made him a good wife. ‘Она сделала из него хорошего мужа, потому что стала для него хорошей женой’.

Структуры НС для таких омонимичных предложений одинаковы. Трудности распознавания разных смыслов обусловливаются различным выводом НС на отдельных шагах порождения или различной идентификацией морфем относительно классов.

Так, структура первого высказывания описывается цепочкой ((S^V_γ_plS_γ_pl) A_кр_pl)*. Однако первый элемент S^V_γ_plS_γ_pl (посещение родственников) есть результат вывода по НС двумя способами 1) посещение родственников : посещать родственников, 2)посещения родственников : родственники посещают. Таким образом, класс S_γ_pl включает морфемы, эквивалентные по позициям подклассу S_α или S_[…]. Проверяя возможность субституции на месте S_γ_pl одного из этих подклассов, можно установить для каждого конкретного употребления, какой вывод НС имел место.

Общие итоги анализа на уровне цепочек классов морфем сводятся к получению новых морфо-синтаксических элементов — классов цепочек морфемных классов. Класс объединяет эквивалентные по своей позиции в высказывании цепочки классов морфем. Количество наиболее инклюзивных классов невелико — это результирующие элементы в уравнениях цепочек классов.

Новые элементы можно не рассматривать по их составу и перейти к более высокому уровню представления высказываний в терминах цепочек результирующих классов. В этом случае производится сегментирование высказываний на длинные отрезки.

В случае необходимости такая запись высказываний преобразуется в последовательности менее общих классов и в последовательности морфем. Уравнения цепочек классов служат основой анализа по НС. Деривация НС высказывания строится как имманентная синтаксическая система.

217

Именно такое описание позволило в дальнейшем создать формальную грамматику языка, выразив ее алгебраическим языком.

§ 7. Морфологическая структура

Морфологическая часть дистрибутивного анализа завершается описанием общей морфологической структуры данного языка. В предыдущих разделах рассматривались дистрибутивные отношения между частями высказываний. Применялись методы сегментирования высказываний и классификации сегментов. Теперь те же операции используются для идентификации целых высказываний. Они рассматриваются как наиболее крупные сегменты текста.

Процедуры отождествления высказываний состоят в указании того, какие цепочки результирующих или конструкций встречаются в исходном текстовом материале.

В целях максимальной компактности структура высказываний записывается в виде формул, составленных из наиболее общих классов. Рассмотрим пример такой формулы для английского языка: NVX, где X обозначает класс контуров высказывания. Эта формула представляет множество (некоторый класс) высказываний английского языка. Для получения конкретного высказывания по этой формуле подставляем вместо N или V различные классы морфем, которые являются подклассами этих классов. Путем последовательных замен другими переменными расширяем формулу (AN вместо N, NV вместо V и т. д.). на последнем шаге вместо переменных подставляем конкретные морфемы. Расширение формулы производится на основе уравнений цепочек классов,ограничивающих их совместную встречаемость.

Формальные возможности такой записи при перечислении разных видов высказываний одного класса ограничены. В формуле используется одно измерение (горизонтальная линия) для фиксирования отношений между переменными. Линейная развертка слева направо используется для обозначения отношений совстречаемости, последовательности во времени классов морфем. Отношения выбора, заменяемости одних переменных другими не могут быть показаны в формуле. Для одновременного отображения отношений совместности и выбора удобно применять диаграммы избирательных подстановок. Второе измерение (вертикальный

218

ряд) используется для указания отношений подставимости одних классов морфем вместо других. Мы можем указывать разные эквиваленты одной и той же переменной в разных окружениях. Так, формулу NV детализирует следующая диаграмма

Здесь показаны все цепочки классов морфем, которые встречаются в английском языке:

NV	NV_св
NVF	NV_свF
NVFN	NV_свFN
NVN	NV_свN
	NV_свA

(V_св — глагол-связка)

Правила построения цепочек по этой диаграмме следующие: выбор переменных проводится слева направо; при этом не разрешается пересекать горизонтальные линии и только один раз пересекать вертикаль (т. е. не разрешается возвращаться назад).

Диаграммы избирательных подстановок делают легко обозримым все множество типов высказываний определенного класса. Подобные диаграммы можно построить по данным дистрибутивного анализа. Так, для высказываний с классом предикативов русского языка применяются две диаграммы:

Каждая из них порождает (перечисляет) все возможные конструкции с предикативами:

219

Б₁ (ясно)	Б₂ (ясно)
U₁-Б₁ (ясно)	Б₂U₂ (удобно, чтобы…)
U₁V_слБ₁ (как было видно)	Б₂V_слU₂ (целесообразно было, чтобы…)
V_слБ₁ (будет известно)
V_слБ₁U₁ (будет известно, как…)	Б₂V_слU_инф (необходимо было принять…)
Б₁U₁ (ясно, как…)	Б₂U_инф (удобно принять…)

При такой записи имеется возможность указать с любой степенью детализации, какие высказывания встречаются в исходном материале. Простейшие формулы типа NVX, выражены в терминах максимально широких позиционных классов, или конструкций. Такие высказывания, состоящие из разных цепочек морфем, могут быть приравнены к N, за которым следует цепочка, приравниваемая к V.

Высказывания или части больших отрезков речи, которые удовлетворяют этим формулам, можно назвать предложениями. Любой отрезок речи, независимо от его длины, можно определить как последовательность единиц-предложений. В дальнейшем исследование может быть направлено на поиск закономерностей следования друг за другом предложений разных типов. Вероятно, в монологической и немонологической речи эти закономерности будут различными. Возможно, удастся показать определенные закономерности такого рода для одного стиля речи. Не характерные для других стилей данного языка.

§ 8. Общие результаты дистрибутивного анализа

Сравнивая конечную форму представления структуры высказывания с задачами, выдвинутыми в начале анализа, можно признать, что получены эффективные результаты. Дистрибутивный анализ привел нас к компактному описанию исходного материала в виде диаграмм избирательных подстановок конструкций и их компонентов. Каждое отдельное высказывание может быть описано в терминах непосредственно составляющих. В целом мы получаем описание системы дистрибутивных структур в плане выражения языка. Эта система имеет многоярусную организацию.

Одним из наиболее важных для теории языка результатов является уточнение сведений об иерархии уровней в

220

плане выражения. Эти данные не формулируются эксплицитно, однако они включены в процедуры дистрибутивного анализа. Охарактеризуем кратко основные этапы анализа и соответственно структуры плана выражения.

I. Долингвистический этап.

Исходные данные здесь — к. а. р. как физические процессы. Их части имеют физические признаки в каждый данный момент времени (характеризуются амплитудой, частотой и т. д.).

В качестве внешнего понятия используются существенные признаки к. а. р. и одинаковость содержания.

Основные операции на этом этапе: а) сегментирование а. р. на фонологические сегменты: б) классификация фонологических сегментов по существенным, смыслоразличительным, признакам.

Результат — выделение фонемных элементов как классов конкретных фонологических сегментов.

II. Фонологический этап.

Элементы описания: символы фонологических элементов.

Исходные данные: высказывания, представленные как цепочки фонемных элементов.

Внешнее понятие: физическое сходство фонемных элементов.

Операции: классификация фонемных элементов по критерию дополнительной дистрибуции и физическому сходству. Результат — выделение фонем как классов фонемных сегментов (аллофонов).

III. Морфемный этап.

Элементы: символы фонем.

Исходные данные: высказывания как цепочки фонем.

Внешние понятия: связь цепочки фонем с содержанием (наличие значения) и одинаковость значения.

Операции: а) сегментация — выделение морфемных сегментов как цепочек фонем (минимальных, имеющих значение): введение фиктивных морфемных элементов (для устранения неправильностей и исключений);

б) классификация морфемных сегментов по тождеству состава фонем и по дополнительности.

Результат: выделение морфем как классов морфемных элементов. Их очень много, больше чем фонем, но теперь они связаны с содержанием.

IV. морфосинтаксический уровень.

Элементы: символы морфем.

221

Внешнее понятие: грамматическая правильность высказывания.

Операции: а) классификация морфем по взаимной подставимости в любых высказываниях без изменения их грамматической правильности;

Б) группировка по критерию дополнительности.

Результат: выделение классов морфем как множества эквивалентных морфем.

Количество элементов уменьшается за счет эквивалентности корневых и других морфем.

V. Синтаксический уровень.

Элементы: символы классов морфем.

Исходные данные: высказывания как цепочки классов морфем.

Внешнее понятие: фраза в данном высказывании или другой фразе.

Операции: а) Сегментация на фразы, т. е. цепочки классов морфем;

б) классификация цепочек классов морфем по их взаимозаменяемости во всех высказываниях, где они являются фразами, без измения грамматической правильности высказываний;

в) Выписывание синтаксических уравнений.

Результат: синтаксические уравнения и результирующие классы.

В соответствии с этими этапами описания лингвистическая структура плана выражения складывается из элементов 4-х ярусов:

Синтаксический ярус — позиционные классы (результирующие) и их цепочки.

Морфосинтаксический ярус — классы морфем и их цепочки.

Морфемный ярус — морфемы.

Фонемный ярус — фонемы.

Каждый уровень имеет свой перечень элементов и дистрибутивных отношений между ними.

При переходе к каждому следующему уровню описания сохраняется возможность однозначного возврата к элементам предыдущего уровня. Или, имея высказывание, представленное через элементы некоторого уровня, можно восстановить его представление через элементы предыдущего уровня. Для этого применяются дополнительные данные, получаемые на каждом очередном этапе анализа.

222

Дистрибутивный анализ представляет собой целостную систему методов описания.

На каждом уровне: 1) определяется форма получаемой части описания или форма записи, представления классификации.

2) Указывается вид процедуры:

а) выявление элементов на основе внешних понятий,

б) способы классификации,

в) способ получения синтаксических уравнений;

3) Даются практические рекомендации и рецепты, как проводить анализ:

а) интуитивные пояснения на конкретных примерах по аналогии,

б) значение критерия экономности и простоты получаемого описания;

4) Даются пояснения лингвистического смысла операций и формы самого описания.

Методы дистрибутивного анализа с успехом применяются в практике лингвистического исследования. Вместе с тем возникает теоретический вопрос о возможности получения универсального алгоритма вывода грамматики из текстовых данных. Бля этого необходимо было бы иметь формальные методы описания материала, которые обеспечили бы однозначное построение грамматики без обращения к внешним понятиям. В настоящее время становится ясным, что такая задача в принципе неразрешима. Именно в силу того, что механизмы речевой деятельности протекают в скрытом от наблюдения виде, на современном этапе невозможна полная формализация анализа языка. В зависимости от внешних неформальных данных о тексте разные исследователи, применяя приемы дистрибутивного анализа, приходят к несколько различающимся описаниям одного и того же языка.

Ценность этих методов состоит не в том, что они обеспечивают получение полного описания языка. Такая цель едва ли оправдана в отношении большинства языков, в особенности хорошо изученных. Дистрибутивный анализ эффективно применяется для задач дешифровки, которые понимаются достаточно широко. Рочь идет не только о дешифровке неизвестной письменности, например майя, карийского письма. Любой фрагмент структуры языка может быть дешифрован дистрибутивными методами. Иначе говоря, структурные закономерности языка нуждаются в реконструкции, они не могут быть полностью обнаружены описа-

223

тельными приемами. Свойства сочетаемости элементов друг с другом являются основными характеристиками в их синтагматический развертке. Систематический анализ дистрибутивных признаков в связи с этим позволяет проникнуть во внутреннюю организацию структуры языка на всех его уровнях, начиная от фонологического вплоть до синтаксического. Более того, дистрибутивные методы успешно применяются и для исследования структур плана содержания. Семантические оппозиции и семантические множители также манифестируются в дистрибутивных свойствах речевых единиц. В целом дистрибутивный анализ приводит к построению различных классификационных (таксономических) описаний языка.

ГЛАВА 2

ТРАНСФОРМАЦИОННЫЙ АНАЛИЗ

Трансформация в широком смысле понимается как преобразование лингвистических единиц или элементов.

Простейшие изменения элементов синтаксических единиц являются результатом их перестановки, замещения или субституции, добавления и сокращения, выкидки*.

В структурной лингвистике 60-х г. получают всеобщее признание методы трансформационного анализа синтаксиса. Они сформировались как непосредственное развитие дистрибутивного анализа текста.

Конечные результаты описания языка дистрибутивными методами сводились к определению классов дистрибутивно эквивалентных единиц: фонема, морфема, класс, морфем, цепочки классов морфем. Высказывания типа предложения, в отличие от более простых сегментов текста, не допускают дистрибутивного определения. Трудно исследовать дистрибуцию целых конструкций, ибо слева и справа от предложе-

224

ния могут встречаться любые другие высказывания. Следовательно, заметных дистрибутивных различий между конструкциями типа предложения обнаружить не удавалось. Идеи трансформационного анализа связаны с исследованием межфразовых отношений, с созданием методов изучения высказываний, более длинных, чем одиночное предложение. Если рассматривать последовательности предложений, например вопросно-ответные цепи (Кто строил дом? — Плотники; Они Построили дом? — Нет, не построили./ Да, построили), то можно обнаружить некоторые регулярности в выборе форм высказываний. Первое предложение в известной мере предопределяет форму второго. Можно говорить, что ответное утверждение является преобразованием полного высказывания: Плотники ← Плотники строили дом; Не построили ← Плотники не построили дом. С другой стороны, в рамках дескриптивной лингвистики уже намечены были методы анализа предложения по непосредственно составляющим, которые опирались на субституцию одних отрезков речи вместо других. Развертка конструкции в терминах НС позволяет различать омонимичные высказывания. Вывод НС может рассматриваться как преобразование одних конструкций в другие путем расширения цепи элементов, добавления или вставления определенных единиц. Трансформационный анализ является продолжением методики описания в терминах НС.

Методы трансформации как особая система аналитических процедур были введены З. Хэррисом. Первоначальный перечень трансформаций английского языка описан в его работе «Discourse Analysis» (Language, vol. 28, No 1, 1952).

Одновременно с ним Н. Хомский начал изучать трансформации и их место в лингвистическом анализе. В 1955 г. он защитил диссертацию «Transformational Analysis». Среди учеников З. Хэрриса Н. Хомский выделяется тем, что он создал новое направление в изучении грамматики, которое часто называют трансформационной грамматикой. В действительности работы Н. Хомского заложили основы формальных моделей грамматики.

В настоящее время трансформационный анализ не сложился еще в целостную систему исследовательских приемов. В этой области можно выделить несколько методик, существенно отличающихся друг от друга. Необходимо в первую очередь разграничивать применение

225

трансформаций в эвристических целях при анализе и описании языкового материала и применение трансформаций в формальных грамматиках, где они используются для выведения деревьев непосредственно составляющих из других деревьев путем перестановок, добавлений и т. д.

К исследованиям первого типа относятся многочисленные работы, посвященные описанию фрагментов синтаксиса разных языков*[124]. Наиболее последовательно методика трансформационного анализа изложена З. Хэррисом (См. «Совместная встречаемость и трасформация[125] в языковой структуре» в: «Новое в лингвистике», вып. II). Эта линия трансформационного анализа опирается на лингвистическую традицию, уходящую корнями в логический анализ пред-

226

ложения, в естественные процессы речевой деятельности человека.

Вторая линия исследований по трансформационному синтаксису представлена работами Н. Хомского и его последователей, с одной стороны, и работами С. К. Шаумяна — с другой. Она складывается на базе трансформационного анализа З. Хэрриса и формально-логических приемов изучения языка.

В главе II рассматриваются методы трансформационного анализа как исследовательские процедуры. Методы моделирования синтаксиса и трансформационные грамматики описаны в главе III.

Прежде чем охарактеризовать трансформации З. Хэрриса, обратимся к истокам идей трансформационного анализа.

§ 1. Предыстория трансформационного анализа

А. ЕСТЕСТВЕННО-РЕЧЕВЫЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ В ПРАКТИКЕ КОММУНИКАЦИИ

Простейшие операции подстановки одних речевых единиц вместо других пронизывают естественную речевую деятельность во всех ее сферах. Преобразования такого вида составляют неотъемлемую часть процессов восприятия речи и ее продуцирования. Начиная с овладения языком в раннем детском возрасте, можно наблюдать замены и перестановки отдельных слов в высказывании. Так, например, в ситуации, когда ребенок «читает» (не зная букв) диафильм, имеет место репродуктивное воспроизведение текста, услышанного ранее. В большинстве случаев ребенок не повторяет дословно текст, а вносит в него некоторые изменения. Один из самых частых приемов — перемена порядка следования слов. Часто наблюдаются «синонимические» замены слов, а также пропуски отдельных кусков текста, в каком-то отношении «избыточные» для общего понимания высказывания, и вкрапления новых элементов.

Подобные процедуры преобразований имеют место и в других случаях: при пересказе, редактировании, реферировании и аннотировании письменного текста, при объяснении, растолковывании значений слов и выражений иностранцам или малограмотным и т. п., при комментировании трудных мест. Перевод с одного языка на другой рассматривается как преобразование текста. Владение каким-либо языком вообще предполагает способность говорящего использовать многообразие средств для выражения мысли. Чем совершеннее знание языка, тем шире используется система его синонимики.

Таким образом, преобразования элементов языка носят спонтанный характер, они составляют необходимое условие нормальной речевой деятельности. Носители языка неосознанно и постоянно совершают преобразования в процессе коммуникации.

227

Б. ЭПИЗОДИЧЕСКИЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ В ОПИСАНИИ СЛОВАРЯ И ГРАММАТИКИ

Описательная лингвистика, нацеленная на анализ смысла языковых элементов, всегда обращалась к преобразованиям, которые уподоблялись, естественно, речевым процедурам у говорящих. При попытке проникнуть в область значений мы прибегаем, в неявном или более явном виде, к заменам, сопоставлению сходных по значению единиц. В лексикографии ведущим приемом толкования слов является подбор близких синонимических выражений. Толкование считается хорошо подобранным, если оно подставляется в контекст данного слова. С помощью синонимических замен разграничивают значения одного и того же слова. Так, причинное значение выделяют у многих предлогов русского языка, поскольку они сближаются с сочетанием по причине. Ср.: в страхе: по причине страха, а также — от страха, со страха, из страха, из-за страха, по страху, вследствие страха и др.*[126]

Проблема синонимии в лингвистике считается одной из самых важных. Синонимами называются слова, допускающие взаимозамену в определенных употреблениях. Понятие синонимии распространяется и на грамматические средства. Ряды грамматических синонимов определяются также с помощью подстановок. Ср.: Он не сделал этого из-за болезни: Он не сделал этого, потому что заболел: Заболев, он не сделал этого.

Трансформационный анализ текста в значительной части охватывает традиционные вопросы синонимии, в первую очередь синтаксической и грамматической. Основное различие между синонимией и трансформациями носит методический характер. Описательное языкознание накапливает сведения о синонимах, собирая факты текстовых употреблений. Структурная лингвистика систематически использует прием преобразования единиц текста для выявления потенциальных свойств языковых элементов.

Предпосылки трансформационных методов содержат многие практические грамматики отдельных языков. Элементы преобразований одних синтаксических оборотов в другие включались в грамматические описания форм. Так, переходные глаголы обычно отличают от непереходных по их способности образовывать активные и пассивные обороты. Ср. Плотники строят дом : Дом строится плотниками, но Плотники работают : Ø[127]. С помощью преобразований А. М. Пешковской[128] демонстрирует различие между сочинением и подчи нением предложений. Возможность перестановки двух простых предложений в составе сложного указывает на связь сочинения. Ср.:

228

Язык мой немеет, и взор мой угас:

Взор мой угас, и язык мой немеет

Невозможность такой перестановки указывает на подчинительную связь. Ср.:

Он говорит, что приехал хозяин:

*Хозяин приехал, что он говорит:

С. О. Карцевский отметил различие между моторно-некратными и кратными глаголами, которое проявляется в том, что кратные не могут заменять некратные при употреблении со сравнительными формами (союзом как или творительным падежом).

Ср.: Поезд ползет, как черепаха не допускает замену ползет на ползает; или летит стрелой — невозможно летает стрелой.

Здесь выделено диагностическое окружение для подкласса моторно-некратных глаголов, в котором невозможна подстановка кратных форм.

Добавление элементов к данному словосочетанию применяется как диагностический прием при разграничении наречных и предложных форм, послелогов и предлогов и т. д.

Трансформационный анализ особенно широко использует издавна применявшиеся приемы анализа сложных предложений. В синтаксисе сложного предложения придаточные предложения классифицируют по их сходству с простыми членами предложения. Так, дополнительные придаточные предложения по функции близки к дополнению (ср.: Говорят, что строят дом : Говорят о строительстве дома), обстоятельственные — к обстоятельству (Он не пришел, так как заболел : Он не пришел по причине болезни) и т. д. Таким образом, описательный синтаксис отмечает эквивалентность разных форм и словосочетаний по их структурным свойствам, указывая возможность выведения одних типов предложений из других. Аналогичные отношения устанавливаются при анализе сложных слов. Ср. лесовоз : возить лес, лесхоз : лесное хозяйство, лесозащитный : защита с помощью леса.

Как показывают приведенные факты, элементы трансформационного анализа широко применяются в языкознании. Однако в описательной работе они носят эпизодический характер, сознательно и систематически не применяются, выступают в сочетании с другими приемами изучения языка.

Структурная лингвистика делает попытку формализовать трансформационные методы, представить трансформационный анализ как цельную систему описания синтаксиса. Это приводит к эффективным результатам, .к новой проблематике исследования и новой форме описания синтаксических явлений.

В. О ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ЭКСПЕРИМЕНТАХ Л. В. ЩЕРБЫ

С трансформационным анализом непосредственно сближаются идеи Л. В. Щербы об эксперименте в языкознании.

В известной работе 1931 г. «О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании» он выступил с критикой описательного языкознания. Большинство лингвистов подходит к живым языкам как к мертвым, т. е. накапливает языковый материал,

229

иначе говоря, записывает тексты, а потом обрабатывает их по принципам мертвых языков. По мнению Щербы, при этом получаются мертвые словари и грамматики. Исследователь живых языков должен поступать иначе. Конечно, он тоже должен исходить из так или иначе понятого материала. Но, построив из фактов этого языка некую отвлеченную систему, необходимо проверять ее на новых фактах. В языке необходимо ввести принцип эксперимента. Сделав какое-либо предположение о смысле того или иного слова, формы, о том или ином правиле словообразования или формообразования и т. п., следует пробовать, можно ли сказать ряд фраз (который можно бесконечно множить), применяя это правило. Утвердительный результат подтверждает правильность постулата.

Исключительно ценны в методическом плане мысли Щербы об отрицательном языковом материале.

Отрицательные результаты, по мнению Щербы, особенно поучительны. Они указывают или на неверность постулированного правила или на то, что правила больше нет, а есть факты словаря. Полную законность и громадное значение этого метода Щерба видел в том, что обучение языку (ребенка или взрослого) сопровождается исправлением его ошибок («так не говорят»), что играет громадную роль в усвоении языка. Особенно плодотворен метод экспериментирования в синтаксисе и лексикографии и, конечно, в стилистике. Не ожидая того, что какой-то писатель употребит тот или иной оборот, то или иной сочетание, можно произвольно сочетать слова и, систематически заменяя одно другим, меняя их порядок, интонацию т. п.[129], наблюдать получающиеся при этом смысловые различия, что мы постоянно и делаем, когда что-либо пишем.

В своих более ранних работах Щерба называл «психологическим (субъективным) методом» то, что по существу связано с методом эксперимента. Он признавал наличие психологического эксперимента в эксперименте, который заключается в оценочном чувстве правильности или неправильности того или иного речевого высказывания, его возможности или абсолютной невозможности.

Однако чувство это у нормального члена общества сознательно обосновано, являясь функцией языковой системы, а потому и может служить для исследования этой последней.

В возможностях применения эксперимента, по Щербе, кроется громадное преимущество, с теоретической точки зрения, изучения живых языков. Только с его помощью можно надеяться подойти в будущем к созданию вполне адекватных действительности грамматик и словаря. Было очевидно вместе с тем, что техника лингвистического эксперимента трудна и требует всяких предосторожностей. Записывать тексты может всякий; хорошо записывать тексты уже гораздо труднее; для того чтобы быть хорошим экспериментатором, необходим специальный талант.

Образец такого блестящего эксперимента дал Щерба, сконструировав свою знаменитую «Глокую куздру». Искусственно построив высказывание (гло́кая ку́здра ште́ко будлану́ла бокра́ и курдя́чит бокренка), он наглядно демонстрировал ту часть содержания высказывания, которая выражается его грамматической конструкцией. Лексическое содержание (предметное) в этом примере является пустым, основы слов придуманы Щербой и реально не встречаются в русском языке. Впоследствии конструкции такого типа стали применять для оценки грамматической правильности высказывания (см. ниже о работах Н. Хомского).

232

Г. О ПРЕОБРАЗОВАНИЯХ В МАТЕМАТИКЕ И ЛОГИКЕ

Формализованные методы трансформационного анализа в лингвистике имеют в качестве опоры соответствующие аналогии в логике и математике.

Эпизодически применявшиеся в языкознании приемы преобразования могут быть обобщены в базе математических определений.

В теории множеств изучаются отображения множеств.

Функциональное отношение R множества М₁ к М₂ задает операцию, однозначно сопоставляющую элементу одного множества — x Є М₁ — элемент второго — y Є М₂, находящийся в отношении R. Эта операция называется отображением М₁ в М₂. Изучение разных видов отображений позволяет обнаруживать различные свойства элементов.

Взаимнооднозначное соответствие М₁ к М₂, или отображение М₁ на[130] М₂ имеет место при условии:

1) если каждому элементу x Є М₁ сопоставлен элемент y Є М₂;

2) если у каждого элемента из М₁ имеется только один прообраз. Взаимнооднозначное отображение показано на рис.:

Если существует прямое отображение М₁ на М₂, то существует и обратное отображение и М₂ на М₁.

Если y = f (x), то x = f^—1(y), где f — функциональный знак сравнения, y — образ элемента x, x — прообраз элемента y.

Прямое и обратное отображение показано на рис.:

Множества, для которых задано взаимнооднозначное отображение, являются эквивалентными.

В теории множеств используется также понятие изоморфизма. Изоморфизм двух множеств — это такое отношение, при котором элементы одного множества М₁ имеют свои образы в другом — М₂ и отношения элементов М₁ имеют образы в отношени-

231

ях М₂. еще более сложное понятие гомоморфизма используется в математике значительно реже*.

Исходя из этих определений, лингвистическую трансформацию можно рассматривать как один из видов отображений (функций). Изучая правила замещения элемента одного множества его образом в соответствующем ему множестве, можно выявить инвариантные свойства элементов. Таким образом, трансформационные методы можно поставить на службу основной проблеме лингвистики — установлению эквивалентности и неэквивалентности единиц речи, в частности, предложений и синтаксических конструкций.

Обращение к некоторым понятиям математики позволяет более строго подойти к определению лингвистических трансформаций, более корректно с формальной стороны применять методы преобразований. Особенно увлекательной является возможность через трансформационный анализ приблизиться к решению семантических проблем.

Однако подходы к семантическому аспекту языка должны быть лишены упрощенчества. Так, попытки применить трансформационные методы к описанию языка на уровне непосредственного наблюдения не дают эффективных результатов. Ср. функциональное сходство в парах слов водить : водитель и писать : писатель и неодинаковое преобразование высказываний с этими форм ами: Он водит автобус. → Он — водитель автобуса; и Он пишет книги. → Он — писатель. Другой пример: функционально близкие формы годный и чуждый не имеют сходства в отображении трансформационных признаков чуждый для меня → чуждый мне, но годный для меня →?. По-видимому, тезис об изоморфизме планов содержания и выражения нельзя понимать таким образом, что существует прямое отображение линейной последовательности слов, или морфем, в некоторые смысловые единицы. Область смысловых отношений сложна и иерархична в такой же мере, как и структура плана выражения. Поэтому, исследуя соотношения между двумя планами языка, необходимо ориентироваться на многоступенчатость операционных шагов, связывающих речевой материал с содержанием высказывания.

Слабым местом в трансформационном анализе остается оценка тождества и нетождества смыслов. Пока не найдены строгие приемы измерения величин плана содержания. Неизбежна гипотетичность в определении сходств и различий по смыслу между трансформируемыми речевыми отрезками. Можно предполагать, что дальнейшие поиски в этой области будут успешными при использовании данных логического анализа текста**.

232

До сих пор мы не обращали внимания на коррелятивные понятия формальной логики, которые непосредственно соотносятся с лингвистическими трансформациями. Как известно, логика изучает основные формы мысли — понятия, суждения и умозаключения. Она изучает различные виды суждений и умозаключений. Логическая классификация суждений оказала влияние на традиционную классификацию предложений. В трансформационном анализе мы наблюдаем продолжение этих логико-лингвистических параллелей. Отдельные виды суждений можно поставить в прямую параллель с видами трансформаций, ср. объединительные суждения и трансформационные сцепления у Хэрриса (Деревья имеют корневую систему, ветви и листья); сравнительные суждения и трансформации пересечения с заместительными формами (Иван выше Петра) и др.

С давних времен логика изучала переходы между разными суждениями, которые считаются сырьевым материалом для умозаключений. Учение об умозаключениях строится как описание «законов» выведения следствий из посылок, как описание сложных форм мысли, получаемых из простых.

Нельзя не видеть в описании логических целей суждений аналогии лингвистическому анализу связного текста. Однако классическая формальная логика изучала суждения и умозаключения в отрыве от конкретного коммуникативного процесса. Отсюда ее устремленность к общим схемам, в рамки которых вписывались формы мысли, рассматривавшиеся изолированно, безотносительно к их роли в процессе познания и преобразования действительности. В результате традиционная логика не сумела вскрыть диалектическую природу движения мысли и дать адекватный анализ логических операций, сопровождающих переход от старой ступени знания к новой. Не приходится удивляться, что лингвистика нового времени (начиная со второй половины XIX в.) отходит от формально-логических концепций и сближается с психологическими теориями в истолковании предложения. В XX в. развиваются контакты лингвистики с математической логикой, которая делает попытку формализовать традиционные логические категории.

Наряду с этой линией развития в пределах самой логической науки, в течение многих столетий формировалось другое направление, представители которого критически изучали свойства преобразования суждений и умозаключений. Представители этого направления создали базу для углубления знаний о структуре суждения и мыслительного акта. Новая постановка проблемы суждения при водит к критическому пересмотру аристотелевской логики и показывает, что преобразования составляют необъемлемую часть мыслительного процесса*.

В целом распространение структурных, в частности, трансформационных, методов на область семантики нуждается в логическом

233

обосновании того, что понимается под содержанием высказывания. Новые представления о структуре суждения, в котором наряду с эксплицитными элементами обнаруживаются имплицитные стороны, значительно расширяют наши знания о семантических явлениях речи. Только в содружестве с логикой лингвистика сможет эффективно решить узловую проблему современности — проблему структурно-семантического описания языка.

————————————

Как было показано, идеи трансформационного анализа опираются на широкий круг процессов, имеющих место в речевой коммуникации и мыслительной деятельности человека. Языкознание использует некоторые преобразовательные приемы в описании словаря и грамматики. Были высказаны принципиальные установки на необходимость обращения к экспериментам с преобразованиями языковых элементов при оценке лингвистических описаний. Известны относительно законченные теории синтаксической структуры предложения, основанные на гипотезе о трансляции одних категорий в другие. Трансформационные методы анализа языка могут быть формализованы на основе математических определений. Для уточнения оснований трансформационного анализа представляет интерес обращение к данным неотрадиционной[131] формальной логики.

§ 2. Совместная встречаемость и трансформация (Исходные данные для трансформационного анализа)

В некоторой выборке текстов, которые служат эмпирическим материалом для лингвиста, отдельные высказывания — предложения — можно рассматривать как цепочки морфем. Например: Плот-ник-и-стро-ят-дом; Бобр-ы стро-ят-плот-ин-у.

Каждая отдельная морфема или цепочка морфем имеет определенный набор своих кооккурентов, т. е. морфем, встречающихся с ней в высказываниях*. Так, кооккурентами строй- являются: -ят, -плот-ин-у, -дом и т. д. Многообразие сочетаний конкретных морфем исключительно велико и оно затрудняет получение экономного описания высказываний.

Известно, что некоторые морфемы имеют сходство в наборах сочетающихся с ними морфем. Так, плот-ник-и и бобр-ы встречаются с одинаковыми кооккурентами (стро-ят), хотя это не исключает и некоторых различий между

234

ними. Ср.: Плот-ник-и-ед-ут-на-машине, Бобр-ы-жив-ут-в-нор-ах. морфемы и цепочки морфем можно группировать в классы со сходными кооккурентами: N_γ_pl = {плот-ник-и, бобр-ы}, V_α_s = (дом, плот-ин-у). Такие классы позволяют дать сжатую формулировку сочетаемости морфем: NnVvNn*. При таком представлении высказываний можно изучать совместную встречаемость классов морфем.

В каждом языке имеются определенные цепочки классов (конструкции), которые получены из более простых цепочек путем объединения. Например, Плотники строят дом для спортсменов получено операцией подстановки NnFNn на место Nn. Однако отсюда не следует, что все члены цепочки NnFNn встречаются в тех же окружениях, что и члены класса Nn. Ср. невозможность совместной встречаемости Плотники строят и тетрадь для рисования.

Описать язык в терминах сочетаемости одиночных морфем невозможно, почти каждая из них имеет уникальный ряд кооккурентов, варьирующийся у отдельных носителей языка и в зависимости от периода развития языка. В то же время сочетания классов морфем относительно постоянны, хотя они и отличаются по своим окружениям в зависимости от выбора членов классов. Можно говорить, что для классов K, L в конструкции c, K- окружением данного члена L_i класса L является набор членов класса K, которые встречаются с L_i в c. Так, в конструкции N_α_sFN_γ_pl, FN-окружение для N включает: для спортсменов, для отдыхающих, но не для туч.

Описание кооккурентов отдельных морфем и классов дает ценные сведения о соотношении подклассов внутри класса и подконструкций внутри конструкций. Таким образом, мы получаем дополнительные данные о структуре классов и конструкций.

Индивидуальные окружения можно определить как значения, удовлетворяющие структурной формуле. Так, формуле NFN = N удовлетворяют некоторые сочетания морфем, появляющиеся совместно в различных реализациях одной и той же конструкции (см. примеры выше). Данные об индивидуальных окружениях можно использовать для выявления отношений между компонентами конструкции,

235

классами. Так, отмечая окружения класса, легко установить его позицию в конструкции — (главная или факультативная). Ср. N_α_s занимает главное место, поскольку он всегда присутствует в цепочке NnVvNn, а FNn допускает пропуск.

Кроме того, индивидуальные окружения класса позволяют оустановить область встречаемости, сферу действия окружений (англ. domain of occurrence). Так, в нашем примере область окружений для FNn — это N-окружения, она не выходит за рамки конструкции NnFNn. А область окружений для Nn шире, поскольку этот класс характеризуется определенным набором Vv-окружений (строят, возводят, готовят…).

Определение трансформов

Имея в качестве исходных данных для некоторого корпуса текстов морфемы, классы морфем и конструкции, для которых указаны позиции классов, можно дать определение трансформации.

Если две или более конструкции, содержащие одни и те же n классов, встречаются с одним и тем же набором из n членов этих классов в одном и том же окружении, эти конструкции называют трансформами друг друга. Говорят, что каждая из них может быть получена из другой посредством определенной трансформации.

Например, конструкции NnVvNn, (Плотники строят дом) и NnNnNn[132] (Строительство дома плотниками) содержат одну и ту же тройку классов и удовлетворяются одними и теми же членами этих классов.

Пример из английского языка: конструкции NVv́N и N’sV_ingN удовлетворяются одними и теми же тройками членов классов N, V, N: the foreman ‘прораб’, put up ‘вывешивать’, the list ‘список’: the foreman’s putting the list up[133] ‘вывешивание списка прорабом’.

Трансформации основываются не на абсолютном тождестве состава членов классов, а на определенном сходстве между ними в разных конструкциях. Допускаются некоторые различия в порядке следования классов, в составе индивидуальных морфем и в дополнительно вставляемых классах.

236

Конкретный анализ трансформаций в данном языке должен выявить области трансформаций для отдельных конструкций.

По существу определение трансформ, данное З. Хэррисом, выдвигает два требования:

а) сохранение тождества лексических морфем при наличии некоторых различий в аффиксальных морфемах;

б) сохранение непосредственных синтаксических связей между классами морфем в конструкциях.

Эти условия трансформаций сформулированы достаточно неопределенно и рассчитаны на планомерное исследование эмпирического материала, которое приведет к выявлению отношений трансформируемости между синтаксическими конструкциями*.

Далее рассматриваются отдельные случаи анализа трансформ в простом и сложном предложениях.

§ 3. Трансформации в простом предложении

З. Хэррис выдвинул понятие трансформации как свойства преобразуемости (трансформируемости) высказываний, основанное на эквивалентности лексического состава и синтаксических отношений между их компонентами. При описании конкретного языкового материала лингвист сталкивается прежде всего с необходимостью выделения трансформ и области действия трансформации.

237

Областью трансформации является конструкция, поскольку индивидуальное окружение каждого класса можно охарактеризовать как особое только по отношению к конструкции. Например, отношение N и A в конструкции AN или отношение N и V в NV; обе конструкции вместе составляют бо́льшую конструкцию ANV. Между A и V нет отношения, они не образуют конструкцию. В целом конструкция есть цепочка классов, связанных между собой непосредственными зависимостями. Подконструкция может быть цепочкой из одного или нескольких классов.

Таким образом, обязательным условием для трансформационного анализа становится членение текста на конструкции.

А. ЗАВИСИМЫЕ МОРФЕМЫ И НУЛЕВЫЕ ПОЗИЦИИ

Рассмотрим операцию выделения конструкций в простом предложении. Положим, что нам задан текст в виде последовательности морфем и перечень классов морфем. Задача состоит в распознавании конструкций, т. е. цепочек классов морфем, связанных зависимостями, и в отождествлении конструкций в соседних предложениях.

Следует детально исследовать случаи зависимых употреблений морфем, когда изменение одной из них приводит к изменению другой. Ср. случаи согласования числа в цепочке NV: Плотник строил дом, но Плотники строили дом. Ср. также согласование в лице: I see ‘Я вижу’, но He sees ‘Он видит’. Или: I saw the doctor, whom you by-passed ‘Я видел доктора, мимо которого вы прошли’, но I saw the book, which you by-passed ‘Я видел книгу, мимо которой вы прошли’. Ср. также различия во временны́х показателях глагола: Сегодня плотники строят дом, но Вчера плотники строили дом.

Когда мы встречаемся с двумя конструкциями, которые одинаковы во всем кроме морфем, являющихся взаимозависимыми, то полезнее считать, что они представляют собой позиционные варианты в одной и той же конструкции. Таким образом, исключаются из рассмотрения элементы, которые оказываются нетождественными в двух реализациях одной и той же конструкции.

Между двумя конструкциями можно установить и другую зависимость, когда одна из них (c) не содержит какой-нибудь частнрой морфемы или класса, который представлен

238

в другой конструкции (k). Ср. в высказывании Он знает больше, чем я, конструкцию чем я можно рассматривать как содержащую нулевой класс V (чем знаю я). При таком подходе исключается изолированность, уникальность такой конструкции, она является трансформом широко распространенной конструкции NV.

После детального описания текста в терминах классов и конструкций мы приходим к определению: а) границ между конструкциями в высказывании (областей конструкций или грамматических связей), б) структуры многих уникальных конструкций, в) подклассов внутри классов морфем. Интересно остановиться на формальных признаках определения некоторых классов морфем — класса соединителей и заместителей.

Б. КЛАССЫ СОЕДИНИТЕЛЕЙ И ЗАМЕСТИТЕЛЕЙ

Члены класса соединителей (C) (рус. и, а, чем, англ. and, but, then) характеризуются тем, что встречаются между двумя одинаковыми конструкциями. Если дано выражение, содержащее C, можно найти конструкцию X непосредственно перед C и конструкцию Y непосредственно после C таким образом, что X и Y будут иметь один и тот же статус в большей конструкции. Например: два A в группе N — A pale, but cheerful face ‘бледное, но жизнерадостное лицо’: или два предложения внутри сложного: Either I ho or you go ‘Или я пойду, или вы пойдете’. как X, так и Y могут встречаться в том же окружении, что и XCY. Иногда может казаться, что C соединяет неодинаковые конструкции. Ср.: We got there in time but not ge ‘Мы пришли туда вовремя, а не он’. В действительности, более короткая конструкция содержит нулевую позицию класса, представленного в более длинной конструкции.

Существуют и такие пары XY, которые не встречаются в том окружении, где они присутствуют вместе[134]. Ср. Кислород и водород составляют воду. Эти случаи необходимо отделить от всех остальных, изучить их свойства, на основании которых их можно выделить в особый подкласс.

Формальную характеристику получают также и морфемы-заместители. Традиционная категория местоимений не может быть определена в терминах дистрибутивной лингвистики. Слова я, он, это и др. обычно относят к классу N на основании характерных для них окружений (они встречаются перед V). При рассмотрении ин-

239

дивидуальных окружений становится ясно, что местоимения составляют отдельный класс. Так, после которая в Птица, которая ( ) или Я опознал птицу, которая ( ) могут встречаться глаголы: пела, летела, взмывала, разбилась и т. д. После Птица ( ) могут появляться глаголы: обвалилась, треснула, была разрушена и т. д. Эти же глаголы встречаются после Стена ( ). Вообще правые V-окружения морфемы которая тождественны V-окружениям класса N, непосредственно предшествующего которая в данном предложении. Допустим, что которая может встретиться после любого члена некоторого подкласса N. Такими же свойствами обладают и другие местоимения. Отсюда обобщаем. Существуют морфемы, X-окружения которых в каждом предложении тождественны X-окружениям класса Y, занимающего по отношению к ним определенную позицию в том же самом предложении и общая сумма X-окружений которых во всех случаях появления равна сумме X-окружений всех членов класса Y. Такие морфемы называют морфемами-заместителями класса Y, или про-морфемами, а позицию Y называют позицией антецедента (анг. antecedent ‘предыдущий член’) Про-морфему можно рассматривать в каждом предложении как позиционный вариант ее антецедента.

В практических грамматиках отдельных языков классы заместителей представлены неполностью. Так, в официальных руководствах по грамматике русского языка не выделяются в качестве заместителей глагола слова тоже, также, того, не того и др. Ср. Я купил несколько картин, и он тоже; Дивизию надо того, ну, сменить, ну, отвести в тыл*. Трансформационный анализ стимулирует пристальное внимание к заместителям, которые выполняют важную роль в построении текста.

В. КОНСТРУКЦИИ С ДВУМЯ V

В простом предложении встречаются конструкции со сложной структурой, например, с двумя глаголами. На основе трансформа-

240

ций удается выделить несколько типов таких структур и соответственно несколько подклассов глаголов.

Рассмотрим примеры конструкций, содержащих два V.

(1) Звонок заставил меня поспешить.

(2) Я хотел вам писать.

(3) Няня вынесла ребенка погулять[135].

Анализ следует начинать с определения области окружений V. В (1) V₁ входит в область предшествующего N₁ (это отмечаем дужкой [136]) а V₂ — в область V₂ (). В (2) V₂ входит в область V₂ (). Запишем в виде формул каждое предложение и укажем зависимости между классами.

Такое описание показывает, что все три конструкции имеют разные структуры. В типе (1) встречаются каузативные глаголы (заставить, разрешить, предложить, запретить и др.), в типе (2) глаголы желания, модальные глаголы (хотеть, любить, жаждать…), в типе (3) глаголы движения (вынести, идти, ехать, […]…).

Первая конструкция может рассматриваться как полученная из двух простых: N₁V₁N₂ + N₂V₂. V₁ относится к таким глаголам, которые имеют после себя дополнение. N₁ является подлежащим только при V₁, а N₂ — при V₂.

Вторая конструкция имеет только один субъект, однако можно рассматривать ее как полученную из более полной цепочки N₁V₁ + N₁V₂. Совпадение значений N₁ в двух подконструкциях при их линейной близости приводит к нулевому замещению N во втором употреблении.

В третьей конструкции еще более сложные связи. Можно представить ее как сложение двух подконструкций N₁V₁N₂ + N₂V₂. Но, в отличие от (1) подцепочка N₂V₂ целиком входит в область N₁V₁. Няня вынесла ребенка, чтобы он и она погуляли. Здесь V₂ имеет субъектом одновременно N₂ и N₁.

Таким образом, признаки трансформируемости предложений помогают восстановить процесс составления текста из цепочек нескольких более элементарных конструкций. Такой анализ позволяет проникнуть в глубину структурных характеристик и более адекватно идентифицировать конструкции, чем это допускает описание их дистрибуции.

————————————

Общие выводы из анализа простого предложения подводят нас к заключению о широкой сфере действия трансформаций. Сравнивая частично сходные между собой конструкции, мы обнаруживаем, что одна из них может рассматри-

241

ваться как частичный случай другой. Отсюда делается обобщение: если даны две конструкции A и B, связанные с трансформацией, то A представляет собой ту же конструкцию, что и B, плюс некоторый X, т. е. A и B,(±X). Задача лингвиста в том и состоит, чтобы определить степень эквивалентности двух конструкций и, в случае если они нетождественны), найти тот добавочный элемент X), который отличает одну конструкцию от другой.

Трансформационные методы анализа, таким образом, включаются в число процедур, помогающих исследовать структурные характеристики предложения. Постепенно мы готовим почву для доказательства того, что все высказывания реального текста представляют собой сочетания или трансформации небольшого числа элементарных синтаксических конструкций.

Полезно рассмотреть отдельные сцепления конструкций вместе с конкретными трансформациями, которые производятся при их образовании.

§ 4. Виды трансформаций

Если рассматривать трансформации как операции преобразования конструкций в общем виде, то теоретически возможности операций сводятся к заменам, перестановкам, добавлениям и определениям некоторых элементов. Предварительный анализ трансформаций в простом и сложном предложениях показывает, что типичными показателями преобразований в тексте являются: морфемы-заместители; нулевые формы в параллельных предложениях с повторяющимися компонентами, которые комбинируются с разными соединителями; инверсия после вопросительного элемента; добавление связочных элементов и опущение ряда классов морфем как при субстантивации. Все эти указатели трансформаций[137] можно обобщить в понятии оператора трансформаций (производителя преобразования[138]). Тогда становится очевидным, что в зависимости от объекта, к которому применяется оператор, мы будем получать разные результаты трансформаций. Иначе, если обратиться к аналогии с функциями, то в зависимости от аргумента будет меняться значение функции.

Таким образом, становится ясным, что вообще невозможно составить полный перечень

242

трансформаций для какого бы то ни было языка, ибо невозможно перечислить все характеристики и случайные особенности наполнения конструкций конкретными лексическими морфемами. Однако это обстоятельство не снимает большого практического и теоретического значения применения трансформаций.

З. Хэррис показывает наиболее известные виды трансформаций, распределяя их по трем типам сцепления предположений: трансформации в независимых предложениях (Σ → Σ), в последовательностях с зависимыми предложениями (Σ₁ → Σ₂) и в случаях взаимнозависимых частей предложения, когда трансформ занимает определенную позицию внутри другого предложения, например N (Σ → N)

Примером трансформации Σ → Σ является пассивизация. Объектом (операндом) трансформации является конструкция Nn₁VvNn₂. (Плотники стро-ят дом). Операции преобразования следующие: перемена порядка следования классов (N₁ и N₂) замены индивидуальных членов классов (в n₁ -и на-ами, в v-ят на -ит) и введение добавочной морфемы, показателя пассива (-ся). В результате получается трансформ в виде пассивной конструкции (Дом строится плотниками). Ср. в анг. N₁vVN₂→N₃v be Ven by N₁: The children were drinking milk ‘Дети пили молоко’; Milk was being drunk by children ‘Молоко было пито детьми’.

В этих примерах трансформация является двунаправленной, т. е. преобразования могут проводиться в любом направлении: Nn₁VvNn₂↔Nn₂ Vv-сяNn₁. В ряде случаев возникают ограничения в направлении трансформаций.

Другой пример трансформаций в цепях независимых предложений дает употребление вводящих слов (трансформации вводности). Существует некоторое количество членов в классах наречий (B), предложных групп (FN), а также NV, которые могут встречаться перед любым предложением. Σ↔ вводящее […] + […]. Например, в английском для глагола, который не употребляется с дополнениями, NnV↔There vVN: A boy came ‘Мальчик пришел’↔ There came a boy ‘Вот пришел мальчик’.

Трансформация в вопросительной последовательности имеет место в цепи утверждение—вопрос и вопрос—ответ. В каждой такой паре структура одного предложения может быть описана в терминах предшествующего предложения, трансформом которого оно является (Σ → Σ). В одном языке могут существовать несколько разновидностей трансформации вопроса. Так, в русском имеется три таких разновидности и, соответственно, три вида ответов:

Плотник пришел	{	Τ₁: Он пришел?	— Пришел.
		Τ₁: Пришел ли он?	— Да, пришел.
		Τ₁: Кто пришел?	— Плотник.

243

В Τ₁ существенным элементом является интонация, а также заместительная морфема. В Τ₂, кроме того, вводится вопросительная частица. В Τ₃ используется другой вид заместителей. Все ответные предложения содержат нулевые повторения элементов предшествующего предложения.

Существуют и другие парные последовательности предложений, в которых оба предложения содержат одни и те же слова во всех позициях, за исключением одной или двух. Часто такие парные последовательности содержат вводящие слова или наречные сочетания, которые служат показателями трансформации сравнения. Ср. в английском: some … some … , some … others, a few … others … ([139]Some people are clever ‘Некоторые люди умны’ ‖ Some are not ‘Некоторые нет’; Some people are clever # Other are not ‘Другие нет’. Такие предложения не являются трансформами друг друга, так как они содержат разные вводящие слова и по форме отличаются друг от друга. Каждое из них является трансформом полного предложения, из которого одновременно можно вывести пару трансформов, применяя разрывные морфемные элементы (some … others …) как показатель данной трансформации.

Другую разновидность трансформации сравнения имеем при использовании союзов. He’s taller than I am. ‘Он выше ростом, чем я’. многие союзы встречаются вместе с парными вводящими словами (some … but other … ‘некоторые’…, ‘но другие’ …).

Широко распространены трансформации при наличии общих слов и двух соседних предложениях. Их можно условно называть трансформациями пересечения по общему элементу, который является их соединителем. Таковы различные виды сложных и осложненных предложений, с союзами и без союзов. Второстепенное предложение обычно не содержит нулевых вариантов, но в нем не повторяется общее слово, входящее одновременно в главное и во второстепенное. Так, в рамках конструкции NVN возможны различные трансформации пересечения.

1) N₁V₁N₂ # N₂V₂N₃	{	N₁V₁N₂V₂N₃
		N₁V₁ чтобы N₂V₂N₃

Хозяин попросил плотников # Плотники строили дом. →

Хозяин попросил плотников построить дом.

Хозяин попросил, чтобы плотники построили дом.

2) N₁V₁N₃ # N₂V₂N₂	{	N₁V₁N₃AV₂N₂
		N₁V₁N₃ который V₂N₂

Хозяин осмотрел дом # Дом построили плотники →

Хозяин осмотрел дом, построенный плотниками.

Хозяин осмотрел дом, который построили плотники.

3) N₁V₁N₂ # N₁V₂	{	BV₁N₂N₁V₂	(а)
		Когда N₁V₁N₂ они V₂	(б)
		AV₁N₂N₁V₂	(в)
		После NV₁N₂N₁V₂	(г)

Плотники построили дом # Плотники уехали. →

244

Построив дом, плотники уехали. / Когда плотники построили дом, они уехали. / Построившие дом плотники уехали. / После постройки дома плотники уехали.

Наличие общего элемента в соседних высказываниях создает условие для трансформаций пересечения. Обычно трансформ одного из таких высказываний занимает определенную позицию внутри другого. Так, в 1) трансформы имеют статус объекта внутри первого предложения, в 2) — статус определения к объекту, а в 3) — статус второстепенного сказуемого и т. д. Таким образом, при трансформациях пересечения имеем преобразование предложения в зависимую фразу внутри другого предложения. Наиболее многочисленны трансформации предложений в именные группы. В приведенных примерах это трансформы 1), 3), г. Такие трансформации приводят к номинализации исходных предложений*. В русском языке с этой целью используются формы инфинитива (Строить дом не легко), отглагольного имени (Строительство дома — не легкое дело)[140], причастные формы (Строившие дом — люди высокой квалификации). Номинализованный трансформ может занимать разные позиции в предложении: объекта, субъекта или место предложной группы (В строительстве дома участвовали студенты). Благодаря этому трансформация номинализации позволяет включать в предложение любое другое высказывание, в том числе и тогда, когда соседние предложения не содержат общих элементов (т. е. нет пересечения по общему элементу). Ср. Плотники уехали # Хозяин огорчился. → Отъезд плотников огорчил хозяина.

Сжатое рассмотрение наиболее распространенных видов трансформаций показывает, что существует известная обусловленность выбора трансформации типом соединения предложений. Так, у двух и более независимых предложений могут существовать трансформационные зависимости. Например, пассивные конструкции появляются в тексте обычно после активных, они служат переходом в развитии темы сообщения**. Трансформационные связи прослеживаются также в вопросно-ответных последовательностях предложений. Трансформация сравнения характеризует пары предложений, связанных противопоставлением и взаимной грамматической зависимостью. Трансформации пересечения имеют место при таком сцеплении предложений, когда одно из них занимает включенную позицию внутри другого. Распространенным способом включения являются также трансформации номинализации.

245

Существуют различные типы элементов, связывающие предложения: интонация. Противительное ударение, союзы, парные вводящие слова, вопросительные элементы. Особым видом связи является и пересечение (см. выше). Показателями трансформаций являются морфемы-заместители, замены нулем повторяющихся элементов в параллельных предложениях (с разными особенностями в зависимости от конкретного соединительного элемента), инверсия после вопросительного элемента, добавление некоторых элементов и многочисленные номинализации второстепенного элемента.

§ 5. Место трансформаций в структуре языка

З. Хэррис начал с определения трансформируемости отдельных высказываний в другие при сохранении между ними лексического сходства. Он ввел понятие трансформа как результата определенных преобразований над исходным высказыванием. Под трансформацией в общем виде имелись в виду именно операции преобразования отдельных элементов синтаксической конструкции. После рассмотрения различных видов преобразований в простом и сложном предложении Хэррис приходит к более точному и общему понятию трансформации как отношения различия между двумя конструкциями.

Оценивая работы Хэрриса по трансформационному анализу, Н. Хомский писал, что он разработал понятие грамматической трансформации как отношения между двумя цепочками классов морфем, которые частично могут спариваться, класс за классом, так что в спаренных классах допускается одинаковый выбор морфем. Именно такое понимание трансформаций позволяет установить, какое место в общей структуре грамматики они занимают.

А. ЭЛЕМЕНТАРНЫЕ ТРАНСФОРМАЦИИ И АЛГЕБРА ТРАНСФОРМАЦИЙ

Будем исходить из того, что между любыми двумя конструкциями, которым удовлетворяют одни и те же наборы из n членов входящих в них классов слов, имеются трансформационные различия. Если сравнивать различия в конструкциях, обусловленные преобразованиями, то мы обнаруживаем, что некоторые различия представляют сумму

246

других. Другими словами, одни трансформации можно получить при последовательном применении других. Так, N¹vVN²α → N²v был Va (Плотники строили дом → Дом был построен.) можно получить путем следующих преобразований: Плотники строили дом → Дом строился плотниками → Дом строился → Дом был построен.

Сравнение разнообразных трансформаций показывает, что они могут быть описаны как некоторые элементарные изменения (замены, даже если последние и не встречаются самостоятельно.

Трансформация, которую нельзя разложить на две или более простых, называется элементарной трансформацией.

Существование элементарных трансформаций позволяет считать, что все трансформации состоят из нескольких элементарных.

Если считать трансформ результатом нескольких элементарных трансформаций, а не одной трансформации, тогда необходимо выяснить, как могут сочетаться разные элементарные трансформации. Так, например, трансформ Можно ли построить дом? Связан с Плотники строили дом следующей цепочкой трансформаций: T пасс. (Дом строится плотниками) + T бессубъектности (Дом строится) + T безличности (*Строено дом) + T возможности (Можно построить дом) + T вопр. (Можно ли построить дом?).

Следует иметь в виду, что данная трансформация не может реализоваться во всех предложениях Σ₁, может так изменить структуру Σ₁, что другая трансформация T₂ или повторение T₁ уже невозможно осуществить в исходном Σ₁. так, нельзя повторно применять T пасс.

Иногда рассматриваемые трансформации можно разложить на элементарные более чем одним путем: алгебра трансформаций соответственно будет различной для каждого анализа. Последовательную реализацию элементарных трансформаций называют их произведением. Так, трансформ Леса залило водой можно представить как разные произведения трансформаций.

1) Вода заливает луга (+ T врем.) →

Вода заливает луга (+ T пасс).[141] →

Луга заливались водой (+ T результ.) →

247

Луга залиты водой (+ T бессубъект.) →

Луга заливались водой.

2) Вода заливает луга (+ T врем).[142] →

Вода заливала луга (+ T результ.) →

Вода залила луга (+ T пасс.) →

Луга залиты водой (+T бессуб.) →

Луга залило водой.

Итак, когда встречаются произведения определенных трансформаций и в той, и в другой последовательности, результат может быть одинаковым (T врем. T пасс. T результ. T бессубъект. Σ₁).

Ясно, что в терминах элементарных трансформаций. Для полноты анализа вводится понятие трансформации идентичности T_i, при которой Σ остается без изменения. Для каждой трансформации можно найти обратную ей трансформацию как уничтожающую результат данной трансформации T^–1. Ср. T^–1 пасс.: N²v V-ся. N¹i → N¹vVN²α (Дом строится плотниками → Плотники строят дом). Для алгебры обратная трансформация не представляет большого интереса, но может быть полезна при выявлении регулярных трансформационных связей между отдельными конструкциями.

Исследование алгебры трансформаций в отвлеченном виде, вне ее реализации в тексте, так же как и анализ видов трансформаций не имеет смысла. характер трансформации в определенном предложении зависит от окружения, т. е. от того, с какими другими предложениями встречается данное. Совместная встречаемость определяет как конкретную элементарную трансформацию, так и последовательность (алгебру[143]) трансформаций в данном сочетании предложений.

Выше были рассмотрены три типа соединения предложений с характерными для них трансформациями: параллельные предложения (T пасс., T вопрос., T вводящ. и др.), пересекающиеся предложения с общими словами (T сравн., T пересеч.) и включение предложений (T номинализ.). Предложения могут присоединяться (прибавляться) друг к другу различными способами. При этом каждое соединение требует особой трансформации.

Б. ЯДРО ГРАММАТИКИ

Из всего предыдущего следует, что каждое предложение можно выразить в терминах трансформаций. Если дано некоторое предложение, то мы можем проверить наличие в

248

нем любых трансформаций. Тогда предложение окажется состоящим из цепи исходных предложений (которые были трансформированы в данное предложение) с различными вводящими и соединительными элементами.

Таким образом, каждое предложение текста разлагается на трансформации, исходные элементарные предложения и соединительные элементы.

Элементарные предложения З. Хэррис считает принадлежащими ядру грамматики. Ядро представляет собой множество элементарных предложений и соединительных элементов, так что все предложения данного языка могут быть получены из одного или нескольких ядерных предложений и соединителей с помощью одной или нескольких трансформаций.

Это определение следует уточнить, подчеркнув, что элементарное предложение представляет собой реализацию некоторой элементарной конструкции. Конструкция всегда рассматривается как прообраз текстового предложения, в частности любой трансформ отображает конструкцию. Тогда и ядро не должно отождествляться с перечнем конкретных предложений, а должно быть описано как множество элементарных конструкций.

Ядро включает конечный и весьма ограниченный перечень конструкций. Применение трансформаций к этим немногим конструкциям дает все разнообразие предложений текста.

Так, для английского языка указывают следующие ядерные конструкции:

N v V — интранзитивная конструкция

N v V F N — инклюзитивная конструкция (FN встречается вместе с ограниченным числом V)

N v V N — транзитивная конструкция

N is N	{	— конструкции тождества
N is A
N is EN
N is B

Зафиксировано еще несколько инертных конструкций, не подвергающихся трансформациям, например: Yes! No!

Такие же типы ядерных конструкций выделяются и для русского и других языков. Вопрос практического описа-

249

ния грамматики как структуры, включающей ядро, соединительные элементы и трансформации, связан с большими аналитическими трудностями.

В качестве предварительных рекомендаций полезно иметь в виду следующее. Обычно ядерные предложения не содержат «избыточных» элементов, которые повторяются в других частях текста. В ходе трансформационного анализа такие повторения исключаются из рассмотрения благодаря выделению независимых элементов (не обусловливающих друг друга) в пределах предложения и устранению зависимости (обусловленности) от других предложений.

Ядерные предложения (описываемые конструкциями) максимально независимы друг от друга, дают минимальную информацию друг о друге. В противоположность этому трансформы (текстовые вхождения трансформ) и цепочки предложений содержат исчерпывающие сведения друг о друге. Таким образом, в связном тексте степень неопределенности выбора формы предложения сокращается, предшествующее предложение позволяет ожидать, предсказать следующее.

Ядерные предложения (ядерные конструкции) репрезентируют минимальные конструкции предложений. Именно в них, в грамматике ядерных конструкций, проявляются основные ограничения в сочетаемости элементов языка, классов морфем. Ограничения, определяющие, какой член данного класса может встречаться совместно с членом соседнего класса, обнаруживаются в перечне реальных текстовых предложений, удовлетворяющих каждой из ядерных конструкций. В связи с этим возникает задача дальнейшего подразделения ядерных предложений на основе ограничений в сочетаемости классов слов. В соответствии с грамматикой ядерных конструкций из таких подразделений можно будет построить все ядерные предложения, учитывая пересечения цепочек классов. Так, мы должны извлечь NV, VN, NFV, VB, BA из содержащих их текстовых структур и соединять, например, N_iV_jV_r.

В. РОЛЬ ТРАНСФОРМАЦИЙ В ЯЗЫКОВОЙ СТРУКТУРЕ

Трансформации имеют особое назначение в общей структуре языка. Благодаря неограниченной повторяемости различных трансформаций из конечного набора ядерных

250

предложений можно строить самые разнообразные предложения любой длины. Трансформации придают сложному предложению организованный вид. С помощью трансформаций можно определить (объяснить) структуру омонимичных предложений, различия в них. Ср.:

flying planes	{	‘летающие самолеты’ (а)
	{	‘летать на самолетах’ (б)
(а) ← The planes fly		‘самолеты летают’
(б) ← Somebody flies the planes		‘кто-то летает на самолетах’

Вообще на основе трансформаций можно определять различия и сходства предложений.

Трансформации вносят структурную гибкость в текст, т. е. создают разнообразие конструкций. Они могут изменять грамматический статус предложения, превращая его и статус группы. В результате трансформаций одна из частей предложения может быть выдвинута на первый план. Кроме того, трансформации создают и стилистические различия.

————————

На основе рассмотрения окружений и трансформаций можно определить важные свойства структуры языка. Известно, что дескриптивная лингвистика определяет свойства конструкций, которые ограничены ядром грамматики. В ядре конструкции строятся как сцепления различных входящих в него конструкций, самыми элементарными из которых являются классы морфем. Классы и цепочки классов взаимозаменяемы в определенных позициях в этих конструкциях (ср. анализ по НС).

В основе трансформаций лежит иной принцип — отношение эквивалентности целых высказываний. Оно не рассматривалось в дескриптивной лингвистике. При трансформационном подходе анализ по НС не является необходимым для всех предложений. Многие затруднения, возникающие в дескриптивном анализе, объясняются тем, что предложения получены в результате трансформаций других предложений. По этой причине невозможно дать полное описание языка только в терминах конструкций, без учета трансформационных отношений.

Некоторые операции, производимые над конструкциями при дистрибутивном анализе, могут быть описаны в терминах трансформаций. Так, многие развертки (расши-

251

рения) конструкций можно получить с помощью трансформаций пересечения. Если ядерные конструкции подразделить по областям совместных встречаемостей, то это положение станет более общим.

Трансформации имеют частичные сходства с некоторыми элементами и отношениями дистрибутивной лингвистики. Наиболее важным из них является сходство трансформаций с вариантами, как свободными, так и позиционно обусловленными. Если A есть вариант B, то A должно быть в состоянии замещать B или должно находиться с B в отношении дополнительной дистрибуции, в остальном окружения A и B должны быть идентичными. Но такие трансформационные вариации предложений оставались за пределами возможностей дескриптивной лингвистики, поскольку она рассматривала окружения только в пределах предложения.

Трансформационные методы естественно дополняют дистрибутивный анализ, который ограничивается рамками ядра грамматики. Ядро вместе с перечнем соединительных элементов конечно. Все неограниченные возможности языка являются свойствами трансформаций.

§ 6. Перспективы трансформационного анализа

Общие принципы и методы трансформационного анализа, изложенные З. Хэррисом, получили широкое признание среди лингвистов структурного направления. Во многих странах и лингвистических центрах были начаты исследования с целью описать отдельные фрагменты языка в терминах трансформаций (см. библиографию на стр. 226)*. Были предприняты попытки развить и методологическую сторону трансформационного анализа**, которые позднее привели Н. Хомского к новой проблематике формальных грамматик.

252

Несмотря на то, что к настоящему времени еще не создано ни одного полного описания трансформационной грамматики какого-либо языка, сама перспектива построения таких описаний оказывает стимулирующее воздействие на современный синтаксис. Как эвристические процедуры трансформационные методы оказываются не менее эффективными по сравнению с дистрибутивными.

Основное использование трансформаций основывается на их особом смысловом статусе. Оказывается возможным проводить практическую оценку значения: для различных целей трансформационные оценки будут иметь особое значение. Очевидно, многие предложения, трансформы друг друга, имеют почти одно и то же значение, различаясь внешним грамматическим статусом (различными грамматическими отношениями к окружающим элементам в предложении).

Наблюдающееся при некоторых трансформациях изменение значения обусловлено особыми морфемами (соединителями, вводящими словами и подклассами служебных глаголов). Вопрос о том, в какой степени и в каком смысле значение при трансформациях не изменяется — остается открытым, требует изучения.

Однако уже и сейчас мы располагаем достаточными сведениями, чтобы считать трансформации удобным средством для разложения сложных предложений при определенных семантических условиях.

Можно нормализовать любую последовательность предложений, сводя каждое из них к его ядерным конструкциям и их трансформациям. Тогда увеличится текст (запись текста), но составляющие его предложения, согласно ядерной грамматике, упростятся. В результате окажется возможным сравнивать и упорядочивать ядерные предложения так, как невозможно упорядочивать исходные предложения. Трансформации будут выявляться при сравнении текстуального окружения предложения и его трансформов.

Значение идей трансформационного анализа состоит в принципиально новом подходе к явлениям синтаксиса. В отличие от традиционного синтаксиса, который провозглашает по преимуществу статический подход к предложению и его формам, здесь открывается процессуальный, динамический подход к языку.

Границы простого и сложного в синтаксисе смещаются при динамическом подходе. Некоторые «простые предложения» с точки зрения трансформационного анализа рассматриваются как сложные. Напротив, в сложных предложениях часто встречаются простые конструкции. Трансформационные свойства текстовых единиц позволяют более объективно решать вопрос о первичных синтаксических конструкциях.

Препарация[144] текста по трансформационным методам приводит к выделению двух составных частей в грамматике: ядра и элементарных трансформаций. Ядерные конструкции и трансформация могут быть описаны в процессе сложения простых минимальных элементов в сложные. Таким образом, мы приходим к принципиально новому типу описания грамматики. Для него характерен принцип выведения (деривации) сложных объектов из простых,принцип, развитый впоследствии в порождающих моделях языка.

Именно эта методологическая ценность трансформационного анализа, который обогащает наши знания об общей структуре языка, обеспечивает применение его практически во всех прикладных и исследовательских лингвистических задачах.

253

Трансформациями пользуются при построении грамматик для машинного перевода. Между различными языками обнаруживается больше сходства в ядерных предложениях, чем в трансформах. Устанавливая переводные эквиваленты для ядерных сочетаний слов, можно построить более простые правила перевода*.

Трансформации оказывают огромную пользу при обучении иностранным языкам. Подготовлены специальные учебныки и пособия по трансформационному синтаксису некоторых языков**.

В области психолингвистики, которая занимается изучением речевой деятельности, трансформационные методы нашли очень широкое признание. В новом американском учебнике по математической психологии трансформационному аспекту предложения посвящены отдельные разделы***. В более широком аспекте порождения текста рассматриваются трансформации и сборнике «Теория речевой деятельности». М., 1968.

Большие перспективы имеют трансформационные методы и в исследованиях по информатике. Вопросы автоматического реферирования и аннотирования текста неизбежно связаны с выполнением преобразований над синтаксическими конструкциями. В достаточно развитых информационно-поисковых языках преобразования фраз занимают определенное место****.

Специалисты отмечают возможности применения трансформационных методов в типологическом и сравнительно-историческом изучении синтаксиса и вообще при изучении истории языка*****.

254

Многообещающие перспективы открывает трансформационный анализ в структурном описании семантики языка. Пожалуй, наиболее интересные построения в области семантических структур основаны на выделении исходных элементов и правил их развертывания. В этом направлении интенсивные исследования ведутся в русле порождающих моделей языка.

ГЛАВА 3

ФОРМАЛЬНЫЕ МОДЕЛИ КАК СРЕДСТВО ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО АНАЛИЗА

Модели, которые воспроизводят изучаемый объект-оригинал, издавна используются человеком.

Развитие отдельных наук (физики, химии, механики, математики и др.) связано с широким использованием различных видов моделей. Другие науки, в особенности гуманитарные (психология, педагогика, социология и лингвистика), начали пользоваться моделями значительно позже.

Моделирование является универсальным методом науки. Применимость моделей зависит не от изучаемого объекта, а лишь от степени его познания. В философском плане моделирование представляет большой интерес, так как оно связано с такими методами познания, как наблюдение и эксперимент.

В гуманитарных науках база для опытов в натурных условиях близка к нулю, ибо оригиналы не воспроизводятся по воле человека, здесь мы имеем дело со сложными спонтанными процессами социального характера. В этих науках особая роль принадлежит абстрактным (логико-математическим) моделям и мысленным экспериментам. Моделирование сводится к цепи абстрактных схем, более или менее приближающихся к оригиналу. В связи с этим обращение к методам моделирования требует большой степени формализации знаний об оригинале.

До недавнего времени почти все разделы языкознания, непосредственно не связанные с экспериментальной фонетикой, стояли в стороне от методов моделирования. Эволюция структурной лингвистики естественным образом приводит к моделированию отдельных сторон языка, в особенности синтаксиса и грамматики. Структура естественного языка, реконструкцией которой и занимается лингвистика, относится к числу систем такой сложности, для анализа которых необходимы методы моделирования. Остановимся на некоторых наиболее важных направлениях лингвистического моделирования.

255

§ 1. Что такое модель в лингвистике?

Можно наблюдать повсеместное тяготение к моделированию языка. По-видимому, в психологическом плане эта тенденция оправдывается реакцией на «голое» описательство фактов языка, которое было характерно для языкознания прошлого века. Однако при это возникают и нежелательные обстоятельства, в частности, дилетантские представления о лингвистических моделях.

Что понимается под моделью в лингвистике? Можно указать 30 разных употреблений этого термина*. Рассмотрим наиболее важные из них в методическом отношении.

Самое устойчивое осмысление модели связано с понятием тип, образец каких-либо текстовых единиц (слов, предложений).

Моделью языка иногда называют описание текстового материала, которое получено как результат обобщения (генерализации) фактов и дает некоторую классификацию данных. В этом смысле можно считать, что любой словарь или грамматика — это модель языка. Такое употребление термина не оправдано. При описательном подходе к языку неизбежно присутствуют элементы неявного моделирования, как и в любой другой эмпирической науке. Однако для эмпирических описаний характерно разнообразие в выборе объекта (отдельные фрагменты языка, слова, фразы, предложения и т. д.), разнообразие классификаций объектов, форм описания. Результаты описаний обычно не поддаются сопоставлению и не допускают строгой проверки.

Известны случаи, когда моделями называют не любые а только упрощенные описания (симплифицирующие). Огрубление объекта, его идеализация позволяет выделить некоторые существенные его стороны и отвлечься от случайных моментов. Такое упрощение неизбежно присутствует в научном исследовании и часто приводит к важным открытиям (ср. понятие о нулевой форме, о частях речи и членах предложения). В этой связи иногда говорят о классификационных, или таксономических моделях.

Чаще всего модель связывают со способом записи данных текста. В этом случае модель ассоциируется с символами, схемами, рисунками, которые приме-

256

няются для изображения единиц речи (ср. способы представления непосредственно составляющих). Здесь уместно сравнить модель с транскрипцией, которая служит для записи звуковых единиц, для удобства их последующего анализа. Модель выступает как метаязык, в терминах которого фиксируются исходные данные.

Обращение к определенному метаязыку описания является обязательным требованием для построения логико-математической модели. Поскольку в мысленных экспериментах приходится иметь дело не с эмпирическими объектами, а с абстрактными, идеальными, разрабатывается специальный язык как средство записи модели. По отношению к оригиналу этот язык должен быть метаязыком, средством описания изучаемых объектов. С его помощью а) проводят логический анализ предметной области, выделяют исходные объекты — элементы модели, б) анализируют отношения между объектами, в) интерпретируют результаты модельного эксперимента.

В наиболее точном смысле модель следует понимать как теорию структуры языка, или, более узко, — механизма функционирования языка. Поскольку важной частью модели является ее язык, можно говорить, что модель в структурной лингвистике — это символический аппарат (или метаязык) определенной теории, который выступает как семиотический аналог структуры, объективно заложенный в природе естественного языка.

Почему термин «модель» употребляют вместо термина «теория языка»? Слово «теория» в силу широкой сферы употребления подверглось опустошению (девальвация термина). В науках, где применяются формальные и математические методы, теория имеет строго научное понимание. Логика науки выделяет три требования, предъявляемые к научной теории. (См. об этом в книге С. К. Шаумяна «Структурная лингвистика», ч. 1, гл. II.)

1) Научная теория должна обладать определенной силой объяснения опыта и предсказания. Ее утверждения основываются прежде всего на данных, имеющихся в распоряжении к настоящему времени. Цель ее давать объяснения нашим эмпирическим знаниям и нашему восприятию событий. Сила предсказания оценивается по тому, способна ли теория охватить новые данные, ранее не описанные и не наблюдаемые, и приложима ли она к ненаблюдаемым фактам.

257

2) Научная теория позволяет просто и кратко сформулировать основные проблемы и вместе с тем начать построение аксиоматических теорий для строгого уяснения смысла и содержания этих проблем.

3) Научные теории характеризуются максимальным сцеплением с другими ветвями знания.

Как соотносится лингвистическая наука с этой концепцией научной теории? Можно ли точно установить основную проблему лингвистики? Если мы обратимся к области синхронной лингвистики, касающейся изучения языковых структур в целом, то на каком уровне развития находятся наши представления о структуре языка? Имеем ли мы дело с грамматическими теориями и, если да, то характеризуются ли эти теории логичностью, связью с другими отраслями науки, широкой обобщенностью и совместимостью с языковой интуицией.

По-видимому, современная лингвистика обходится теориями, которые далеки от вышеназванных требований. В силу этого формализованные или полуформализованные теории стараются отделить от неформализованных теорий, называя их[145] моделями.

Теория считается формальной[146], если в ней в явном виде и однозначно заданы: а) исходные объекты, б) отношения между ними, связывающие их утверждения и в) правила обращения с объектами, правила образования новых, сложных, объектов и утверждений. Формальность, таким образом, равнозначна точности, однозначности языка, на котором теория излагается[147]. В идеале формальная модель является математической системой.

Итак, модель понимают как синоним формализованной или полуформализованной теории. Это имеет место и в других гуманитарных науках.

Таким образом, наиболее важное в методическом отношении понимание термина таково: модель ≈ тип, образец (анг. pattern); модель ≈ символы, схемы для описания языковых объектов; модель ≈ формализованная теория структуры с фиксированным метаязыком.

Такое толкование понятия модели достаточно хорошо отграничивается от иных осмыслений; существенным моментом при этом является указание на моделируемый объект. Если отождествлять модель с типом, например, предложения или схемой его описания, то оригиналом для нее служит само это предложение. Но речевые единицы и без того

258

имеют наглядно-чувственное представление, и обращение к моделированию может быть оправдано только в связи с изучением структуры предложения или языка вообще. В этом случае оригиналом является феномен прямо не наблюдаемый в одном высказывании, но только во всех возможных высказываниях.

Лингвистические работы по моделированию языка показывают, что основные усилия исследователь обычно затрачивает на овладение метаязыком модели и возможностью его применения к текстовому материалу. Формальный язык описания порой оказывается очень сложным, и это иногда затрудняет обсуждение самой теории структуры языка. Между тем необходимо не упускать из виду цели и задачи построения лингвистических моделей.

§ 2. Логические принципы моделирования

Структурная лингвистика относится к разряду эмпирических наук, подобно физике, химии и др. в этом состоит ее отличие от математики, которая не имеет своего особого предмета, а является методологической дисциплиной — она изучает определенные виды отношений, имеющие распространение во всей действительности в целом (ср. понятие числа, плоскости, фигуры, множества и т. п.). В эмпирических науках логической основой моделирования служит гипотетико-дедуктивный метод (ср. дедуктивный метод в математике, индуктивный метод в описательных эмпирических науках). Этот метод состоит в построении и использовании в познавательных целях дедуктивной системы гипотез, из которой выводятся утверждения об эмпирических фактах[148].

Дедуктивная система иерархична. Различают разные ярусы расположения гипотез. Верхний ярус составляют гитпотезы, являющиеся посылками для всех остальных гипотез. Нижний ярус — это гипотезы, являющиеся следствиями в дедуктивной системе. Средний ярус — это гипотезы — следствия из гипотез верхнего яруса. Гипотезы нижнего яруса представляют собой результаты прямого обобщения наблюдаемых фактов и подлежат экспериментальной проверке. Наблюдение фактов может оправдывать, подтверждать гипотезы. Опровержение же гипотез — дело дедуктивной логики.

259

В эмпирической науке, которая обращается к методам моделирования, принципиальное значение получает вопрос о проверке моделей. Возможна ли проверка выдвигаемых гипотез и систем? Какие известны способы проверки лингвистических положений?

В описательной лингвистике существует распространенное мнение, согласно которому ценность того или иного понятия или концепции определяют по их способности «распознавать» текстовые единицы. Например, если в теории имеется понятие «существительное», то оно считается полезным[149] только в случае, если с его помощью можно проверить любое текстовое слово по его принадлежности к «существительным»[150]. Такой подход к проверке научной теории равносилен требованию дать процедуру, позволяющую эмпирически и полностью интерпретировать все термины модели.

Современная логика науки выдвигает иные условия проверяемости моделей. Различают эмпирическую и неэмпирическую интерпретации, прямую и косвенную, частичную и полную. Различные аспекты интерпретации научных терминов подводятся под общее понятие релятивизации значений терминов*.

Различные способы интерпретации терминов гипотетико-дедуктивной теории составляют важную, но не единственную сторону проверяемости моделей. Не менее существенно для лингвиста рассмотреть возможности проверки самих гипотез, исходных постулатов теории.

В отношении гипотез еще в большей мере, чем по отношению к отдельным терминам теории, не может применяться прямая эмпирическая оценка. Существует принципиальное различие между оправданием и опровержением гипотез. Наблюдаемые факты могут только оправдывать или не оправдывать гипотезы, по ним можно судить о том, правдоподобно данное положение или нет[151]. Но опровержение гипотезы[152] — это дело дедуктивной логики. Опыт может показать некоторые изъяны в дедуктивной системе. Но почти всегда при этом можно видоизменить некоторые предположения, сохраняя основную гипотезу, наиболее общие основания системы[153].

В гипотетико-дедуктивных системах невозможно полное доказательство и полное опровержение гипотез верхнего

260

и среднего ярусов, исключение составляют только гипотезы нижнего яруса — прямые обобщения наблюдаемых фактов. Речь должна идти только о выборе между альтернативными гипотезами на основании эмпирических критериев правдоподобия предположений. Но оправдывать или выбирать между гипотезами можно только при условии, что ни проверяемы. В чем заключается условие проверяемости?

Поскольку гипотеза выдвигается для объяснения и предсказания фактов, наблюдаемых в опыте, ее проверка должна осуществляться путем вывода из нее следствий и сопоставления их с явлениями действительности. При этом следствия должны быть наблюдаемы, таково условие проверяемости гипотезы[154].

Довольно часто мы сталкиваемся с ненаблюдаемыми следствиями из гипотез и, соответственно, с их непроверяемостью.

Логически непроверяемые[155] гипотезы и теории как раз те, которые специально подбираются для объяснения непосредственно наблюдаемых опытных фактов и ничего кроме них обосновать не могут. Они называются гипотезами ad hoc, для данного случая. Это обстоятельство имеет особую актуальность при построении так называемых функциональных, или кибернетических моделей языка по типу «черного ящика». Реализация модели грамматики на ЭВМ будет служить проверкой непротиворечивости и полноты математического аппарата модели, что не следует смешивать с проверкой гипотезы как таковой.

Для того чтобы гипотетическое описание порождающего механизма языка было проверяемо, нужно, чтобы из него выводились иные следствия, кроме того, что действующая модель порождает грамматически правильные для данного языка фразы. Так, грамматика может считаться проверяемой, когда из нее можно вывести наблюдаемые следствия об иерархии правильных объектов, о синонимии и омонимии, о взаимном соотношении структуры разных уровней в языке.

Можно упомянуть еще один вид действующих моделей грамматик с логически непроверяемыми теориями.

Многие алгоритмы для машинного перевода, поставленные на ЭВМ и дававшие правильный анализ определенного текста, оказались непригодными для анализа новых, заранее не подготовленных[156] текстов.

Таким образом, обсуждая проверяемость гипотез, в

261

структурной лингвистике важно различать теоретическую и прагматическую точки зрения на модели.

Как было показано выше, понятие модели в эмпирических науках сливаются с понятием формализованной теории, которая в свою очередь является гипотетико-дедуктивной системой. В структурной лингвистике, в частности, теория должна иметь вид дедуктивной системы, в которой наблюдаемые следствия логически вытекали бы из соединения эмпирических данных о наблюдаемых фактах с фундаментальными гипотезами системы.

В математических науках теория имеет существенные отличия, она представляет собой дедуктивную систему, которая отрезана от предметной действительности, место гипотез в ней занимают аксиомы[157].

Имея в виду эти различия в понимании теории в эмпирических науках и математических, следует также разграничивать и применение моделей в двух этих областях знания. В математике модель служит одним из орудий дедуктивного исследования, объектом которого является соответствующая дедуктивная теория. Математическое моделирование — это такой вид рассуждения, который называют методом доказательства при помощи демонстрации модели или при помощи ее интерпретации.

Таким образом, в математике и оригинал, и модель являются дедуктивными системами:

Объект моделирования — дедуктивная теория.

Модель — дедуктивная теория, отображающая объект.

Как обстоит дело с моделированием в эмпирических науках? Можно ли в этом случае исходить из определения модели в математическом смысле? На этот вопрос можно ответить только отрицательно. Оригиналом модели здесь будет определенная область действительности, а орудием познания ее должна быть не дедуктивная теория, а гипотетико-дедуктивная система, которая связывается правилами корреспонденции с соответствующей областью эмпирической действительности:

В лингвистике объект моделирования — эмпирическая действительность.

Модель — гипотетико-дедуктивная система[158].

Сравнивая роль моделей в математике и эмпирических науках, заключаем, что в той и другой области они имеют одинаковое назначение в познавательном процессе[159]. Модели служат орудием исследования объекта. при перенесении метода моделирования из математики в лингвистику изме-

262

няется лишь место теории в познании: в математических науках теория является оригиналом модели, в эмпирических науках оригиналом становится предметная действительность[160]. В связи с этим неправомерно противопоставлять теорию и модель в лингвистике подобно тому как это делается в математике. В эмпирических науках теория и модель подводятся под одно понятие. Термином «теория» целесообразно называть всякую систему: как имеющую наглядное содержание для своих конструктов, так и не имеющую для них наглядного содержания[161]. Термину «модель» можно дать такое определение: модель — это теория, имеющая наглядное содержание в виде образов, служащих аналогами ненаблюдаемых объектов. Таким образом можно различать а) теории, не имеющие наглядного содержания и б) теории, имеющие модели[162].

По-видимому, можно считать, что история языкознания идет ву своем развитии теорий от а) к б), т. е. вначале выдвигаются отдельные умозрительные теории языка, которые не являются формализованными. Многие из наиболее интересных лингвистических концепций прошлого оставались плохо понятыми, они таили в себе много неясностей и «темных мест», которые были более ясны их основоположникам, чем последователям.

Значительно позднее, в середине XX в., становится очевидной необходимость формализации лингвистических теорий. Формализованная теория оказывается логически простой и может стать достоянием не избранных, а широкого круга специалистов[163]. При этом снимается неоднозначность в понимании терминов, неопределенность некоторых постулатов теории. В этот период наблюдается заметный скачок в уточнении исходных представлений о структуре языка, углубляется знание структурных свойств изучаемого объекта. открываются также перспективы для построения экспериментальных, действующих моделей грамматик и их отдельных фрагментов. Моделирование занимает прочное место среди других методов лингвистического исследования.

§ 3. Формальные грамматики и их лингвистические основания

Работы Н. Хомского[164] и его последователей положили начало новому движению в языкознании. Аксиоматические

263

или формальные модели грамматик в настоящее время выделяются в самостоятельное направление исследований. Это область алгебраической лингвистики, которая развивает свое понимание предмета, свои методы формально-логического анализа языка. Ниже будут охарактеризованы основные понятия формальных грамматик и их отношение к задачам и методам структурной лингвистики.

А. НОВАЯ ПОСТАНОВКА ЗАДАЧ ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ

Решающим для определения новой области исследований является вопрос о взаимоотношении общей лингвистической теории и грамматик (описаний) конкретных языков. Общепринятым в лингвистике является мнение, что цели общей теории языка состоят в выявлении аналитических процедур, позволяющих шаг за шагом перейти от конкретных фактов языка к общим законам его структуры. Именно такая точка зрения проводится З. Хэррисом в “Methods in Structural Linguistics” (Chicago, 1951).

Н. Хомский становится в резкую оппозицию к общепринятым взглядам. По его мнению, дескриптивная лингвистика, занимаясь разработкой аналитических процедур для открытия общих законов языка, вынуждена уделять внимание бесконечным частностям, связанным с эмпирическим многообразием объекта. попытки построить описание на базе аналитических процедур заводят лингвиста в бесконечный лабиринт тривиальностей, которые заслоняют действительно важное и существенное в языке.

Как показывает опыт наиболее развитых эмпирических наук, в том числе физики, теория, которая ставит задачей дать практичный и механический метод получения описания из сырых эмпирических данных, не допускает формализации. Хомский говори, что такая теория должна была бы дать процедуру открытия грамматик (анг. discovery procedure).

Более слабое требование заключается в том, чтобы теория давала механическую процедуру для оценки адекватности грамматики относительно данной совокупности текстов.

О теории, не затрагивающей вопроса о том, как строится описание, говорят, что она представляет собой процедуру суждения о грамматике (анг. decision pro-

264

cedure). И снова такое условие было бы слишком непомерным, как свидетельствует, например, классическая математика, которая не может механически определить, является ли данное утверждение теоремой или нет.

Еще более слабым требованием к общей теории является требование дать процедуру выбора грамматик (англ. choice procedure). При этом имея совокупность высказываний и две грамматики G₁ и G₂, можно формально решить, какая из них лучше для данного языка.

Все эти подходы к постановке задач теории можно изобразить схематически:

На схеме I представлена теория, понимаемая как кибернетическое устройство (формальная модель), получающая на входе совокупность высказываний и выдающая на выходе грамматику, т. е. теория, дающая формальную процедуру открытия, имитирующую деятельность лингвиста. На схеме II показан механизм с грамматикой и текстом в качестве входов и ответами Да/Нет на выходе, означающими правильность/неправильность грамматики. Схема III представляет собой теорию с грамматиками G₁ и G₂ на выходе грамматику, т. е. теорию дающую процедуру выбора грамматик.

Хомский считает неразумным требовать от лингвистической теории чего-либо большего, чем механической процедуры выбора грамматик. Между тем лингвисты стремятся к удовлетворению самого сильного из возможных требований. Здесь возникает необходимое разветвление путей исследования. Алгебраическая лингвисти-

265

ка в качестве объектов изучения должна иметь несколько грамматических описаний, каждое из которых было бы совместимо с эмпирическими фактами языка. Только при таких исходных данных она может разрабатывать формальные процедуры выбора грамматик. Иначе обстоит дело с объектом и задачами структурной лингвистики. Исходные данные здесь ограничены наблюдения за текстом и поведением говорящих, задачи сводятся к открытию, реконструкции структуры языка (схема I).

Сравнивая между собой разные задачи лингвистической теории, нельзя не согласиться, что возможности формализации в обоих случаях резко расходятся. Вероятнее всего, что построение формальной теории лингвистического исследования, тем более экспериментальной модели, имитирующей деятельность лингвиста, окажется в принципе невозможным на современном этапе науки. Однако, если допустить, что эмпирическая работа в этом направлении вовсе прекратится, то будут сняты и проблемы алгебраической лингвистики. По существу, аксиоматические теории языка представляют собой метатеории по отношению к обычным лингвистическим теориям. Они оперируют не только с текстовыми данными (естественными языками), но главным образом с различными описаниями естественных языков (или с метаязыками). Таким образом, не следует думать, что постановка задач алгебраической лингвистики. Напротив, взаимоотношение между ними удовлетворяет принципу дополнительности. Оба отдела лингвистики взаимно обогащают друг друга.

Формальные грамматики могли возникнуть только на фундаменте структурного анализа — дистрибутивных и трансформационных описаний. Можно говорить в этом смысле о наличии прямой связи между ними. Обратное же воздействие имеет место благодаря тому, что алгебраические модели языка углубляют наши знания о синтаксических структурах и приводят к более корректной постановке задачи анализа структурных свойств языка.

Математическому моделированию присущ промежуточный характер: строится модель не самого языкового феномена, а описания языка, или, иначе, модель нематематического описания языка.

266

При этом формальная грамматика выступает посредником между оригиналом и его описанием.

Формальная теория не содержит в себе операционных определений, устанавливающих соответствие терминов модели с языковыми единицами. Например, она не дает механической процедуры для распознавания того, какие слова относятся к существительным или иным категориям. Она ограничивается синтаксическими определениями символов.

За лингвистикой остается построение грамматик, которые описывают предложения конкретных и устанавливают правила корреспонденции[165] между символическим аппаратом теории и единицами текста.

Возможное разделение труда между лингвистами и математиками может привести к сотрудничеству, при котором каждый из них наилучшим образом сможет решать свои задачи. Если обратиться к аналогии с ситуацией, в которой принимают участие три действующих лица: заказчик, портной и оценщик, то лингвисту нужно будет отвести роль портного, а логику — роль оценщика, который должен давать рекомендации, как лучше раскраивать материал и сшивать его по определенным параметрам, в зависимости от практического назначения.

Алгебраическая лингвистика открывает новый аспект логико-математического моделирования языка. В целом она должна рассматриваться как метатеория второго, более высокого слоя по отношению к собственно лингвистической теории. В терминах гипотетико-дедуктивной системы алгебраическая модель должна формулировать гипотезы верхних ярусов.

Решение задач формальной оценки грамматик оказывается возможным только при условии, что описания языка в свою очередь представляют собой формальные модели. Термин «грамматика» у Хомского получает новое осмысление по сравнению с принятым в лингвистике. Это будет показано при ознакомлении с основными терминами и определениями формальных грамматик.

Б. ОСНОВНЫЕ ПОНЯТИЯ АЛГЕБРАИЧЕСКОЙ ЛИНГВИСТИКИ

В теории формальных грамматик используются лингвистические термины: предложение, язык, грамматика, грамматическая структура, а также некоторые необычные для традиционной лингвистики понятия: грамматическая пра-

267

вильность предложения, правила порождения фразы. Каждый из этих терминов имеет однозначное понимание. Некоторые понятия являются исходными, они имеют лишь иллюстративные определения (не строгие[166]), другие выведены из первых*. Как будет видно из дальнейшего, алгебраическая лингвистика оперирует абстрактными терминами, лишенными того смысла, который придается им в эмпирической лингвистике («опустошенные», «бессодержательные» термины). Именно такой подход позволяет проникнуть в глубинные процессы грамматики языка и описать наиболее общие ее закономерности.

Предложение рассматривается как последовательность (цепочка) букв некоторого алфавита, например, фонем, морфем или словоформ.

Язык (L) понимается как множество (конечное или бесконечное) предложений, каждое из которых имеет конечную длину и построено из конечного множества элементов (символов алфавита).

Все естественные языки в их письменной или устной форме являются языками в указанном смысле, поскольку в них имеется конечное число фонем и каждое предложение можно представить как конечную последовательность фонем, хотя количество предложений бесконечно велико.

Подобным же образом множество «предложений» некоторой формализованное математической теории можно рассматривать, например, язык алгебры.

Как видно, понятие языка L у Хомского формализовано, рассматривается вне плана содержания, в отличие от обычной лингвистики, берется только алгебраический аспект языка. «Язык» выступает как родовое понятие, охватывающее как естественные, так и формализованные языки L = {ЕЯ, ИЯ}. Тексты естественного языка можно представить в виде «предложений», составленных из фонем, или морфем, или словоформ. При этом они не рассматриваются в плане выражения смысла как сообщение. Формальное изучение структуры таких цепочек символов и составляет предмет алгебраической лингвистики.

268

Грамматически правильные предложения

На множестве предложений задается предикат грамматической правильности. Это неопределяемое понятие, которое можно пояснить следующим образом. Основная проблема формального анализа языка состоит в том, чтобы отделить грамматически правильные последовательности символов, которые являются предложениями языка L от грамматически неправильных, которые не являются предложениями в L[167].

Хомский указывает некоторые неправильные ответы на вопрос о том, что такое грамматическая правильность.

(1) Множество грамматически правильных предложений не тождественно с совокупностью высказываний, полученных тем или иным лингвистом в его полевой работе. Любая грамматика данного языка проецирует конечную случайную совокупность наблюденных высказываний на множество (бесконечное) грамматически правильных предложений. Любой логический анализ «грамматически правильного в L» может пониматься как объяснение этого фундаментального аспекта языкового поведения.

(2) Понятие «грамматически правильный» нельзя отождествлять с понятием «осмысленный», «значимый». Всякие поиски определения грамматической правильности тщетны. Ср. следующие английские примеры, они равно бессмысленны, но правильным является только первое из них:

(1) Colorless green ideas sleep furiously. (‘Бесцветные идеи спят яростно.’)

(2) Furiously sleep ideas green colorless.

Таковы же русские примеры:

(1) Зеленый козел пьет квадрат.

(2) Козел зеленое пьет квадрат.

(3)[168] Понятие «грамматической правильности в английском языке нельзя отождествлять с понятием «статистически частый».

С уверенностью можно предположить, что ни (1), ни (2) никогда не появлялись в английской речи. Значит, по любой статистической модели грамматической правильности они были бы отброшены. Тем не менее первое — грам-

269

матически правильно. Носитель языка прочтет первое с правильной интонацией и легко запомнит его. А второе будет читать с интонацией, падающей на каждом слове, т. е. как последовательность бессвязных слов[169].

Источником недоразумения служит обычай считать грамматически правильными те предложения, которые «могут встретиться», «возможны», т. е. «имеющие большу́ю вероятность».

Статистическое изучение не имеет прямого отношения к понятию множества грамматически правильных высказываний. Грамматика автономна и независима от наблюдения значения, и вероятностная модель не дает особого проникновения в сущность основных проблем синтаксической структуры.

Очевидно, грамматическое или грамматически правильное предложение языка есть конструкт, т. е. тип, отражающий существенные особенности предложения английского языка в отличие от других языков. Другими словами, это класс предложение одного языка, в отличие от класса (классов) предложений другого языка. Так, чтобы определить этот класс классов нужно обнаружить инвариант в структурах предложений и связать его операционными правилами с текстовыми предложениями. В текстовом предложении не всегда явно, наглядно можно рассмотреть эти существенные особенности предложения вообще, нужен механизм интерпретации, анализа и нахождения в конкретном высказывании признаков грамматической правильности предложения. Это должна делать формальная теория структуры языка.

Грамматика языка G(L) представляет собой своего рода механизм (формальное устройство, автомат), порождающий все грамматически правильные последовательности L и не порождающий ни одной грамматически неправильной.

Понимание грамматики как порождающего устройства представляет значительный интерес. При эмпирическом подходе к языку грамматикой называют правила для построения предложений, которыми пользуются говорящие на этом языке. При этом весь процесс манипулирования правилами остается скрытым от исследователя, ему не требуется точно и явным образом формулировать эти правила. Иначе ставится вопрос о грамматике в алгебраиче-

270

ской лингвистике. Она описывается как совокупность правил порождения предложений.

Необходимо разъяснить термин «порождать» (англ. generate[170]). Не следует смешивать этот термин с «производить» (англ. produce). В математическом смысле понятие порождения — синоним перечисления, выбора посредством некоторого правила. Имеется в виду «эффективная процедура» вычисления или рекурсивного перечисления членов множества X. Процедура считается эффективной, поскольку это чисто механический поэтапный процесс, приводящий к определенному результату*.

Техника порождения предложений формальными грамматиками сводится к собиранию целого из кусков, к сцеплению символов (конкатенации). Цель порождающей грамматики описать язык как множество (конечное или бесконечное) комбинаций символов (служащих аналогами предложений), которые построены с помощью конечного алфавита (служащего аналогом словаря). Существенной особенностью порождающей грамматики является ее ориентация не на описание готовых предложений как они выступают в тексте, а на процесс их порождения, выведения из некоторых начальных элементов. Здесь открывается генеративный подход к синтаксису, динамический его аспект, в отличие от статического, которым преимущественно занималась традиционная грамматика.

Понятие «порождать» не следует также смешивать с понятием «синтезировать или «анализировать» предложение.

Формальные грамматики вполне нейтральны по отношению к говорящему и слушающему, по отношению к синтезу и анализу высказываний. Грамматика не говорит нам, как синтезировать любое конкретное высказывание, она не говорит и того, как анализировать то или иное заданное высказывание. Фактически задачи, которые должны решать говорящий и слушающий, тождественны в своем существе и выходят за пределы порождающей грамматики. Каждая такая грамматика есть просто описание некоторого множества высказываний, именно тех, которые она порождает. С помощью этой грамматики можно реконструировать формальные отношения, справедливые для высказы-

271

ваний[171] в терминах определенной структуры и т. д. Такая грамматика порождает все грамматически «возможные» высказывания, т. е. типовые структуры предложений, может служить базой для анализа и синтеза конкретных высказываний.

G порождает все предложения данного языка, т. е. указывает способ их механического перечисления — без обращения к ситуации или дополнительным рассуждениям G не производит предложений, порождаемых ею, подобно говорящему. Для этого к G нужно присоединить: а) устройство, синтезирующее звук на выходе; б) устройство на входе, подающее сигналы для порождения предложений в некотором определенном порядке (выбор отдельных предложений из всего множества согласно значению этих предложений).

Слушающий использует ту же G, что и говорящий (грамматика порождает все множество предложений в целом, не упорядочивает их каким-либо способом). Дополнительное устройство к G, которое дополняет ее[172] извне и обеспечивает выбор предложений было бы, по всей вероятности, сложнее любой грамматики[173].

Производить предложения и понимать их — очень разные действия, однако нет оснований думать, что у этих предложений не одна, а несколько грамматик.

В алгебраической лингвистике грамматика рассматривается независимо от ее применения говорящим для построения текста, независимо от понимания содержания сообщений слушающим[174]. Грамматика языка L в сущности есть теория языка L (модель). Подобно любой формализованной теории, она основывается на конечном множестве высказываний (наблюдений). Задачи ее состоят в установлении общих законов в терминах гипотетических конструктов, которые предсказывают новые явления, т. е. выражают соотношения между наблюденными предложениями и бесконечным числом порождаемых предложений (возможных для данного языка. Грамматика языка L, в частности, должна дать определение конструкта «грамматически правильное предложение в L), т. е. объяснить грамматически правильное предложение через понятие «наблюденного предложения».

Порождающая грамматика, рассматриваемая как теория языка (предложения) связана с моделированием его структуры. Естественно исходить из возможности построения различных моделей языка. Тип модели во мно-

272

гом будет зависеть от задания исходного алфавита символов, т. е. от выбора в качестве первоэлементов языка единиц типа фонем, морфем, фраз и т. д. Модель языка также зависит от механизма порождения (вида порождающих правил). Простейшая грамматика порождает предложение как одноуровневую цепочку символов. Более сложный механизм порождает предложение как структуру с несколькими уровнями.

Одним из важных результатов алгебраической лингвистики является постановка проблемы обоснования грамматик или общей теории грамматик как метатеории по отношению к некоторым моделям языка (формальным грамматикам). Выработка и уяснение критериев выбора правильной грамматики (теории) для данного языка может ставиться как задача логического анализа (см. выше о задачах формально-лингвистической теории).

Конечная цель алгебраической лингвистики, по Н. Хомскому, сводится к формальному методу выбора грамматики и сравнения ее с другими предложенными грамматиками. Ее интересует описание форм (типов) грамматик (или описаний структуры языка) и изучение эмпирических последствий принятия определенной теории структуры. Хомский попытался формально, математически описать возможные типы, модели грамматик. При этом он воспользовался традицией, накопленной в языкознании, формализовал описание предложения в терминах НС, построил трансформационную грамматику, обобщив некоторые приемы трансформационного анализа. Н. Хомский выделил три модели языка (теории структуры): язык с конечным числом состояний, модель фразовых структур (или НС) и трансформационная модель. Он показал, что последняя модель является самой эффективной, поскольку отвечает двум требованиям: адекватности и простоты. Она применима для порождения большего количества высказываний на естественном языке и позволяет сконструировать наиболее компактную грамматику естественного языка.

С тремя классами порождающих грамматик, описанных Н. Хомским, — (теоретико-информационная модель, модель фразовых структур и трансформационная модель) — подробно знакомит книга «Элементы математической лингвистики»*.

273

В. НЕКОТОРЫЕ ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Вопрос о соотношении формальных грамматик и естественных языков является исключительно важным и интересным как для лингвиста, так и для математика. Общая теория порождающих грамматик имеет задачей обоснование разных моделей структуры языка. Хомский показал, что только трансформационные грамматики обладают достаточной порождающей силой в отношении естественных языков. При этом объяснительная сила T-грамматик достигается не за счет разработки специфического формального механизма, а за счет снятия формальных ограничений, налагаемых на другие типы порождающих грамматик.

Последовательное развитие идеи T-грамматики позволяет проникнуть сквозь внешние эмпирические тождества и различия языка в имманентные тождества[175] и различия его реляционного каркаса. Проблема инвариантности находит здесь более глубокое решение. Трансформационные представления дают классификацию предложений, которая отвечает интуитивному сближению высказываний на основе их структурного сходства. Получают объяснение случаи конструкционной омонимии типа: Посещение родителей ← Родители посещают; Посещение родителей ← Посещают родителей. Другие модели языков, не поднявшиеся до уровня трансформаций, обнаруживают меньшую адекватность относительно естественных языков.

Формальные модели языка определяют «понимание предложения» через понятие языкового уровня. Принимается концепция уровней языка как абстрактных систем представления предложения, связанных между собой общими правилами. Грамматика языка предстает в виде сложной системы с многочисленными и разнообразными связями между ее частями. Для разработки отдельных ее частей, например, морфологической, необходимо иметь картину системы в целом. В противном случае мы рискуем увязнуть в деталях, которые потребуют громоздких и тривиальных описаний случайных фактов.

Формальные грамматики развивают несемантический подход к языку. Логические условия построения алгебраических конкатенативных[176] систем разработаны достаточно хорошо. что касается содержательных интерпретаций формальных моделей в естественных языках, то эта сторона мало исследована.

Между тем построение моделей грамматик для конкрет-

274

ных языков значительно повысило бы «внешнюю» ценность теории Хомского. Пока мы имеем лишь дефиницию моделей языка, с которой лингвист не может работать. Чтобы превратить дефиницию в модель, нужно построить исчисления, задать терминальные элементы[177], вспомогательный словарь, операции и правила вывода[178]. На долю математиков падает забота о логической стройности модели (математической эстетике), на долю лингвиста — забота об адекватности модели фактам естественного языка[179].

В настоящее время в области формальных грамматик сложилось парадоксальное положение: порождающие модели обладают большой продуктивностью (порождающей силой), но остаются лингвистически бессодержательными. С помощью их можно порождать любые языковые объекты. Формальные теории языка построены на принципиально непроверяемых гипотезах[180] о внутреннем механизме языка. Возникает круг: факты данного языка выводятся из T-грамматики, построенной для него, сама же грамматика операется только на факты данного языка. Порождающая грамматика как лингвистическая гипотеза может быть оправдана в случае, если из нее выводятся не только факты данного языка, но и других языков.

Лингвистические основания формальных грамматик близки к традиционным позициям дососсюровского языкознания. «Язык» понимается как инвентарь знаков (множество предложений). Понятие «языка» не противопоставляется системе элементов, как это имело место у Соссюра. Ассоциативные ряды, вся парадигматика, центральный тип отношений в системе — остаются за пределами модели языка. Грамматика, понимаемая как механизм порождения, раскрывает важный аспект речевой деятельности — правила развертывания синтагматических отношений языка. Однако область их действия ограничена предложением, в то время как и другие единицы текста (слова, морфемы) также представляют собой продукты процесса порождения.

Преодоление кризисного состояния, которое наметилось в настоящее время в исследованиях по теории грамматик, может быть достигнуто на путях расширения лингвистической базы моделирования.

Выдвижение более адекватных гипотез о структуре языка неизбежно предполагает охват семантической его стороны. Первый шаг в этом направлении делает уже трансфор-

275

мационная теория. Пафос этой концепции состоит в выделении некоторых инвариантов трансформируемых предложений, которые касаются и семантико-синтаксической стороны. Трансформационная грамматика имеет объяснительную силу в отношении ряда синонимических предложений и может развиваться в этом направлении дальше. Трансформационная модель может послужить мостом для соединения синтаксического аспекта языка с семантическим.

Н. Хомский и его последователи Г. Катц, П. Постал, Г. Фодор и др. предприняли попытку ввести семантический компонент в моделирование. Порождающая грамматика может иметь три компонента: 1) синтаксический, порождающий синтаксические характеристики, каждая из которых имеет глубинную и поверхностную структуры; 2) семантический компонент, приписывающий семантическую интерпретацию глубинной структуре, 3) фонологический компонент, приписывающий фонологическую интерпретацию поверхностной структуре*. Такой подход продолжает традиции математической логики, которая методами дедуктивных систем описывает семантику через синтаксис. С лингвистической стороны понятие глубинной структуры (анг. deep structure) остается неясным.

§ 4. Аппликативная порождающая модель

А. ОСНОВНЫЕ ОСОБЕННОСТИ МОДЕЛИ

Новый подход к моделированию языка развивает С. К. Шаумян. Основные принципы разработанной им аппликативной[181] порождающей модели (АПМ) сложилась в известной мере на базе преодоления некоторых ограниченностей теории Н. Хомского.

Хомский опирается[182] на понимание грамматики как устройства порождения только предложения, при этом слова считаются данными. Это значительно сужает представление о сущности порождающего процесса, ибо порождение слов представляет собой не менее объективный факт. Порождение предложений и слов рассматривается как две части единого лингвистического процесса порождения. Поэтому в определение

276

теории порождающих грамматик надо добавить новое условие: должен быть дан класс возможных слов. Нужно, чтобы грамматика наряду со структурными описаниями предложения давала также структурные описания слов.

Существенно иные логические основания отличают АПМ от теории Хомского. С. К. Шаумян подверг сомнению исходное положение о том, что порождающие грамматики должны порождать реальные языки. Выдвигается допущение о двухступенчатости порождающего процесса, согласно которому на первой ступени порождается некоторый абстрактный универсальный язык (язык—генотип), а на второй ступени из него выводятся конкретные языки (языки—фенотипы)*[183].

Принцип двухступенчатости позволяет более адекватно поставить проблему создания порождающих грамматик как гипотез о внутреннем механизме языка. Всякий язык—генотип представляет собой систему лингвистических универсалий[184], поэтому всякая порождающая грамматика должна считаться теорией лингвистических универсалий[185]. В связи с этим возникает задача разработки критериев выбора между разными теориями лингвистических универсалий.

В формальном отношении АПМ существенно отличается от других моделей языка.

Рассмотренные ранее модели (НС и T-модель) принадлежат к конкатенативным формальным системам. В них цетральным служит понятие цепочки, для которой существен порядок записи элементов[186].

В синтаксических системах формальные объекты (конечные цепочки символов) порождаются путем последовательного присоединения буквы к букве, при условии, что на каждом шаге[187] присоединяется только одна буква. Такая

277

система похожа на правила агглютинации, т. е. нанизывания одних аффиксов на другие. Обычно она бывает неудовлетворительной для естественного языка. АПМ по своей логической структуре принадлежит к системам обов*.

В дедуктивной системе обов формальные объекты конструируются из исходных элементов (атомов). Конструкция оба получается только одним-единственным способом.

Таким образом, абстрактный объект может быть отождествлен с этой конструкцией, т. е. объективирован посредством графа-дерева или цепочки конструкции.

Любой абстрактный объект представляет собой в этой системе, в сущности, процесс порождения.

Основной операцией в АПМ является аппликация. Это бинарная операция, в комбинаторной логике она определяется так: если X и Y есть объекты, то XY есть тоже объект.

Бинарная операция аппликации служит в комбинаторной логике для сведения многочленных отношений к двучленным и соответственно для сведения многоместного предиката к двухместному. Таким образом, аппликация — это своеобразный аналог лингвистического метода НС, который ставит целью сведение многочленных лингвистических отношений к двучленным.

Существует ли различие между ними? Да, они коренным образом различаются. Применение аппликации связано с постулированием отношений нелинейности, а метод НС, напротив, предполагает линейное расположение элементов отношения. операция аппликации, имея в себе всю силу метода НС (принцип бинарности), лишена его недостатков, связанных с его привязанностью к линейному расположению элементов.

Операция аппликации представляет собой не просто технический прием присоединения функции к своему аргументу. Она открывает новую область идей — трактовку языка как иерархической системы функций, рассматриваемых в качестве абстрактных объектов. Научившись сводить языковые единицы и языковые отношения к функциям, мы получаем иерархическую систему языковых функций.

278

Идея иерархичности функций составляет одно из основных отличий АПМ от модели другого типа.

Наряду с операцией аппликации в АПМ применяются также трансформации. В отличие от синтаксических формальных систем, где трансформации включены в процесс формирования сложных структур, здесь они используются только в целях преобразования. Идеи трансформаций принадлежат к тем плодотворным идеям, которые предназначены для изучения глубинных связей языка. Но до тех пор пока модели оперируют с объектами-цепочками, возникают серьезные трудности, так как к фактам генотипической ступени примешиваются факты фенотипической ступени. В связи с необходимостью строго разграничивать эти ступени абстракции С. К. Шаумян предложил новую модель. АПМ имеет дело не с цепочками, а с комплексами.

Комплекс — это набор упорядоченных элементов, порядок записи которых несуществен. Структуры комплексов и структуры цепочек относятся друг к другу как генотипы и фенотипы.

В АПМ различаются два рода правил порождения комплексов:

1) образования комплексов, в основе которых лежит операция аппликации, 2) правила трансформации комплексов.

С помощью операции аппликации можно получать комплексы любой сложности. Поэтому АПМ в принципе не нуждается в правилах трансформаций комплексов. Однако в этой модели они играют существенную роль, так как позволяют получать трансформации автоматически (на основе определения исчисления), тогда как в T-грамматике Хомского трансформации задаются произвольно в виде списка.

Б. СТРУКТУРА АПМ

АПМ состоит из четырех соединенных друг с другом частных моделей, между которыми имеет место иерархическая связь. Это генераторы: 1) абстрактный, 2) генератор слов, 3) генератор фраз (комплексов слов), 4) генератор фразовый полей.

В абстрактном генераторе элементарной единицей является семион (от греч σημεῖον ‘знак’). Семион — это простейшая семиотическая единица, имеющая для семио-

279

тики такое же значение, как ген для биологии. Подобно тому как в биологии инвариантность[188] проявляется в определенном наборе генов. Так и в семиотике инвариантность проявляется в определенном наборе семионов. Семионы — это элементарные частицы, которые лежат в основе любой языковой единицы, какой бы сложной она ни была. Семионы аналогичны дифференциальным элементам в фонологии. Более того, понятие семиона в аппликативной модели формулируется в таком абстрактном виде, что понятие дифференциального элемента может считаться одной из частных интерпретаций понятия семиона. Можно интерпретировать семионы и как грамматические дифференциальные элементы, например число, род, падеж.

В генераторе слов порождаются абстрактные аналоги слов. В этой системе первичными объектами служат: пустой семион, который интерпретируется как корено (O), и реляторы, которые интерпретируются как абстрактные суффиксы (R).

Используются пять реляторов: R₁ — глагольный аффикс, R₂ — субстантивный аффикс, R₃ — адъективный аффикс, R₄ — аффикс прилагательного наречия R₅ — аффикс приадьективного наречия.

Элементарные слова порождаются в результате аппликации реляторов к корню. Например, порождение слова зимовочный описывается цепочкой реляторов R₃R₂R₁R₂O и также графом-деревом:

В генераторе фраз порождаются комплексы слов, абстрактные аналоги словосочетаний. Предложение рассматривается как разновидность фразы.

280

Исходными для этой модели являются 5 оформленных классов слов: R₁X (глаг.), R₂X (сущ.), R₃X (прилаг.), R₄X (прилаг. наречие), R₅X (приадьективное наречие).

Фраза — это любая комбинация слов. Фраза может состоять из одного элемента (т. е соответствовать слову).

С помощью операции аппликации на данном словаре порождаются фразы. Например: Дети играют R₂XR₁X.

В генераторе фразовых полей порождаются абстрактные объекты, называемые фразовыми трансформационными полями. Это класс трансформов[189]. Для их порождения применяются специальные глобальные операторы.

Это устройство получает на входе фразу любой сложности и путем преобразования ее порождает целое поле (набор) трансформов. Так, для предложения Плотники строят дом генератор T-полей порождает следующие транс формы:

— Строительство дома плотниками.

— Плотники, строящие дом.

— Строительство дома плотниками.

— Дом, строящийся плотниками.

— Дом, построенный плотниками[190].

— Дом, строится плотниками и др.

При введении некоторых ограничений полевой генератор фраз преобразуется в семантический генератор синонимических структур. На входе он получает некоторый смысловой инвариант в виде семантического дерева. Посредством множественной деривации[191] из него на выходе получают множество синонимических структур, инвариантом которых служит входное семантическое дерево.

Включение в порождающую грамматику T-поля и семантического генератора открывает перед ней новую задачу. Н. Хомский ставит перед грамматикой задачу порождения правильного предложения. Но в практической коммуникации существенную роль играет еще и механизм понимания значения фразы. Что значит понимать значение предложения? Это значит уметь перефразировать его посредством других предложений, равных данному по смыслу. Отсюда перед грамматикой встает задача порождения перифраз некоторого данного предложения.

Введение семантического генератора в АПМ позволит по-иному ставить вопрос о соотношении синтаксиса и семантики в порождающих грамматиках. В рамках теории Хомского семантике отводилась роль интерпретативного компонента, что не позволяет выделить языковые значения

281

в особый объект изучения. Чтобы осуществить эту цель[192], необходимо определить особые отношения и операции, характеризующие именно семантическую область языка. По Шаумяну, задача семантики в том, чтобы порождать классы фраз, равных по значению (семантические поля). Семантическая область характеризуется отношением равенства по значению*.

В целом принципы моделирования языка, развиваемые Шаумяном, являются гипотетико-дедуктивными. Они выходят за рамки алгебраического аспекта языка и дедуктивных систем. Во многих существенных моментах такой подход к построению лингвистических моделей оказывается интереснее для лингвиста. При этом следует заметить, что формальная сторона системы усложняется по сравнению с алгебраическими моделями.

В. ВОЗМОЖНЫЕ ПРИЛОЖЕНИЯ АПМ

Подобно другим формальным моделям языка, АПМ имеет очень широкий круг практических приложений. В первую очередь такие модели предназначены для научного исследования естественных языков. Модель С. К. Шаумяна отличает лингвистический универсализм[193]. Этот универсализм касается не формально-логической структуры модели, в этом плане, видимо, АПМ относится к более сложному и потому более узкому классу формальных систем по сравнению с моделями Н. Хомского. Речь идет о языковых универсалиях, которые моделируются в ней.

Шаумян рассматривает АПМ как универсальную семиотическую систему. Она ставит перед собой такие познавательные задачи: 1) реконструкция (гипотетико-дедуктивными методами) семиотических универсалий (генотипического языка), служащих инвариантом языков мира; 2) исследование формальных свойств универсальной семиотической системы; 3) исследование преобразований ее в конкретные семиотические системы (естественные языки), выявление промежуточных семиотических систем на переходах от общей системы к конкретным;

282

4) типология естественных языков с точки зрения их проекции на универсальную семиотическую систему и др. Можно изучать степень отклонения разных язычков от универсальной системы.

В предложенном варианте генотипического языка задается исчисление семионов. Семионы получают интерпретацию, близкую к пониманию реляционных и нереляционных элементов языка.

Наиболее сильной продуктивностью из других подсистем отличается реляторный[194] язык, моделирующий унивесалию «грамматических категорий» типа частей речи.

Исчисление трансформаций на базе АПМ также имеет универсальный характер и не имеет чего-либо подобного в лингвистической литературе.

Все это показывает, что АПМ может быть эффективна для структурно-типологического изучения разных языков или их отдельных фрагментов. Возможности построения интерпретаций основных терминов модели для конкретных языков очень широки в количественном и качественном отношениях. Один R-символ модели в различных языках может быть сопоставлен с разным количеством грамматических объектов. Например: R₁R₂O в русском языке сопоставляется с пятью грамматическими объектами: дат., вин., тв., и предл. падежами и отыменными наречиями[195]; а в английском языке — только с двумя (общим пад. сущ. и отыменным наречием).

Качественные особенности интерпретации обусловлены не только грамматическими объектами, которые можно сопоставить с R-символами, но и тем, как интерпретируются R-формулы целиком (структуры фраз). Например, идеальная трансформация номинализации расщепляется по-разному в русском и английском языках:

Он пришел домой	→		Его приход домой
He came home		{	His coming home.
He came home		{	His home coming.
Он работает в бюро			Он работник бюро.
He works in the bureau		{	He is a worker of the bureau.
He works in the bureau		{	He is a bureau worker.

АПМ может быть принята в качестве эталона для планомерного типологического изучения трансформаций путем их дедуктивной семантизации.

Абстрактное исчисление трансформаций ведет исследователя за собой и указывает факты, которые до того могли

283

быть не замеченными эвристическая сила модели обнаруживается в открытии неожиданных связей между синтаксическими конструкциями. Ср.:

Звезды светят ночью. → Ночь светится звездами.

Утро веет прохладой. → Прохлада веет утром[196].

Подлежащее и послеглагольный член в этих примерах меняются местами.

Кроме того, исчисление трансформаций устанавливает иерархию конструкций. Трансформации располагаются ярусами, в результате чего выделяют трансформы первой степени, второй и т. д. Например, применение правил порождения трансформаций к предложения Звезды светят ночью дает следующие слои трансформов:

1-я ступень:	Ночной свет звезд.
	Ночь светится звездами.
	Ночь, светлая от звезд.
	Ночь, освещенная звездами.
2-я ступень:	Ночь была светлой от звезд
	Звезды — это свет в ночи
	Ночь высвечена звездами.
	Звезды — ночной свет.

Такое упорядочение трансформов приводит к более полному описанию алгебры трансформаций, о которой писал З. Хэррис.

Одним из практически интересных приложений АПМ является моделирование словообразования в терминах реляторного языка. Производящее слово рассматривается как аргумент, производное как значение функции; а словообразовательный формант как функция, связывающая производное и производящее. Слово, например, забарабанил, описывается формулой R₁R₁R₂O, поскольку оно порождается за три такта: барабан — барабанить — забарабанить. Такое описание приводит к иерархическому упорядочению все словообразовательных средств языка*.

АПМ имеет выход также в новые области прикладной лингвистики, в частности, в информатику. В реляторном языке переменные O, O¹, O², … можно заменить лексемами языка определенной предметной области, на-

284

пример, сельского хозяйства. Грамматическим компонентом для такого «словаря» будет аппликативная грамматика. Тогда можно построить гибридный язык, состоящий из аппликативной грамматики и аморфных лексических основ. Такой язык не имеет ни склонений, ни спряжений, ни флексий, он обладает максимальной лексической простотой. Вместе с тем он способен вместить в себя всю лексическую информацию. Гибридные языки могут быть удобны при построении информационных языков и систем.

Помимо собственно лингвистических приложений, АПМ, как и другие порождающие грамматики, может быть интересной для психологии мышления. Психологи придают большое значение изучению аналогий между структурой поведения и мышления и структурой языка. Существенная черта языка и всего человеческого поведения — это иерархическая организация его элементов.

Шаумян утверждает, что аппликативная грамматика моделирует два существенных закона структуры мышления. Первый из них можно назвать законом переключения. Он формулируется так: форму понятийного аппарата мышления могут трансформироваться друг в друга по переключательной схеме порождения таким образом, что всякий объект действительности может отображаться несколькими эквивалентными друг другу формами.

Этот закон воплощается в переключательной схеме порождения, представляющей жизненный нерв АПМ. Действие ее обеспечивается разнообразной аппликацией реляторов, выступающих во всех четырех генераторах в самых различных комбинациях.

Второй закон можно назвать законом таков. Он формулируется так: формы понятийного аппарата мышления представляют собой иерархическую систему, которая порождается из элементарных форм путем последовательных тактов трансформаций одних форм в другие.

Возьмем, например, такой класс слов, как существительные. Он не является однородным. С одной стороны, в него входят стол, дом, река, — это формы, порождаемые на первом такте работы генератора слов. С другой стороны, имеются белизна, пение, противоречивые по составу морфем: формообразовательные аффиксы у них указывают на класс существительных, а корневые морфемы принадлежат к классу прилагательных и глаголов. Это синкретические слова, которые порождаются на втором такте работы генератора слов.

285

Приведенные факты сами по себе не новы, однако из эмпирической констатации этих явлений до сих пор не было получено существенных следствий, которые были бы организованы в формальную систему в АПМ оба названные закона составляют самую сердцевину действия ее механизма.

§ 5. Проблема функционального моделирования языка

В этом параграфе высказываются самые предварительные соображения о путях построения функциональных моделей языка. Выше были рассмотрены два класса формальных грамматик, опирающиеся на разные общие теории языка — это алгебраические грамматики Н. Хомского и аппликативные грамматики С. К. Шаумяна. Основные принципы теории языка у Хомского отличаются формальной простотой и в связи с этим слабой содержательностью[197].

В силу этого его теория пригодна, главным образом, лишь для описания поверхностного синтаксиса естественных языков. Модель структуры языка Шаумяна, напротив, характеризуется сложностью исходных допущений. В связи с этим она имеет значительно большую объяснительность по отношению к конкретным моделям грамматик. Особенно важным для дальнейших поисков в моделировании оказывается способность аппликативной грамматики к охвату порождающими правилами области синонимических явлений естественного языка. Однако тот вариант аппликативной грамматики, который построен на принятой Шаумяном интерпретации абстрактных семионов, вырастает в формальное исчисление чрезвычайной сложности.

В качестве первичных объектов порождения эписемионов принимаются абстрактные аналоги двух типов грамматических категорий — реляционных и нереляционных. В конечном счете аппликативная грамматика моделирует такие языковые универсалии, как слово и предложение. Терминальными[198] продуктами порождения являются фразы, которым приписывается структурная характеристика (в виде иерархической цепи реляторов). Специальное устройство (T-генератор) порождает для каждой фразы поле ее трансформов.

Как можно видеть лингвистические основания теории языка ограничиваются у Шаумяна явлениями грамматического аспекта. Правда очертания его оказываются намного

286

шире традиционных границ морфологии и синтаксиса. С этих позиций открывается возможность перехода к аспекту «семантическому» (неграмматическому), к порождению синонимических выражений.

По своей ориентации АПМ принадлежит к функционально-грамматическим моделям (семантико-синтаксическим). Операция аппликации оказалась эффективной для описания грамматических функций как иерархической системы. Можно говорить, что в этой модели реализована гипотеза о грамматической природе слова и предложения. Включив сложный аппарат формально-логических систем (систем обов), Шаумян смоделировал процесс порождения слов и предложений из глобальных семиотических объектов (реляционного и нереляционного). Таким образом, накопленные доструктурным языкознанием сведения о свойствах слова и предложения в плане выражения были продвинуты на ступень модели (конструктов). Это углубило наши знания о скрытом механизме грамматических реляций.

Вместе с тем лингвистические интерпретации аппликативных грамматик наталкиваются на некоторые существенные затруднения. Складывается такое впечатление, что попытки описать функциональную сторону языковых объектов в терминах реляторного языка приводят к неправдоподобному усложнению правил порождения. Можно думать, что естественный язык обладает каким-то секретом, который снимает избыточность реляторного механизма. Более того, это «секретное устройство», по всей вероятности, лежит в семантическом (неграмматическом) плане языка.

Проблемы функционального, в широком смысле, моделирования языка упираются в семантические теории.

Какие предположения о природе семантических явлений языка заслуживают внимания? В последние 10 лет семантика является бастионом, который усиленно штурмуют специалисты всех наук, затрагивающих в той или иной мере изучение мышления. Интересные работы ведут логики, математики, психологи, лингвисты, кибернетики и физиологи. Нельзя еще сказать, что лингвистика удовлетворительно очертила границы того, что принято называть семантикой. Поиски в этом направлении идут скорее по линии отрицательных определений.

Так, не выдержал проверки временем подход к «значени-

287

ям» через проекцию языка на «предметную действительность». Такой подход имеет устойчивые корни в традициях «здравого смысла», определяющих языковое поведение человека. Поэтому преодоление его дается с большим трудом даже представителям новых методов. То и дело знакомясь с «новейшими» семантическими концепциями, приходится отмечать уступки предметному истолкованию «значений». Выполнение программы, провозглашенной Соссюром и Ельмслевом — описание языковой системы в самой себе — остается на повестке дня.

Потенции классической формальной логики в истолковании функциональных свойств языка по существу исчерпываются синтаксической теорией членов предложения и частей речи. Современная математическая логика сделала огромный скачок в этом направлении. Она открывает лингвистике возможности моделирования синтаксической и категориальной структуры предложения. Однако нельзя с уверенностью говорить, что и дальше, при продвижении в «несинтаксическую» семантику, лидерство будет принадлежать алгебре логики.

Есть основания думать, что перспективные исследования семантики возникают на пересечении некоторых данных психологии речи и неотрадиционной[199] содержательной логики (см. выше о работах В. Н. Мороза). Научные результаты в этих направлениях, по-видимому, приведут к более отчетливому разграничению двух сторон семантики в соответствии с основной дихотомией объекта лингвистики: языка и речи[200].

Коммуникативное содержание текста и его единиц входит в семантику речи. Прагматический смысл связного текста обладает логической структурой. При его анализе необходимо сотрудничество лингвиста с содержательной логикой. Именно эта сторона семантики является наблюдаемым фактом, может изучаться экспериментально и является единственной реальностью для говорящих.

Вторая сторона семантики — экспликативная — принадлежит языку и обусловливает его порождающие свойства. Эта семантика составляет предмет изучения структурной семантики. Здесь приходится вести поиск в области явлений недоступных прямому наблюдению. Анализ проводится на сублогической ступени речевой деятельности. Большой эффект поэтому может дать содружество лингвиста с психологией.

285

Как протекают процессы на дословесном этапе формирования текста? С чего начинается семантическое порождение фразы? Каковы экспликативные потенции естественного языка?

Сама постановка таких вопросов свидетельствует о необходимости обращения к умозрительным методам структурного анализа, мысленного эксперимента, моделирования. Построение функционально-семантических моделей языка должно опираться на лингвистические гипотезы, объясняющие такие кардинальные явления течи как полисемия и омонимия, синонимия всех видов*.

Наилучшие возможности для описания этих объектов представляют порождающие модели. Таким образом, экспликативная семантика языка должна быть представлена как научная теория, объясняющая явления коммуникативной семантики: синонимию, полисемию и омонимию. Естественно полагать, что сам естественный[201] язык онтологически есть строго формальная система с оптимальной порождающей мощностью. Поэтому задачи лингвиста в том и состоят, чтобы проникнуть во внутренний механизм системы. При этом аналогии с другими формальными системами могут оказаться весьма грубыми.

При такой перспективе структурная лингвистика получает возможность заимствовать все ценное, что было накоплено языкознанием за предшествующие столетия. Выдвижение общих принципов теории языка не может быть плодом одного ученого или зависеть от случайных догадок и фантазии гения: это дело всей истории науки о языке, а вместе с ней логики и психологии. Неудивительно поэтому, что мы являемся свидетелями наведения мостов между алгебраической лингвистикой и философией языка В фон

289

Гумбольдта*. Новый прилив интереса наблюдается к семантическим идеям таких крупнейших лингвистов, как А. А. Потебня, А. М. Пешковский и др.

В целом эволюция лингвистического знания идет от выдвижения общих принципов и теорий, которые не являются в строгом смысле научными, построению формализованных теорий, на базе которых строятся функциональные модели языка. В доструктурной лингвистике можно наблюдать только гениальные предвидения теорий языка, которые в последующие века оставались не до конца осмысленными, подвергались упрощению, искажению, а иногда «забывались» настолько, что требовалось второе открытие тех же принципов.

В XX в. некоторые фундаментальные гипотезы языковой структуры развиваются в строгие формальные системы и получают единообразное и простое представление. Благодаря этому они становятся достоянием широких кругов специалистов, что обеспечивает применение их для прикладных задач. Только при этом условии теория становится на службу практике, от которой наука всегда получает стимулы для дальнейшего развития[202]. Формально-логическое моделирование есть дедуктивное выведение следствий из общих принципов теории языка. Отсюда ясно, что общие теории языка, если они не рассматриваются как ведь в себе, не могут стоять в стороне от моделирования языковых процессов. С другой стороны, также очевидно, что назначение формальных моделей вовсе не сводится к выдвижению общих принципов теории языка. Современный специалист по структурной лингвистике должен владеть математико-логическими методами, но он должен также обеими ногами стоять на эмпирической почве, которая только и оправдывает самостоятельное существование науки о языке.

Будущее должно решить проблемы лингвистической семантики в пользу логико-синтаксической ее интерпретации («описать семантику через синтаксис») или лингво-психологической («от семантики к логическому синтаксису»). Построение функциональных моделей языка на базе этих противоположных принципов входит в ближайшие перспективы структурной лингвистики.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

§ 1. Структурная лингвистика и классификационное языкознание

К середине XX в. структурная лингвистика становится наиболее заметной тенденцией в теоретическом языкознании. Длительное время представление о ней связывалось с тремя исторически сложившимися школами: пражской, копенгагенской и американской. В настоящее время эти направления в значительной мере исчерпали свои потенции, перестали существовать как организационные объединения. На фоне дальнейшего развития теории и новых практических приложений языка становятся очевидными ограниченности каждой из школ.

Наряду с узким пониманием структурной лингвистики в трех ее разновидностях, успешно развивавшихся в период между двумы мировыми войнами, складывается широкое представление о ней как особом разделе языкознания. С. К. Шаумян предлагает трактовку структурной лингвистики как отрасли кибернетики, имеющей своим предметом изучение естественных языков с точки зрения их преобразования в абстрактные коды, служащие формальными моделями естественных языков. По его мнению, для успешного моделирования лингвистика нуждается в тесном контакте с теорией множеств, топологией, теорией алгоритмов и другими математическими дисциплинами. Структурная лингвистика как теория моделей языка занимает центральное положение в теоретическом языкознании, являясь ядром в иерархическом комплексе других лингвистических дисциплин. От структурной лингвистики осуществляется переход к остальным разделам языкознания, она помогает правильно организовать изучение всех аспектов языка, в том числе

291

и социальных его сторон. Центральной проблемой структурной лингвистики, по Шаумяну, является построение «динамических», функциональных моделей языка, в отличие от статических описаний классификационной лингвистики.

Определение структурной лингвистики со стороны ее конечных целей — возможностей моделирования языка и языковых процессов — подчеркивает одну грань, сближающую ее с математикой, другие ее грани, которыми она связана с классификационным языкознанием, при этом выступают нечетко.

Думается, что предмет структурной лингвистики нельзя ограничивать теорией моделей языка, он должен быть обрисован не только в верхнем, но и в нижнем пределе. Лингвистические модели есть лишь один из видов описания языка, правда, наиболее совершенный в смысле формализации. Кроме того, известны и другие виды описаний, которые нельзя исключить из ведения структурной лингвистики. Классификационные (таксономические) описания представляют собой системы первоэлементов конкретного языка, от выбора которых зависит и характер функциональной модели: модель оперирует либо с морфемами, либо со словоформами, либо с фразами, либо с семами. Описания речевых единиц по степени формализации могут быть при этом различными. В одних случаях в анализе текста используются элементы операционных правил, в других — не используются, а даются только перечни терминов, форм и т. д. С собственно языковедческой точки зрения таксономические описания имеют основное значение. Для решения всех прикладных задач, как гуманитарных, так и технических, практический интерес представляют именно таксономические описания (составление словарей и грамматик разного вида). Абстрактные модели служат лишь средством углубления знаний о таксономии, обеспечивая возможность дальнейших поисков и экспериментов в этом направлении. Лингвистическая интерпретация формальных моделей остается делом лингвиста.

Если дополнить определение Шаумяна, уточнив собственно лингвистический аспект структурной лингвистики, то предметом ее будет типология описаний языка и методы получения разных описаний по данным речи.

В связи с уточнением предмета структурной лингвисти-

292

ки необходимо затронуть вопрос о «традиционном» языкознании и «новых методах» лингвистики. Следует ли противопоставлять структурную лингвистику «традиционному» языкознанию? Существует ли между ними принципиальное различие?

Эти вопросы остаются дискуссионными, хотя острота полемики вокруг них явно слабеет. Можно заметить, что по мере формирования единства взглядов самих структуралистов, по мере развития структурных теорий языка, меняются и оценки ее связей с «традиционным» языкознанием.

В 30-е и 40-е гг. структуралисты выступали с резкими меморандумами против сложившихся традиций в языкознании. Именно тогда появилось мнение, будто новая лингвистика отрицает классическую. В главе I было показано, какие обстоятельства вызвали кризис лингвистических методов и методологии. Разрастание объекта языкознания, многоаспектность изучения разных языков делали невозможной дальнейшую лингвистическую работу при отсутствии единого научного подхода к языку. Структурная лингвистика представляет собой определенный этап в развитии теории языка, открывающий единую платформу для изучения всех языковых явлений с позиций структурных взаимоотношений. Изучение структуры языка требует введения, помимо описательных приемов, умозрительных, дедуктивных,логических методов, ибо ей приходится иметь дело с прямо ненаблюдаемыми фактами и процессами. Именно в этом отношении структурная лингвистика противопоставляется доструктурной, которая по преимуществу ограничивалась классификацией наблюдаемых фактов. Переход к логическому упорядочению представлений о системе языка исторически оказался возможным только после достижения описательным языкознанием значительной полноты фактического материала. Такое взаимоотношение между эмпирической базой науки и ее теоретической надстройкой сохраняется, на наш взгляд, и в дальнейшем, так как они взаимно обусловливают друг друга и не могут существовать раздельно. Очевидно, «отрицание» классического языкознания носит диалектический характер и приводит к дальнейшему развитию в области теории и методов исследования языка.

Можно указать еще несколько исторических недоразумений в отношении структурной лингвистики. В 50-е г., когда широкую популярность приобретает американская дескриптивная лингвистика, укореняется мнение о том, что: а) структурная лингвистика раз-

293

вивает формальный подход к языку, изучает только план выражения, в отличие от традиционной, которая занимается содержательным изучением; б) структурная лингвистика описывает лишь речевой материал, но не процессы понимания и говорения; в) структурная лингвистика изучает только синтагматику, отношения между единицами речи в линейной последовательности; г) цель структурной лингвистики — разработать формальные методы анализа текстов; д) структурная лингвистика ограничивается изучением современного состояния языка.

Подобные оценки являются следствием абсолютизации отдельных принципов, которые провозглашала дескриптивная лингвистика в период своей полемики с традиционным языкознанием. Так, под влиянием работ Л. Блумфилда в Америке распространилось противопоставление «механицизма» ментализму; увлечению смысловыми характеристиками дососсюровского языкознания противопоставляли новый антименталистский подход к языку, который опирался на физические признаки текстовых форм. Последователи Л. Блумфилда утверждали, что им удалось построить более формальные, точные описания явлений языка. Последующие технические приложения лингвистики подтвердили справедливость этого утверждения: именно дистрибутивный анализ, наряду с другими формальными приемами описания, давал более удовлетворительные с точки зрения машинных требований описания языка.

Однако из этого факта нельзя делать вывод, будто структурные методы, в противоположность неструктурным, обладают абсолютной точностью и строгостью. Такое упрощение искажает существо нового направления. Выше было показано, что формальные процедуры анализа могут сочетаться с неформальными, с интуитивными допущениями и предположениями.

Что касается пунктов б), в), г) и д), то они действительно отражают лозунги дескриптивизма. Однако в действительности оказалось, что результаты исследования языка дистрибутивными методами переросли намеченную программу и дали основание для преодоления выдвинутых вначале ограничений. В настоящее время на базе описания синтаксиса, например, развиваются модели порождения фразы (ср. гипотезу В. Ингве). В результате описания данных речи наука пришла к трансформационному анализу, который является эффективным средством проникновения в семантику высказываний и т. д. Сами дескриптивисты пытались ограничить себя анализом линейных отношений в тексте, однако понятие дистрибуции уже включает в себя парадигматическую характеристику лингвистических элементов. Появление работ Н. Хомского по моделям грамматик позволило осознать, что дескриптивисты заблуждались, когда ставили перед собой задачу изложить формальные методы выведения грамматики из речевого материала. Однако усилия, предпринятые в этом направлении, сохраняют свою ценность и сегодня, они применяются при дешифровке неизвестных языков. И наконец, дескриптивисты действительно ограничили задачи описанием языка в определенном временном срезе, что значительно упрощало получение законченной системы формальных правил анализа. При этом они рассчитывали, что полученные результаты могут быть использованы и при историческом описании языка. Сейчас уже выполнено немало конкретных исследований исторического характера, в которых лингвисты с успехом обращаются к понятиям и методам дистрибутивного анализа.

294

К сказанному следует добавить, что ныне структурная лингвистика уже ушла вперед от позиций дескриптивизма. Новые достижения в области трансформационного анализа, моделирования грамматик, порождающих моделей, распространяемых на сферу семантики, убедительно показывают, что недостатки отдельных направлений структурализма невозможно приписывать в целом структурной лингвистике.

Из всех противопоставлений традиционному языкознанию существенным остается только одно: структурная лингвистика принимает все достижения предшествующего языкознания в качестве эмпирической базы, необходимой и обязательной для анализа структуры языка, который носит гипотетический характер и требует других методов исследования. Никакого разрыва, противоречия или отрицания не может быть между описательным языкознанием и структурной лингвистикой, они взаимно дополняют друг друга. Не случайно все чаще каждому ученому приходится работать то как «традиционному», то как структурному лингвисту[203].

Если отвести все случайные и односторонние оценки структурной лингвистики, то окажется, что к 70-м гг. наметилась дальнейшая дифференциация отделов науки о языке. Особенно важным является обособление прикладной лингвистики со всем многообразием ее частных задач — гуманитарных и технических. В свете этого многие проблемы «традиционной» лингвистики перемещаются из «теоретической области в прикладную, ср., например, лексикографию, составление разных грамматик для отдельных назначений. Лингвистические описания, выполненные на эмпирическом уровне, близком к сфере непосредственного опыта, обслуживают цели практической коммуникации. Упорядочение и классификация текстов, речевых единиц (слов, предложений) составляют важнейшую часть лингвистической работы. За ней всегда остается право первого шага в исследовании языка. Следующий этап связан с углублением в теорию лингвистических описаний. В начале нашего века характерным было слияние этих ступеней исследования друг с другом, собственно описательные процедуры и теоретические концепции языка не отграничивались в достаточной мере друг от друга. Заслуга структурной лингвистики в том и состоит, что она гипостазирует[204] теоретический аспект, объявляя его принципиальную самостоятельность по отношению к классификационным задачам. Разные теории структуры обеспечивают получение различных классификаций материала. Вследствие этого описание текста методически рассматривается с двух сторон: как начальный этап изучения языка и как конечный продукт определенной теории.

295

в связи со сказанным противопоставление структурной лингвистики «традиционному» языкознанию теряет всякий смысл. Существенным оказывается противопоставление, с одной стороны, структурной и доструктурной (неструктурной) лингвистики с учетом слияния задач описательного и теоретического характера в языкознании предшествующего периода. С другой стороны, в рамках лингвистики второй половины XX в. принципиальным становится разграничение теоретического и описательного разделов. Изучение типологии лингвистических описаний становится предметом самостоятельного отдела, который сохраняет название «структурной лингвистики». Существенно новым является при этом преодоление ограниченностей «классических школ» структурализма и обращение к методам моделирования. Таким образом, происходит глубокая перестройка методологических оснований науки. Условно можно говорить о расчленении всей области языкознания на два отдела: лингвистика (таксономия) и металингвистика (теория и методы таксономий). Оба раздела взаимно дополняют друг друга и не могут развиваться изолированно. Каждый из них имеет свой круг задач и существенно отличается методами. Структурная лингвистика (металингвистика) развивает логико-математическое моделирование, машинные эксперименты.

Здесь уместно сказать несколько слов о самой новейшей оппозиции структурной лингвистике, которая провозглашает «мирное сосуществование» нового и старого. Выдвигается тезис об отсутствии принципиальных отличий структурной лингвистики от неструктурной. Такая позиция имеет в действительности объективистский характер, сдерживает развитие теории и отодвигает решение важных прикладных задач. Вызывает удивление тот факт, что до сих пор еще появляются книги, в которых имеет место некомпетентное рассмотрение вопросов структурной лингвистики*[205]. В этих условиях обсуждение эмпирических оснований структурной лингвистики, а также ее методов, формальных и экспериментальных, является весьма актуальным.

296

Электронная вычислительная техника, как было показано выше, представляет собой наиболее революционизирующее достижение нашего века. Она оказывает воздействие на прогресс науки в целом и языкознания в частности. Наряду с новыми прикладными задачами, техническую базу для которых создают ЭВМ, счетные устройства проникают в саму лингвистическую деятельность, становятся подсобными средствами для проведения трудоемких классификационных операций, поддающихся механизации. Какие машины чаще применяются в лингвистике в настоящее время? Какие аспекты лингвистической работы можно поручить автоматическим устройствам? Каковы возможности машинизации и границы «машинной» лингвистики?

В настоящее время наметилось несколько направлений в использовании вычислительной техники для лингвистической работы. Первое и наиболее доступное — применение машин для инвентаризации текстового материала и статистических анализов его. Второе — требующее большой предварительной исследовательской работы — проведение машинных экспериментов с грамматиками.

Механизация и автоматизация при составлении словарей

Инвентаризация слов в текстовых источниках является необходимым шагом в любой лексикографической работе. Прежде чем анализировать значения слов, необходимо получить перечень всех различных словарных единиц с указанием их употреблений в определенном тексте.

Работа над словником к длинному тексту занимает много времени, утомительна в силу механических процедур. Вычислительные машины освобождают ученого от этой черновой и неблагодарной работы.

САМ и ЭВМ применяются для составления различных словников (их называют иногда словарями): частотных словников, которые указывают частоту употребления слова в текстах; конкордансов, представляющих собой перечень всех фраз, в которых слово зафиксировано в тексте; обратных словарей дающих перечень слов, упорядоченных по алфавиту не от начала, слева направо, как в обычных словарях, а от конца, справа налево; словарей рифм к поэтическим текстам и др. в будущем вычислительные машины найдут широкое применение в подсобной лексикографии. Так, проводятся опыты по использованию их для целей редактирования толкового словаря, что является весьма ответственной процедурой,

297

поскольку требует единообразных правил в описании значений сотен тысяч слов. Машины можно эффективно использовать для составления словарей-перевертышей, которые получают из двуязычных словарей путем перевертывания единиц входного и выходного языка. Например, из исландско-русского словаря можно сделать русско-исландский словарь и т. п. Во Франции составляется тезаурус всех словарей французского языка, который позволит собрать сведения об упоминании и толковании отдельного слова во всех словарях и справочниках, когда-либо изданных на французском языке. Ценность такой инвентаризации исторических словарей не только в полноте сбора сведений об отдельном слове, но также и в возможности получать любые справки из такого механизированного тезауруса по любому частному вопросу, который может заинтересовать лингвиста. Операции отбора информации и ее размножения в любом числе экземпляров выполняются автоматически.

ЭВМ используется в технической лексикографии для гибридизации словарей. С помощью машин легко получить многозначные словари на основе имеющихся двуязычных справочников. Возможно также построить автоматический переход от общих многоязычных технических энциклопедий и словарей к частным словарям по узким специальностям*.

Лингвостатистика, которой приходится иметь дело с обработкой больших массивов текста, в настоящее время не может успешно развиваться без обращения к вычислительной технике. Накопление статистических данных о фонемном составе языка, составление статистических морфемариев, частотных словарей по большим выборкам текста в тысячи и миллионы словоупотреблений успешно выполняется на машинах. Дальнейшая статистическая обработка этих эмпирических данных, построение распределения частот, оценка статистической ошибки и др. — все эти трудоемкие операции с большой точностью могут быть осуществлены с помощью автоматов.

«Машинная лингвистика» такого типа встречается с определенными трудностями. Среди них немало технических затруднений по эксплуатации машин, которые требуют участия инженеров, проектировщиков, специалистов по электронике. Однако имеются и чисто лингвистические проблемы, которые вызывают необходимость дальнейших исследований. Самая большая из них — проблема идентификации единиц при их инвентаризации. По каким правила происходит отождествление слов, грамматических форм?

Попытки кодифицировать для этих целей обычные правила грамматики, хорошо известны каждому из школьного курса, обнаруживает их неполноту, неточность[206]. Если бы удалось формально описать правила идентификации слов, тогда эту процедуру можно было бы передавать машине. Пока же лингвисту приходится «вручную» сводить словоформы в парадигмы (леммы), руководствуясь разными признаками, в том числе и интуитивными. Поиски решения этой практической задачи, несомненно, представляют интерес и для структурной лингвистики, уточняя наши представления о таксономии языка.

298

Машинные эксперименты с грамматиками

Второй круг применения ЭВМ в языкознании связан с машинным экспериментированием в различных разделах лингвистики. Электроника открывает возможности для опробования на текстах, в том числе и новых, не проанализированных заранее, любых описаний языка, грамматик для анализа или синтеза форм, для перевода, сравнительного изучения нескольких языков и т. д. Непременным условием экспериментов такого типа является создание формальных описаний. В период начальных работ по машинному переводу создавались многочисленные алгоритмические модели языка, которые содержали правила-предписания по синтаксическому анализу текста, морфологическому анализу и синтезу форм выходного языка. Опробование этих алгоритмов на ЭВМ показало, что они непригодны для перевода в силу громоздкости, неточности анализа. Именно машинные эксперименты постепенно привели специалистов к трезвому взгляду на ближайшие перспективы автоматизации перевода в целом. Более того, было установлено, что при современном состоянии лингвистики описание структурной организации языка не отвечает требованиям формализации, которая диктуется обращением к ЭВМ. Таким образом, встает задача проведения экспериментов другого типа — экспериментального построения самих описаний языка, грамматик по заданным текстам.

Можно ли поручить машине составление грамматик? Какой должна быть такая грамматика? Эти вопросы относятся к наиболее сложным, требуют предварительного создания моделей деятельности лингвиста, описывающих последовательные операции над текстом. Проблема автоматизации лингвистической работы по характеру трудности сравнима с проблемой автоматизации творчества в других областях науки, например, с проблемой автоматического вывода теорем.

Оба направления в машинном экспериментировании органически связаны с фундаментальными проблемами структурной лингвистики. ЭВМ служат техническим средством для проведения опытов с автоматическими грамматиками. В этом случае машина имитирует поведение говорящих, которые должны были бы анализировать или синтезировать текст по заданным правилам. ЭВМ также создают возможность опробования автоматных моделей реконструкции грамматики по заданному тексту. В этом случае они имитируют исследовательское поведение лингвиста.

Очевидно, задачи такого типа отнюдь не являются прикладными в лингвистике, напротив, они относятся к узловым проблемам теории языка. Можно себе представить, что в перспективе машины помогут лингвистам решить и еще более общую задачу — обучение человеческому языку. Для этого предварительно необходимо создать модели речевой деятельности человека в целом, включая процессы понимания и выражения смысла.

Из сказанного следует, что машинная лингвистика представляет собой использование современных технических средств в различных аспектах лингвистической работы. Более доступным и экономически оправданным на сегодня является применение вычислительной техники

299

для целей инвентаризации языкового материала, статистического анализа и других задач описательной лингвистики. Наиболее важными для равития исследовательской, теоретической работы оказываются машинные эксперименты с грамматиками и моделями построения грамматик. В этом направлении использование ЭВМ определяется уровнем развития структурной лингвистики. Лингвистика получает мощное средство для осуществления моделирования языка, изучения его функциональных сторон.

Несколько слов о терминологических вопросах, о терминах автоматизация, автоматический и машинный. Термин автоматизация появился в лингвистике совсем недавно, начиная с 1963 г. За это время однако значительно расширился набор словосочетаний, в которых употребляют это слова: говорят об автоматизации лексикографии, автоматизации дистрибутивного анализа, автоматизации лингвистических исследований, наконец, автоматизации моделей языка и «лингвистической автоматизации» вообще. Такое резкое разрастание сочетаемости имени существительного происходит на фоне изменения в употреблении двух синонимических прилагательных: автоматический и машинный. Под влиянием прояснения ситуации с машинным переводом происходит сужение сферы употребления машинный. Напротив, его синоним автоматический расширяет область бытования и претендует на вытеснение русского эквивалента. Мы говорим теперь об автоматическом морфологическом и синтаксическом анализе, автоматическом синтезе, автоматической классификации, автоматическом построении правил перевода, автоматической дешифровке и т. д.

Этот чисто языковой процесс конкурирования названий отражает интенсивные изменения в науке, в соотношении соответствующих понятий. При этом правила употребления сходных названий отстают от выработанных уже разграничений в мире понятий. Слишком широкое и неоднозначное употребление слова автоматический становится неудобным, так как приводит к смешению двух различных подходов к применению ЭВМ: а) в целях практической автоматизации трудоемких, механических операций по накоплению и простейшей систематизации текстовых материалов и б) в целях проверки принципиальной осуществимости на машине некоторых функциональных моделей языка. В случае а) мы имеем дело с задачами технической, машинной автоматизации, которые носят производственный

300

характер. В случае б) мы сталкиваемся прежде всего с безмашинной автоматизацией, которая требует построения автоматных моделей языка, «машин на бумаге». Русский язык предлагает средства для различения этих двух аспектов автоматизации: для а) слово машинный, наряду с автоматический, для б) слово автоматный (ср. автоматные грамматики, автоматные модели и т. д.)

§ 3. Структурная и «математическая» лингвистика

В 1955 г. в Гарвардском университете был организован семинар по математической лингвистике. С тех пор это название заняло прочное место в научных публикациях и обсуждениях, получило международное хождение. Однако это не означает, что сложилось общее мнение о самой математической лингвистике как разделе науки, ее границах, предмете и отношении к другим разделам лингвистики и математики.

Общеизвестен факт применения некоторых методов математики в анализе и описании языка. Новые технические приложения лингвистики развивались с самого начала при непосредственном участии математиков. Более того, среди математиков было больше энтузиазма в отношении новых проблем прикладной лингвистики, чем среди многих квалифицированных лингвистов. Иногда математики брали на себя лингвистическую часть работы. В прикладной лингвистике создалось плодотворное сотрудничество математиков с лингвистами. В связи с этим распространилось мнение о практической полезности математической лингвистики наряду со структурной лингвистикой в сфере кибернетических приложений. Достаточно сказать, что без помощи математиков-программистов вообще невозможно проведение экспериментов на ЭВМ. Вследствие этого среди неспециалистов бытует мнение, согласно которому трудно провести границу между математической и структурной лингвистикой*.

301

Рассмотрим подробнее, каковы на сегодня границы «математической» лингвистики. Представляет ли она самостоятельный раздел науки и какой именно? В решении каких проблем наиболее эффективно применяются математические методы?

Введение математического языка в описание оказывается возможным только при формализации самого описания. Что понимается под формализацией описания? Формализованным будет любое научное описание, отвечающее следующим условиям: а) описание является логически последовательным, исключает пропуск существенных звеньев в рассуждениях; б) описание является однозначным, т. е. исключает формулировка, допускающие более одного анализа, истолкования фактов; в) описание изложено в явной (эксплицитной) форме, которая исключает привлечение сведений о фактах со стороны, не входящих в описание в явном виде.

Эти условия предполагают, что «человеческий фактор» исключен из результатов исследования, хотя это не означает, что он может быть, устранен из самого процесса построения описания, из процесса исследования фактов, ибо интуиция, как известно, играет важную роль в научном творчестве.

Понятие формального в лингвистике не является абсолютным возможны различные ступени формализации. Разумно выделять по крайней мере два типа формализации: доматематический, когда используемые понятия в большей степени сохраняют содержатель-

302

ные особенности объекта, и математический, предполагающий использование только абстрактных сущностей, заданных точными определениями. В этом случае связь между абстрактными понятиями и конкретными объектами устанавливается специальной интерпретацией.

«Математическая лингвистика» есть не что иное как математическое моделирование некоторых аспектов языка, т. е. математизация лингвистических описаний. Лингвистика открывает новую область приложений для комбинаторной математики (алгебры, теории алгоритмов и др.). В этой сфере приложений возникает задача выработки теории, средств и методов лингвистических описаний, или метаязыка формальных описаний языка. Применение и реализация этих общих принципов в конкретном анализе фактов языка не входит в задачи математики, а относится к компетенции лингвистики.

Структурная лингвистика имеет дело как с доматематической, так и с математической формализацией описаний языка. Как теоретический раздел языкознания она противопоставляется классификационной лингвистике. Из классификационного анализа отбираются именно те данные, которые существенны для реконструкции структуры[207]. Описание структуры проводится в терминах формализованных моделей языка. В связи с этим структурной лингвистике надлежит изучать общие принципы моделей языка, или теорию таких моделей. В ее поле зрения попадает[208] не только языковой материал, но и метаязык для описания этого материала.

Структурная лингвистика разрабатывает конкретные модели для определенных языков или их фрагментов (словообразование, система падежей, структура предложения); в этом случае приходится использовать метаязыки первой степени абстракции. кроме того, структурная лингвистика разрабатывает и общую теорию моделей языка, отражающую инвариантные свойства структуры разных языков. В решении этого второго круга задач приходится сталкиваться с метаязыками второй степени абстракции, или метаметаязыками. Именно на этом этапе происходит обращение структурной лингвистики к математическим методам. Формализованные теории языка позволяют глубже исследовать общие структурные свойства различных естественных языков.

303

Для выяснения отношений между структурной лингвистикой и «математической», необходимо учитывать тот факт, что некоторые математические модели грамматик получили распространение не только в языкознании, но и в смежных с ним областях: в программировании, теории автоматов, конструировании автоматических устройств. Структурная лингвистика как ветвь языкознания имеет своим предметом различного типа описания структур только естественных языков (ЕЯ). Среди них математические описания занимают важное место. Введение математического аппарата в описание языка предполагает продвижение на самый высокий уровень абстракции. На этой ступени результаты исследования уже переходят за пределы лингвистического знания, обобщаются до такой степени, что получают более широкую значимость для изучения свойств любых «языков», искусственных языков (ИЯ) и других знаковых систем[209]. «Математическая лингвистика» вместе с логикой и математикой включается в круг семиотических дисциплин, призванных изучать природу знаковых систем вообще.

Как видно, с точки зрения соотношения объекта и предмета изучения, «математическая» лингвистика не отделена от структурной, так как у нее нет особого эмпирического объекта[210]. Язык как онтологическая сущность обусловливает развитие единой науки*.

Можно наметить последовательные вехи в познании свойств естественного языка с точки зрения формализации, как это показано на схеме:

	Объект	Предмет	Раздел
I	ЕЯ = {ЕЯ¹, ЕЯ²,… ЕЯ³}	Эмпирический анализ ЕЯ	Классификационная лингвистика
II	Метаязык описаний ЕЯ	(Формализованные) теории структуры ЕЯ	Структурная лингвистика (металингвистика)
III	Метаязык для описания «языка» (метаметаязык) Я = {ЕЯ, ИЯ}	Формальные теории Я (модели)	Структурно-математическая лингвистика

При построении классификационных описаний объектом рассмотрения являются словесно оформленные тексты и образцы устной речи. В этот период задачи лингвистики сводятся к обобщению эмпирических данных. Некоторые классификационные понятия при этом отражают важные структурные характеристики языка. Структурная лингвистика (металингвистика) расширяет круг изучаемых объектов, наряду с данными речи рассматриваются и метаязыки описания.. возникает задача построения теории структуры языка. На следующем этапе в рассмотрение втягиваются различные типы метаязыков (ср. результаты дистрибутивного анализа, трансформационного анализа). В связи с этим выдвигается проблема создания общей теории моделей «языка» (ср. задачи алгебраической лингвистики). На этой ступени познания результаты изучения естественных языков получают общесемиотическую ценность, поскольку удается обнаружить такие свойства языка, которые имеют силу и для других знаковых систем.

В процессе углубления знаний о законах структурной организации языка первостепенное значение имеют формальные методы анализа, в том числе и логико-математические. Модели языка становятся важнейшим средством проникновения в скрытые от прямого наблюдения речемыслительные механизмы. Однако при этом не следует абсолютизировать

305

возможность формализации. Далеко не все стороны и явления естественной человеческой речи допускают описание математическими методами. В языке имеется много таких феноменов, изучение которых не достигло, а, возможно, и в принципе никогда не достигнет уровня формализованных описаний. Математизация и формализация некоторых аспектов живого языка не может исчерпать всего многообразия процессов речевой коммуникации. Один из известных специалистов по кибернетике, ак. А. Колмогоров, подчеркивает, что в теоретических работах по математической лингвистике мало учитывается тот факт, что язык возник значительно раньше формально-логического мышления. По его мнению, одно из самых интересных исследований для теоретической науки есть исследование процесса образования слов как второй сигнальной системы. Первоначально, при полном еще отсутствии понятий, слова выступают в роли сигналов, вызывающих определенную реакцию, являясь непосредственными обозначениями представлений и образов. Комбинирование слов, которые ведут за собой другие слова, есть попытка непосредственно зафиксировать проходящий перед нашим созданием поток образов[211]. Проследить этот механизм выкристаллизовывания слов как сигналов, несущих в себе комплекс образов, и создания на этой базе ранней логики — крайне благодарная область исследования*.

При современном уровне развития языкознания изучение функциональных характеристик слова и других единиц речи во многом остается в пределах интуиции и полуформальных, формально-семантических определений. Поэтому совершенно неосновательны опасения[212], высказанные некоторыми «традиционными» лингвистами, будто обращение к математике наносит угрозу[213] самостоятельности лингвистической науки[214]. Для теории языка введение математического аппарата следует расценивать как достижение определенной высоты, с которой открываются более широкие горизонты, позволяющие уточнить постановку общих задач исследования языкового материала.

«Математическую лингвистику» принято расчленять на два отдела: комбинаторная лингвистика и количествен-

306

ная (квантитативная). О комбинаторной лингвистике, в частности, алгебраической, говорилось выше (см. также главу третью[215]). Остановимся кратко на применении количественных методов в лингвистике, на вопросах лингвостатистики.

В отличие от нечисловой математической лингвистики, которая может включаться в круг математических дисциплин, лингвостатистика в ее современном виде, безусловно, является отраслью языкознания.

Применение количественных подсчетов отдельных языковых элементов не представляет собой новых методов. Можно указать, что описательное языкознание, подобно другим наукам, с самого начала включало в себя элементы стихийной статистики. Обобщение и типизация явлений грамматики и лексики различных языков опирается на присущие человеческому мышлению способности отделять частое от редкого. Арифметические и процентные подсчеты появились в языкознании с эпохи античности, еще в период, когда оно входило в состав филологии. Прототипы современных частотных словарей были составлены текстологами, которые в указателях к текстам отмечали частоту появлений слова. Некоторые вопросы текстологии, поиски древнейших списков религиозных текстов, например, решались с использованием данных о частотах форм и слов.

В XIX в. интерес к статистике языка значительно расширяется. С одной стороны, этому способствуют некоторые прикладные задачи — усовершенствование стенографии, дешифровка неизвестных письменностей и др. С другой стороны, параллельно движению языковедов к статистике, намечается обращение математиков к языковому материалу. В этот период большие успехи появляются в развитии математической статистики и теории вероятностей[216]. Язык для математиков представлял интерес как новый объект приложения методов и математических закономерностей.

В XX в. область лингвистических приложений расширяется за счет технических задач телефонии, теории связи и задач кодирования словесной информации для передачи в различных коммуникативных системах[217]. Для решения этих, а также многих других задач «машинной лингвистики» статистические и вероятностные методы оказываются весьма полезными. Таким образом, лингвостатистика была втянута в бурный поток новых направлений в языкознании, наряду со структурной и комбинаторно-математической лингвистикой. По линии обратной связи, от новейших к традиционным приложениям, расширяется интерес к лингвостатистике со стороны методики преподавания языка, лексикографии и других разделов языкознания. В настоящее время статистические методы применяются в фонетики и фонологии (фоностатистика), в лексикологии, где особенно интенсивно составляются частотные словари различных типов и по разным языкам (лексикостатистика), в грамматике и синтаксисе, в семантике, в диахронических исследованиях языков, в типологии, стилистике.

В связи с тем, что статистические методы обнаруживают универсальность применения практически в любой

307

отрасли языкознания, возникает вопрос, можно ли рассматривать лингвостатистику как самостоятельную ветвь науки. По этому поводу высказываются прямо противоположные мнения. Наиболее объективной представляется точка зрения английского математика Густава Хердана*.

Он расчленяет лингвостатистику на две части: описательную и квантитативную[218] в собственном смысле. Дескриптивная статистика описывает тексты в терминах числовых характеристик различных лингвистических единиц и форм: букв, фонем, слов, словоформ, синтаксических конструкций. Количественный обзор текстов можно сравнить с мелкомасштабной карой языка. Нет четкой границы между качественными и количественными методами анализа языка, скорее имеется только переход от одного к другому, подобно переходу от карты с большим масштабом к карте с малым масштабом. Таким образом, описательная статистика входит в обычную качественную, или квалитативную лингвистику.

Лингвостатистику собственно квантитативную Г. Хердан понимает как самостоятельную ветвь языкознания и статистики, со своим предметом изучения. Эту новую дисциплину можно рассматривать как структурную лингвистику, поднятую до уровня квантитативной науки или квантитативной философии. Предметом ее изучения является количественный аспект языка как системы кодирования. Такая лингвостатистика представляет собой квантитативную версию соссюровской концепции языка и речи. Она не исчерпывается данными описательной статистики, более того, проверки статистической значимости не составляют для нее основного интереса. Главная ее задача состоит в определении той степени, до которой говорящий связан с законами языкового кода и до которой он свободен от условий этого кода, может проявлять своеобразие. Г. Хердан развил статистическую теорию языка как выбора и случайности, которая сближается со статистической теорией информации, созданной К. Шенноном, и стати-

308

стической теорией случайного выбора. Эта статистическая концепция опирается на три известные в математике раздела, или три вида методов: а) теорию случайных процессов, б) комбинаторную математику, в) статистическую физику, которая описывает движение атомных и субатомных частиц.

Теорию языка как выбора и случайности можно рассматривать в плане перспектив дальнейшего развития лингвостатистики. Она нуждается в экспериментальных проверках и уточнении ряда неясных положений. Однако хотя бы предварительное упоминание о ней кажется важным в связи с рассмотрением отношения статистической лингвистики к другим математическим методам и к структурной лингвистике.

Все изложенное выше позволяет нарисовать картину соотношений между разными отделами современного языкознания. Лингвистика XX в. развивается по пути логико-эмпирических наук. Более отчетливые грани отделяют теперь прикладную лингвистику от «неприкладной», исследовательской ее части. Область исследований в свою очередь дифференцируется в зависимости от решения классификационных задач и задач моделирования отдельных аспектов языка и языковой деятельности. Уровню чувственного наблюдения, наглядно словесных объектов противопоставляется уровень анализа текста в терминах логических схем и формальных теорий. Результаты наблюдений и общие принципы теории языка формулируются не одним и тем же языком. Обращение к формализованным метаязыкам описания речевых данных дает возможность устранить некоторые неоднозначности в их истолковании, предложить логические объяснения ряду трудных, «вечных» и запутанных вопросов лингвистики.

Структурная лингвистика в настоящее время представляет собой наиболее мощную ветвь общего языкознания. Концепция уровней структурной организации языка занимает центральное место в исследовательских задачах. Различение трех аспектов языковой деятельности — системы языка, механизмов ее функционирования и речевых единиц как продуктов языковой деятельности — становится фундаментом для дальнейших поисков и создания более адекватных теорий языка. В решении этих задач структурная лингвистика применяет гипотетико-дедуктивные методы, с одной стороны, и дистрибутивные и транс-

309

формационные приемы анализа данных речи, — с другой стороны. Наиболее совершенными по форме описаниями языка и отдельных его подсистем являются порождающие модели. Подготовительные материалы для таких моделей дают классификационные описания, в особенности дистрибутивный и трансформационный анализ. Практические цели структурной лингвистики состоят в эффективном решении прикладных задач, среди которых гуманитарные и технические приложения занимают важное место. Потребности автоматизации систем переработки текстовой информации вырастают в центральную проблему эпохи. Приближение к решению этой проблемы во многом будет зависеть от дальнейшего развития теоретического языкознания.

РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА

Ф. де Соссюр. Курс общей лингвистики. Соцэкгиз, М., 1933.

Н. С. Трубецкой. Основы фонологии. М., 1950. Пражский лингвистический кружок. М., 1967.

Л. Ельмслев. Пролегомены к теории языка. В: Новое в лингвистике, вып. I, М., 1960.

Л. Блумфилд. Язык. М., 1968[219].

З. С. Хэррис. Совместная встречаемость и трансформация в языковой структуре. В: Новое в лингвистике, вып. II, м., 1962.

Н. Хомский. Синтаксические структуры. В: Новое в лингвистике, вып. II, М., 1962.

С. К. Шаумян. Структурная лингвистика. М., 1965.

В. А. Звегинцев. История языкознания XIX—XX веков в очерках и извлечениях. Часть I и II. Изд. третье. М., 1964.

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

Автомат. А. как порождающее устройство, см. порождающие грамматики.

Автоматизация. А. в лингвистике, стр. 297—301; а. ввода и вывода в ЭВМ, см. структурная лингвистика, структурная лингвистика и ее приложения.

Акт речи. А. р. и высказывание, см. дистрибутивный анализ, основные понятия.

Алгебраическая лингвистика. Предмет и основные понятия, стр. 264—274; а. л. И моделирование, см. грамматика, формальные грамматики.

Аллофоны и алломорфы. А. и а. в дистрибутивной классификации, см. дистрибутивный анализ, д. а. в фонологии, д. а. в морфологии; виды аломорфов[220], стр. 189—191.

Анализ. Принципы анализа в глоссематике, см. глоссематика, основные понятия и термины; дистрибутивный а., см. дистрибутивный анализ; трансформационный а., см. трансформационный анализ.

Аппликативная порождающая модель. Основные особенности, стр. 276—279; структура, стр. 279—282; приложения, стр. 282—286.

Аспекты языка. Три а. языковой деятельности, см. язык, язык как объект лингвистики; алгебраический а., см. алгебраическая лингвистика; предмет и основные понятия; статический и динамический а., см. лингвистика, классификационная лингвистика; см. непосредственно составляющей, анализ; см. трансформационный анализ, перспективы; функциональный а., см. лингвистика, Пражская школа; см. модель. Проблемы функционального моделирования.

Ассоциативные отношения. А. и синтагматические отношения, стр. 72—77.

Варианты. В. фонемы. См. фонология, фонология Н. С. Трубецкого; в. и инварианты в двух планах языка, см. глоссематика, основные понятия и термины; в. и дистрибутивная классификация, см. дистрибутивный анализ, основные понятия. См. дистрибутивный анализ в фонологии, дистрибутивный анализ в морфологии.

Высказывание. В. как объект анализа, см. дистрибутивный анализ, основные понятия. Генератор (порождающее устройство). Абстрактрый г., г. слов, г. фраз, г. трансформационных полей, см. аппликативная порождающая модель, структура.

312

Глоссематика. Исходные логические постулаты, стр. 117—120; язык как предмет г., стр. 120—122; основные понятия и термины, стр. 122—124; предмет г., стр. 120; учение о знаках и фигурах, стр. 124—132.

Грамматика. Ядро г., см. ядро, ядро грамматики в трансформационном анализе; формальные г., см. алгебраическая лингвистика; «машинные» г., см. средства автоматизации в лингвистике, стр. 297—301.

Дерево. Д. непосредственно составляющих, см. непосредственно составляющие. Анализ по НС.

Дескриптивная лингвистика. Предмет. Стр. 145—153; методы, см. дистрибутивный анализ.

Детерминация. См. глоссематика, типы зависимостей.

Диахрония. Д. и синхрония, см. лингвистика, синхроническая и диахроническая лингвистика; трактовка синхронии и д. в пражской лингвистике, стр. 84—85.

Дистинктивные (различительные) признаки. См. дифференциальные элементы.

Дистрибутивный анализ. Основные понятия, стр. 159—165; типы дистрибутивных отношений, стр. 166—169; д. а. в фонологии, стр. 176—181; д. а. в морфологии, стр. 181—192; д. а. классов морфем, стр. 192—206; д. а. цепочек классов морфем, стр. 206—218; общие результаты, стр. 220—224.

Дистрибуция (распределение). См. дистрибутивный анализ, основные понятия.

Дифференциальные элементы (признаки). См. знак, принципы функционирования; д. п. Фонемы, стр. 103—104; грамматические д. п., см. оппозиции, грамматически е оппозиции.

Зависимость. З. и функция в глоссематике. См. глоссематика, основные понятия и термины; типы з., стр. 123.

Знак. Две стороны з., стр. 55—59; принципы функционирования, стр. 59—62; з. и значимость, стр. 64—67.

Значение. З. и значимость. См. значимость; общее з. грамматической категории, см. оппозиции, грамматические оппозиции; з. и сегментирование на морфемном уровне при дистрибутивном анализе, стр. 183—184; з. при трансформационном анализе, см. трансформационный анализ, основные понятия и методика.

Значимость (ценность). Знак и з., стр. 64—67; з. и смыслоразличительная функция звука, см. фонология, фонология Н. С. Трубецкого; з. и функция, см. глоссематика, учение о знаках и фигурах.

Идентификация (отождествление). Правила и фонем. Стр. 96—98; и. и классификация, см. дистрибутивный анализ, основные понятия.

Инварианты. И. и варианты в двух планах языка, см. глоссематика, основные понятия и термины; и. и эквивалентность, см. эквивалетность; и. смысла при трансформационном анализе, см. трансформационный анализ, основные понятия и методика.

Имманентный. И. подход к системе языка, стр. 53—56; принцип имманентности, см. глоссематика, исходные логические постулаты.

Интердепенденция (взаимосвязь). См. зависимость, типы зависимостей.

Кибернетика. Предмет к., стр. 25№ методы к., стр. 26—25; кибернетические приложения лингвистики, стр. 36—40.

Классы. Дистрибудивные к., см. дистрибутивный анализ, основ-

313

ные понятия; к. морфем, стр. 192—206; к. цепочек классов морфем, стр. 206—210; к. соединителей и заместителей, см. трансформационный анализ, трансформационный анализ в простом предложении.

Классификация. К. и идентификация, см. дистрибутивный анализ, основные понятия; классификационная лингвистика, см. структурная лингвистика, структурная лингвистика и классификационное языкознание; к. оппозиций, см. оппозиции, теория оппозиций Н. С. Трубецкого.

Констелляция. См. зависимость, типы зависимостей.

Конструкция. К. и непосредственно составляющие, см. непосредственно составляющие; к. в трансформационном анализе.

Лингвистика. Разделы: алгебраическая л., см. алгебраическая л.; внутренняя и внешняя л., стр. 53—55; классификационная л., стр. 291—296; «математическая» л., стр. 301—307; синхроническая и диахроническая л., стр. 77—81; статическая л., стр. 07—309;, структурная л. и ее школы: соссюровская л., стр. 45—82, пражская, стр. 82—116, копенгагенская, стр. 116—132, американская, стр. 132—156; смежные лингвистические дисциплины: антропологическая л, стр. 133, психолингвистика, стр. 135, этнолингвистика, стр. 134.

Метаязык. Проблема м. лингвистического описания, см. теория, теория грамматики Л. Блумфилда; м. лингвистической модели, см. модель, модель в лингвистике; типология м., см. структурная лингвистика, структурная и «математическая» лингвистика.

Методы. М. дистрибутивного анализа, стр. 157—223; м. трансформационного анализа, стр. 224—254; м. моделирования, стр. 255—290.

Механизм языка. М. я. и функционирование языковой системы, стр. 76—77; м. я. и грамматика, см. порождающие грамматики, основные понятия.

Младограмматическое направление. Принципы подхода к языку, стр. 11—15; оппозиция м. н., стр. 15—17.

Модель. М. в лингвистике, стр. 256—259; логические принципы моделирования, стр. 259—263; м. грамматики, стр. 263—276; аппликативная порождающая модель; проблемы функционального моделирования, стр. 286—290.

Морфема. М. при дистрибутивной классификации, см. дистрибутивный анализ, дистрибутивный анализ на морфемном уровне; классы м., см. классы; заместительные и нулевые м., см. трансформационный анализ в простом предложении.

Нейтрализация. Н. фонологических оппозиций, см. оппозиции, теория оппозиций Н. С. Трубецкого; н. грамматических оппозиций, см. оппозиции, грамматические оппозиции.

Непосредственно составляющие (НС). Анализ по НС, стр. 210—218.

Окружение. О. и дистрибуция, см. дистрибутивный анализ, основные понятия; о. и кооккурент, см. трансформационный анализ, основные понятия и методика.

Описание языка. О. и теория. См. дескриптивная лингвистика, предмет; о. и методы, стр. 151—156; формальное о., см. кибернетика, кибернетические приложения лингвистики.

314

Оппозиции (противопоставления). Теория о. Н. С. Трубецкого, стр. 88—104; грамматические о, стр. 105—109.

Отношения. Сеть о. в языке, см. имманентный, имманентный подход к системе языка; о. синтагматические и парадигматические, см. ассоциативные отношения; дистрибутивные о., стр. 165—170; трансформационные о., см. трансформационный анализ, основные понятия и методика; логические о., оппозиции и зависимости, см. зависимость, типы зависимостей.

Подстановка (субституция). Правила п. при анализе по НС, см. непосредственно составляющие.

Порождающие грамматики (ПГ). ПГ как теория структуры языка, стр. 272—273; основные понятия ПГ, стр. 273—274; двуступенчатая теория ПГ, см. аппликативная порождающая модель.

Принципы. П. глоссематики, стр. 117—120; логические п. лингвистической концепции Л. Блумфилда, стр. 137—140; п. дифференциальности в системе знаков, стр. 67—70; п. двуплановости языка, стр. 120—122; логические п. моделирования, стр. 259—263; п. дистрибутивного анализа. Стр. 159—170.

Речь. Язык и р., см. язык, язык как объект лингвистики; акт речи, см. дистрибутивный анализ, основные понятия.

Сегмент. С. и элемент, см. дистрибутивный анализ, основные понятия; операции сегментирования, см. там же.

Семиотика. Лингвистика и с., стр. 55—70; глоссематика и семиотика, см. глоссематика; язык как предмет глоссематики.

Синтагма. С в понимании Ф. де Соссюра, стр. 73—74; синтагматические отношения, см. отношения; синтагматические воззрения пражцев, стр. 110—115.

Синхрония. См. диахрония.

Система. С. и структура, стр. 5—6; язык как с. знаков, см. язык, язык как объект лингвистики; с. фонем, см. фонология; формальная с. и теория, см. модель. Логические принципы моделирования.

Структура. С. и система, стр. 5—6; структурная организация языка и проблема уровней, стр. 219—224; морфологическая с. при дистрибутивном анализе, стр. 218—220; трансформации в с. языка, см. трансформационный анализ, перспективы.

Структурная лингвистика. Проблема предмета, стр. 6, 46, 53—55, 120—122, 145—153; методы, стр. 137—223; с. л. и кибернетика, стр. 28; с. л. и классификационное языкознание, стр. 291—296; с. л. и «математическая», стр. 301—307; с. л. и ее приложения, стр. 32—42; с. л. и семиотика, стр. 50—70, 279—280.

Теория. Т. и модель, см. модель, логические принципы моделирования; лингвистические т.: т. Ф. де Соссюра, стр. 47—81, фонологическая т. Н. С. Трубецкого, стр. 88—104; т. языка в глоссематике, стр. 122—132; т. грамматики Л. Блумфилда, стр. 137—144; задачи лингвистической т. в понимании Н. Хомского, стр. 263—267.

Тождество. Т. и значимость. См. значимость, знак и значимость; т. и различие, стр. 67—70; т. и инвариантность, см. инварианты.

Трансформ (трансформа). Т. и трансформация, см. трансформационный анализ, основные понятия.

Трансформационный анализ (ТА). Задачи, стр. 224—227; предыстория ТА в простом предложении, стр. 237—241; перспективы, стр. 2520—255.

315

Трансформация. Понятие т., см. трансформационный анализ, основные понятия и методика; виды т., стр. 242—246; место т. в структуре языка, стр. 246—251.

Универсум речи (корпус). См. дистрибутивный анализ, основные понятия.

Фонема. Понятие ф. у Бодуэна де Куртене, стр. 19—20; определение ф. у Н. С. Трубецкого, см. фонология; ф. как дистрибутивный класс, см. дистрибутивный анализ, дистрибутивный анализ в фонологии.

Фонология. Ф. Н. С. Трубецкого, стр. 88—103; дистрибутивные методы в фонологии, см. дистрибутивный анализ.

Форма Ф. и структура языка, см. язык, язык как объект исследования; ф. и содержание, см. глоссематика, язык как предмет исследования.

Функция. Понимание ф. в пражской лингвистической школе, стр. 86—87, 92—93, 108; ф. и зависимости, см. зависимость; функциональный аспект языка, см. аспекты языка.

Эквивалентность. Дистрибутивная эквивалентность, см. дистрибутивный анализ, основные понятия; э. высказываний при трансформационном анализе, см. трансформационный анализ, основные понятия и методика.

Элемент Э. и сегмент, см. дистрибутивный анализ, основные понятия.

Ядро. Я. грамматики при трансформационном анализе, стр. 248—250.

Язык. Я. как объект и предмет лингвистики, стр. 47—52; я. и речь в понимании пражцев, стр. 86; я. как предмет глоссематики, стр. 120—122; я. и метаязык, стр. 139, 141; естественный я. и искусственные языки, стр. 41; я. в формальных грамматиках, стр. 268

УСЛОВНЫЕ ОБОЗНАЧЕНИЯ[221]

Курсивом передается орфографическое написание

‘’ служит для обозначения указаний на значение языковых единиц.

* служит для обозначения незафиксированной или невозможной формы.

→ служит для обозначения преобразования, в частности трансформации.

| | служат для обозначения транскрипции, а также границ сегментов и элементов в дистрибутивном анализе (звуковые сегменты выделяются курсивом, фонемные элементы первого шага отождествления записываются строчными некурсивными буквами, некурсивными буквами записываются также морфемные сегменты и элементы).

Прописные буквы используются для записи элементов второго шага отождествления (фонем и морфем).

▪ служит для обозначения границ морфем и морфов.

{} служат для обозначения множества элементов одного дистрибутивного класса (алломорфов, членов морфемного класса).

/ обозначает отношение дизъюнкции (‘или’).

: служит для обозначения противопоставления (оппозиции)

ОГЛАВЛЕНИЕ

Предисловие 3

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Условия формирования структурной лингвистики

§ 1. Структура, структурная лингвистика, структурализм 5

§ 2. Лингвистические предпосылки 11

§ 3. Общенаучные предпосылки 21

§ 4. Новое в приложениях лингвистики 32

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Проблема предмета

Глава 1. Лингвистическая концепция Ф. де Соссюра 45

§ 1. Объект и предмет в дососсюровском языкознании 45

§ 2. Понятие языка и речи 47

§ 3. Внутренняя и внешняя лингвистика 53

§ 4. Об означаемом и означающем а языковом знак 55

§ 5. Об элементах языка и единицах речи 62

§ 6. Синтагматические и ассоциативные отношения 72

§ 7. Синхроническая и диахроническая лингвистика 77

Глава 2. Пражская лингвистическая школа 82

§ 1. Истоки к общая характеристика 82

§ 2. Основные тезисы пражской лингвистики 84

§ 3. Фонологическая концепция Н. С Трубецкого 88

§ 4. Грамматическое учение пражцев 104

§ 5. Синтаксические воззрения пражцев 110

Глава 3. Копенгагенская лингвистика 116

§ 1. Копенгагенский кружок лингвистов 116

§ 2. Исходные логические постулаты глоссематики 117

§ 3. Язык как предмет глоссематики 120

§ 4. Основные понятия и термины теории языка 122

§ 5. Учение о знаках и фигурах 124

318

Глава 4. Американская лингвистика 132

§ 1. Общие тенденции и проблематика 132

§ 2. Лингвистическая концепция Л. Блумфилда 137

§ 3. Предмет исследования в дескриптивной лингвистике 145

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Методы

Глава 1. Дистрибутивный анализ 157

§ 1. Основные допущения и термины 159

§ 2. Основные процедуры анализа и типы дистрибутивных отношений 165

§ 3. Дистрибутивные методы фонологии 171

§ 4. Дистрибутивные методы в морфологии 181

§ 5. Анализ классов морфем 192

§ 6. Цепочки классов морфем 206

§ 7. Морфологическая структура 218

§ 8. Общие результаты дистрибутивною анализа 220

Глава 2. Трансформационный анализ 224

§ 1. Предыстория трансформационного анализа 227

§ 2. Совместная встречаемость и трансформация (Исходные данные для трансформационного анализа) 234

§ 3. Трансформации в простом предложении 237

§ 4. Виды трансформаций 242

§ 5. Место трансформаций в структуре языка 246

§ 6. Перспективы трансформационного анализа 252

Глава 3. Формальные модели как средство лингвистического анализа 255

§ 1. Что такое модель в лингвистике? 256

§ 2. Логические принципы моделирования 259

§ 3. Формальные грамматики и их лингвистические основания 263

§ 4. Аппликативная порождающая модель 276

§ 5. Проблемы функционального моделирования языка 286

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Заключение

§ 1. Структурная лингвистика и классификационное языкознание 291

§ 2. Средства автоматизации в лингвистике 297

§ 3. Структурная и «математическая» лингвистика 301

Рекомендуемая литература 311

Предметный указатель 312

Условные обозначения 317

Лидия Николаевна Засорина

ВВЕДЕНИЕ В СТРУКТУРНУЮ ЛИНГВИСТИКУ

Редактор Л. Н. Кравцова. Издательский редактор Н. А. Краснова. Технический редактор Н. В. Яшукова. Художественный редактор Э. А. Марков. Корректор З. Ф. Юрескул.

Сдано в набор 5/X-73 г. Подп. К печати 18/II-74 г. Формат 61х106¹/₃₂. Бум. тип. № 3. объем 10 печ. л. Усл. п. л. 16, 8. Уч. изд. л. 17,85. Изд. № А—206. Заказ№ 767. Тираж 12 000 экз. Цена 73 коп.

План выпуска литературы издательства «Высшая школа (вузы и техникумы) на 1974 г. Позиция № 188.

Москва, К-51, Неглинная ул., д. 29/14. Издательство «Высшая школа».

Ярославский полиграфкомбинат «Союзполиграфпрома» при Государственном комитете Совета Министров СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Ярославль, ул. Свободы, 97.

[1] Номера страниц внизу. Синим ариалом форматированы комментарии редактора электронной версии (он же — НИЛ). Соответствующие знаки выноски — красным. Все «цветные» (салатовый цвет — знак хохмы, юмора, серый — справочная информация) комментарии — просто мои «пометки на полях» сделанные для себя лично, на них можно не обращать внимания. Они могут содержать неумные хохмы, а также обсценную лексику. — НИЛ.

[2] Почему-то в книжке использована именно такая лингвистическая структура.

[3] А вот Выготский как раз упрекал ученых в отсутствии историзма в методологии. И, если не ошибаюсь, критиковал за это если не Бодуэна, то Потебню уж точно. А тема-то у ЛСВ была близкая: мышление и речь в их становлении. В частности, в переходные периоды 3-х и 12-летнего возраста.

[4] Что бы это значило? А какие еще у звуков могут быть свойства? Семантические, что ли? Масло масляное какое-то.

[5] Это, кажется, триада: в начале ряда располагается слово (parole), а лишь затем язык и речь (соответственно, langue и langage; кажется, не ошибся в написании).

[6] Надо сказать, что лишь использованием математических методов в самых различных областях человеческой деятельности математика, собственно, оправдывает свое существование. Я, скажем, использовал геометрическую модель для изложения своей теории художественного жанра.

[7] Другими словами, материя — это фикция. Все сущее — только и исключительно структуры, а вот того самого изначального и неразложимого материального элемента просто не существует.

[8] У второго издания, на которое дана ссылка, немного другой перевод названия: «Кибернетика, или наука об управлении и связи в машинах и в живом организме».

[10] Возможно, где-то я не применил именно этих знаков выделения, в то время как они, судя по всему — как в данном случае, в отличие от акустического понимания написанного в тексте слова, — отмечает понятийное его понимание. К сожалению, условные обозначения, помещенные в конце книги, не пропечатались, так что впредь буду внимательнее и буду все кавычки делать точно такими, как в книге. Кстати, и удобно — обнаружил буквально вчера — что на греческой раскладке как раз эти одинарные кавычки имеются просто на клавише «э—кавычка».

[11] Вот наконец понял: означающее — это звуковая картинка. Ну а то, что означаемое — понятие, само послание коммуникативного акта, это и так более или менее понятно.

[12] В смысле, его уже побили и он валяется рядом с доской, а шоу гоу-ан.

[13] Особенно если из безвольной фишки, описанной в предыдущем комментарии, он — волею дошедшей пешки — водружается на то поле, откуда ставит мат закрытому от альтернативного ферзя королю противника.

[14] Наверное, правильно здесь употребить форму «суть», раз уж вы причисляете себя к лингвистам.

[15] Почему не парадигматические? На момент написания этот термин еще не вошел в обиход? Для меня, если честно, «ассоциативные» звучит понятнее.

[16] Часто встречающаяся ошибка, правильно — præsentia. Словарь дает: in praesentiā C, Cs etc. — в настоящее время, в данный момент или в то время.

[17] То есть, все-таки эта терминология уже существовала. Сейчас узнаем, парадигма и ассоциация — одно и то же или есть нюанс. Впрочем, и ассоциация слово неоднозначное: это и объединение, и проявление ассоциативность мышления.

[18] А что там итэдить, остались только тв. и пр.

[19] Все-таки я так и не понял нюанса между парадигмой и ассоциацией. И зачем множить терминологию? Точно так же я долго не мог понять, чем отличаются репетиционные методы: этюдный и действенного анализа, пока не прочел у Буткевича, что это одно и то же. Успокоился было, но у того же автора прочел, что в какой-то момент он «считал, что это одно и то же». Вот тут и разберись…

[20] Тут не получается. В данном случае корень существует как самостоятельное существительное трус.

[21] Механизм напоминает работу машины…

[22] В смысле, «голым» корнем.

[24] Ага… Как сказал пан Станислав Ежи Лец: «Это для Востока мы Запад. А для Запада мы — Восток».

[26] Так в книге. Черт его знает, опечатка это или такой термин существует.

[27] Из-за загрязненности страницы, как видите, трудно однозначно воспринять этот рисунок.

[28] Так, записные книжки Станиславского дают гораздо больше уму и сердцу, чем его опубликованные работы, включая даже лучшую, наименее «формализованную» из них — «Моя жизнь в искусстве». Да и вообще, формально-эмпирическая описанность — есть ли это на современном этапе развития науки — достоинство? Не главный ли это недостаток научной концепции?.. Впрочем, не многого ли я хочу от автора учебника 1974 г., пусть даже и по столь новой и революционной в тогдашнем вузовском контексте дисциплине?.. Прошло более четырех десятилетий, причем десятилетий такого научно-технического прогресса, о котором даже не мечталось тогда, в пору вовзникновения самого понятия НТР, когда шариковые ручки только-только сменили наливные чернильницы и ручки с железными перьями, а до рождения персонального компьютера оставалось еще целое десятилетие, а Билли Гейтсу только-только исполнился 21 го. О таких же реалиях нашего времени, как сотовая связь, Интернет, планшетники и трехмерные принтеры, нанатехнологии и анализ ДНК, не всегда задумывались даже фантасты.

[29] А может, просто судьба даровала ему более долгий век, чем его собратьям по науке — вот к жатве и пришел он в гордом одиночестве, вот ему и достался целиком весь урожай научного признания.

[30] Я так понимаю, речь идет о некоей догадке, которую затем проверяешь проверенными индуктивными методами. Если проверка подтверждает, гипотеза приобретает под ногами почву, если нет — нет. Сколько я понял, скажем, уравнения Максвелла не выводятся теоремным путем, они представляли собой догадку, которая была полностью подтверждена научными данными. Где-то я читал или слышал, что были найдены тексты то ли Архимеда, то ли Пифагора, где формулы площадей и объемов геометрических фигур сперва были получены методами математического анализа (дифференциального и интегрального исчисления), а затем — поскольку эти методы тогда не были доказуемыми — полученный результат автор обосновал уже традиционными на тот момент методами низшей математики. См.: Д. Пойа. Как решить задачу. и др. этого же автора.

[31] То есть, если большая полнота ведет к непреодолимым противоречиям, такая полнота нам не нужна: нужный ее уровень уже достигнут. Второе звено менее понятно. Получается, что простота не есть самоцель и от нее приходится отказаться, если она идет в ущерб полноте, но в данном случае я не того критерия, которого нужно придерживаться: до какой степени дозволительно упрощение, чтобы оно не шло в ущерб полноте? Короче, как нас и предупреждали, глоссематика сложна для восприятия, причем, как видим, на самом начальном, аксиоматическом уровне. Что-то будет дальше?..

[32] Похоже, я, как обычно, забежал вперед. Но, вроде, угадал…

[33] Ну, это-то как раз понятно. В идеале для материалиста-прагматика научная дисциплина вообще не должна иметь аксиом, основываясь только на неопровержимых доказуемых фактах. Правда, так не бывает, но поди ему это втолкуй.

[34] Так в книге — почему-то с двумя «с».

[35] Ну и что, нельзя было придумать какой-нибудь термин, не несущий этих двух значений? Во избежание путаницы? Какая-нибудь «функа»? Термины же применяются в большинстве случаев без всех этих объяснений, вот и получается сплошное квипрокво.

[36] В том то и дело, что не снимает, а только больше запутывает, если все это не описано в программке.

[37] Вот-вот! Терминов много, а означаемых — раз-два и обчелся.

[38] …а знаки имеют нас. Причем в контексте знаки оказываются одушевленными.

[39] То есть знаки имеют нас в анус.

[40] Повествование начинает принимать откровенно уголовный оттенок.

[41] В книжке используется математическая «точка» — знак умножения: «·». На свой страх и риск я здесь применяю более приметный амперсанд. Возможно, далее это мне выйдет боком… У того же Сепира активнейше используется эта «точка». Так что я был неправ. Просто мне было лично неудобно, привык работать с включенными пробелами, абзацами и прочими непечатаемыми знаками, а на мониторе этот символ не отличим от пробела. Словом, я был неправ, далее кое-где исправил на [·]. 26.09.2013

[42] То есть содержания. Зачем вы снова говорите красиво? Или имеется в виду материал? Тогда уж точно я сойду с ума… (А ведь последняя догадка, пожалуй, вернее всего!)

[43] Да, наверное, здесь применим «материал».

[44] О! Наконец я увидел полный перечень!

[45] Здесь я как-то пока не разобрался в терминах. Подозреваю, что это две [диалектические] составные части лотмановского сопротивопоставления.

[46] Вот тут моя понималка зашкаливает.

[48] Это интереснейший зверь. С точки зрения глоссематики. Этакий девичий мальчик.

[49] А иные — фрагментарностью и интуитивностью.

[50] Последнее — это отдельная тема или определение к предыдущему?

[51] Вот молодец, этот Мартине. Это то, о чем я талдычу! Красивые слова — это хорошо! Но грош цена этой красивости, если из-за нее твои гениальные мысли до меня не доберутся! Это же просто какое-то масонство получается! Каббалистика!

[52] Что уж говорить о простом смертном читателе вроде меня!

[53] Вспоминается, как Д. Пойа в свою бескомпьютерную эпоху сетовал на заброшенность эвристики, не зная, что спустя буквально десятилетия она станет основой важнейших компьютерных технологий, включая антивирусные программы.

[54] Во пожил дядька! Он чуть ли не пережил всех своих учеников. Сепира, например. 26.09.2013

[55] Словом, дескриптивизм — это в основном к индейским языкам. Поэтому здесь не должно быть конфликта с прочими теориями, касающимися языков иных или затрагивающих общелингвистические вопросы. Похоже, мы наткнулись на ярчайший пример парадигмы в значении ограничения рассмотрения необходимым. 26.09.2013

[56] Ёбс! Я как всегда забежал вперед! 26.09.2013

[57] Которая существует в Сети, но мне не удалось ее скачать. 26.09.2013

[58] То есть общаться с грязными дикарями, от которых через несколько лет и останется-то только язык: надо спешить, а то вообще ничего не останется — и плакала твоя диссертация. Ох и наваляли они там небось контрафакта, все, пожалуй, стоит делить на десять. 26.09.2013

[59] Видимо, относится к анализу, а не к словарному составу. 26.09.2013

[60] Вот сейчас я достаточно отчетливо чувствую разницу в том, что работы Сепира я уже читал. Совсем другое качество понимания текста. 26.09.2013

[61] Кто бы сомневался! Все, что не укладывается — отбрасывается. Это известно любому, кто хотя бы раз укладывал чемодан. 26.09.2013

[62] В «Молчании ягнят» Старлет работала в отделе бихевиористики ФБР; Михалев перевел как «изучение поведенческих структур», видимо, не чужд был Леша структуралистике. 26.09.2013

[63] Так в книге, что за зверь — не знаю. Сетка дает использование, причем с явным знанием значения, но не дает дефиниции. 26.09.2013

[64] Здесь настоящее время использовано вместо совершенного вида настоящего. Яркий пример того, что отсутствие формализации грамматической формы в одном языке не исключает его присутствие в реале. 26.09.2013

[65] Так, стиль репетиции (хотя я это и не делаю, в чем неправ) должен соответствовать репетируемому материалу. Рассказывают, что Эфорс, взявшись за постановку «Человека со стороны» ввел четкий, административно-командный стиль репетиций. Сперва он вывесил в театре объявление, что на первую репетицию все исполнители должны прийти с выученным текстом. Актеры, которые по прошлому опыту знали, что в этом вопросе у режиссера всегда была диаметрально противоположная позиция: как главный поборник этюдного метода, то оттягивал заучивание текста до последней возможности, — мягко говоря, не слишком рьяно выполнили это требование. После первой же «дырки» АВ сказал: «Репетиция закончена». К следующей — чтобы все знали текст. Спектакль ставился в атмосфере аврала и был выпущен в кратчайшие сроки. 26.09.2013

[66] В книге была опечатка: «неоднодратно». 26.09.2013

[67] И тут я наконец не удержался и набрал «антисемитизм». 27.09.2013

[68] Кстати, в чем, если таковой имеется, смысловой нюанс между изучением и исследованием? 27.09.2013

[69] Хорошо бы узнать, какого столетия… 27.09.2013

[70] Другими словами, это как дедуктивный метод стал открытием Шерлока Холмса в мире тотальной индукции. 27.09.2013

[71] По-моему, это повтор. 27.09.2013

[72] Ну да, химию, изучающую молекулярное строение материи в отрыве от прочей физики. Форму, изучаемую в искусствоведении в отрыве от содержания. Опасный путь. Вместе с прочим отсекается учет возможной обратной связи. Но научно понять содержание действительно практически невозможно. Интуитивно это ощущает каждый: оно, это содержание либо есть, либо нет, оно как хвост Иа-Иа, как Чеширский кот. 27.09.2013

[73] И ведь действительно, смотришь фильм, спектакль, картину, слушаешь музыку или читаешь книжку — внятно ты можешь только отметить степень совершенства формы. А вот доказать наличие или отсутствие содержание и оценить его качество или нравственную ценность невозможно: нет критериев. И вот смотришь фильм какого-нибудь Хотиненко. И вроде бы все прекрасно: и актерская игра, и построение кадра, и монтажные ходы. И даже сюжетные коллизии. А души — нет… 27.09.2013

[74] Блин, она хоть перечитывала эту фразу? «Ограничение не ограничивается». Да и еще «лингвистикой» — куда падает этот творительный падеж? 27.09.2013

[75] Ага, так это автор иллюстрировала повторяемость в пределах высказывания. Иллюстрация иллюстрирует бредовость учения. 27.09.2013

[76] Слабо понимаю, но тем не менее, мысль возникает. Например, что необязательно сперва провести анализ сцены, а только потому пробовать сцену на ногах. 27.09.2013

[77] А почему не европеоидных? 27.09.2013

[79] Или это опечатка и имеется в виду последующий § 1? 27.09.2013

[80] Мето-дологическом… Не у Блумфилда ли позаимствовал склонность к аксиоматике Михалыч? 27.09.2013

[81] Это что, цитата из Городницкого? 27.09.2013

[82] Еврэйский акцэнт. 27.09.2013

[83] То есть — реплики. 27.09.2013

[84] Например, опера-ция или опе-рация. Так, что ли? 27.09.2013

[85] Кстати, один из распространеннейших поэтических приемов, когда схожий текст различно сегментируется и эти варианты сопротивопоставляются. 27.09.2013

[86] А по Соссюру — соответственно, означаемое и означающее? 27.09.2013

[87] Напоминает переделывание математического примера при обнаружении неверного ответа и нахождении ошибки. Интересно, существует ли какая-нибудь лингвистическая эксель? 27.09.2013

[88] И здесь наконец настал момент, когда я перестал что-либо понимать. 27.09.2013

[89] А это только что в скобках была дана дефиниция термина «синтагматические отношения». 27.09.2013

[90] Еще одна дефиниция! Получается, что парадигматические — это внетекстовые! 27.09.2013

[91] А вот вам и парадигма в определении: потенциальные свойства. Потому и внетекстовые. Ведь, проявившись в тексте, они перестают быть потенциальными. 27.09.2013

[92] Что-то смутно припоминается. А «или» — дизъюнкция, кажется… 27.09.2013

[94] Кажется, нужно говорить: «кириллического». 28.09.2013

[95] Многоточие в квадратных скобках — непропечатавшиеся символы. 28.09.2013

[96] А я знаю, как сократить количество элементов речи: побольше молчать и поменьше говорить. 28.09.2013

[97] Это место очень плохо пропечаталось, поэтому трудно сказать, что там на самом деле, в частности, есть ли дефис перед с’ и написаны ли оба «с» курсивом, что было бы логично. И «так же», вроде, следует писать в данном случае в два слова, чтобы фраза обрела смысл. 28.09.2013

[98] Последний член вызывает сомнения, но пропечатался именно этот угловатый смайлик. Возможно, это # (кстати, я не просек, что этот символ должен обозначать). 28.09.2013

[99] [к сноске] На первом из плохо пропечатанных мест ([…]), кажется: «ограничен список». На втором непропечатанном месте текст выглядит примерно следующим образом: |μ- — НИЛ. 28.09.2013

[100] В книге «не» почему-то отдельно. 28.09.2013

[101] Непонятно, что означает затесавшийся в перечисление дефис с запятой, но в книге именно так. 28.09.2013

[102] Как говорится, непонятно, но здорово. Что за ик? Дворик — это икающий дворник? 28.09.2013

[103] А что, бывают правила неформальные? 28.09.2013

[104] В книге в два слова. Возможно, здесь разрешены оба варианта. Я предпочитаю тот, который дал. А если уж раздельно, то уж давайте писать: «приведенным выше». 28.09.2013

[105] Так, подмену одной части речи другой подметил у Введенского Лотман: в стихотворении рифмовались прилагательное и наречие, в результате в восприятии читателя последнее приобретало черты первого: темно ~ окно. 28.09.2013

[106] Не понял. Тут, что ли можно «немой», но — не «дользя»? Или речь о повелительном «домой»? или о форме существительного «дома́», которой что-то делают? А может о глаголе «нельзить». 28.09.2013

[107] По-моему, они просто перемудрили. В «сушат» корень «суш», а в «автомат» корень «автомат» и вообще это слово иностранного происхождение. Как же его и склонять, если не целиком. Разве что решить, что это глагол множественного числа. Тогда уже можно гадать, как правильно: «автому», «автомю», «автомаю», «автомлю» и т. д. 28.09.2013

[108] А кто кого? Цепочки — окружения или окружения — цепочки? 28.09.2013

[109] Возможно, в скобках должен быть «!» — восклицательный знак. Но на дисплее видна именно вертикальная палка. 28.09.2013

[110] Что, кстати, непонятно, как переводить на другие языки. Это же как хвост Иа-Иа: либо ты первый, либо ты в лучшем случае второй.

[111] То есть на подобном принципе работает полная версия ОРФО, когда оперирует со всеми падежными формами словарного слова. [примечание к сноске] Журнал, кажется, есть на трекерах. 29.09.2013

[112] В книге именно так: почему-то после «вод-» отсутствует пробел и вторая вертикальная палка. 29.09.2013

[113] Курсив в знаменателе – издержки эквейшна. 30.09.2013

[114] Угадывается слово «типа», но только угадывается. 30.09.2013

[117] Непропечатано. Возможно, — «step». 01.10.2013

[118] [к сноске] Более раннее издание можно скачать в Сети. 01.10.2013

[119] [к сноске] За текст сноски не отвечаю, особенно за вторую половину: мало что плохо пропечатано, еще и сносочный петит. 01.10.2013

[120] Возможно, в значении «в рамках». 02.10.2013

[121] А также, к примеру, «AAAAAAAAAAAAAAAAAN». 02.10.2013

[122] А в английском есть — фюьчер ин зе паст, будущее в прошедшем. Впрочем, в русском тоже это возможно, что доказал А. Битов в одном из своих рассказов, кажется, про Пушкина. 02.10.2013

[123] Испачкано известью? 02.10.2013

[124] [К сноске] Смотри-ка, а Гак не только словари писал! 03.10.2013

[126] [к сноске] Так, недавно в википедии попалось: «аксиома» — см. «постулат»; «постулат» — см. «аксиома». И лишь на неясном уровне то ли Аристотель, то ли Пифагор, то ли Боэций как-то разводили эти термины. 03.10.2013

[127] Плотникам работается? 03.10.2013

[128] Это что Горький сменил пол? 03.10.2013

[129] В книге именно так. 07.10.2013

[130] Видимо, здесь «на» — то же, что «в» (см. пред. абзац). 08.10.2013

[131] Так в книге, возможно, опечатка. Поскольку не совсем понятен механизм совмещения «нео-» с «традиционным». 08.10.2013

[132] Совершенно не пропечаталось, пришлось поработать головой. 08.10.2013

[133] Это самое «up» было совершенно замазано на краю строчки, так что снова угадайка с помощью включения мозгов. 08.10.2013

[134] Что бы это значило? Вася и Петя не бывают там, где они бывают одновременно? Это как? Что есть места, где не бывает ни тот, ни другой? А зачем так вычурно, что мозги можно сломать?.. 09.10.2013

[135] То есть обычная модальность? 09.10.2013

[136] В книге — простая дужка. Мне не удалось найти в компьютере инструменты, которые позволили бы сделать подобную, так что использовал наиболее подходящую вордовую фигурку, после чего превратил все в простую картинку. 09.10.2013

[137] В предыдущей фразе они были показателями преобразований. 09.10.2013

[138] Подтверждение дублированной (неизвестно зачем) терминологии. 09.10.2013

[139] Закрывающую скобку я не обранужил. 09.10.2013

[140] По-моему, в обоих примерах «нелегк-» нужно писать слитно. 09.10.2013

[143] Наверное, точнее будет сказать — алогоритм. 09.10.2013

[144] Видимо, подготовка. 09.10.2013

[145] Кого?.. Первые-вторые или третьи? 09.10.2013

[146] А в чем различие между формальным и формализованным? 09.10.2013

[147] И мы уже неоднократно видели, что этим условиям, например, изложение в этой книге, вполне не удовлетворяет. 09.10.2013

[148] Может, я дурак, но мне всегда казалось, что гипотезы выдвигаются исходя из некоего накопленного массива эмпирических фактов. Вспомним того же Шерлока Холмса. 09.10.2013

[149] Но не ценным? Очередное проявление того, что мы имеем дело с «нетеорией», поскольку отсутствует приверженность к терминологии: плевать на означающее, а означаемое мы, с одной стороны, имеем в виду, с другой стороны, интуитивно угадываем. 10.10.2013

[150] Ну, как у Введенского «темно» — существительное среднего рода. 10.10.2013

[151] Это уже привет дядюшке Дьёрдю. 10.10.2013

[152] Равно как и ее доказательство. Что, впрочем, то же самое, если взглянуть диалектически. 10.10.2013

[153] То есть подгонять эмпирические факты под систему. Главное — ни один факт не игнорировать, на что так падки доказатели из числа, скажем, соискателей дипломов, званий и степеней. А то ведь полетит гипотеза — и все начинай сначала. А столько ведь работы проделано, жалко! Так что нет доверия к выводам, для полной уверенности все надо проверять с нуля. И ведь эти вещи случаются даже на глобальном уровне. Так, мой знакомый специалист по надежности ушел из профессии, поняв после чернобыльской аварии (он входил в комиссию по расследованию ее причин), что теория вероятностей — всего лишь опровергнутая эмпирикой гипотеза. Что-то в этом же духе произошло с дарвинизмом. 10.10.2013

[154] Наиболее яркие примеры — нахождение небесных тел, ранее рассчитанных по изменениям траекторий других тел — в подтверждение законов Ньютона, Кеплера и иже с ними. 10.10.2013

[155] Так в книге, что ошибочно, но оставляю как употребленный автором термин. 10.10.2013

[156] Ну где логика? Тогда уж — «неподготовленных». 10.10.2013

[157] А я уже давно не вижу какой-либо разницы. Аксиома — и есть гипотеза. Вон Гаусс с Лобачевским сменили гипотезу — и все ярусы поменялись, что не сделало неверной эту новую гипотезу, как и не опровергло гипотезу Евклида. 10.10.2013

[158] Все это очень расплывчато и неубедительно. Разница декларирована, но не подтверждена ощутимыми доводами. Очень смахивает на подгонку под готовый ответ, обусловленный официальной позицией. 10.10.2013

[159] Вот именно! Так что все предыдущие рассуждения ничтожны — балласт! 10.10.2013

[160] Блин, снова-здорово! Но ведь математическая модель в конечном счете выведена из этой же самой предметной действительности! А значит она ею и является, только в виде производной некоего порядка! 10.10.2013

[161] Ну! Так за чем же дело стало?!! 10.10.2013

[162] Ну… это уже более или менее понятно… 10.10.2013

[163] Классный оборот: не избранных, а избранных. Ну, разве что не очень. Родился в Америки. Но оба родителя — «русские». 10.10.2013

[164] Википедия указывает, что он сам себя называет: Эврэм Ноум Чомски. Кстати, жив до сих пор, 28-го года рождения. 10.10.2013

[165] Взаимодействия. 10.10.2013

[166] А здес-то можно бы и слитно. 10.10.2013

[167] Это же ебануться можно. Мало что вводят непонятный термин, так еще и сразу говорят, что он неопределяем. Так на хуя же тогда он и нужен? 11.10.2013

[168] Относится к самому первому списку. Поэтому я для примеров сделал совершенно другое форматирование, чем в книге. 11.10.2013

[169] Не зная английского, не могу для себя проверить это утверждение. Но козел как пьет квадрат, так и пьет квадрат, и прочитано про это будет с вполне внятной интонацией. Ну а зеленое во втором случае естественным образом заключается в скобки как некое параллельное действие или существование и будет интонационно проброшено.. 11.10.2013

[170] А почему не просто — генерировать? 11.10.2013

[171] Возможно, здесь пропущена запятая, что существенно меняет смысл высказывания. 11.10.2013

[172] Как бы это ни показалось странным… 11.10.2013

[173] Ага! Значит, оно, все-таки не дополняет, оно все-таки сослагательное. 11.10.2013

[174] И то же происходит чуть ли не в большинстве случаев в реальном словоговорении, например, политиков. Или горе-актеров. 11.10.2013

[175] А что, эмпирические тождества разве трансцендентны? 11.10.2013

[176] Конкатенация — «склеивание» слов, например, «микро» + «мир» = «микромир». Операция некоммутативная: «микромир» ≠ «мирмикро» 11.10.2013

[177] То есть терминологию, а не завершение или границы. Хотя последние в какой-то мере задаются терминологией как метаязыком. 11.10.2013

[178] Наверное, ввода/вывода. 11.10.2013

[179] Та-ак… Похоже портной с оценщиком поменялись местами… 11.10.2013

[180] Это что, религия, что ли? 11.10.2013

[182] И до сих пор опирается, тогда как Себастиан Константиныч уже седьмой год как помер. Впрочем, Шаумян был и старше и умер на десятом десятке, ха-ха! 11. А Хомскому сейчас всего 85. 10.2013

[183] [к сноске] Например, «анализ» — это лизание жопы, «аналог» — говорение жопой, а «аналогично» — [сделано] через жопу. 11.10.2013

[184] Миров, вселенных? Универсальных инструментов? 11.10.2013

[185] То есть — модели божественного сотворения мира. 11.10.2013

[186] Ну да, как мы помним, при конкатенации недопустима перестановка (коммутация). 11.10.2013

[187] Или шагу? По-моему при каждом шаге, но на каждом шагу. 11.10.2013

[188] Никак не пойму, инвариантность — это варианты есть или их нет? Ага! Неизменность, постоянство, отчасти — независимость. И наконец лингв. «отвлеченность языковой единицы от ее конкретных реализаций». В общем, видимо, без варианотв.12.10.2013

[189] — Как работает трансформатор? — Гудит. — Как??! — У-у-у… 12.10.2013

[191] Процесс создания одних языковых единиц (дериватов) на базе других, принимаемых за исходные, в простейшем случае — путем «расширения» корня за счет аффиксации или словосложения. В общем, то же, что и словообразование. Впрочем, там еще есть нюансы. Это и изменение слов: как результат или как процесс и т. д. 12.10.2013

[192] Контаминация: цели достигают, а не осуществляют ее. 12.10.2013

[193] Замечательный пример забыл как это называется, омонимии, что ли — кто кого отличает? 12.10.2013

[194] А вот такого термина в Сетке я не обнаружил. Какая-то самодеятельность или транслит. 12.10.2013

[195] Кто ж их бедолаг отымел? 12.10.2013

[196] Тоже двусмысленность: то ли прохлада навевает ощущение утра, то ли утром, как и всегда по утрам, прохладно. 12.10.2013

[197] Вообще чуть ли не все лингвисты российских корней: Харрис — с Украины, Хомский, Сепир — с русскими корнями, Якобсон, Трубецкой. Куда ни кинь — всюду русские. Причем среди евреев затесался всего один русский, причем не просто русский, а князь царских кровей. 12.10.2013

[198] Временны́ми? Граничными? 12.10.2013

[199] Кажется, уже попадалась эта черная белизна. 12.10.2013

[200] У Соссюра, кажется, это была триада, включавшая еше слово. 12.10.2013

[201] Это такой юмор? Это полисемия или омонимия? 12.10.2013

[202] Ну вот почему нельзя без бемагогии?.. 12.10.2013

[203] Так и современный режиссер не может ограничить себя только системой переживания или только брехтовским очуждением, или только импровизацией и т. д. 12.10.2013

[204] Придает обособленное объективное существование отвлеченному объекту. 12.10.2013

[205] Смотри-ка и велики Лосев оказался козлом. 12.10.2013

[206] Так в книге. Где допущена ошибка в согласовании, сказать трудно. 12.10.2013

[207] Классная аллитерация! 12.10.2013

[208] Попадает попадья… 12.10.2013

[209] Интересно, что является в ЕЯ аналогом оператора в языке программирования? Предикат? 12.10.2013

[210] Сегодня этого уже нельзя утверждать с полной уверенностью, поскольку сама дефиниция слова «эмпирический» уже не может быть ограничена тем, что может быть измерено и взвешено. 12.10.2013

[211] Таковы внутренние монологи, например, героев Достоевского. У меня такова рефлексия персонажа у кочегарки после обнаружения трупа. 12.10.2013

[212] Не путать с описаниями… 12.10.2013

[213] Контаминация: угрозу представляют, а наносят урон, ущерб; удар, в конце концов. Хотя — тоже на «у». 12.10.2013

[214] Это все равно, что из театра видеть угрозу в кинематографе, а внутри кинематографа — в цифровых технологиях или, вообще — со стороны анимации. 12.10.2013

[215] Непонятно, какой части. Наверное, тоже третьей. Или это оговорка и имеется в виду часть в целом. 12.10.2013

[216] Которая, как я указал выше, позднее с треском провалилась в связи с Чернобылем. 12.10.2013

[217] А о текстовых редакторах пока и речи нет! 12.10.2013

[218] Количественную? 12.10.2013

[219] Его еще пишут вполне местечково: Блюмфельд. 26.09.2013

[220] Так в книге: с одним «л». 25.09.2013

[221] Самих условных обозначений на pdf-странице почти ни одного не разобрать. Но по ходу чтения большинство из них выяснились. Вместо невыясненных стоит вопросительный знак.