Философчкое наследие

ГРИГОРИЙ СКОВОРОДА

СОЧИНЕНИЯ в ДВУХ ТОМАХ

том 2

Академия наук СССР

институт философии

издательство

социально — экономической литературы « мысль »

Москва — 1973

1Ф

С44

ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Редакционная коллегия:

члеи-корреспондент АН УССР В. //. ШИНКАРУК (председатель) доктор философских наук В. Е. ЕВГРАФОВ доктор философских наук В, Е. ЕВ ДОКИ МЕН КО кандидат философских наук //. В. ИВАНЬО кандидат философских наук И. А, ТАБАЧНИКОВ

Составление, перевод и обработка И. В. ИВАНЬО и М. В. КАШУБЫ

0151-161 п „

004(01)-73       ©    Издательство „Мысль" 1973

СОДЕРЖАНИЕ

ТРАКТАТЫ. ДИАЛОГИ. ПРИТЧИ.

КНИЖЕЧКА, НАЗЫВАЕМАЯ SILENUS ALCIBIADIS, СИРЕЧЬ ИКОНА АЛКИВИАДСКАЯ (ИЗРАИЛЬСКИЙ ЗМИЙ)   ...........................       7

Главизна сей книги....................... 13

Преддверие, или крыльцо................... —

Предел 1-й. Обращение притчи к богу, или к вечности .... 14

Предел 2-й. В вещах можно приметить вечность...... 15

Предел 3-й. Начало во всех системах мирских умозрится и всю тлень, как одежду свою, носит; оно есть мир перво­родный .............................     16

Предел 4-й. Здесь несколько знамений, гербов и печатей,

тайно образующих горнее начало............      17

Предел 5-й. На сем начале утверждена вся Библия.....      18

Предел 6-й. Библия есть маленький богообразный мир, или мирик. Мироздание касается одной ее, не великого, тварьми обитаемого мира.................      —

Предел 7-й. О символах, или образах. Как оные называлися

у эллинов? А как называются в Библии?........      21

Предел 8-й. Первый опыт, испытывающий силу следующего

слова: «Совершилися небо и земля»...........      22

Предел 9-й. Испытывается сила следующего слова: «Почил

в день седьмой от всех дел своих».............      23

Предел 10-й. О захарпевском свечнике............ 24

Предел 11-й. О снах фараоновых............... 2ϋ

Предел 12-й. О жертве авраамской.............. 27

Предел 13-й. О семи хлебах.................. 28

Предел 14-й. О плащанице, Петру ниспущенной...... 29

483

Предел 15-й. О лестнице Иаковлен, о семи городах, женах,

трубах и горах......................... 30

Предел 16-й. О бесконечной пространности и непроходимости

дома божиего........................ —

Предел 17-й. О змие...................... 31

Катавасия, или снисхождение................. 33

КНИЖЕЧКА  О  ЧТЕНИИ  СВЯЩЕННОГО  ПИСАНИЯ,

НАРЕЧЕННАЯ ЖЕНА ЛОТОВА............ 34

Примета 1-я. О наставнике.................. 36

Примета 2-я. О симпатии, или сострастии, между чтецом

и наставником....................... 37

Примета 3-я. Об отвержении светских мнений........ —

Примета 4-я. О страшной опасности в чтении....... 38

Примета 5-я. О чтении в меру................ 39

Примета 6-я. О- чтении в пользу душевную......... 60

Примета 7-я. О верном вожде................ 62

БРАНЬ АРХИСТРАТИГА МИХАИЛА СО САТАНОЮ О

СЕМ: ЛЕГКО БЫТЬ БЛАГИМ............. 64

Главизна творения........................ 65

Борьба и пря о том: претрудно быть злым, легко быть

благим............................ —

Беседа ангельская о клевете дьявольской и о кознях, отво­дящих от истинного утешения............. . 69

Львиная ограда......................... 71

Путь спасительный....................... 72

Путь мира, наречен пуст.................... 74

Путь левый, наречен вентер..................      76

Богач, путешествуя, поет песнь.............. —

Лицемеры, молясь, поют................. 78

Ангельская песнь в силу сего: «Бездна бездну призы­вает»  .......................... 79

Клевета.............................      80

Кознь   ..............................      —

Адское царство на чем основано?...............     83

484

Плачущая бесплодная..................... 85

Песнь............................ 87

Обновление мира........................ —

Песнь победная....................... 88

Антифон........................... 89

ПРЯ БЕСА СО ВАРСАВОЮ................. 92

Предел, что все в мире — похоть очей, труд и горесть . . . 102

Край райский.......................... 105

БЛАГОДАРНЫЙ ЕРОДИЙ.................. 108

Главизна и твердь книжицы.................. 109

Притча, нареченная «Еродий»................. 110

УБОГИЙ ЖАВОРОНОК.................... 130

Притча, нареченная «Убогий Жаворонок»........... 131

Основание притчи........................ —

Песнь рождеству Христову о нищете его.......... 143

ДИАЛОГ. ИМЯ ЕМУ — ПОТОП ЗМИИН.......... 146

Глава 1-я. Притча: слепой и зрячий............. 148

Глава 2-я. Диалог, или разглагол............... —

Глава 3-я. Испытывается божия сила в некинх местах биб-

лейных........................... 158

Глава 4-я. Продолжается суд над змием........... 164

Глава 5-я. О злобе зминной. Песнь.............. 174

Глава 6-я. О преображении.................. 175

Глава 7-я. О воскресении................... 179

ПИСЬМА

К М. И. КОВАЛИНСКОМУ................. 189

К Я. ПРАВИЦКОМУ..................... 281

К РАЗНЫМ ЛИЦАМ...................... 297

К НЕИЗВЕСТНЫМ ЛИЦАМ................. 332

485

ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ И ПЕРЕВОДЧЕСКИЕ РАБОТЫ

EXCERPTA PHILOLOGICA.................. 341

ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ ВЫПИСКИ.............. 345

[СОН]   .............................. 349

ТОЛКОВАНИЕ ИЗ ПЛУТАРХА О ТИШИНЕ СЕРДЦА 351

ОДА............................... 366

ПРИЛОЖЕНИЕ

Ковалинский Μ. И. Жизнь Григория Сковороды...... 373

ПРИМЕЧАНИЯ. УКАЗАТЕЛИ. СЛОВАРЬ

ПРИМЕЧАНИЯ.......................... 417

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН...................... 474

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ................ 477

СЛОВАРЬ УСТАРЕВШИХ СЛОВ............... 480

 

 

 

ТРАКТАТЫ. ДИАЛОГИ. ПРИТЧИ

КНИЖЕЧКА, НАЗЫВАЕМАЯ SILENUS ALCIBIADIS  СИРЕЧЬ ИКОНА АЛКИВИАДСКАЯ (ИЗРАИЛЬСКИЙ ЗМИЙ) 2

Написана 1776 года, марта 28-го Поднесена в день пасхи

ВЫСОКОМИЛОСТИВОМУ ГОСУДАРЮ СТЕПАНУ ИВАНОВИЧУ, ГОСПОДИНУ ПОЛКОВНИКУ ЕГО ВЫСОКОРОДИЮ ТЕВЯШОВУ

Высокомилостивый государь!

Известное впрямь есть слово Сократово: «Иной живет на то, чтоб есть, а я-де ем на то, чтоб жить» 3.

Жизнь не то значит, чтоб только есть и пить, но быть веселым и куражным, и сытость телесная не даст куража сердцу, лишенному своей пищи.

В сем-то разуме учил своих друзей Епикур, что жизнь зависит от сладости и что веселие сердца есть-то живот человеку. Горатиус то же, что Епикур, мыслит: «Nec dulcia differ in annum...», сиречь: «Сладости не отлагай на год». А что он под сладостью разумеет веселие сердца, видно из последующих: «Ut quocuuque locofueris, vixisse libenter te dicas», сиречь: «Дабы ты мог сказать о себе, что для тебя везде жилось куражно» 4.

Утешение и кураж, кураж и сладость, сладость и жизнь есть то же. И что Гораций сказал: «Сладости не отла­гай» 5, то Сенека 6 протолковал: «Жизни не отлагай». «Sera niruis est vita crastina, vive hodie» 7. «Живи днесь».

Силу слова сего люди не раскусив во всех веках и народах, обесславили Епикура за сладость и почли самого его пастырем стада свиного 8, а каждого из друзей его величали: «Epicuri de grege porcus» .

Но когда жизнь от сердечного веселия, а веселие от сладости, тогда откуда зависит сладость, услаждающая сердце?

7

Изъясняет боговидец Платон а: «Нет слаще истины» 10. А нам можно сказать, что в одной истине живет истинная сладость и что одна она животворит владеющее телом сердце наше. И не ошибся некий мудрец, положивший пределом между ученым и неученым предел мертвого и живого.

Пифагор, раскусив эмблему треугольника и узрев в нем истину, с веселием вопиет: «Нашел! Нашел!»11

Видно, что жизнь живет тогда, когда мысль наша, любя истину, любит выслеживать тропинки ее и, встретив око ее, торжествует и веселится сим немеркнущим светом. Сей свет услаждает и старость Солона 12; а он, и старясь, каждый день нечто вкушает от едомых всеми, но не истоща­емых сладостей, согревающих и питающих сердечные мысли, как весеннее солнце каждую тварь. И как пра­вильная циркуляция крови в зверях, а в травах — соков рождает благосостояние телу их, так истинные мысли озаряют благодушием сердце. И не дивно, что некоторых избранных человеков монументы и записки сею такою надписью озаглавлены: «Житие и жизнь имя рек».

Житие значит: родиться, кормиться, расти и ума­ляться, а жизнь есть плодоприношение, прозябшее от зерна истины, царствовавшей в сердце их. И не напрасно друг истины — Цицеронов Катон13 любил в старости пирушки, но растворенные насыщающими сердце мудрыми беседами, начертающими не видимую нигде, а прекрасную ипостась истины, влекущей всех чувства и услаждающей.

К чему ж сия речь течет? К тому, что высоких фами­лий люди не только в тяжбах, войнах, коммерциях, домостроительствах, художествах, но и в самом первом пункте, сиречь в мыслях, бога касающихся, должны находить истину, а противоборствовать суеверию.

Верно, что шар земной без болотных луж, без мертвых озер, без гнилых и дольних низин быть не может. Но в таких местах жабы и сродные им птицы да водворяются, а соколы с орлами вверх в пространство чистых небес да возносятся, оставив дрожжи для непросвещенной под­лости.

Итак, благочестивое сердце между высыпанными кур­ганами буйного безбожия и между подлыми болотами рабострастного суеверия, не уклоняясь ни вправо, ни влево, прямо течет на гору божию и в дом бога Иакового,

а Divinus Plato [божественный Платон!»

8

Верно слово, что царь и судия израильский, а христи­анский бог есть Библия.

Но сей бог наш первее на еврейский, потом на христи­анский род бесчисленные и ужасные навел суеверий наводнения.

Из суеверий родились вздоры, споры, секты, вражды междоусобные и странные, ручные и словесные войны, младенческие страхи и прочее. Нет желчнее и тверже суеверия и нет дерзновеннее, как бешеность, разожжен­ная слепым, но ревностным глупого поверия жаром тогда, когда сия ехидна, предпочитая нелепые и недостаточные враки милости и любви и онемев чувством человеколюбия, гонит своего брата, дыша убийством, и сим мнит службу приносить богу.

Сей семиглавый дракон (Библия), вод горьких водо­пады изблевая, весь свой шар земной покрыл суеверием. Оно не иное что есть, как безразумное, но будто богом осуществленное и защищаемое разумение.

Говорят суеверу: «Слушай, друг! Нельзя сему слу­читься... Противно натуре... Кроется здесь что-то...» Но он во весь опор с желчью вопиет, что точно летали кони Илиины. При Елисее плавало-де железо, разделялись воды, возвращался Иордан, за Иисуса Навина зацепилося солнце, за Адама змеи имели язык человеческий... Вот! Скоро-де конец миру... бог знает, может быть, в следующий 1777 год спадут на землю звезды... Что? Разве нельзя, чтоб Лот был пьян от нововыдавленного вина?.. Пускай оно у нас не хмельное, но от бога все возможно...»

Сих дрожжей упившись, суевер бражничает и козлогласует нелепую, объявляя неприятелями и еретиками всех несогласных ему. Лучше не читать и не слышать, нежели читать без очей, а без ушей слышать и поучаться тщетным. Детское есть сие мудрование, обличающее наглость и непостоянность блаженной натуры, будто она когда-то и где-то делала то, чего теперь нигде не делает и впредь не станет.

Все же то невеликое, что ненужное, и все ненужное то, что не всегда и не везде есть возможное. Возможное и нужное, а нужное и полезное есть то же и напротив того. Какая ж слава и хвала делать невозможное?

Все преграждаемое законом блаженной натуры есть тем не полезное, чем не возможное, а чем полезное, тем возможное. По сему-то есть благословенно царство ее

9

и дивным вкусом дышит сие слово Епикура: «Благода­рение блаженной натуре за то, что нужное сделала нетруд­ным, а трудное ненужным».

Восстать против царства ее законов — сия есть несчаст­ная исполинская дерзость, любящая преграждение, невозможность и бесполезность, а супостат ползет.

Как же могла восстать сама на свой закон блажен­ная натура, раз она велела тонуть железу — и было так?!

Такие нелепые мысли пускай место имеют в детских и подлых умах, не в возмужавших и высоких фамилий людях. Да вкушают божию сию ложь и буйство дети, и то до времени, а благоразумные да будут готовы к лучшему столу. Они, не быв причастниками лжи сей и буйства, могут не зажигать, но тушить факел колеблющего общую тишину и бражничествующего раскола.

Нет вреднее, как то, что сооружено к главному добру, а сделалось растленным. И нет смертоноснее для общества язвы, как суеверие — листвие лицемерам, маска мошенни­кам, стень тунеядцам, подстрекало и поджог детоум-ным.

Оно возъярило премилосердную утробу Тита, загла­дило Иерусалим, разорило Царьград, обезобразило брат­нею кровью парижские улицы, сына на отца вооружило 14. И не напрасно Плутарх хуже безбожия ставит суеверие. Для меня-де лучше, когда люди скажут, что Плутарха на свете не было, нежели что он был нагл, непостоянен, немилосердный и проч. Да и впрямь суевер скорбит, если кто на полдень, а не на восток с ним молится. Иной сердит, что погружают, другой бесится, что обливают крещаемого. Иной клянет квас, другой—опресноки... Но кто сочтет всю суеверных голов паутину? Будто бог — варвар, чтоб за мелочь враждовать.

Во всех же сих вздорах бегут к покровительнице своей Библии, а она со строптивыми развращается.

Библия есть ложь, и буйство божие не в том, чтоб лжи нас научала, но только во лжи напечатлела следы и пути, ползущий ум возводящие к превысшеи истине, как значит вопрос сей: «Когда же введешь меня в пре­делы их?», «Знаешь ли пути их?» (Иов, 38).

Вся же тварь есть ложь непостоянна и обманчива, и вся тварь есть поле следов божиих. Во всех сих лживых терминах, или пределах, таится и является, лежит и вос­

10

стаёт пресветлая истина, и о ней-то слово: «Истина от земли воссияла», «Золото земли оной доброе».

И всем сим следам, и писаным и высказанным в ней, будет совершение от господа, сиречь конец и бытие несу­ществующим тварям приложит истина господня. Вот что значит: «От бога все возможно», сиречь по тварям оно пус­тое и недостаточное, а по богу действительное и точное.

Кто? Разве кто угорел или в горячке, тот скажет: «Железо плавает... От бога-де все возможно...» И какой сей есть род странный богословия, если в нем речь о железе, не о боге? Сие значит: начать за здравие, а кон­чить за упокой, по пословице.

Впрочем же, будет, когда наконец сверх поля тленного твари (железо ли она, или золото, или алмаз) покажется обвитая железом по ребрам своим пресильная истина, во время оно благоразумный не умолкнет и скажет: «Всплывет железо» (Книга царств).

Как солнечный блеск по верху вод, а воды сверх голу­бого озера и как пестрые цветы, высыпанные по шелковому полю в хитротканных узорах, так по лицу в Библии сплетенного множества тварей бесчисленных, как манна и снег, в свое время являет прекрасное свое вечности око истина. И о сих-то ткателях и книгосплетцах, каков был Веселеил и прочие, гремит вопрос божий к Иову: «Кто дал женам ткания мудрость или испещрения хитрость?» (гл. 38).

Здесь авторы нарицаются женами, соткавшими библейные свитки разных полотен. В Илии тоже нам нужды нет. Но сия тень нечтось ведет лучше себя. Да там и написано так: «Разумеешь ли, как Илия поднялся?..»

Будто за ухо схватив, догадываться велит, что в сих враках, как в шелухе, закрылось семя истины. А сие и мальчик разумеет: «Взят был Илия вихрем...» Что ж есть сие? Ответ: се есть слово божие — не человеческое и не о человеке. Илия есть тень того: «Ходящий на крыле ветряном». А колесница и конница чья? Израилева? Никак! Колесница божия, а конница его ж. Иаков же, так как и Илия, есть слабая тень того: «Поднял вас, как на крыльях орлих, и привел вас к себе».

Сей на всех их, как на апостолах и на своих ангелах, ездит, и не Симеон его, но вечный Симеона и всех их, как ветошь свою, носит.

Являясь, истина по лицу фигур своих, будто ездит по ним. А они, возвышаясь в тонкий божества разум,

11

будто берутся из земли и, достигнув к своему началу с Иор­даном, потом отпадают, как после плодов листья, в преж­нее тлени своей место с Давидом: «Ослабь меня, да почию прежде даже...»

И сие-то есть: «Преобразит тело смирения нашего». Истина, возвышая Илию, преобразует и всех их. В сию гавань желает душа Давидова, и в сем безопасном месте намерен, как олень, отложить рога свои. «Кто даст мне крылья?..»

Достиг же к точке, опять в ничтожность свою возвра­щается. «Прежде даже не отойду и к тому не буду».

Презирающий сокровенную во лжи библейной истину подался к стороне безбожников, а гоняющий ветры и насы­щающийся ложью есть суевер, ползущий и грязь со змием едящий. Тот нагл и недогадлив, а сей глуп и гнусен. Благороднее есть презреть, нежели около опреснока жевать тряпицу. Если кто отворил начальную дверь сию: «Вна­чале сотворил бог небо и землю».

Легко может входить и в прочие сих книг обители. Кажется, дверь сия открыта для каждого, но сию мысль опровергает слово Петра: «Таится бо сие от них, как небеса были исперва», сиречь что значит: «Вначале сотворил бог небо и землю». Каждая почти здесь сентенция не вкусна, поколь не приложит своей к ней силы рука, у Даниила по верху стены, а у евангелиста по земле пишущая. И вся­кая мысль подло, как змий по земле, ползет. Но есть в ней око голубицы, взирающей выше потопных вод на прекрасную ипостась истины. Словом, вся сия дрянь дышит богом и вечностью, и дух божий носится над всею сею лужею и ложью. Я в сей книжечке представляю опыты, каким образом входить можно в точный сих книг разум. Писал я ее, забавляя праздность и прогоняя скуку, а вашему высокородию подношу не столько для любопытства, сколько ради засвидетельствования благодарного моего сердца за многие милости ваши наподобие частых древесных ветвей, прохладною тенью праздность мою успокаивающие, так что и мне можно сказать с Мароповым пастухом: «Deus nobis haec otia faecit» 15.

Высокомилостивый государь,

вашего высокородия всепокорнейший и многоодолженный слуга, студент Григорий Сковорода

12

ГЛАВИЗНА СЕЙ КНИГИ

«Ты кто?» И говорит им Иисус: «Начало» (Евангелие от Иоанна, гл. 8).

«Благая мудрость... Еще больше видящим солнце» (Премудрости Соломона).

«Благая ярость лучше смеха. И в злобе лица убла-жится сердце» (Премудрости Соломона).

«Начало Сиону дам...» (Исайя).

«Испытайте писаний... Та суть, свидетельствующая обо мне» (Евангелие от Иоанна).

«Не на лица смотря судите...» (Евангелие от Иоанна, гл. 5).

Слово к богу.

«А te principium, tibi desinat», то есть: «Ты и от тебя начало исходит; к тебе ж оно и конец свой приводит».

ПРЕДДВЕРИЕ, ИЛИ КРЫЛЬЦО

Пустынник обитал в глубоком уединении 16. Он каждый день при восхождении солнца всходил в пространный сад. В саду жила прекрасная и чересчур смирная птица. Он любопытно взирал на чудные свойства оной птицы, весе­лился, ловил и тем нечувствительно проводил время. Птица, нарочно близко садясь, куражила ловлю его и казалась тысячу раз быть в руках, но не мог ее никогда поймать. «Не тужи о сем, друг мой, — сказала птица, — что поймать не можешь. Ты станешь век меня ловить на то, чтоб никогда не уловить, а только забавляться». Когда-то приходит к нему друг его. По приветствии заве­лась дружеская беседа. «Скажи мне, — спрашивает гость, — чем ты в дремучей твоей пустыне забавляешься? Я бы в ней умер от скуки...» Но пустынник: «Скажи-де ты прежде, что тебя веселит в общежительстве? Я бы в нем умер от грусти...» — «Моих забав три родника, — гость отвечал, — 1) оказываю по силе домашним моим и чужим благодеяния; 2) хорошее благосостояние здоровья; 3) при­ятность дружеского общежительства...» — «А я, — сказал пустынник, — имею две забавы: птицу и начало. Я птицу всегда ловлю, но никогда не могу ее поймать. Я имею шелковых тысячу и один фигурных узлов. Ищу в них начала и никогда развязать не могу...»

«Мне твои забавы, — говорит гость, — кажутся дет­скими. Но если они невинны, а тебя веселить сродны, я тебе прощаю». И оставил друга с забавным его началом.

13

Предел 1-й ОБРАЩЕНИЕ ПРИТЧИ К БОГУ, ИЛИ К ВЕЧНОСТИ

Божественные мистагоги, или тайноводители, приписы­вают начало единственно только богу. Да оно и есть так точно, если осмотреться... Начало точное есть то, что прежде себя ничего не имело. А как вся тварь родится и исчезает, так, конечно, нечтось прежде ее было и после нее остается. Итак, ничто началом и концом быть не может. Начало и конец есть то же, что бог, или вечность. Ничего нет ни прежде нее, ни после нее. Все в неограниченных своих недрах вмещает. И не ей что-либо, но она всему начало и конец. Начало и конец есть, по мнению их, то же. И точно так есть, если рассудить. Вечность не начинаемое свое и после всего остающееся пространство даже до того про­стирает, чтоб ей и предварять все-на-все а. В ней так, как в кольце: первая и последняя точка есть та же, и, где началось, там же и кончилось.

В самих тварях сие можно приметить: что тогда, когда сгнивает старое на ниве зерно, выходит из него новая зелень и согнитие старого есть рождение нового, дабы, где падение, тут же присутствовало и возобновление, свидетельствующее о премудром ее и всесохраняющем миростроительстве.

Во всяких же веществах для любопытного зрителя премилосердная сия мать, почти осязаемая, но не понимае­мая, подобна смирной, но не уловляемой птице.

Сие правдивое начало везде живет. По сему оно не часть и не состоит из частей, но целое и твердое, затем и неразоряемое, с места на место не преходящее, но единое, безмер­ное и надежное. А как везде, так и всегда есть. Все предва­ряет и заключает, само ни предваряемое, ни заключаемое. Сим началом благословляется Асир, сын Иакова. «Покроет тебя божие начало».

Прозревший сквозь мрак сие начало назывался у евреев пророком, назывался и священником, то есть святое видящим и показывающим, а потому-то людским освятите-лем. Кое-где такие называлися маги, или волхвы, кое-где — халдеи, гимнософисты 17; у эллинов — иереи, софы, фило­софы, иерофанты 18 и проч. Определенные ж в сию науку

а Все-на-все; graece пампан, universum.

14

увольнялись от всех житейских дел. Сие значило посвя­титься богу. Тогда они в натуре и в книгах вольно искали начала.

 

Предел 2-й В ВЕЩАХ МОЖНО ПРИМЕТИТЬ ВЕЧНОСТЬ

Землемеры во всех своих фигурах восходят к источнику, находят центр и начало. А если кто чистосердечный охот­ник, Может в некоторых веществах примечать тончайший дивного сего начала луч, каков испускает во мраке утрен­няя заря.

Взглянем (например) на рыбу, названную- у римлян гешога, сиречь удержание. Она, прильнувши к брюху корабля, самое быстрейшее удерживает его стремление.

Пока смотришь на рыбу, не чувствует душа никакого вкуса. А когда проницать оком в утаенное в небольшой рыбе божие начало, тогда сердце находит сладость сота, найденного во льве Самсоном. «Гортань его — сладость, и весь — желание».

Безместное и нестаточное дело, дабы рыба одною тлен­ной своей природы грязью могла препобедить и обуздать быстроту столь ужасной машины, если бы в тленной ее тьме не закрывался начальник тот: «Положил тьму, тайну свою».

Сей есть родник антипатии и симпатии а.

Взглянем на землю и на около нас находящееся. Мелоч­ный зверечек мышь, вкравшись за дорожным припасом в коляску, бешеную рысь самых буйных лошаков приво­дит в слабость и истомление. Взгляни на слабосильного зверька — человека. Он водит медведей и слонов. Взгляни на маленькую компасную коробочку и на малую часть корабля — на его руль. Он правит течение, а та указывает путь. Маленькая искра разоряет городские стены. Из кро­шечного зерна выходит большая яблоня. Легонький воздушпый шум есть испущенное из уст слово, но оно часто или смертно уязвляет, или в кураж приводит и оживляет душу. Малая птица петух пугает льва, а мышь — слона. Невпдная пружина в составе движет всю часовую машину. Неосязаемая в циркуле точка источник есть всех фигур и машин. Десятифунтовая машинка ворочает стопудовую

а Αντιπαθής,     συμπαθής — противострастный сострастный,сострастие, противострастие.

15

тяжесть. Соломенный крутень разбивает кремень. Ничтож­ная гражданских законов бумажка содержит гражданство в тишине. Отцовская старость владеет сильными рабами и буйными сынами. Слабого здоровья государь управляет бессловесной свирепостью народной.

Все сие по плоти ничто есть, но по сокровенному в себе естеству сильное. «Дух животворит». Сие чудное начало: в немощах — сила, в тлени — нетление, а в мелочи есть величие. Оно начиная — кончает, а кончая — начинает; рождая — погубляет, погубляя — рождает; противным врачуя противное, и враждебным премудро споспешествуя враждебному, как свидетельствует острое философских учеников речение: «Unius interitus es alterius generatio» — «Одной вещи гибель рождает тварь другую».

 

Предел 3-й НАЧАЛО ВО ВСЕХ СИСТЕМАХ МИРСКИХ УМОЗРИТСЯ И ВСЮ ТЛЕНЬ, КАК ОДЕЖДУ СВОЮ, НОСИТ; ОНО ЕСТЬ МИР ПЕРВОРОДНЫЙ

Взглянем теперь на всемирный мир сей, как на увесе­лительный дом вечного, как на прекрасный рай из бессчет­ных садов, будто венец из веночков, или машинище, из машинок составленный.

А я вижу в нем единое начало, так как один центр и один умный циркуль во множестве их.

Но когда сие начало и сей центр есть везде, а окружил его нигде нет, тогда вижу в сем целом мире два мира, один мир составляющие: мир видный и невидный, живой и мертвый, целый и сокрушаемый. Сей — риза, а тот — тело, сей — тень, а тот — древо; сей — вещество, а тот — ипостась, сиречь основание, содержащее вещественную грязь, так как рисунок держит свою краску.

Итак, мир в мире есть то вечность в тлени, жизнь в смерти, восстание во сне, свет во тьме, во лжи истина, в плаче радость, в отчаянии надежда.

В сем месте встречается со мною любомудров слово Платоново 19 в такой силе: «Подлость не почи­тает за сущую точность». Nisi quod ρίς teneat, сиречь кроме одного того, что в кулак схватить может, а в кулак схватить можно одно осязаемое. Если ж мне скажешь, что внешний мир сей в каких-то местах и временах кон­чится, имея положенный себе предел, и я скажу, что кон­чится, сиречь начинается.

16

Видишь, что одного места граница есть она же и дверь, открывающая поле новых пространностей, и тогда ж зачинается цыпленок, когда портится яйцо.

И так всегда все идет в бесконечность. Все исполняю­щее начало и мир сей, находясь тенью его, границ не имеет. Он всегда и везде при своем начале, как тень при яблоне. В том только разнь, что древо жизни стоит и пребывает, а тень умаляется: то преходит, то родится, то исчезает и есть ничто.

Materia aeterna 20.

Предел 4-й

ЗДЕСЬ НЕСКОЛЬКО ЗНАМЕНИЙ, ГЕРБОВ И ПЕЧАТЕЙ, ТАЙНО ОБРАЗУЮЩИХ ГОРНЕЕ НАЧАЛО

Сие единственное начало, как главу мудрости, любо-мудрцы в разных веках и народах разными фигурами и монументами изобразили, например кольцом, шаром, солнцем, оком... А как кольцо, так перстень, гривна, венец и прочее есть тот же образ.

За шаром идут звезды, планеты, плоды, зерно, древо, рай и проч. За солнцем — утро, свет, день, огонь, луч, молния, блистание, дорогие камни, золото, прекрасные и благовонные цветы и проч. Прекрасно сияющая радуга тоже взята в образ. Зороастр 21 изобразил солнцем с сею песнею: «Услышь, блаженный, всевидящее имеющий веч­ное око!»

Отсюда у древних персов поклонение солнцу, а день воскресный назван день солнца, сиречь день господен.

Монумент око подало повод изобразить человеками, зверьми, скотами, птицами, рыбами и гадами. Отсюда слу­чай к идолочтению. Подлость, видя на честных местах написанные или изваянные тварей фигуры и не достигнув тайнообразуемое через оное богоначалие, слепо, как за якорь спасения своего, ухватилась за ничтожную сень образов и погрязла в ней. Отсюда обожание человеческой тлени к иным животным. Отсюда вздорные, нелепых мне­ний книги, расколы, заблуждения и заразительнейшая язва, хуже безбожия — суеверие. Оно есть то же, что идолочтение. Чему кто верит и на что надеется, то и почитает. Суевер суеверному верит, идолочтец пустое чтет.

Но каждой твари фигура есть нечестивая пустошь, если воплощением и вмещением своим не освящает один святой. «Идол ничто есть».

17

Идол, фигура, образ есть то же и ничто же. Просвещен­ные также изобразили источником, а вслед сему водою, росою, мглою, снегом, льдом, инеем и прочим.

И сердце взято в образ, как корень жизни, а обитель огня и любви. И стоящая среди моря каменная гора, а вслед сему остров, гавань, суша или матерая земля и проч. В числе образов и крылья орлий. Они, возвышая долу склоненное птичье тело, отменного естества вид кажут.

А змий, держащий в устах свой хвост, приосеняет, что бесконечное начало и безначальный конец, начиная, кон­чит, кончая, начинает. Но бесчисленный есть тайнообразный мрак божественных гаданий.

Предел  5-п НА СЕМ НАЧАЛЕ УТВЕРЖДЕНА ВСЯ БИБЛИЯ

Сие истинное и единое начало есть зерно и плод, центр и гавань, начало и конец всех книг еврейских. «Вначале было слово». Сиречь: всей Библии слово создано в том, чтоб была она единственным монументом начала.

«Вначале было слово». А дабы не было сомнения, что сие начало есть не подлое, но высокое, истинное и единое, для того сплошь написано: «И слово было к богу».

Когда ж она сделана к богу и для бога, тогда сия богодышащая книга и сама стала богом. «И бог был слово», так как вексельная бумажка или ассигнация стала монетою, а завет сокровищем. Сие слово издревле сделано к богу. «Сей был искони к богу». Должно читать так: «Сие было искони к богу, сиречь слово (сей λόγος)». Все в нем богозданное и ничего нет, что бы пе текло к богу. «Все тем было...» И как в ничтожной вексельной бумажке скры­вается империал 22, так в тленной и смертной сих книг сени и во мраке образов таится пречистое, пресветлое и живое. «В том жизнь была» и проч.

 

Предел 6-й БИБЛИЯ ЕСТЬ МАЛЕНЬКИЙ БОГООБРАЗНЫЙ МИР, ИЛИ МИРИК. МИРОЗДАНИЕ КАСАЕТСЯ ОДНОЙ ЕЕ, НЕ ВЕЛИКОГО, ТВАРЬМИ ОБИТАЕМОГО МИРА

Мойсей, ревнуя священникам египетским, собрал в одну громаду небесных и земных тварей и, придав род благочестивых предков своих, слепил книгу Бытия, сиречь мироздания... Сие заставило думать, что мир создан 7000 лет назад.

18

Но обительный мир касается тварей. Мы в нем, а ой в нас обитает. Мойсейский же, символический, тайно-образный мир есть книга. Она ни в чем не трогает обительного мира, а только следами собранных от него тварей путеводствует нас к присносущному началу единственно, как магнитная стрела, взирая на вечную твердь его.

А в том не очень нужная мудрость, чтоб знать, прежде ли создан цвет или родился гриб?..

В сем предохраняет нас само начало книги. «Вначале сотворил бог небо и землю». Говорят, что в еврейском лежит так: «Вначале сотворил бог». А дабы сие разумелось о книге, написано: «Я гиммел, ке я гарец», сиречь: «Сие небо и сию землю». Речь сия никак не пристала ко вселен­скому миру. Если находится одна только земля, как прежде думали, некстати говорится: «Сию землю, сие солнце» 2а.

Если же обитаемым мирам нет числа, как ныне начали думать, и тут нелепый вздор: «Сие небо!..» А другое ж, десятое, сотое, тысячное кто создал? Конечно, каждого мира машина имеет свое, с плывущими в нем планетами небо. Вот на что создана сия мироздания книга! «Небеса поведают славу божию...» Нет в ней речи, ни слова, чтоб ни дышало благовестием вечного. Во всех земли сей пре­делах (terminus — знамение) и во всех концах Вселенной сей выходит вещание вселюбезнейшего начала и есть земля обетованная. «Не суть речи ни слова...» и прочее.

В начале божпем основал вечный сии небесные и земные твари, в сей книге для него единого собранные. «Вначале сотворил бог небо и землю». Грязь же сия и сволочь тлен­ных фигур натаскана безобразно и беспорядочно, не име­ющая вида, ни доброты. «Земля же была невидима и неуст­роена».

И глубокая бездна морского стечения их тьмою неудобо-разумения покрывается. «И тьма вверху бездны». И дух же божий над сею топкою тленью, как ковчег сверх всемир­ной воды, носится. Он сию тьму просвещает, как молния Вселенную, сходит на нее, как голубь, согревает, как кокош 24, покрывает, как орел хворостное гнездо свое, и крыльями своими ничтожное естество наше возносит в горнее и преобразовывает. «И дух божий носился по верху воды».

Вслед сего Мойсеевого предисловия начинается сотво­рение тварей, создание сени, делание чудес божиих, фаб­рика фигур его. «И говорит бог: вижу сквозь мрак присно­

19

сущное начало и ему раболепно поклоняюся. Слышу тайный его во мне гром сей». «И говорит бог: слушай, Мой-сей! Пускай будет солнечный свет фигурою моею! Она ста­нет показывать пальцем истину мою, сияющую в тленной вашей натуре, невероятную смертным».

«Да будет свет!» Итак, вдруг солнечный свет надел блистание славы божией и образ ипостаси его, а тлень светила сего сделалась солнцем правды и селением истины, как только вечный в солнце положил селение свое.

Сие-то есть прямое сотворение сильного! а — делать из ничего чудо, из сени — точность, дать грязи ипостась, а подлой тлени — величие.

Все дела его в вере, вера в истине, истина в вечности, вечность в нетлении, нетление в начале, начало в боге. «И был свет».

На сие доброе свое дело взирал вышний добрым своим оком. Он, презирая нашего света подлую худость, терпя­щую запад, единственно смотрит на свой невечерний свет, в вещественном солнце поселившийся и для любителей своих от сени его исходящий, как жених от чертога своего. «И видел бог свет как добро».

А дабы из двоих одно составляющих естеств не последо­вала смесь, а из нее идолочтение, разделил творец между светом славы своей и между тьмою тлени нашей, между истиною и между образующею сенью: «И разлучил бог между светом и...»

И назвал свет истины днем, а сеннообразную тьму — ночью. «И назвал бог свет — днем...» Но дабы опять не последовал раздор, разрывающий двоицу сопряженных воедино естеств, сделан из тьмы и света, из дня и ночи, из вечера и утра «день единый». Сей есть мир божий! Лето радости и веселия, время вожделенное, день госпо­день. Один он в тысяче лет, а 1000 лет в нем.

Сей день сотворил господь из противных натур: из лука­вой и доброй, тленной и нетленной, из голода и сытости, из плача и радости в неслитном соединении.

Между водою подлою и небесною как разделяющая, так и соединяющая укреплена вечная твердь. А на все сие смотрит создатель как на доброе, не как на лукавое.

а Quid est techna poetica? Facere ex malo bonum. Quis bonus..? Caro nihil... 4

20

В сем первом дне явилось фигур 6: тьма, свет, ночь, день, вечер, утро.

Из тех фигур символов 3: тьма и свет, ночь и день, вечер и утро.

Символ составляется из фигур двоих или троих, озна­чающих тлень и вечность. Сюда-то смотрит божий тот запрос к Иову: «В какой земле вселяется свет?» «Тьме какое есть место?» Например: вечер и утро; вода, твердь и облако; море и суша.

Вечер есть дом тлени, а утро — град вечности. «Вече­ром водворится плач, а заутра — радость».

В воде и море вместились тьма и смерть, а на суше, на небе и в облаке вселились свет и жизнь.

«Когда в реках ярость твоя?» «Над небесами слава его».

 

Предел 7-й О СИМВОЛАХ, ИЛИ ОБРАЗАХ. КАК ОНЫЕ НАЗЫВАЛИСЯ У ЭЛЛИНОВ? А КАК НАЗЫВАЮТСЯ В БИБЛИИ?

Такие фигуры, заключающие в себе тайную силу, на­званы от эллинских любомудрцев: emblemata, hierogly-phica.

А в Библии называются: чудеса, знамения, пути, следы, сень, стена, дверь, оконце, образ, предел, печать, сосуд, место, дом, град, престол, конь, херувим, сиречь колес­ница и проч... Они-то суть скоты, звери, птицы, чистые и нечистые, а Библия есть ковчег и рай божий, проще сказать — зверинец.

«Насадил господь бог рай в Эдеме, на востоке».

Сюда ж в число ввел и человека. Должно трезвенно поднимать очи, когда здесь начитать: одеяние, мех, рубище, пелены, ясли, коробочка, корзинка, гнездо, нора, рассе­лина, пещера, гроб, ров, темница, узы, сеть, плетень, куща и сим подобное.

«Сколь добры дома твои, Иаков, и кущи твои, Изра­иль!..» Также, когда начертается фигура циркульная, плоскокруглая, шаровидная, какая есть перстень, хлеб, монета и проч., или виноградные и садовые плоды с вет­вями и семенами и проч. Смотри бодро! Например, когда миловидная женщина Авигея привезла Давиду, между прочим, 200 хлебов, корзину гроздей и 200 вязанок смокв. «Привязывающий к лозе жеребенка своего». «Тебе и семени твоему...»

21

Сей есть природный стиль Библии! Историальною или моральною лицемерностью так сплести фигуры и символы, что иное на лице, а иное в сердце. Лицо, как шелуха, а сердце есть зерно, и сие-то значит: «Вениамин — волк, хищник рано ест, еще и на вечер дает пищу».

И не дивно, что весь Израиль толчет в ступах манну а. Манна значит что то? Сиречь чудо, а чудо есть образ или фигура.

Сама се о фигурах речь дышит гадании мраком и самая кратчайшая сказочка заключает в узле своем монумент сладчайшей вечности; как корка зерно, а жемчуга мать жемчужину и как луна солнечный свет отдает по всей земленности своей. Например.

11 редел 8-й ПЕРВЫЙ ОПЫТ, ИСПЫТЫВАЮЩИЙ СИЛУ СЛЕДУЮЩЕГО СЛОВА: «СОВЕРШИЛИСЯ НЕБО И ЗЕМЛЯ...»

Под сим историчным видом закрылось то же, что под тем: «Вначале сотворил бог...» Совершение, верх, конец и начало есть то же. Иаков, благословляя, сиречь делая фигурою божиею Иосифа, переносит на верх главы его силу, вечность образующих холмов или горних верхушек, являющихся из-под потопа. То ж делает и Мойсей? «От верха гор начала и от верха холмов вечных земля есть Иосифова», — говорит Мойсей. Также кланяется Иаков верху жезла Иосифова. Всиоминает и Давид верх волос... Но все сие: «Изнемог — ты же совершил».

Верхи гор, волосы голов, лучи зари и солнца — все сие ничто есть. Но сии фигуры текут к вечному, его ж силою влекомые, как гласит запрос его к Иову: «Вечер­нюю звезду за волосы ее привлечешь ли?» Он один совер­шение и конец светилам и знамениям. «Да станет солнце! И стало солнце и луна». «Пока пришедши, стал вверху... Се ныне!»

«Совершилися небо и земля и все украшение их». Спаситель, умирая, последний испустил вопль: «Совершилося», сиречь сия история с нравоучением создана вначале: то есть в боге, отце моем. «Вначале было слово». И все сие идет к вечного точке, как к своему совершению. Все сие

а Manna? Quidnam !юс? Се что ли? Чудо, а родник его что то? По-славянски чудо есть ветхое.

22

ныне совершенно уже и отделано. «Совершилися небо и земля».

Не наше сие и не до нас. Божие есть время и дело, и слава. «Совершил бог в день шестой дела свои».

Когда весь символический мир устроен в течение к божественному центру, можно сказать: «Совершилося небо и земля». И когда уже вся тварь приспела к намерен­ной своей точке и покою, достойно сказать: «Совершилося».

Как исчезает стебель при зрелости пшеничного зерна, а правдивее сказать, скрывается в зерне, так вся фигураль­ная мертвенность, доплыв к своему пристанищу, иожертая жизнью, истребляется. Сего просит возлюбленный, нахо­дясь фигурою его. «Ослабь меня, да почию...» «Исчезли очи мои...» «Кто даст мне крылья?»

Отсюда речи пророков: «звезды надут»; «солнце померк­нет»; «совьется небо, как свиток» и прочее — дали повод думать, будто мир обительный когда-то погибнет.

В умирающей на кресте Христовой плоти умирает весь вздор историальный, и достойно испущен голос сей: «Совершилося».

Тогда померкнет солнце, раздирается вся фигураль­ная завеса, а светает утро всемирного и нремирного воскре­сения.

«Зима прошла, дождь отошел... цветы явилися на земле. Время обрезания гроздей приспело». «Совершилося». Пример второй.

 

Предел 9-й ИСПЫТЫВАЕТСЯ СИЛА СЛЕДУЮЩЕГО СЛОВА: «ПОЧИЛ В ДЕНЬ СЕДЬМОЙ ОТ ВСЕХ ДЕЛ СВОИХ»

Вот встречает смешным лицом историчный вздор! Глупость сим довольна, а сами премудрые, не раскусив, соблазняются. Кроме наличности, нет ничего тут нелепого, все простое для разумеющих. Просто сказать: бог, всю тварь сделав славы своей фигурами, сделал особенным портретом день субботний.

Как лев в ложе своем, так образуемая сила его в фигуре почивает. Сие-то значит ε;χβλη;ια, emblema а. И не о тлени написано: «Возлег, почил, как лев». «Возложив Иаков ноги свои на одр, умер». «Погребли его в пещере обширной, которую нашел Авраам».

а Емблема, то есть вкидка, вметка, виравка. Injeclio, insertio tanquam. Praetiosi lapilli in loculum sive oculuiu annuli2ΰ,

23

Вспомни село крови, то есть всю фигуральную тлень. Но не забывай: «В какой земле вселяется свет! Тьме же какое есть место?» А суббота есть всех чистых фигур изряднейшая и пресветлейший упокоения чертог. «Благо­словил бог день 7-й».

И не дивно: от всех дел своих избрал сию обитель. Сутки состоят из тьмы и света. Обе части, а чаще свет называется днем. Но источник и центр света есть солнце.

Сия благороднейшая и прекраснейшая тварь в мире есть то, что в теле око. «В солнце положил селение свое». День есть малое коло 27, обращаемое в 24 часа. Оно сос­тавляет круги веков и тысячи лет, как одна форма — мил­лионы монет. Равный и примерный течения бег обращает все дни. И время, и мера, и движение — сходное.

Как седьмой день, так и пятидесятая суббота, седмиц седмицу заключающая, есть покой, святой господу и пятидесятый год есть его ж радостное лето (jubilaeus). Итак, суббота есть праздников праздник, сиречь покой покоев, и обитель обителей божиих, так как песнь пес­ней — главнейшая и символов символ, сличающий тлень с вечностью, да памятуем нетление ее. «Да будет свет, и был свет».

Тьма ее и вечер приводит в разум, плач всей тлени, а утро и светолучное солнце громко проповедуют радость сияющей вечного славы. «Небеса поведают славу божию...»

«День дню отрыгает слово, а ночь ночи возвещает разум». «И был вечер, и было утро — день...»

Каждый же день фигурной сей седмицы, имея солнце, есть суббота и покои божий. «Очень рано в одну из суббот пришли на гроб, когда воссияло солнце». Очень рано воссияло солнце... По наружности есть вздор, но в боге есть возможное и то же. «Положил мне утром утро». «Правда твоя, как полдень». «Где почиваешь? В полудне».

Если кто из одной сих светлых суббот субботы увидит восстающего жениха, сей может и из прочих фигуральных сосцов высосать сладчайшую сотов и муста вечность. «Вы­пустил ты узников твоих из рва...» «Гробы открылись».

 

Предел 10-й О ЗАХАРИЕВСКОМ СВЕЧНИКЕ

Сей семичисленный вечности венец, сквозь завесу прозрев Захария, слышит от бога: «Семь сии очи господни суть». Семь в седмице солнцев и одно солнце. Семь очей

24

вечности и одно недремлющее око. Сия ж седмица у Заха-рии уподобляется семилампадному свечнику: «Видел и се свечник золотой весь».

Искал он, но у бога что сие значит? И сыскал, что всех сих мыслей стрела напряжена в один только центр вечно­сти, презрев всю стихийную грязь. «Сие слово господне не в силе великой, не в крепости, но в духе», — говорит господь.

Сей светосолнечный свечник просвещает исходы и входы в сию запечатленную книгу, а сие семивзорное око весь дом сей свой в целости доселе сохраняет. «Господняя земля...» Сие око открывается по всей его земле сей с нагрузкой ее. Семь сих очей господних суть, взирающих на всю землю.

И не дивно, что Иезекииль видит вокруг крылатым своим животным и колесам их насаженные очи. Сказано уже, что Библия есть мир сиволичный и зверинец божий, а люди, скоты, звери и птицы суть фигуры и херувимы 28, сиречь возики, везущие вечности сокровище.

Просит Иезекия, сидящего на херувимах, дабы изба­вил от поругания нетленную свою деву — Библию, и сих-то очей его в ней откровения просит: «Открой, гос­поди, очи твои и видь». О сем же просит и Соломон: «Да будут очи твои открыты на храм сей день и ночь». Тогда они не днем, а только ночью открываются, когда тень только и фигура болванеет. Открываются они Вени­амину и братии его.

«Воззрев очами своими, Иосиф увидел Вениамина». Но Вениамин, сверх вечера, и рано еще кушает.

«Взалчут на вечер...» «Отвращу очи мои от вас». «Испол­нилось утром...»

Открываются Закхею: «Воззрев Иисус.» Открываются Давиду: «В свете том узрим свет». Но и сей в седмичных днях узрел бога. «Седмерицею днем хвалил тебя». Откры­ваются Соломону: «Очи твои голубиные». Но и сей кричит, что под солнцем скудость и труд и нет забавных новос­тей, кроме почивающего на солнце. «Пока дышит день...» «Где почиваешь? — В полудне». «Покажи мне вид твой...»

Во всех таких как содержатся внутри их, так и откры­ваются вечного очи. А без сего они и недужные, и хромые, и слепые. «Тогда вскочит хромой, как олень...» «Очи господние высоки, человек же смирен».

25

Они называются затем парод божий, и Мойсей сынов Иакова так благословит: «Все освященные под руками твоими и сии под тобою суть». Они — и люди, и быки, и львы, и орлы, заняв места египетских фигур, названных hieroglyphica.

«Сын львов Иуда, радостотворные очи его...»

«Первородный юнец — доброта его». «Твоим ли пове­лением возносится орел?» «Поднял вас, как на крыльях орлих, и привел вас к себе». «Очи твои на мне...» (Иов).

Вот зачем херувимских сих животных представляет Иезекииль крылатыми, четвероногими, многоглазыми, везущими колеса многоглазые. «На его место, если видели начало одно, шли вслед его!» Будто бы в очах их высокое оное око, зеница вечности и в свете свет истинный, а в солнце новое заключалось солнце. «Как бы было коло в колесе». Он же видит среди сих животных горящие захариевские свечи. Известно, что древние свечою, лампадою и оком мира называли солнце, а человек есть маленький мирик. «Почил в день седьмой».

 

Предел 11-й О СНАХ ФАРАОНОВЫХ

Сия радостотворных суббот седмица, являясь в раз­личной одежде, является и под видом семи колосков, виденных во сне фараону, и семи коров 2δ.

Толкует сие сам Иосиф: «Семь лет суть». Как суббота, так и 50-й год есть чертог вышнего. А можно догадаться и из сего, что все колосья, как и захариевские семь лам­пад, из одного стебля происходят, чего в нашем мире не видно.

Не сходны ли солнце и колос?.. Что ж нужды в кошель­ках, если в них золото то же? «Всякая плоть — сено, и все как риза обветшает, а мысли в них божий и те же». Когда солнце просвещает, вино веселит, а хлеб укрепляет, тогда не велика разнь. Давидова речь о свете мешает пше­ницу, вино и елей. «Знаменился на нас и прочее».

Мне кажется, сон фараонов значит ночь и тень взятых от египетских священников и пусто у них почитаемых сих фигур, внутри которых прозрело израильское око вечной мысли и похитило в свою пользу. «Сон фараонов один есть». Тьма только одна египетская в сих словах, а сила в них божия. «Как истинно будет слово, которое от бога». Затем и сон повторен. Один его, другой колос

26

божий. «И был вечер, и было утро...» Спи-то колосья рвали и терли апостолы в субботу. Помогла им суббота, а без нее встретило бы их то, чем принял еврейский сфинкс — сильный князь Иефай всех ефремитов30. Он всех их переколол, не решивших задачу сию: «Скажите колос (шиболет — по-еврейски)» а. И не смогли сказать так. «И взял их и заколол». Смерть, голод, яд и урод есть Библия, от начала своего заблудившая.

Видно, что ефремиты о днях первых и летах вечных с Давидом не помышляли, а с апостолами не думали о субботе. Не взошло им на ум догадаться, что всякая трава в третий день, а день вначале сотворен. Тут всему гавань... Суббота день ее и солнце силу, решение и шабаш всему прилагает. А правдивее сказать: зеница солнца — маленькое, находящееся в солнце солнышко.

В сей светлейшей всех своих чертогов палате, почивая, прекрасный наш Иосиф (прилагатель) фигурной своей системе, восходящим и заходящим солнцем очам мира, растущей и увядающей траве, всякой плоти свет, толк и вкус прилагает, обновляя лицо фигур и сам на всякую свою похвалу прилагая. Должно только из всей твердости вызвать его, обрезать ему волосожарные лучи, снять оде­вающий его свет и всю ветошь отослать на запад. Тогда останет и вознесется господь единый. «Возлег, почил...» «Почил в день седьмой».

 

Предел 12-й О ЖЕРТВЕ АВРААМСКОЙ

Богатая сия и великолепная фигура солнце есть туч­ная жертва богу. Семь суббот, семь коров, худость наша, а тук божий. Наш голодный вечер, а его утро сытое. Тук есть то же, что в захариевских лампадах елей: и просвеща­ющий и насыщающий. Сию-то «возьми мне телку трех­летнюю», — велит бог Аврааму. Подняв он жертву в разум начала и разделив фигуру на тень и истину, видит, что солнце не иное чтоесть, как печь, благовонным нетления дымом дымящаяся ь. Тогда солнце, показав собою образу­емого, пало, как шелуха, в запад свой в; а Авраам уди-

а Не выгласилиши, но сиболет, сего ради погибли (Книга Судей).

б Взгляни! Что значит истый Содом и Иерихон? По пусто­звону Иерихон значит благоухание.

в Глянь: «Солнце пало. Жена Лотов а обратилась назад» (то же).

27

вился, видя, что на место отделенной тлени присовоку­пились новые мысли, мысли вечные. «Птицы да умножатся на земле». Тут он услышал горлицу ту. «Голос горлицы слышен в земле нашей».

Увидел из ковчега голубицу, взирающую выше потопных вод, и сказано ему, что сие зачатое в сердце его веч­ности зерно превратится в тлень языческих фигур, пожертое ими, и всяк потопчет, как подлое, но что сему подав­ляющему языку сам он даст суд и решение и что сие семя наследит всю землю их, взяв от невкусного египетского Нила все к Евфратову плодоносию. От сих коров предла­гает дражайшим своим гостям масло и молоко, и тельца одного. Один только и есть у всех сих чистых божиих телок сын, но всегда молод и прекрасный, «Почил в день седьмой».

 

Предел 13-й О СЕМИ ХЛЕБАХ

Сюда смотрят и семь хлебов. Из сих хлебов один вку­шают два путника: Лука и славный взором Клеопа, но на пути субботнем; суббота есть и путь, и вкус и путни­кам, и хлебам. Кто ж им преломил сей твердее всякого, камня хлеб?.. Вот кто!

Сделавший пир семи дней, открывший гадание в день седьмой, попаливший гумна и колосы филистимские, воз­несший на гору ворота городские, растерзавший льва, спав­ший и восставший от сна своего... Уже солнце садилось, нечего было железом стричь и обрезать. «Железо не взой­дет...» Осталась одна зеница солнца. Солнышко... Тут решение гаданию. Самсон значит «солнышко». «Им откры­лись очи...» Преблаженное солнышко почивает в день седьмой, восстает в третий, палит всю тлень, разоряет иноплеменничьи стены, открывает гробы, открывает очи, ломает хлебы, насыщает весь свой почетный народ вку­сом вечности. «Очи всех на тебя уповают, и ты даешь им пищу в благовремя».

Все сие родство, богообразные очи носящее, взяв от последнего апостола до Адама, говорит с Иовом: «Очи твои на мне, и к тому не есмь» а.

а Amplius и к тому не есмь. Id est umbra sum et figura: amplius nihilum. Sol est pascha; al ergo sum — solis sol: umbra, umbrae, seu antipascha, id est viceumbra, vicefigura, antitypus 30a.

28

Число едящих сии хлебы как 4000 или 5000. Затем, что вся сила господня исходит из Египта в 430 лет и в сей сумме заключается 7, а седмиц седмица составляет 40, 400 или 4000 с лишком. Затем написано: «Как 4000»,Как 5000...» И часто поминается четвертый и седьмой род: «В четвертом роде возвратятся». А как они находятся вице-фигурою а седмицы, так ко всем и к каждому их касается сие: «Шестижды от бед спасет тебя, в седьмом же не коснется тебя зло». Сиречь: насытит заутра, умножит и приложит пшеницу, вино и елей. И прилагает Иову семь сынов и три дочери: Касию, Рог изобилия и День. «Почил в день седьмой».

 

Предел 14-й О ПЛАЩАНИЦЕ, ПЕТРУ НИСПУЩЕННОЙ

Светлая сия седмица есть пространный ковер, вмеща­ющий всех четвероногих, и птиц, и рыб, и гадов, и плоды деревьев и трав. Все в ней, а сама она вначале сотворена. Сей небесный ковер ниспустил: «Простирая небо, как кожу». А когда ковер, то и стол, и дом семистолпный, и предложение хлебов. И чуть ли не над сею скатертью в «Деяниях» пирует в полдень Петр на горнице, подняв все по Аврааму вверх начала. «Заколи и ешь». Там, похва­ляясь, кушает и Павел: «Имеем же алтарь...» Там при­чащаются и все ему освященные. «Упьются от тука дома твоего...» «Пили же и упилися с ним»,

И нам можно сказать: «Имеем алтарь». Но никто не скверен, кого бог для себя освятил. Да молчит здесь всякая плоть! Да заколется! Божие сие тело есть, а сия тленная кожа и вид суть фигурная завеса храма, где веч­ный почивает. «Спя есть кровь моя...» Моя... (над сим словцом emphasis — ударение) моя, божия, не челове­ческая.

Сим холстом повивает Мария младенца, а Иосиф — мертвеца. «И се вам знамение...», сиречь фигура.

Счастливая земля: когда сей мертвец встал, когда сей Иосиф изведен из твердыни, когда сей Самсон про­снулся, разорвал цепи, свернул небо, как сукно, потряс землею и разогнал всю языческих фигур стражу. «Там его узрите». «Почил в день седьмой».

а Вице-фигура — graece άντιτύπος.

29

 

Предел 15-й О ЛЕСТНИЦЕ ИАКОВЛЕЙ, О СЕМИ ГОРОДАХ, ЖЕНАХ, ТРУБАХ И ГОРАХ...

Касающаяся небес паковская лестница сию ж показы­вает седмицу. От нее и через нее истекают и востекают к точке своей все фигуры, часто называясь свидетелями, стражами и ангелами, сиречь служками, мир благовествующими, «Слава во вышних богу...»

Иаков, так как и дед его, прозрел, что спя шутка не человеческая, но дом божий и что сия седмица есть дверь, на высокий возводящая край, а увидел также по заходе солнца. Сюда взирают и отцовские его клятвенные источ­ники. «Очи твои — как озера в Есевоне (граде)».

Клятва, смерть и фигура есть то же.

Сии ж дни суть и семь городов божиих, и семь Исаиевских жен, как одна одного придерживающиеся мужа, и семь разоривших Иерихон труб. И конечно, небо, когда повествует славу божию, есть труба.

Сии суть горы божий, горы тучные. Там растет рог Давида, туда восходят все колена Израиля. Туда ж идет в горнее и Мариам. Там оленей и рождающих олениц стадам место. «Перейдем к Вифлеему...» «Там родила тебя мать твоя».

Сюда взирает и Даниил Meingard 31 с крючками своих седьмин. И идущие в Галилею и Павел, и Стефан. «Знаю человека». «Тело его как фарсис» (камень). «Как вознес­лось великолепие его». «Се вижу небеса отверзнутые». «При­дите, взойдем на гору господню». Там мир Израилю и гавань всем фигурам! «Почил в день седьмой».

 

Предел 16-й О БЕСКОНЕЧНОЙ ПРОСТРАННОСТИ И НЕПРОХОДИМОСТИ ДОМА БОЖИЕГО

Узнав день, узнаешь седмицу, а сию познав, познаешь бытия книгу и прочие, как отрасли ее. А хотя в сем непро­ходимом лабиринте не всякую дверь отворить можно, но уже знаешь, что под той печатью не иное что, как только божие таится сокровище. Довлеет тебе, что получил исход и что дарена тебе шелкового клубка нить от царевны Ариадны 32, путеведущая тебя из сего лабиринта на прост­ранство.

Иерусалимская Ариадна есть Раав, освободившая из Иерихона шпионов Иисусовых обвязанною у окна

30

червленою верейкою. Сия веревочка вождь нам есть во многосвязанных чертогах дома божиего, разделя­ющая Фареса от Зары, свет от тьмы а.

Сею веревкою межует Навип землю, а но сей мере кушает Иезекииль священные хлебы и воду. «Веревка червленна — уста твои». «Видел, и се муж и в руке его веревка землемерная». «Ею же мерь...» «Возмерится вам».

К чему желать все перезнать? Ненасытная есть забава гулять по соломоновским садам и домам, а не все высмот­реть. Искать и удивляться значит то же. Сие движение веселит и оживляет душу, как стремление текущую по камням воду. Но при полном открытии всего-навсего исчезает удивление. Тогда слабеет аппетит и приходит насыщение, потом скука и уныние. 1000 лет и один день — одна фигура и 1 000 000 их есть то же. Если что непонятно, закричи с Варухом: «О Израиль! Сколь велик дом божий! Велик и не имеет конца». «Сие море великое...»

 

Предел 17-й О ЗМИЁ

Мойсей между прочими фигурами занял у египетских священников и икону змия, образующего божию премуд­рость. «Змий же был мудрейший...» А когда одна фигура, то и вся Библия есть змий. Возносит его Мойсей в гору, чтоб не умер Израиль. То же и евангельский змий сказывает: «Если я вознесен буду от земли, тогда все привлеку к себе». Змий сей, ползая по земле, всю сию Моисеева мира си­стему и Адама со всем здесь населенным родством портит. Они все остаются дурными и невкусными болванами, поколь не раскусить ему голову. Голова его есть седмица. Итак Библия есть змий, хоть одноглавый, хоть семи­главый, а растопчет ему голову почивающий в солнце. Избраннейшая фигур фигура — солнце есть и мать, и дева, испускающая из ложесн принятое от бога вечности зерно. «Тот твою сотрет главу». Итак, змий останется одним только подножием сидящего в солнце. Тогда все ожив­ляется, а мертвецы встают к точке своей. В другом слу­чае черный сей дракон, вод горьких бездну изблевывая, апокалиптической облеченной в солнце сына жены, потом всю обетованную землю потопляет, но жене даются орли-

а Разделяющая море. Что есть солнце, если не огненное море?

31

ные крылья, дабы родила не в подлом месте и не смертное. «Восхищенно было дитя ее к богу».

Сей есть гордая денница, сатана и враг ангелам, херувимам и всем носящим господа фигурам. Не терпит смотреть Соломон как на орла, парящего к солнцу, не к солнышку, так и на гнусное сего змия ползанье. И чуть ли не сей поминается в притчах раб воцарившийся; а дабы сие не последовало, почивший во львином рве Даниил вкидает сему аспиду в адскую челюсть хлебец, испеченный из смолы благовонных деревьев и тука, и хлопчатой бумаги. Все сие есть вечности фигуры. «Смирна, и стакти, и касия». «Дающего снег свой, как шерсть (хлопок)». «И тука пшеничного, насыщая тебя».

От сей нашего Даниила чудной пилюли змий лопнул.

«Тот твою сотрет главу». Встает и Иона от лица господ­него. Се муж, чудовищу в брюхо ввергает его бог. Тогда спасается все священного сего мира селение с людьми его. Ниневия значит жилище, а Иона есть голубь.

«Дерзай, земля... дерзайте, скоты полевые». «Чада Сиона, радуйтесь, ибо дал вам пищу в правде!» Лицо, от которого восстает Иона, львиный ров, печь, смирною дымящая, ковчег и киот, Самсонова и Адамова жена, ризы Иосифовы, чертог солнечный вечного есть то же. «Одевающийся светом, как ризою». «Тот твою сотрет главу». Сего рыкающего дьявола растерзав, Самсон нахо­дит в трупе его сладость вечности.

Сие делается при городе Фамнафе. Фамна значит образ. «Тот твою сотрет главу». Моисею подражает наперсник, называя истину светом, просвещающим всякого человека, пришельца в сей символический мир. Он ставит предтечу на место главной фигуры солнечной.

«Да свидетельствует о свете...» «Был светильник...» Но меньшее солнышко есть больше великого. «Оному подобает расти, мне же уменьшаться».

Сей судия израильский разоряет все ветхое фигур ползанье, обновляет естество наше, претворяя невкусную воду в куражное вино и придавая всей Библии сот вечнос­ти. «Дастся мне всякая власть...» «Тот твою сотрет главу».

Сего просят Давид с Моисеем, воплем возбуждающие уснувшего на коленях своей Далилы. «Да воскреснет бог...»

«Встань, господи, и да рассыплются враги твои!» «Почил в день седьмой...»

32

 

КАТАВАСИЯ, ИЛИ СНИСХОЖДЕНИЕ 33

Окончив другой пример, опять сказываю, что в Биб­лии иное на лице, а иное в сердце. Так, как Алкивиадская икона, называемая по-эллински ηληνός, с лица была шуто­чная, а внутри скрывала великолепие божие. Благородный и забавный есть обман и подлог, где находим под ложью истину, мудрость под буйством, а во плоти — бога. Вот пря­ное, именуемое у древних эллинов ποίη-ια, то есть творе­ние! 34 А такие писатели суть точные пииты, и нимало не дивно, что Моисея зовут обманщиком.

Сей змий нарочно создан; да надругаются над ним сборища нагло судящих! И не дивно, что для сих лесов из высоких божиих гор рождается не лев или орел, но мыши, ежи, совы, удоды, нетопыри, шершни, жабы, песьи мухи, ехидны, василиски, обезьяны и вредящие соломоновским виноградам лисицы. «Испытайте писаний!))

Конец! И святому богу слава!

Q   Г.  Сковорода, т. 2

 

КНИЖЕЧКА О ЧТЕНИИ СВЯЩЕННОГО ПИСАНИЯ,

НАРЕЧЕННАЯ ЖЕНА ЛОТОВА 1

Любезный друже Михаил! 2

В самом открытии наместничества Харьковского, во время непрестанных осенних дождей, прогоняя скуку, написал я сию книжицу в монастыре Сеннянском. Сей монастырей подарил Печерской лавре святой Иустин, мит­рополит Белгородский, в котором он часто уединялся ради горних садов и чистого неба. Брат мой, Иустин Зверяка, бывший тогда игуменом, не мог чувствовать вкуса в Жене моей Лотовой. Однако был типографом и забавлялся книгами эллинскими и римскими. Но ты, любезный друг, имеешь вкус не зверский. Можно ли мне не сказать о тебе (в полуночном каноне первого гласа): «Явился ты Аврааму, чистейшую часть богословия показы­вая»?

Все богословствуют, но не по Аврааму. Все вкушают и жуют, но не по Иаковому сыну.

«Иуда, сын мой! Тебя похвалят братья твои...» «Зубы его паче молока».

Кто может поминать жену Лотову, если не будет бог с ним? «Помни-де последнее твое...» А последнее ведь есть что, если не конец и вечность? «Помни последнее твое», сиречь следующее за делами твоими. Все наше исчезает, а на место тени вечность... О вечность! Ты одна и свет нам, и память. Бесславен судия, не помнящий тебя! Беспамятен тебя забывший богослов! О вечность! Мать тебе память, а ты ее мать... Спящий на Библии, книжник мой, скажи мне, кто и что гнездится в памяти твоей? Какая речь и какая невеста живет и образуется в твоем сем всех морских и воздушных бездн ширшем зеркале? Что то пленяет и веселит твою и Вселенной царицу? Какую царицу? Память (говорю) твою. Пожалуйста, скажи...

Отвечает книжник: «Тьфу! Как не знать сего? Радуга в

34

облаке, красавица в зеркале, а прекрасный Наркисс 3 мой, мир сей, видимый в очах моих, будто в двоих зеркалушках, смотрит на себя, амурится и любуется сам собою непре­станно...» А сверх сего ничего ли тебе на память не прихо­дит?

Ответ: «Да что другое какое придет? Ведь что видишь, то и помнишь...» О друг ты мой, знал я сие прежде твоего ответа. Знаю, что ты весь, как Наркисс твой в водах, потопился в наличность. А память твоя где? Во мне. Что она помнит? Все! Как же помнит? Ведь все твое и весь твой вздор (хаос) торчит под носом твоим. Вся твоя рух­лядь, весь болван твой, мир сей, лежит на очах твоих, гнездится в твоих зеницах. То едино только помнится, что заочное. Где же твоя память? Ведь у тебя нет ничего заочного. И ныне к чему она тебе? Скажи мне: где такое око, чтоб не было ему на что-либо смотреть? Не может же быть и память, когда нечего ей помнить. Пожалуй, не мучь меня (просится книжник), я ведь помню все то, что сдела­лось вчера... О бедный, с твоею вчерашнею памятью...

Вчера сие твое уже прошло. Погибла вместе с твоим вечером и память твоя. Все то есть то твое вчера, что уже исчезло, отцвело и не узнает места своего. Если земля твоя есть ничто, как же и не память? Вот се она от земли земная твоя память, послушай: «Лицо господне на творениях злых, которое потребит от земли зависящую память их». Пожалуйста, проснись! Не весь погружайся в землю! Приложи к ней и то, чего не видишь. А приложишь, если вспомнишь. Тем оно великое, чем нетленное. Нетленное, как невидное. Кто бо может растлить заочное и невидное? И что есть святое, если не удаленное от тления. Сия же есть истинная память: признать, обнять и принять в па­мятное наше зеркало ту святыню, которая утаена, то есть от тления удалена и паче солнца сияет, то есть всем все оживляет.

«Пойте господу, преподобные его, и исповедайте память святыни его».

Видишь ли, что святыня и память — неразлучны дружки? А ты ее привязал к проклятию земли.

Святыня и память двойной сей луч есть невечернего солнца. Святыню вера видит, надежда надеется, любовь объемлет сердцем, а память памятует. Четыре сих духа суть одно с вечностью, с бездною нетления, с апокалипсным градом,  с незаходимым солнцем.   Видишь дым?

35

Вспомни огонь! Видишь мир сей? Вспомни вечность! Что есть мир сей? Дым вечности. Вечность есть огонь, все поедающий.

Глуп ловец на след зевает, олень на память не прихо­дит. А след ведет к оленю.

Глупый книжник на болван смотрит, вечность на память не приходит. А пути к ней ведут. «Пути твои в водах многих».

Библия есть пути его. А ты в пути углубился. Но про­снись и припомни. Куда сии следы ведут? Куда сии ноги несут? Вот куда! Наум поет: «Се на горах ноги». Чьи ноги? Благовествующего и возвещающего мир.

Видишь? На горах твой олень. К нему сии следы ведут. К нему сии ноги несут. Возводи же память на горы. Оттуда приходит помощь.

Что есть Лотова жена? — След. Куда она тебя ведет? — Туда, куда сама идет. Идет туда, куда смотрит. Куда смот­рит, там ее мысль. Она оглянулась в Содом. Жена и Содом есть то же. Содом значит то, что тайна. Вот куда жена привела — в Содом. А Содом куда ведет? Туда, куда дым восходит. Дым его восходит в небо. Дым его поднялся вверх. Дым, чад, дух, мысль, толк есть то же. Видишь? Куда ведет Содом? Жена и Содом суть ноги. Видишь, что идут на горы? «Се на горах ноги?..»

Но и гора след есть божий, а куда она возводит? — На Сион гору возводит. Но Сион — гора земная. Она возводит к небесной. Сион на город взирает. Небесная гора на весь мир. Там-то твой Лот обитает! «Гора Сион, в нее же вселился ты». Где же наш Сион небесный? Солнце на весь мир взирает. Вот тебе гора небесная! Солнце истин­ный Содом есть. Лотова есть жена солнце. В сем болване Лот скрылся. Видит его память чистая. Зрит на него свя­тая вера. Солнце — Содом, а он Сигор 4. Солнце — жупел, он фимиам. Солнце —ад, а он роса. Солнце западет под землю. В память вечную будет Лот. Он тебе отец и же­них. Купидон 5 и ветхий днями.

 

Примета 1-я О НАСТАВНИКЕ

Приходить море сие, великое и пространное, за руко­водством ангелов божиих должно. Таков вождь был Рафаил Товии.

36

Ангел, апостол л истинный богослов есть то же. Но почем знать, кто от бога послан? Слушай Иеремию (гл. 23, ст. 22):

«Если бы стали в совете моем слышаны, сотворили бы слова мои и отвратили бы людей моих от пути их лукавого и от начинаний лукавых».

Видишь, что посланник от совета божия есть тот, кто толкует к нравоучению, паче же к вере, без которой и добродетель не добродетель. Таковы суть: Василий Вели­кий, Иоанн Златоустый, Григ. Назианзин, Амвросий, Иероним, Августин, папа Григ. Великий и сим подобные 6. Сии-то могли с Павлом сказать: «Мы же ум Христа имеем».

Богословие учит или целит самые тайные в душе начина­ния, советы и мысли. «Растлели и омерзилися в начина­ниях». Начинание, начало, совет, λόγος 7 и бог есть то же. От совета или главы, как от источника, все наши дела наружу происходят. Если совет добр, то и плоды добрые.

Итак, богословие есть не иное что, как искоренение злых мыслей, или, как Павел говорит, начал и властей 8. Ведь если два суть человека, земной и небесный, в том же человеке, то и два начала: одно змиино, или плотское, другое божие.

В прочем те искореняют худые мысли, а на то место насевают слово божие, семя всех добрых дел, о которых можно сказать: «Начал Иисус творить и учить».

Любовь одна ангельский язык делает действительным.

 

Примета 2-я О СИМПАТИИ, ИЛИ СОСТРАСТИИ, МЕЖДУ ЧТЕЦОМ И НАСТАВНИКОМ

Начало всему и вкус есть любовь. Как пища, так и наука не действительны от нелюбимого. Итак, из помя­нутых ангелов избрать для себя одного, который паче прочих понравится. Откушать несколько каждого или некоторых из них. В то время вдруг к одному особливое движение почувствуешь. Одну манну все сии едят: хорош во всех помянутых вкус, но разный.

 

Примета 3-я ОБ ОТВЕРЖЕНИИ СВЕТСКИХ МНЕНИЙ

Приступая к небесным оным писателям, должно при­нять очистительные пилюли и все старинные из глупого общества водхненные мнения так изблевать, как Израиль

37

ничего не взял из разоренного Иерихона, а если что удер­жал, за то был казнен. Если в море для измытия идти, так на что удерживать мирскую грязь? Муж двоедушен есть искуситель, дух пытливый, хром на обе ноги, ни тепл, ни холоден. Муж нейтральный есть неприятель делу, а Библия есть то тяжебное дело бога со смертными. Сей-то род людей вопрошает бога: «Жив ли в руках моих воробей?» «Жив, если не задавишь», — отвечал бог. «Не искусишь господа бога твоего».

 

Примета 4-я О СТРАШНОЙ ОПАСНОСТИ В ЧТЕНИИ

Но понеже, по Августиновому слову 9, не только в мир­ских делах, но и в самом рае слова божиего скрыты нахо­дятся дьявольские сети, для того с великим опасением поступать должно, дабы при самом чтении и поучении в законе вышнего не путаться нам в сети лукавые по при­меру Иудину: «По хлебу войдет в него сатана».

А вот те сети: сребролюбие, честолюбие, сластолюбие, тщеславие... Сии все духи возвращаются в землю свою, то есть к брюху и к плоти, откуда нас слово божие вывести единственно намерено.

Сколь многих погубила грязь Лотова пьянства! Бес­численных растлил яд Давидова прелюбодейства, а в ста­рости его — мнимый дур деволожства. Не менее яда в повестях о сыне его. Читаем о ревности Илии и острим нож на ближнего. Слышав о Иезекииной болезни, раздра­жаем страх смертный и наше суеверие. Богатство Иовлево — жадными, а благодарность Авраама делает нас тщеславными. Лазарево воскресение, слепых прозрение, свобода бесноватых совсем нас превращают в плотомудрствующих скотов? Самое сие зерно божие, сиречь слово сие (вера), соблазняет нас, повергая на стихии внешнего мира. Отсюда-то уповаем на плоть и кровь святых, наде­емся на тлень и клятву; обожаем вещество в ладане, в свечах, в живописи, в образах и церемониях, забыв, что, кроме бога, ничто не благо и что всякая внешность есть тлень и клятва. Кратко сказать, вся Библия преисполнена пропастей и соблазнов. «Сей лежит на падение». И весь сей путь ее иерихонский воздушными осажден разбой­никами. Скажем с Давидом: «На пути сем... скрыли сеть мне».

38

Слышал ты о мытарствах? Так вот они! Впрочем, они есть небыль. Помяни, что Библия есть еврейский сфинкс, и не думай, будто об ином чем, а не о ней написано: «Как лев, рыкая, ходит, ища, кого поглотить».

Помни, что опасное дело встречаться с Голиафом 10. Счастлив, кому удалось разодрать льва сего и обрести в жестком нежное, в горьком — сладкое, в лютости — милость, в яде — еду, в буйстве — вкус, в смерти — жизнь, в бесчестии — славу... Но как притча есть: не вся­кому по-Яковому, сие есть по-Самсоновому удается.

 

Примета 5-я О ЧТЕНИИ В МЕРУ

Весьма помнить должно увещание Сирахова сына: «Многие от пресыщения умерли». Затем, как можно, ста­раться в меру кушать, не обременяя желудка мыслей на­ших. Здоровый и чистый вкус малым доволен, а засорен­ная глотка без меры и без вкуса жрет. Для сего-то не велит бог святить себе скотов, не имеющих жвания. Много жрать, а мало жевать дурно. Многие, к тому разномысленные, чтущий книги не будет благоученым.

Когда наш век или наша страна имеет мудрых мужей гораздо меньше, нежели в других веках и сторонах, тогда виною сему есть то, что шатаемся по бесчисленным и раз­нородным книг стадам без меры, без разбору, без гавани. Больной разных тварей беспокоит, а здоровый одною едою сыт. Скушай одно со вкусом, и достаточно. Нет вред­нее, как разное и безмерное. Пифагор 11, разжевав один треугольник, сколько насытился? Давид, раскусив одну тень ковчега, сколько просветился! Даже скакал, играя. Разжуй одну преславиую славу — и во многие обители божиего сего лабиринта откроется тебе вход и исход. Преславная слава, слово божие и мысли его есть то же. Преславное говорилося в тебе, град божий». «По всей земле слава твоя».

Раскуси одну только, например, сию славу: «Где труп, там соберутся орлы».

Или сию: «Птицы да умножатся на земле».

Или сию: «Слетели птицы на тела растесанные».

Или сию: «Семь юниц в юницах людских».

Или сию: «Очи твои как голубиные».

Или сию: «Не знаю орла, парящего к солнцу».

Или: «Твоим ли повелением возносится орел?»

39

Поднял вас, как на крыльях орлих». «Призовет (бог) из востока птицу».

Голос горлицы слышен в земле нашей».

Да станет солнце! — и стало солнце».

Пока пришел, стал вверху, где был отрок». «Вознесет Самсон на верх горы ворота городские».

Возьмите ворота, князья, ваши».

Ворота сии затворены будут».

Да хвалимый будет в воротах муж ее».

Се лестница утверждена на земле».

Железо не взойдет на голову мою».

Всплывет железо».

Что есть человек, как помнишь его?»

Вознесется из земли жизнь его».

Один я, пока перейду».

Перейдем до Вифлеема».

Не изойдешь, бог, в силах наших».

Премудрость в исходах поется».

Возвеселись, неплодная, рождая».

Созиждутся пустыни твои вечные».

Дочери твои на плечах поднимутся».

Будут цари кормители твои».

Приступите ко мне, погубившие сердце».

Ниже хребтов их и высота была у них».

Узришь прошлое мое».

Помни последнее твое».

Полижут землю, как змии».

Как ласточка, так запою».

Был Ефрем, как голубь безумный, не имеющий

мудрость Или: Или:

Кто перейдет на ту сторону моря и обретет пре-»

Звезды воссияли в хранилищах своих». Сны узрят». «На забрала востекут». Глубоко сердце человека, и кто познает его». «Вода глубока — совет в сердце мужа». Человек, насади виноград». Подобает вам родиться свыше». Дал бы тебе воду живую». Ангел господень возмутил воду». Кто первый в лазил... здоровый был». Познается ими в преломлении хлеба». Змия возьмут, языками заговорят новыми».

40

«Встань и ходи. И, вскочив, стал и ходил». «Встань, спящий, воскресни из мертвых». «Даны были жене два крыла орла великого».

Кто развяжет хоть одну связь, В том блестит израильский глаз.

Кто премудр, тот и сохранит сие. Сиречь приметит, со­блюдет, постигнет и размыслит. Когда слышишь сие: «Поминайте жену Лотову», не довлеет вспомнить одно то, что была жена у Лота. Сия такая пища есть голодная, то­щая, не сытостная, худая, кратко сказать, пустой колос, и худая корова от сна фараонского и суеты мирской12. Но должно размыслить и припомянуть то, куда ведет разумы наши сей соленый болван? Что-то внушает нам не­вкусная и глупая сия корова? Не обращайся сердцем твоим в Содом алчной тлени и суеты, не опочивай здесь в смерт­ной сени, но в будущее простирайся на гору с Лотом и так теки, да постигнешь соль, и нетленную силу тлени сей, и славу воскресения ее. Да то, что посеяно в тлении, вста­нет в нетлении, да воспоешь: «Встань, слава моя!», Един я, пока перейду». И будешь блаженный оный странник и пришелец, о котором вопрошает прозор­ливый Варух: «Кто перейдет на ту сторону моря и обретет ее?»

Сие-то значит поминать: «Поминайте жену Лотову». Сиречь: разжуйте, раскусите, растолките, разбейте и сокрушите идола сего, раздерите льва, сего дьявола, и сыщите внутри его сокровенную еду и сладкий сон веч­ности, безвестная и тайная премудрость божия, о которой Исайя: «В сокровищах спасение наше». Из двоих естеств состоит слово божие. «Единое говорит бог, но двойное слышно».

Две страны имеет библейное море. Одна страна наша, вторая — божия. На нашем берегу колосья пустые, а ко­ровы худые, по другую же сторону моря и колосья доб­рые, и юницы избранные. Наш берег и беден и голоден, за­морский же есть Доброй Надежды гавань, лоно, или залив Авраама, место злачное, где весь Израиль пасется и по­чивает, оставив на голодной стороне содомлян. «Кто перейдет на ту сторону моря?» А вот кто: «И полечу, и по­чию». «Я уснул, и спал, и встал». Вот и девица: «Под сень его пожелал и сел». Почивай, душа моя, мудрая дева! Не бойся. «Если поспишь, сладостно поспишь».

41

О рай мой. рай! Мы тебя почитаем, но не разумеем. Ах, с толком нужно вкушать слово божие, зубами сына Па­кового жевать должно. «Иуда! Возлег, уснул ты, как лев». И не дивно: мог он разжевать и обрести себе сладость по­коя. «Как рай сладости, земля перед лицом его».

И все оные имеют Иуды зубы, о которых написано: «Как утро, разливаются по горам люди многие и крепкие, по­добных им не было от века». «Праведник дерзает, как лев». «Поминайте жену Лотову!»

Вся тварь есть сень привидения, а бог есть дух виде­ния. Вот тебе два Хвалынского моря 13 берега: северный и южный.

«Поминайте жену Лотову!»

Слышишь мрачное привидение? Вспомни через сей мрак свет видения. Осязаешь нечувственный солоный кумир; для чего через сию примету не взойдет тебе на сердце соль нетления и вкус вечности? Видишь северный берег? По­мяни на нем южный, невидный. «От юга придет бог». Уго­товь пасху. Ведь здесь не нажиться. Не ногами перейдешь, ни кораблем, ни крыльями. Сам господь восхитит сердце твое и переставит от смерти к жизни, от буйства — в ра­зум и суд. «Путь бо господень есть суд и милость». Если взираешь на жену сию, почто прелюбодействуешь в серд­це твоем? Почто почить на плоти и крови ее мыслишь? Для чего не размыслишь, что плоть и кровь не есть цар­ствие небесное, не есть покой и сладость, но мертвый сей болван, сень и привидение, а сия примета ведет тебя к мет­ке своей, к мужу своему, дабы не с нею, но с ним тебе по­чить и насладиться. «Истребил ты всякого любодеющего от тебя».

Разве ж великое есть нечтось муж ее Лот? О друг мой! Когда сын Авраама, велик есть человек Христос, тогда его ж племянник Авраам, малое ли нечтось тебе мнится быть? О всем роде сем дерзновенно скажем: «Род же его кто исповедает?»

Лот есть оный человек, о котором написано: «В благово­ние мира твоего течем». За ним-то чистые девы текут из северного берега на горы Кавказские, да упьются и по­чиют. «Упьются от тука дома твоего». Лот есть одного рода со смирною, то есть тук, или клей из ароматных деревьев. Вот премудрость боашя! «Как смирна, издал благовоние». «Смирна, и стакти, и касия от риз твоих». Эллинский го­лос — стакти, а по-еврейски — Лот. Стакти не благой ли

42

дух? А дух благой не то же ли, что бог? Шабаш! Здесь почием! «И полечу, и почию». «Господь пасет меня». «На месте злачном всели меня». «Поминайте жену Лотову!»

О жена, жена! Ты и горесть, и сладость моя. Живишь и умерщвляешь... Если бы мы тебя так любили, как твой сладчайший муж Лот, как и Христос церковь свою, ни­когда бы мы не разлучали, которых бог сочетал. Тайна сия великая есть... А ныне, холодно и несмысленно любя, а бестолково и беспамятно поминая тебя, не вспомним о муже твоем, разделяя нераздельную двоицу и забыв совет божий: «Сын человеческий, да не сотворишь детей по плоти».

И невозможно, чтоб сия Ева не вкусила смертных пло­дов и не породила детей в погубление тогда, когда станут с нею амуриться подлые, плотоядные и хамские оные сердца, которые описаны так: «Полижут землю, как змии, ползущие по земле».

«Узнай, как пепел, сердце их и прельщаются». «Враги его землю полижут». «Смерть спасет их». «Яд аспидов под устами их». «Гроб открыт — гортани их». «Возьми меня, господи, от человека лукавого». «В сердце и в сердце го­ворили злое». Как так? А вот как! Принесли с собою злость в сердце своем, затем не нашли доброты и в сердце жены Лотовой, кроме слов потопных и языка льстивого, с ко­торым пришли. До доброты же оной, как сокровенной, не добрались. «Вся слава дочери царевой внутри».

И се то те содомляне, бродящие по околицам города. «Преславное говорилось в тебе, град божий». «Мария соблюдала все слова в сердце своем». Да как же им и найти? Ведь «глубоко сердце», а паче оному человеку:  Взойдет из земли жизнь его». А их дело ползать и кушать землю все дни жизни своей. Смерть им — хлеб, а мать — ночь. «Взалчут на вечер и обойдут город». «Проклят ты паче всех скотов!» «Проклят Ханаан-отрок!» «О несмыш­леная и косная сердцем!»

«Поминайте жену Лотову!»

О прекрасная моя и благословенная в женах, неплод­ная! Не могу в сытость намыслиться о тебе — столь сладка мне память твоя, память Лотова. Семь мужей и 7000 имела ты и ныне имеешь, но все прелюбодеи, кроме сына Товитына, а Рафаилова друга Товии. Сей накадил невестник и ложе твое фимиамом и благоуханным чадом, восходящим из сладчайшей памяти о муже твоем, да в память вечную

43

будет праведник, переспал с чистою невестою не зазорно и целомудренно, вне бесовского идольского смрада, об­ретя, как в рыбе печенку, внутри царской сей дочери славу ее, касию и стакти в ризах ее; вырастил детей не в рабство, но в свободу, которые не от похоти женской, не от похоти мужской, но от бога родились, как сделал оный пророк: «Отныне детей сотворю, которые возвестят правду твою, господи, спасения моего». «Я уснул...» Ска­жите мне, кто у вас человек, боящийся господа? Кто? Не Ханаан-отрок и хлопец, но прямой муж оный: «Гос­подь с тобою, муж сильный».

Есть ли кто из числа оных мужей? «Мужи, лю­бите своих жен». «Я же говорю во Христа и во цер­ковь».

Так возлюбите со мною неплодящую сию! «Возвеселися, неплодная, нерождающая!»

Если ж сия не нравится, кроме нее суть множайшие дочери царские. Какие? А вот оные: Иудифь, Руфь, Ра­хиль, Ревекка, Сарра, Анна, мать Самуилова, любезная Давиду Авигея, Далила Самсонова, Фамарь, Есфирь. А Еву ты забыл? И не читал ли ты, что ангелы божий амурились с дочерьми человеческими? Сии-то девочки согре­вали старость Давидову. С теми же любился и сын его, и в одной хвалит всех в конце притчей. Все сии жены аму-рятся и рождают не на дольних северных берегах и полях, но на горних стремнин черкесских верхах, в беспечных местах райских; и о сих-то оленицах спрашивает бог у Иова: «Уразумел ли ты время рождения коз, живущих на горах каменных?»

Там-то обновляется орляя юность Давида. Возрастают новые рога и ему, и козам. Так и евангельские оленицы: Елисавета и восшедшая в горнее Мариам. Туда же под­нята Петром и Тавифа, сиречь серна, сайгак. Туда отсы­лает ангел и мироносиц. Кратко сказать о всех: да не растлится девство их. «Даны были жене два крыла орла великого».

«Поминайте жену Лотову!»

Что ж ты думаешь, о амурник мой? «Не суть советы мои, как советы ваши». Знай, друг мой, что Библия есть новый мир и люд божий, земля живых, страна и царство любви, горний Иерусалим; и, сверх подлого азиатского, есть вышний. Нет там вражды и раздора. Нет в оной респуб­лике ни старости, ни пола, ни разности — все там общее.

44

Общество в любви, любовь в боге, бог в обществе. Вот и кольцо вечности! «От людей сие невозможно».

Брось думать, что Ева — старуха или чужая жена. Сии думы суть от берегов содомлянских. «Гроздь их — гроздь желчи». Сей-то корень вверх прозябает, многих оскверняя. И не многие ли осквернились, прочитав Лотово пьянство? «Все же чистое чистым». «Но осквернился их ум и совесть».

Плюнь на бабские и детские сказки, неверными чтецами и на ложь, плотоядными змиями отрыгаемую, растлив­шими Еву, обращающими лукавое свое вспять в Содом око, на свою блевотину. «Взалчет, как пес».

А ты, друг мой, поспешая и не осматриваясь ни вправо, ни влево, иди в горнее со тщанием, куда тебя зовет и не обманщик змий, но прозорливый Захария. «О! О! Бежите от земли северной». И Исайя: «Отступите, отступите, изыйдите отсюда». «Приди, да покажу тебе суд любодейцев великих». «Как от вина ярости любодеяния своего напоил всех язычников». «О град крови, весь лживый, полный неправды... Голос бичей и голос тряски колес, и конника текущего, и колесницы шумящей... Открою прошлое твое к лицу твоему и покажу язычникам срамоту твою и цар­ствам бесчестие твое... Положу тебя в притчу... Низвергну на тебя оглушение по нечистотам твоим». «Падет, падет Содом». «Поминайте жену Лотову!»

Но, о друг ты мой! Прежде приберись и уготовься для Синайской оной горы, сладким дымящейся оным дымом нашего Лота. «Христово благоухание мы есть». Пожалуй, будь мудрою девою, если хочешь быть в Кане Галилей­ской 14 и преображенного из огнушенных сих (мочащихся к стене городской) псов мочи и жезлом мойсейским услажденного насладиться муста. Заплачь, о Иеремия, как «оскудели добрые девы». Но ты веселее воспой, о Исайя!

«Святися, святися, горний град!» «Возведи окрест очи твои и гляди». «Се дочери твои на плечах поднимутся». «Какие суть? Они, как облака, летят и, как голуби, с птен­цами ко мне». «Отворятся ворота твои всегда. Приложится к тебе богатство мирское...» «Радуйся, пустыня». «Кто даст мне крылья? И полечу...»

Да как же тебе к веселью оному и к горнему добраться браку? Как приступить к неосязаемому Кавказу и взле­теть на стремнины его? «Превращу трудное для него в лег­кое». «Дам им путь новый и пойдут». Какой путь? Никогда

45

ты его не узнаешь. Как же? Скажу. Если кто не рожден породою с вышней оной страны, не может найти оного пути и взойти в горнее. Молчи мне с глупым вопросом Никодимским. Плоть, трижды рожденная, есть одна грязь и один тот же земной болван. Но нужда в том, да глиняная твоя природа зачнет, примет и вместит, как нива зерно, горней породы и новых людей семя. Слушай, семя, сеемое по роду. Слышь, по высокому оному роду. «Род его кто ис­поведает?» Вот тогда-то рожденное от духа есть второе, новое и инородное, сверх от плоти рожденного, сказать мойсейским стилем: «Человек — человек», сиречь душев­ный вкупе и духовный, не всем знакомый: «Я, который говорит, от вышних есть, вы же от нижних». Вот в чем, повторяю, нужда! Чтоб из навозной твоей кучи блеснул алмаз, а от песчаной твоей горы откатился оный краеуголь­ный камень. Дабы болото и грязь твоего трупа прорастили былие травное, выпускающее семя по роду божествен­ному. Дабы полевые и дубравные крыны и благовонные кусты возникли из земли и сверх земли твоей. Да кости мертвые твои прозябнут, как трава, и созиждется стень телишка твоего, и пустыня твоя вечною в роды родов. Сие-то есть второй раз родиться, сиречь свыше, и обрести в себе то, что быть никогда не начинало, но ты глухо толь­ко слышал о том без всякого вкуса, а на сердце тебе оно не всходило, и ты того не ждал, не думал о том, а если думал — дума твоя похожа была на беззубого младенца, обращающего в устах своих самый благородный из соломоновских садов орех, но не по зубам своим.

Если же кому пришло время и удалось раскусить самого себя, сей в горнице своей и на мысль не восходившее, паче надежды вырыл золото. Какое? Оное. «Золото оной земли доброе и там анфракс». «Радуйтесь со мною».

Тогда сердце делается доброю нивою, падает и прием­лется вечности зерно, а плоть, как поле цветами и как сухая в кустах палица, процветением весенних ветвей, будто орех, наполняется зерном оным: «Я хлеб животный». «Я цветок полевой и крын удольний». «Вознесла земля бы­лие травное». «Цветы явилися на земле».

Во время оно свыше второе рождены бываем чистою девою, зачавшею и вместившею оного, кто есть только один и один святой. «Се раба господня». «Господи, во чреве зачал, и поболел, и родил дух спасения твоего». «Слово плотью было и все ли лося в нас».

46

Разумей же мне и памятуй отныне, богословское созда­ние человека оного. «Создал бог человека».

В горней республике все новое: новые люди, новая тварь, новое творение — не так, как у нас под солнцем, все ветошь ветошей и суета сует. «Все дела его в вере». В творениях рукой твоею поучался». «Творящий ангелов своими духами». «Сотворю, и кто отвратит?»

Слушай же! Да напишется сие перстом божиим на сердце! Сотворение человека есть то второе рождение. Оно бывает не тогда, когда содомский человек из плоти и крови, и будто из брения и грязи горшок,, зиждется, слепливается, образуется, изваяется, стоит, ходит, си­дит, машет; очи, уши, ноздри имеет, шевелится и кра­суется, как обезьяна; болтает и велеречит, как римская Цитерия 1δ; чувствует, как кумир; мудрствует, как идол; осязает, как преисподний крот; щупает, как безокий; гордится, как безумный; изменяется, как луна; беспо­коится, как сатана; научится, как паучина; алчен, как пес; жаден, как водная болезнь; лукав, как змий; ласков, как крокодил; постоянен, как море; верный, как ветер; на­дежный, как лед; рассыпчив, как прах; исчезает, как сон... Сей всяк человек ложный: сень, тьма, пар, тлень, сон.

Когда же бывает прямое сотворение человеку? Тогда, когда второе рождение. Не дивись сей славе и сему слову: Подобает вам родиться свыше».

Бренный кумир ограничен, заключаем теснотою. Ду­ховный же человек есть свободен. В высоту, в глубину, в широту летает беспредельно. Не мешают ему ни горы, ни реки, ни моря, ни пустыни. Провидит отдаленное, прозирает сокровенное, заглядывает в преждебывшее, проникает в будущее, шествует по лицу океана, входит дверьми запертыми. Очи его голубиные, орлие крылья, оленья проворность, львиная дерзость, горлицына вер­ность, пеларгова благодарность, ягненково незлобие, бы­строта соколья, журавляя бодрость. Тело его — адамант, смарагд, сапфир, яшма, фарсис, кристалл и анфракс Над главою его летает седмица божиих птиц: дух вкуса, дух веры, дух надежды, дух милосердия, дух совета, дух прозрения, дух чистосердия. Голос его — голос грома. Нечаянный, как молния и как шумящий бурный дух. «Где хочет, дышит».

Господи! Сей ли есть человек оный, какого ты помнишь, поставив его над делами рук твоих? Люба тебе память пра­

47

ведиика сего. Мило поминать его при жене Лотовой. Хо­чешь положить и на наше сердце имя и память его. Сего ради низвел ты его пред очи наши, одетого в болвапеющую кожу нашу, да прославишь у нас и сына и того же брата твоего, ниспосланного на спасение наше. Но мы не уга­дали и вместо него самого разделили себе ризы его по моде Пентефриевой жены 16. А мода сия оттуда, что содомляне одно осязают осязаемое, лишены Нсааковой догадливо­сти, обоняющей от сына своего ризы благоухание Лотово. Сею модою мы прельщены: ни Лота, ни жены его не узнали. Сего ради сия бесплодная прямо неплодящей нам была, когда мы со Исавом на содомском поле охотою за­бавлялись, не на горах с Иаковом, забыв совет пророка Наума: «Не касайся охоты». Слушай, о град крови: не касайся охоты. «Видел и се муж один». «Вознесется вели­колепие его превыше небес». «Помышления сердца его в род и род».

Вот тебе второе рождение и прямое сотворение! «Дух святой сойдет на тебя...», сиречь неосязаемый, второй, новый, вечный, словом, скажи: «Последний Адам в дух животворящий».

Когда «все дела его в вере», тогда и человек, богом со­творенный, есть неосязаемый. Дух духа творит. «Рожден­ное от духа дух есть». Слепота содомская свое, рожденное от плоти, осязает, в даль не простираясь, но исааковская вера, осязая сыновнюю ризу, обличает невидимое сверх осязаемого и при глухом болване, в плотских очах болва-неющем, возводит голубиное око на нечто превосходящее и, присовокупляя к подлым и гнилым мыслям высокие и прозорливые, насыщающие сердце мысли, будто высоко­высоко востекшие и на пространстве горних небес гуляю­щие, приманывают к поверженному сему стерву орлий птенцы, соколы, кречеты, вороны, дабы не пожерла, как во сне фараоновом, худая стервяга содомская чистой и избранной юницы и девы премудрости божией, но вместо того мертвенное животом и смрадная содомская пища да будет пожерта славою нетленною, силою воскресения и высокими вечного мыслями, будто бы свыше налетевшими орлами. Вот!. «Где ж труп, там соберутся орлы» — герб наперсников. Вот что есть! «Птицы да умножатся на земле».

Разумеешь ли ныне сие: «Призовет с востока птщгу»? Или сие соломоновское: «Око, ругающееся отцу и доса­ждающее матерней старости, да выклюют вороны и орлий

48

птенцы». «Как орел, покрыл гнездо свое и на птенцов своих вожделел».

Сей горний орел перерождает нас, творя из плоти духов своих, из несущих — сущими, из скотов и зверей — чело­веками; зародившись в болване пашем, как в орехе и колосс зерно, а в ягоде виноградной сот сладкого муста. «Закон твой посреди чрева моего». «Посреди вас стоит, его же не знаете». «Се дева во чреве приемлет».

Не из стороны он приходит и не из плотских сплачи­вается сетей вечный, цельный, но в нашей же плоти, будто светозарная искра в кремешке утаиваясь, напоследок во время свое, как крын из нивы и как в безводной пустыне источник, является. Его точно преобразует оный райский родник: «Источник изошел и напоил всех».

И в сию точно цель пускает Исайя стрелу следующую: «Кости твои утучнеют и будут, как сад напоенный и как источник, в котором не оскудеет вода...» «Кости твои прозябнут, как трава, и разботеют, и наследят роды родов. И созиждутся пустыни твои вечными, и будут осно­вания твои вечные родом родов. И прозовешься создателем оград, и пути твои посреди упокоишь».

Задивилась, услышав о сей воде, самарянка. Просит ее от учителя, возжелав ее с оленем Давидом. «Кто меня напоит водою?» Не содомскою, но из вертепа вифлеем­ского, из росы, высот и красот Иосифовых, от гор Аермонских, сходящей на бороду Аарона и на все отребы плотс­кие, да сбудется во благое: «Реки из чрева его потекут».

При сем человеке исчезает в нас слепота и насморк, а нос ей — обоняние и догадливое оное Исаака чувство, могущее обонять Лотово кадило, делается высоким, как соломоновская пирамида, просто скажу, Библия, которой он, как родственнице своей, говорит: «Войди в сад мой, сестра моя, невеста»; «Кто сей скрывающий от меня совет, содержащий же слова в сердце? Меня ли мнит утаиться?»

Сей муж, зачатый от тебя, чистой девы, без мужа рожден же, а не сотворен от бога без матери — дух от духа, свет от света, оставляет вас, родителей своих, и прилепляется к жене своей, сей сущий Лот вскричал от радости: «Се ныне плоть от плоти моей, и, будто вино в чашу изли­вается, да будут оба в одно». «Отвори мне, сестра моя». «Врата сии затворенные будут и, кроме него, ни для кого, кто смертные суть, не отворятся».

49

Вот кто открывает нам путь в горнее. «Знаю человека, прошедшего небеса».

Он не только на неприступные прямо верхи гор Кав­казских, но на небо, даже до Сатурна и в самое солнце восходит и нисходит. Не думай: «Как сей говорит, как с небес сошел?» «Не ропщите между собой». «Я дверь».

«Поминайте жену Лотову!»

А когда прекрасное сие дитя еврейское задушится или потопом змииных блевотин, или злобою иродскою, тогда не только Рахиль и Иудифь остаются вдовами, но и все дочери иерусалимские рыдают, лишены жениха и брачных одеяний. Не думай, будто плач Иеремиин смотрит на ниж­ний град, а не на вышний, библийный, на мать нашу. «Да плачу день и ночь». «Как отнялася от дочери сионской вся красота ее». «Любодействуют все». Тогда-то прекрасная сия невеста тоскует, мечется, бегает, ищет его: «Взыскал его и не обрел его». Напали-де на меня содомляне, тень осязающие, били меня, поязвили меня; довольны негодяи сии негодные тем одним, что содрали с меня одежду, раз­делили ризы мои между собою, но не обоняли из риз моих сладости и желания моего, крына моего, благоуханного мира жениха моего Лота!

Отступите от меня в пламень и жупел содомского сладо­страстия вашего, о любодеи! Бежите от меня, землеядные змии, псы, мочащиеся к стене городской, плотожадные звери, вепри дубравные. Жрите терние и волчец. Вот по губам вашим салат! Райский куст не для ваших ноздрей. Зубы ваши Агарины, очи Лиины 17, уши аспидовы, ноздри и нос свиной и дурен, не могущий слышать духа божьего ни в райских цветах, ни в святая святых, ни в столпе облачном, ни в столпе соленом, ни в пирамиде ливан­ской... «Смотрел направо и во взглядах и не был знающим меня». «Воззрел, и се не было человека, и не видел мужа, все уклонилися в Содом, ненужные были до единого».

Где ты, о человек, человек? Яви мне вид твой и услы­шан сотвори мне голос твой, ибо уязвлена я любовью чистою, нетленною, целомудренною. Изведи из темницы содомской. Освободи твоего племянника от плена, верный человек Авраам, да идем в горнее со тщанием и там, на горнем месте, насладимся, новые люди, новым вином и почием.

«Поминайте жену Лотову!»

50

Умейте, други мои, поминать жену Лотову. Когда в божиих книгах читаешь: пьянство, наложничество, кро­восмешение, амуры и подобное, не мешкай на содомских сих улицах, но проходи, не задумываясь на них, и на пути грешных не стой. Ведь Библия не к сим улицам, а только через сии улицы ведет тебя в горние страны и чистый край — не в плотские мудрования и исходит к вечному. Библии нет нужды до брюха, до нижнего сего нашего бога, ни до брака, ни до царя плотского. Она вся в вышнем боге. Неужели ты и в сем не слышишь вкуса слова? «Премуд­рость в исходах поется» или: «Не упивайтеся, но беседуйте в проходах, сиречь в пасхах». Ей! Сия Лотова басня из­древле портит чтецов с неомытыми их руками и ногами, раздражая в них плотоугодие, и на нее-то перстом пока­зывает Павел, чтоб не упивались вином, но под видом вина напивалися бы духа божьего и вина нового завета, не со­домского. Вот причина омытия ног пред таинственною вечерею! Так же и Мойсей Израиля приуготовляет к съеде­нию пасхи, дабы в путническом маскараде, опоясанны, стоя и в шляпах, и с жезлами пасху вкушали. А что зна­чит сия церемония? То, что Библия есть пасха, проход, переход, исход и вход.

Что же далее? То, что Библия есть книга и слово, за­вещанное от бога. Ба! Да сие, ты мне говоришь, и бабушка знает. Так ли? Так точно. Знает сие всякая дура. Так те­перь из уст твоих же сужу тебя. Для чего ты не сидишь дома, когда сей день не твой рабочий есть, но суббота гос­поду и богу твоему? На что ты из твоего гнусного домишка дрянь и рухлядь таскаешь в субботы, в покои, в чертоги, в горницы и обители божий? Зачем суешься с твоею бед­ностью и смрадом во град вышнего? Забыл ты то, что и бабы знают? Не пришло на память, что Библия есть храм вечного славы, а не плотской твоей дряни? Для чего ты там находишь пьянство, мотовство и твои амуры? Не сие ли есть осквернять субботу, преблагословенную сию субботу. Ей, оскверняешь, когда вводишь рабское иго и тяжкую работу в страну совершенного мира и свободы. Пожалуй­ста, уцеломудрись. Разуй твои сапоги дома, омой руки и ноги, оставь твое все тленное и переходи к божественным. Пасха! К сему переходу Библия тебе есть и мост и лест­ница. Пасха! Там тебе воздастся вместо тления все нетлен­ное. Пасха! Вкусишь, чего око твое не видело и на сердце тебе не всходило. Пасха! Если она бьет тебя в щеку, обо­

51

ротись второю, южною стороною к ней моря. Пасха! Если благое воздаешь ей за благое, не великая еще благо­дать в тебе. И заблуждаемый чтец то же творит. Но если злое тебе представляет, а ты вместо того нашел ей благое, тогда-то ты сын вышнего и сия-то есть пасха. Представляет ли тебе и похваляет в Лоте пьянство? Помяни, что наше пьянство злое, а божие доброе.

Пасха! Мать твоя Библия ничего не хулит, кроме тво­его, и ничего не хвалит, кроме божьего. Пасха! Хвалит ли змия? «Будете хитры...» Помяни премудрость Христову. Он сам змий есть. Пасха! Советует ли все продать, а ку­пить нож?

О младенец! Не поминай о твоем ноже. Сей есть оный кинжал, которым сквозь брюхо пронзил внук Ааронов Финеес израильтянина, блудодействующего с мадиан-кою, — одним ударом и его, и ее.

О чтецы мои, чтецы! Да даст вам господь мой кинжал сей, дабы Лотовой жены сей, с бесчисленными любопыт­ствующей, пресекся яд и вред. Да пронзит ложе сна блуд­ницы сей, даже до костей и мозгов ее, тончайший, острей силы и духа божия! Пасха! Величает ли она перед тобой солнце, луну, звезды, радугу, цветы, травы, деревья, птиц, рыб, человека — властелина всех тварей оных, в светлой господней седмице созидаемых? Пожалуй, онемей на время с подлым твоим миром и со всеми смертными смертных писателей коперпиканскими системами. Оставь сей весь физический гной и мотылу глупым и сопливым де­вам. А сам кушай с Иезекиилем благоуханный опреснок и сытоносную манну священной пасхи божией, переходя от земли к небесному, от осязаемого к неосязаемому, от нижнего, тленного, в мир первородный. Пасха! Повели так, как Навин Иисус, и скажи солнцу: «Останься в твоем мире! Теперь ты мне не нужно. Я иду к солнцу, лучшему тебя. Ты питаешь, просвещаешь и согреваешь раба моего, плотскую систему. Но оное невечернее солнышко самого меня, мой центр, мои мысли, мою сердечную бездну, ни­чем видимым и осязаемым не удовляемую и неукротимым волнующуюся свирепой жажды бешенством, ширшую всех Коперниковых миров, насыщает, услаждает, ути­шает и утешает полно».

Пасха! Да станет солнце на западе! Да воззрит сердце твое на новый свет, вызванный из тьмы и мрака, из солнца вечернего, воссиявший над ширью небес бездною сердца

52

твоего! Да памятует память твоего сердца, чего не видит твое тленное око! Господи! Что есть свет твой, напоми­наемый нам западного солнца монументом? Скажи мне. «Скажи мне, господи, кончину мою и число дней моих, какое есть, да разумею». Открой мне: на какой конец ведет пас и куда сей день наш, сие солнце наше? Развяжи мне, какое есть и что значит число дней наших, число седмицы, бедной сей седмицы дней наших сих? «И был вечер, и было утро...»

О несмышленые! Сколь мы косны и тупы в разумении пророческих песен! Но сей ли есть преподобный образ, чтобы изобразить преподобного мужа? И чтоб поставить всемирное сие око монументом недремлющего ока? Сей есть оный муж: «Господи, что есть человек, как помнишь его?»

Пророки уподобили его нашему солнцу. «Человек суете уподобился». Не горнее ли царство Библия? Не он ли царь блаженной страны живых? Не сему ли власть на небе­сах и на земле? Не он ли судия над делами рук божиих? Не он ли начало и кончина всей Библии? Не он ли в солнце положил селение свое, одеваясь светом его, как ризою? Не он ли пядью измерил седмицу дней наших? Не он ли премудрость, создавшая себе дом сей семипирамидный? Не его ли поет солнце и песнь оная: «Пребудет с солн­цем». Его-то небеса проповедуют, ему-то слава в вышних сих фигурах, он-то есть день, источник вечности, ни в вы­соту, ни в глубину, ни в широту не ограниченной, напол­нившей и носящей всяческое до последней жилки и волоса. Сему-то дню, дню великому и дивному, наш день отрыгает слово, и слово благое. Сей наш день есть икона и картина, есть образ для оного, море и кит, Иону отрыгающий.

«Се вам знамение». В сих солнечных ризах, в сей пла­щанице и пеленах обретете младенца, краснейшего всех сынов, сына оного: «Пока пришел, стал вверху, где был отрок».

«Се благовествую вам радость великую! Благовествую от ветхого дня — новый, от плача — вечную радость. Во­струбите, небеса! Благовестите и вы, други мои, благове­стите день от дня».

Возрадуемся и возвеселимся в сей день! Не в худую сторону завело ты нас, о солнце наше! О ты, огненный херу­вим! Колесница нашего нового человека. Довезла ты нас, колесница божия,  туда,  куда довела волхвов звезда.

53

Прочие на сей колеснице не сыскали ничего, кроме физи­ческого болота и своей плоти. Сами на ней сели и на конях ее, будто на твердом чем. Затем и погрязли в огненном сем море солнечном, в содомском сем огне и жупеле. Мы же, призвав имя божие и оного Исаина человека: «Царя со славою узрите, и очи ваши узрят землю издалека», — добрались с Израилем до гавани, до твердой гавани юж­ной стороны, оставив колеснице гонителей со всадниками их в потопе вод многих, воспевая господу нашему песнь победную. «Сии на колесницах, а те на конях».. «Погрязли, как олово в воде».

Оставайся ж ты, колесница себе! Теперь ты не нужна, когда довезла к тому, кому имя восток, и довела нас туда, «где было дитя». Он тебе велит: «Да станет солнце». И стало солнце.

Вот так-то подобает вкушать пасху и в исходах насы­щаться премудростью. Беседовать в проходах!

Пасха! Таким образом встречайся и с луною, и со всею натасканных в седмицу созидаемых тварей дрянью. Не трогай клятвы иерихонские, секи с Навином всяк язык безбожный, даже до предела. Все то язык, что клят­ва, все клятва, что плоть, и все то плоть, что сень, знаме­ние, образ или предел... Слышь! Секи, не щади ничего. Заколи с Петром всякое там дыхание, брось мертвое, кушай живое, скверное скверни, а святи святое. Один свят, один господь. «Утром избивал все грешные земли...»

Делать беззаконие есть то: духовное превращать в плотское, а божие дело в человеческие и физические сплет­ни; портить мать нашу общую Еву — Библию, жизнь нашу по- змииному. Для себя-то все освятил бог, почто к себе влечешь, о змий? Почто разоряешь, что сотворено, о убий­ца? Плоть — ничто же, и все плотское есть идол и ничто. Сделай духовным — вот истина! Вот дело! Вот сотворение! Сотвори ангелов — духов, а не плоть. Все то ангел, что служит богу, все то служит, что хвалит, все то хвалит, что для него собрано, сделано, посвящено. Слушай все и сотвори все, тогда ты мне муж мудрый, основавший себе храмину на камне, не на песке. Вот твердость! Пасха! Слышишь воскресение? Не суйся с твоим! Слышишь ро­ждение? Забудь твое! Слышишь о дочерях Лотовых? Не поминай людей и дома отца твоего. Проходи, о дочь моя, далее, приклони ухо твое гораздо. Пророки тебе твоим

54

языком говорят, да не о твоем, подлыми и ветхими речами, да новое и премудрое. Проходи твое. Исходи к доброму. Вот что значит: «Премудрость в исходах поется». «Исходы мои — исходы жизни».

Вознесись хоть к солнцу, как орел, и солнце есть тлень и ветошь, а ты все то же летишь по воздуху. Сего орла гну­шается Соломон: «Не знаю орла, парящего по воздуху». Не только все под солнцем, но и само солнце есть ветошь и суета. Мирская система всякая есть идол Деирского ноля 18, а златая глава его есть то солнце. Доколе ты в мире, дотоле в суете, а не в исходе божием с быстрозорным оным наперсниковым орлом, о котором, как о любез­ном, вопрошает бог Иова: «Твоим ли повелением возно­сится орел?»

Все подлое и все низкое, кроме бога, и не можешь по­хвалиться с Павлом: «Не зря тек». Поколь ползешь со змием, Соломону ненавистным, по камню и по стихиям физическим, а с орлом, имеющим око совиное, летаешь по осязаемому воздуху. «Всякая плоть — сено».

Возлети сверх стихий, пролети всю воздушную бездну, вылети со всей тлени в незыблемую твердь вечности, вот тогда-то ты находишься в исходе Израилевом, от рабства физического, бедного, сокрушенного. В то время воспой с Аввакумом песенку сию: «Господь бог мой, сила моя, и учинит ноги мои на совершение, и на высокое возводит меня, которое победить мне в песне (поющей) его». Ви­дишь? Сколь высоко восходят пророческие музы! Приметь и разжуй сие: «Победить в песне». Сиречь взойти туда, куда божия муза ведет. Так и римляне говаривали: «Ascen-dere, superare montem»19. Сие-то значит представлять горы, дабы физическая тень Лотовой дочери не мешала, дабы не затеняла вере, орлим оком, будто через телескоп, прозирающей отдаленное и высокое, но везде сущее — свет, за тьмою светящийся, поверх холмов, из средины потопа возникающих; землю и гавань израильскую, обетованную, высокую, нагорнюю, залив, недра и лоно Авраамово, ка­мень и дом мужа мудрого; горлицыно гнездо, возлюблен­ные селения господа сил; субботу и шабаш многобедствен­ному плаванию; кончину дней и исполнение рыдания сво­его оный сказывает тебе, восход и исход, и пасху, которая была центром сладчайшей беседы оной между тремя оными собеседниками: Христом, Моисеем и Илиею на Фаворе. «Придите, взойдем на гору господню...»

55

Но, о господи! Не возведешь нас вовеки на гору твою нашею силою и мудрствованием, разве твоею единою. «Не изыйдешь, боже, в силах наших. Ты один дашь нам помощь. Исходы твои высокие исходят в живое, а мы все из физической смеси, плоть и кровь, дух, бродящий по мертвым стихиям, не обращающийся в горнее, разве в Со­дом. Кто ж взойдет? Ведь уготовляется хотение от гос­пода. И орел его же повелением возносится. Где же взять нам вторую волю, вторую душу, сердце и око?» Вот где: «Подобает вам родиться свыше». Тогда прочувствуем вкус в сем. «Премудрость в исходах поется».

«Поминайте жену Лотову!»

Если ты, друг мой, рожден уже свыше и сугуб ты есте­ством, так здравствуй ты, дочь Лотова! Радуйся, невеста неневестная! Слышь, дочь! Не забудь, что в стране, в цар­стве живых, нет возраста, пола и разности. Все там в боге, а во всем всячеством есть бог. Когда ты дочь, тогда и не­веста, и мать, и сестра, а Лот тебе и отец, и жених, и сын, и брат, и наоборот. Исайя то невестою, то женихом яв­ляется божиим. «Как на жениха, возложил на меня венец». «Как невесту, украсил меня красотою».

Христос друзей своих называет вместе и матерью, и братом, и сестрою. Хоть Библия тебе, хоть ты ей дочь и отец, и брат брату, и друг другу, и сестре сестра. Соломон и женою, и сестрою, и братом, брату помогающим, назы­вает премудрость божию. У сего-то друга-соседа друг за­нимает во евангелии хлеб для гостей. И не то же ли есть, что Давиду любезная Авигея приносит в дар несколько корзин, наполненных смоквами, гроздием и чисто испечен­ными хлебами? И не то же ли делает Мелхиседек Аврааму, Авраам же гостям то же своим? И не то же ли, что Давид, победив с Авраамом, по-Аввакумову, всю содомскую дрянь, в «Песне песней» божиих и превзошед все стихии, всю же смерть поправ, взошел в Сион, по-Павловому, к оному на обед столу, от которого не имеют власти вкусить все ося­зающие содомляне, и не только сам насытился, но и неи­мущим охотникам раздарил хоть по одному блину сковородному? «Взошел ты на высоту, пленил ты плен...»

Кратко сказать, все, что похваляется о дружбе, о род­стве, об угощении, о хлебе, о яствах, об одеянии, о доме и его украшении, о дарах, о виноградах, о садах и пло­дах, например: Иосиф дает пшеницу братьям своим, под­

56

лагает им золото в рубище их. Савская царица посещает Соломона и угощается. Ломаются хлебы в пустыне для голодных 5000. Дары от волхвов приносятся. Уготов­ляется царская вечеря и прочее. Зпай, что все сие смотрит на пирование дочерей Лотовых и все есть сего ж корня отрасль, как поток источника. «Упьются от тука дома твоего». «Блажен, кто имеет племя в Сионе». «Блажен, кто съест обед». «Премудрость создала себе дом». «Пили же и упилися с ним». «Пейте из нее все». «Познан был им в преломлении хлеба». «Положите меня в яблоках». «Под сень его возжелал». Всем сим вракам цот куда исход: «Брат, от брата помогаемый, как град тверд». «Я брату моему и брат мне».

Смертен, не рожден свыше, не есть родственник Биб­лии. Не может смертное сердце соединиться с божествен­ным сердцем. Великое противострастие, то есть антипа­тия, какое между небом и землей, между дневною птицею и ночною, между сокрушаемым и вечным. Мысль или серд­це есть то дух, владетель телу, господин дому. Вот точный человек! А тело? Есть устричный череп. Если сокрушаемы физические мысли и сердце, тогда человек есть мертвая стихия, прах и тень и ничто. «О Исайя! Узнай, что пепел есть сердце их».

О, сколь правдиво называет таких Библия мертвыми! Созидается же и воскреснет тогда, когда зародится в со­крушенном сердце сердце вечное и над темною ночных мыслей бездною воссияет солнце истины оное. «Да будет свет». «Он и воссиял в сердцах наших».

Библия есть мысли божий, сие есть сердце вечное, а сердце вечное есть-то человек вечный. «Помышления сердца его в род и род».

Не кстати ли пророки, спречь видящие, живые и бо­жественные сердца, физическое, грязь освещающее солнце сотворилп портретом, богочеловека образующим, сиречь божественных мыслей и родник вечных лучей — сердце, восходящее над темною адских сердец бездною и невечер­ним светом просвещающее. Вот какие сердца могут на­слаждаться Библией! Она им родная родня. Вечный веч­ного любит. Дух духа знает. Дух все испытывает и все глубины божий. Дух чистый написал Библию, не иной, а тот же дух и сердце чистое развяжет ее и скажет: «Меня ли мнит утаиться?» «Открыл я брату моему, брат мой перейдет». «Обрел мужа по сердцу моему».

57

А как чистое и светлое, как полуденное вёдро, сердце есть истинный бог, так стихийное и пепельное есть нечи­стый дух. Знать-то он тонкий, но воздушный, когда же воздушный, тогда и стихийный, а посему и грубый и тем­ный. Сей воздушный дух царствует во всех смертных, раз только рожденных, и, каков сам, такие и подданные и домашние его — враги человеку нашему. Сей есть царь содомский, дух слепой, стихийный, плотский, физиче­ский. Посему-то содомляне бродят во мраке, бьются о стены, осязают двери и прутся во весь опор к пиру, ша­таются и бесятся, предстоят дверям, исключенные. Но Лот о голодном их сердце, едящем все дни жизни своей пепел и воздух, не милосердствует, не хочет насытить душу тщетную и душу их алчущую, а пирует и угощает любезную родню свою ангелов, гостей, свыше рожденных и свыше пришедших божиих людей. Сюда-то точно смотрел Давид, когда пел: «Зачем шаталися язычники?» «Пред­стали цари земные». Ищут плоти да любодействуют. Не вселится дух божий в сердцах сих, и не вкусят вечери господней. «Блажен, кто съест обед в царствии божием».

«Поминайте жену Лотову!»

Полюбомудрствуем еще, о други мои, над сим болва­ном. Учитель наш не сказывает: «Осязайте», но: «Поми­найте». Да не прелюбодействуем. Осязается плоть, а па­мятуется дух. Осязается прах, а вечность веруется. Рука ощупывает камень, а сердце наше памятью вечною обоняет смирну нетления. В сугубом слове божием сугубым чув­ством сугубого в нас естества чувствуем сугубое, будто взирая на радугу, в ту же минуту за спиною видит наша память солнце, образуемое, как в зеркале, в чистейших водах небесных, и, когда очи солнечную тень, тогда ж и сердце, господин очей, самое мира светило вселенское. О Лот! Пасха наша! О сладчайший Лот наш! Веди нас, веди на горы твои! Мы на твою жену взираем, как на ра­дугу, а тебя памятуем, о свет невечерний, над бездною сердец наших воссиявший! Памятуем памятью чистого и верного сердца, воспевая тебе с нашим Исаиею: «Путь господен есть суд». «Уповал я на имя твое и память, ее же желает душа наша».

Воссел ты сверх жены твоей, как орел над трупом, как судия на радуге, судящий правду, и мир на мир ближним и дальним благовествуя, Христе Иисусе. Ты и плоть и

58

дух. Ты и радуга, и солнце наше. Радуга, как солнцем образуемый невещественный образ ипостаси отца твоего. Солнце же, как лучи и сияние славы его. «Царя со славою узрите, и очи ваши узрят землю издалека».

Труп наш сидит и почивает, а сердце наше течет. Пере­ходит от трупа к богу, от безумного к премудрому. Возлетает, как Ноева голубица, выше потопных вод всех стихий, да почиет на холмах вечности. Пасха господня есть то суд, когда сердце перелетывает от тьмы к свету, от глупости в разум и суд. «Не воскреснут нечестивые на СУД».

Скажите мне, братья мои, чему подобна пасха наша? Подобна кораблю, плывущему в древнюю гавань острова Родосского 20. Ворота оной гавани — кумир. Ноги его суть столпы врат, а свод врат — то его чресла. Сквозь вздорные сии ворота между голенями исполина сего вхо­дили все корабли в гавань.

О друзья мои! Страшное и срамное встречает вас. Сей есть скверный идол — жена Лотова. Не убойтеся Голиафа сего. Его ж кинжалом заколем его. Любезный пророк Наум! Приди и покажи нам суть великой сей любодейцы. Вот пророк! «Открою прошлое твое к лицу твоему».

Не бойтесь: яд смертный сей не повредит вашего чи­стого сердца. Сей василиск лицом убивает аспидов, сей и лев в преддверии вреден, а за хребтом его — мир и дружба. Там почивает волк с агнцем без всякой опасности, и рысь с козленком, и лев с теленком, и медведь — това­рищ быку, а молодой отрок — сосед пещере аспидской. Там смело на аспида и василиска наступишь, на льва и змия, не в язву, но в забаву. Дерзайте! Родилось нам дитя: нестареющийся наш Купидон. Он ведет нас за хребет. Хоть пойдем посреди сени смертной, хоть между голени сего исполина Деирского — не бойтеся — с нами бог. Пойдем же теперь в гавань. Перейдем к Вифлеему. Там рождают не в бурях морских, не в яростных волнах и ре­ках и не в стремлении текущих стихий, но на горних го­рах и плодоносных — плодоносные и чистые козы и оленицы. «Там родила тебя мать твоя». «Перейдем к Вифле­ему».

Прощай, соляной столп! Прощай, скверное и дурное лицо! Прощай, любодеец, души и тела убийца! Оставайся немым, кумир! Чтись от подобных! Откройте нам врата правды! Врата чистой девы, врата жены доброй! Жены

5Θ

похваляемого и брата, и мужа ее во вратах ее затворенных и запечатленных. Се новый наш Наум открывает нам последнее божественной пасхи! Вводит новое сердце наше в новый суд и разум, за прелюбодейственным лицом позади, за стеною сею стоящий. «Се сей стоит за стеною нашею».

К наличной истории, сверх бабьих басен и кроме смер­тоносных соков, открывает нам второе, чистое, нетленное, спасительное, последующее за ядом, захребетное, послед­нее, вечное, божие; да, не на лица зряще, судим, но испы­тываем завесою сокровенное и дверью затворенное, да еще и что смертно изопьет, не повредится верное сердце наше. Где теперь твое, смерть, жало? Где ныне твоя по­беда, о адский исполин? Прошли сквозь огонь и воду. «Открою прошлое твое к лицу твоему и покажу язычникам срамоту твою и царствам бесчестие твое... Положу тебя в притчу, низвергну на тебя огнушение по нечистотам твоим».

Нецеломудренная сия о Лоте басня есть притча и образ, завивающий в нечистой тряпице своей пречестную жем­чужину царствия божия и закрывающий, будто ореховая корка, зерно. Сими-то орехами весь библейный рай, как родосские сады плодами, наполнен и преисполнен21. «В сад орехов сошел».

Сколь услаждается в сем саду сугубо рожденный чело­век! Как в зеркале, видно в соломоновской «Песне пес­ней». О пречестный амур! О вечность Пресладчайший и ненасытный муст! Едящие тебя еще взалчут; и пьющие тебя еще возжаждут. «Бог любовь есть». Вдающий душу свою и размышляющий в законе вышнего премудрости всех древних взыщет и в пророчествах поучаться будет. По­вести мужей именитых соблюдет и в извития притчей сой­дет. Сокровенное притчей изыщет и в гадании притчей по­живет.

 

Примета 6-я О ЧТЕНШ1 В ПОЛЬЗУ ДУШЕВНУЮ

Видишь, друг мой, что многие добрые соки источило одно слово, с толком раскушенное. Библия есть точная луза. Вырви из сей лузы один орех, один только орех. Раскуси его и разжуй. Тогда разжевал ты всю Библию. Все сей лузы (орешник) орехи по шкурке ведь очень раз­нятся, а по зерну не говорю подобное, но то же.

60

Частицы разбитого зеркала едино все лицо изображают. А разнообразная премудрость божия в различных в стовидных, тысячеличных ризах в царских и в сельских, в древних и нынешних, в богатых, в нищих и в самых подлых и смешных одеждах как крын в тернии, сама со­бою все украшая, является одна и та же. Ей! Она-то есть точный правдивый Морфей 22.

Как один змий, вьется, развивается в разные формы. Впрочем, не будем бесчинно и безмерно жрать слово бо­жие и тесниться с ним в солонку, если будем ждать, поколь само оно нам подаст свое божественное и невидимое под видом внешностей тело.

Ученый премного жрет. Мудрый мало ест со вкусом. Ученость, прожорство — то же. Мудрость же и вкус есть то же. Истинный вкус при здравии, а прямая мудрость при пользе. Нет лучше ничего, как истинная польза; и нет лучше пользы, как польза душевная. Польза душевная есть лекарство, пища и здравие сердцу. Здравие же — веселие. И что ж сего дражайшее? Все суета, кроме сего. Приживи мне хоть целый мир, все суета без радости. Здра­вие от многожорства, мудрость разнится от учености. Прожорство рождает болезнь, мерная же пища крепит. Не читай — да множишь порок! Читай — да заколешь порок! Если же любишь неправду, ненавидишь твою душу. Возлюби сам свою душу и будь блаженный самолюб, воз­любленный Соломону, о котором так воспевает: «Разум­ный праведник себе друг будет».

А сие тогда бывает, когда без всяких иных намерений для того только читаем, дабы очистить, просветить и укре­пить душу нашу. Очистить от людских мнений. Напиться божественных и укрепиться против страстей душевных, против зависти, ненависти, гнева, скорби, смущения... А сим самым вместо сих тиранов воздвигнуть в себе цар­ствие божие, сиречь духи спасительные, мирные, радост­ные. Сей-то есть блаженный оный книжник и грамотник, которого Христос, похваляя, равняет его с господарем.

«Всяк-де книжник, научившийся царствию божию, выносит из сокровища своего новое и ветхое».

Мот, ветрогон гонит пустошь, а господарь — полезное. Симон-волхв 23 тут ищет злата, а книжник — духа свя­того. Воистину не будет пророческими тайнами никогда обжираться тот, кто верит Павлу, что тайны ни полушки все-на-все не стоят, если им любовь божия не будет пред­

61

водительницею. Она основание и верх всему. Зачинается горьким крестом, кончится Христом, который есть мир, любовь и правда наша.

 

Примета 7-я О ВЕРНОМ ВОЖДЕ

Что в первом, то же самое и в последнем месте сказать должно, чтоб не избрать нам предводителя из числа тех, которые суть любители не духа, но сенно-письменного мрака и убивающих нас баснословных бабских историй. Такие-то повести называет Павел родословиями пустыми, иудейскими и бабьими баснями, душу не насыщающими. Сии вожди любят внешнюю тень и на ней совершенно почи­вают, не возводя с Давидом очи в духовные горы к оной царствия божиего трапезе, от которой только одни под­нявшиеся выше плоти высокие умы наслаждаются, каков был вождь Товии Рафаил. О сей трапезе сам хвалится Па­вел так: «Имеем алтарь, от которого не должны вкушать все, служащие сени».

Называя себя служителем не письмозвонства, но духа и знающим Христа не по плотской истории, сам Христос называет их рабами, в том же доме находящимися, но о секретах господских не знающими. «От нас, — говорит наперсник, — произошли, но не были от нас».

Таковых во главе 9-й проклинает Иисус Навин. «Про­кляты вы, — говорит, — и не оскудеет от вас раб». Да и как их не проклинать, когда они мешают отрокам Иса-аковым? Сии отроки с господином своим единственно тру­дятся в том, чтоб вырыть ключ чистой и фонтаном вверх бьющей воды. Роют, как в земле, в плотской истории, отки­дывая ее на сторону, как Мойсей — камень от колодца, чтоб утолить жажду бедным овцам своего тестя. Но фили­стимляне везде мешают, везде землею закидывают и кри­чат: «Это земля наша!» Это по плоти должно разуметь, а иначе все сие есть привидение. Мечта... Но дети Исааковы дух почитать за истину, а всю плоть за суету не перестают и старые колодцы от грязи очищают, а новые на всяком месте копают, восклицая с господином своим: «Плоть — ничто».

На что нам родословие историческое? Какая польза? На что местоположение тленного рая? Какую душе нашей пользу принесет форма и мера ковчегова? К чему исцеле­ние плотское? К чему воскресение тленное, опять в тлень

62

обращающееся? Да опять работаем подлой плоти и стра­стям? Ей! Один дух нам вкусен и полезен, очищая, исце­ляя, проницая в самые тайные начинания души нашей и мир нам рождая.

Но кажется, святой Иуда-апостол жестоко их оцени­вает. «Облака безводные — плоть, духа неимущая» и проч. Сии-то сеют расколы во всем мире. Спорятся о про­исхождении духа, о сакраментах, о вере, о церемониях, о ангелах, о муках, о блаженствах и проч., враги креста Христова и заповедей его животворящих.

Конец. И богу слава.

 

БРАНЬ АРХИСТРАТИГА МИХАИЛА СО САТАНОЮ

О СЕМ: ЛЕГКО БЫТЬ БЛАГИМ

 

Написана в 1783-м лете

Возлюбленный друг Михаил!

Прими от меня и сию книжечку в дар тебе, именем твое­го же тезоименита печатленную. Если имя Михайлово принял, прими и сердце его, воспевая из книги царствен­ной песнь оную: «Сердце мое твоим, твое же есть моим». В то время, о Михаил, сущий ты друг хранителю твоему Михаилу, единосердечно восклицая: «Кто как бог?»

Я сию книжечку начал в Бурлуках, кончил в Бабаях. Не орю же, не сею, не куплю делаю, не воинствую, отвер­гаю же всякую житейскую печаль. Что же делаю? Се что: «Всегда благословляя господа, пою воскресение его!»

Се моя дежа и надежда! Что же есть воскресение? Во­скресение есть вся земля Израплева. Прямо сказать, весь библейный мирик, новая и древняя Ева. В сей землице спал Иаков с покоем. Как же не с покоем? Сам камень был ему вместо подушки. Самая жесткость была ему мягкостию там, где по нем Самсон нашел соты. Ей говорю! Обрел и я. Там и сам я покоюсь, наслаждаюсь, веселюсь. Пою с Мароном: «Deus nobis haec otia fecit» — «Бог нам сие празднество даровал».

Паче же пою с моим Давидом: «Я уснул, и спал, и вос­стал». И с моим Исаиею: «Покой нам дал бог на горе сей». Не знаю, что то разумеет Плутарх через свою Надежду (нарицаемую у него) Пиндарскую. Он ее творит доилицею старцам. Сие же знаю воистину, как старцы оные Соломо­новы: «Венец хвалы, старость...» и проч. — кормятся, сосущие сосцы двоих матерей и безневестных невест — праматери Евы и матери Мариам г, как есть писано: «Сосали мед из камня» и «там дам тебе сосцы мои». Скажешь, почто же не все в сей земельке наслаждаются, но алчут, ропщут и клянут ее?

Ответ. Того ради, как сия землпчка имеет две части—

64

дольнюю и Горнюю, здешнюю и тамошнюю, проклятую ц благословенную, бесовскую и господню, как два сосца и два источника. «Изошел Иаков от источника клятвен­ного». Внял ли ты? «И пошел в Харрань». Внял ли ты? «И обрел место». Внял ли? «И спал там». Внял ли ты? Если бы равные места, не искал бы второго и не шел бы отсюда. Не всуе и Исайя: «Не только, — говорит, — в земле сей, но на горе ее». Там! Скажи, кто же благую часть избирает?

Ответ. Сего же ради сия книжечка извлекает на поднебесное зрелище два сердца: ангельское и сатанинское, борющиеся между собою. Сии два царства в каждом чело­веке ведут вечную борьбу. Когда же чистое сердце одолело злобную бездну, тогда врата ада сокрушаются. Освобо­ждаются пленники. Открывается путь на оную воскресшую из бездн гору: «Кто взойдет на гору господню?» Какая же сласть и утеха на горе той? Возвести нам, о Исайя! «Покой даст бог на горе сей». О довольно! Еще что-то? «Изопьют-де вино. Изопьют радость на горе сей». О, предовольно! «Помажутся-де миром на горе сей». О, предовольно, до­вольно! Се где наш Иаков покоился! «И спал там». Спал в Харране, во граде любви спал. «Там дам тебе сосцы мои».

Видишь ли, возлюбленный Михаил, се где покоится друг твой! Старец Варсава Даниил Мейнгард.

Июня 19, 1788 года.

 

ГЛАВИЗНА ТВОРЕНИЯ

«Убьет дракона, сущего в море» (Исайя). «Как спадет денница!»

«Нечестивый, кляня сатану, сам клянет свою душу» (Сирах).

«Пока день озарит и денница воссияет в сердцах ваших» (Петр).

БОРЬБА И ПРЯ О ТОМ: ПРЕТРУДНО БЫТЬ ЗЛЫМ, ЛЕГКО БЫТЬ БЛАГИМ

Возлетев нетопырьскими крыльями Сатана из преис­подних в горнее, остановился на пределах атмосферы а. Узрев же ночным оком лучезарный оный дом: «Премуд-

а Атмосфера — слово эллинское, значит земного шара воздуш­ную околичность, простертую дотоле, доколе восходят пары или атомы, яснее сказать — доколе облака восходят, место Перунов 2 и молний.

65

рость создала себе дом и утвердила пирамид а семь», адским рыком, акп громом, возревел так: «К чему сей дом сотворен?»

На сей трус бурен сребровндными со златым междорамием крыльями, как орел на лов, ниспускаясь, Михаил возопил: «О враг божий! Почто ты здесь? И что тебе здесь? Древле отрыгнул ты предо мною хулу на Моисеево тело» б. Ныне тот же яд изблеваешь на дом божий. Кто как бог? И что доброе и столь прекрасное, как дом его? Да запре­тит тебе господь мой, ему же предстою днесь!..

Сатана. Не подобает небесных воинств архистра­тигу в быть сварливому, но тихому, кроткому и...

Михаил. О змий! Умягчил ты слова твои паче елея, и они суть стрелы. Не твое есть разуметь, что благовре­менный гнев есть то любовь божия, а что безвременная милость есть то твое сердце.

Сатана. Се странную песнь воспел ты!

Михаил. Странное же новое и преславное воспевают небесные силы во граде божпем. Сия есть истина.

Сатана. Силы же преисподние что ли поют?

Михаил. Силы твои поют подлое, мирское, мерзкое. Сказать же Петровым в «Деяниях» словом (commune, κοινόν, coemim) — просто сказать грязь рыночную и об­вившую иезекиилевский оный оприснок мотылу д.

а Слово эллинское, значит горние комнаты и обители, воздвиг­нутые но образу головы сахарной или пламени, вообще горнее жилище; по-эллински — пиргос, по-римски — turris, по-турецки — колончак, по-польски — вежа, по-здешнему — башня, терем; как при кпрхе колокольня, так она при домах. По-славянски — столп: «В столпе облачном говорил к ним», «Будет же мир в силе твоей и обилие в столпостенах твоих».

б Сия хула вспоминается в «Послании» святого апостола Нуды.

в Архистратиг — по-славянски первовоевода, сиречь над вож­дями вождь.

г Сатан — слово еврейское, по-славянски — супостат.

д Воззри на историю о Корннлии-сотнике в «Деяниях». Там Петр говорит: «Господи! Никогда пусть скверное не войдет в уста мои». В эллинском же лежит χοινον, по-римски — commune, по-славянски — общее; ибо все то скверное есть, что общее миру, сиречь многим. Отсюда и римляне именуют болото coenum. Сей глас есть эллинский: χοιμλ, то есть общее. Мирские думы есть то болото, где гергесинские вепри потопляются, в них же бог мира сего, сиречь сатана, ослепил разум, как толкует Златоуст 3 сии Павловы слова: «Бог мира сего...» Мотыла есть старославян­ское слово, по-римски — excrementum.

66

Сатана. Ха-ха-хе! Странное поют силы небесные...

Михаил. О ругатель! К чему сей песий смех твой? Не таится же предо мною лукавство твое. Нарицая стран­ною, тайно клевещешь небесную славу и догматы ее, воз­давая ей мнимое тобою неблаголепие и непреподобие, про­сто сказать, вздор.

Сатана. Ныне же, не обынуясь, провещал ты при­чину, чего ради преисподнее жительство в тысячу крат многолюднее паче вашего небесного?

Михаил. И лжешь, и темиоречишь. Открой, если можешь, откровеннее сердца твоего бездну.

Сатана. О, Апокалнита а странность в догматах, неравность в пути, трудность в деле, сей есть троеродный источник пустыни вашей небесной.

Михаил. Не можно ли хоть мало откровеннее?

Сатана. Претрудно быть жителем небесным. Внял ли ты? Се причина, опустошившая небеса ваши.

Михаил. Откуда сей камень и кто его положил в ос­нование?

Сатана. Се я глаголю! Претрудно быть, и было так.

Михаил. Ты ли творец догмата сего?

Сатана. Сей догмат есть несокрушимый адамант.

Михаил. «Внемли, небо, и слушай, земля!..» Услы­шите и преисподнее! Какая есть большая на господа все­держителя хула и клевета паче сей? Се улица, всех уловляющая! Се ключ, всем врата ада открывающий. Се соб­лазн, всем путь на небеса оскорбляющий! О украшенная гробница царская, полна мертвых костей и праха, мир блудословный! Прельщаешь старых, молодых и детей. Вяжешь в прелести, как птенцов в сети.

Весь мир дышит его духом. Он есть сердце миру. Сердце нечистое, сердце плотское. Се богомерзкая троица: са­тана, плоть, мир. Кто даст мне меч божий, да проколю сего мадианита б, любодействующего с блудницею и любодейницею мира сего, и обличу срамоту ее?

а Апокалштта есть эллинское имя, значит по-славянски отпра­витель. -Сим словом тайно ругает Михаила как откровителя тайн божиих. Сатана же любит помрачать, дабы никто не видел безвест­ной и тайной премудрости божией.

б Сие слово отрыгает священную историю о Фннеесе, который израильтянина, любодействующего с мадианиткою, пронзил обоих насквозь.

3

67

И, подняв Михаил молниевидное копье, поразил ада­мантовым острием Сатану в самое сердце его и поверг его в облако вечернее. Он же, падая стремглав, воскликал: «Ура! Ура! Победил! Победил!» Из средины же облака возревел: «О, о Апокалипта! Призови небо и землю в свиде­тели, я же тебе не покорюся, даже к сему я тверд в сем моем догмате».

Михаил. О нетопырь! Горе тебе, творящему свет тьмою, тьму же светом, нарицающему сладкое горьким, легкое же бременем.

Сатана. Не писано ли: «Нужное есть царствие бо­жие?..»

Михаил. Онемей, пес лживый! Сатана. И не прилагающие усилие достигают ли оное?..

Михаил. Лай, лай ныне, пес, издалека на солнце... господи боже мой! Правда твоя, как полдень. Кто как ты? Ты сам дракону сему челюсти его, всех пожирающие, заградил не один только день твой, который есть, как ты­сяча лет. Аминь.

На сей шум и рев, как еродиевы птенцы а слетают с гнезда к матери своей, поправшей змия, — он же под но­гами ее вьется, развивается — так низлетели к Михаилу Гавриил, Рафаил, Уриил и Варахиил 4. Михаил же, как боголюбивый Еродий, терзает и попирает домашнего врага, воздавая благодать дому владыки, позволившему на семи башнях, надзирающих премудрый дом его, возгнездиться птицам по писанию: «Сколь возлюблены селения твои!..» «Птица обрела себе храмину». «Там птицы возгнездятся». «Еродиево жилище предводительствует ими». «Блаженны живущие в доме твоем...»

а Слово эллинское ερως значит желание, Χιδ$ значит Юпитер, или Дий; отсюда имя Еродий, по-славянски—- боголюбный. Иначе сия птица нарпцается пеларгос, по-римски — ciconia, по-польски — bocian, у нас — гайстер. Она гнездится на кирках, на башнях, на высочайших местах, верхах и шпилях; друг людям, враг змиям и жабам; родителей кормит и носит в старости; отсюда у эллинов слово антипеларгейн, сиречь возблагодавать, обозначает благоче­стивую душу, любящую бога и ближнего, обозначает и богослова, высоко возгнезднвшегося оного: «Знаю человека...»

68

 

БЕСЕДА АНГЕЛЬСКАЯ О КЛЕВЕТЕ ДЬЯВОЛЬСКОЙ И О КОЗНЯХ, ОТВОДЯЩИХ ОТ ИСТИННОГО УТЕШЕНИЯ

Небесные архивоины воссели на радуге, Михаил же так повел слово: «Не наша брань против крови и плоти, но...» Сердце человеку есть неограниченная бездна. Она есть то, что воздух, плавающие планеты носящий. Сия бездна если темна, и не сбылось на ней: «Просвещаешь тьму мою». «Бог, велевший из тьмы свету воссиять, который и воссиял в сердцах наших...»

Тогда она бывает адом, сиречь темницею, и исполняется, как ночных птиц, мрачных мечтаний и привидений.Ноч­ной орел а, царь и отец всем прочим, есть сатана. Сии пу­стые мечты суть то злые духи, а злые духи суть то злые мысли; злые же мысли суть мысли плотские, владеющие ми­ром. И сие-то написано: «К миродержателям тьмы века сего, сиречь брань наша против злых духов, державу имущих над непросвещенным миром и над всею смесью беззаконников». Что же далее? Началом садовых плодов суть семена. Се­менами же злых дел суть злые мысли. Сие же то и написано: «К началам и к властям... к духам злобы поднебесным». Поднебесные духи злобы суть мечты плотского, скотского и зверского сердца, которому очи колет острый сей правды божией меч: «Сатана, не мыслишь, что суть божие, но что человеческое».

Любезная моя братия! Видите, сколь по всей Вселен­ной рассеял сатана семена свои! От его рода семян суть и сии блудословные сиренские 6 и блудогласные песенки:

Жесток и горек труд Быть жителем небес; Весел и гладок путь — Жить, как живет мир весь.

И опять:

Святыня страждет без утех,

А злость везде свой зрит успех.

а Ночной орел, просто сказать, пугач. Вражда непримиримая у него с дневным орлом. Можно обоих уловить на борьбе, столь упорно борются.

б Сирена — Ynyft — слово эллинское, значит путо, оковы. Так называется урод морской с прелестным девичьим лицом. Он так пророками вымышлен, как змий семиглавый: обозначает прелести мирские.

69

Какая польза быть святым? Жизнь удачнее всем злым.

Сих услажденных своих вод хляби изблевая, ангельское око ваше остро провидит, сколь хитро погасил во всех сердцах божественный оный огонь: «Кто даст мне крылья?.. И полечу и почию». «Крепка, как смерть, любовь. Крылья ее — крылья огня...» «Кто нас разлучит от любви божией?» «Согрелося сердце мое, и в поучении моем разгорится огонь».

Василисковым же ядом надыхнен мир, глух, как ас­пид, и холоден, как лед, сотворился к матери нашей, к пре­мудрости божией, согревающей нас в недре своем и утеша­ющей. «Сын! Если поспишь, сладостно поспишь, если пой­дешь, безбоязнен будешь, и радость будет на всех путях твоих». Сего ради не дивно, как все уклонились вместе. «Не сладок бог» и «Нет бога» есть то же а. Растлели и омерзели в самых началах и семенах своих, в самом корне сердца своего.

Кто может поднять на пути золото или бисер, мнящий быть нечтось бесполезное? Какой тетерев не дерзнет вско­чить в сеть, почитая рогом изобилия? Какой агнец не устра­шится матери, творящий ее волком, и не прилипнет к вол­ку, творящий его матерью? Не вините мира. Не винен сей мертвец. Отнят сему пленнику кураж, выколото око, прегражден путь; связала вечными узами туга сердце его.

Какая туга? Когда что любят и желают мысли, тогда и плотское сердце внутри нас распространяется, разду­вается, радуется б, во время же огнушения стесняется, жмется, тужит, как недужный, отвращается от пищи и уста сжимает. Сатана, погасив огонь божества в мирском серд­це, связал туго тугою, дабы оно вечно гнушалося царствием

а Весь мир так мнит, как заповеди божий суть тяжки, и горьки, и бесполезны. Сие то же есть, что сказать: «не сладок и дурен бог». А думать, как не сладок и дурен бог, есть то же, что «говорит безу­мен в сердце своем: нет бога».

б Слово сне (радость) родилось отсюда, что раздувается тогда, когда что случится по желанию, стесняется же в противном случае сердце. Отсюда родилось слово туга. Отсюда Павел: «Распространилося сердце мое к вам, о коринфяне!., не тесно вмещаетесь». Сен-то есть истинный смех: поп dentcs mulare. поп оге ringi, sed corde ridero 5, как смеется наш Исаак оный: «Возрадовался духом Иисус...»

70

божиим и вовек не разрешилось к обретению его; дабы нб воспело иобедной оной песни: «Сеть сокрушилася...» «Путь заповедей твоих тек, когда расширил ты сердце мое». «Же­лает и кончается душа моя...» «Сердце мое и плоть моя возрадовались...»

И когда пишется: «Да возвеселится сердце мое...», сие значит: «да закуражится». «Отвергнутая утешится душа моя...» — значит, не приемлет куража и желания. Отнять кураж, а навести ужас есть то — стеснить, затворить и свя­зать душу, дабы она не веселилась, но тужила в благом деле. Сия есть престрашная обида, плен и убийство — растлить человека в самых мыслях и в сердце его, как в се­менах и в корне его, как написано: «Растлели и омерзели в начинаниях своих», сиречь в главностях: подобны ко­лесничному или корабельному бесноватому управителю. Не винен же мертвец, винен человекоубийца. Мир есть орех, червем растлен, слепец без очей и вождя, медведь, влекомый за ноздри свои, раб сатане, пленник дьяволу, львиная ограда. Какая ограда? Послушаем притчи.

 

ЛЬВИНАЯ ОГРАДА

Лев дремлющую дубраву с дебрями ее ограждает, дав ей одни врата, где и сам вблизи обитает втайне. Ограждает же не стеною и рвом, но своим следом. Как только голо­ден, так возревел. Звери, вострепетав, ищут спасения и, притек к спасительным путям, отскакивают вспять от льви­ного следа, дышущего в чувства их нестерпимым ужасом и преградившего путь. Убоявшись же там, где не было стра­ха, ищут безопасного пути потоль, поколь приблизятся к вратам, где нет подлинно следа и нечувствителен прав­дивый ужас. Здесь уловляются. Вот врата ада! Здесь все­му миру исход и кончина. Сатана «ловит, как лев в ограде своей и как львиный щенок, обитающий в тайных», всех тех, о ком написано: «Убоялися страха, где не было страха».

В сем страшном месте умолчал Михаил. Горние же вое­начальники, сидя на благокруглой дуге облаков, отдалися в размышления, взирая на круг земной и унывая, как разо­ряемый Содом или Вавилон пред собою видя. В само сие задумчивое время вместо уныния кураж, вместо же страха радость последующим словом нечаянно так возблаговестил Гавриил.

71

ПУТЬ СПАСПТЕЛЬНЫЙ

Он прежде запел песнь, а за ним все архангелы сию:

Сойдет архангел в Назарет ко деве, Приносит радость праматери Еве. Радуйся, Ева! Радуйся, дева!

Обрадованна. Господь с тобою! Радость тобою Всем будет данна...

Потом открыл цветущие уста в сей нетленный запах, благовествуя день ото дня спасение бога нашего: послан­ник я есть не к единой деве Марии, но во всей Вселенной всех тех: «Господи, в чреве нашем зачал», всех зачав в утробе своей, и вместивших в сердце своем дух заповедей господних, посещаю, ублажаю и целую сим целованием: «Радуйся, благодатная! Господь с тобою! Благословенна ты в женах!»

Сии суть правдивые матери божий: ни от крови, ни от похоти плотской, ни от похоти мужской, но от бога рож­дающие детей своих. Рожденное от плоти плоть есть, рож­денное же от духа есть дух, освятивший сердца и утробы наши. Господи! Сей дух есть закон твой, посреди чрева нашего — путь, истина и жизнь. Мир многолюбящим его, и нет им соблазна. Мир на Израиля и на всех, которые пра­вилом сим жительствуют; мир на них и милость! Внимай, небо, и скажи... Жизнь безопасна; есть то путь сладкий — путь господень. Любезные мои братья! Отвратите от содом-лян ангельские очи ваши и зрите на грядущего пред вами странника сего на земле. Он шествует с жезлом веселыми ногами и местами и спокойно воспевает: «Пришлец я на земле, не скрой от меня заповедей твоих».

Воспевая, обращает очи то налево, то направо, то на весь горизонт а; почивает то на холме, то при источнике, то на траве зеленой; вкушает пищу беспритворную, но сам он ей, как искусный певец простой песне, придает вкус. Он спит сладостно и теми же божиими видениями во сне и вне сна наслаждается. Встает утром свеж и исполнен

а Горизонт — слово эллинское, значит небесное вместе и зем­ное место, сколько может обозреть взор наш. Есть же предел взору для всех до единого населяющего Вселенную человека: τόπος γορίζών, сиречь место, ограничивающее зрение очей, одним одно, другим другое видно.

72

надежды, воспевая исаиевскую песнь: «Взалчут юнейшие, и утрудятся юноши, и избранные не крепкие будут; терпящие же господа обновят крепость, окрылатеют, как орлы, потекут и не утрудятся, пойдут и не взал­чут».

День его — век ему и есть как тысяча лет, и за тысячу лет нечестивых не продаст его. Он по миру паче всех нищий, но по богу всех богаче. И что лучше, как «веселие сердца — жизнь человеку»? Жезл его есть господь страстей и вож­делений его, и радости его никто же возьмет от него. Достал он сей мир не как мир доставать обычно. Он возлюбил путь и славу божию. Сей есть истинный мир и жизнь веч­ная, а весть его — благовестив. «Да слышит земля слова уст моих!»

Сей странник бродит ногами по земле, сердце же его с нами обращается на небесах и наслаждается. «Праведных души в руке божией». У безумных почитаются погибшими и заблудшими: «Они же суть в мире». Хотя телесные налич­ности, досаждая, беспокоят, но сей урон с излишком на­граждает упование их, бессмертия исполнено, и воцарив­шийся господь в них вовеки. «Не слышите ли, что сей пешеходец поет?» «Как не слышать? — воскликнули архангелы. — Он руками машет и поет песнь сию: «На пути откровений твоих насладился, как во всяком бо­гатстве»».

Он один нам есть милейшее зрелище паче всех содом-лян. Мы же его познали. Сей есть друг наш Даниил Вар-сава.

И все рассмеялись. Потом же Гавриил простер смараг-динные крылья и, прилетев, сел при боку Рафаилову, обоняя в руках своих сладковоппый куст и крын полевой. Рафаил, смотря на Варсаву и посмеявшись, как Сарра, помянул духовного своего сына, любезного путника Товию, сына Товитына. Он долгую повесть соткал: каким образом поручил ему старик сына своего, какие напасти и припадки встречались на пути, сколь счастливо юноша вошел в не­вестник и переспал с невестою божиею? «Когда он боялся воды или рыбы, -— повествовал Рафаил, — тогда я его научал: «Сын мой Товия! Сын мой, не бойся! Вода не по­топит тебя. Но воды блевотин змипных, но потопные речи советов мирских, но волнения плотских устремлений — сей есть всемирный оный древний потоп, всех пожирающий! Ей, глаголю тебе: сего убойся! И рыба, сын, не проглотит

73

тебя. Но чрево, но сирище а и чресла твои се есть ад и кит, поглощающий всех, им же бог — чрево и слава в стыде их. Ей, говорю тебе: сего убойся. И утроба рыбная, и дым внутренностей ее не спасет тебя. Но дым дыма и дух духа, ей. говорю тебе, он спасет тебя»». «Слышь, Израиль! Господь бог твой посреди тебя, во внутренностях твоих, в сердце твоем и в душе твоей». Тот есть дым дыма и дух духа; дым от утроб твоих, от содомского зажжения вожделений восхо­дящий до небес; и дух, не разделяющийся от тебя, но пре­восходящий дебелость плоти и тонкость души твоей, тот спасет тебя. Сей есть смирна, и стакти, и касия от утроб твоих. Сей да изойдет, да явится тебе, да зачнешь в утробе и вместишь в сердце, да в благовоние мира его течешь, да не удавит души твоей смрад бесовский и мирских вожде­лений зловоние.

Сжечь утробы по Мойсеевому повелению и умертвить чле­ны, составленные с праха, есть то же. Сие все бывает ве­рою, сиречь- помышлять себе, — мертвым же быть по плоти, живым же по богу. Сжечь и убить душу твою, разу­мей: отнять от нее власть и силу. Тогда останется в тебе один фимиам божий, спасительное благоухание, миро мира и помазавший тебя дух господень и сбудется: «На­править ноги наши на путь мира».

 

ПУТЬ МИРА, НАРЕЧЕН ПУСТ б

— Сим благовестием разожжен, — продолжал Рафаил, — пошел мои Товия направо, в путь мира, которым ныне шествует наш Варсава. Сей есть путь царский, путь вер­ховный, путь горний. Сим путем Енох, Илия, Аввакум и Филипп, восхищен, не обрели себя в мире. Сим путем взошел на гору Авраам вознести на жертву Исаака и при­нял от бога печать веры. Сим путем взошел на гору Фасга

а Сирище есть слово старославянское, значит телесную вну­тренность, какая всю сырость пищи варит, сиречь желудок. Сей есть всех зол виною во всю жизнь. Отсюда брани, хищения, убий­ства и все беды. Он царь есть всем мирским сердцам. Сей есть оный архимагир, то есть архиповар, поминаемый в «Книгах Царств», возмутивший весь Иерусалим, царь поварам и царям. Весьма красиво моя мать Малороссия называет его богом, то же, что Павел: «Для них же бог — чрево...» Древне в Египте иерей, погребая мертвеца, повелевал вырезать сирище и, подняв перед народом, воскликнуть проповеднику сие: «Сей в жизни всех зол виною!»

б Воззри на 26-й стих 8-и главы в «Деяниях»: «Ангел же гос­подень» и прочее. «Сей есть пуст».

74

Мойсей и упокоился. Сим путем шествует весь Израиль в обетованную землю. Сим путем вошел в Сион Давид, на­сытился священных хлебов, раздав и сущим с ним по ско­вородному блину. Сим путем восходит в горнее Мариам, целует Елисавету и ублажается. Сим путем шел Христос в пустыню, победил сатану. Сим путем восходят на гору Галилейскую апостолы и видят свет воскресения. Сей есть путь субботний, разумей — мирный. Сим путем шество­вали Лука и Клеопа 6. Сошелся с ними третий блаженный оный собеседник, преломивший им хлеб небесный и от­крывший им очи видеть невидимое его благоухание.

Напоследок сим путем ехал в колеснице евнух царицы Кандакии и познакомился с Филиппом7. Филипп открыл ему в человеке человека, в естестве — естество, благоуха­ние Христово и новым благовестием, как чудным фими­амом, накадил ему сердце, омыл его нетленною сверх от стихийной воды водою и отпустил его в дом свой. Он же отошел в путь свой, радуясь. Сей путь есть радостен, но пуст, пуст, но радостен, и вне его нет спасения. Пуст же, ибо людям избранным только открыт. Мир мнит его быть пустым, сиречь суетным. Сия есть клевета. Мнит же опять его быть горним, сиречь горьким. И сие клевета. Гора значит превосходство, не труд и горесть. Горе говорящим: сладкое — горькое и вопреки. «Путь господень есть суд, рассудить злое — избрать благое». Любезный путь! «Не зайдет солнце тебе, и луна не оскудеет тебе. Есть господь тебе свет твой, и исчезли дни рыдания твоего». Сие воз­гласив, Рафаил умолк. Уриил же воззвал: «Распрострите вдаль взор ваш и увидите несколько путников, предварив­ших Варсаву». Но Рафаил начал понуждать: «Любезные мои братья! Взгляните хоть мало на путь левый и на коз­лища, на несчастных путников его...» «Ах! Отвращаешь нас, друг, — вскричали архангелы, — от прекрасного зрелища к страшному». Обращаясь же, воспели все песнь такую:

О мир, мир, мир украшенный!

Весь притворный, весь гроб повапленный!а

а Гробницы древних царей были высокие горницы, извне архитектурно украшенные. Но что там внутри? Прах, смрад, гной, кости, пустыня. Прекрасно наш раввин Христос сими гробами именует лицемеров, ищущих образ благочестия, силы же его отрек­шихся. Равное сему есть и мирское счастие — удка, сеть и ядови­тый мед; извне блеск, а внутри тьма, тление...

Прельщаешь старых, младых и детей.

В прелести вяжешь, как и птенцов в сети.

Свет кажется украшенный,

Но он, как гроб повапленный,

Внутри же его выну, зрю мерзость едипу.

 

ПУТЬ ЛЕВЫЙ, НАРЕЧЕН ВЕНТЕР

— Сей путь, — сказал Рафаил, — нарицается вентер. Есть же вентер сеть рыболовна, сотворена по образу чре­ва: широка во входе, тесна в исходе. Сей путь, уклоняясь от востока, скрывает конец свой не в светлой южной стране, но во мраке полуночном.

— Вот путь, — говорит Товиин вождь, — вот и не­счастный его путник грядет пред вами! Судите его! Небес­ные силы, взирая на путника с унынием и милосердствуя о нем, возгласили: «О бедный страдалец! Сей есть сребро­любец. Боже мой! Весь обременен мешками, сумами, коше­лями, кошельками, едва движется, будто навьюченный верблюд. Каждая ступень ему мукою. «Горе вам, богатые, ибо отстоите от утешения вашего».

— Но он сего, — извиняет Рафаил, — не чувствует, но паче еще блажит себя и почитает путь свой благосло­венным вовеки. Он благодушествует, шествует и поет.

— Возможно ли? — вскричали духи.

— Пожалуйте, — просил  Рафаил, — внемлите  песне

его.

БОГАЧ, ПУТЕШЕСТВУЯ, ПОЕТ ПЕСНЬ

Пусть я во свете скверн — только бы был богат а. Днесь не в моду совесть, но злато идет в лад. Как нажил, не спросят, только бы жирный был грош. Сколь богат, столь всем брат и честен и пригож б. Что у нас бесчестно в мире? Кошель пустой.

а Сии стихи суть из древнего трагедиографа Эврипида 8. Вот один:

Ώ χρυσές, δεςίωμα χίλλίσοτον βροτΛς

Ο aurum, dexteritas optima mortalibus.

О злато! Удачность наилучшая смертным. Начало их сие:

Sine те vocari pessimum, ut dives vocer.

Nemo an bonus, num dnTes omnes quaerimus. 6 Ubique tanti quisque quantum nabuit fuit.

76

Нищим ли жить? Лучше пущуся в смертный гной.

И смерть сладка, поколь рубль за рублем плывет а.

О святое злато! Над тебя в свете нет.

Не столь милый отец, не столь родившая мать,

Не столь любезные и чада веселят.

И если такая у Венеры краса,

Не дивно, что в нее влюбилась тварь вся.

Ангельские силы ужаснулись, видя, что сатана столь хитро умел растлить бесноватую сию душу, обожающую мертвое и уповающую на кумира. «О сатана! — воз­звали они, соболезнуя. — Родная божия обезьяна!» Он им вместо слов: «Горе вам, богатые...», «блаженны нищие...» положил на сердце в основание сей свой смрад: «Блаженны богатые, ибо тех есть царство всяких утех». Такова душа есть аспид, отнюдь не слышащий призываю­щей милости: «Придите ко мне, все трудящиеся и обреме­ненные, и я успокою вас...»

— Боже мой! — возгласил Уриил. — Сей беспокойный путь толпами людей, как торгами, весь засорен. Слышь, Рафаил! Какая есть сия ближайшая толпа?

— Трус колесниц, — отвечал он, — шум бичей, конский топот и свист обличает, что спя громада есть полк често­любцев; сию же предварившая толпа есть торжество сла­столюбцев. Сие обличается пищанием и ржанием музы­кальных органов, восклицанием торжествующих и козлогласованием, поваренными запахами, гарью и курением. Прочее в дальних оных сволочах и стечениях: там тяжбы, брани, татьба, грабительство, лести, купли, продажи, ли­хоимства...

Братья! Приглядитесь к правой стороне — вот они! Не­сколько путников, откравшись от левого пути, пробира­ются через неровные места к пути мирному. «Как бог, искусил я и обрел их, достойных себе...»

— Ба, ба, ба! Какое странное сие вижу зрелище! — возопил, как молния, нечаянно Варахинл. Пятерка чело-веков бредут в преобширных епанчах, на пять локтей по пути влекущихся. На головах капюшоны. В руках

а Можно и так:

И смерть сладка, поколь злато плывет раз в раз.

О святое злато, моли бога о нас! Latine sic:

О plute! Summa dexteritas mortalibus.

77

не жезлы, но колья. На шее каждому по колоколу с ве­ревкою. Сумами, иконами, книгами обвешаны. Едва-едва движутся, как быки, парохиальный колокол 9 везу­щие. Вот разве прямо трудящиеся и обремененные! Горе им, горе!..

— Сии суть лицемеры, — сказал Рафаил, — мартышки истинной святости: они долго молятся в костелах, непре­станно в псалтырь барабанят, строят кирки и снабжают, бродят поклонниками по Иерусалимам, по лицу святы, по сердцу всех беззаконнее. Сребролюбивы, честолюбивы, сластолюбцы, ласкатели, сводники, немилосердны, не­примиримы, радующиеся злом соседским, полагающие в прибылях благочестие, целующие всяк день заповеди господние и за алтын оные продающие. Домашние звери а и внутренние змии лютейшие тигров, крокодилов и васи­лисков. Сии нетопыри между правым и левым путем суть ни мужского, ни женского рода. Обоим враги, хромые на обе ноги, ни теплые, ни холодные, ни зверь, ни птица. Левый путь их чуждается, как имущих образ благочестия; правый же отвергает, как силы его отвергшихся. В сумах их песок иорданский с деньгами. Обвешанные же книги их суть типики, псалтыри, прологи и проч. Вся их молитва в том, чтоб роптать на бога и просить тленностей. Вот оста­навливаются, молясь, и петь начинают. Послушаем без­божные их песни божий.

ЛИЦЕМЕРЫ, МОЛЯСЬ, ПОЮТ: а

Боже, восстань, что спишь? Почто о нас не рядишь? Се путь беззаконных цветет! На путях нх беднистей нет. Мы ж тебе свечищи ставим, Всякий день молебны правим! И забыл ты всех нас.

Два раза постим в педелю. В пост не уживаем хмелю. Странствуем по святым градам, Молимся и дома и там. Хоть псалтыри не внимаем,

а Некий мудрец спрошен: «Как можно прожить жизнь благо-дешю?» Отвечал: «Так, если спасешься от диких и домашних тигров, сиречь оных: «Иуда — раб и льстец»».

78

Но наизусть ее знаем. И забыл ты всех нас.

Услышь, боже, вопль и рык! Дай нам богатство всех язык! Тогда-то тебя прославим, Златые свечи поставим, И все храмы позлащенны Восшумят твоих шум пений — Только дай нам век злат!

— О смердящие гробы со своею молитвою! — возопил Варахиил. — Сии блудолепные лавры под видом божиим сатану обожают. Злоба, в одежду преподобия одета, есть то сатана, преобразившийся в ангела светлого. Нет сего злее во всем аду: опустошение царствам, церкви поколе-бание, избранных божиих прельщение... Отвратим очи наши от богомерзких сих ропотников, просителей, льсте­цов и лицемеров. Не слышите ли, что шум, треск, рев, вопль, вой, свист, дым, жупел и смрад содомский восходят от сего пути?

Архангелы обратили светлые лица свои от севера к яс­ному югу и воспели песнь сию:

 

АНГЕЛЬСКАЯ ПЕСНЬ В СИЛУ СЕГО: «БЕЗДНА БЕЗДНУ ПРИЗЫВАЕТ.)

Нельзя  бездны  океана  горстью  персти  забросать, Нельзя огненного стана скудной капле прохлаждать. Возможет ли в темной яскине гулять орел Так, как на небесный кран вылетел он отсель? Так не будет сыт плотским дух.

Бездна дух есть в человеке, вод всех ширший и небес Не насытишь тем вовеки, чем пленяет мир сей весь. Отсюда-то скука, внутри скрежет, тоска, печаль Отсюда несытость, чтоб из капли жар горший встал. Знай: не будет сыт плотским дух.

О род плотский! Невежды! Доколе ты тяжкосерд? Возведи сердечные вежды. Взглянь выспрь на небесну

твердь.

Чему ты не ищешь знать, что то зовется бог? Чему не толчешь, чтоб увидеть его ты смог? Бездна бездну удовлпт вдруг.

79

КЛЕВЕТА

По-эллински — диаволи, ио-римски — traductio.

Воспев же, вопросили: что есть клевета? а Скажи нам, молния божия, Варахиил!.. Он же отвечал так: «Клевета есть творить сладкое горьким, и вопреки; она есть то же, что татьба; татьба крадет вещи, а клевета мысли. Мысль есть руководительница человеку и путь. Дьявол, украв у человека добрую мысль, перекидывает будто сеть и пре­пону через добрый путь, а сим самым сводит и переводит его на путь зол. Вот почему по-эллински диаволос, сиречь переметчик, по-римски же traductor, сиречь сводник, или переводник, дано имя клеветнику, по-славянски же клеветать значит то же, что колотить, мешать горькое со сладким, и вопреки. Сие бывает тогда, когда на место сладкого поставляется горькое, и вопреки. Сей есть один источник всех адских мук»6.

КОЗНЬ

«Ты же, о свет божий, Уриил! Изъясни нам, что зна­чит то кознь?» Отвечал Уриил: «Кознь есть образ клеветы, по которому она растет и сеется. Она есть тоже, что машина. Машина хитрствует в вещах, а дьявольская кознь — в мыс­лях. Птицелов и рыболов ловят сетями, а он — кознями. Кознь есть ловкая машина, например засада, силок, кап­кан, западня, сеть, вентер, верша, по-эллински — строфа, сиречь увертка, вертушка и проч. У архитектонов 11 и ныне некая машина именуется по-латински сарег, сиречь козел. Ныне ясно видно, что хитрость в татьбе, а кознь в клевете есть то же. О сколь прелестная улица! Ею, точно взбесившись, человеческая воля ужасается преподобия, стремится за нелепостями, как олень, ранен в ятра, не видя, как в погибель свою течет. Сии-то души услаждаются пе­сенками сими:

Древний век был для святцов,

Ныне век есть не таков.

а Девятая божественная заповедь гремит: «Не лжесвидетель­ствуй». Сие же есть то же, что «не клевещи». Ужасная клевета — творить заповеди господни трудными и горькими. Сие на сердце начертал дьявол всем презирающим закон божий. О, раздерите сердца ваши, сии ослепленные.

б Клеветный мрак есть отец лживости, ложь же и лесть есть мать грехов. Грехи же суть муки и страсти сердечные: «Ибо чем кто согрешает, тем и мучится».

80

Плюнь, брат, на Сион,

Пой на светский тон.

Скоро ль святость жить дождется?

Наша ж здесь жизнь наживется.

И опять:

В молоды лета не зажить света? Что ж за корысть свет молодому?

И опять:

В старом веке нет покою, Только болезнь со бедою. Тогда счастие хоть бы и было. Но в старости не так мило...12

Какое же то мне счастие, если оно мне изменяет во время старости, если не верный и вечный друг оный? «Друг ве­рен — кров крепок...» «Не оставь меня во время старо­сти...» «Все преходит, любовь же нет!» «Бог любви есть...» «Слышь, Израиль! Господь бог твой посреди тебя».

Се видно злая удочка, бесноватыми душами пожираема. А как волк овец на пажити и при водопое похищает, тай­ный же ласкатель в самом чертоге и при трапезе, как червь орехи, внутри их обретаясь, растлевает, так дьявол на самых злачных местах, во Эдеме священной Библии, хитро уловляет, примешав, как змий, в матернее для детей мо­локо яд свой, так он вкус и дух свой в благоуханные плоды божиего рая. «Нужное есть царствие божие, и прилагаю­щие усилие достигают его».

Сего оракула сатана растил. Он в нем осквернил Хри­стово благоухание. Он в нем, украв дух Христов, вложил в него свой душеубийственный вкус. Он перековал нуж­ное на трудное а. Поют германцы притчу сию: «Бог строит кирху, а черт там же часовню». Поет Христос: «Нужное есть царствие божие». Дьявол подпевает: «Труднее есть царствие божие».

О пакостная обезьяна! Тем же мостом грядет, а в раз­ный город; тем же звоном поет, да чего-то как нет. Ангель­ский   тон — адская   думка,   голос   Ияковлев — сердце

а Нужда и нужное не в том состоят, чтобы трудно оное иметь, но то есть нужное, без чего никак жить невозможно или с мучением живется без него. А чем же что нужнее, тем достать легче. Напри­мер, воздух есть необходимо нужен, без обувания же зимой можно жить с мучением.

81

Исавлее; лобзает, как друг, — продает, как Иуда. И смех и плач нам есть божия сия мартышка... «Внимай, небо, и заговорю!» Се клевета на господа вседержителя! Нуж­ность с трудностью так не вмещается, как свет со тьмою. Нужно солнце — трудно же ли? Нужен огонь, а труден ли? Нужен воздух, но труден ли? Нужна земля и вода, и кто без нее? Видите нужность? Где же при боку ее трудность? Ах, исчезла! Нет ей места в чертогах непорочной и блажен­ной нужности! Дом ее есть дом мира, дом любви и сладости. Покажите же мне, где водворяется трудность? В аде ли? Верую, господи, там-то обитают труд и болезнь, печаль и вздыхание. Но там ли нужность? Ах, не бывала она там. Ее присутствием ад в мгновение преображается в рай. В аду все делается то, что не нужное, что лишнее, что не надобное, не приличное, противное, вредное, пакостное, гнусное, дурное, непригожее, скверное, мучительное, не­честивое, богомерзкое, проклятое, мирское, плотское, тленное, ветреное, дорогое, редкое, модное, заботное, разо­рительное, погибельное, адское... и прочий неусыпающий червь. Сия бесноватая и буйная дева — трудность имену­ется по-эллински "Ατα 13, сиречь пагуба, по-еврейски же Ада, Ламехова жена, сиречь блуднокрасующая и заботная, противная жене, именуемой Селла и Мирна. Сколь же разнится чистая наша дева — святая нужность! а Она не "Ατα, но Лита и Литургисса; не Ада, но Сеяла; не Фурия, но Анна, но Хария, но Грация, разумей: возлюб­ленная, милостивая, даровитая14. С небесных кругов и от горних пределов возлюбленной сей царицы исчезла вся­кая горесть с трудом, а печаль с воздыханием. Оттуда сатана со всеми своими тьмами низвержеи в ад. Какая сила низвергла? Та, что там жизнь не зависит от заботиых сует и суетных забот. Там живет одно только нужное оное: «Едино нужно». Оно есть и сродное, и легкое, и благолеп­ное, и преподобное, и веселое, и полезное, без серебра и без горестей стяжаемое, как написано: «Туне примете, туне дадите». Внуши, земля! Услышь, род человеческий! Напиши на ногте адамантовом, на вечных сердца своего скрижалях господню славу сию: «Благословен творящий нужное нетрудным, трудное ненужным».

а Не утерплю приписать тут пресладких Эпикуровых слов сих: Χάρις τί μ:τχ.αρία ψύαε. οτι-τά άνζγχαΐα έπο·τ.3εν .eLtzwiz ζ ι οε δυσ-όριστ ου! άνϊγτίαηα Ц то есть: «Благодарение богу, что нужное сотворил легкодостижнмым, трудно достижимое же — ненужным»,

Как только Уриил отрыгнул господствующую сию славу вышнего, поднялся от преисподних хульный шум, рык, вой, свист, стон... каков бывает от дубравных зверей, от ночных птиц, от болотных жаб во время землетрясения. Замялся, свиваясь и развиваясь в бесчисленные свертки, адский змий, пронзен изощренною сильного стрелою и жа­ром палящих углей осыпан, по оному: «Он устами про­износит премудрость, жезлом бьет мужа бессердечного». На крыльях Урииловых виден был вид многоценного сап­фира, превосходящий голубой свод благовидного неба. Сей божественный ум, пустивший из уст своих меч обо­юдоострый, поразил Сатану в самое чрево его и убил блудо-деяние. Варахиил же выстрелил праволучную стрелу молниину, пронзил дракона в самое око его и убил похоть очей но писанию: «Око, ругающееся отцу и досаждающее матери своей, да выколят оное вороны из дебрей». Преж­де же всех умертвил копьем Михаил любодейственное серд­це его. От того часа царство его и козни разорены.

 

АДСКОЕ ЦАРСТВО

 На чем основано?

Простер же Рафаил яшмовидные крылья свои с Гав­риилом и, перелетев, сел при боку Варахиилову. Потом, рассмеявшись, веселовидно изрек: «Возрадовался дух мой, как Уриил, как Финеес, во чрево, ты же, как Сисаре, в са­мое око его пробил ему голову его». Вид же Варахииловых крыльев, как вид углей, разожженных от оного углия: «Стрелы сильного изощренны с угольями поедающими». «Разожжено слово твое очень, и раб твой возлюбил его...» «Слово плотью было и вселилось в нас».

Тогда сей пламенеющий орел, служитель в молнии вышнему, божественный Варак распростер крылья свои и, помахав оными, возгласил: «Сия есть победа, победившая мир, плоть и дьявола — любовь наша. Крепка, как смерть, любовь. Жестока, как ад, ревность божия. Крылья ее — крылья огненные. Углие огненное воспламеняет ее. О углие! О возлюбленный наш анфракс оный!» а

а Анфракс есть слово эллинское, значит уголь горящий, обо­значает же и драгоценный камень, его же вид есть, как уголь горя­щий. Нее же драгоценные камни, как сапфир, фарсис и прочие, суть красотою своею и твердостью образы божией премудрости.

83

«Золото земли оной доброе, и там анфракс». Сей дра­жайший анфракс нас, серафимов, воспламеняет, творя ангелов своих духами и слуг своих пламенем огненным». Глас его оный... «Глас брата моего...» Сей один уте­шает и укрепляет нас «Возвеселись, бесплодная!» Сей есть глас его. «Смиренная и колеблемая! Не имела ты утешения. Се я уготовляю тебе анфракс — камень твой — и на основание твое сапфир. И положу забрала твои, яшму и врата твои, камни кристалла и ограждение твое, камни избранные — и правдою вознаградишься... Всякое орудие, сделанное на тебя, и всякий голос, который на тебя встанет на бой, не благопоспешу. Одолеешь их всех. Все сыны твои научены богом, и во многих хшрах дети твои. Сие есть наследие служащим госиоду, и вы будете мне праведны», — говорит господь. Ныне желание наше исполнилось. Ныне услышана тричастная оная молитва Сирахова:

Господи, отче и боже живота моего!

Да не пожрет мя бездна мирская!

Возведя очи на прелесть его,

Да не поглотит мя пропасть чрева,

Угождающего, как богу, И да не свяжет мя

Стыдодейство, ищущее сладости в мертвом блате.

На сей тричастности стоит все адское царство. Ныне мудрость одолела злобу, и все воспели так:

О сын, рожден от девы,

 Во бесстрастия глубине!

Тричастную злобу души

Потопи, молюсь.

Да как же во тимпане

16, В умерщвленном телесе

Воспою победную песнь.

— О. язык трегубый! — возглашая возгласил Варак, разоривший города и превративший дома вельмож. — Блажен обладающий тобою. Се есть царствие божие! Нет его легче, как нет нужнее, и нет нужнее, как нет врожденнее его. И что есть бог, если не внутри нас пламенею­щая, как искродышащий уголь, блаженная оная красота: «Без меня не можете творить ничего». Что же есть? Она носит горы, и воды, и весь труд наш. Она тоикоплотное небо и огонь десницею своею жмет и держит. Кто же присно­

84

блаженную и пренепорочную сию матерь нашу дерзает наречь трудною? Если сатана сатану изгонит? Так не трудностью труд уврачуется. Господи! Се труд воздают тебе! Ты же — веселие и радость, мир и успокоение. Прав­да твоя, как солнце. И се сатана помрачает! Мир же сви­детельствует о лжи. Господи! Если возможно есть, да мимо идет от тебя горькая чаша сия. Если же не может сия ложь мимо идти от тебя, будет воля твоя а.

 

ПЛАЧУЩАЯ БЕСПЛОДНАЯ

Во оно время слышан был жалостный голос на небесах. Вдова, бродящая по земле, облаченная в темные ризы, должная родить сына, ищет места, но не обретает, гонима змием, пожерти плод чрева ее хотящим и в след ее изблевающим потоп блевотин. Сего ради скитается, рыдающая и вопиющая песнь сию б:

Кто даст мне крылья ныне? Кто даст посребренны? Кто даст мне плечи ныне? Кто даст восперённы?

Да лечу сквозе присно о бозе,

От земного края даже до рая И почию.

Се ехидн лютый бежит! Се мя достизает! Се челюсть адску на мя люто разверзает!

Поглотить хочет, ядом клокочет,

Василиск дивый, аспид пытливый. Ах, увы мне! Вод горьких хляби стыдно изблевает черный. Се мрак! Се облак покрыл мя ныне вечерний!

Увы мне ныне! Увы, едине!

Гонит всем адом меня со чадом. Нет мне мира. Увы мне! Горе! Увы! Что творити? Кого на помощь дерзаю, бедна, молити?

а При боге, как при зерне и истине, неразлучно держится, как шелуха, ложь; но шелуху — свиньи, хлеб же едят дети.

б Сия песнь взята из трагедокомедпи, нареченной «Гонимая церковь» 17. Жена апокалппсная там, гонимая змием, поет песнь сию или хор. Есть сие милое творение Варлаама Лащевского, учив­шего в Киеве и богословию с еврейским и эллинским языками и бывшего предводителем в последнем исправлении Библии. Почил архимандритом Донским. Вечная память!

85

Увы мне ныне! Увы, едино!

Гонит всем адом меня со чадом. Нет мне мира. Боже! Ты призри на мя с высоты святыя И приклонися, странный, на слезы мне сия:

Дай крепость силы, бы не сдолели

Твоей рабыни уста змиины. Ах! О! Боже! Кто даст мне крылья ныне? Кто даст голубины? Да выспрь парю от сей адской глубины...

Архангелы возлюбили прекрасную сию невесту божию, скитающуюся по земле и не имущую, где главы прекло­нить, милосердствуя о ней. Михаил же, разожжен ревно­стью, расширил посребренные крылья свои и устремился, как к страждущему своему птенцу орел, схватил жену и посадил ее на радуге. Тогда целомудренная сия Сусанна а не находится между смертными на земле, да не злоба из­менит разум ее, или лесть прельстит душу ее. Непразд­ная мать воссела с сыном своим на благокруглой дуге облаков, и сама будучи прекратившая потоп радуга оная.

«Глянь-ка на дугу и благослови сотворившего ее. Пре­красна сиянием своим».

Досадители же ее суть сии: «Премудрость и наказание уничтожающей есть окаянный, и праздно упование их, и труды бесплодные, и ненужные дела их. Жены их безум­ны, и лукавые дети их, проклято рождение их, как блажен­ная есть бесплодная неоскверненная!»

Тогда из облака возгремел Михаил к живущим на земле сим голосом: «Сыновья человеческие! Зачем любите ложь, поедая землю во все дни жизни вашей? Так ли юродивые вы сыновья Израиля?» Не испытав, ни истины не уразумев, осудили вы дочь Израилеву. О обветшалые злыми днями вашими! Зачем судите суды неправедные и не слышите гово­рящего бога: «Неповинных и праведных не убивай». «Име­ющий уши слышать да слышит!» После сего грома услы­шана была издалека в горнем воинстве ангельском песня воспеваемая сия:

а Сусанна — слово еврейское, по-эллински — χρΐνον, по-римски — lilium, по-славянски — крын, по-малороссийски — лилия.

86

ПЕСНЬ

В конец сего: «Испустил змий за женою из уст своих воду, как реку, да ее в реке потопит».

Воньми, небо и земля! Ныне ужаснися. Море безднами всеми согласно двигнися. И ты, быстротекущий, возвратись, Иордан. Прийди скоро крестить Христа, Иоанн.

Краснозрачные леса, стези отворите, Предтечу Иоанна ко Христу пустите. Земные же языцы, купно с нами все ликуйте, Ангельские хоры все, в небе торжествуйте.

Сошел Спас во Иордан, стал в его глубине.

Се сошел и дух святой на него в виде голубине.

«Сей есть сын мой возлюблен», — отец из

облак вещаше. Сей мессия обновит естество все ваше.

Освяти струи и нам. Змию сотри главу. Духа твоего, Христос, росу дай и славу, Да не потопит нас змий. И мы все от земна края Да почить полетим до твоего рая.

 

ОБНОВЛЕНИЕ МИРА

Семь голов суть сатане, как одна; голова же — как захо­дящее солнце, мглою обезображенное. Вскоре потом лицо земли покрыл мрак вечерний. Бесчисленные же нетопыри и ночные птицы, летая во мраке, ненужную хулу и клевету па славу вышнего возвещали. Тогда явилось и ангельское многое воинство, как звезды небесные, но расслабленно сия­ющие. Архангелы, исполняя написанное: «Во время оно разумный умолкнет» и пленяясь красненшей всех земных дочерей красотою небесной Сусанны, терпели и пребывали, молясь так: «Господи, боже наш! Правда твоя в свете твоем. Свет же в правде твоей. Истина твоя в солнце живет, солн­це же стоит на истине твоей». Се сие знамение есть твое, от тебя и тебе у нас. От тебя глагол сей твой и о тебе. Ты один и сотворишь его. Се лестница семиступенная к тебе нам. И се сатана низверг ее! Он сотворил из нее врата_ада, нарек нужное трудным, сладкое же горьким. И се-врата ада одолевают людей твоих. Встань, господи! Встань, слава наша!  Встань рано!..  Возлег, почил ты в тучной горе

87

твоей, как лев, многие лета спящий. Возбудись, как Самсон. Сотвори величие неплодящей твоей, коснись гор твоих — и воздымятся, блесни молнию и разгони супо­статов, да во свете твоем узрим новый свет. И обновишь лицо земли. Ты и вчера, и днесь, и вовеки: бывший, сущий, и будущий. Аминь!

Помолившись же, всерадостным воскликнули голосом: «Да будет новый свет!»

И был новый свет. Сразу проникло радостное утро. Воссияло солнышко, просветило небеса, проповедующие славу божию, и обновило лицо земли. И нарекли ангелы вчерашний день тьмою, днешний же день светом. И был ветхий, и был новый свет, но день один и мир один. Древне сотворил бог мир в семь дней для людей; в последние же Еека ради ангелов обновотворил его в один день, который есть, как тысяча лет. Да исполнится пророчество верхов­ного Петра: «Покайтесь! Ибо да придут времена прохлад­ные от лица господнего». «Придет же день господень, как тать в ночи, в он же небеса с шумом мимо пойдут...» «Но­вых же небес и новой земли чаем; в них правда живет». И Иоанново: «Дети! Последняя година есть, и мир пре­ходит, и похоть его, творящий же волю божию пребывает вовеки». «Не взалчут к тому, и не вжаждут. Не должно же упасть на них солнце, ни всякий зной; как агнец, который посреди престола, упасет их, и наставит их на животные источники вод, и отнимет бог всякую слезу очей их...» А как только перешел и зашел ветхий мир, воссияло же вместе и Ноево, и новое время, и лето; тогда во мгновение ока в последней трубе все ночные птицы, все ядовитые гады, все лютые звери, всякий труд, и болезнь, и все злых духов легионы, все бесчисленные свитки, изблевающие хулу на вышнего, вихрем возметаемые от лица земли, исчезли. И се! Воспевая, воспели архангелы и все ангельское воин­ство в псалмах и пениях, и песнях духовных победную18.

 

ПЕСНЬ ПОБЕДНАЯ а

Пой и воспой, сколь благ бог твой!

Скор рукою за тобою

В день брани твоей стать

а И сия песнь из того же творения Лащевского. Хор поет: «Когда избавилась жена от змия». О пламень, поглотивший Киев­скую библиотеку, такие и столькпе манускрипты, какую гибель сотворил ты! 19

88

Враги твои, супостаты, Погоняй, поборяй.

День и вечер пой. Ночь и утро пой.

Сколь десница, прославися!

Сколь мессия, возвысися!

Во победе дивных, на хребте противных!

АНТИФОН а

Я боже, тебе песнь нову,

Песнь Мойсеску, песнь Христову,

Воспою в духовной лире,

В десятиструнной псалтыре.

Всяк царь в бою цел тобою,

Цел твой и Давид, мечом не убит.

Ты изволил мя изъять,

Злоплеменным не дал взять.

Из уст их меч смерти готов мя пожерти,

И зла их десница правды не держится.

В полках же ангельских слышаны были се сии!

Воспоем господу! О боже всесильный! Еще наш принял ты вопль и плач умильный. Еще нас не судишь в конец отринуть. Победил! Пал супостат наш лютый. И антихрист принял казнь, домашний враг

велий.

Ко нам же возвратившись, грядет мир веселый.

Он безбедное здравие ведет за собою.

Ныне и день лучшею красен добротою.

И солнце сильнейшие лучи испускает,

И лицо краснейшее цвет полний являет б.

Зима прошла, Солнце ясно в Миру открыло лицо красно.

а Сие сам я на ту же мелодпю сличил из Давидовой песни 143-й, стих 9: «Боже, песнь нову воспою тебе во псалтыри десятиструнной, дающему спасение царям». Антифон значит пение в ответ.

б Полний. Сие значит не то, что исполненный, но полевой, что в поле. Спи стихи суть из победной песни Феофана Прокоповича, ректора Киевской академии, трехъязычно воспевшего царя Петра, победившего под Полтавою-городом. Почил президентом в синоде. Вечная память!

в Спя песнь есть из древних малороссийских и есть милая икона, образующая весну, она пространна.

89

Из подземной клети явилися цветы, Морозом прежде побиенны.

Уже все райские птицы Выпущены из темницы. Повсюду летают, сладко воспевают, Веселья исполненны.

Зеленые поля в травы

Шумящие, в лист дубравы

Встают, одеваясь, смотря, воссмеваясь.

Ах, сколь сладко там взирать! 20

От днесь открылись в жаждущих полях и пустынях живой воды источники. Явились города и жилища оные. «Сколь красны дома твои, Ияков!» Неровные горы отво­рили пути свои, одеваясь цветами оными: «Я цвет полевой и крын удольний».

Дикий и бесстранноприимный неприступный Кавказ открыл гостиницы своим странникам. Море указало дорогу кораблям всем плывущим. Показались плодоносные острова, кефы, скалы, гавани и мысы Доброй Надежды. Отворились спасительные пристанища всем мореплавате­лям даже до древнего Фарсиса а и до Одигитрии 6 за-блуждающим, до облачной огнедышащей горницы, взи­рающей на Александрию Фарийской пирамиды в.

а Фарснс 21 есть драгоценный камень, и есть же и город, имею­щий кораблям лоно.

б Одигитрия 22 — слово эллинское, значит путеводница, на­ставница. Отсюда во акафисте: «Радуйся, столп, наставляя пла­вающих...» и прочее. Таковые приморские башни при затмении звезд наставляют к берегу плавателей горящим на них огнем. В Библии нарицается столп облачный, сиречь высокий, до облаков досягающий, например: «В столпе облачном говорил к ним». Обра­зуется сим столпом священная Библия. Она-то нас, обуреваемых в море Мира сего, наставляет к гавани оной, где убогий Лазарь с Авраамом и вся церковь почивают. Сия гавань нарицается по-еврейски кифа, или кефа, по-эллински — петра, сиречь каменная гора, лоно и город. Что же сия кифа и сей апокалипсный город зна­менуют? Пир оный Лотов с дочерьми своими, о котором: «Блажен, кто съест обед в царствии небесном», «Радости вашей никто не возьмет от вас», «Веселие вечное над главою их». Глава наша есть сердце наше. Если оно не болит и вечно радуется, сне есть единое истинное блаженство — «мир, всяк ум превосходящий».

в Фарнйская пирамида 23, или турия, недалеко от устья реки Нила, где град Александрия.

90

Увидели славное царство и святую землю оную: «Там родила тебя мать твоя». Царя со славою узрите, и очи ваши узрят землю издалека». Преупокоились на злачных местах и на блаженных удольях, по писанию: «Едите,ближ­ние, и пейте, и упейтесь, братия...» От днесь воссияли над главами святых человеков лучезарные венцы, окружа­ющие в себе сию адамантову славу: «Легко бить благим». Тогда и на мою главу возложен венец нетленный. Архан­гелы, песнь победную спев, взлетели в горнее и опять все­лились в семи пирамидах, субботами великими нареченных, взирающих и соблюдающих премудрости дом семисуб-ботний, славя отца и сына, и святого духа вчера, днесь и вовеки.

Сие видение я, старец Даниил Варсава, воистину видел. Написал же в просвещение невеждам блаженным оным: «Дай премудрому повод...»

Конец

 

ПРЯ БЕСА СО ВАРСАВОЮ

Когда в обновлении мира сбылось на мне оное:

Ό στέφανος τών σοφών πλούτος έστι αυτών. — «Ве­нец премудрых — богатство их» (Притчи).

Яснее скажи: In согопа sapientium divitiae eorum.

Тогда в пустыне явился мне бес от полчища оных: «Не­честивый, кляня сатану, сам клянет свою душу». Имя ему Даймон а.

Дай м о и. Слышь, Варсава, младенческий ум, серд­це безобразное, душа, исполнена паучины! Не поучающая, но паучающая. Ты ли есть творящий странные догматы и новые славы?

Варсава. Мы-то божиею милостию рабы господни и дерзаем благовестить божию славу сию:

Как злость трудна и горька, Благость же легка и сладка.

Даймон.   Что есть благость? Варсава.  То же, что нужность. Даймон.   Что есть нужность? Варсава.  То, что не есть злость. Д а й м о и.  Что есть злость? Варсава. То, что не есть благость. Даймон.  Откуда родится нужность? Варсава.  Она есть ветвь благости и блаженства. Даймон.  Благость же и блаженство откуда есть?

а Даймон, или демон, у эллинов значит ведящий, или ведьма, знаток (δαίμων), отсюда δ2·.μών.ον — острое, трудное, но ненужное и непотребное ведение. У евангелистов сим словом именуются бесьт.

92

Варсава.   Сия ветка от древа жизни.

Д а й м о и.  Где есть древо жизни?

Варсава.  Посреди плоти нашей.

Даймон.   Что есть древо жизни?

Варсава.   Есть закон ума.

Даймон.   Что есть закон ума?

Варсава. Свет тихий святой славы, бессмертного отца небесного... Образ ипостаси его, ему же слава во­веки. Аминь.

Бес, несколько будучи смущен и водрузив очи в землю, помышлял в себе, негодуя на странности ответные. После же вопросил: «Ныне ли узаконяешь? И подлагаешь в ос­нование лживую твердь сию, нужность не трудна?»

Варсава. Аминь говорю тебе: сколь что нужнее, столь удобнее.

Даймон. Ты ли написал 30 притчей 1 и дарил оные Афанасию Панкову?

Варсава. Воистину так есть. Сей есть друг Варсаве.

Д а й м о и. Помнишь ли едину из них, в которой бесе­дует Буфон со Змиею, обновившею юность?

Варсава. Помню. Я оную притчу увенчал толко­ванием таковым:

Чем большее добро, Тем большим то трудом Ограждено, как рвом2.

Д а й м о и. А-а, новый архитектон3! Ныне-то ты мне попал в силок.

Варсава.  Исповедую согрешение мое.

Д а й м о и. Видишь ли, как брань на тебя твоя же воздвигает слава.

Варсава. «Если говорим, что греха не имеем, себя прельщаем...»

Даймон. Или же заколи новую твою славу ту: «Нужность не трудна».

Варсава.  Новое чудо боголепное — заколю ли?

Даймон. Или если поборяешь по ней: преступ­ника в себе обличаешь, разоряя созданную самим тобою прежнюю ограду, оградившую трудом дом (как велико­лепно написал ты), всякое благо.

Варсава. Не я бог и согрешаю, не я опять-[таки| бес и каюсь.

93

Д а й м о и. Ох! Слова твои взбесили меня. Иди за мной, сатана! Не о покаянии слово мое. Но разумеешь ли, что грех нарицается по-эллински άμαρτεία, гласит же: преступление, буйство, заблуждение, безумие...

Варсава. Вельми разумею. Грех есть слепота ду­шевная.

Даймон. Почто же, слеп будучи, слепцов дерза­ешь, узаконивая странную и неслышанную славу?

Варсава.  Почто? Того ради, что каюсь.

Даймон. О ворон ночной! Кайся, раскайся, окаивайся... но не будь творец догматов новых.

Варсава. Кто же может каяться и прийти на иное, не поставив прежде новой судьбы и нового рока в основа­ние? На чем станет? Ведомо, что дух покаяния стоит на ка­менном острове, поправ прежнюю злобу, облобызав же но­вую благодать. Сия благодать есть новый адамант, подлагаемый в основание новозиждемому граду святому. Она есть вечное зерно, откуда произрастает древо нетленных плодов и нового века. Сего ради всуе разделяешь нераз­дельное. Каяться — узреть берег новой славы, начать новую жизнь новым сердцем, новыми плодами — все сии ветви суть от единого древа и есть одно и то же. Как утро, свет, солнце, луч, день есть то же. Как же сказал ты мне: «Кайся, но не будь творец догматов новых»?

Даймон. Перестань, говорю, высокобуйствовать! Оставь спор и облобызай слывущую искони в народах славу сию:

Δύσκολα τά καλά, εύκολα τα κακά. Gravissima bonitas, levissima malitia 4.

Варсава.  Приложи, если хочешь, и сие:

Dulcissima mala, beatissima inala. Amarissima bona, miserrima bona 5.

Однако смрада сего отнюдь не вмещает сердце мое. Если будет гортань моя гробом открытым? Если возвратятся мне Лиины очи? Вепрево обоняние? Уста Иудины? Тогда разве облобызаю сию ненужную славу.

Когда Израиль почтет крастелям 6 стерву, тогда и я предпочту вепря Минерве.

Д а й м о и. Так ли? На все академии, на все школы и на все их книги брань воздвигаешь?

94

Варсава. Прости мне, Друг й враг мои. Нужда мне надлежит и на тебя ополчаться. Во крещении клятвою заклялся никого не слушать, кроме единой премудрости, в евангелии и во всех освященных библейского Иеруса­лима обителях почивающей. От того даже времени запле­ван мной мир, плоть и дьявол со всеми своими советами. Иерей облил тело мое скотскою водою на тот конец, дабы после омыл я сердце мое водою духа из евангельского Силоама 7. Се тайна есть плотская вода, тайнообразующая воду премудрости, которую пьют из Библии во спасение. Инако же если никто не облит или не погружен, но не ис­полнивший тайны, любящий же пить гнилую мирских со­ветов воду есть лицемер, чужд царствия божия, как водою только крещен, по не вместе и духом. Нужда ибо мне опол­чаться на всех, да сохраню царю моему веру мою. Опять же... Сколько раз привязала меня к богу тайна евхари­стии?8 Крошка хлеба и ложечка вина, не насыщающая тела... Не сей ли вид преобразуется в пищу премудрости его, укрепляющей и веселящей сердце? Не он ли, прильнув к невидимому, претворяется в тайнообразуемое первооб­разное? Сия пресущность вида совершается тогда, когда тлень та и сень тленными устами приемлется вместе, как удкою тайное вовлекается сердце во евангельские чертоги и вкушает от тайной оной вечери. «Блажен, кто съест обед в царствии небесном». Инако же нет евхаристии, сиречь благодарения, но лицемерность, но предательство, но неблагодарность, предающая сердце Христово за мало­ценные мирские советы. Се столь чудным союзом любви связанное сердце мое с сердцем божиим не радостно ли встанет на всех супостатов его?

Открой мне в священной Библии хотя одно место, бла­гословляющее твою славу, и довлеет мне. Инако же не наш ты, но от супостатов наших.

Д а й м о и. Ибо глух ты, не слышащий, что тесный есть путь, ведущий в царствие небесное? И как мало стадо спасающихся? Как многие захотят войти и не возмогут? Как восстанет владыка дома и затворит дверь?.. «Тут будет плач и скрежет зубов, когда узрите Авраама и Исаака» и проч. в царствии божием, вас же изгоняемых вон...

Варсава. О клевета, смутившая и смесившая гор­них с преисподними...

Д а й м о и. Внемли же и сему: «Бдите, да некогда огрубеют сердца ваши...» «Восстань, спящий! Что стоите

95

праздны?» «Поклонитесь и воздвигните головы ваши...» «Трудящемуся делателю ирежде...» И тьма иных мест. Сие же место: «Удобнее верблюду сквозь игольные уши прой­ти...» «Будут дни те скорбью большой, какой не было». Непреодолимую трудность к благу обличает.

Варсава. Доколь меня ругал ты, терпя потерпел. Ныне же, нечестивый и козненный, бога моего благодать преобразуешь в скверну твою.

Д а й м о и.  Почто, Варсава, беснуешься?

Варсава. Путь божиих слов превращаешь в лу­кавую твою стезю.

Даймон.  Как сии могут быть?

Варсава. Как может трудом устрашать тот, кто призывает, говоря: «Придите ко мне, все труждающнеся, и я успокою вас»? Не клевещи же, день божий был скорбь, но твои дни и мои есть скорбь, и не до скорби, но от скорби сей отзывает обремененных. Твои же дни суть мерзость запустения, Даниилом высказанная. «И в твоих днях горе родящим и доящим». Сего ради говорит: «Молитесь, да не будет бегство ваше в зиму». Твой-то день есть зима, скрежет, плач, буря, море... Отсюда вызывает в кефу свою, в тихое пристанище, в доме прибежище. «Я успо­кою вас». «Отступите от меня все делатели неправды». «Мучайтесь, все возненавидевшие покой мой».

Даймон. Не сказал ли, что беса имеешь? Внимай, о бешеный! Не говорю, что не благо есть царствие божие, но что жестоким трудом ограждено и что к нему путь тесен и приступ прискорбный.

Варсава. Но не ты ли сказал, что сии места благо­словляют славу твою? Сам же понудив меня говорить о сих, ныне бешеным меня нарицаешь. Если беснуются, ты при­чина сего, если же добро сказал, зачем меня злословишь?

Даймон. О лис! О змий! Мечешься, свиваясь, раз­виваясь в различный свиток. Однако аминь, говорю тебе, что узкий путь и тесные врата в царство небесное.

Варсава. Тесные, верно, верблюду, но человеку довольно пространные.

Даймон.  Что есть верблюд?

Варсава. Душа, мирским бременем отягченная. Даймон.  Что есть бремя?

Варсава. Богатство, пиры и сласти мира сего, которые суть улицы дьявольские. Несут нечестивые на пле­чах своих злой крест и мучащее их неудобоносимое иго,

96

тяготу же свою, в которой сами суть виновники, возвёргают на царствие божие.

Даймон. Ба! Ныне, не обынуясь, исповедал ты, как труден путь. Ура! Победил! Тесен, узкий, труден есть то же.

Варсава. Воистину неудобен и труден злым му­жам. Но они за самими собой влекут трудность. На пути же божием не обретут, и нет ее вовеки. Злоба благому во вред, яд, в труд и болезнь сама собою себе же превращает,

Даймон.   Что есть злость?

Варсава. Почто меня искушаешь, лицемер? Ска­зал тебе уже, что злость есть то, что не есть благость. Она есть дух губительный, все во всегубительство преобра­жающий.

Даймон.  Как могут сии быть?

Варсава. Ты, Даймон, и сих ли не знаешь? Жизнь наша не путь ли есть? Не сей ли путь самим богом есть положен? Не бог ли есть всехитрец, по-эллински — аристотехна? 9 Как же труден путь нам сотворил? Онемей, о язык лживый! Не клевещи, злоба, благости и премудро­сти. Ты сама сотворила путь божий трудным, сделав его беззаконным. Что есть беззаконие, если не растление? И что есть грех, если не жало смерти, все разоряющее?

Д а й м о и.   Как могут сии быть?

Варсава. Не искушай меня, пытливая злоба, не смущай сердца моего. Не в благость, но в злость ревнуешь, знать.

Даймон. Но подобает же тебя обличить, как злоба делает сладкое горьким, легкое же трудным.

Варсава. О род развращенный! Доколе искуша­ешь? Аминь говорю тебе, ибо сколько что благо есть, столько и творить и знать удобно есть.

Даймон. Куда идет слово твое, не знаю.

Варсава. Куда? Печешься и молвишь ты о сей истине, как злоба делает легкое трудным, испытуешь, как бывает сие? Сия же истина блистает паче солнца в по­лудень, как все истинное, и легкое, и ясное есть.

Даймон.  Как же ясное, если я не вижу?

Варсава. Нет удобнее, как удобно видеть солнце. Но сие труд и болезнь есть для нетопыря. Однако труд сей сам собою носит в очах своих, возлюбивших тьму паче света... Предложи сладкоздравую пищу болящему, но он с трудом вкушает. Возведи путника на гладкий путь,

97

но он слепым и хромым — соблазн и претыкание, развра­щенно же и превратно шествующим — горесть, труд и бо­лезнь.

Даймон.   Кто развращенно ходит?

Варсава. Тот, кто в дебри, в пропасти, в беспут­ные и коварные лужи от пути уклоняется.

Д а й м о и.  Кто же превратно шествует?

Варсава. Тот, кто на руках, превратив ноги свои вверх, или не лицом, но хребтом в прошлое грядет. Сим образом весь мир живет, как некто из благочестивых вос­певает:

Кто хочет в мире жизнь блаженно править, О, да советы мирские все отставит. Мир есть превратный. Он грядет руками, Пав ниц на землю, но горе ногами. Слепой слепого вслед водя с собою, Падут, ах! оба в ров глубок с бедою.

Видишь ли, как злость сама себе труд содевает? Не спрашивай, как могут сии быть.

Даймон. Однако тесна дверь и мало входящих.

Варсава. Злые просят и не приемлют. Не входят, как злые входят.

Даймон.  Как же злые?

Варсава. С трусом колесниц, с шумом бичей, ко­ней и конников, с тяжестями Маммоны 10, с тучными тра­пезами, со смрадом плоти кровей в безбрачных рубищах, в беспутных сапогах, с непокрытою головою и без жезла, не препоясаны руками и ногами не омыты. Се так злые.

Даймон. Какие колесницы? Какие кони? Какое мне рубище говоришь? Не всяк ли ездит на колесницах фараонских? Чудо!

Варсава.  Ей, говорю тебе, всяк.

Даймон.  Не мучай меня, говори какие?

Варсава.  Воля твоя.

Даймон. Се ныне разумея, как беса имеешь. Гово­ришь неистово.

Варсава. Ей! Опять и опять говорю тебе, что всяк обожествивший волю свою враг есть божией воле и не может войти в царствие божие. Какое причастие жиз­ни у смерти? Тьме же у света? Вы отца вашего дьявола похоти любите творить, сего ради и трудно вам и невоз­можно.

98

Даймон.  Как же колесницею нарицаешь волю?

Варсава. Что же носит и бесит вас, если не непо­стоянные колеса воли вашей и не буйные крылья ветре­ных ваших похотей? Сию вы, возлюбив и воссев на ней, как на колеснице, везущей в блаженство, ищете ее, пьяны ею, в днях царствия божия и воли его, но не обретаете и глаголете: увы! трудно есть царствие божие. Кто может обрести тьму в свете? Не обитает там ложная сласть, честь и сокровище ваше есть сия воля не его. Она, ей, глаголю! Она вам есть и узы, и замки, и лев поглотивший, и ад, и огонь, и червь, и плач, и скрежет. И не выйдете отсюда, пока не расторгнете узы и низвергнете иго воли вашей, как писано: «Раздерите сердца ваши». Во время оно явится Самсону по жестоком сладкое п, по зиме — дуга и мир Ноев.

Даймон. Кто же причина? Не воля ли дается человеку?

Варсава. О злоба, не клевещи на премудрость! Не одна, но две воли тебе даны. Ибо писано есть: «Предло­жил тебе огонь и воду». Две воли есть то, сугубо естест­венный путь — правый и левый. Но вы, возлюбив волю вашу паче воли божией, вечно сокрушаетесь на пути греш­ных. Не сам ли ты причина?

Даймон. Почто же предложена зла воля человеку? Лучше бы не быть ей вовсе.

Варсава. Почто беззаконникам предлагает мучи­тельные орудия судья? Того ради, что, теми мучимые, привыкнут покоряться правде. Иначе же сколь бы удаля­лись от благодетельницы сей, если столь мучимые едва покоряются?

Даймон. Откуда мне сие, ибо воля мне моя благоугодна есть и паче меда услаждает меня? Вопреки же божия воля полынь мне и алоэ есть, и раны...

Варсава. О бедная злоба! Ныне сам исповедал ты окаянство свое. Не меня же, но сам себя о сем вопрошай. Не я, но ты страж и хранитель тебя. Провижу с ужасом разорение в душе твоей, причину же сего обличить ужа­саюсь.

Д а ή м о и. Ха-ха-ха! Прельщаешь себя, Варсава, мной, ибо ищу суда от тебя. Но твой ум младенчествует. Писано же есть: «Бывайте младенцы в злобе, но не в уме». «Не пришел принять, но дать советы».

4

99

Варсава. От всех ваших бренных советов, даже от юности моей, омылся уже в Силоаме. Господь даст мне око свое, и не постыжусь.

Даймон. Чудное твое око, видящее то, что нигде не обретается. Где же сердце, подобное твоему? Возлю­бил ты странность. Что же? Даже все ли общее и все слу­чающееся в мире, все ли то есть зло? Одна ли странность благая?

Варсава. Не отвлекай меня татьски на кривую стезю. Путь слова моего есть о трудности, гнездящейся в аду, изгнанной же из Эдема. Хочешь ли о странности?

Даймон. Сотворим единоборство и о сем: есть со мною научающий руки мои на ополчение. Предложи же мне хоть единое, бываемое на торжище мира сего, общедеемое у всех и везде, и всегда, не оно ли скверное, труд­ное и мучительное? Довлеет...

Варсава. Фу! Предлагаю тебе у всех, везде, всегда деемое, и оно вельми благо есть. Не все ли наслаждаются пищей и питьем? Не везде ли и всегда? И сие есть благо, как писано: «Нет блага человеку, разве что ест и пьет...» И опять: «Приди и ешь в веселии хлеб твой и пей в благе сердца вино твое...» «Молюсь тебе, господь, избавь меня от Голиафа 12 сего, изострившего, как меч, язык свой...»

Где же больше богомерзостей, вражд, болезней, если не в общениях мирских, которых бог — чрево? На всех блудных вечерях и трапезах их как рука, названная Да­ниилом, на стене пишет, так гремит гром божий сей: «Не радоваться нечестивым». Сколь же малое стадо в срав­нении с содомлянами дом Лотов 13! Там пируют ангелы в веселии. Много ли в тысяче обретешь! Которые едят и пьют не во страдание, но во здравие по оному: «Если едите, если пьете...» и проч. все во славу божию... Как же говорить, как едят хлеб? Не паче ли землю со змием? Как же во веселии? Не паче ли в поте лица и в трудах едят неблагословенный хлеб свой сей: «Сладок человеку хлеб лжи». После же обращается ему в камни. Истинный же при­частник вкушает с благодарением хлеб по Соломонову слову: «Лучше укрух хлеба с водою в мире» — и пьет вино свое в благе сердцем оном. «Любовь не завидует, не бесчинствует, не радуется о неправедном богатстве — все любит, все терпит» и проч.

Трапеза, дышащая коварством, убийством, граблением, — не сей ли есть хлеб лжи? Что ли есть безвкуснее

100

и скареднее паче неправды? Сия обветшавшая Ева есть общая, обычная и присная невеста миру, печалью и по­хотью очей сжигаемому. Мир есть пир беснующихся, тор­жище шатающихся, море волнующихся, ад мучащихся. Так ли в веселии? Лжешь! Иезекииль же истину благове­стит: как истаивают едящие не оприснок, но мотылу а в неправдах своих. Се твой хлеб. От сего твоего хлеба отри­цается Петр, говоря: «Господи, никогда не ел скверного...»

Даймон.  А! а! Но, однако же, ел.

Варсава. Ел же, но уже освященное. Если бы то неугодно было богу, не вкусил бы. Не многоценность блуднит, но освящающая правда трапезу сладкую творит. «Приди и ешь во веселии хлеб твой» и проч... Но лукавая твоя кознь, показав хвост, утаил ты виновницу веселия, там же сущую, освящающую главу сию: «Как же угодны богу творения твои» (Екклезиаст). Знай же и сие, что наре­ченное Петром скверное лежит в римском: commune, си­речь общее; по-эллински κοινό ν. Сие же эллинское зна­менует у римлян болото (coenum). Какой же мне предла­гаешь хлеб твой? Сам вкушай. Мирская община мерзка мне и тяжка. Сладка же и добра дева есть дивная стран­ность, странная новость, новая дивность. Сию благочести­вые возлюбив, устраняются мира, не мира, но скверного сердца его.

«Отойдите и к нечистоте их не прикасайтесь, отойдите от них», — говорит господь.

Даймон. Будь здрав, как же говорил ты! Однако вера в Христа, исшедшая благовестием в концы Вселен­ной, не вселенское ли общение? И не благо ли есть?

Варсава. Ах, оставь, молю! Мир суетное только лицо веры носит листвой проклятой смоковницы, имущей образ благочестия, плодов же его отвергшейся, наготу свою покрывая, лицемер или лицевер, суевер и поваплен­ная гробница. Дух же веры и плоды его когда он имеет? Аминь. Никогда. Мнишь ли, как обретет сын человече­ский на земле веру? Ни! Ни! Не здесь! Восстал. Что ищете живого и благоуханного в смрадном содомском и мертвом болоте его! Там, там его узрите. Где же там? Там, где нет смрада. Ах! В Сигоре. Там Лот! Там дух веры! Там бла­гоухание наше не с обветшавшими Евами, но с богорож-

а Мотылаестьнмя славянское, древнее. По-эллински — ·χ/)προς, по-римски — excrementum, merda.

101

денными от себя и чистыми девами. «Не бойся, малое ста­до». Се там! О сладчайшая Галилея 14! Град и пир малых-малых! Блажен, кто съест обед твой. Что есть плоть? То, что мир. Что есть мир? Ад, яд, тля? Ах, око и свет, вера и бог есть то же. Мелкое око — светильник телу. Ма­ленькая церковь — свет миру. О прекрасная, но мало­людная невеста неневестная! Тебе подобает слышать еди­ной сие: «Очи твои, как голубиные». «Изойди от них в Сигор, спасайся». «Изойдите, верные, в воскресение, и мало их есть...»

Даймон. Действуй, действуй! Если все общее сквер­но есть, как же общее воскресение честно и свято, уверяе­мое Лазаревым воскресением?

Варсава. Так, как общее верным, не миру, в бо­лоте лежащему. Инако же все ему общее бесчестно. Внял ли ты?

Даймон. Вельми внял, ибо ты мне ныне, как птица, в сеть взят.

Варсава.   Взят, но не удержан. Даймон. Не чувствуешь? И не устрашаешься? Варсава. «Праведник дерзает, как лев...»

 

ПРЕДЕЛ, ЧТО ВСЕ В МИРЕ — ПОХОТЬ ОЧЕЙ, ТРУД И ГОРЕСТЬ

Даймон. Уготовь лицо твое, Варсава, на обличение. Варсава.  Если хочешь, готовлю и на оплевание. Даймон.   Знаю, что обличение — труд и горесть тебе.

Варсава. Обличи грех мой во мне, молю, и будешь друг. Между ним и мною вечная вражда.

Даймон. Не ты ли сказал, что мир есть бесчислен­ное сборище беззаконных? И что вопреки малолюдненькое стадо благочестивых?

Варсава.  Воистину, так есть.

Даймон. Ибо не то же ли есть сказать — и сие беззаконие легкое, благочестие же трудно и тяжко? Как бо не трудно, если сие малое-малое, оно же всем дости­гаемое? Суди дерево без плодов.

Варсава.  Тьфу! Putabaiu te cormia haberea.

а Древняя притча на тех, кто вначале страшны, потом смешны. По-славянски: «полагал, что рога имеешь».

102

Даймон. Что? «Начали говорить иными языками?»

Варсава. Скажи мне, господи, истину твою. Устрой сердце и язык мой по слову правды твоей.

Даймон. Ба! Шепчешь? Се тебе ударение, Варсава!

Варсава. Считал, что избодешь рогами, и се удар младенческий. Дей! Приложим единоборство! Если бла­гость трудна, бог виною есть страждущему миру. Ныне же вины не имеют о грехе своем, возлюбив горесть свою, паче сладости его! Дей! Воровать ли или не воровать? Что труднее? Однако весь мир полон татей и разбойников... Дей! Нужная ли или многоценная одежда и дом»? Что ли труднее? Однако весь мир блудокрасием красуется в суетное любодеяние глаз. Что удобнее, как хлеб и вода! Однако весь мир обременен чревонеистовствома. Чрево есть бог миру, пуп аду, челюсти, ключ и жерло, изблевающее из бездны сердечной всеродную скверну, неусыпных червей и клокочущих дрожжей и блевотин оных вод: «Исходящее от сердца есть сквернящее». Зависть, гра-бление, тяжбы, татьбы, убийства, хулы, клеветы, лице­мерия, лихоимства, прелюбодеяния, стыдодеяния, суе­верия... се всеродный потоп ноевский, верх, волос и голову мира подавляющий.

Однако мир все сие творить радуется. По успеху безза­коний своих и мудрость, и славу, и благородность, и сласть, и блаженство оценивает. Не право же судил ты, однако право сказал, что трудность есть вина греха ему. Се бо мир адскую дочь, сию трудность и горесть от всего сердца своего возлюбивший, возненавидел божию благо­дать, призывающую его: «Придите ко мне! Я успокою вас». «Сколько раз захотел собрать детей твоих, и не захотели». «Ходите в пламени огня вашего, за то его же сами себе разожгли». «Накажет тебя отступление твое и злоба твоя». Удивляйся, ныне и подобает удивляться, ибо погибающему миру не бог, открывший двери и объятия отчие, но сам он есть себе, и его воля виною.

Воля! О несытый ад! Все тебе ядь. Всем ты яд. День-ночь челюстями зеваешь. Всех без взгляда поглощаешь.

а Чревонеистовство есть чревная мудрость, мудрствующая о том, какие сладчайшие жертвы суть богу ее — чреву. Так толкует святой Нил 15 в книге о семи бесах.

103

Если змия сего заклать? Се упразднен весь ад.

Сей вавилонской блудницы чашею упоен мир, прелю­бодействует с нею, презрев чертог дев мудрых, и невестник нашего Лота.

Онемей же и молчи! Не клевещи на бога! И не лай на открытые врата блаженства! Открытые врата не винны суть малости спасаемых. Ах, проклятая воля! Ей, ты единая миру, как лев из ограды своей, преграждаешь ему путь в блаженный исход жизни оный! «Изойдите и взыграете, как тельцы, от уз разрешенные». Оправдалась же в пользу нам древняя притча. Turdus ipse sibi malum cacat — «погибель Дроздова изнутри его исходит» а.

Даймон. Кто же может сотворить путь в блаженный оный исход?

Варсава. Всяк, если кто захочет: хочет же возлю­бивший бога. Сия новая любовь заставляет исчезать ветхую. Ветхая же, исчезая, мало-помалу преобразуется в новую волю и в новое сердце взаимно: «Исчезло сердце мое и плоть моя». «Бог сердца моего!» То есть сердце мое в тебе, ты же взаимно в сердце мне преобразился. Ныне: «Что мне на небесах? И от тебя что захотел на земле? Ты единый довлеешь мне».

Даймон. Как же? Там чрево, здесь же злую волю нарицаешь мирским богом. Или два миру суть боги?

Варсава. Ба! Остр ты, блюститель моих преткно­вений. Ночь, тьма, мрак, мечты, призраки, страшилища — все сии адские озера союзны своей бездне. Воля плоти, сердце мира, дух ада, бог чрева и похоть его, сердце нечис­тое есть то же. Се есть архисатана, нечистая сердечная бездна, рождающая в мгновение ока бесчисленные легионы духов и тьмы мысленных мечтаний в мучение всем. «Им же мрак темный вовеки соблюдется». О мир, возлюбивший труд и горесть! Сколь скоро снисходишь в ад и не возвра­щаешься. Сатана ослепил око твое. Сия слепота есть мать житейских похотей и плотских сластей. Сии суть тебе червь неусыпающий и огонь неугасающий. Сии укрепили тебе запоры врат адовых, затворили же райские двери соблюдающему пяту божию, хранящему суетное и ложное,

а Дрозднки, или, по-польски, косики, ржащие, как кони, ловцами уловляются, увязая в свою дроздовскую мотылу.

104

едящему все дни жизни своей землю. Но увы мне! Се! Плывя по морю мира сего, се вижу издалека землю святу! О сладчайший, желанный край! Спаси меня от пакостника плоти и от моря мира сего!

 

КРАЙ РАЙСКИЙ

Благословенно царство блаженного отца, положившего потребное в удобности, не­удобные же дела в непотребе.

Даймон. Отрыгаешь некрасивую непотребность. Воистину пьян ты.

Варсава. Ей! Упился новым Лотовым вином. Ты же ветхим, содомским.

Даймон. Но чувствуешь ли, пьяная голова, исход? В какую цель влучает стрела слов твоих?

Варсава. Ей! Она в самый кон разит и в самую исконную исту праволучно ударяет.

Даймон. О праволучный стрелец! Стреляешь в голову, а ударяешь в пяту.

Варсава. Истину сказал ты, нехотящий. Пята бо вам есть во главу угла во всех домах ваших. Праотец ваш змий искони блюдет пяту. И вы, любя, любите и, блюдя, блюдете пяту. Пята есть глава и начало всем, им же врата адовы одолели, ложь мрака хранящим. Мы же, стреляя, стреляем во лжеглаву вашу сию. Да воскреснет истина наша, глава она: «Тот сотрет твою главу...» Не есть бо наше стреляние на плоть и кровь, но на миродержцев и владык омраченного века сего, на блюдущих пяту, злобных духов. Управляет же стрелами нашими научающий руки наши на стреляние.

Даймон. О глупый лоб, исполненный сетей паучиных! Вижу ныне, что у тебя пять ячменных хлебов: честны суть паче предрагоценного адаманта. Зри безместный и ненужный слов твоих исход! Удобнейшие ли пять хлебов?

Варсава.  Ей!

Даймон.  Как же честнейший?

Варсава. Так ли? Аминь говорю тебе, ибо полхлеба есть честнейший его.

Даймон.  Почему?

Варсава. Не сказал ли уже тебе, что всякая удоб­ность честна есть? Всякая же честность есть удобна? Но

105

всякая трудность есть бесчестна. И всякая бесчестность есть трудна.

Даймон. Какие мне пленицы сплетаешь, нечести­вый? Я — о стоимости, ты же говоришь о трудности. Зачем засмеялся ты? Скажи мне, о бешеный! Не мучь меня...

Варсава. Ты сотворил сам смех мне, разделив честность от удобности, ценность же от трудности.

Даймон. Ей! Уголь мне на голову возливаешь, нарицая меня невеждою. Даймон я — не глупый. Назови меня чем-либо, но сего не терплю... Говори же мне, чего ради адамант бесчестный?

Варсава.  Того ради, что неудобный.

Даймон.  Откуда неудобный?

Варсава.  Оттуда, что ненужный.

Даймон.  Как же ненужный?

Варсава.  Как не полезный.

Даймон.  Почему не полезный?

Варсава. Потому, что драгоценный, трудный, неудобный, все то одно.

Даймон. А-а! Вокруг нечестивые ходят? Опять на первое? Lupus circa puteum errat 16, как есть притча.

Варсава.. Ибо благокругла есть истина, как дуга вечная.

Даймон. Не прозрел ли ты, слепой слепец, что у эллинов слово сие τίμιος знаменует и дорогой, и чест­ный есть то же?

Варсава. Из уст твоих сужу и твоим мечом колю тебя. Если у эллинов дорогой и честный есть то же, тогда и вопреки — честный и дорогой есть то же.

Даймон. Что се изблевал ты? Ха-ха-хе! О глупый! Куда летит сия твоя криволучная стрела? Не провижу.

Варсава.   О господин галат! На твою голову.

Даймон. Ох, бьешь меня, нарицая галатом. Не опаляй меня, молю, сим семеричным огнем.

Варсава. Внимай же! Ты ценность вогнал в чест­ность. Я же честность твою изгоняю в ценность.

Даймон. Сие в лице тебе, что ценность и честность то же есть.

Варсава.   Сие же на главу твою, что честность твоя и ценность есть то же... Даймон.   Что же отсюда?..

Варсава. То, что честность твоя пресуществилась и преобразилась в ценность.

106

Даймон.  Что же далее?

Варсава. Что прочее? Не постигаешь? То, что чест­ность твоя и ценность, ценность и трудность есть то же. Трудность же, злость и бесчестность то же опять есть, внял ли ты?

Д а й м о и. О, дьявол да станет справа от тебя! Столь помрачаешь мне ум.

Варсава. «Нечестивый, кляня сатану, сам клянет свою душу».

Даймон. Какой же бес сотворил ценность чест­ностью?

Варсава.   Дух,  возлюбивший труд и болезнь.

Даймон.   Какой сей дух есть?

Варсава. Дух моря мирского, сердце плотское, отец лжи, сатана — сия есть троица нераздельная ваша и один бог ваш, всяких мук вина и всякой злости источник.

Даймон.  Ты же как мудрствуешь?

Варсава. У нас польза с красотою, красота же с пользою нераздельная. Сия благодвоеобразна, и мать дева, и девствует и рождает единую дочь. Она нарицается по-еврейски Апна, по-римски — Флора 17, по-славянски же — честь, цена, но бесценная, сиречь благодатная, дарная, даремная. Баба же ее нарицается по-эллински Ананка, прабаба же — Ева, сиречь жизнь, живой и вечно текущий источник 18.

Се есть премудрость и промысл божий, наповающий без цены и сребра тварь всякую всеми благами. Отец, сын и святой дух.

 

БЛАГОДАРНЫЙ ЕРОДИЙ

 

ГРИГОРИЙ ВАРСАВА а СКОВОРОДА ЛЮБЕЗНОМУ

ДРУГУ СЕМЕНУ НИКИФОРОВИЧУ ДЯТЛОВУ ЖЕЛАЕТ МИРА БОЖИЕГО

Проживая дни жизни по оному Сираховскому типику : «Блажен муж, который в премудрости умрет и который в разуме своем поучается святыне, размышляя о путях ее в сердце своем, и в сокровенном ее уразумится», соплел я в сие 1787-е лето маленькую плетеницу, или корзинку, нареченную «Благодарный Еродий». Се тебе дар, друг! Прими его, Еродия, по-еродиеву, прими парящего и сам сущий парящий. Прими сердцем Еродиево сердце, птица птицу. «Душа наша, как птица». Да будет плетенка сия зеркалом тебе сердца моего и памяткою нашей дружбы в последние лета. Ты ведь отец и сам птенцов твоих воспи­тываешь. Я же друг твой, принесший плетенку сию. В ней для молодого ума твоих птенцов обретешь опреснок от оных хлебов: «Хлеб сердце человеку укрепит». Все в них зерно сие так: живет среди вас нечто дивное, чудное, странное и преславное, должное явиться в свое ему время. Вы же с благоговением ждите, как рабы, ожи­дающие господа своего... Ничто же бо есть бог, только сердце Вселенной; наше же сердце нам же есть господь и дух. Сие домашнее они свое благо со временем узнав и пленившись прекрасною его добротою, не станут безобраз­но и бесновато гоняться за мирскими суетами и во всех злоудачах смогут себя утешить сею Давидовою песенкою: «Возвратись, душа моя, в покой твой и пути свои посреди себя упокой с Исаиею». Ибо ничем бездна сия — сердце наше — не удовлетворяется, только само собою, и тогда-то

а Вар, правдивее же Бар, есть слово еврейское, значит сын; Саеа же есть слово сирское, значит субботу, покой, праздник, мир. Итак, Вар-Сава — сын Савин, сиречь сын мира, так, как Вар-Иона есть сын голубицы.

108

в нем сияет вечная радости весна. Таковое сердце родив птенцам твоим, будешь им сугубый, сиречь истинный, отец; дети же твои будут истинные, благодарные, благоче­стивые и самодовольные еродий. Прочее же подобает нечто сказать о еродийской природе. Они подобны журавлям, но светлейшие перья и коралловый или светло-червленый нос. Непримиримые враги змиям и буфонам, значит, ядо­витым жабам. Имя сие (έρόδιος) есть эллинское, значит боголюбный, иначе зовется пеларгос и ерогас, по-римски — кикония, по-польски — боцян, по-малороссийски — гай-стер. Сия птица освятилась в богословские гадания ради своей благодарности, прозорливости и человеколюбия 2. Поминают ее Давид и Иеремия. Они кормят и носят роди­телей, паче же престарелых. Гнездятся на домах, на кир­ках, на их шпилях и на башнях, сиречь горницах, пирами­дах, теремах, вольно, вольно. В Венгрии видел я на ками­нах. Гадание — по-эллински символон. Первый символ составляет она сей: сидит в гнезде, на храме святом утвер­жденном. Под образом подпись таковая: «Господь утверж­дение мое». Второй символ: стоит один Еродий. Подпись сия: «Ничего нет сильнее благочестия». Третий символ: Еродий терзает змия. Подпись: «Не возвращусь, пока не скончаются». Сии три символа да будут знамением, гербом и печатью книжицы сей. Она совершилась в первую квад-ру 3 первой луны осенней.

«Там птицы возгнездятся». «Еродиево жилище предво­дительствует ими» (Псалом). «Еродий познал время свое» (Иеремия).

 

ГЛАВИЗНА И ТВЕРДЬ КНИЖИЦЫ

«Придите, дети, послушайте меня, страху господнему научу вас» (Давид).

«Если сердце наше не осуждает нас, дерзновение имеем» (Иоанн).

«Сын! Храни сердце твое, люби душу твою» (Сирах).

«Разума праведник, себе друг будет» (Соломон).

«Человек в чести сущий не разумеет...» (Давид).

«Всяк дух, который не исповедует Иисуса Христа, во плоти пришедшего, не от бога» (Иоанн).

«Еродий познал время свое, Израиль же меня не познал» (Иеремия).

«Неблагодарного упование, как иней зимний, растает и изольется, как вода ненужная» (Соломон).

109

ПРИТЧА, НАРЕЧЕННАЯ «ЕРОДИЙ»

В ней разглагольствует обезьяна с птенцом Еродиевым о воспитании

Обезьяна, по древней своей фамилии именуемая Пишек. Она в африканских горах на ряс-ном и превознесенном дереве с двумя детей своих седмицами сидела. В то же время пролетал мимо молодой Еродий. Госпожа Пишек, узрев его: «Еродий, Еродий! — воззвала к нему, — друг мой Еродий, сын Пеларга! Радуйся! Мир тебе! Χαίρε! Салам алейкум!..»а

Еродий. А-а! Всемилостивая государыня! Бонжур!6 Кали имёра! День добрый! Gehorsamer Diener! в Дай бог радоваться! Salve!r Спасайся в господе!..

Пишек. Ай, друг ты мой! Радуюсь, что начал гово­рить многими языками. Видно, что ученый обучал тебя попугай. Куда бог несет?

Еродий.  Лечу за пищею для родителей.

Пишек. Вот беда! Ты ли родителей, а не они тебя кормят?

Еродий. Сие не беда, но веселье и блаженство мое. Они кормили меня в молодости моей от молодых ногтей моих, а мне подобает кормить их при старости их. Сие у нас нарицается άντιπελαργειν", сиречь возблагодавать, или взаимно пеларгствовать, и эллинцы весь наших птиц род называют пеларгос. Но мы их не только кормим, но и носим за немощь и старость их.

Пишек. Чудо преестественное! Новость, редкость, раритет, необыкновенность, каприз, странная и дикая дичь... Сколько вас у отца и матери детей?

Еродий. Яи меньший меня брат Ерогас и сестра Кикония.

Пишек.  Где вы обучались в отроческие лета?

Еродий. Нигде. Меня и брата научил отец, а мать — сестру.

Пишек. О, мой боже! Везде цветут славные училища, в которых всеязычные обучают попугаи. Для чего он вас не отдавал? Он не убог. Как быть без воспитания?

а Χαίρε есть поздравление эллинское радуйся] Салам — турец­кое, по-славянски — мир да будет тебе!

б Бонжур — французское добрый день! Кали нмера — гре­ческое слово — то же.

в Gehorsamer Diener — немецкое покорный слуга.

г Salve (салуе) — римское благоденствуй! Спасайся!

110

Еродий. Для того же то самого сами нас воспитали родители.

Пишек. Да его ли дело учить и воспитывать? Разве мало у   нас везде учителей?

Еродий. Он сам великий к сему охотник, а мать ему во всем последует. Он славословит, что две суть глав­ные родительские должности сии: «Благо родить и благо научить». Если кто ни единой из сих двоих заповедей не соблюл, ни благо родил, ни благо научил, сей не отец дитю, но виновник вечной погибели. Если же родил видно благо, но не научил, таков, говорит, есть полуотец, как достойно есть полумать, чревородившая, но не млекопитавшая, даровавшая полматеринства своего доилице и по­губившая половину детолюбия. Если-де место владыки сидением рабским бесчестится, как не безобразится оте­ческая должность, исправляемая рабом или наемником? Пусть же отец извиняется скудостию времени, прощается тогда, когда обретет лучшее дело. Но ничего нет лучше благого воспитания: ни чин, ни богатство, ни фамилия, ни милость вельмож, разве благое рождение. Оно единое есть лучше всего и сего, как семя счастию и зерно воспита­нию.

Пишек.  Благо родить разумеешь ли что?

Еродий. Не знаю. Знаю же, что он сие поставляет известным для единых избранных божиих. Иногда-де в убогом домике, исполненном страха божиего, друг роду человеческому благо родится человек, не всегда же и в царских чертогах. Да разумеем, что не красота мира сего, ни тварь какая-либо, но единая благодать божия благому рождению виновна бывает и что благородство не летами к нам прицепляется, но рождается зерно его с нами. Знаю же и сие, что мой отец, разъярен из-за какого-либо негодяя, стреляет на него сими словами:

О quarta luna seminate!

О malo utero gestate!

О mala mens et ingenium!

Иными же словами язвить не привык никого. Пишек. Протолкуй же мне сии уязвления. Еродий. Я силы их не знаю, а скажу один их звон:

О в четверту луну посеян!

О зло чревоношен матерью!

О злой ум и злая врода 4!

Пишек. Конечно, отец твой знает римский и эллин­ский языки?

Еродий. Столько знает, сколько попугай по-фран­цузски.

Пишек. Что се? Не ругаешь ли отца твоего?

Еродий. Сохрани меня, господи... Не так я рожден и воспитан. Я самую истину благочестиво сказал.

Пишек. Как же он, не научен по-римски, говорит по-римски?

Еродий. Есть у него друг, нехудо знающий по-римски и маленькую часть по-эллински. С ним он, часто беседуя, научился сказать несколько слов и несколько сентенций.

Пишек. Ах, мой боже! Как же он мог вас воспитать, невежда сущий?

Еродий. О премудрая госпожа моя! Носится слав­ная притча сия: «Не ходи в чужой монастырь с твоим уставом, а в чужую церковь с твоим типиком». У нас не как у вас, но совсем иной род воспитания в моде. У вас воспитание очень дорогое. У нас же вельми дешевое. Мы воспитываемся даром. Вы же великою ценою.

Пишек. Безделица! Сотницу рубликов с хвостиком потерять в год на мальчика, а чрез 5 лет вдруг он тебе и умница.

Еродий. Госпожа! Деньги достают и за морем. Но где их взять? А воспитание и убогим нужно. И кошка блудливаа не находит себе пристанища. Избавляют же от блуда нас не деньги, но молитва даром.

Пишек. Я говорю не о подлом, но о благородном воспитании.

Еродий. А я размышляю не о богатом, но о спаси­тельном воспитании.

Пишек. Полно же! Ты, вижу, старинных и странных дум придерживаешься. Однако скажи, как он вас воспи­тал? Чему научил? Арифметике ли и геометрии? Ученому ли какому или шляхетному языку?..

а Блудливый, блудный есть то же, что невоздержный и роскош­ный или сластолюбныи. Сей по-римски красиво зовется discinctus, (дисцинктус), то есть распоясан. Блуд — славянское слово — то же, что расточение, разлняние, нещадение, мотовство, ио-эллнн-скн — acomia, сиречь нехраненне. «О блуд! Разоритель царств, домов людей. Мать же его есть неблагодарность».

112

Еродий. Да мне и сие неведомо: кто есть ученый, а кто-то шляхетный язык.

Пишек. Да ты же со мною привитался разными языками.

Еродий. Да сколько же сказалося, столько и знаю, не больше.

Пишек. По крайней мере танцевать или играть на лютне...

Еродий. А бог с вами! Я и на балалайке, не только на цимбалах, не умею.

Пишек. Ха-ха-ха! Ему лютня и цимбалы все одно. И сего-то не знает. Но, друг мой! Музыка — великое врачевство в скорби, утешение же в печали и забава в счастии. Да чего же он тебя научил? Скажи, пожалуй!

Еродий.  Ничего.

Пишек.  Умора, ей-ей! Уморил ты меня смехом... Так, так-то у вас воспитывают? Еродий.  Так!

Пишек.  Может быть, достал тебе чинок? Еродий.  Ни!

Пишек. Может быть, деньги вам великие собрал или имение?

Еродий.  Ни!

Пишек. Так что же? Рога золотые вам на голове вырастил, что ли?

Еродий. Родил и возрастил нам посребренные крылья, ноги, попирающие головы змиев, нос, растерзы­вающий оных. Се наша и пища, и слава, и забава!

Пишек. Да у вас же крылья черные, по крайней мере смуглые.

Еродий. Черные ведь, но летают путем посребренным.

Пишек. Чего же либо научил вас, однако нельзя не так. Конечно, есть что-то, на сердце вам напечатанное. Родители суть божий, дети же суть родительский список, изображение, копия. Как от яблони соки в ветви свои, так родительский дух и нрав преходит в детей, пока отлу­чатся и нововкоренятся.

Еродий. Рожденного на добро нетрудно научить на добро, хоть научить, хоть навычить, хоть извычить. Хоть ученый, хоть звычайный, хоть привычный есть то же. От природы, как матери, легонько успевает наука собою. Сия есть всеродная и истинная учительница и единая.

ИЗ

Сокола вскоре научишь летать, но не черепаху. Орла во мгновение навычишь взирать на солнце и забавляться, но не сову. Оленя легко направишь на Кавказские горы, привлечешь пить без труда из чистейших нагорных водотечей, но не верблюда и не вепря. Если всяческое строит премудрая и блаженная натура, тогда как не единая она и исцеляет и научает? Всякое дело преуспевает, если она путеводствует. Не мешай только ей, а если можешь, отвра­щай препятствия и будто дорогу ей очищай; воистину сама она чисто и удачно совершит. Клубок сам собою покатится из горы: отними только ему препятствующий претыкания камень. Не учи его катиться, а только помо­гай. Яблоню не учи родить яблоки: уже сама натура ее научила. Огради только ее от свиней, отрежь сорняки, очисти гусень, отврати устремляющуюся на корень ее мочу и прочее. Учитель и врач — не врач и учитель, а только служитель природы, единственной и истинной и врачебницы, и учительницы. Если кто чего хочет научиться, к сему подобает ему родиться. Ничто от людей, от бога же все возможно. Если же кто дерзает без бога научить или научиться, да памятует пословицу: «Волка в плуг, а он в луг». Доколь кольцо висит из ноздрей свиньи, дотоль не роет. Выйми же, опять безобразит землю а.

Сие не воспитание и не учение, но обуздание, от чело­веческой помощи происходящее, всех беззаконников управ­ляющее. Воспитание же истекает от природы, вливающей в сердце семя благой воли, да мало-помалу, без препятствий возросши, самовольно и доброхотно делаем все то, что свято и угодно есть пред богом и людьми. Какое идоло­поклонство воспитывать человеческим наукам и человечес­ким языкам, восприносить и воспричитать воспитание? Какая польза ангельский язык без доброй мысли? Какой плод тонкая наука без сердца благого? Разве что орудие злобы, бешенству меч и притчею сказать «крылья и рога свиньи». Воззрим, госпожа моя, на весь род человеческий! У них науки, как на торжищах купля, кипят и мятутся. Однако они хищнее суть птиц, невоздержнее скотов, злобнее зверей, лукавее гадов, беспокойнее рыб, невернее моря, опаснее африканских песков... Чего ради? Того ради,

а Так обуздываются свиньи и ныне в Англии. Сей обычай был в дровле, как видно из Соломоновых «Притчей»: «Как кольцо золо­тое в ноздрях свиньи» и прочее...

114

что зло родятся. Природа благая есть всему начало, и без нее ничто не было, что было благо. Благодарю же неизреченным образом богу в образе его святом в отце моем, что благо от него родиться удостоил меня. Вторая же икона божия нам есть мать наша. Сего ради главным божиим дарованием одарен через родителей моих; все про­чее человеческое: чин, богатство, науки и все ветроносные их блонды и букли с кудрямиа — вменяю во хвост, без которого голова и живет, и чтится, и веселится, но не хвост без головы.

Пишек. Что же есть благо родиться и благая при­рода что есть?

Еродий. Благая природа и врода есть благое сердце.

Пишек.  Что есть сердце благое?

Еродий. Сердце благое есть то же, что приснотеку-щий источник, источающий чистые вечно струи, знай, мысли.

Пишек.  Что суть мысли?

Еродий. Семя благих дел.

Пишек.   Дела же благие суть что ли?

Еродий. Добрые плоды, приносимые богу, роди­телям, благодетелям в честь, славу и жертву.

Пишек. Зачем же мне сердце твое не видно?

Еродий.   Тем, что древесного корня не видишь.

Пишек.   А ведь вся влага от корня?

Еродий.  От сердца же все советы.

Пишек. Какая же твоя природа или врода? К чему ты рожден или врожденное тебе что ли? Скажи, молю!

Еродий. Благодарность — вот вам начало и конец моего рождения!

Пишек. Ах, мой боже! И ты на сем одном храмину счастия основал? Так ли?

Еродий. Ей-ей! Трехтысячелетняя печь неопально соблюла притчу сию: «Много хитростей знает лис6, а еж — одно великое».

а Блонды, букли, кудри — сие значит внешнее украшение, которым мир сей, во зле лежащий, как блудница, украшается, презрев совет Христа: «Лицемер! Омой прежде внутренность ста­кана».

б Эллинская пословица есть так: πολλά μεν οΐδεν ή άλώπες, άλλ εχιδνος εν μέγα, по-римски — multa novit vulpes, sed echinus unum magnum.

115

Пишек. Но может ли от дождевых безгодий спасти сия. так сказать, куртая и куцая куртинка?

Еродий.  Довлеет, как ковчег.

Пишек. Мне кажется, сия надежда есть паучиная одежда.

Еродий. И мне видится малым червончик, но тайно там много сидит гривен.

Пишек. Сего же единого учит тебя твой отец?

Еродий. Единого только сего. Он родил мне крылья, а я сам научился летать. Он родил мне благое сердце, я же самовольно навыкаю и глумлюсь, сиречь забавляюсь благодарностью. Он только часто отсекает мне сорняки, разумей, поступки мои, не достойные благодарения, оро­шает беседою, оживляющею к благодарности. Все же беседы его, как магнитная стрела в северную точку, праволучно поражают в сей кон: неблагодарная воля — ключ адских мучений, благодарная же воля есть всех сладостей рай. Сын (часто вопиет на меня), сын мой! Ей, учись единой благодарности. Учись, сидя в доме, летя путем, и засыпая, и просыпаясь. Ты рожден благо, и сия наука есть дочь природы твоей. Да будет она тебе сладчайшим и вечерним, и ранним, и обедним куском! Знай, что все прочие науки суть рабыни сей царицы. Не будь буйным! Не хватайся за хвост, минув голову. Приемли и обращай все во благо. Да будет душа твоя желудком птиц, которые песок, чере­пашины и камушки обращают себе варением крепкого своего внутреннего жара в питательные свои соки. Небла­годарная и ропотливая душа есть то же, что больной желу­док, гнушающийся всякой пищи. Благодарность же есть твердость и здоровье сердца, приемлющего все во благо и укрепляющегося. Плоды блаженной жизни суть радость, веселие и удовольствие; корень же их и дерево благолиственное есть тишина сердечная, а корню зерном есть благо­дарность. Она есть дух чистый, тихий, благодушный, благовонный, весна и вёдро светлого смысла. Не трещит там молния и гром. Вопреки же, все терния и сорняки рождаются от несытой пиявицы зависти, зависть же — от ропота, ропот же — от неблагодарной воли, наполнив­шей сердечное недро неусыпаемым червием, беспрерывно денно и нощно душу грызущим. Ах! Дети мои, дети! Вот вам надежда и гавань! Евхаристия.

Пишек. А что ли сие слово значит евхаристия? Еродий.  Эллины сим словом называют благодарение.

116

Пишек. И так сим-то образом вас учит ваш отец? Кому же вы сие благодарение ваше воздавать будете?

Еродий. Богу, родителям и благодетелям. Оно богу жертва, родителям — честь, а благодетелям — воз­даяние. Обладатели суть первые благодетели.

Пишек. Чудная форма воспитания. У нас бы осмеяли с ног до головы вас. Где сия мода? Разве на Луне или в дикой Америке?

Еродий. Отец наш вельми странного сердца. Из тысячи сердец едва одно найти, согласное ему.

Пишек.  Так что же прочее?

Еродий. Так не удивляйтесь чудной форме.

Пишек. Как же так? Ведь не должно отставать от людей, а люди и мода — одно то.

Еродий. О! О! Он от сей думы дальше, нежели китайская столица от португальской. Он нам часто-пре-часто сию притчу поет:

По мосту, мосточку с народом ходи,

По разуму ж его себя не веди.

За жуком ползая, влезешь и сам в глинку.

Он всегда благовестит нам, что мода то же есть, что мир, мир же есть море потопляющихся, страна моровою язвою прокаженных, ограда лютых львов, острог пленен­ных, торщиже блудников, удка сластолюбная, печь, распаляющая похоти, пир беснующихся, лик и хоровод пьяно-сумасбродных. И не отрезвятся, пока не устанут, кратко сказать, слепцы за слепцом в бездну грядущие. Блажен муж, который не идет на путь его. Вначале ведь ворота его красны и путь пространный, конец же его — непроходимая пропасть, неторенная дебря, бездна глубо­кая. Ах, каковых он приемлет к себе? Каковыми же опять отпускает от себя юношей? Если бы ваше, дети мои, око прозирало так, как мое, показались бы и в ваших очах слезы. Но око ваше есть слепо, и злодей ваш хитер, сие источает мне слезы. О юноши! Когда помышлял о вас, в мир устремляющихся, нельзя, чтоб не пала мне в ум притча о волке, который, сожрав мать незлобных ягнят и надев кожу ее на себя, приблизился к стаду. Сын же, увидев мнимую мать свою, со всех сил устремился к ней, а за ним бесчисленные. Также-де мне приходят на память наши братья — птицы тетеревы, гоняющиеся за изобилием пищи и уловляемые. Но чайки, соседки, и дятлы бережли­

117

вее их настолько, насколько олени и сайгаки — овец и волов. Послушайте, дети, отца вашего песенку сию:

Будь доволен малым. За многим не гонись. Сетей, простертых на лов, вельми берегись. Я вам предсказываю — роскошно не жить! Па таковых-то всегда закидывают сети. Триста пали в неволю по горячей страсти, Шестьсот плачут в болезнях за временны сласти. Кто благодарен богу, тот малым доволен, А ропотник всем миром не сыт и не полон. Благодарная душа избежит от сети; Вместо же ее в сети попадет несытый.

Не правду ли я сказал, госпожа моя, что отец нага нравоучение всегда печатлеет благодарностью? В благо­дарности, говорит, так скрылось всякое благо, как огонь и свет утаился в кремешке. Верую и исповедую. Кто бо может возложить руки на чужое, если не прежде погубит благодарность, довольствующуюся собственным своим, по­сылаемым ей от бога? Из неблагодарности — уныние, тоска и жажда, из жажды — зависть, из зависти — лесть, хище­ние, татьба, кровопролитие и вся беззаконий бездна. В бездне же сей царствует вечная печаль, смущение, отчаяние и с неусыпным червием удка, увязшая в сердце. Сим образом живет весь мир.

Пишек. Но, друг мой, поколь мир впадет в ров отчаяния, вы с вашею богинею, благодарностью, прежде погибнете от голода, не научившись сыскать место для пропитания.

Еродий. Так ли? В сем-то ли блаженство живет? Иметь пропитание? Вижу же ныне, что по вашей желудковой и череватой философии блаженнейшая есть засажен­ная в тюрьму, нежели вольная свинья.

Пишек. Вот он! Черт знает что поет! Разве же голод то не мука?

Еродий.  Сию муку исцелит мука.

Пишек.  Да где же ее взять?

Еродий. Когда свинья имеет, как нам не достать пищи? Да и где вы видите, что свинья или наш брат, тетерев, от голода умирает? Но от прожорства или умирает, или страдает. Может ли быть безумие безумнейшее и мерзостнейшая неблагодарность богу, помышляющему о нас, как бояться голода? Нужного ведь никто не лишается.

118

Зачем клевещете на владыку Вселенной, как бы он голодом погублял своих домочадцев? Пища насущная от небесного отца всем подается тварям. Будь только малым доволен. Не жажди ненужного и лишнего. Не за нужным, но за лишним за море плывут. От ненужного и лишнего — всякая трудность, всякая погибель. Всякая нужность ведь есть дешева и всякая лишность есть дорога. Для чего дорога и трудна? Для того, что не нужна, и напротив того. Мы аисты. Едим зелье, вкушаем зерно, поедаем змий, редко съедаем буфонов и пищи никогда не лишаемся; только боимся прожорливости. О боже! Какая чародейка ослепила очи наши не видеть, что природная нужда малою малостью и мальским малым удовлетворяется и что необузданная похоть есть то же, что пытливая пиявица, рождающая в единый день тысячу дочерей, никогда не сказавших: «Довлеет!»

Пишек. Отрыгну слово эллинское μάλα ευ (мала эи) или турецкое пек эи. — «Вельми добро». «Благо же!» Но пытливая пиявица разнообразно из околичностей может ведь мало-помалу насосать себе многого добреца, но уже сухая ваша, немазанная, по пословице, и немая благодарность, скажи, молю, какие вам принесет плоды? Чинок ли, или грунтик, или империалик, что ли? Скажи, умилосердись!

Еродий. Она нам не приносит многих плодов, но один великий.

Пишек.  В одном не много ведь доброго найдешь.

Ε ρ о д и й. Отец наш славословит, что все всяческое, всякая всячина и всякая сплетка, сплетающая множество, не есть блаженная; только блаженное есть едино то, что единое только есть. На сем едином, сего же ради и святом, птица обретет себе храмину и горлица гнездо себе; еродиево же жилище предводительствует ими. «Окаянен (говорит) всяк человек есть и всуе мятется, не обретший единое».

Пишек. Да подай же мне в руки оное твое единое!

Еродий. Премудрая и целомудрая госпожа! Наше добро в огне не горит, в воде не тонет, тля не тлит, тать не крадет. Как же вам показать? Я единосердечен отцу и в том, что счастия и несчастия нельзя видеть. Обое сие дух есть, проще сказать, мысль. Мысли в сердце, а сердце с нами, будто со своими крыльями. Но сердце невидимое. Ведро ли в нем и весна, и брак или война, молния и гром,

119

не видно. Отсюда-то и прельщение, когда несчастных счастливыми, вопреки же, блаженных творим бедными.

Пишек. Однако я ничему не верю, поколь не ощу­паю и не увижу. Таковая у меня из молодых лет мода.

Еродий. Сия мода есть слепецкая. Он ничему не верит, поколь не ощупает лбом стены и падает в ров.

Пишек. По крайней мере назови именем духовное твое оное едино. Что ли оно?

Еродий. Не хочется говорить. Конечно, оно вам постылою кажется пустошью.

Пишек. Сделай милость, открой! Не мучь.

Еродий. Оно по-эллински именуется χάρις или ευφροσύνη (эвфросина) 5.

Пишек. Но протолкуй же, Христа ради, что значит сия твоя харя?

Еродий.  Будете ведь смеяться.

Пишек. Что же тебе нужды? Смех сей есть прия­тельский.

Еродий.   Оно есть веселие и радость.

Пишек. Ха! ха! ха! ха!.. Христа ради, дай мне отдохнуть... Уморишь смехом... Здравствуй же и радуйся, гол да весел! Ты мне сим смехом на три дня здоровья призапасил.

Еродий. Для меня ведь лучше веселие без богатства, нежели богатство без веселия.

Пишек. О мать божия, помилуй нас!.. Да откуда же тебе радость сия и веселие? Оттуда, что ты гол? Вот! В какую пустошь ваша вас приводит благодарность. Хорошо веселиться тогда, когда есть чем. Веселие так, как благовонное яблочко. Оно не бывает без яблони. Надежда есть сего яблока яблонь. Но не тверда радость, ветрено веселие есть что? Пустая мечта — мечетная пус­тыня, сон встающего.

Еродий. Воистину так есть. Всяк тем веселится, что обожает, обожает же то, на что надеется. Павлин надеется на красоту, сокол на быстроту, орел на вели­чество, еродий же веселится тем, что гнездо его твердо на едине. Порицаете во мне то, что я гол да весел. Но сие же то самое веселит меня, что моя надежная надежда не на богатстве. Надеющийся на богатство в кипящих морс­ких волнах ищет гавани. Радуюсь и веселюсь, что гнездо наше не на сахарном ледке, не на золотом песке, не на буяном возке, но на облачном столпе возлюбленного

120

храма, красящего всю кифу, кифу адамантову, святого Петра кифу, которую врата адовы вовек не одолеют. Впрочем, в какую суету наша нас вводит благодарность? Не клевещите на нее. Она никогда не низводит во врата адовы. Она избавляет от врат смертных. Благодарность входит во врата господни, неблагодарность — в адские, возлюбив суету мира сего паче бисера, который суть заповеди господни, и путь нечестивых, как свинья болото, предызбравшая паче пути, которым ходят блаженны не­порочные. Что бо есть оный бог: «В них же бог мира сего ослепил разумы»? Бог сей есть неблагодарность. Все духом ее водимые, как стадо гергесенское 6, потопляются в озере сует и увязают в болоте своих тленностей, едящие дни жизни своей и, не насыщаясь, жаждущие, ропотливые и день ото дня неблагодарны; пока не искусили божий заповеди иметь в разуме и презрели вкусить ангельского сего хлеба, услаждающего и насыщающего сердце; сего ради предаст их вышний во свиные мудрования искать сытости и сладости там, где ее не бывало, и бояться страха, где же не было страха, дабы из единой несытости 300 и из единой неблагодарности 600 родилось дочерей во истомление и мучение сердцам и телесам их и во исполнение Исаиных слов: «Сами себе разожгли огонь вожделений ваших, ходите же во пламени огня вашего и опаляйтесь». Не гордость ли низвергнула сатану в преисподнюю бездну? Она изгнала из рая Адама. Что же есть рай? Что есть благовидная светлость высоты небесной, если не заповеди господни, просвещающие очи? Что же опять есть гордость, если не бесовская мудрость, предпочитающая драгоценные одежды, сластные трапезы, светлые чертоги, позлащенные колесницы и как бы престол свой поставляющая выше скипетра и царствия божия, выше воли и заповедей его? Не только же, но и все служебные духи (разумей, науки мирские) возносятся и восседают выше царицы своей, выше божией премудрости. Кто есть мать сих блудливых и прозорливых бесиков? Гордость. Гордости же кто мать? Зависть. Зависти же кто? Похоть. Похоти же кто? Небла­годарность. Неблагодарности же кто? Никто! Тут корень и адское тут дно. Сия адская душка, жадная утроба, алчная бездна, рай заповедей господних презревшая, никогда же ничем не удовлетворяется, пока живет, пламе­нем и хворостом похотей опаляется, по смерти же, горя, жжется углием и жупелом своих вожделений. Что бо

121

Ость Сердце, если не печь, горящая й дымящая вечно? Что же опять есть смерть, если не из снов главный сон? Беззаконную бо душу, не спящую ведь во внутреннем судилище, зеркалом, тайно образующим живо беззакония, тайно уязвляет свежая память, во сне же горя ужасными мечтами, страшными приведений театрами и дикообраз-ными страшилищами смущает и мучит та же вечности памятная книга, грозя достойною местью. Из неблагодар­ного сердца, как из горнила вавилонского, похотный огонь, пламенными крыльями развеваясь, насилием серд­це восхищает, да, что ненавидит, то же и творит, и тем же мучится. Ибо ничто не есть вечная мука, только самому себя осуждать, быть достойным мести. Грех же достоинством, как жалом, уязвляет душу покрывающей тьме и находящему страху. Налетает же страх оттуда, как помыслы, не обретая помощи, как гавани, и не видя ни малого света надежды; помышляя, ужасаются, рассуж­дая, недоумевают, как бы улучить исход злоключению... Отсюда раскаиваются без пользы, болят без отрады, же­лают без надежды. Вот сей есть исход сердцу неблагодар­ному!

Пишек. Ба! Как балалайку, наладил тебя твой отец. Бряцаешь не вовсе глупо. Для меня мило, что сердце есть то же, что печь.

Еродий. Всякое сердце есть жертвенник, огнище или каминок...

Пишек.  Что же ты умолк?

Еродий. Желание есть-то неугасаемый огонь, день и ночь горящий. Дрова суть то все, желаемое нами. Сие горнило и сия бездна — углие огненное, курение дыма, восходящее до небес и нисходящее до бездн, пламенные волны вечно изблевает сама сущь морских бездн и ширина небес всех. Тут-то прилично подобает сказать святого Исидора слово 7. «О человек! Почему удивляешься высотам звездным и морским глубинам? Войди в бездну сердца твоего! Тут-то удивись... если имеешь очи». О глубокое сердце человека, и кто познает его? О сердце и воля, беспредельный и бесконечный ад!

Пишек. Ведь же и твое сердце горит, и курит, и дымится, кипит, клокочет, пенится. Так ли?

Еродий. Содома ведь горит, курит и прочее, сиречь неблагодарное сердце. О всех бо неблагодарных пишется: «Горе им, ибо в путь Каинов пошли...» Но не все же суть

122

сердца Каиновы. Суть и Авелевы жертвенники благовон­ные, как кадило дым, возвевающие в обоняние господа вседержителя. Не знаете ли, госпожа моя, что пеларгиянский мы род, рождаемый к благодарности? Сего ради и благочестивые из людей нашим именем знаменуются (еродиос), ибо мы есть божие благоухание. Не воздаем безумия богу, тщанием не ленивы, духом горя, господу работая, упованием радуясь, скорби терпя, в молитвах пребывая и всем благодаря, всегда радуясь.

Пишек. Разве же у вас благочестие и благодарность есть то же?

Еродий. Разве ж то не то же есть: благое чествовать и благой дар за благо почитать? Благочестие чествует тогда, когда благодарность почтет за благое. Благочестность есть дочь благодарности. Благодарность есть дочь духа веры. Тут верх... Вот вам Араратская гора!

Пишек. Признаюсь, друг, что сердце мое нудится дивиться сердцу, неописанной (по слову твоему) бездне. Оно мне час от часу удивительнее. Слово твое действует во мне, будто жало, впущенное в сердце пчелою.

Еродий. Сего ради ублажаю вас.

Пишек. О чем?

Еродий. О том, что ваше желание, или аппетит, начал остриться к единой сладчайшей и спасительнейшей из всех пищ пище. Как денница солнце, так и сие знаме­ние ведет за собою здравие. Недужной утробе мерзка есть еда самая лучшая и яд для нее. Здравое же и оновлен­ное, как орлина юность, господом сердце преображает и яд в складкополезную еду. Какая спасительнее пища, как беседа о боге? И все гнушаются. Что горестнее есть, как пароксизмами мирских сует волноваться? И все ус­лаждаются. Откуда сия превратность? Оттуда, что голова у них болит. Больны, последы же мертвы, и нет Елисея, чтоб сих умонедужных и сердобольных отроков воскре­сить. Ибо что есть в человеке голова, если не сердце? Корень дереву, солнце миру, царь народу, сердце же че­ловеку есть корень, солнце, царь и голова. Мать же что есть болящего сего отрока, если не перламутр, плоть тела нашего, соблюдающая в утробе своей бисер оный: «Сын, храни сердце твое!» «Сын, дай мне сердце твое!» «Сердце чистое создай во мне, бог!» О блажен, сохранивший цело цену сего Маргарита! О благодарность, дочь господа Савао­фа, здоровье, жизнь и воскресепие сердцу!

123

Пишек. Пожалуйста, еще что-либо поговори о сердце. Вельми люблю.

Еродий. О любезная госпожа моя! Поверьте, что совершенно будете спокойны тогда, когда и думать и бе­седовать о сердце не будет вам ни омерзения, ни сытости. Сей есть самый благородный глум. Любители же его на­званы «царское священие».

Пишек. Для чего?

Еродий. Для того, что все прочие дела суть хвост, сие же есть глава и царь.

И и ш е к. Ба! А что значит глум? Я вовсе не разумею. Мню, что иностранное слово сие.

Еродий. Никак. Оно есть старославянское, значит то же, что забава, по-эллински διατριβή (диатриба), сиречь провождение времени. Сей глум настолько велик, что на­рочито бог возбуждает к нему: «Упразднитесь и уразу­мейте»; столько же славен, что Давид им, как царским, хва­лится: «Поглумлюся в заповедях твоих». Древле един только Израиль сею забавою утешался и назван языком святым, прочие же языки, гонящие и хранящие суетное и ложное, — псами и свиньями. Сей царский театр и див­ное зрелище всегда был постоянный и неразлучный всем любомудрым, благочестивым и блаженным людям. Вся­кое зрелище ведет за собою скуку и омерзение, кроме сего; паче же сказать: чем более зрится, тем живее рвется рев­ность и желание. Насколько внутреннее открывается, как только множайшие и сладчайшие чудеса открываются. Не сей ли есть сладчайший и несытый сот вечности? Мир несытый есть, ибо не удовлетворяет. Вечность несыта, ибо не огорчает. Сего ради говорит: «Сын, храни сердце твое». Разжевав, скажите так: «Сын, отврати очи твои от сует мирских, перестань примечать враки его, обрати сердечное око твое в твое же сердце. Тут делай наблюде­ния, тут стань на страже с Аввакумом, тут тебе обсерваториум, тут-то узришь, чего никогда не видал, тут-то надивишься, насладишься и успокоишься».

Пишек. Но для чего, скажи мне, все сердце прези­рают?

Еродий. Для того, что все его цены не видят. Серд­це подобно царю, в убогой хижинке и в ризе живущему. Всяк его презирает. А кому явилось величествие его, тот, упав ниц, раболепно ему поклоняется и сколь можно, все презрев, наслаждается его и лицом, и беседой. Слово сие:

124

«Сын, храни сердце твое» — сей толк и сок утаивает. Сын! не взирай на то, что твое телишко есть убогая хи­жинка и что плоть твоя есть плетенка и тканка простона­родная, рубище подлое, слабое и нечистое. Не суди по лицу ничего, никого, ни себя. В хижинке той и под убогою тою одеждою найдешь там царя твоего, отца твоего, дом твой, ковчег его, кифу, гавань, скалу и спасение твое. Быстро только храни, блюди и примечай. А когда опять Давид говорит: «Поглумлюся в заповедях твоих», — не то же ли есть, что сказать так: «Наслажусь твоего лица, слов твоих, советов и повелений»? Самое ведь величествие его неизреченно удивляет прозорливца. Не пустой ведь вопль сей: «Исповедуюсь тебе, ибо страшно удивил меня ты». В древние лета между любомудрыми восстал вопрос сей: «Что ли есть наибольшее?..» О сем все размыш­ляли через долгое время, летом и зимою, ночью и днем. Породились о сем книги. Отдавалось от ученых гор по всей Вселенной многое многих ответов и разногласное эхо. Тогда-то смешались и слились языки. Встал язык на язык, голова на голову, разум на разум, сердце на сердце... В сем столпотворении нашелся муж некий, не ученый, но себя презревший. Сей, паче надежды, обезглавил Голиафа. Смутилась и вскипела вся музыка, поющая песни бездуш­ному истукану, тленному сему миру, со златою его гла­вою — солнцем. Злоба правде противилась, но о кифу вся разбилась. Восстали борющиеся волны, но победила славная сия слава: «Посреди (говорит) вас живет то, что превыше всего». О боже, сколь не красива музыка без святого духа твоего! И сколь смехотворна есть премуд­рость, не познавшая себя! Сего ради молю вас, любезная госпожа моя, не смейтесь и не хулите отца моего за то, что ничему нас не научил, кроме благодарности. Я стану плакать, убегу и полечу от вас.

Пишек. Постой, постой, любезный мой Еродий! Ныне не только не хулю отца твоего, но и благословляю и хвалю его. Ныне начало мне, как утро зареть, так от­крываться, сколь великое дело есть благодарность! Со­твори милость, еще хоть мало побеседуй.

Еродий. О добродетельница моя! Пора мне за моим делом лететь.

Пишек. Друг мой сердечный! Я знаю, что отец твой, милосердная и благочестивая душа, не разгневается за сие. Еродий. Чего ж вы желаете?

125

Пишек. Еще о сем же хоть мало побеседуем. Еродий. Станем же и мы ловить птицу тысячу лет. Пишек. Что се ты сказал?

Еродий. Вот что! Некий монах 1000 лет ловил прекраснейшую из всех птиц птицу.

Пишек. Знал ли он, что уловит?

Ε родий. Он знал, что ее вовеки не уловит.

Пишек. Для чего ж себя пусто трудил?

Еродий. Как пусто, когда забавлялся? Люди забаву покупают. Забава есть врачевство и оживотворение сердца.

Пишек. Вот разве чудный твой глум и дивная диа­триба!

Еродий. Воистину чудна, дивная и прекраснейшая птица есть вечность.

И и ш е к. О! Когда вечность ловил, тогда не напрасно трудился. Верую, что она слаще меда. Посему великое дело есть сердце, если оно есть вечность.

Еродий. О любезная мать! Истину ты сказала. Сего толикого дара и единого блага слепая неблагодар­ность, не чувствуя, за 1000 безделиц всякий день ропщет на промысл вечного и сим опаляется. Обратись, окаян­ное сердце, и взгляни на себя самое — и вдруг оживотворишься. Почему ты забыло себя? Кто откроет око твое? Кто воскресит память твою, блаженная бездна? Как воля твоя низвергла тебя в мрачную сию бездну, пре­образив свет твой во тьму? Любезная мать, разумеете ли, откуда родится радуга?

Пишек. А скажи, пожалуйста, откуда? Я не знаю.

Еродий. Когда смотрит на себя в зеркале пречис­тых облачных вод солнце, тогда его лицо, являемое в об­лаках, есть радуга. Сердце человеческое, взирая на свою самую ипостась, воистину рождает предел обуреваний, ко­торый есть радостная оная дуга Ноева:

Прошли облака, Радостная дуга сияет. Прошла вся тоска, Свет наш блистает.

Веселие сердечное есть чистый свет вёдра, когда ми­новал мрак и шум мирского ветра.

Дуга, прекрасна сиянием своим, как ты ныне отемнела?

Денница пресветлая, как ныне с небес упала ты? Ау! Низвергла тебя гордость, дочь бесчувственной неблагодар-

126

ности, предпочтившая хобот паче головы, сень преходя­щую паче мамрийского дуба 8. Что бо кто обожает, в то себя преображает. Удивительно, как сердце из вечного и светлого преображается в темное и сокрушенное, утвер­дившись на сокрушении плоти тела своего. Таков, если себе зол, кому добр будет? «Разума же праведник себе друг будет и стези свои посреди себя упокоит». Сие есть истинное, блаженное самолюбие — иметь дома, внутри себя, все свое неукраденное добро, не надеяться же на пустые одежды и на наружные околицы плоти своей, от самого сердца, как тень от своего дуба, и как ветви от корня, и как одежда от носящего ее, зависящие. Вот тог­да-то уже рождается нам из благодарности матери подоб­ная дочь, по-эллински именуемая αυτάρκεια (автаркия), сиречь самодовольность, быть самим собою и в себе до­вольным, похваляемая и превозносимая, как сладчайший истинного блаженства плод, в первом Павловом письме к Тимофею 9, в стихе 6-м так: «Есть приобретение великое благочестие с довольством». Вот вам два голубиных крыла! Вот вам две денницы! Две дочери благодарности — благочестность и самодовольность. «И полечу, и почию». Да запечатлеется же сия беседа славою отца моего сею: главизна воспитания есть: 1) благо родить; 2) сохранить птенцу молодое здоровье; 3) научить благодарности.

Пишек. Ба! На что ж ты поднял крылья?

Ε родий. Прощайте, мать. Полечу от вас. Сердце мое меня осуждает, что не лечу за делом.

Пишек. По крайней мере поздоровайся с дочерьми моими.

Еродий. Сделайте милость! Избавьте меня от ва­шего этикета.

Пишек. Мартушка моя поиграет тебе на лютне. Вертушка запоет или потанцует. Они чрезвычайно бла­городно воспитаны и в моде у господ. А Кузя и Кузурка любимы за красоту. Знаешь ли, что они песенки слагают? И веришь ли, что они в моде при дворе у Мароккского владельца? Там сынок мой пажом. Недавно к своей родне прилетел оттуда здешний попугай и сказал, что государь жаловал золотую табакерку...

Еродий. На что ему табакерка?

Пишек. Ха-ха-ха! На что? Наша ведь честь зависит, что никто удачнее не подражает людям, как наш род. Носи и имей, хоть не нюхай. Знаешь ли, как ему имя?

127

Еродий. Не знаю.

Пишек.  Имя ему Пешок. Весьма любезное дитя.

Еродий. Бога ради, отпускайте меня!

Пишек. Куда забавен скакун! Как живое серебро, всеми суставами мает. Принц любит его, целые часы про­водит с ним, забавляясь.

Еродий. О сем его не ублажаю, не завидую. Про­щайте!

Пишек. Постой, друг мой, постой! А о благом рож­дении не сказал ты мне ни слова? Так ли? О-о, полетел! Слушай, Вертушка! Что-то он, поднимаясь, кажется, сказал...

Вертушка. Он сказал, матушка сударыня, вот что: о благом рождении принесу вам карту. Пишек. А когда же то будет?

Еродий не лгут. Он в следующем месяце мае опять посетил сию госпожу. Принес о благом рождении свиток, но не мог ничем ее утешить: столь лютая терзала ее печаль. Никогда более жестоко не свирепеет печаль, как в то время, когда сердце наше, основав надежду свою на лжи­вом море мира сего и на лжекамнях его, узрит наконец опроверженное гнездо свое и разоряющийся город лож­ного блаженства. Господин Пешок, перескакивая из окна на окно, упал на двор из горних чертогов, сокрушил ноги и отставлен от двора. Сверх того, старшие дочери начали бесчинствовать и хамским досаждением досаждать ма­тери. Вскоре она умерла, дом же стал пуст. Тогда, как железо на воде, всплыла наверх правда, что сильнее всего есть страх божий и что благочестивая и самодовольная благодарность превосходит небо и землю.

Еродий, отлетая, повесил на цветущем финике лист сей:

 

СВИТОК

о благом рождении детей ради благочестивых, сострастных и здоровых родителей.

Сей в первую и вторую луну, сиречь в квадру, Сей, выйдя из пиров и бесед священных. Узрев мертвеца или страшное зрелище, не сей. Зачавшей сверх, не сей. Не в меру пьян, не сей. Зачавшая да носит в мыслях и в зрелищах святых, И в беседах святых, чуждая страстных бурь, В тихом бесстрастии во зрении святых.

128

Тогда сбудется: «Й пройдет дух холода тонкого, и там бог» (Книга Царств).

По сем аист вознесся вверх, воспевал малороссийскую песенку сию:

Соловеечку, сватку, сватку! Чи бывал же ты в садку, в садку? Чи видал же ты, как сеют мак? Вот так, так! Сеют мак. А ты, шпачку, дурак... 10

Сию песенку мальчики, составив лик, сиречь хор, или хоровод, домашние его певчие во увеселение певали свя­тому блаженному епископу Иоасафу Горленко 11.

б   Г. Сковорода, т. 2

УБОГИЙ ЖАВОРОНОК

 

ПРИТЧА

ПОСВЯЩЕНИЕ

ЛЮБЕЗНОМУ ДРУГУ, ФЕДОРУ ИВАНОВИЧУ ДИСКОМУ, ЖЕЛАЕТ ИСТИННОГО МИРА

Жизнь наша есть ведь путь непрерывный. Мир сей есть великое море всем нам плывущим. Он-то есть океан, о, вельми немногими счастливцами безбедно переплываемый. На пути сем встречают каменные скалы и скалки, на ост­ровах сирены, в глубинах киты, по воздуху ветры, вол­нения повсюду; от камней — претыкание, от сирен — прельщение, от китов — поглощение, от ветров — про­тивление, от волн — погружение. Каменные ведь соб­лазны суть то неудачи; сирены суть то льстивые друзья; киты суть то запазушные страстей наших змии; ветры, ра­зумей напасти, волнение, мода и суета житейская... Не­пременно поглотила бы рыба молодого Товию, если бы в пути его не был наставником Рафаил. Рафа по-еврейски значит медицину, ил или эл значит бога. Сего путевод-ника промыслил ему отец его, а сын нашел в нем божию медицину, врачующую не тело, но сердце, по сердцу же и тело, как от сердца зависящее.

Иоанн, отец твой, в седьмом десятке века сего (в 62-м году) в городе Купянске, первый раз взглянув на меня, возлюбил меня. Он никогда не видел меня. Услышав нее имя, выскочил, и, догнав на улице, молча в лицо смотрел на меня и приникал, будто познавая меня, столь милым взором, что до днесь в зеркале моей памяти живо мне он зрится. Воистину прозрел дух его прежде рождества твоего, что я тебе, друг, буду полезным. Видишь, сколь далече прозирает симпатия. Се ныне пророчество его ис­полняется! Прими, друг, от меня маленькое сие наставле­ние. Дарую тебе Убогого моего Жаворонка. Он тебе запоет и зимою, не в клетке, но в сердце твоем, и несколько по-

130

может спасаться от ловца и хитреца, от лукавого мира сего. О бог! Какое число сей волк день и ночь незлобных жрет агнцов! Ах, блюди, друг, да безопасно ходишь. Не спит ловец. Бодрствуй и ты. Оплошность есть мать не­счастия. Впрочем, да не соблазнит тебя, друг, то, что те­терев назван Фридриком1. Если же досадно, вспомни, что мы все таковы...

1787-го лета, в полнолуние последней луны осенней.

 

ПРИТЧА,

НАРЕЧЕННАЯ «УБОГИЙ ЖАВОРОНОК»

С ним разглагольствует тетерев о спокойствии

ОСНОВАНИЕ ПРИТЧИ

«Тот избавит тебя от сети ловчей...» (Псалом 90, ст. 3). «Бдите и молитесь, да не войдете в напасть». «Горе вам, богатолюбцы, ибо отстоите от утешения вашего».

«Блаженны нищие духом...» «Обретете покой душам вашим...»

Тетерев, налетев на ловчую сеть, начал во весь опор жрать тучную еду. Нажравшись по уши, похаживал, надуваясь, вельми доволен сам собою, как буйный юноша, по моде одетый. Имя ему Фридрик. Родовое же, или фа­мильное, прозвание, или, как обычно в народе говорят, фамилия, — Салакон3.

Во время оно пролетал Сабаш (имя жаворонку) про­званием Сколарь. «Куда ты несешься, Сабаш?» — вос­кликнул, надувшись, тетерев.

Сабаш. О возлюбленный Фридрик! Мир да будет тебе! Радуйся во господе!

С а л а к о и. Фе! Запахла школа.

Сабаш. Сей дух для меня мил.

С а л а к о и. По губам салат, как поют притчу.

Сабаш. Радуюсь, что обоняние ваше исцелилось. Прежде вы жаловались на насморк.

а Салакой есть эллинское слово, значит нищего видом, но лице-мерствующего богатством хвастуна. Сих лицемеров преисполнен мир. Всяк до единого из нас больше на лице кажет, нежели имеет; даже до сего сатанинское богатство нищету Христову преодолело, осквернив сим лицемерием и самые храмы божий и отсюда выгнав нищету Христову, и отовсюду; и нет человека, хвалящегося с Пав­лом нищетою Христовою.

5

131

С а л а к о и. Протершись, брат, меж людьми, ныне всячину разумею. Не уйдет от нас ничто.

Сабаш. Тетерева ведь ум остр, а обоняние и того острее.

С а л а к о и. Потише, друг ты мой. Ведь я ныне не без чинишка.

Сабаш. Извините, ваше благородие! Ей, не знал. Посему-то ведь и хвост, и хохол ваш ныне новомодными буклями и кудрявыми раздуты завертасами.

С а л а к о и. Конечно. Благородный дух от моды не отстает. Прошу, голубчик, у меня откушать. Бог мне дал изобилие. Видишь, что я брожу по хлебу? Не милость ли божия?

Саба ша. Хлеб да соль! Изволите на здоровье ку­шать, а мне некогда.

С а л а к о и. Как некогда? Что ты взбесился?

Сабаш. Я послан за делом от отца.

С а л а к о и. Плюнь! Наевшись, справишься.

Сабаш. Не отвлечет меня чрево от отчей воли, а сверх того боюсь чужого добра. Отец мой от молодых ногтей поет мне сие: «Чего не положил, не трожь».

Салакон. О трусливая тварь!

Сабаш. Есть пословица: «Боязливого сына мать не плачет!»

Салакон. Ведь оно теперь мое. У нас поют так: «Ну, что бог дал, таскай ты все то в кошель».

Сабаш. И у нас поют, но наша разнит песенка с вами. Вот она: «Все лишнее отсекай, то не будет кашель». Сверх же всего влюблен я в нищету святую.

Салакон. Ха-ха-ха-хе! В нищету святую... Ну ее со святынею ее! Ступай же, брат! Влеки за собою на ве­ревке и возлюбленную твою невесту. Дураку желаешь добра, а он все прочь. Гордую нищету ненавидит душа моя пуще врат адских.

Сабаш. Прощайте, ваше благородие! Се отлетаю, а вам желаю: да будет конец благой!

Салакон. Вот полетел! Не могу вдоволь надивиться разумам сим школярским. «Блаженны-де нищие...» Изряд­ное блаженство, когда нечего кусать! Правда, что и много

а Сабаш значит праздный, спокойный, от сирского слова саба или сава, сиречь мир, покой, тишина. Отсюда и у евреев суббота — сабаш, отсюда и сие имя Варсава, то есть сын мира; бар — по­ еврейски сын.

132

жрать, может быть, дурно, однако ж спокойнее, нежели терпеть голод. В селе Ровенькаха прекрасную слыхал я пословицу сию: «Не евши — легче, поевши — лучше». Но что же то есть лучше, если не то, что спокойнее? «Не тронь-де чужого...» Как не тронуть, когда само в глаза плывет? По пословице: «На ловца зверь бежит». Я ведь не в дураках. Черепок нашел — миную. Хлеб попался — никак не пропущу. Вот это лучше для спокойствия. Так думаю я. Да и не ошибаюсь. Не вчера я рожден, да и потерся меж людьми, слава богу. Мода и свет есть наилуч­ший учитель и лучшая школа всякой школы. Правда, что было время, когда и нищих, но добродетельных почи­тали. Но ныне свет совсем не тот. Ныне, когда нищ, тогда и бедняк и дурак, хотя бы то был воистину израильтянин, в котором лести нет. Потерять же в свете доброе о себе мнение дурно. Куда ты тогда годишься? Будь ты, каков хочешь внутри, хотя десятка виселиц достоин, что в том нужды? Тайное бог знает. Только бы ты имел добрую славу в свете и был почетным в числе знаменитых людей, не бойся, дерзай, не подвигнешься вовек! Не тот прав, кто в суще­стве прав, но тот, кто ведь не прав по исте, но казаться правым умеет и один только вид правоты имеет, хитро лицемерствуя и шествуя стезею спасительной оной притчи: концы в воду 6. Вот нынешнего света самая модная и спа­сительная премудрость! Кратко скажу: тот един счаст­лив, кто не прав ведь по совести, но прав по бумажке, как мудро говорят наши юристыв Сколько я видал дура­ков — все глупы. За богатством-де следует беспокойство. Ха-ха-ха! А что же есть беспокойство, если не труд? Труд же не всякому благу отец. Премудро ведь воспевают рус­ские люди премудрую пословицу сию: «Покой воду пьет, а непокой — мед». Что же даст тебе пить виновница всех

а Ровенькн 2 есть то же, что ровенники, сиречь по ровам жи­вущие воры. «Да не сведет во мне ровенник уст своих» (Псалом).

б Сжоль прельщаются нечестивые притчею сею беззаконною своею: концы в воду. Ибо «нет тайны, которая не открывается».

в Христос же вопреки говорит: «Славы от людей не хочу. Есть прославляющий меня отец мой. На пути откровений твоих насладился». Ах! Убойтеся, нечестивые, откровений божиих! Не убойтесь убивающих тело. Скажите с Давидом: «Проклянут те, и ты благословишь». Бумажка, о лицемер, человеческая оправ­дает тебя у людей, но не у бога. Се тебе колесница без колес, таково без бога всякое дело.

133

зол — праздность? Разве поднесет тебе на здравие воду, не мутящую ума?

Кому меньше в жизни треба,

Тот ближе всех до неба. А кто же сие поет? Архидурак некий древний, нарицаеый Сократ. А подпевает ему весь хор дурацкий. О, о! Весьма они разнятся от нашего хора. Мы вот как поем:

Жри все то, что пред очами, А счастие за плечами. Кто несмелый, тот страдает, Хоть добыл, хоть пропадает. Так премудрый Фридрик судит, А ум его не заблудит.

Между тем как Фридрик мудрствует, прилетела сед­мица тетеревов и три племянника его. Сие капральство составило богатый и шумный пир. Он совершался неда­леко от байрака, в котором дятел выстукивал себе носиком пищу, по древней малороссийской притче: «Всякая птичка своим носком жива».

Подвижный Сабашик пролетал немалое время. Продлил путь свой чрез три часа.

Он послан был к родному дяде пригласить его на дру­жескую беседу и на убогий обед к отцу. Возвращаясь в дом, забавлялся песенкою, научен от отца своего измлада, сею:

Не то орел, что летает, Но то, что легко седает. Не то скуден, что убогой, Но то, что желает много. Сласть ловит рыбы и звери, И птиц, вышедших из меры. Лучше мне сухарь с водою, Нежели сахар с бедою.

Летел Сабаш мимо байрака. «Помогай бог, дуб!» — сие он сказал на ветер. Но нечаянно из-за дуба раздался голос таков:

«Где не чаешь и не мыслишь, там тебе друг будет...»

«Ба-ба-ба! О любезный Немее! — воскликнул от ра­дости Сабаш, узрев дятла, именуемого Немее — Радуйся, и опять твержу — радуйся!»

Немее. Мир тебе, друже мой, мир нам всем! Благо­

134

словен господь бог Йзраилев, сохраняющий тебя доселе от сетования.

Сабаш. Я сеть разумею, а, что значит сетование, не знаю.

Немее. Наш брат птах, когда попадет в сеть, тогда сетует, сиречь печется, мечется и бьется об избавлении. Вот сетование.

Сабаш. Избави, боже, Израиля от сих скорбей его!

Немее. А я давеча из того крайнего дуба взирал на жалостное сие зрелище. Взгляни! Видишь ли сеть напялен­ную? Не прошел час, когда в ней и вокруг нее страшная совершалась будто Бендерская осада 3. Гуляла в ней дю­жина тетеревов. Но в самом шуме, и плясании, и козлогласовании, и прожорстве, как молния, пала на них сеть. Боже мой, какая молва, лопот, хлопот, стук, шум, страх и мятеж! Нечаянно выскочил ловец и всем им переломал шеи.

Сабаш. Спасся ли кто из них? Η е м е с. Два, а прочие все погибли. Знаешь ли Фрид-рика?

Сабаш. Знаю. Он добрая птица.

Η е м е с. Воистину тетерев добрый. Он-то пролетел мимо меня из пира, теряя по воздуху перья. Насилу я мог узнать его: трепетен, растрепан, распущен, измят... как мышь, играемая котом: а за ним издалека племянник.

Сабаш. Куда же он полетел?

И е м е с Во внутренний байрак оплакивать грехи.

Сабаш. Мир же тебе, возлюбленный мой Немее! Пора мне домой.

Немее А где ты был?

Сабаш. Звал дядю в гости.

Немее. Я вчера с ним виделся и долго беседовал. Лети ж, друг мой, (и спасайся, да будет) господь на всех путях твоих, сохраняющий вхождения твои и исхождения твои. Возвести отцу и дяде мир мой.

Сия весть несказанно Сабаша устрашила. Сего ради он не признался Немесу, что беседовал с Фридриком пред самым его несчастием. «Ну, — говорил сам себе, — на­учайся, Сабаш, чужою бедою. Для того-то бьют песика перед львом (как притча есть), чтоб лев был кроток. О боже! В очах моих бьешь и ранишь других, достойнейших от меня, да устрашусь и трепещу беззаконной жизни и

135

сластей мира сего! О сласть! О удка и сеть ты дьяволь­ская! Сколь ты сладка, что все тобою пленены! Сколь же погибельна, как мало спасаемых! Первое все видят, вто­рое — избранные».

Таковым образом жестоко себя наказывала и сама себе налагала раны сия благочестивая врода 4 и, взирая на чу­жую бедность, больше пользовалась, нежели собственными своими язвами битые богом, жестокосердные беззаконники, и живее научалась из черной сей, мирские беды содержа­щей (бо черная книга, беды содержащая, есть то сам мир) книги, нежели нечестивая природа, тысячу книг перечи­тавшая разноязычных. О таковых ведь написано: «Знает господь неповинных избавлять от напасти... Праведник от лова убежит, вместо же него попадется нечестивый».

В сих благочестивых мыслях прилетел Сабаш домой, а за ним вскоре с двумя своими сыновьями приспел дядя. Созваны были и соседи на сей убогий, но целомудренный пир и беспечный. В сей маленькой сторонке водворялась простота и царствовала дружба, творящая малое великим, дешевое — дорогим, а простое — приятным. Сия землица была часточка той земельки, где странствовавшая между людьми истина, убегающая во зле лежащего мира сего, последние дни пребывания своего на земле проводила и последний отдых имела, пока взлетела из дольних в гор­ние страны.

Сабаш, отдав отцу и дяде радость и мир от Немеса, тут же при гостях возвестил все приключившееся. Гостей был сбор немал с детьми своими, отроками, и юношами, и женами. Алаудаа — так нарицался отец Сабашев — был научен наукам мирским, но сердце его было — столица здравого разума. Всякое дело и слово мог совершенно рас­кусить, обрести в нем корку и зерно, яд и еду сладкую и обратить во спасение.

Алауда в слух многих мужей, юношей и отроков научал сына так:

— Сын мой единородный, приклони ухо твое. Услышь голос отца твоего и спасешься от сети, как серна от лов­цов. Сын, если премудр будешь, чужая беда научит тебя, дерзкий же и бессердый сын уцеломудряется собственным искушением. И сие есть бедственное. Сын, да болит тебя ближнего беда! Любящий же свою беду и не болящий о чу-

а Алауда — по-римски значит жаворонок, а lauda — хвалю, по-римски — laudo, лаудо; л_аудон — хвалящий.

136

жой, сей есть достоин ее. Не забудь притчи, какую часто слышал ты от меня, сей: «Песика бьют, а левик боится».

Какая польза читать многие книги и быть беззаконником? Одну читай книгу, и достаточно. Воззри на мир сей. Взгляни на род человеческий. Он ведь есть книга, книга же черная, содержащая беды всякого рода, как волны, встающие непрестанно на море. Читай ее всегда и по-учайся, вместе же будто из высокой гавани на бесную­щийся океан взирай и забавляйся. Не все ли читают сию книгу? Все. Все читают, но несмысленно. Пяту его блюдут, как написано, на ноги взирают, не на самый мир, сиречь не на голову и не на сердце его смотрят. Сего ради никогда его узнать не могут. Из подошвы человека, из хвоста птицы — так и мира сего: из ног его не узнаешь его, разве из головы его, разумей, из сердца его. Какую тайну закрывает в себе гадание сие?

Сын, все силы мои напрягу, чтоб развязать тебе узел сей. Ты же внимай крепко. Тетерев видит сеть и в сети еду или снедв. Он видит что? Он видит хвост, ноги и пяту сего дела, головы же и сердца сей твари, будто самой птицы, не видит. Где же сего дела голова? И есть она что то такое? Ловца сердце в теле его, утаенном за кустом. Итак, тете­рев, видя едину пяту в деле сем, но не видя в нем головы его, видя, не видит: зрячий по телу, а слеп по сердцу. Тело телом, а сердце зрится сердцем. Се ведь оная еван­гельская слепота, мать всякой злости! Сим образом все безумные читают книгу мира сего. И не пользуются, но увязают в сети его. Источник рекам и морям есть глава. Бездна же сердечная есть глава и источник всем делам и всему миру. Ибо ничто же есть мир, только связь, или состав дел, или тварей. И ничто есть века сего бог, разве мирское сердце, источник и голова мира. Ты же, сын мой, читая книгу видимого и злого сего мира, возводи сердеч­ное твое око во всяком деле на самую голову дела, на самое сердце его, на самый источник его, тогда, узнав начало и семя его, будешь правый судья всякому делу, видя голову дела и самую исту, истина же избавит тебя от всякой напасти. Ибо, если два рода тварей и дел суть, тогда и два сердца. Если же два сердца, тогда и два духа: благой и злой, истинный и лживый... По сим двум источни­кам суди всякое дело. Если семя и корень благой, тогда и ветви и плоды. Ныне, сын мой, будь судья и суди поступок

137

тетеревов. Если прав осудишь, тогда по сему образу пер­вый судья будешь всему миру. Суди же так.

Напал тетерев на снедь. Видишь ли сие? Как не видеть? Сие и свинья видит. Но сие есть едина только тень, пята и хвост. Тень себя не оправдывает, не осуждает. Она за­висит от своей главы и исты. Воззри на источник ее — на сердце, источившее и родившее ее. От избытка бо сердца, сиречь от бездны его, говорят уста, ходят ноги, смотрят очи, творят руки. Гляди! Если сердце тетерева бдагое, откуда родилось сие его дело, тогда и дело благое и бла­гословенное. Но не видишь ли, что змиина глава есть у сего дела? Сие дело родилось от сердца неблагодарного, своею долею недовольного, алчущего и похищающего чужое...

Сие то есть истинное авраамское богословие — проз­реть во всяком деле гнездящегося духа: благ ли он или зол? Не судить по лицу, как лицемеры. Часто под злобным лицом и под худою маскою божественное сияние и бла­женное таится сердце, в лице же светлом, ангельском — сатана. Сего ради, видя неволю и плен тетерева, жертвую­щего себя в пользу чужую, не ленись работать для собст­венной твоей пользы и промышлять нужное, да будешь сво­боден. Если же не будешь для себя самого рабом, принуж­ден будешь работать для других и, избегая легких трудов, попадешь в тяжкие и умноженные в сто раз.

Видишь ли чью-либо сияющую одежду, или славный чин, или красный дом, но внутри исполненный неусыпаемого червия, вспомни сам себе слова Христовы: «Горе вам, лицемеры! Горе вам, смеющимся ныне», разумей, сна­ружи. Видишь ли нищего, или престарелого, или боль­ного, но божественной надежды полного, воспой себе песенку сию соломоновскую: «Благая ярость паче смеха, ибо в злобном лице ублажается сердце». Видишь ли рас­слабленного параличом? Избегай печального, ревностного и яростного сердца. Убежишь, если не будешь завистлив. Сотрешь главу завистному змию, если будешь за малое благодарен и уповающий на бога живого. Видишь ли не дорогую, не сластную, но здоровую пищу, воспой: «Бла­гая ярость паче смеха». Слышишь совет, словесным медом умащенный, но с утаенным внутри ядом: «Благая ярость паче смеха. Елей грешного да не помажет головы моей». Видишь ли убогий домик, но невинный, и спокойный, и беспечный, воспой: «Благая ярость паче смеха...» Сим

138

образом читай, сын, мирскую книгу и иметь будешь вместе утешение и спасение.

Блажен разумеющий причину всякого дела! Сердце человеческое изменяет лицо его на добро или на зло. О милые мои гости! Наскучил я вам моим многоречием. Простите мне! Се стол уже готов, прошу садиться безразборно. Прошу опять простить мне, что и трапеза моя ни­щая и созвал вас на убогий пир мой в день непраздничный.

Гости все спели притчу оную, что «у друга вода есть слаще вражеского меда».

— Как же в день непраздничный? — сказал Алаудин брат Адонийа .

— Ах, доброму человеку всякий день — праздник, беззаконнику же — не велик день... Если всему миру главою и источником есть сердце, не корень ли и празд­нику? Празднику мать есть не время, но чистое сердце. Оно господин есть и суббота. О чистое сердце, ты воистину не боишься ни молнии, ни грома. Ты есть божие, а бог есть тебе твой. Ты ему, а он тебе есть друг. Оно тебе, боже мой, жертвою, ты же ему. Вы двое есть и есть едино. О сердце чистое! Ты новый век, вечная весна, благовидное небо, обетованная земля, рай умный, веселие, тишина, покой божий, суббота и великий день пасхи. Ты нас посе­тило с высоких обителей светлого востока, выйдя из солнца, как жених из чертога своего. Слава тебе, показав­шему нам свет твой! Сей день господень: возрадуемся и возвеселимся, братия!

— О возлюбленный брат мой! — воскликнул Алауда.— Медом каплют уста твои. Воистину ничто не благо, только сердце чистое, зерно, прорастившее небеса и землю, зер­цало, вмещающее в себе и живопишущее всю тварь веч­ными красками, твердь, утвердившая мудростью своею чудные небеса, рука, содержащая горстию круг земной и прах нашей плоти. Что бо есть дивнее памяти, вечно весь мир образующей, семена всех тварей в недрах своих хра­нящей, вечно зрящей единым оком прошедшие и будущие дела, как настоящие? Скажите мне, гости мои, что есть память? Молчите? Я ж вам скажу. Не я же, но благодать божия во мне. Память есть недремлющее сердечное око, видящее всю тварь, незаходимое солнце, просвещающее Вселенную. О память утренняя, как нетленные крылья!

а Адоный по-эллински значит певца, ода—песня.

139

Тобою сердце взлетает в высоту, в глубину, в широту бес­конечно, быстрее молнии в сто раз. «Возьму крылья мои рано с Давидом...» Что есть память? Есть беззабвение. Забвение эллинами называется лифа, беззабвение же — алифия; алифия же есть истина. Какая истина? Се сия истина господня: «Я путь, истина и жизнь». Христос гос­подь бог наш, ему же слава вовеки, аминь!

Но сем Алауда благодарственною молитвою благосло­вил трапезу, и все воссели. При трапезе не была критика, осуждающая чуждую жизнь и проницающая в тайные закоулки людских беззаконий. Беседа была о дружбе, о чистоте и спокойствии сердечном, об истинном блажен­стве, о твердой надежде, услаждающей все житейские горести. В средине трапезы объяснял Адоний сие слово: «Блаженны нищие духом, ибо тех есть царство небесное».

— Не на лица, — говорил он, поедая со сладостью бобы, — зрит бог. Человек зрит на лица, а бог зрит на сердце... Не тот нищ есть, кто не имеет, но тот, кто по уши в богатстве ходит, но не прилагает к нему сердца, сиречь на оное не надеется; готов всегда, если господу угодно, лишиться с равнодушием. И сие-то значит «нищие духом». Сердце чистое и дух веры есть то же. Какая польза тебе в полных твоих закромах, если душа твоя алчет и жаждет? Наполни бездну; насыти прежде душу твою. Если же она алчет, то ты не блаженный оный евангельский нищий, хотя и богат ты у людей, но не у бога, хотя и нищий ты у людей, но не у бога. Без бога же и нищета и богатство есть окаянное. Нет же бедственнее, как нищета среди богатства, и нет блаженнее, как среди нищеты богатство. Если мир весь приобрел ты и еще алчешь, о, среди богат­ства страждешь нищету в пламени твоих хотений! Если ничего не имеешь в мире сем, кроме самонужных твоих, и благодарен ты господу твоему, уповая на него, не на сок­ровища твои, воспевая с Аввакумом: «Праведник от веры жив будет». О, воистину нищета твоя есть богатейшая царей. Нищета, обретшая нужное, презревшая лишнее, есть истинное богатство и блаженная оная среда, как мост между болотом и болотом, между скудостью и лишностыо.

Что бо есть система мира сего, если не храм божий и дом его? В нем нищета живет и священствует, приносит милость мира, жертву хваления, довольствуется, как дитя, подаваемым себе от отца небесного, завися от промысла его и вселенской экономии. И сие-то значит: «Ибо тех

140

есть царство небесное». Сие есть — они знают — промысл божий, и на оный надеются. Сего ради нищета нарицается убожеством или же, как дитя, живет в доме у бога или того ради, что все свое имеет, не в своих руках, но у бога. Не так нечестивый, не так, но, как прах от вихря, так зависят от самих себя, обожают сокровища свои, уповают на собрания свои, пока постыдятся об идолах своих. Сего ради нарицаются богатые, что сами себе суть лживые боги.

— Возлюбленный друг и брат мой, — сказал тогда Алауда, — вкусно ты вкушал у нас бобы. Но не без вкуса разжевал ты нам и слово Христово. Насыщая тело, еще лучше мы насытили сердце. Если же оно голодное, суетна есть самая сладкая пища. Прошу же еще покушать репы после капусты и после бобов. Увенчает же трапезу нашу ячменная с маслом кутья.

В конце трапезы начал пироначальник пришучивать, а гости смеяться. Адоний, пособляя брату, забавно пове­ствовал, каким образом древле божия дева — истина — первый раз пришла к ним в Украину: так называется страна их. Первыми-де встретили ее близ дома своего ста­рик Маной и жена его Каска6. Маной, узрев, вопросил с суровым лицом:

— Какое имя твое, о жена?

— Имя мое есть Астрая3, — отвечала дева.

— Кто ты, откуда и почто здесь пришла?

— Возненавидев злобу мирскую, пришла к вам вод­вориться, услышав, что в стране вашей царствует благо­честие и дружба.

Дева же была в убогом одеянии, препоясана, волосы в пучке, а в руках жезл.

— А, а! Нет здесь пребывального города, — восклик­нул с гневом старец, — сия страна не прибежище блудно-стям. Вид твой и одеяние обличают в тебе блудницу.

Дева сему смеялась, а старик возгорелся. Увидев же, что Каска вынесла навстречу чистый хлеб на деревянном блюде во знамение странноприимства, совсем взбесился:

— Что ты делаешь, безумная в женах? Не ведая, ка­кого духа есть странница сия, спешишь странноприятство-вать. Воззри на вид и на одеяние ее и проснись!

а Астрая 6 — слово эллинское, значит звездная, сие есть гор­няя, лучезарная.

141

Каска рассмеялась и молчала. Дева же сказала: «Так не похвали человека в красоте его, и не будь тебе мерзок человек видением своим» а. После сих божиих слов ста­рик несколько усомнился. Нечаянно же узрев на главе ее венец лучезарный и божества светом воссиявшие очи, вельми удивился. Паче же ужаснулся тогда, когда дивный дух, превосходящий фпмиамы, крыны6 и розы, вышед­ший из уст девичьих, коснулся обоняния его и усладил несказанно. Тогда Маной отскочил вспять, поклонился до земли и, лежа ниц, сказал: «Госпожа! Если обрел бла­годать пред тобою, не минуй меня, раба твоего...» Старица, оставив лежащего старца, повела деву в горницу, омыла ей по обычаю ноги и маслом голову помазала. Тогда вся горница божественного исполнилась благоухания. Маной, вскочив в горницу, лобызал ей руки. Хотел лобызать и ноги, но дева не допустила. «Единую имею гуску, — за­кричал старик, — и тую для тебя на обед зарежу». Дева, смотря в окно, усмехалась, видя, что старина — господарь и господарка новою формою ловят гуску. Они бегали, шатались, падали и ссорились. Деве смешным показа­лось, что старик преткнулся о старуху и покатился.

— Что ты? Ты выстарел ум что ли?

— А у тебя его и не бывало, — сказал, вставая, старик. Гостья, выскочив из горницы, сказала, что я прочь

иду, если не оставите гуски в покое. На сем договоре во­шли все в горницу. Вместо обещанной гуски в саду, в простой беседке, приняли и чествовали небесную гостью и божественную странницу яичницею и ячменною с маслом кутьею. От того времени, даже доселе, ячменная кутья в нашей стороне есть в обычае.

В сем месте встали из-за стола все гости. Алауда же благодарил бога так: «Очи всех на тебя уповают, и ты даешь им пищу в благое время. Богатая десница твоя в сытость и нас убогих твоих исполняет твоего благоволе­ния, Христос-бог. Будь благословен с отцом твоим и свя­тым духом вовеки!» Гости все восшумели: «Аминь!»

а Сие слово есть сираховское. Оно тот же имеет вкус с Христо­вым оным: «Не на лица глядя, судите». И с оным Самуила-пророка, пришедшего помазать на царство всех братьев своих меньшего Давида: «Человек зрит на лице, а бог зрит на сердце».

б Крын — слово эллинское, по-римски — лилия, крына; крыны сельные, то есть дикие, полевые.

142

Адоний продолжал повесть, что Астрая в стране их жила уединенно, Маноя и Каску паче прочих любила, посещала и шутила, пока переселилась в небесные оби­тели. Алауда пить и петь побуждал. Он наполнил стака-нище крепкого меда. «Да царствует Астрая! Да процветает дружба! Да увядает вражда!» Сие возгласив, испразднил стакан. Прочие последовали. Они пили крепкий мед, хмельное пиво и питие, или сикеруа, называемую в Мало­россии головичник, дети же — воду и квас. Из гостей большая часть была сродна к пению. Адоний разделил певцов на два крыла, или хоры, — на хор вопросный и на хор ответный, придав к обоим по нескольку свирельщиков. Они сперва раздельно, потом пели, хор совокупивши. Песнь была такова:

 

ПЕСНЬ РОЖДЕСТВУ ХРИСТОВУ О НИЩЕТЕ ЕГО 7

Из Соломонова зерна: «Благая ярость паче смеха, ибо в злобе лица ублажится сердце» (Екклезиаст).

Из Христова: «Горе вам, смеющимся ныне», то есть снаружи.

Из Иеремиина: «Втайне восплачется душа ваша».

Вопрос. Пастыри милы,

Где вы днесь были?

Где вы бывали,

Что вы видали?

Ответ.     Грядем днесь из Вифлеема,

Из града уничиженна,

Но днесь блаженна.

 Вопрос. Какое же оттуда несете чудо?

И нам прореките

Благовестите.

Ответ.     Видели мы вновь рожденно

Дитя свято, блаженно,

Владыку всем нам.

 Вопрос. Какие палаты

Имеет тое,

а Сикера есть слово эллинское, значит всякое питье, опьяняю­щее, пьяное или хмельное, кроме единого гроздного вина, хлебное же (называемое) вино в том же всеродном имени заключается, сего ради пишется: «Вина и сикеры не должны инть».

143

Ах, всеблаженно

Чадо царское?

Ответ.    Вертеп выбит под скалою,

И то простою рукою.

Се чертог его!

Вопрос. Мягка постель ли?

В красном ли ложе

Сей почивает

Чудный сын божий?

Ответ.    В яслях мать кладет траву,

Ту ж перину и под главу.

Се царская кровать!

 Вопрос. Какие там слуги

Из домочадцев

Имеет то

Милое чадцо?

Ответ.    Овцы и мулы с ослами,

Волы и кони с козлами.

Се домочадцы!

Вопрос. Какую же тот дом

Вкушает пищу?

Разве имеет

Трапезу нищу?

Ответ.    Пища в зелье,

В млеке, в зерне.

Се стол ранний и вечерний

В том чудном доме.

Вопрос. Музыка там ли

Модна и лестна

Увеселяет

Царя небесна?

 Ответ.     Пастырский сонм на свирелках

Хвалит его на сопелках

Препростым хором.

Вопрос. Какие же ризы?

Мню, златотканны

У сего сына

Марии-панны.

Ответ.    Баволнаа и лен, и шерсть;

а Баволна значит от древа рожденная шерсть; это есть слово немецкое бау.чволле; баум — дерево, волле — шерсть.

144

Сим нищета предовольна В наготе своей. Хоры поют совокупно:

О нищета! Блаженна, святая!

Открой нам дверь твоего рая.

Какой бес сердце украл наше?

Какой нас мрак ослепил,

Даже чуждаться тебя?

О нищета! О дар небесный!

Любит тебя всяк муж свят и честный.

Кто с тобою раздружился,

Тот в ночи только родился,

Не сугубый муж.

Мир сей являет вид благолепный,

Но в нем таится червь неусыпный.

Се пещера убога

Таит блаженного бога

В блаженном сердце.

Ах, благая ярость есть паче смеха,.

Как в лице злом тайна утеха,

Се бо нищета святая

Извне яра, внутри златая

Во мирной душе.

Горе тебе, мир! Смех вне являешь,

Внутрь же душою тайно рыдаешь,

Украсился ты углами,

Но облился ты слезами

Внутри день и ночь.

Зависть, печаль, страх, несыта жажда,

Ревность, мятеж, скорбь, тяжба и вражда

День и ночь тебя опаляют,

Как сионский град, пленяют

Душевный твой дом.

Возвеселимся, а не смутимся!

Днесь непрестанно все христиане!

Там, где бог наш нам родился

И пеленами повился,

Хвала день и ночь!

 

ДИАЛОГ.

ИМЯ ЕМУ - ПОТОП ЗМИИН

Беседует Душа и Нетленный Дух

1791 года, августа 16

Любезный друг Михаил! 1

Древний монах Эриратус все свои забавные писульки приносил в дар другу и господину своему, патриарху Софронию 2, а я приношу тебе.

Ты мне в друге господин, а в господине — друг.

Я сию книжечку написал в Бурлуке, забавляя празд­ность. Она украдена. Но я, напав на список, исправил, умножил и кончил.

Потоп змиин, Ноев, божий и Библия есть то же.

Если она море, как же пе потоп? Взгляните на Назонову картину потопну 3.

Nat lupus inter oves... 4

Не в сем ли море обуревается вся Вселенная?

Ей, в сем! Ей, вся! «Погрязли, как олово в воде...» Один мой Израиль, сию пучину перелетая, переходит. Один он уловляет жалостную ревность Варуха.

«Кто перейдет на ту сторону моря и обретет премуд­рость?»

Что есть Библия, если не мир? Что есть мир, если не идол деирский? 5 Что есть златая глава ему, если не солнце? Что есть солнце, если не огненное море?

Не оно ли заступило нашу нам гавань ту:

«Се сей стоит за стеною нашею и говорит: «Лицемер! Почему усомнился ты?»

Не все ли не переплывшие мучатся в огненной бездне? Не все ли блеют о пекле? И кто уразумел пекло? Не смешно ли, что все в пекле, а боятся, чтоб не попасть?

Вот точный сфинкс, мучащий не решивших гадания. «Возволнуются и почить не смогут». «Ходите в пламени огня вашего».

А мой Ной радугу видит, и потоп прекращается. Что есть прекрасная радуга? Не радость ли есть радуга? 6

146

Не солнце ли видит свой образ в зеркале вод облачных? Не солнце ли глядит на солнце, на второе свое солнце? На образ образуемый, на радость и на мир твердый? Не туда ли глядит сей вождь наш, не туда ли волхвов ведет?

Останься ж, солнце и луна! Прощай, огненная бездна! (Прости, западное солнце). Мы сотворим свет получший. Созиждем день веселейший. Да будет свет! И се был свет. Да станет солнце и луна! Да станет и утвердится! Да све­тит во веки веков! И се стало солнце и луна! Новая луна и солнце. От бога божественное.

Воспой же, о Исайя! Воспой нам песнь победную. Се Израиль перейдет море!

Не зайдет бо солнце тебе, И луна не оскудеет. Будет господь тебе свет твой. И совершатся дни твои, Дни рыдания твоего.

Воспою ж и я с тобою, любезный мой Исайя: «Дугу мою полагаю в облаках». Сие есть: мир утверждаю внутри себя.

Солнце всю тварь презирает. Взор дугою утешает. Бездна — сердце, о проснись! Будь себе друг и влюбись!

Весь тогда потоп исчезнет. Радуга же вечна блеснет. Враз отреши твои все слезы. Внутрь все упокоишь стези.

Само будь себе дугою

И расстанешься с тугою.

Се тварь вся не насыщает!

Бездна бездну удовляет.

Пустынник Григорий Bapcasa Сковорода

(Д. Мейнгард)

Insuperabili loco stat animus, qui externa deseruit. Nunquam major est, quam ubi aliena deposuit, et fecit sibi pacem, nil timendo... (Seneca, Epistola, 79) 7.

Сие есть то же: «Разумный праведник себе друг будет» (Притчи, гл. 12-я).

147

 

Глава 1-я ПРИТЧА: СЛЕПОЙ И ЗРЯЧИЙ 8

Два пришельца вошли в храм Соломона: один слепой, другой зрячий. Слепой без пользы возводил очи и водил веки свои по стенам храма. А зрячий, видя стень, представ­ляющую человека, зверей, птиц, горы, реки, леса, поля, цветы, солнце, звезды и драгоценные камни, и приводя во всем безизменную меру, называемую живописцами рисунок, ненасытною забавлялся веселостью. Паче же любопытною зеницею прозирал он семилампадный свеч­ник и сень херувимов. «Я не вижу веселости в сем хра­ме», — сказал слепой... «О бедный! — вскричал зрячий. — Пойди домой и вырой зеницы твои, погребенные в мехе твоем. Принеси оные сюда. В то время обновится тебе храм сей, и почувствуешь услаждающее тебя твое бла­женство».

 

Глава 2-я ДИАЛОГ, ИЛИ РАЗГЛАГОЛ

Особы в разглаголе:  Душа, Нетленный Дух

[Душа]. Всяка невкусность дает для меня питатель­ный сок. Если только благоволишь, о нетленный дух, скажи мне, что значит: два пришельца?

Дух. Всяк рожденный есть в мире сем пришелец, слепой или просвещенный. Не прекрасный ли храм пре­мудрого бога мир сей? Суть же три мира. Первый есть всеобщий и мир обительный, где все рожденное обитает. Сей составлен из бесчисленных мир-миров и есть великий мир. Другие два суть частные и малые миры. Первый — микрокосм, сиречь мирик, мирок, или человек. Второй мир символический, сиречь Библия. В обительном коем-либо мире солнце есть око его, и око сие есть солнце. А как солнце есть глава мира, тогда не дивно, что чело­век назван микрокосм, сиречь маленький мир, А Библия есть символический мир, затем что в ней собраны небес­ных, земных и преисподних тварей фигуры, дабы они были монументами, ведущими мысль нашу в понятие вечной натуры, утаенной в тленной так, как рисунок в крас­ках своих.

Душа. Что значит вырыть погребенные в мехе зе­ницы?

148

Дух. Начало вечного чувства зависит оттуда, дабы прежде узнать самого себя, прозреть таящуюся в теле своем вечность и будто искру в пепле своем вырыть. Сия искра — прочие миры, и сия мысленная зеница провидит в них вечность.

Душа. Разве вечность и бог есть то же?

Дух. .Конечно, вечность есть твердь, везде, всегда, во всем твердо стоящая, и всю тлень, как одежду носящая, всякого разделения и осязания чуждая. Она-то есть истина и нетление. Видишь, что свет премудрости тогда входит в душу, когда человек два естества познает: тленное и веч­ное. А о неразумеющих есть пословица: «Двоих насчитать не умеет».

Душа. Но скажи мне, какая польза видеть везде два естества, а не одно? И какое в сем утешение?

Дух. Сие изображу тебе подобием. Прехитрый живо­писец написал на стене оленя и павлина весьма живо. Сими образами сын его — младенец несказанно веселился. И старший сын взирал с удивлением. Живописец со време­нем стер краски, животные с виду исчезли. О сем мальчик рыдал неутешно, а старший смеялся... Теперь скажи мне причину смеха и рыдания?

Д у ш а. О, не могу сказать, но от тебя слышать жажду.

Дух. Конечно, мальчик думает, что погибли живот­ные, того ради плачет.

Душа. Как же не погибли, если исчезли?

Дух. Ах, не называй краску образом. Она есть одна только тень в образе, а сила и сердце есть рисунок, сиречь невещественная мысль и тайные начертания, к которым то пристает, то отстает краска так, как тень к яблоне своей, и краска есть как плоть, а рисунок — как кость в теле. Сего ради не разумеющий рисунка не приложит краски. Сие старший понимает и смеется. Самые точные образы еще прежде явления своего на стене всегда были в уме живописца. Они не родились и не погибнут. А краски то, прильнув к оным, представляют оные в вещественном виде, то, отстав от них, уносят из виду вид их, но не уносят вечного бытия их так, как исчезающая тень от яблони не рушит яблоню. И тогда-то бывает прямая пиктура, когда она согласна с вечною сущих образов мерою, а со свойством их согласны суть краски.

149

Душа. Верую, что слово твое не ложное, но для меня несколько темно.

Дух. Внемли же второму подобию! Напиши циркуль, сделай из дерева или вылепи его из глины. Потом опять его затри, а прочие разори... Теперь скажи мне: погиб ли циркуль...

Душа. Погиб писаный, деревянный и глиняный...

Дух. Прав суд твой! Погиб, видно, видимый, но не­вещественный и сущий циркуль нетленен пребывает в со­кровищах ума. Сей, как не создан, так и разориться не может. Вещественные же циркули суть, но, прямее ска­зать, ложная тень есть и одежда циркулю истинному.

Душа. К чему же твоя речь течет?

Д у х. К тому, чтоб понять во всем два естества: бо­жие и вещественное.

Душа. А сие понятие куда выходит?

Дух. Туда, что не может ничто погибнуть, а только тень свою теряет.

Душа. Что же далее из сего следует?

Дух. Ничего! Кроме неустрашимости, благодушия, упования, куража, веселья и благовидного ведра, того сердечного мира, который у Павла всяк ум превосходящим нарицается. Рассуждай о теле твоем то же, что о помяну­тых образах и циркуле. Считай все мирское естество крас­кою. Но вечная мера и присносущные руки божий, как кости прильнувшую к ним плоть, всю стень поддерживают, пре­бывая во всем главою, а сверх непостоянной своей сени древом вечной жизни. Не на подлые, видно, кости и руки смотрит Библия словом сим: «Кость не сокрушится от него». «Не бойся, Иаков, се на руках моих написал стены твои!..» И догадался древний Платон9, когда сказал: θεός γεομετρεΓ — «бог землемерит». Не будь, душа моя, из числа тех, которые вещество за точность почитают. Они не исповедуют естества божиего. Отнимают силу и честь, бытие и славу невещественному и благому духу, а вместо его воздают мертвым и грубым стихиям. Сие-то значит: осудить и приговорить к смерти начальника веч­ной жизни и всеобщего всякой твари жизнедавца. Бога, видно, убить нельзя. Но нечестивую мысль их правда бо­жия в дело ставит. Тогда отняли от бога жизнь и силу, как только присудили ее тлению. И тогда же отдали тлен­ности жизнь, как только отняли ее от бога. Вот суд, во-царивший раба вместо господина, испросивший себе раз-

150

бойника Варавву 10. Сии отцеубийцы и слепые стен ося-затели называются у Платона подлостью, в мрачном рве и аду сидящею, одну темную тень видящею и ничего за сущую истину не почитающею, разве одно то, что ощупать и в кулак схватить могут. Сей есть источник безбожия и сердечному граду разорения. Ползущая сия и поедающая землю подлость, прилепившись к брению, стала и сама грязью и возметаемым от вихря прахом. Прилепившие же сердце свое господу суть единого с ним духа и хва­лятся с Исаиею: «Божий я», «Путь благочестивых прав», «Не падем, но падут все живущие на земле». Все три мира состоят из двух едино составляющих естеств, называемых материя и форма. Сии формы у Платона называются идеи, сиречь видения, виды, образы. Они суть первородные миры нерукотворенные, тайные веревки, преходящую сень, или материю, содержащие. В великом и в малом мире вещественный вид дает знать об утаенных под ним формах, или вечных образах. Такое же и в символичном, или биб-лейном, мире, собрание тварей составляет материю. Но божие естество, куда знамением своим ведет тварь, есть форма. Ибо и в сем мире есть материя и форма, сиречь плоть и дух, стень и истина, смерть и жизнь. Например, солнечная фигура есть материя, или стень. Но понеже она значит положившего в солнце селение свое, того ради вторая мысль есть форма и дух, будто второе в солнце солнце. Как из двоих цветов два духа, так из двоих естеств две мысли и два сердца: тленное и нетленное, чистое и нечистое, мертвое и живое!.. О душа моя! Можно ли нам в сем похвалиться и воспеть: «Христово благоухание мы...»?

Душа. О дух мой! Блаженна та душа... По крайней же мере можем о нас сказать: «В благовоние мира твоего течем». Наконец, научи меня, что значит семилампадный светильник?

Дух. Значит седмицу бытейскую, в которой весь символический мир создан.

Душа. Что такое слышу? Ты мне насказал чудное и безвестное.

Дух. Уже сказано, что солнечная фигура есть мате­рия и стень. Семь дней и семь солнц. В каждом же солнце есть зеница: второе прекрасное солнышко. Сии солнышки из своих стеней блистают вечности светом, так, как горя­щий елей сияет из лампад своих.

Душа. О божественное, о любезное, о сладчайшее солнышко!.. Еще же мне скажи: что то есть херувимы?

Дух. Седмица и херувимы, то есть колесницы и пре­столы — то же.

Душа. О херувимах. Почему они престолы?

Дух. Солнце есть храм и чертог вечного, а в горницах тут же стулья, где субботствует. Колесница тоже, есть она дом ходящий. Ведь солнце есть огненный шар и ни­когда не стоит, а шар состоит из многих циркулей, будто из колес. Ибо солнце не только есть чертог и вечно бро­дящая авраамская скиния, но и колесница, служащая нетленному нашему Илье, могущая возить вечное наше солнышко. Сии солнечные субботы, сиречь чертоги и покои вечного, называются тоже седмицею коров или юниц и седмицею пшеничных Колосов, а у Захарии — седмицею очей. Слепые и гадательные сии очи сидящий на херуви­мах открывает тогда, когда из внутренностей их вечные зеницы, как из солнцев солнышки, нетленным воскресения светом блистать начинают.

Душа. Прочее: херувимская сень, что ли она есть?

Дух. Сень, тень, краска, абрис, одежда, маска, тая­щая за собою форму свою. Идею свою, рисунок свой, вечность свою — все то есть херувим и сень вместе, то есть мертвая внешность.

Душа. На что Иезекииль приправил им всем кры­лья, дабы сверх орлов быки и коровы по поднебесной летали?

Дух. На то, дабы воз летал и к единому началу, си­речь к солнышку. Он не приправил, но провидел, что они все крылатые.

Душа. Что значат крылья?

Дух. Вторые и вечные мысли, перелетающие от смерти в жизнь, от материи к форме. Вот тебе пасха, сиречь пере­ход. О душа моя! Можешь ли от мертвых тварей и от сени херувимской перебраться к господу твоему и к осуществующей тебя форме твоей? «Крепка, как смерть, любовь». «Крылья ее — крылья огня».

Душа. О отец мой! Трудно вырвать сердце из клей­кой стихийной грязи... Ах, трудно! Я видела написанный образ крылатого юноши п. Он пялится лететь в горнее, но нога, прикована цепью к земному шару, мешает. Сей образ — мой образ. Не могу, а только желаю. «Кто даст мне крылья?..» Для облегчения, отец мой небесный, го­

152

рести мои услаждающего, продолжай беседу. Открой мне: для чего Давид желает крыльев сих? Ведь ты сказал, что одни только солнца есть херувимы.

Дух. Солнце есть архитипос3, сиречь первоначаль­ная и главная фигура, а копии ее и вице-фигуры суть бес­численные, всю Библию исполнившие. Такая фигура называлась антитипос (прообраз, вице-образ), сиречь вместо главной фигуры поставлена иная. Но все они, как к своему источнику, стекаются к солнцу. Такие вице-фигуры суть, например: темница и Иосиф, коробочка и Мойсей, ров и Даниил6, Далила и Самсон, сиречь сол­нышко, кожа и Иов, ясли и младенец, гроб и воскресший, вериги и Петр, кошница и Павел, жена и семя, Голиаф и Давид, Ева и Адам... 12 Все сие то же есть, что солнце и солнышко — змий и бог. Краснейшая всех и мать прочим есть фигура солнечная. Она первая благословляется и ос­вящается в покой богу. «Благословил бог день седьмой». По сей причине прочих тварей вице-фигуры, в силе ее поставляемые, все бытие свое приемлют в днях светлой сед­мицы, как в ней вся тварь рождается; сама же прежде всех созидается.

«Да будет свет!» И был свет. Свет, утро, день всегда около лучей, а лучи при солнце. И так не дивно, что Давид, находясь херувимскою копиею, желает крыльев, имея ту же силу и мысли с седмицею. «Помыслил-де дни первые и лета вечные помянул и поучался».

Всем тварям дает толк и свет светлая седмица. «Семь их очей господних суть, взирающих на всю землю». Когда они слепы, тогда вся Библия есть тьма и Содом. От нее и Давид учится. Там семь солнцев, а у Давида очи. Солнце почивающего в солнце на себе возит. И Давид то же: «Терпя-де, потерпел», «Поднимая, поднял», «Вознесу тебя, господи, как поднял меня ты». Солнце есть заходящая стень, но сила и бытие его в солнышке своем. И Давидовы очи есть исчезающий прах, но тень их востекает туда, дабы, исчезая, преобразиться в вечную зеницу, во второй разум и в животворящее слово божие: «Исчезли очи мои в слово твое».

Херувим есть и Захария. И сей взирает на седмицу и то же, что она, мыслит: «Лета вечные помянул...» «Ви-

а Архитипос — архиобраз.

б Авраамова сень и гости, ковчег и Ной, колода и Иеремия, море и Израиль, Далила и Самсон.

153

дел, — вопиет Захария, — и се свечник золотой весь!» Куда кто смотрит, туда и идет. К летам вечным! Туда ему путь! К светлой седмице летит, орлиными крыльями парит. А где его крылья? «Вот они! Говорит ко мне ангел, говорящий во мне». Во внутренности крылья его. Сердце его пернатое. «Крепка, как смерть, любовь». «Крылья ее — крылья огня...»

Херувим есть и предтеча. «Был свечник горящий и све­тящий». Был значит не то, что был, но то, что сделан и создан светильником. Звезды прелестные и лжеденницы: горят, но не светят. Иоанн же истинная есть денница.

Душа. Пожалуйста, отец небесный, скажи, что есть, что значит лжеденница? Горю и воспламеняюсь знать.

Дух. Лжеденницы суть то же, что лжехерувимы.

Душа. Да где же они таковы? Я их вовсе не пони­маю. Открой!

Дух. Любезный мой друг! Иуда-апостол, тот тебе да откроет. Вот тебе лжехерувимы, вот и лжеденницы! «Ан­гелы, не соблюдшие своего начала»; «звезды прелестные»; «телесные, то есть душевные или скотские, нетленного духа не имущие». Кратко сказать: заблудившие от светлой седмицы, которая есть гавань всем. И сие-то значит: «Не соблюдшие начала». Бог, начало, вечность, свет есть то же. Сей свет освятил есть селение свое в седмице; седмица же есть то главизна книжная. «Во главизне книжной пи­сано есть о мне», — говорит. Христос. Начало и главизна то же. Сюда-то мой Иуда блистает словом сим: «Ангелы, не соблюдшие своего начала». «Звезды прелестные: им же мрак тьмы вовеки блюдется». Вот ниспадшие с небесной седмицы лучиферы! Денница — по-римски лучифер, то есть светоносец, или день за собою ведущий. Денница бо есть солнцу предтеча и предвестник дню. Взгляни! Се прекрасная тебе денница! «В утро видел Иоанн Иисуса, грядущего к себе, и сказал: «Се агнец божий!»» Где же твой день нам, любезная наша денница? Дай нам! Ведь ты не прелестная, во мрак влюбившаяся звезда. Уже нам ночь мерзкая омерзела.

«Сей есть! По мне грядет муж, который предо мною был...» И так сын Захарии есть светильник, или лампада, горящая и озаряющая, елей вмещающая, и сотворен, как око, внутри зеницу свою заключающее. У древних све­чою, лампадою и оком Вселенной называлось солнце. «Не был тот свет, по да свидетельствует о свете». Вот тебе

154

истинный, дочь моя, херувим! И сего-то ради в храмах видишь образ его крылатый.

Душа. О дражайший мой херувим Иоанн! Благодарю тебя, отец небесный, за него. А Лука и Клеопа не херу­вимы ли? Я вчера в храме слушала их путешествие и вельми услаждалась. Если же херувимы — почем знать, что херувимы? Я бы очень рада...

Дух. Потому что идут путем субботним. Видно же, что сим путникам на уме светлая суббот седмица. Суббота им голодным раздробляет хлеб их, открывает помрачен­ные очи, правдивее же сказать, субботствующий в солнце и исходящий от чертога своего. «Оным открылися очи». Сей жених воскрылил их оными крыльями: «Крылья ее — крылья огня». Дал сим невкусным болванам пищу и вкус, но на пути и на разуме субботнем основанный. А мои пешеходцы, надев крылья и сотворившись из ползущих и землю поедающих змиев пернатыми орлами, по исаиевскому слову сему — «терпящие господа обновят силу, окрылатеют, как орлы» — всерадостно воскликнули: «Не сердце ли наше горящее было в нас, когда говорил нам на пути?»— сиречь не воспламенил ли он нас лететь в горнее от смерти к жизни, вдунув нам вкус и свет светлой сед­мицы?..

Душа. Ныне я уразумела. Солнышко, как от пресветлейшего своего чертога, от гроба воссиявшее, воскры­лило их и открыло им очи их, дабы сень херувимская не почивала на пути грешных, но, минуя всю тлень, воз­вышалась бы к единой своей [невидимой] форме. «И тот невидим был им».

Дух. О душа моя! Не одному Клеопе сия милость. Светлая седмица есть-то гора божия, где благоволил жить. Сюда идет со тщанием Мариам13, целует и дружится с Ели-саветою. Туда восходят все фамилии и колена израиль­ские. «Там взошли...» Сюда бегут слепые, хромые, немые. Тут дружбу и компанию заводят волки с агнцами, рыси с козленками, львы с теленками, аспиды с отроками и созидаются зрячими крылатыми по своей всяк сени херу­вимами, возлетающими к началу, которое одно только есть, да царя — всех подымут; да будет бог всяческое во всех... Трудно только сим горам взыграть, вскочить вверх, иско­пать сладость, вздымиться и породить, как тучным юни­цам, единого своего юнца. «Придите — взойдем на гору господню...»

155

Д у ш а. Я читала некогда, что оленицы и горние козы не могут рождать, разве на сих горах.

Дух. Сие, душа моя, в одном рассуждении о боге возможное, а в натуре тварей недостаточное. В симво­лическом мире, которым является Библия, где о еди­ном боге слово, так водится, но сие в нашем великом мире есть небыль. В боге и от бога — все возможное, не от тварей, ни в тварях. Фигурные сии горы суть солнца. Они прибежище таким оленям, каков есть Да­вид и о которых слово сие: «Тогда вскочит хромой, как олень».

На сих горах отбрасывает Давид ветхие свои рога, а растут ему новые. «Там взращу рог Давиду...» Сюда вска­кивает исцеленный Петром хромой, и возбуждена словом, от него исшедшим, Тавифа, сиречь горняя коза. По сим холмам скачет и перескакивает молодой олень, брат и жених соломоновской невесты. Сюда же течет к брату и она: «Яви мне вид твой, где почиваешь?» Ответ: «В полудне, в солнце». Все воинство ангельское тоже воспевает, что во вышних сих и горних горах вечные мысли и одна слава божия жительствует. «Слава во вышних богу! — и тогда всей обетованной библейской земле мир, покой и вечная дружба! Как пишется в книге Навина: «Почила земля от брани», «Сюда спешат и пастыри», «Перейдем к Вифлеему!», «Там родила тебя мать твоя».

Сюда за звездою путешествуют и волхвы. «Видели (во­пиют с Захариею: видел и се свечник...), видели-де звезду его на востоке». Востока без солнца нигде нет. «Стал вверху, где было дитя».

Не только оленям, но и звездам нет отдыха, кроме сей горы. Вся тварь вздыхает, в жилище небесное облечься желая и вопя: «Сей покой мой!» Магдалина тоже, ища радости и утешения своего, очень рано приходит на гроб. Нельзя, чтоб сей гроб не был тот камень, где почивал Иаков и видел лестницу. Внимай и примечай, дочь моя, что при Магдалине вспоминается рассвет и глубокое утро, а при Иакове солнце. Чувствуешь ли, что сей камень, будто бы утро, чуть-чуть проницающее из мрака: темно­вато начертывает каменную гору божию и пресветлый чер­тог его — солнце? Весьма ошибаешься, голубочка моя, когда не думаешь, что гроб оный не иное что-либо есть, как только пещера, в недрах каменной горы высеченная, где почила премудрость.

156

Ныне же научись и веруй, и знай, что господня земля и все исполнение ее идут к горе божией, в недрах своих рай сладостный и вечную жизнь скрывающей дотоле: «Пока дышит день и движутся (херувимские) сени». Оный свет и день! «Дунув говорит: примите дух святой...» Тогда все через сию божию гору, как по лестнице, восходит к богу. «Не сие! Но дом божий и сии врата небесные».

Душа. Енох не обретен в живущих, Илия взят вих­рем, восхищен за волосы ангелом пророк Аввакум и апо­стол Филипп, Павлов человек до третьего неба восхищен — все сие казалось мне жестким и голодным. Ныне же в сей жесткости обрела я с Самсоном нежную и сладостную пищу. Усладила мне все сие твоя херувимская речь и гора чудная. Не о сей ли горе чудотворной, не только Илию, но и быков, и горы скачущие, и холмы воскрыляю­щей, и деревья, не о сей ли матери нашей сионской и не ей ли песенка сия Исаина: «Покой даст бог на горе сей, изопьют вино, изопьют радость на горе сей, помажутся миром на горе сей»?

Дух. Угадала ты (с Самсоном...) гадание его! Сия-то есть столица Сион, которая есть мать всем нам, вопиющая ко всем нам: «Там дам тебе сосцы мои...» Посмотри ж теперь, сестрица моя! Куда идут 12 учеников? Не на гору ли Галилею ведет их брат и друг, прекрасный Иосиф, ис­шедший, как из светлых палат, из темницы? На горе с братиею своею веселится, возносится, благословляет и утешает надеждою хотящего их утешить святого духа. В сей зале — таинствами и благоуханием бессмертия дышущая вечеря и Фомино уверение 14. В сей горнице сделался ветер и шум из крыльев Параклитовых 15. В сем храме излияние странных языков и надежды совершение. «Дети Сиона, радуйтесь, ибо дал вам пищу в правде...» А Стефан? Не херувим ли? Не в горы ли взирает? «Се вижу небеса открыты!» А Павел? Не с Даниилом ли воз­водит очи в горы? «Возвел очи мои в горы и видел: и се муж!.. Тело его, как фарсис...» А Павел не то же ли. «Знаю человека». «О горнем мудрствуйте». «Как вознесется великолепие его». Вот тебе малое число херувимов, окру­жающих господа славы. А не дышит ли в уши твои, любезная моя, ветер и шум орлиных крыльев, несущих апокалипсную жену с прекрасным ее сыном? Посребрен-ные крылья ее высоко парят! И она желает в горах святых укрыться от гонящего змия. «И полечу, и почию». О цело-

157

мудрая мать, невеста неневестная, нет тебе на земле мира! Спеши, молю тебя, с любезным чадом к горним вечного субботам. На том семихолмии, верно, сыщешь покойное место, как Ноева голубка или как ласточка, убегающая от зимней стужи, перелетающая от северных стран через Черный понт 16 к полудню, воспевая песенку сию: «Нет здесь для меня покоя». «Кто перейдет на оную сторону моря и обретет премудрость?» «Единая я, пока перейду».

Светлая седмица есть день господень, спокойный полу­день, весна цветоносная, вечное лето, время благое, всем воскресение, просвещение и освящение. «Очи всех на тебя уповают, и ты даешь им пищу во благовремя». «Примите дух святой!»

 

Глава 3-я ИСПЫТУЕТСЯ БОЖИЯ СИЛА В НЕКИИХ МЕСТАХ БИБЛЕЙНЫХ

Душа. Светлая седмица и сень херувимская из па­мяти моей не выходят, о любезный отец! Свет, теплоту, прохладную тень, пищу, насыщающую вечности сотом, живую забаву, твердое надежды утешение — все сие на­хожу для себя в светлых чертогах и на прекрасных горах ее. Люблю Израиля, что сосет камень горы сей. А не сие ли есть поучаться святыне?.. Но милое для меня и жалост­ное зрелище сие: жена с прекрасным своим младенцем, по воздуху парящая, убегает от гонящего ее змия... О бого­мерзкий! На след божественной невесты вод горьких блевотины свои изблевает скверный... Скажи мне, отец мой, какая польза дракону в том, чтоб потопить мла­денца?

Дух. Польза та, что, потопив сию невесту с младен­цем, легко тогда может всю покрыть землю потопом, а бог от вод очищает.

Душа. Откуда же ему сия злоба и упрямство к выш­нему?

Дух. На что о сем спрашивать? Плоть по природе враждебна духу.

Душа. Неужели сей сатана отрыгает потоп, бывший в днях Ноевых?

Дух. Без сомнения, бывший при Ное.

Душа. Почему сия дева облечена в солнце?

Дух. Можно догадаться, что она стоит на месте фи­гуры солнечной и есть копия ее.

Душа. Конечно, сей змий есть тот же, что нашептал Еве, будто у смертного дерева добрый плод.

Дух. Сей есть оный самый. Тогда ж то он задавил семя жене и потопил наследника обетовании оных: «Тебе дам оную землю и семени твоему». Потом легко уже с нагрузом своим введена земля под клятву и покрылась горь­ких его вод, а проще с Давидом сказать, потопных его глаголов и льстивого языка блевотинами. Тогда везде настало злое время, чуждая тьма, гниль и растление пло­дов его смертных, одному только ему вкусных. Не видна же была ни в облаках прекрасно сияющая радуга, ни весело­го воздуха благовидность, ни приятность вечного лета бла­говременного, о котором беседует безневестная невеста.

«Зима прошла, дождь отошел, цветы явилися на земле, время обрезания гроздей приспело».

Душа. Желала бы я знать, отец наш небесный, и прошу открыть, не обинуясь, что значит прямо и точно сей змий? Ежели в фигуральном библейном сем мире всякое дыхание и вся тварь собрана для составляющих систему его фигур находится, посему и он должен быть фигурою, значащею нечто точное. Да и написано в сем священном мире, что с прочими тварями и гады господа хвалят. Хва­лить же его как может тварь бессловесна? Разве только может болванеть фигурою и гадательным молчанием, как помазанием, давать знать о боге. Не иначе бо немые небеса поведают славу божию, только молча. Однако, как тру­бою, премилосердный его промысл, в мирах его закрыв­шийся, проповедуют. Научи же меня, владыка святой, что значит змий сей? При сем и то мне непонятный вздор, чтоб почитать за одно оба потопа: драконов и божий... Не вмещает сердце...

Дух. Ну, душа моя, дей! Станем учить и вместе тут же учиться. Что слаще, как, по Сирахову совету, поучаться святыне в разуме своем? «Блажен-де муж, который в пре­мудрости умрет и который в разуме своем поучается свя­тыне...» Не спеши только, моя любезная. Не будь нагла и не считай недостаточным то, что для тебя непонятно. Помни, что фигуральный мир сей есть-то из гаданий спле­тена, а запечатлена тайнами книга. Забавляй в сем ум­ном рае мысли твои. Но нигде не суди нагло... Слыхала ль ты когда, что самые предревние вечности испытатели создали змия фигурою ее? Змий же был и хитрой о боге науки иконою.

159

Душа. Слыхала. Он пишется и ползущим, и ё коло свитым, свой же хвост в устах держащим. А почему он такою фигурою сделан?

Дух. Потому, что хитер и вьется в кольца так, что не видно, куда думает, если не приметить голову его. Так и вечность везде есть, и нигде ее нет, тем что невидна, закрывая свою ипостась. Подобна же ей и наука о ней. Притом свертки и кольца ее суть иконы вечности и свит­ков таинственных науки божественной. Кроме сего, имеет он преострый взор, как видно из его имени. Эллинское слово сие дерко значит зрю, дракон — значит узрю, дра­кон — могущий впредь узреть, сиречь прозорливый. Нет труднее, как прозреть вечность грязью засоренному оку. Если ты разжевала и вкус почувствовала в сем: «Слово было к богу, и бог был слово», тогда понимай, что Библия, все свое фигурное слово во видение вечного простирая, сделалась и сама богом. «И бог был слово» — так, как на золотую монету вексель и сам стал золотом... Теперь, уже не обинуясь, скажу, что Библия есть и бог, и змий.

Душа. Ах, отец!.. Странное и нечаянное слышу.

Дух. Глава его есть седмица. Вот тебе семиглавый дракон Даниилов!.. Перестань же дивиться помянутым потопам и не говори: не вмещает сердце...

Душа. Ибо и солнце есть змий?

Дух. Конечно, голова змиина, а лицо божье.

Душа. И все прочие вице-фигуры суть змии?

Дух. Без сомнения, они суть туловище и хвост его, а божий ноги и подножие. Престол же его — небо и солнце.

Душа.   Куда теперь много я вижу змиев!

Д у х. У бога 1000 лет, как день один, и 1000 вице-фигур в однодневной солнечной, а она единая за 1000 их стоит. Как же змий часто вьется, перевиваясь в разные свитки на том же месте, а по виду кажет перемену, так и Библия представляет разнообразные повести и речения, но все сие на том же пункте, как колесо на своем центре, обращается. «Змий же был мудрейший». Сделана же зми­ина фигура мудрее всех звериных, как приличнее живопишущая книгу вечности и силу божию. «Змий сей, его же создал ты ругаться ему».

Душа. Как же так? Библия есть вместе и бог, и змий?

Дух. Как же так? Она ведь плоть и дух, буйство и мудрость, море и гавань, потоп и ковчег... Не будь не-смышленна и косна! Умствуй проворнее... Ведь ты уже

160

слыхала, что все миры состоят из двоих естеств: злого и доброго. Почему ж тебе сей змий чересчур страшен? Он не всегда вредит и юродствует, но бывает и вкусный и полезный. Если нашептал Еве по-сатанински, может и Марии возблаговестить по-архангельски.

Душа. Почему ж сему змию во всех веках и народах ругаются, плюют и презирают?

Д у х. Не дивно. Он их потопом мучит. Он на поруга­ние создан и того достоин.

Душа. Ах, он того достоин?

Дух. Потому что во многих местах бесстыдно и вредно, без всякого вкуса лжет. Также нелепые враки и срамные, и небыль шепчет.

Душа. Где ж он лжет? Покажи мне хоть одно место.

Дух. Покажу. А что б всю его ложь исчислить к сему, чуть ли довлеет полгода. Вот он тебе зараз, на самом по­роге, лжет: «Вначале сотворил бог небо и землю».

Душа. Боже мой! Неужели сие ложь есть?

Дух. Самая главная критская и сиканская ложь17. Поколь яблоня, потоль с нею и тень ее. Тень значит мес­течко, яблонею от солнца заступаемое. Но древо вечности всегда зеленеет. И тень же ее ни временем, ни местом есть не ограничена. Мир сей и все миры, если они бесчисленны, есть-то тень божия. Она исчезает из виду по части, не стоит постоянно и в различные формы преобразуется ведь, однако же никогда не отлучаясь от своего живого древа; и давно уже просвещенные сказали весть сию: materia aeterna — «вещество вечно есть», сиречь все места и вре­мена наполнила. Един только младенческий разум сказать может, будто мира, великого сего Идола и Голиафа, когда-то не бывало или не будет. Сею младенческою ложью во исходе десятого после Христа века христианскую Вселен­ную столь поколебал, что мирокрушения так все трепе­тали, как мореходцы в чрезвычайную бурю кораблекру­шения а.

Представь же себе, душа моя, тогдашнее душ хрис­тианских от сего змия мучение! Оно ведь не семь дней, как на море, продолжалось, но... и ввергнуло Христову философию в крайнее презрение и поругание, когда нако­нец уже открылось, что все язычники достойно и пра­

а Вот слово, потрясшее тогда Вселенную: «Связал сатану на тысячу лет». Боялся, чтоб не развязался губитель.

6   Г. Сковорода, т. 2 161

ведпо христианскую бесность сию осмеивали и ныне ос­меивают18. А как в самых дверях и, по пословице, на пер­вом поскоке лжет, так и в самый первый день непостоянен: «Да будет свет!»

Откуда же свет сей, когда все небесные светила пока­зались в четвертый день? И как день быть может без солн­ца? Блаженная натура постоянна. Все что то ли днесь, то всегда не есть достаточное. Таким вздором через всю сед­мицу рыгает, будто был зрителем вселенского сего чудо­творного театра и будто нужда знать, прежде ли цвет или родился гриб? Наконец, всю божию фабрику сию самым грубым юродством запечатлел: «Почил от всех дел своих» 19.

Будто истомлен, ничего создать не мог уже больше. А если бы не сие помешало было, непременно у нас ныне показались бы бесхвостые львы, крылатые черепахи и ко­былы, хвостатые зайцы, единорогие волы, гладкогласные перепелы, пухо-собольи ежи, четыреокие и четыреухие судьи, правдолюбные ябедники и клеветники, премудрые (сказать по-тевтонски) шпицбубы, по-малороссийски — умные дураки и прочие чудовища и уроды, а за ними бы вслед, как елисейское железо, вынырнуло бы (сказать по-римски) mobile perpetuum и философский все болото европейское преобразующий в золото камень... Ныне же все сие засело в божией бездне20. Послушай, душа моя! От сего ведь лживых вод потоп изблевающего источника убегал Иаков, как пишется: «Пошел Иаков от источника проклятого и вошел в Харрань», там, где воссела и судит вечная дружба и правда. А как божию богу отнял неуто­мимость, так сам себе чужое и несродное усвоил, сиречь человеческий язык: «Говорит змий жене».

Душа. Начала и я чувствовать вздор в сих словах: «Почил», «Был свет». Сие значит светлое и солнечное время. Потом, как беспамятен, повествует о солнце, будто оно не бывало, а создается новое. Если же первого дня ведро и светлость созданы без солнца, какая нужда созидать солнце? Не складно лжет.

Д у х. О душа моя! Знай, что Библию читать и ложь его считать есть то же. «Насадил господь бог рай в Эдеме на востоке». Вот болтун! Сад насадил в саду. Еврейское слово Эдем есть то же, что сад. Откуда же на сей (так ска­зать) садовый сад глядеть, чтоб он казался на востоке? Но и видно, что у него, как солнце, так не один и восток.

162

«Познал Каин жену свою». О бесстыдный буеслов! Забыл, что, по его ж сказке, не было в мире, кроме четырех чело­век. Где ж он взял жену себе, кроме матери?

Душа. Мне и то вздор кажется: «Бога ходящего в раю...» Как переменяет место вездесущий?

Дух. Но сей клеветник нашепчет тебе, голубица моя, что бог плачет, ярится, спит, раскаивается. «Помыслил бог... и размыслил, как сотворить человека». Потом на­скажет, что люди преобразуются в соляные столпы, воз­носятся к планетам, ездят колясками по морскому дну и по воздуху, солнце, будто карета, останавливается и на­зад подается, железо плавает, реки возвращаются, от го­лоса трубного разваливаются городские стены, горы, как бараны, скачут, реки плещут руками, дубравы и поля радуются, волки с овцами дружат, встают мертвые кости, надают из яблонь небесные светила, а из облаков крупяна каша с перепелками, из воды делается вино, а немые, на­пившись, беседуют и прекрасно поют и проч., и проч.21 «Рысь почиет с козлищем». «И вол и медведь вместе». Ах! «Не знаю змия, ползущего по камню!» — вопиет Соломон. Видишь, что змий по лжи ползет, ложь жрет, ложью ры­гает. Не знай и ты его, о душа моя! Какая твердость в сле­дующих его речах? «Всякого жира и всякой крови да не ест». Потом, забыв сказанное, говорит: «Напитал их от тука». «Пейте из нее все, сия есть кровь моя...» Много же ли вкуса в таких словах: «Да отымет жрец от жертвы память ее», «Да возложит жрец память ее на алтарь», «Всяк дар жертвы вашей солью да осолится»? Какая же прият­ность и в сих не осоленных словах?

«Взбивай молоко, и будет масло!» «Если ноздри чешешь, изойдет кровь». «Дадите ей от плодов уст ее, и да хвалим будет во вратах муж ее...» Что тощее, худее и невкуснее, как сие: «Из потока на пути пьет: сего ради вознесет го­лову»? Что срамнее и вреднее, как Лотово в пещере об­хождение? А сие уже паче всякой лжи лживее: «Все по­корил ты под ноги его». Кроме зверей и гадов, сколько ты­сяч крошечных, летающих и ползущих зверечков сосут кровь человечью и поедают кровопотные труды его! На­конец, взгляни душа моя! Сжалься и поболей о бесчис­ленных, венца лишенных, мучениках — о тех несчастных страдальцах, которые лестью сего мучителя прельщены, выкололи себе соблазняющие очи, вырезали для царствия небесного свои ятра и скопили самоизвольно или вдруг

163

в великом числе сожгли сами себя. Бог верою, он же суе­верием втайне ловит. Суеверие раздражило премилосердного кесаря Тита: будто бы Библия не велела смиряться перед царями. А сие же то самое с полом земным сравнило иерусалимские стены22. Взгляни, пожалуйста, на весь сей земной шар и на весь бедный род человеческий. Ви­дишь ли, сколь мучительным и бедственным ересей, раз­доров, суеверий, многовернй и разноверий потопом вол­нуется, обуревается, потопляется! А сей же ведь весь по­топ не свыше нам дан, но адская змиина челюсть, отрыгая, отрыгнула, изблевывая, изблевала, ибо же пишется: «Гла­голы потопные, язык льстив». «Сохрани меня, господи, от человека лукавого...» Скажи же теперь, душечка моя, не достоин ли сей змий за такие блеваки, вздоры, язвы, муки всемирного смеха, омерзения и ругани? «...Создал ты, чтоб ругаться ему».

 

Глава 4-я ПРОДОЛЖАЕТСЯ СУД НАД ЗМИЕМ

Душа. Когда сей змий подвержен всемирному суду, тогда можем быть и мы над ним судьями. Не он ли есть оный Даниилов болван, философским, скажу лучше, израильским камнем стертый?.. Недавно я смеялась тому, что он до Авраама привел число троих гостей, а в Содом отправил только двоицу, а третий где? Из воза, по посло­вице, убился?.. Конечно, гости стояли на горе. «Трое мужей стояли над ним». Однако ж не сказал: явился ему бог у горы, но у дуба. Смешно и то: «Не минуй меня, раба твоего». Потом: «И омоются ноги ваши». Итак, у Авраама трое, двое и один гость есть то же. Не сие ли есть по-гер­мански шпицбуб, по-гречески — химера, химара, а у нас то же, что мара?..

Дух. Цысс-сысс-сысс!.. Тише, потише, голубка моя! Оглядайся, как притча учит, на задние колеса. Не спеши! Ах, да не пожрет себя дракон и потоп! Рыдает мать, ро­дившая дерзкого сына. О, дабы не рыдала и тебе! Невен­чанных оных страдальцев погубил кто? Суд наглый. Все­ленский всеродных бед вечно обуревающий все роды и все века и людей наводит потоп кто? Суд наглый. Спаситель­ную оную от потопа пирамиду совершить в столпотворении помешал кто? Языки слиял и речи замешал, источившие всех раздоров и разноверий ереси, кто? Суд наглый. Кто ли  пресладчайший музыкальный   богу орган,  сиречь

164

Библию, дурногласною и бессогласною сотворил и рас­строил? Кто научил сию Еву петь песни не богу Иакова, но бездушному деирскому идолу, миру сему? Суд наглый. Поют в костелах в день святого духа: «Согласно восшумела пищальская песнь» и проч.

Но лучше было так петь: «Несогласно восшумела...» Сего ради изгнан из рая Адам, с расстроенною своею псал­тырью и с некрасивыми своими гуслями. Эй, душа моя! Избегай суда наглого, опасно суди суд божий. Знаешь ли, Библия есть что? Ведь она-то есть древний оный αφίγ; (сфинкс), лев-дева, или льводева. Вместе лев и дева. Се встречает тебя, обходя Вселенную, ищущий, как лев, дабы кого поглотить, а кто-то встречает? Давидов оный проказник, мор и бес полуденный. Вот тебе сфинкс! А ты дремлешь и играешь! Не слышишь ли Соломона: «Любя­щий беду достоин ее». Разумеешь ли, как ныне встречает и ожидает тебя или преблаженная победа, или совершен­ная беда? Если решишь гадание себе, если достанешь острогорний оный город, град Давир, город премудрости и грамоты ее премудрой, город оный апокалипсный, город драгоценнокаменный, единый, возлюбленный Давиду го­род оный, «кто введет меня в город утвержденный? — Се мир тебе и милость во все дни жизни твоей!..»

Знаю. Тебя ведь соблазнили Авраамовы гости. Прошу не уничижать и не ругаться им. Видно, что сие не дурь и не вздор, когда сказывают, что еврейская Библия сим же стилем начинается: «Вначале сотворил бог сие небо и сию землю». Разжуй! Сотворил? Сие значит один. Боги? Сие значит не один. Подобно пишется и о странниках оных: «Сойдя же, — странник говорит, — узрю». Потом: «Мы погубляем, — говорит тот же стран­ник, — место сие». Я и мы? Видишь, что здесь значит то же. Если кто с Пифагором раскусил фигурный треугол, обра­зующий истину, тот видит, что в нем 3, 2 и 1 есть то же 23.

Троица в единице и единица в троице быть не может, кроме единицы. Но кто же един, только един бог. Вся тварь есть то плоть — разумей: сплетенная сетка, склеен­ный песок, слепленный прах, разделяющийся в свою бес­конечность, разделением своим и сечением ответствуя противостоящему естеству божию, единицею своею в не­раздельную бесконечность и в бесконечную нераздель­ность простертому, ибо вся тварь есть-то секомая натура. Нет ей причастия со всеблаженною оною единицею: «Едино

165

есть на потребу». И опять со святою троицею нет части твари. Сия Агарь24 есть многая бедность и бедная оная многость. «Марфа! Марфа! Печешься и молвишь о много-сти...» Едино начало, а начальная единость всю тварь предваряет: се угол! Создавшая плоть, и вселившаяся в ней: се угол! Исчезнувшей плоти пребывающая же: се угол! Вот тебе, горлица моя, египетский треугол! Вот для чего влюбился в него мудрец самосский! 25 Не знающие себя и бога сим соблазняются и ругаются. Светлые же ангелы озаряют смыслы, веселясь, яко с нами бог. Треу­гол, квадрат, коло, солнце, просфорный хлеб с вырезан­ным среди него и вынутым через иерея квадратом или треуглом преломлен, просто сказать, растолкован Луке и Клеопе 26, все сие единость образует.

Душа. «Радуйся, ковчег, духом позлащенный!» Ныне слышу! Ныне вижу! Ты мать и дом... Се! Вижу духа божи-его, носящегося вверху потопных вод. Вижу одно, а то есть трое. Вижу трое, а то есть одно... Но как двое и одно?.. Недоумевает ум... Накажи меня, господи, и накажусь. Обличи меня, и возлюблю тебя.

Д у х. О несмышленна и косна! От лика буйных дев, дева! И сего ли не постигаешь? Положи во едино конец и начало. Эй! Будь мне прозорлива, как Ноева голубица, да не причтешься к несчастному оному хору и не погиб­нешь потопом. «Оскудели добрые девы». «Погрязли, как олово в водах».

Будь же и ты судьею, но смотри: праведен суд суди. Не на лицо одно взирай и не цени по углам горницы, а по позлащенной скорлупе ореха. Знаешь ведь, что змий есть, знай же, что он же и бог есть. Лжив, но и истинен. Юрод, но и премудр. Зол, но он же и благ. «Сколь благ бог Израилев к правым и мудрым девам!» Буде, в нем ста­нешь видеть одну злость и плоть, не перестанет тебя уяз­влять и питать оною, как пишется: «Приложи им зла, господи приложи». Кому? «Славным земли». Как может земля, плоть, гной славиться в доме божием? Весьма не советует Мойсею взирать на лицо свое бог. Сие значит видеть в Библии землю и тьму, а вкушать яд. Содомляне сплошь — юноши и старцы их — перед сном в вечер бро­дят около дома божиего, но алчут, как пес всегда.

Душа. Я рада очень, чтоб он не был язвительным. Тогда бы я не ругалась ему и не боялась бы смертного жала его. Но что с ним делать?

166

Дух. Произвести праведный суд ему — вот что! И точно узнать силу дела его. Тогда малое дитя поведет его. Душа. Как же сие делать?

Дух. Вознести и поднять его от земли вверх. Тогда явится спасительная сила его, как сам он признается: «Когда-де вознесете сына человеческого, тогда уразумеете, что я есмь». Правдиво сказать: что ли я значу? И что ли то есть? Ныне же сидите на седалище губителей моих и незлобиву мою невинность убиваете. Сия же то, нако­нец, есть не ложная печать веры, чтоб поднять змия чуд­ного сего, как пишется: «Знамения верующим; языками возглаголют новыми; змия возьмут, вознесут...»

Душа. Кто же может его поднять?.. А подняв, где его девать? Разве на шею повесить?

Дух. Горы преносит и змия поднимает кто? Вера. Подними прежде не змиино, но твое самого сердце, куда? К вечному, а змий во след твой самовольно вознесется в гору и повиснет на дереве, а тебе на шее.

Душа. Вот беда! Загрызет...

Д у х. О, дура! Не беда, но спасение... Он только тогда вреден, когда но земле ползает.

Душа. Скажи, отец, пояснее, как повиснет на дереве? Мы дерево разумеем то, что крест, висе­лица...

Д у х. Скажи лучше так: мы ползаем по земле, как мла­денцы, а за нами ползет и змий. И кто вас восставит? Да не выходит из памяти тебе пресветлая (слышь, дочь) божиих гор седмица! Они суть семь райских яблонь, семь же, как одна, рождающих плод вечной жизни. Теперь почувствуй сладкий сей глас невесты: «Как яблоня по­среди деревьев летних, так брат мой посреди сыновей». «Положите меня в яблоках; под яблонею возбудил тебя». «Там родила тебя мать твоя». Видишь ли, куда в гору воз­носится и на каком дереве вешается? Так же Исайя через райское древо жизни разумеет седмицу: «Как дни древа жизни, будут дни людей моих».

На сем насажденном при источниках вод дереве по­вешен, из нечестивого мужа блаженным, из ползущего божественным, из ядовитого делается спасительным, из мертвого живым... Послушай, как Исайя о всех Ноевых, или библейных, скотах, зверях и о самом змие благовес­тит: «Не повредят и не погубят?» Но внемли, где не по­вредят? «На горе-де святой моей». «Волки и агнцы должны

167

пастись вкупе». «Лев, как вол, съест Солому, а змея — землю».

Если же мне скажешь: он и без горы кушал землю и за то от бога проклят, затем же то он проклят, что жрал не на горе, но без горы, не на горах святых. Не за то, что ел землю. Вся система мира сего есть земля и прах, вода текущая и сень псам преходящая. Подобало ему есть и пить с Клеопою, а где? На пути субботнем, или с Петром на с небес ниспущенном ковре или скатерти, или с Павлом у стола семистолпного дома, или в горнице с ноги умываю­щими апостолами, то есть с Израилем. А где же? Там, пред богом. В то время был бы он благополучен, как на­писано: «От потока на пути пьет: сего ради вознесет главу», «Вознесу тебя, господи, как поднял меня ты».

Вознесши же главу свою, мог бы тогда приподнять и все свое туловище, как сам признается: «Если я вознесен буду от земли, тогда все привлеку к себе».

Душа. Почему светлая седмица есть путь и поток?

Дух. Потому что она есть лестница, все возводящая к богу. Он один благ и один высок. А поток потому, что наповает всю библейную землю, устраивая к плодоприно-шению всю неплодную фигуральных тварей тьмы тьму. Для того пишется: «Источник исходил из земли и напоил все лицо земли». Лицо есть то же, что фигура, эмблемат, образ: «Лицо мое да не явится тебе». «Просвети лицо твое, и спасемся».

Душа. Скажи же мне: когда просвещается лицо бо­жие? Ведь солнце и день есть сам собою светел.

Дух. Никак! Всякая стихия есть то тьма. А просве­щается лицо божие тогда, когда в сердце солнечной фигуры является слава божия. Во время оно светает в солнце свет невечерний, а во дне его мрачном зареет дневное утро незаходимого века. И сие-то есть: «Во свете твоем узрим свет».

Из седмицы дней семь проповедей выводит Давид богу. Так мудрствовать и прочим советует: «Благовестите-де день ото дня». Иоиль же: «Вострубите трубою в Сионе», «Проповедуйте в горе моей святой». А что проповедовать? Вот что: «И приходит день господень», «И близок день тьмы и бури, день облака и мглы».

Тьфу! Как же не близко? Он закрылся в нашем мрач­ном и бурном дне. Так он нашим днем пожерт, как Иона китом 2?. И будто закрыт стеною: «Се сей стоит за стеною

168

нашею». Но стены двигнутся прочь, а злой день изблюет благого: «День дню отрыгает глагол», сиречь мудрому из мрачного дня выходит разум вечного дня. Во время оно фигура, таящая в утробе своей одевающегося светом, как ризою, как роза и крын, дышит благовонные духи: «Пока дышит день, и двигнутся сени». «Смирна, и стакта, и касия от риз твоих».

Д у ш а. А я не угадаю ли? Наш темный день и солнце есть-то горестная гора. А день божий есть-то из горы мамрийский дуб. Знать-то он высок, когда авраамский пир под ним...

Дух. Вот тогда ж то просвещается лицо божие, сиречь солнце, когда из него проросло древо премудрости. Тут-то пир: «Как в сени его (то есть солнца) мудрость, как же скиния посребренная и источник разума премудрости, исходящий от нее, оживляет». В то время обновляется вся земля. «Далась мне всякая власть...» «Дунул и говорит им: примите дух святой». «Пока дышит день...»

Душа. Боже мой! Сколь я усладилась фигурою сею! Она мне мила. О благолепный образ! Прекрасное лицо вечного! Пресветлейшее око! Взирающее и озаряющее всю землю! Кто в сытость насладится тебя! О позлащенная вечностью скиния и ковчег божий, спасающий от потопа всемирного! Ты солнце, храм тайному солнцу и селение богу Иакова. Пой и воспой возлюбленному твоему, о прекрасная в женах! День и вечер пой! Ночь и утро пой! Вся тварь спит. Ты же и прекрасная сестра твоя луна не дремлете, поюще сию песнь: «Брат мой мне, и я ему...» Мило мне дивиться, что к верховной сей фигуре все прочие стекаются. А сия цариц царица ведет к брату своему бес­численное девиц стадо. «Отроковицы возлюбили тебя». «В благовоние мира твоего течем». «Приведутся царю девы во след ее».

Сии суть царицы и чистые наложницы царя небесного: «Возрадуемся и возвеселимся о тебе».

Дух. Хвалю твое мудрование, любезная моя голубица. Изнемогающий в вере да вкушает оное зелье и траву: «Всяка плоть — то сено». Но твоего возраста зубам стыдно со­сать молоко. Раскусывай и ищи в скорлупах зерно веч­ности. Дом божий не всуе наречен орешник, разумей: сад орешный. В нем-то Авраам и Иаков созидают жерт­венник и при трапезе оной беседуют с богом. Иной в свет­лой седмице через день разумеет просто день. А иной жует

169

каждый ее день, дабы почувствовать вкус животворящей правды и дня господнего, по-оному: «Соблюди нас в твоей святыне весь день поучаться правде твоей». И сие-то есть: «Один же рассуждает день через день, другой же судит на всяк день». Да пребывает ибо вкус и премудрость у совершенных, каков есть оный: «Господи! Очи твои зрят на веру». Если же семисолнечные очи седмицы смотрят на веру, а вера обличает невидимую и новую тварь, тогда видно, что Иеремия, сказавший сие, не был из числа сих: «Тот рассуждает день через день».

Душа. Но где мои дочери иерусалимские? Я соску­чилась без них. Где крынов краснейшая, сих девиц настав­ница? Куда она спешит? То желает прохладиться. Под сень-де его возжелала. То просит: «Введите меня в дом вина». То хвалится: «Пойду себе к горе Смирнинской», «Утвердите меня в мирах». Зачем ей в трактир ходить? Захотелось вина и благовонных помад?

Дух. Она прямо идет в горнее к отцу своему. Запалила се любовь. Желанием желаете ним повеселиться и напиться присного и свежего, нововыдавленного вина, назы­ваемого по-римски муст. Погулять ей хочется. Она идет к Лоту.

Душа. Да где же девался возлюбленный ее? Разве уже не наскучилося ей с ним? Зачем ей к Лоту?

Дух. Хочет поспать с батюшкою. Так, как девочки с Давидом, а Давид с вечным покоем. «И полечу, и почию». Первее его беспокоили девочки. «Поспал-де смущен». Жалеется, будто ожелчен. Потом радостно вопиет: «Сей покой мой!..» Вино и покой влекут старейшую дочь Ло­тову, а она и юнейших стадо сестер влечет сюда же. Но не почитай же чистую сию голубицу блудницею. Ее отец, и брат, и друг, и жених, и господин есть то же.

Душа. Что значит пещера Лотова?

Дух. Она есть солнечный чертог того: «Я цвет поле­вой и крын удольний». Лот, по-эллински — стакти, есть жир и клей из ароматных деревьев. Вспомни древо жизни. «Запах мира твоего паче всех аромат». «Возра­дуемся и возвеселимся о тебе». «Вы друзья мои». «Пили же и упились с ним». «Не должны пить из плода лозы, пока пью новое...»

Чувствуй, душа моя, что Иисус не пьет вина, но ожи­дает некоего дня Навинова, каков ни был, не будет дру­гой вовеки. В оный един день желает как пасху кушать,

170

так и пить муст, сиречь нехмельное, но сладкое и новогроздное вино, пресному приличное.

Душа. Вспомнила я ложь змиину, будто муст мог сделать пьяным Лота. Но где было взять старого вина беглецам? А диких гроздей довольно найти можно.

Д у х. Пожалуй, оставь ветхое и новое вино с опрес­ноками и пасхою! Да исчезнет, как дым, вся тлень от блистания сладчайшей истины! Царствие божие не пища и питье. Все тлень и ложь, кроме единой вечности. Она есть истина божия. Все жуй, вари и преобразуй в центр и в конец библейный: разумей, в сок твоего сердца. Вот как! Печаль сего мира подобна пьяному вину. Печальный, будто пьяный, бывает расслаблен, томный и унылый. Вот вино умиления! «Напоил ты нас вином умиления». Но вечная истина есть-то сладчайший муст и нектар, не во грусть, но в кураж и в крепость приводящий. Вот что значит: «Пока пью новое» и проч. Пьяны и слабы суть все фигуры без вечности. «Укрепитесь, руки расслаблен­ные». «Се бог наш суд воздает». «Тогда вскочит хромой, как олень...» Вспомни семистолпный дом премудрости. Как ты понимаешь фигуру дома сего?

Душа. Я доселе понимала, что сей дом на столпах облокотился или утвержден на них.

Дух. Не прельщайся же и знай, что здесь столп зна­чит не то, что у римлян columna, но то, что у них turris, а у эллинов — πύργος, сиречь возвышенное здание по об­разу круглого или квадратного столпа. У нас называется башня, бойница (propugnaculum), или терем, как видно из малороссийской песни:

По-над морем глубоким Стоит терем высокий 28.

Таков был столп древний, называемый Φάρος при устье реки Нила, над морем. Голова его дышала пламе­нем, в ночи из великой дальности видимым, путеведущим мореходцев к гавани. При сем столпе 70 толковников претолковали по-эллински Библию 29. Тут праздновалась ежегодно память столь великого дела. Чудо от семи древ­них чудес сей превыше облаков столп. Вот тебе твердые, утверждающие дом вечного столпы: семь дней, семь солнц, но едино, и семь очей, но едино, и семь огней, но един огонь, и семь столпов и один столп. «Столп крепости от лица вражьего». Сии семь теремов, главы свои выше облаков

171

возносящие, суть пресветлые чертоги вышнего, от бес­численных горниц избранные горницы, весь премудрого нашего Соломона храм, чудо Вселенной, просвещаю­щей и защищающей. «Семь сих очи господние суть...»

Благословил бог день седьмой. «В тот почил от всех дел своих». «О Израиль! Сколь велик дом божий! Велик и не имеет конца». Но не солнце ли есть нерукотворенный храм ему? «Какой дом созиждете мне?» — говорит гос­подь. В сем столпе, снизойдя, сделал смешение, а подув в сей же горнице благоуханною своею бурею, произвел разделение языков во всей сей земле. В сей куще наверху шел росоносный огонь и огненный холод духа святого на апостолов. Тут-то пьяны стали апостолы. «Пили же и упи­лись с ним». Напились они не на то, чтоб увянуть, падать, ползать и спать на земле. В плоть взбешены не были. Дух вечного согрел сердце их. Отсюда кураж, новые мысли, странные речи, чудная сила, ясен язык их... Вот род пьянства или вид его. А как учитель их не пьет вина, не дождав некоего дня, новому сему питью виновного: «До дня того, когда» и проч. и не ест пасхи без горницы не­коего человека, так и ученики пьяными показались на­роду вот когда: «Ибо есть час третий дня». Третий час, третий день есть то воскресения вечность и царствие.

Душа. Скажи же, отец мой, для чего там же кроме некоего дня великого и кроме дома некоего поминается и о царствии божием? «Не должен есть, пока скончаются в царствии божием».

Дух. Почему дремлешь? Не слышишь ли, что третий день и царствие есть то же. Не забывай, что светлая сед­мица есть столп, град, дом и престол митропольский. Тут сидит, судит и начальствует племенам земным тот: «Ты кто? И говорит им Иисус: начаток». Солнце есть день, столп — горница. Тут царствие божие, сиречь правление, власть и начало. «Даст ему господь бог престол Давида, отца его». «Се бог наш суд воздает!»

Душа. Я слыхала, будто лучше читать: «Говорил, что мустом наполнены суть», нежели так: «Что вином на­полнены суть».

Дух. Как хочешь, читай, но мудрствуй о боге. Ведь о вине можно сказать то же, что о воде: «Сие же говорит о духе».

Душа. Не сей ли есть оный столп облачный и огнен­ный, ночью и днем ведущий Израиля?

172

Дух. Сей есть оный самый.

Душа. Для чего же в римской Библии читают: in columna nubis, сиречь в столпе облачном, а не читают: in turri nubis?

Дух. Преткнулся толковник. Правда и приличность вопиет, да будет столп столповидным жилищем. Равно претыкаются иконописцы, вмещающие Симеона Столп­ника 30 на колонне, не на виноградной горничке с балконцем, как видно из притчи: «Создал точило и столп», си­речь горничку в винограде. Чему ты усмехнулась?..

Душа. Знаешь, господи, и тайны мои. В кафедраль­ном Софийском храме главная икона, образующая дом премудрости, выставила семь колонн, поддерживающих стену. Ныне вижу их обман. Сверх того смех мне сотворили книжники безминервные81. Они Диогена 32 загнали в бочку. Одно неразжеванное слово рождает смешные вздоры. Как можно жить в бочке или на колонне?

Д у х. Но не вельми будь любопытна в ветошах и в ру­бищах. Термин, или слово, есть рубище! Путь израиль­ский не к ним, но через них. Забудь столпы твои. Спеши к оным нерукотворенным: «Обилие в столпостенах твоих». Там пир, трапеза, хлеб, вино, и невестник, и невеста. «Ве­дите меня в дом вина». «Пойду себе к горе Смирнипской». Там Иерусалим. Там мне мир. «Возвеселился о сказавших мне: в дом господень пойдем». «Там сели престолы на суд». Из сей горы Девора изнесла суд на Сисару. Из сей кущи Иаиль, вырвав кол, пробила ему сквозь око голову. Из сего града Иудифь вышла и отняла голову Олоферну. Из сего столпа жена жерновым уломком сокрушила Авимелеху темя. Из сего дома принесла хлебы и вино, мясо и смоквы и муку чистую прекрасная Авигея Давиду возлюбленному 33. Видишь, душа моя, в какой дом желает невеста?

«Ведите меня в дом вина!»

Душа. Хотелось бы мне знать жену, сокрушившую темя Авимелеху. Вот героиня!

Дух. Она ведь есть невеста нашего Соломона. «Сверг-нет-де жена одна улом жернова». А не слышишь Соломона? «Едина есть голубица-то моя». Смотри, куда сия голубица ведет хор дочерей иерусалимских? К воротам их, куда и Давид хочет прилепиться. «В воротах дочери Сиона». Тут игумен сидит и кушает хлеб свой. Тут праздник и торжество. Но где? Слышь! В полудне, в солнце. «Тот

173

есть бог наш. Тот упасет нас вовеки». «Войди в сад мой, сестра моя». «Ешьте, ближние, и пейте и упейтесь, бра­тия!»

 

Глава 5-я О ЗЛОБЕ ЗМИИНОЙ ПЕСНЬ 34

Кто даст мне посребренны крылья голубпны? Кто даст рамена орла великого ныне? Да лечу сквозз присно о бозе От земна края даже до рая И почию.

Се ехидн лютый бежит, се меня достизает! Се челюсть адску на меня люто разверзает! Поглотить хочет. Ядом клокочет. Василиск дивый, аспид пытливый. Ах, мне горе!

Вод горьких хляби студно изблевает черный. Се мрак! Се облак покрыл меня ныне вечерний! Увы, мне ныне! Увы, едине Гонит всем адом меня со чадом. Нет мне мира...

Дух. Что ты, душа моя, думаешь в уединении? За­чем ты печальна?

Душа. Амурюсь, пою и плачу в пустыне с возлюб­ленною дочерью израильского князя Иеффая единород­ною и с подругами ее на горах святых. Плачу с Иеремиею над Иерусалимом. Стражду и болезную с непраздною, облеченною в солнце женою, рождающею сына...

Дух. Плачь! Но разумей и различай время слез и время смеха. Знай: есть ведь время, но есть же опять сверх того и время времен, сиречь полувремя и блаженное оное время: «Очи всех на тебя уповают, и ты даешь им пищу во благо время». Плачь в притворе и в дверях, да возрадуешься внутри алтаря. Княжеская дочь по горам святым плачет на то, да будет богу радостна жертва. Плач ведет к смеху, а смех в плаче кроется. Приличный плач есть то же, что благовременный смех. Сии две поло­вины составляют одно: так, как пищу — голод и сытость, зима и лето — плоды, тьма и свет — день, смерть и жизнь — всякую тварь, добро и зло — нищету и богат­

174

ство, господь сотворил и слепил во едино. Но какая речь тебя побудила к слезам?

Душа. Жалость меня съедает о прекрасных дочерях иерусалимских. Отвержение от жениха, уничтожение праздников, пременение в плач торжества и в пепел превращение ликов... Боюсь, да и меня с ними не пожрет водная буря и потоп...

Дух. Не бойся же! Глянь в гору! Что то над тобою?

Душа. Ах, боже мой! Вижу две птицы.

Д у х. Не бойся! Они прямо над тобою. К тебе ниспус­каются.

Душа. И боюсь, и радуюсь.

Дух. Не бойся! Се тебе небо посылает вестников со знамениями, что потоп, погубляющий Вселенную, не дол­жен тебе повредить. Вместо голубицы с масличною ветвью, се тебе дневной ворон несет яблоко, прозорливый же еро­дий — гроздь виноградную.

Душа. О, мать божия!

Д у х. Не касайся их отнюдь... А только прими от них плоды. Если коснешься, вовеки их не увидишь. Ныне же над головою твоею, летая и увеселяя, пребудут до скон­чания века. Аминь.

Inveni portum. Satana, carno, munde valete!

Sat me jactastis. Nunc mihi certa quies —

Се мне гавань! Прочь беги, сатана, плоть, мир!

Полно мне волноваться. Здравствуй, святой мир!

 

Глава 6-я О ПРЕОБРАЖЕНИИ

Излей на меня, боже, с небес росу.

Да красный плод тебе принесу, как розу,

Яблоко райское

Из сада Преображенского.

«Пробудившиеся видели славу его».

Весь мир спит... Да еще не так спит, как о праведнике сказано: «Если падет, не разобьется». Спит глубоко, про­тянувшись, будто убитый о землю. А наставники, иасущие Израиля, не только не пробуживают, но еще поглаживают: «Спи, не бойся! Место хорошее. Чего опасаться?..» Го­воря: мир, а его не бывало... О блаженный Петр с товари­щами своими! Сам господь пробуждает их: «Встаньте и не бойтесь!» «Петр же и сущие с ним были отягчены сном».

175

«Встаньте, — говорит им, — поднимитесь от земли! Тогда уже не бойтесь!» Колотит сих погребенных и Павел. «Вос­стань, спящий! Встань-де, о мертвец! Воскресни из мерт­вых, и осветит тебя Христос. Дотоле землею будешь и не преобразишься во Христа, доколе не увидишь светлого небесного человека». И о нем-то речь следует: «Пробудив­шиеся видели славу его».

Фамарь, невестка Иуды, сына Иакового, показалась ему блудницею. Не познал ее затем, что закрыла лицо свое. Но по справке узнал и сказал: «Оправдалася Фамарь паче меня». Таким же образом и сыны Израилевы не могли смотреть на блистающее славою лицо Моисея, человека божиего. А на что же такое они смотрели? На покрывало только одно, затемняющее светлость очей его. Какой же ты, Израиль? Худ воистину! Обрезан ты по плоти, да не обрезан ты по сердцу. Тьма твоим очам сносна, а на ис­тину смотреть не терпишь. Лежишь на земле. Качаешься с твоею сею блудницею и довольствуешься ею. Отвращаешь око твое от отца твоего — око, ругающееся отцу и до­саждающее старости матери. А не видно орлих птенцов, чтоб по Соломонову желанию выклевали тебе несчастное твое око... Так и нынешняя подлость христианская и та­ким точно оком смотрит на свого вождя Христа! Где он родился? От каких родителей? Сколько жил на свете? Как дано? Две ли уже тысячи лет или не будет?.. О христианин! Окрещен ты по плоти, да не омыт по смыслу. Зачем ты вперил твое любопытство в этакие сплетни? Для чего выше не поднимаешься? Здесь думаешь и заснуть? Тут шалаш построить с Петром? Не зная, что говоришь... Не слы­шишь ли, что такое и твой Мойсей говорит: «Покрыла срамота лицо мое, вот для чего не могут меня братья мои видеть!» «Чужд был сынам матери моей...» До сих пор ли ты не смыслишь, что это все плоть, и сплетни, и тень, по­крывающая высочайшую премудрости гору? Ведь сия завеса в свое время должна вся разодраться. Не сие ли есть лицемерие, лицо небес рассуждающее? Вот род лука­вый и прелюбодейный, плотского знамения ищущий. Вот квас учения фарисейского 35!

Но послушаем! Так ли учит Христос наедине любезных своих учеников? Как познавать? Что есть истинный че­ловек? «За кого меня принимают люди?» Слушай, Петр! Скажи мне: как подлость думает: что есть человек? Знаю, что ошибаются. А ты как думаешь? «Ты Христос, сын

176

бога живого». Хорошо Петр попал. Видно, что он сквозь пустую плотскую (завесу) проницал голубиным оком подалее. Для того ж ему и истинный человеческий сын говорит: «Блажен ты, Симон, с твоим оком! Оно не смот­рит на плоть и кровь, как подлое понятие, но, минуя плоть и кровь, находит другой род, род истинный, род израильский, род отца моего, который не от крови, не от похоти плотской». Слушай, христианин! Слушай с твоим языческим сердцем! Долго ли тебе лежать на земле? Будешь ли ты когда-то человеком? Не будешь! Почему? Потому что на плотскую завесу засмотрелся. А на лицо истинного человека божиего смотреть никак твоему оку нетерпеливо. Не преобразишься, друг мой, из земного в небесного потоль, поколь не увидишь Христа. Поколь не узнаешь, что то есть истинный человек? Не про­дерешь глаз потоль, поколь плоть и кровь будут держать твое сердце. Но долго ли будет держаться? Поколь при­знаешься, что твоя плоть и кровь есть то прах и ничтож­ность. Сюда завело тебя твое собственное мнение. Так ли? Так точно: «От славы своей низриновенны были».

Лишены славы божией, научились мы судить братию нашу по плоти. Таким образом и на самого Христа смот­рим. Одни только пустозвонства на нем примечаем. А на самого его и на славу его не взираем. Правда, что Павел сказывает: «Преобразит-де тело смирения нашего, во что быть ему сообразным телу плоти его». Не спорю. Но так ли ты смотришь на Христа, как Павел? Он хвалится: «Не знаю по плоти Христа. Знаю-де человека, прошедшего небеса, созданного по богу в правде и преподобии истины». Сего же то он человека и ефесянам поручает и похваляет. Истиною не бывала плоть никогда. Плоть и ложь — одно то ж. А любящий сего идола есть и сам таков же. А когда плоть есть ложь и пустошь, тогда она не есть человек. Слыхал ли ты книгу родства истинного человека, сына Давидова, сына Авраамова?

Иаков родил Иуду, Иуда родил Фареса от Фамари и проч. Знай же, что сия книга есть книга вечная, книга божия, книга небесная и не содержит никого в себе, кроме израильского рода.

«Не соберу соборов их от крови и не помяну имен их». Сего же то рода и наш Христос есть. Впрочем, что род израильский не умирает, слушай Иоиля: «Как утро, разольются по горам люди крепкие и многие. Подобных

177

им не было от века. И по них не приложится до лет в род и род».

Если бы можно до их лет приложить что-либо, тогда бы они имели конец, но теперь они всему-на-всему сами суть конец. Не конец то, после чего нечто еще следует, но сей род всему сам есть конец. Остаток не в язычни­ках пребывает и не хребет в тварях. Хребет божий, а оста-нок есть Израилев. И един только останок спасается. А прочее все мимо течет. «Уничтожаются язычники, как вода мимотекущая». «Останцы нечестивых употре­бятся».

А что Иоиль точно о роде израильском сие воспевает, слушай Мойсея, человека божия, Христу сродника и с Христом на Фаворе об исходе его, сиречь об останке, бе­седующего: «Блажен ты, Израиль». «Кто подобен тебе, род спасаемый от господа?» «Защитит помощник твой. И меч — хвала твоя». «И солгут тебе враги твои (то есть ошибутся и не узнают)». «И ты на шею их наступишь...»

Видишь, что судящий Израиля по плоти, зрящий на одну внешность смирения Христова, не разумеющий, как в смирении его суд его вознесся (поднялся высоко, высоко), есть враг Христов из числа оных, кого Павел называет врагами креста Христова, в Моисеевых словах мечом наименованного. «Меч — хвала твоя», который у Иеремии всю плоть так, как крест, сечет, убивает, умер­щвляет.

Продерем же, о мертвая и бессущная тень, глаза наши и привыкшее к плотской тьме око наше, возводя поти­хоньку в горнее, обучим смотреть на Израиля, то есть на истинного человека, минуя покрывало плоти. Вот нас, спящих на земле, пробуждает Павел: «Вышних ищите! О горнем мудрствуйте! Зачем о стихиях печетесь? Когда же Христос явится, жизнь ваша, истинный живой чело­век, тогда и вы явитесь во славе...» «Пробуждает и Иере­мия вот как: «Почему мы сидим? Совокупитесь и войдем в грады твердые и повергнемся там пред господом, сот­ворившим нас... Там, а не здесь, в стихиях, ждал мира и не был благим...»»

О истинный, нетленный израильский боже! Блесни светом твоим на нас столько, сколько может по крайней мере око наше стерпеть. Да пойдя в свете лица твоего и не­чувствительно в новое преображаясь, достигнем во все-радостное и самого последнего волоса нашего воскресение.

178

Тебе слава, с твоим человеком и со святым твоим духом. Лминь!

«Пробудившиеся видели славу его». Вот так-то ворон, над головою покаркав, поднялся в гору, но не разлучился, исполняя написанное: «Где труп, там соберутся орлы», «Птицы да умножатся на земле!»

 

Глава 7-я О ВОСКРЕСЕНИИ

Излей на меня, боже, с небес росу,

Да красную гроздь тебе принесу, как розу.

Гроздь райскую

Из сада Воскресенского.

«Да лобзает меня от лобзаний уст своих!»

Любезные ученики, не бойтесь! Поднимайтесь дерзно­венно к тому, на которого лицо не могли вы из-за ужаса смотреть па Фаворе. Слушайте, что говорит: «Дерзайте! Мир вам! Радуйтесь!»

Тогда вам несносен был сам взор его, а ныне и слов его сладчайших послушаете, и лобзанием утвердит с вами вечную дружбу! Умейте только приближаться к нему. Не забывайте никогда наставляющего вас, просвещенного ангела слов: «Нет здесь! Восстал». Сии слова простенько вас доведут к славному истинному человеку. Сей есть воскресение и жизнь ваша. «Да лобзает меня от лобзаний уст своих!»

Состарился Авраамов сын. Захотелось ему умереть. Да и не дивно. Уже его очи притупились: исчезли очи его, как Давидовы, во слово божие. Не мог ничего видеть здесь, в мире нашем суетном, приготовляясь к блаженной оной смерти: «Блаженны мертвые, умирающие отныне во господе». Пожелал пищи. Удовлетворил душе его вто­рой сын его. «Благодарствую, сын! Приблизься ко мне, — говорит ему, — и облобызай меня». И, приблизившись, лобызал его. Счастлив Исаак! Он под Исавом нашел Иакова. А мы, напротив того, под пеленами израильского младенца, под плащаницею Христовою часто находим неприятеля Израилева — Исава. Сей-то с нами здоровается и лобы­зается! Что за причина? Не смыслим, как искать... Бес­смысленно ищем... Многие ищут его в единоначальствах кесаря Августа, во временах Тибериевых, во владениях Пилатовых36 и прочее. Но все-то ищут. Где? Здесь!

179

В мире сем! Между мертвыми... Пожалуй, поищи поис­куснее. «Нет здесь!» Мпогие волочатся по Иерусалимам, по Йорданам, по Вифлеемам, по горам Кармильским, по Фаворам, по холмам Синайским и Афинским; нюхают между Евфратами и Тиграми реками. Тут-то он, конечно, думают: «Вот-вот! Здесь Христос! Здесь! Вот он!» Кричат и другим: «Здесь Христос!» «Знаю, — кричит ангел, — Иисуса распятого ищете». «Нет здесь! Нет!» Многие ищут его по высоким мирским частям, по великолепным домам, по церемониальным столам и проч. Многие ищут, зевая, по всему голубому звездоносному своду, по Солнцу, по Луне, по всем Коперниковым мирам... «Нет здесь!» Ищут в долгих молениях, в постах, в священных обрядах... Ищут в деньгах, в столетнем здоровье, в плотском воск­ресении, в плотском очеисцелении... «Нет здесь!» Что за беда? Да где ж он? Конечно ж, тут он, если витийствовать в проповедях, знать пророческие тайны, переставлять горы, воскрешать мертвых, раздать имение, мучить свое тело стужею и... Но молниевидный ангел одно им кричит: «Нет здесь!» Конечно ж, его нигде нет, когда и тут нет. Тьфу! Конечно, друг мой, нет его для тебя. Затем, что его не знаешь и не видишь его... Сними же сапог твой с Моисеем. Брось дурное твое «здесь». Ей! Именем тебе ан­гельским говорю: во мгновение ока сыщешь. Что ж теперь осталось делать?

Пасха! «Восстань, господи, да рассыплются враги твои и да бегут все ненавидящие тебя!»...

После победы Аморрейской37 поднялись сыны Израилевы против запада. Не мило стало то царю Валаку. «Вот, — говорит, — какие-то новые и дивные люди из Египта вышли и, по горам разливаясь, выше гор подня­лись. Что за чудо?» Посылает послов к волшебнику Ва­лааму, чтоб истребить род божий. Пришли послы. Объя­вили цареву волю. «Хорошо! — сказал Валаам. — Пере­дохните же здесь ночь сию».

Не напрасно, друг мой, не велит тебе ангел искать здесь. Видишь, что в сем гнезде почивают враги рода бо­жиего.

Пасха! Пришли к Мойсею потомки Рувимовы и Гадовы. Просят, дабы он их не переводил на ту сторону Иордана для поселения. Весьма-де по сию сторону земля скотопитательна, а у нас-де ведь скот... Закричал на них Мойсей: «Братья ваши пойдут на брань. И вы ли сядете

180

тут? И зачем развращаете сердце сынов Израилевых, чтоб не перешли они на землю, которую дает господь им?» За сие, что они хотели остаться здесь, так разъярился господь, что заклялся, дабы им не войти в землю, обещан­ную Израилю, кроме Халева да Иисуса Навина, называя здесь остающихся людьми, знающими добро и зло, каков, видно, был Адам, изгоняемый из рая. Вот что наделало проклятое гнездо сие: «Здесь».

Пасха! «Если введет тебя, — говорит божий Мойсей, — господь твой в находящуюся там, за Иорданом, за путем западным, землю, которая совсем разнится от египетской, потому что она нагорняя и ровная, а, что еще лучше всего, очи господа бога твоего на ней от начала лета и до конца лета, то пожалуй! Пожалуй, пагубою погубите все язы­ческое и тленное, даже до последнего волоса, кроме начатков и первенцев, от волов и овец ваших». «Да не сотворите, — говорит, — там все, что вы творите здесь днесь, каждый угодное пред собою. Не придете бо доныне в покой...» Так, пожалуй же, друг мой, послушай Мойсея: не ищи здесь, сиречь в пагубном языческом тлении, воз­любленного человека, истинного мужа, друга, брата и ближнего твоего. Ищи его там, по ту сторону Иордана, за западным, за вечерним путем: не здесь, не днесь, не ныне... Там-то он! Там сей начаток умершим и всему тле­нию. А иначе облобызаешься с каким-то язычником.

Пасха! Безумный книжник Сомнас искал человека по сию сторону Иордана. Что же ему ангел господень Исайя говорит? Вот что: «Что ты здесь! И что тебе здесь? И исте­сал ты здесь гроб и сотворил себе на высоте гроб... Се ныне господь Саваоф извергнет, и сотрет мужа, и отнимет ут­варь твою и венец твой славный, и повергнет тебя в страну велику и безмерну, и там умрешь...» Несчастный книжник! Читал пророков, искал человека, да попал на мертвеца и сам с ним пропал. Конечно же, он искал меж посланни­ками царя Валака, на седалище губителей и физических волшебников, все во плоть и кровь обращающих. Посему-то вот что на таких говорит блаженный муж Иов: «Говорят господу: отступи от нас. Путей твоих знать не хотим... Будут же как полова перед ветром или как прах... Да узрят очи его свое убиение... И тот во гроб отнесен был и на гробах побдел. Усладились ему мелкие камни по­тока». Кричит на таковых и другой ангел, Михей: «Вос­стань и пойди. Ибо нет тебе здесь покоя, нечистоты ради.

181

Истлеете тлением...» «Видишь ли ты, — говорит третьему ангелу, Иезекиилю, господь, — видел ли ты, что сии тво­рят? Беззакония великие дом Израилев творит здесь, удаляясь от святынь моих...» О беззаконное, ты здесь? Чего ты наделало? Отвело ты нас от живого человека к мертвецам. От святого мужа к тленным болванам и чуче­лам. «Беззаконие, — жалобно говорит он, — пяты моей обойдет меня». Ах! Подало ты нам пяту его проклятую, а не прекрасную его главу, да облобызает нас. Пяту мы одну видим, порождение змиино, блюдущее пяту.

«Вселятся, — говорит человек, — и скроют...» Да скажи же, кто тебя скроет, сокровище наше? Ах! Разве ты, отвечает, не видишь, сколько их в доме Израилевом? В Священном писании? И что они творят? Сами здесь, в гробах, сидят и меня с собою туда же оттаскивают, а я мертвецом никогда не бывал, кроме пяты моей. «Многие борющие меня с высоты». «Попрали меня враги мои». «Те пяту мою сохранят. Вселятся (здесь) и скроют воскресение мое».

Пасха! «Встань! Встань, Иерусалим! Я есть! Я есть, утешающий тебя! Разумей, кто есть сущий».

«Идите воротами моими, и путь сотворите людям моим, и камни, которые на пути, разметайте...» «И се трус был велий! Ангел бо господень, сойдя с небес, приступил, от­валил камень...»

«Зачем вы тут? Ищете человека?.. Нет здесь! Восстал!» «Скажи ж, умилосердись, где он?» Ответ: «Нет его в цар­стве сих мертвецов! Он всегда жив. Там его ищите, в цар­стве живых! И ныне что здесь вы?»

Пасха! «Восстань! Восстань! Воскресни, Иерусалим!» «И был, когда был Иисус у Иерихона, воззрев очами свои­ми, видел человека, стоящего перед ним...»

Вот видишь! Не напрасно ангел говорит: «Там его уз­рите!» Да где ж там? По ту сторону (слышь) Иордана, на святом уже месте, не на тленном. На земле нагорней, высокой, обетованной... Туда-то он воззрев, увидел че­ловека. Познал и поклонился ему, владыке своему.

Пасха! «Восстань! Восстань, Сион!» «Отряхни пыль...» Воззрев Авраам очами своими, увидел место издалека и говорит детям своим: «Сидите здесь с осленком. Я же и дитя пойдем туда...» Видишь, что и Авраам, бросив все здешнее, нашел истинного человека на горе. То же, что там: и, увидев день его, возрадовался. Нельзя иметь

182

очей лучших, как Авраамовы. Они одни видят барана, держимого рогами в саду Савек.

Пасха! Рогами привязан к саду Савек. Что значит Са­век? Савек значит хворост. Но может ли хворостье стоять по обе стороны Иордана, перед лицом господним? Он один сжигается всесожжением. И ничто же, а человек Исаак цел, жив. Да и как ему не быть целым, когда сам бог за­щищает его? «...Да не сотворишь ему что...»

Видно ж, что он не есть хворост, за плечами оставшийся, о котором Исайя: «Се все, как хворост, огнем погорят».

А о противных сим хворостянам людях тот же вот что: «Как, говорит, небо новое и земля новая, которых я творю, пребывают предо мною, так станет семя ваше и имя ваше...»

Сего же человека и Навин видел, стоящего, не падаю­щего, но вечно перед лицом господним пребывающего. Пасха! «Восстань, восстань, Иерусалим!» Дал господь чудотворный жезл Мойсею. Посылает его на освобожде­ние братии своей из Египта. Велит Аарону встретить Мойсея. Где ж он встречает? Вот где: «Где и встретил его в горе божией». «И целовались оба».

По освобождении из Египта братии израильской же­лает видеть Мойсея тесть его, Иофор. Взял дочь свою, супругу Моисееву, с двумя сыновьями, поехал в пустыню. Приехал. Донесли Мойсею.

О род, благословенный богом вышним! Прямо пода­лись на гору Хорив.

«Вышел же Мойсей навстречу тестю своему, и покло­нился ему, и целовал его, и приветствовали друг друга, и ввел их Мойсей в кущу». Пасха! Запрещает наистро­жайше Мойсей, дабы мы, идущие от здесь тал, ничего из хворосту не заносили, называя все такое проклятием, идолом и преткновением на царском сем пути. «Внимай крепче, кричит, чтобы не есть крови!.. Да не съешь ее! Пусть благо тебе будет и сынам твоим по тебе вовеки».

Однако ж несмышленый как древний, так и нынешний Израиль часто ропщет на господа.

«И слышал господь, и разгневался гневом, разгорелся в нем огонь...» Начали желать египетских мяс. «Добро нам, — говорят, — было в Египте...» «Что вы это путаете? Разве у господа кроме языческих не сыщется мяс?» И го­ворит господь Мойсею: «Когда рука господня не довольна будет? Ныне уразумеешь, если постигнет тебя слово мое или нет».

183

Часто и наша несмысленная косность в сердце говорит и ропщет на господа. Тьфу! Можно ли, чтоб был человек без плоти, крови и костей? Тьфу! Что се? Вот гордый и не-чувственный хворост!..

Восстань, пробудись, Сион! Что ты плетешь! Кто твою землю трогает? Пускай она так будет, как есть! Дай только господь тебе благословенное свое благословение, как Исайя говорит: «А земля твоя вкупе с новою населится» (гл. 62) 38. Одно только то знай, что ты ложь, и суета, и пустота с одною твоею землею, не приняв в основание земли божией. Для того там же говорится сие: «Не вам подобен, если исправишь и сотворишь, Иерусалим, радо-вание на земле». Ты только старайся, чтоб из твоей лживой земли блеснула правда божия. Молись, чтоб постиг тебя блаженный оный третий пресветлейшего воскресения день, в котором земля богом износит былие травное. Разве думаешь, что твоя только земля одна, а другая в ней быть не может? Так оставайся ж здесь при твоей! Кушай ее со змием проклятым, жери все дни жизни твоей, без жизни божией, без жизни вечной, если мнишь и гово­ришь в сердце твоем, что у господа нет своей ни земли, ни плоти, ни крови, ни кости, ничего... Не услышишь же всеблаженного голоса сего: «Се ныне кость от костей моих»!

«Восстань! Восстань, Иерусалим!» Слушай ухом другим о другой плоти! Слышишь ли: «И процветет плоть моя»? Слышишь ли о других костях: «Возрадуются кости сми­ренные»? «Не утаится кость моя от тебя, ее сотворил ты втайне». Слушай Соломона: «Исцеление костям твоим». В еврейской Библии: «Приложение, разумей, новых к старым». Слушай Исайи! «Кости твои прозябнут, как трава, и разботеют, и наследят роды родов...» Видишь ли? Кости сии не те суть, что рассыпаются при аде. Они перед лицом божиим суть. И сие-то есть там.

«И был голос, — кричит Иезекииль, — когда мне про­рочествовать. И се трус! И совокуплялись кости: кость к кости, каждая к составу своему. И видел, и се были им жилы, и плоть растянули». Читай следующее в главе 37-й 39. Ба! Что се за новый род по горам твоим? По вет­хим конечностям твоим и членам? Сверх горестной тлен­ности твоей? Не сие ли есть приложение? Не приложение ли жизни к мертвенности твоей? А ко гробу твоему вос­кресения? Не новое ли сотворение оное? «Сотворю, и кто превратит?»

184

Не утверждение ли оное? «Се я уготовляю тебе анфракс, камень твой, и на основание твое сапфир... и правдою вознаградишься...»

Слушай же и разумей ныне, что не вздор тебе плетет Иоиль, но благовестит тебе сей Орфей 40. Воскресение, вот: «Как утро, разольются по горам люди многие и креп­кие. Подобных им не было от века...» «Как рай сладости, земля перед лицом его. А которая сзади, та поле пагубы...» «Как вид конский, вид их...» «Как голос колесниц, на верхи гор востекут...» «Как борцы, потекут и, как мужи храбрые, взойдут на ограды... И каждый от брата своего не отступит». «Града берутся, и на забрала востекут, и на храмины влезут, и оконцами войдут, как воры...» «Вострубите трубою! Проповедуйте лекарство...» А ты боишься лекарства? Так пусти ж их на твою землю, сей божий род. Не будь Валаком! Пожалуйста, не опасайся! Они всяк у своего брата займут квартиру половинную, без всякой обиды. «Дух господень на мне!» Дать плачу­щим славу Сиона на место пепла. Что ж се за обида? Прими, бедный, славу вместо грязи!

«И созиждут сыновья инородные стены твои...» «И на место меди принесу тебе золото». «И на место железа принесу тебе сребро». «И на место деревьев принесу тебе медь. И на место камней — железо». «Открою гробы ваши и изведу вас...» «Так землю свою вторицею насле­дят, и веселие вечное над главою их».

«Светися, светися, Иерусалим! Се тьма покрыла землю, и мрак на язычниках! На тебя же явился господь, и слава его на тебе видима».

«Да лобзает меня от лобзаний уст своих!»

Еродий, воскресную весну возблаговестив, поднялся, и, совокупившись с вороном, не перестали петь сию песнь: «Се я с вами во все дни! До скончания века!».

Прочь ступай, прочь! Печальная ночь! Солнце всходит, Свет вводит, Свет вводит, Радость родит. Прочь ступай, прочь! Потопная ночь! 41

Конец.

 

ПИСЬМА

Κ Μ. И. КОВАЛИНСКОМУ 1

 

1

[26 (27?) мая 1762 г.]

Здравствуй, юноша, сладчайший из всех, мой драгоценный Михаил!

Лишь только мы разошлись после собрания, моею душою вдруг овладело удивительное сожаление о тебе и по­разительное желание тебя видеть, и я сам себя έπέληξα 2, что не пригласил тебя в мой музей, дабы ты был в общении с другими, особенно ввиду того что ты, очевидно, был несколько расстроен как по другим причинам, так и из-за превосходнейшего твоего дядюшки, что я объясняю чувст­вами исключительного почтения, с какими ты относишься к своим родственникам. Но я не удивлюсь, что ты, юноша, воздерживаешься от посещения меня; иногда — боязнь, а всегда — застенчивость. Что я, старый, иногда побаиваваюсь — за это я себя совершенно не одобряю, называя и ругая себя ленивым и слабым. Поверь мне, душа моя, что и сегодня я поддался ребяческому страху, не осме­лившись пригласить тебя. О, если бы ты мог заглянуть в мое сердце! Но когда мне удастся убедить тебя, что ради тебя я готов всем пренебречь, все победить и снести, тогда то обстоятельство, что иногда я проявляю слабость, мы возместим мужеством. Но вот тебе, мой дорогой, слова о дне св. духа, ему же принадлежащие: πάντες ησαν προσκαρτε-ρουντες ομοθυμαδόν τη προσευχή και τη δεήσει 3 (Деяния 4, ГЛ. 2, 1),

Будь здоров, моя душа!

Твой Григорий Сковорода

 

2

[9 июля 1762 г.]

Желаннейший друг Михаил!

Ты уже покидаешь нас. Итак, отправляйся, куда тебя призывают благочестие и польза; иди под покровом Христа и под его же водительством возвращайся. Да устроит

189

Иисус так, чтобы ты нашел обоих твоих дражайших роди­телей дома здравыми и благополучными; пусть не будет у них никаких тревог и да пребудет все в мире! Да блюдет стопы твои и твоего милого братца тот высокий страж Израиля, дабы в пути не произошло никакого несчастья! Дома ты отдыхай, но избегай и чрезмерной праздности, ибо ένι πασι μέτρον άριστον — во всем всего лучше умерен­ность.

От излишества рождается пресыщение, от пресыще­ния — скука, от скуки — душевное огорчение, а кто этим страдает, того нельзя назвать здоровым. Нет времени, которое бы не было удобно для занятий полезными наука­ми, и, кто умеренно, но непрестанно изучает предметы, полезные как в этой, так и в будущей жизни, тому ученье не труд, а удовольствие. Кто думает о науке, тот любит ее, а кто любит ее, тот никогда не перестает учиться, хотя бы внешне и казался праздным. Кто подлинно что-либо лю­бит, тот, пока любимый предмет с ним, испытывает, ка­жется, лишь умеренное удовольствие; но стоит ему раз­лучиться с любимым предметом, как уже испытывает жесто­чайшие муки любви. Почему это так? Потому, что если не любить всей душой полезных наук, то всякий труд будет напрасен; напротив, любовь даже в бездействии исследует и размышляет и, чем больше отвлекается от занятий, тем сильнее к ним стремится. Мне достаточно известно, как ты любишь научные занятия, и я отнюдь не хочу сказать, что ты нуждаешься в понуждении, так как по собственной охоте ты более чем достаточно проявляешь рвение на научном поприще. Особенно такое принуждение неуместно в настоящее, каникулярное, время. Я об этом пишу только для того, чтобы ты знал, что я чувствую, а я такой человек, который никогда не может насытиться болтовней с друзьями. Подумай и о том, что людям, любя­щим благочестие, особенно приятны чистые душою юноши и отроки, от природы одаренные счастливыми задатками. И сократ 5 их обычно называет детьми богов. Поэтому я шлю благодарность твоему превосходному дядюшке, протоиерею, почтеннейшему отцу Петру 6, за то, что он доставил мне случай завязать с тобою дружбу, которую я считаю для себя счастьем. А чтобы в разлуке с нами ты ни в чем не имел недостатка, я решил написать для тебя несколько благочестивых греческих изречений, или неко­торую памятку. Как только у тебя явится желание пого­

190

ворить со мной, взгляни на эти изречения и тебе будет ка­заться, будто ты беседуешь со мной; вспоминай при этом, какие речи любит друг твой.

Итак, первое изречение пусть будет такое:

1) Κάλλιστον έφόδιον έν τω γήρατι ή σοφία — это значит: лучший путеводитель в старости — это σοφία 7, или παιδεία 8, т. е. наука, так как человека в старости остав­ляет все, кроме науки.

2) Σεμνός ερως αρετής — прекрасна и величественна любовь к добродетели, ибо не могут относиться иначе как с почтением к тому, в ком видят вместилище добродетели; ведь, где любовь к добродетели, там подобает быть и ве­личию.

3) Φίλους ε/ων νόμιζε θησαυρούς ε/ειν — имея друзей, счи­тай, что ты владеешь сокровищем. Ничто, говорит Сенека9, так не радует, как верная дружба.

4) Χαλεπά τα καλά — трудно прекрасное.

5) Όλίγη προς κακότητα οδός — краток путь ко злу 10. Но прими одно изречение из Священного писания. Павел в послании к своему Тимофею (гл. I, конец) пишет: Εστί δέ πορισ μός μέγας ή εΰσέ3εια μετά αυτάρκειας — великое при­обретение — благочестие с самоудовлетворением. Бла­гочестию свойственно чтить бога и любить ближнего: αυτάρκεια11. По-латыни выражается как душевное спо­койствие, которое состоит в довольстве своей судьбой. Это будет тебе нашей памяткой; будь доволен. Будь здоров, мой желаннейший, мой Михаил, с твоим прекрасным братцем Гришей! Да содействует Христос всегда лучшим преуспеваниям в добродетели!

Твой новый друг Григорий Сковорода Июля 9, 1762

 

3

[Конец августа — начало сентября 1762 г.]

Мой Михаил, радуйся в господе!

Если тебе не разрешено официально изучать греческий язык не столько в силу чрезмерности труда, сколько вслед­ствие неблаговидного вмешательства некоторых лиц, из-за этого тебе не следует еще, как говорят, бросать щит. По­немногу ты в частном порядке можешь изучать и во всяком

191

случае изучай, если меня любишь. Имей в виду, что наи­более ясным доказательством твоей любви ко мне будет, если ты будешь любить греческих муз; и если тебе дорога наша любовь, то знай, что она будет продолжаться до тех пор, пока ты будешь чтить добродетель и και ελληνικά γράμματα 12. Итак, подражай пальме, которая, чем сильнее сдавливается скалой, тем быстрее и прекраснее подни­мается вверх. Это то дерево, которое дается в руки муче­никам-победителям, как это можно видеть на иконах. Улучай часы и ежедневно понемногу, но в обязательном порядке, и именно ежедневно подбрасывая в душу, как в желудок, слово или изречение, и, как огню пищу, поне­многу добавляй, дабы питалась и росла душа, а не подавля­лась. Чем медленнее будешь изучать, тем плодотворнее учение. Медленная непрерывность накопляет большую массу, чем можно было предполагать. Помощь руко­водителя, если в ней будет нужда, обеспечена. Среди товарищей у тебя имеются такие, которые подскажут тебе, если в чем сомневаешься. Если же ты захочешь пользо­ваться моей помощью, то для меня не будет ничего прият­нее. Если бы к этому меня не обязывала заслуга и благо­склонность твоего дядюшки, преподобного отца Петра, то самая наша дружба будет для того достаточным по­буждением.

Твой друг Григорий Сковорода

Если тебе нужно будет занять некоторую сумму денег, как это случается, не ищи себе других кредиторов, помимо меня, если ты не думаешь, что в этом деле кто-нибудь другой будет в отношении тебя деликатнее, чем я. Я знаю, что ты чрезвычайно застенчив, и предпочитаю, чтобы ты грешил в эту сторону, а не в противоположную, однако иногда следует отбросить застенчивость, разумеется, в де­лах частных, особенно когда этого требует необходимость. И глупо было бы терпеть то, чего можно избежать. Неужели ты боишься, что я буду считать тебя бедняком или происхо­дящим из бедной семьи, если придешь просить взаймы? О, я не таков; я уже ранее восхвалял бедность. Я оказываю услуги другим, почему же не тебе и твоим? Если ты сам стесняешься, то пошли нашего Алешу 13, ты быстро уст­роишь дело. Впрочем, если случайно будет письмоносец (в Олышанку), сообщи мне через того же Алешу. Я совер­шенно...

192

4

[Начало сентября 1762 г.]

Здравствуй, моя единственная радость, Михаил сладчайший!

Не могу сказать, как мне приятно, что ты такою ангель­скою любовью любишь псалмы Давида. Такими и столь великими свойствами твоей души ты ежедневно зажигаешь во мне огоньки все новой любви к тебе, которые, как рожденные из добродетели, будут, я уповаю, вечными. Ничего теперь не скажу о стиле твоего письма.. Поверь, мне казалось, я слышу нашего Эразма: настолько твое письмо дышит латинским духом. Будь здоров, моя душа! Стихи, насколько это возможно, превосходны. В непро­должительном времени их тебе возвращу в несколько под­правленном виде, чтобы сделать их более пригодными для декламации. Ты продолжай быть таким, каков ты теперь.

Твой Григорий

Сам я буду учить с органом детей, тем временем распо­рядись несколько подготовить к нотному пению нашего Максимочку 14. Напиши, когда я должен к тебе прийти.

 

5

[Середина сентября 1762 г.]

Здравствуй, самое дорогое мне ζώον Михаил сладчайший!

Когда я в обычное время выходил из школы и стал ду­мать о том, что мне нужно делать, вдруг моим глазам предстал молодой человек, которого, я полагаю, ты знаешь. Как его зовут? Зовут его Михаилом. Ты, говорю, стал вдруг являться моей душе. Когда я встречаюсь со своими музами, то никогда не бывает так, чтобы я тебя мысленно не видел и мне не казалось бы, что мы вместе наслаждаемся очарованием муз и вместе ходим χαί τόν Ελικώνα16. Я думаю о том, как мы вместе наслаждаемся одними и теми же предметами, одними и теми же прелестями Камен (муз). И подлинно, для совершенной и истинной дружбы, кото­рая одна всего более смягчает тяготы жизни и даже ожив­ляет, требуется не одна только прекрасная добродетель и сходство не одних только душ, но и занятии. Ибо люди различных занятии плохо подходят друг к другу. И по этой именно причине настоящими моими друзьями не могут быть многие, ибо они не изучали наук или же если изучали, то такие науки, которые чужды моим умствен­ным склонностям, хотя во всем прочем и являются со мной схожими. Признаюсь тебе в моей к тебе привязанности; я тебя любил бы, даже если бы ты совсем был αναλφάβητος17, любил бы именно за ясность твоей души и за твое стремле­ние ко всему честному, не говоря уже о всем прочем; любил бы тебя, хотя бы ты был совсем необразован и прост. Теперь же, когда я вижу, что ты вместе со мною увлекаешься писаниями греков (в какой степени я их ценю, мне не нужно тебе говорить) и той гуманистической литерату­рой, которая, если оставить в стороне сицилийские войны, как говорится, вдохновляет на все прекрасное и полезное, то в моей душе утверждается такая день ото дня возрастаю­щая любовь к тебе, что для меня нет в жизни ничего прият­нее, как болтать с тобою и тебе подобными. Но меня зовут. Будь здоров, Михаил! Сложи для меня три или четыре стишка и перешли их мне. «Какие?» — спросишь ты. Какие угодно, ибо твои всякие нравятся. Ты поступаешь хорошо и благочестиво, моя душа, что Максимушку поста­вил сторожем к больному братцу. Однако не слушай неосмотрительно случайных людей, рекомендующих то или другое лекарство. Ни по одной отрасли в народе нет такого большого числа знатоков, как по медицине, и ничто, однако, народу не известно так мало, как лечение болез­ней. За исключением распространенных простых лекарств, отвергай все. Вскрытия вены или слабительных (пронос­ных) избегай, как ядовитой змеи. И если хочешь, зайди ко мне, и мы с тобой об этом сегодня побеседуем.

Весьма любящий тебя Григорий Саввич

6

[Середина — вторая половина сентября 1762 г.)

Здравствуй, сила занятий моих, Михаил сладчайший/

Обратно посылаю тебе твои священные стихи, слегка подправленные — не со стороны смысла, а со стороны зву­чания. Мне все твое так нравится, что неудивительно, если эти стихи я несколько раз целовал.

194

Спаси меня, господи! Яко

Преподобный оскуде.

Говорит ложная всякой,

И нет истины нигде.

Злость во всех живет сердцах,

Само тож и во устах.

Потреби ты устне льстивы

И язык велеречивый.

Кой так в себе размышляет:

Язык возвеличим свой.

От нас он; так рассуждает:

Кто господь нам и бог кой?

Но для бедствий нищих всех

И воздыхание тех.

Встану от сна, рече спаситель,

Буду ваш скор защититель.

Господне слово правдиво,

Чистое, как светлый глаз,

Или, как сребро, нелживо,

Очищенное семь раз.

Ты нас, боже, сохрани

Во бесконечные дни

И человек нечестивых.

Будь здоров, παρθενία του Χρίστου διαδοχή 18 и превыше всего наслаждайся священными песнями в честь жениха своего!

Твой Григорий

7

[Вторая половина сентября — начало октября 1762 г.]

Εράσμιε Μιχαήλ! 19

Подобно тому как купцы принимают меры предосто­рожности, чтобы под видом хороших им не были сбыты дурные, порченые товары, так и нам надо самым тщательным образом следить за тем, чтобы, выбирая в них неоце­нимое сокровище, по нерадению не попасть на нечто под­дельное и мнимое, что зовется льстецом, и не получить по пословице: άντι γνησίον χρυσού ύπόκαλκον 20 — или вме­сто клада — уголья. Первый отличительный признак льстеца — изменчивость и непостоянство: он не может долго следовать одному и тому же и держаться одного и

195

того же правила, но подобно обезьяне подражает другим до тех пор, пока не получит того, чего он домогается. Но приведем слова самого Плутарха: «С самого начала следует иметь в виду постоянство и последовательность (истинного друга): постоянно ли он тому же радуется, то же одобряет, и направляет ли он жизнь свою по одному об­разцу, как это свойственно подлинному любителю дружбы и общения, основанного на одинаковых нравах и привыч­ках; ибо таков друг. Льстец же, не имея никакой прочной основы для своего поведения, не имея привязанности к определенному образу жизни, который бы нравился ему, а не другому, подражая другому и к нему приспосабли­ваясь, не прост и не одинаков, но переменчив и разнообра­зен, из одного вида вдруг переходя в другой». Так говорит автор.

Мой Михаил, скажи мне искренне и откровенно, сер­дишься ли ты на меня или нет? Неужели ты потому не при­слал мне ни одного письма, что я признал твои стихи не­сколько неотделанными? Наоборот, тем чаще их присылай. Ибо кто же рождается артистом? Упражнение через ошибки ведет нас к изяществу стиля. Твои стихи, если их сравнить с безукоризненными стихами, действительно могут пока­заться такими (как я их оценил), но, если принять во вни­мание твой возраст и твои успехи в науке, они в достаточ­ной степени заслуживают похвалы. Верь мне, моя душа, когда я был в том возрасте, в каком ты теперь, я не был в со­стоянии сочинить и самого плохого стихотворения. Итак, прогони мое сомнение с самого начала. Если верно то, что я подозреваю, то смело делай сколько тебе угодно ошибок. Ах, ты не знаешь, насколько ты превосходишь других в стиле. Отметь также, нравятся ли тебе эти цветочки из Плутарха; если нет, то изменим стиль письма и вместо них будем посылать тебе короткие, но мудрые изречения — греческие или латинские, или те и другие. Кроме того, я не знаю, как твое здоровье, особенно душевное. Если есть что-нибудь отягчающее твое сердце, признайся другу. Если не делом, то советом в крайнем случае страдающим помо­жем. Об этих трех предметах мне сообщи в самых коротких словах. Я знаю о недостатке у тебя свободного времени. Будь здоров, мой любитель муз! Тем временем с великим нетерпением жду твоего письма.

Твой Григорий Саввич Ει χρείαν έχεις χρημάτων, γράφε προς ημας 21.

196

8

[Вторая половина сентября — начало октября 1762 г.]

Мой дражайший Михаил, здравствуй!

Посылаю тебе образец разговора души, молчаливо беседующей с самою собой, как бы игрою забавляющей самое себя и подобно крылатым летающей по высоким и обширным пространствам неба и как бы сражающейся. Невероятно, до какой степени это приятно, когда душа, свободная и отрешенная от всего подобно дельфину φέρεται 22 в опасном, но не безумном движении. Это есть нечто великое и свойственное единственно величайшим мужам и мудрецам. В этом основание того, что святые люди и пророки не только выносили скуку полнейшего уединения, но и, безусловно, наслаждались τη έρήμω 23, выносить которое до того трудно, что Аристотель сказал: «Одинокий человек — или дикий зверь, или бог». Это значит, что для посредственных людей уединение — смерть, но наслаждение для тех, которые или крайне глу­пы, или являются выдающимися мудрецами. Первым έρεαία24 приятно своей неподвижностью; божественных же ум последних, обретя божественное, им всецело зани­мается и давно наслаждается тем, что для обыкновенных умов άδυτα 25, поэтому простой народ чтит таких и назы­вает их меланхоликами; а они как бы наслаждаются не­прерывным пиром, создавая без нарушения своего покоя дворцы, атрпи 26, дома («сколь возлюбленны») и прочее, даже горы, реки, леса, поля, ночь, зверей, людей и все прочее («И веселие вечное над головой их»). Если ты хочешь быть внуком этой Авраамовой семьи и быть наследником невидимых и неотъемлемых благ, то их почитай, им под­ражай, им следуй и показывай уже теперь в нежном воз­расте, что ты имеешь вид детеныша не свиньи, но льва, птенца голубиного или орлиного, а не совы, не сына της Άγαρης 27, служанки и рабыни, но Сарры, рождающей свободных, короче говоря, чтобы ты не был ни мирским человеком, ни простецом, ни тем обычным, который извес­тен подслеповатым и брадобреям, ού τό κοινόν 28, но чтобы тебя признавали человеком выдающимся, редким, заботя­щимся и думающим о новом и небесном. Следуй не пустым των σοφιστών πλοκάς 29, не раздвоенным копытам свиней30,

197

но вкушай от тех книг, в которых налагаются такие пред­меты или подобные им: «Что есть философия? Ответ: пре­бывать с самим собою, с собою уметь разговаривать». Далее: когда Кратес увидел кого-то, разговаривающего с самим собою в уединении, то сказал: «Несомненно не с дурным человеком ты разговариваешь» и прочее, соответ­ствующее этому. Именно такими книгами душа приготов­ляется к чтению Священного писания, которое является ό παράδεισος 31 благочестивых и ангельских умов, на ко­торое всегда взирают, но которым никогда не насыщаются. Взирай на тех людей, чьи слова, дела, глаз, походка, дви­жения, еда, питье, короче говоря, вся жизнь εις τό έντος φέρεται 32, как те следы, о которых говорится у Плутарха, обращены внутрь, то есть они не следуют за летающими существами за облака, но заняты единственно своей ду­шой и και προσέχοοσιν έαυτοΤς 33, пока не приготовят себя как достойную обитель бога. И когда бог вселится в их души, когда воцарится в них, тогда то, что толпе представ­ляется как нечто невыносимое, ужасное, бесплодное, для них будет божественным нектаром и абмрозией, короче говоря («вселение вечное») и прочее. Будь здоров, дражайшая душа!

Твой Григорий Савич

 

9

[Вторая половина сентября — начало октября 1762 г.]

Здравствуй, φιλέλλην 34 Михаил, φιλόμουσε! 35

Ты меня вчера спрашивал, когда мы выходили из храма, почему я засмеялся и как бы смехом тебя привет­ствовал, хотя я лишь слегка усмехнулся, что греки назы­вают μειδάω 36. Я показался тебе более смеющимся, чем смеялся на самом деле. Ты спрашивал, а я не сказал тебе причины, да и теперь не скажу; скажу только то, что сме­яться было позволительно тогда, позволительно и теперь: со смехом я писал это письмо, и ты, я полагаю, со смехом его читаешь; и когда ты меня увидишь, я боюсь, что ты не удержишься от смеха. Но ты, ώ σοφέ37, спрашиваешь о причине. Однако скажи мне: тебе нравится, так сказать,

198

тебе улыбается один цвет более, чем другой, одна рыбка более, чем другая, один покрой одежды улыбается, дру­гой — нет или улыбается менее другого? И я тебе объясню причину вчерашнего смеха. Ведь смех (ты не смейся в тот момент, когда я болтаю о смехе!) есть родной брат радости настолько, что часто подменяет ее; таков, если не ошибаюсь, известный смех Сарры: («Смех мне сотворил господь»). Ибо Исаак по-еврейски означает засмеется, это слово заменяет также и смех. Поэтому, когда ты спрашиваешь, почему я смеюсь, ты как будто спрашиваешь, почему я ра­дуюсь. Следовательно, и причину радости в свою очередь тебе надо указать? О, бесстыдное требование! Ну и что ж! Возьмемся и за это дело с помощью муз. Если не хватит для этого времени, отложим на завтра. Но ты, по-видимому, настаиваешь на причине, как жадный заимодавец требует от должника его долг. Итак, ты спрашиваешь, почему я был весел вчера? Слушай же: потому что я увидел твои радост­ные τα όμματα 38, я, радостный, приветствовал радующегося радостью. Если тебе эта причина радости покажется нор­вежского происхождения, я прибегну к другому (άσολον 39). Я тебя поражу твоим же мечом и спрашиваю: почему третьего дня έν τω ναω 40 ты первый меня приветствовал смехом? Почему ты мне улыбнулся? Скажи, σοφέ 41, я от тебя не отстану, помнишь ли ты? До сих пор, дражайший, мы шутили, пользуясь шутками, отнюдь не противными чистейшим музам. Ведь плачем ли мы или смеемся, зани­маемся ли мы серьезными делами или забавляемся, мы все делаем для нашего господа, для которого мы умираем и живем и прочее. Его же я молю, да сохранит тебя в цело­мудрии и трезвости! Так как я верю, что этот дар у тебя имеется, то я, видя тебя в самом прятном обществе, всегда буду радоваться, часто буду смеяться. Ибо какой чурбан не посмотрит с радостью μακάριον άν&ρωπον και τοοτον τον φίλον; ερρωσο! 42

Будь здоров!

Твой Григорий Сковорода

Как раз кончил о смехе, а вот тебе наш τρισπό&ητος Γρηγωρίσκος 43, которого я охотно обнял.

10

[Октябрь (?) 1702 г.]

Αΐνεσις πενίας 44

О бедность, дело полезное и священное! О родная и любезная мужам мать! О гавань, наилучшая для несчастных, потерпевших

кораблекрушение!

Пристань безопасная и спокойная! Счастлив, кто может острым умом проникнуть В блага, которые ты обычно предоставляешь Всякому человеку, почитающему тебя в простоте души И почитающему не временно, а постоянно. Счастлив, кто мог заключить союз С тобой, кто вошел к тебе в доверие, Кого ты удостоила пиров своего стола, — И поселила их в убогую хижину. От твоих селений далеко отстоит болезнь, И, как пчела бежит от дыма, так убегают От мест жительства водянка и подагра, камни

и желтуха,

Лихорадки и эпилепсия. Нет обжорства и неумеренности в напитках, Откуда возникает множество безыменных болезней. Здесь нет роскоши, этой смерти благочестивой

(Фемиды 4δ) а

И несчастной матери забот.

Далеко отстоит от твоих пенатов серая забота.

Далеки шум и деловая суета,

Далеко остаются тщеславие и честолюбие

И безумные страсти.

Ты не боишься ударов огненной молнии,

Не боишься яростных волн бушующего моря,

Возделывая влажные и тихие долины

И пересекая челноком мелководье. Там нет заразных болезней надежды, страха и хитрости. Этот дом ненавидят боги Тартара 46, Которые, стоит им проникнуть в любой дом,

Немедленно превращают его в ад. Но здесь надежное отдохновение, хорошее здоровье,

а θέμις, i5oJ — богиня справедливости.

200

И приятный покой здравого ума,

И тело, привыкшее к благочестивым трудам.

С малым достатком хорошо можно жить. Здесь разумное спокойствие души а и приятная

απραξία — праздность б, Свобода, приправленная солью веселости, Осмеивающая путь глупой толпы, —

Таковы спутники бедности. Но я здесь не хвалю тех нищих, Которых позорно убивает проклятая жажда золота. Они нищие, но сердцем стремятся к богатству.

Всюду они хватают, что им попадется. Сердцем пожирают золото, хотя кошелек их пуст, Безумными глазами подобострастно взирая на богатых. Если жаждешь золота, то хотя б ты был самим Иром 47,

Ты для меня не будешь бедняком. Бедным был Христос, который ничего не искал; Бедным был Павел, который ничего не хотел; Бедным делает не денежный ящик, а душа,

Взлетающая высоко к небу.

11

[Октябрь (?) 1762 г.]

Ты спрашиваешь: если счастье в нас, почему людская

толпа

Так редко и столь немногие его достигают? О, потому что им трудно управлять своей душой И потому что не научились обуздывать ορμάς 48. Извилистыми тропами холмистой местностью через

глубокие рвы

Несется безумный всадник, не умеющий управлять

конем.

По морям, по землям, сквозь железо и огонь несется тот, Кто неразумную душу не направляет разумом. Итак, что же остается? Читать блаженные книги, Которые очищают душу и учат сердце уступать. Мало внутренней работы, нужно выразить ее делами. Теперь ты новобранец: упражняясь, станешь воином.

а Αοτάτρχεια — самодовольство; по-латыни — aequitas animi. б Свобода от мирских хлопот, которым противопоставляются шум, кипение, суета дел.

201

Из этих воинов происходит тот дивный царь, Каким был Христос и его ученики.

Дражайший Михаил!

Хорошо ли я использовал время, начав сегодня беседу с тобою такими речами? Полагаю — неплохо.

Твой Григорий Саввич

Узнай, что называется блаженной жизнью. Все отложи и туда обрати свое сердце. Всем сердцем следуй правилу, следуй таким божиим

словам:

О сын, сын мой! Отдай мне свое сердце! Отдай мне все свое сердце; если ты отдашь Часть своего сердца миру, я не возьму твоего сердца. Счастлив тот, кто способен достичь счастливой жизни. Но счастливее тот, кто в состоянии ею пользоваться. Недостаточно найти здоровую пищу и питье, Если вкус твой поврежден болезнью; Недостаточно сияния света дневного солнца, Если свет головы твоей испорчен. Деятельное бездействие увеличивает наши силы: На кораблях и колесницах мы стремимся к лучшей

жизни.

Но то, к чему ты стремишься, с тобой,

Оно, мой друг, находится внутри тебя.

Если ты доволен судьбою, ты останешься в покое.

Не тот счастлив, кто жаждет лучшего,

А тот, кто доволен тем, чем обладает.

Если тебе...

12

[Октябрь 1762 г.]

Желаннейший мой Михаил!

Я было потерял твои стихи, неблагоразумно извлекши их из кошелька, но скоро, засветив свечу, нашел их на полу. Хотя они мало обработаны, однако, так как они твои, они сильно мне нравятся: в них, как в каком-нибудь чистейшем источнике, я очень ясно вижу твою мне весьма дорогую душу, добродетель, добрые науки и, наконец, себя, твоего друга. Ты просишь меня известить, если, роясь в книгах

202

Хороших авторов, я найду какое-нибудь золото. Что может быть мне приятнее и сладостнее этой твоей просьбы? Пре­красно ты назвал золотом мудрость, которая и в Священ­ном писании именуется то женою, то жемчугом, то золотом. Хорошо, что я теперь один, без проживающих со мною кол­лег, хочется вволю с тобой поболтать. Но я решил послать тебе некоторые прекраснейшие и наиболее изящные изре­чения из нашего Плутарха, особенно касающиеся отличия льстеца από γνησίου φίλου 49, это как бы цветочки, собран­ные от разных времен. Я не хочу, чтобы ты оставался в не­ведении относительно этих изящных рассуждений, которые мне доставляют громаднейшее удовольствие, а я знаю, что ты, как это свойственно дружбе, разделяешь мои вкусы и потому примешь в дар тот или другой душистый цветок и сможешь с него подобно пчелке взять частицу меда и сложить в душе тот полезнейший для здоровья сок, дабы, делая это часто, ты вырос со временем в совер­шенного мужа, в меру, как говорит Павел, полноты Хри­ста, и дабы питать не только нашего земного Адама, то есть тело, но и тем более Адама невидимого. Но откуда у меня эта болтливость?

Уже давно должен говорить с тобою не я, а Плутарх. Навостри уши! «Но я не осел», — скажешь ты. Однако не одни ослы имеют длинные уши, но и олени. О, болтун! Мой Михаил! Поверь мне, я достаточно над этим потешался и будучи один. Но заключим мир!

«Я полагаю, не было необходимости обличать в лести Мелантия, прихлебателя Александра Ферейского 50, ко­торый на вопрос, как погиб Александр, сказал: будучи перенесен в мое чрево. Кто теснится вокруг обильного стола, тех от него не удержит ни огонь, ни медь, ни желе­зо». Чуть дальше: «Итак, кого же следует остерегаться? Того, кто не производит впечатления и не признается, что он льстит; того, кто не встречается тебе около кухни; который не меряет тень, чтобы узнать время обеда, но по большей части трезв, ведет себя заботливо и хочет быть союзником в делах и участником тайн. Подобно тому как, по словам Платона, высшая несправедливость состоит в том, чтобы казаться справедливым и не быть им, так и в данном случае следует признать опасной такую лесть, которая обманывает, а не ту, которая действует открыто, и ту, которая действует серьезно, а не ту, которая прини­мает форму шутки». Но остановись, мой Плутарх! Ах!

203

мой Михаил! Замечаешь ли ты, что Плутарх различает между льстецом и льстецом? А именно: один открытый, а другой — скрытый. Один шатается у стола богатых, мелет вздор, шутит, льстит, смеется. А другой, прикрыв­шись маской серьезного мужа и мудреца, выдает себя за надежного мудрого советника, достойного всякой почести. Первый стремится к тому, чтобы по-нищенски выпросить пищу и напитать чрево чужими обедами, другой, наподобие змеи вкрадываясь в доверие, выведывая тайны, стремится к тому, чтобы причинить вред простому и неосмотритель­ному человеку и даже совсем погубить его. О, подлинно адская змея. Это άγγελοι 51 сатаны, прикрытые челове­ческим образом. Я сам испытал шесть или семь ударов со стороны этой ядовитой чумы. Какой злой гений направ­ляет их на простые сердца? Что у них общего с людьми искренними, не знающими и не располагающими никакими хитростями? Что общего, спрашиваю я, у рака со змеей? Диаметрально, как говорится, противоположные они такого рода натурам и, однако, являются к ним, несомнен­но, ради выгоды наподобие волков. Из этих духов выходят лживые друзья, ложные апостолы, еретические ученые, тираны, то есть дурные цари, которые, проникнув в недра государства, в лоно церкви, путем хитростей проникая, наконец, в самые небеса, смешивают небо с землей, часто весь мир сотрясают смутами. Но кто достаточно ярко изобразит этих демонов? Я ради беседы так многословен. Но я не жалею потраченных слов как ввиду необходимости дела, так ради такого друга, как ты. Будь здоров, весьма дорогая мне голова, сочетай змеиную мудрость с голуби­ной простотой.

Твой Григорий Саввич

В воскресенье, около полуночи

13

[Октябрь 1762 г.]

Здравствуй, дражайший друг, мой Михаил!

Вчерашняя моя грубая шутка о свиньях и ослах, боюсь, показалась тебе оскорбительной (в этом возрасте мы все легкомысленны); она была слишком крепко приправлена уксусом, а тебе, серьезно погруженному теперь в эти вели­колепные пустяки, нет ни времени, ни охоты слушать

204

шутки. Это тревожит меня из-за любви. Почему я так грубо пошутил, отнеси к тому отвращению, которое я обыч­но в сильной степени чувствую к этим людям, к этим, так сказать, кипрским быкам (см. эту пословицу52). Подобно так родители, видя, что ребенок, ползая по земле и играя, неосторожно попал в нечистоты и в них движется и возится, обыкновенно со смехом ему делают замечания и, чтобы легче указать ему на нечистоты и отозвать от того места, говорят, на кого он теперь похож с руками, ногами и ртом, обмазанными этими желтыми нечистотами, а он, слыша насмешки и считая недостойным поступком, что те, для кого он должен быть всего дороже, обращают его в посмешище, плачет до тех пор, пока родитель, не вынося плача, поспешно подойдя, не освободит его от грязи и, обтерев тело, не осушит его слезы, — так и душа друга, видя, что душа твоя имеет дело с этими грязными и достой­ными свиней пустяками, и зная, что ты нашим общим роди­телем — богом создан для чистого и небесного, смеется и шутит не над тобою, но над местом, где ты находишься, тебя же самого любит более, чем родного άδελφόν 53. Ты нам пришли три слова, если для четырех нет времени. Ибо я κατ δναρ 54 видел, что получил от тебя присланные мне стихи, двустопные или анакреонтовские — не помню: все, что пришлешь, будет для меня нектаром. Будь здо­ров, мой дорогой!

Будь дома в первом часу дня.

Σος ό Σάββίν 5β

14

[Октябрь 1762 г.]

Φίλτατε φιλτάτων βροτέ, Κήδος τε τερπαλή τε μου, "Εφηβε των μουσών φίλε! 56

Здравствуй, товарищ, более дорогой, чем самые дорогие, Михаил, друг из Аттики! 57

Ты действительно расточителен: вместо трех слов, ты мне подарил в десять раз больше; я просил три, а получил тридцать. Ты подражаешь Юпитеру, а ό Ζευς  άλλοκα jiev

205

πέλει άθριος άλλοκα δ υει 58. Часто в один день он проли­вает столько дождя, сколько было бы достаточно для оро­шения земли в течение целого месяца, делая землю των βροτων 59 то слишком сухою, то слишком влажною, очень похожею на губку, погруженную в воду. Я знаю портного, который в течение двух или трех месяцев свято хранил правило не касаться τήν σειβούχαν 60, но по истечении вре­мени поста, в один день столько поглощал του νέκταρο!> 61 «артемовского», сколько три пребольших мула или три аркадских осла, мучимые жаждой, выпивали воды. Ты говоришь, моя сила в осуждении. Правильно! Ибо если... Но я, κατά τήν παροιμίαν 62 оставляю тебя наподобие во-роны с открытым ртом и иду в греческую школу

Έρρωσο, φίλτατε!

Σος Γρηγώριος ό Σαββίν 63

Перед наступлением сумерек, ожидая нас дома, веди себя, как улитка: никогда не выползай... По-видимому, я не учел особенностей твоего возраста.

15

[Конец октября — начало ноября 1762 г.] Εράσμιε φίλε Μιχαήλ! 64

Я не могу удержаться от того, чтобы, наконец, не сооб­щить тебе небольшую частицу того, чем меня вскоре после твоего ухода не терзал, как это обыкновенно делают софи­стические тернии, а исключительно радовал наш Плутарх. Бессмертный боже! Как он рисует дружбу! Как ярко он описывает ворону, украшенную чужими перьями, как лукавейшего льстеца, принимающего личину друга, ко­торого греки называют ό κόλαξ 65. Но приведу тебе под­линные слова нашего Плутарха:

«Как монету, так и друга следует испытывать ранее, чем в нем будет нужда, чтобы узнать его не после того, как мы пострадали, а иметь опыт в распознании льстеца, дабы не подвергнуться неприятностям. Иначе мы окажемся в положении тех, кто, испробовав наконец яд, почувство­вали, что он смертелен».

Ибо мы не одобряем как этих, так и тех, которые полагают,что самим делом разоблачают себя те льстецы, которые ведут себя ласково и приятно. Ибо друг не должен быть

206

неприятен или груб, серьезность и строгость дружбы не состоит в резкости поведения, но самая ее эта красота и серьезность должны быть приятны и милы... Не только тому, кто несчастен, приятно видеть лицо благожелатель­ного человека.

Но дружба, сопутствуя жизни, прибавляет удовольст­вие и прелесть ее светлым сторонам не меньше, чем отнимает страдания у ее отрицательных сторон. И бог, примешав к жизни дружбу, сделал так, чтобы все было радостно, приятно и мило другу, находящемуся здесь же и совместно наслаждающемуся. И как бы льстец ни строил козни, используя удовольствие и приятность, нужно знать, что он ничего радостного не вносит в дружбу (до сих пор).

Уже довольно, мой Михаил! Так как дружба — такая божественная, такая приятная вещь, что кажется, будто она солнце жизни, то следует всего более заботиться о том, чтобы не заключить нам в объятия волка вместо овцы, скорпиона вместо рака, змею вместо ящерицы. Нет ничего опаснее, чем коварный враг, но нет ничего ядовитее, чем притворный друг.

Разве я тебе не говорил уже ранее, что таких всего более надо остерегаться? Ни один дьявол никогда не навредит больше, чем такие мнимые друзья. Бесспорно, я говорил тебе о них, чтобы умудрить тебя своим опытом. Я, дражайший, от многих таких пострадал! В зеленеющей траве я находил змею. О, если бы у меня тогда был совет­чик! О книги, лучшие советчики! Вернейшие друзья! И в последующее время, мой Михаил, ожидай от меня таких же предостережений, как друг от друга. Будь здоров и к нам, если можешь, зайди!

Твой Григорий Саввич

16

Χαΐρε, τρις φίλε! 06

Этот день посвящен верховному στρατηγώ 67 Михаилу;

Он — вождь вождей и над ангелами ангел.

Если ты, о Михаил, родственен ему по имени,

То прошу тебя: по-ангельски отпразднуй этот день.

Ангел бога тот, кто презрел земное;

Кто взлетает к небесам, тот ангел божий;

Ангел божий тот, кто разрывает оковы плоти;

207

Кто чист от пороков, тот ангел божий.

О, если бы я увидел то время, когда бы ты сказал так:

«Что мне до земли? В ней нет ничего хорошего».

Σος γνήσιος φίλος

Γρηγώριος ό Σάββιν <

8 ноября 17(32

17

[13 ноября 1762 г.]

Григорий Саввич Молит о радости в господе для своего Михаила

Как сладостен путь жизни, когда совесть чиста! Аттический мед, превосходящий нектар и амброзию! Отсюда веселое лицо и живая надежда отражается на

челе.

Отсюда у благочестивых постоянно столько радостей!

Надежда их не оставляет в болезни и в самой смерти.

Даже у почивших лицо радостно.

О! Михаил, Михаил! Научись смолоду избегать греха,

Если хочешь быть дорог богу.

О, не ищи вне самого себя величайших благ:

Христос учит, что σκήπτρα 69 божий внутри нас.

Случай к написанию этого стихотворения дал сегодняш­ний день του έν άγίοις πατρός ημών 70 Иоанна Златоуста, настоящее его золотое изречение посылаю тебе в подаро­чек: Ουδέν ήμας ούτως ευφραίνει ν οίωί>εν ώς το συνειδός καθαρόν και ελπίδες άγα&αί 71.

Прощай, дражайший!

18

[1762 г.]

Μихаил! Брат во Христе желаннейший!

Если ты здоров, радуюсь; если ты также весел, еще более радуюсь: ибо веселье есть здоровье хорошо органи­зованной души; но душа не может быть радостной, если она проникнута каким-либо пороком. Знаю, как скользок путь юности, как неумеренно вчера веселился простой христианский люд. Очень боюсь, уж не присоединился ли

208

ты вчера к какой-нибудь компании и не попал ли в непри­стойное общество. Если нет ничего предосудительного, то радуюсь твоему великому счастию. Если же не так, то не сокрушайся напрасно; достаточно, если ты ненавидишь порок. Христос уже простил, лишь только у нас явится решение не грешить впредь. Я знаю, что тебе тяжело слы­шать такие слова. Мне известен нрав юношей; но не все то яд, что неприятно на вкус. Одно только скажу: если эти мои опасения ты не истолкуешь как выражение моей высшей любви к тебе, ты будеЩь глубоко несправедлив ко мне. Да сохранит наилучшим образом Христос твой возраст в безопасности от всяких пороков и Да направит тебя ко всему лучшему!

Весьма любящий тебя Григорий Саввич

На рассвете, ноября 15.

То, о чем ты просишь в своем последнем письме, все будет, лишь бы Христу было угодно и ты сам был тверд в начатом деле. Пиши мне покороче, ибо я знаю, что у тебя не хватает времени, и здоровье береги, как глаза.

19

[1762 г.]

Здравствуй, друг!

Ты спрашиваешь мое мнение о планах твоей жизни, твоего будущего положения, особенно о том, с какими друзьями поддерживать тебе общение. Ты благоразумно поступаешь, заблаговременно заботясь о своем будущем. Но о твоем положении в жизни поговорим в другое время, когда внушит Христос. Теперь же немного об общении. С кем тебе поддерживать отношения, спрашиваешь ты. Фи! С хорошими, отвечаю я кратко. А из хороших лишь с теми, к кому в тайниках сердца ты по натуре склонен. Ибо это лучшая норма дружбы. Пища хороша, но что по­делаешь, если она не нравится твоему желудку?.. Неуди­вительно, что она вредит. Однако, если бы у нас, мой Михаил, было так много хороших людей, как хороших яств! Но этого можно только желать, иметь же — другое дело. Истинно добрый человек, то есть христианин, реже белого ворона. Чтобы найти такого человека, тебе потре­буется много фонарей Диогена 72. Что же делать? Следует

209

поддерживать общение с теми, которые менее дурны, чем другие, которые обычно считаются просто добрыми. Вы­бирать следует спокойных, постоянных и простых. О спо­койной душе говорится, что она совершенно лишена за­висти, или недоброжелательства, то есть злобы. Простые — не глупые, но открытые, не лживые, не притворщики и пус­тые, ибо этот род людей я пуще Тартара ненавижу. О, если бы у нас было таких поменьше! Но что делать, если этот мир, то есть большинство людей, состоит из таких?

«Мир — клетка глупцов и лавочка пороков», как поет наш Палингений 73. Поэтому всего правильнее я считаю приобретать друзей мертвых, то есть священные книги. В числе живых имеются до того хитрые, ловкие и бесчест­ные пройдохи, что юношу явно обманывают, вливая свой яд невинной простоте и особенно нападая на простых, потому что около них у этих змей имеется надежда на до­бычу. Ибо и собака не ест собачины. О, берегись таких! Какой ущерб в добрых нравах я сам потерпел, обманут этими посланцами дьявола. Как хитро они вкрадываются в доверие, так что только по истечении пятилетия ты это почувствуешь. Ах! Воспользуйся хоть моим опытом! Я тот моряк, который, будучи выброшен на берег кораб­лекрушением, других своих братьев, готовящихся сделать тот же путь., робким голосом предупреждает, каких сирен, каких чудовищ им следует остерегаться и куда держать путь. Ибо другие потонули и отошли в вечность. «Но, — скажешь ты, — я могу и сам стать благоразумным под ударами судьбы». О мой дражайший друг! Разве ты не знаешь, что многие терпят кораблекрушение, спасаются же очень немногие — трое из ста. Можешь ли ты поручиться, что ты спасешься? Если у тебя есть лекарство, то неужели ты по собственной воле должен принять яд? Достаточно бе­ды, если ты по неосторожности его попробуешь.

Но колокол зовет меня в греческий класс Поэтому если будет тебе угодно в другое время поговорить о той же материи, ты мне вскоре напиши. Так мы будем вести бе­седу о святых предметах, а тем временем и стиль будет вы­рабатываться. Будь здоров!

Безмерно тебя любящий Григорий Саввич

23 ноября, из музея

210

20

[29 ноября 1762 г.]

Φίλτατε φιλτάτων, Μιχαήλ γλύκιστε! 74

Почему не был ты έν ταΐς έσπεριναΤς 75. Читалась прекрасная στιχηρά о святом — Άκακίψ76, из которой ελαβον 77 следующее: «Дух не смущен и ум чист» — — Ό άτάραςας θυμόςκαι νόος κα&αρός. О, более счастлив, чем само счастье, тот, кто обеспечил себе это! Что сладост­нее души, не тревожимой нечистотами и низменными же­ланиями? Что блаженнее, чем ум, очищенный от земных помышлений и видящий самого бога? Твоего болтуна Палингения я без труда для тебя получил. Читай его, терпи, выжимай и насыщайся. Питай божественной и при­ятнейшей пищей твоего малютку Яшу, чтобы и он когда-нибудь овладел скипетром. Радуйся в боге, пой под музы­ку, гуляй, как я делаю («Житейское море»), и прочее. Έγώ προσώπω μεν απών, τή δε καρδία 78 всегда С тобою. Будь здоров и весел.

Более всего любящий тебя Григорий Саввич

Записки твои мне очень неприятны, поэтому не пиши ничего.

21

[1 декабря 1762 г.]

Γμών δέ μακάριοι ot όφταλμοί δτι βλέπουσι καί τά ώτα υμών δτι ακούει (Матфей, гл. 13) 79.

Всякий рожденный, который всем сердцем ищет, не­сомненно, найдет и увидит то, что увидеть могут глаза не каких угодно людей, а лишь блаженных. Это значит: божественную истину всего труднее найти, но зато узрев­шим ее она всего приятнее. Увидеть истину — завершение всего«развебосего (духа святого) ни деяние, ни слово»,/, как сегодня говорится в антифонах, сегодня ни начинается, ни завершается. Так искал Авраам, оставив свою землю; этим путем пошел Исаак, которому землю указал господь. Иаков и его сыновья сделали то же самое. Иметь в себе святой дух есть не что иное, как видеть истину божию, которая является единственной истиной. Если ее видели и Аристотель и его последователи, они блаженны; если нет,

211

они μωρόσοφοι 80. Если МЫ οί απόγονοι του  Αβραάμ 8i, если мы того же с ним духа, мы это подтвердим подобными же делами; ибо откуда, если не из плодов наших, станет известно, что в нас имеется дух τών προγόνων 82. Что про­чие делают, к чему стремятся, они и сами увидят; я же точно знаю, что я всецело посвятил себя одной только бо­жественной истине. Я не успею в этом? Однако же в конце концов успех будет. Сегодня я слышал в евангелии: /«Очи бо ею держалися, да его не познают»/. И они его, однако, познали, хотя глаза их и плохо им служили. Какой честный труд не победит? И какая работа не будет прият­ной, когда мы рождены для этого, когда мы проникнуты духом Авраама? Ибо естественное движение со временем становится стремительнее. Поэтому хочется кричать с Пав­лом: «Буду стремиться, может, достигну» (гл. 3, К филип­пинцам) 83. /«Гоню же, если и постигну, то есть особливо постигну»/. Братья и проч. Если во мне ничего нет, кроме жара сердца, или, говоря словами евангелиста, ή καρδία ημών καιομένη 84, то я доволен этим, ибо τό παντελώς θέλει ν 8δ, исходит от св. духа, который как начал, так, наверное, и завершит, дабы мы могли сказать: /«Мы же открытым лицом взираем на славу божию»./ В этом живу, в этом хочется действовать дни и ночи, в нем я ре­шил, мой драгоценнейший Михаил, умереть, хотя я уже ранее умер для мира, чтобы когда-нибудь подняться во славу со Христом. Тебя же я считаю Авраамовым потом­ком и стремлюсь и желаю, чтобы ты был моим союзником и спутником в жизни, так избегаемой всеми. Если у тебя ή καρδία ή καιομένη 86, а оно, несомненно, должно гореть, если ты тот, кем я тебя считаю, извергни из груди всякую смертную заботу, вымой нечистоту из сердца. Нечистота — это то, что земное, а что видимо, то земное. Если огонь в твоей груди подлинный и истинный, то сгорит все, что в ней есть земного, чтобы ты когда-либо стал чистый серд­цем и узрел бога, τον θεό ν καί την αλήθεια ν 87, делающую блаженными те очи, которые ее видят. Кто хорошо заго­релся, тот хорошо начал, а хорошо начать — это наполо­вину завершить. Приучи себя к тому, чтобы ежедневно через чувства зрения и слуха попадало в твою душу не только что-нибудь из Священного писания и других книг, но и то, что увидишь и услышишь из текущих событий, пе­режевывай, размалывай и, насколько можешь, превращай в питательный и спасительный сок, как животное, которое

212

Должно быть принесено в жертву богу. У тех, кто душою низки, самое лучшее из написанного и сказанного перехо­дит в самое худое и сам Христос есть нечто неприятное. Но те, кто проникнут Авраамовым духом, для тех бог даже из бесплодных скал производит божественную и прек­раснейшую поросль. Если мимо тебя, например, проходит пьяный, ты так мысли: бог представил тебе зрелище, дабы ты на чужом опыте узнал, какое великое зло — пьянст­во, — беги от него. Проходишь мимо лежащего нищего, у которого ноги сгнили или нос с труповидным лицом внушает ужас зрителю, ты так рассуждай: этот или эта, несомненно, вели развратную жизнь, это плоды разврата. О, счастливы те, кто может быть свободен от этого зла; о, как велико значение здоровья и целомудрия! Как вы­сока добродетель! Как немногим опа свойственна! Ты стоишь в храме, слышишь, как воздают почести поясу блаженнейшей девы, слышишь, что ее опоясанию прида­ется божественная сила, блаженнейшим называется го­род, в котором был положен этот пояс, защищающий от всех несчастий, то так об этом думай: здесь должна быть какая-то тайна. Если плоть не приносит никакой пользы, то как же помогает пояс, служащий плоти? Манна? 88 Что такое? Толпа это воспринимает, как осел звуки лиры. Но ты, если хочешь по-авраамски слушать и воспринимать, копай здесь с отроками Исаака и, может быть, удалив землю, найдешь некоторую живую воду. Или так: родила, однако, дева? Должна быть и здесь некоторая тайна. Итак, рождают и девы. Фи! И притом в большом количест­ве. В человеческих делах это невозможно. Но удали, гово­рю я, землю. Ибо и дух имеет свое рождение, и где так царит дух, как не там, где ему противостоит плоть, эта опоясанная поясом девственной чистоты (возвеселися, неплодная, нерождающая), и проч. Будь здоров, потомок Исаака!

Σος   Γρηγώριος  ό Σάββιν 8ϋ

22

[Октябрь — декабрь (?) 1762 г.]

Ода Горация (книга И, XVI) «О спокойствии души» (лат.)

Купец покоя сладка бога просит, Когда по морю его вихор бросит,

213

Как луну облак и звезды преясны Скрыл преужасный,

Просит покоя в войне турчин бешен И красным луком китаец обвешен, Но ни же, друг мой, драгая порфира Даст нам внутрь мира,

Не бо царска власть или злата полный Сундук усмирит души бедной волны, Не приутишит живущие вздохи В красном пороге.

Сладка покоя нищета есть мать, Где лишних в доме вещей не видать, Где не мешает ни страх сна сладка, Ни похоть гадка.

Почто столь много, сей червь, замышляешь? Зачем на воздух чужой поспешаешь? Что пользы бросить природные страны? Брось нрав твой странный.

Печаль глупа и на корабли восходит, И проницает на дальние походы, Оленей легких она всех быстрее, Ветров скорее.

Будь сыт тем, что есть, не печись на утро, Потешай смехом твою горесть мудро, Знай, что ничто не совсем есть блаженно, Но со злым смешенно.

Знай, что преславны пошли в прах герои И, сто лет живши, лежат в смертном гное, И, может, то твое, что слывется, Мне доведется.

Волов изрядных у тебя заводы И чужестранных лошадей природы, А на одежу тебе для прибора Сукна из-за моря.

А мне судьбина дала грунт убогой И от муз чистых греческих немного Духа напиться и пренебрегати Мир сей проклятый 90.

214

Драгоценнейший друг! Здравствуй, мой Михаил!

Это я перевел почти экспромтом, очень быстро, следя только за тем, чтобы, насколько это было для меня воз­можно, выразить дух автора, не заботясь о красотах стиля. Ты можешь, если тебе угодно, изменить и начать другими словами. Что касается перевода выражения: quod ultra est, oderit curare — словами «не печися на утро», то остерегись порицать его слишком поспешно, хотя я и знаю, что ты чужд предрассудков. Ибо если кто-либо, как говорят, подобно нильской собаке 91 отведал творения святых отцов, тот поймет, что «завтрашнее» я воспринял в смысле последующей жизни. Ибо если наша жизнь по­всюду в Священном писании уподобляется дню, первая же часть дня есть ночь, а вторая — свет, то весьма правильно ранний возраст, то есть юность, называть глупым, жизнью в настоящем, еще не освещенной солнцем истины. Другая часть жизни, уподобляемая свету, называется жизнь... так как оставляются дела тьмы. Итак, когда автор говорит: «Не заботься о завтрашнем дне», — он хочет сказать: не следует заботиться о том, что ты будешь есть или во что оденешься в старости. Ищи в настоящей жизни только царствия божия, заботься и беспокойся только о добро­детели и мудрости. Ибо если ты хорошо посеешь в настоя­щем, то хорошо пожнешь в будущем и никто из тех, чьи нравы святы, не будет лишен в старости пропитания. К этим словам имеет отношение изречение Платона, ко­торое мне недавно встретилось и которое поэтому я не по­ленюсь тебе сообщить. Это изречение таково: έμοι μεν ουδέν έστι πρεσβύτερον του ώς δτι βέλτιστον έμέ γενέσθαι 92. Смотри, О чем заботились высокие мужи — не о богатстве и т. д. Не уди­вительно поэтому, что они хорошо завершили жизнь. Как каждый сеет в юности, так пожинает в старости. Хочешь быть легким и здоровым старцем? Соблюдай в юности трез­вость и целомудрие! Подумай об этом!

Будь здоров, мой превосходнейший φιλόμουσε! 93

Твой Григорий Саввич

23

[20—23 декабря 1762 г.]

Итак, несчастны, о, трижды, четырежды несчастны те, Чье потомство родилось под звездой Фараона!

215

А если чувствуешь в себе плоды Βαβυλφνος 94,

О, разбивай их во всякое время о камень!

Люцифер — это σατανάς 95, если он блистает, не верь!

Ночное растение с восходом солнца вянет.

Под несчастливой звездой пусть ничего не рождается.

Вот день господень недалеко, вот он близко.

Дражайший Михаил!

Поистине мое уединение открыло мне небо. Задав мальчикам упражнение, я ушел в музей, где в связи с объяс­нением слова αστρολόγος96, видишь, к каким мыслям я при­шел. От рассмотрения видимого неба я перешел к вопросам духовным. Первое небо прекрасно, но гораздо более достой­но божественного созерцания второе. Теперь ты подумай о том, находятся ли в небе те, которые (хотя телом они и на земле) уклоняются от дел мертвой толпы для έν τοις ούρανοΐς 97. Разве не превосходно с Иеронимом 98 умст­венно прохаживаться по раю? Но я могу насытиться бе­седами с тобой. Одно только мне близко, воскликну я: ώ σχολίον, ώ βιβλίον 99. Будь здоров, дражайшая душа, и старайся подниматься в эти небеса!

Твой σύμμαχος 100 Григорий «Если око твое лукаво» и проч.

Под несчастной звездой, если времена луны плохи,

Рождается, как говорят астрологи, не все хорошее,

С землей сожительствуют άστρα 101.

ΓαΓα μεν έστι γυνή, ουρανός έστιν άνήρ 102.

Но ты оставь земное, взирай на τ αΰλα 103

И из видимого познавай невидимое.

И в небе нашего ума

Есть свои звезды, денницы, а также солнце и луна. Если светит дурная звезда, верь, родится все

дурное.

О несчастный род, родившийся под такой звездой! Слышишь ли, Михаил, о чем говорят священные книги? И понимаешь ли, что во чреве могут быть два рода? О красное небо, в котором блистает слава Христа! Звезда, которая указывала путь святым волхвам! Ибо тогда рождаются дети — священная поросль, —

Τον γ Ήρώδην και φαραφνα 104.

О несчастные!

24

[Начало января]

Здравствуй, приятнейший юноша и мне наиболее милый Михаил!

Вот начался новый год, поэтому пишу тебе по-гречески и считаю это хорошим предзнаменованием. Христос ска­зал в евангелии следующее: «Дух господень на мне» и проч. — да благословит тебя венец года этого и да хра­пит тебя в добром здравии и благополучии вместе с самыми дорогими тебе!

Об этом молится твой преданный друг

Григорий Сковорода. 1763 г.

25

[23—26 января 1763 г.]

Дражайший Михаил!

Иные, говорит Сократ 106, живут, чтобы есть и пить, а я — напротив. Далее, большинство совсем не знает, что значит жить, и хотя желает пользоваться питанием, чтобы поддерживать жизнь, однако не может жить, ибо самое великое и потому самое трудное искусство из всех — это научиться жить так, как этому искусству учит и его дает один Христос. Пока я буду знать, что ты жадно читаешь мои письма, я не перестану тебе писать и говорить подобно этому:

«Молчи, молчи: λεπτόν ίχνος 107.

Войди теперь на возвышенную башню и раскрой в своей душе то, что волнует чернь. Ты увидишь, что один страдает чесоткой, другой — лихорадкой, третий — подагрой, чет­вертый — эпилепсией, пятый — водянкой; у одного гниют зубы, у другого — внутренности; некоторые до того жалки, что кажется, будто они носят не тело, а живой труп. Я уже не буду говорить о более легком: о кашле, изнуре­нии, зловонном дыхании и подобном. Из таких-то и состоит мир, то есть из прокаженных членов. Ибо если ты и видишь среди них людей со здоровым телом, то эти последние при­надлежат к тем, которые, будучи недавно пойманы в сети, еще не дошли до того, о чем выше было сказано, однако к этому стремятся, даже бегут, подготовляемые фуриями к столь славным наградам. А мы этих больных избегаем и правильно делаем: чтобы они и нас не заразили своим

217

прикосновением; однако мы охотно продолжаем общение с теми, которые до сих пор здоровы, но умы которых по­вреждены и напитаны ядовитыми учениями. Но мы не за­болели бы телом, если бы не заболели ранее душой. Что пользы удаляться от нечистого и зловонного блудника, если общаешься С теми, КТО ομιλείς τνευμα πορνείας εχοντι 108. От первого становится худо телу, от второго заражается душа. Ты избегаешь того, который от пьянства становится μανίαν 109, и не остерегаешься чревоугодника, призывающего тебя своим примером к несвоевременному и неумеренному мясоедению и винопитию. Зачем же ты избегаешь реки, а к источнику приближаешься? Боишься пожара, а ищешь огня? Проклинаешь уголья и ходишь по искрам и горячей золе? Боишься прикосновения к ране, а ходишь среди мечей и скорпионов? Избегаешь водянки, подагры, галльской болезни 110 и не удаляешься от невоз­держания, матери всех этих бедствий? Но Сократ среди чумы остался невредим, привыкнув к святейшему образу жизни, к простой и умеренной пище. Послушай Плутарха, приписывающего причину всех болезней избытку влаги в теле: под влиянием внешних причин и условий избыток влажных материй в теле как бы замещает субстанцию и тело. Без упомянутого избытка эти причины не вызывают ничего дурного, а остаются без последствий. Но где и когда есть избыток влажных материй, там как бы возникает некоторая грязная нечистота... Огонь ищет только то место, где он чувствует присутствие нефти: так болезнь, всякая зараза и воспаление не могут пристать, когда тело про­хладно, лишено слизи и наподобие пробки легко. Боль­шинство людей до безумия нагружается мясом, всякого рода напитками. И удивительно ли, если за причиной следуют действия? Именно от этой «бесподобной» мате­рии произошли все ранее упомянутые несчастья. «Молчи, молчи: тонкий след». Избегай мирского άν&ρω~όκτονον 111 духа, избегай этих скорпионов, не вреди, не разрушай своего тела (чтобы не погрешить в чем-либо), но утончай его, сокращая неумеренную пищу и избегая огня, вызы­ваемого вином; отсюда все пороки души, а из последних в свою очередь — все болезни тела. Не тот убивает коня, кто питает его простым кормом, а тот, кто дает много овса и не соблюдает умеренности в езде. Мы отягчаемся пищей и вином и подолгу останавливаемся на каком-нибудь тре­вожном размышлении. Отсюда преждевременная старость,

218

если не еще что-либо. Я потому останавливаюсь на этом довольно подробно, что, как я вижу, весьма многие, даже облеченные властью, не удовлетворяются тем, что соблаз­ном примеров и приманкою слов и красноречия портят юношей и побуждают их προς την γαστριμαργίαν 112, но пользуются при этом местами, взятыми из Священного писания. Если ты желаешь послушать нас немного, то будешь уверен в том, что, пока ты соблюдаешь трезвость, у тебя сохраняются и здоровье, и стыдливость, и репута­ция — ценнейшие θησαυρούς113. Подстрекают к невоз­держанности? Но ты отбрось порочный стыд, не осмеливаю­щийся ответить отказом, теперь уже приучи себя к этому святому упорству и скажи: мне это не полезно, хотя вы и говорите, что для чистых все чисто. И если Павел говорит, что ему непозволительно есть мясо из-за любви к другим, то разве я не могу из-за любви к самому себе хранить пост или выбирать пищу? Так устраняй ты желчь и яд их слов, подслащенных медом. Скука влечет тебя к роскоши? Возьми святую книгу, пой священные гимны, молись; если это окажется недостаточным, позови порядочного товарища, займись веселым и хорошим разговором, приди к нам или нас к себе пригласи. Чего тебе бояться? Если постыдно судишь, остерегайся делать; если же этого нет, победи дурной стыд и страх, отвлекающие от порядочных дел... О, если бы мы были так стыдливы и робки в постыд­ных делах, как часто мы бывали боязливы и превратно стыдливы в осуществлении порядочных поступков! Хрис­тос да сохранит столь великий твой дар незапятнанным от мирской заразы и да приготовит тебя для своей обители! Будь здоров, дражайший!

К тебе безмерно расположенный Григорий Саввич

26

[1763 г.]

Плутарх говорит: «Как поддельные предметы, выда­ваемые за золотые, подражают блеску и сиянию золота, так и льстец, подражая приятности и прелести друга, всегда представляется веселым и сияющим а, никогда не оказывая сопротивления, никогда ни в чем не отказывая». Поэтому не тотчас мы должны подозревать в лести тех, кто

а Блестящий — то же, что и сияющий.

219

хвалит: своевременная похвала прилична другу не менее, чем порицание. Тем более угрюмость и склонность все порицать есть нечто чуждое дружбе и приятельским отно­шениям. Кто же, доброжелательно к нам относясь, сво­бодно и решительно отзывается с похвалою о том, что достойно похвалы, — от этого человека мы легко перено­сим и принимаем и порицание, полагая, что тот, кто свободно высказывает похвалу, выражает порицание лишь под давлением необходимости (чем ты блистаешь, то и отра­жаешь).

Дражайший мой Михаил!

Так как в настоящее время мне нечего тебе сказать, то через мое посредство с тобою будет беседовать наш Плу­тарх — муж, исполненный веры и очарования, и глава тех, которые посвятили себя γνησίαις ταις Μούσαις 114, этим очаровательным Каменам и небесному Геликону 11δ. Но неужели тебе не кажется παράδοξον116 даже παραδ-οξότατον 117 то, что у меня, друга, не хватает слов, в особенности для тебя? Что касается меня, то такого че­ловека я считаю κενότερον 118, чем самую философскую пустоту. Но разумеется, когда я принимаюсь писать тебе, я стараюсь держать себя в рамках, а не стремлюсь к мно­гословию. Я принадлежу к тем, которые настолько ценят друга, что ставят его превыше всего и признают друзей, как говорит твой Лелий 119, лучшим украшением жизни.

Каждого влечет свое пристрастие.

Я презираю Крезов, но завидую Юлиям, равнодушен к Демосфенам 120, жалею богатых: пусть приобретают себе, что хотят! Я же, если у меня имеются друзья, чувствую себя не только счастливым, но и счастливейшим. Что же поэтому удивительного в том, что для меня нет ничего сладостнее, как болтать с другом? Лишь бы бог укрепил меня в своей добродетели, лишь бы он сделал меня достой­ным человеком, себе дружественным, ибо добрые люди являются друзьями божиими и только среди таких хра­нится высший дар, разумей — истинная дружба. Ко всему прочему мне ουδείς κατχ παροιμίαν λόγος 121.

Будь здоров, дражайший, и люби источник всякой сла­дости — добродетель вместе с добрыми науками, и возда­вай нам любовью за нашу любовь!

Твой Григорий Саввич В праздник Иоанна Златоуста, января 27

220

27

Επίγραμμα 122

Когда Венера, сопровождаемая своим Купидоном, Встретилась однажды с девятью музами, Она обратилась к ним с такими словами: «Меня чтите, о музы: я первая из всех богов, Мою власть признают все боги и люди». Так сказала Венера. А музы: «Но над нами ты

не властна.

Музы чтут святилище Геликона, а не твое царство»

Дражайший мой Михаил! Χόρευε έν τω χυρίφ! 124

Встав за два часа προαναστάς των όρ&ρινών ευχών125 и сам с собою ομιλών 126 между прочими благочестивыми размышлениями, составил я επίγραμμα127. Помню, среди греческих επιγράμματα 128 я читал такую, когда находился в монастыре св. Сергия. Будучи не в силах ее припомнить, я своими словами выразил тот же смысл. Мне кажется, она прекрасно и возвышенно говорит о τό άδυτον 129 муз и до­стойна быть спетой сегодня, когда мы чтим память των τρειών τών μεγάλων της οικουμένης διδασκάλων 130. О если бы и нам, мой Михаил, удалось достигнуть такой же вер­шины добродетели!

Ταΰτα εύχεται σοι σος Γρηγώριος 131

Января 30

Если в греческих словах, как они здесь написаны, я до­пустил ошибку, исправь и сообщи мне. Ουδέν τούτοο φιλότερον 132 и знай это: χειρ χείρα νίπτει 133. 1763, в день трех святых: Василия, Григория, Иоанна.

28

[1763 г.]

Из тысяч пословиц Эразма 134. Аристотель, Большая Этика, гл. 2 135.

"Οταν βουλόμεθα σφόδρα φίλον είπεΐν, μία φαμέν ψυχή ή έμή καί ή τούτου — когда мы хотим выразить высшую сте­пень дружбы, мы говорим, что моя душа и его душа —

221

одно. То же говорится в другом месте той же книги: "Εστι γαρ, ώς φαμέν, όφίλος έτερος εγώ — Друг, как МЫ гово­рим, — наше второе я.

Но послушай и из Плутарха 136. Рассказывают, что обе­зьяны, пытаясь подражать людям, перенимают их движе­ния и воспроизводят их пляски. Льстец же, подражая дру­гим, их обманывает, прельщает, но не всех одинаково. С одними он пляшет и поет, к другим присоединяется в ка­честве товарища по палестре 137 и по физическим упраж­нениям. Если он имеет дело с юношей, преданным лите­ратурным и научным занятиям, он весь в книгах, отпускает бороду (философскую) до самых пят, носит плащ, оставляет развлечения, на устах у него числа и прямоугольники да треугольники Платона 138.

Желаннейший Михаил!

Так как из всех потерь потеря времени наитягчайшая, то даже одно мгновение из этих ангельских дней так ценно, что превышает все, что мы имеем, даже самое себя, настоль­ко, насколько время превышает другие владения. Теперь наконец наш внутренний человек, не отягченный плотью, как бы освободившись от оков или получив новые крылья, поднимается высоко наподобие του άετου 139, парит, носится и летает в неизмеримых небесных просторах, как по рав­нине открытых полей, стремясь проникнуть и достигнуть προς τό κάλλος τό θείον140, где ангелы непрерывно взирают на τό πρόσωπον του πατρός 141, радуясь человеческому жребию. О, эти дни приятные, нектарные, никаким делом не нарушающие ценность всего, даже и ценность дней! О трудный первый и суровый пост, куда ты нас ведешь? Так всякая добродетель и всякое благо вначале представ­ляются горькими, а под конец услаждаются. О мой дра­жайший Михаил! Остерегайся эти деньки расходовать на пустое! Познай сокровища, познай удел свой, который намного лучше удела персидских царей. Чего нам бояться, если мы здесь отдыхаем? Временем покупается небо, даже сам бог. Я никогда не перестану убеждать тебя, чтобы ты посвятил себя не вульгарным музам, а прекрасным делам, презираемым толпою, тем книгам, которых, как говорит Мюре 142, «редкая касается рука». Не могу не воспользо­ваться, как шпорой, следующими словами нашего Эразма: «Помышляй о том, что нет ничего более преходящего, чем

222

юность». Пусть также всегда присутствует в твоей душе следующее изречение Плиния 143: «Потеряно то время, ко­торое ты не употребишь на занятия». Если бы я должен был побуждать тебя, то я скорее умер бы в эти часы более охот­но, чем перестал бы это делать, незавимисо от того, благо­приятно ли это или нет. Придет время, отягченные пищею и питьем, мы склонимся к земле, не имея силы поднять вверх прекраснейшие очи души. Теперь же, когда этот, как гово­рит Марон 144, огонь простого дуновения свободен и деяте­лен, зачем перестанем мы залетать εις ούρανόν 145? Зачем не будем мы упражнять его крыльев, чтобы когда-нибудь достигнуть нам того утоляющего всякую жажду предела и цели, о которых наша дражайшая родительница — цер­ковь поет: /«Желаний край — верных утверждение»/7 и проч.

Не хочется кончать, однако кончаю. Будь здоров, моя душа!

Твой Григорий Саввич

7 февраля

29

(Январь — февраль 1763 г.]

//«Да не будет бегство ваше в зиме»,/

Пока свирепствует зима, моряк не отвязывает кораблей,

Но ожидает приятных времен тихой весны.

Ждите и вы дня господнего, когда святой дух

Своим пламенем все расплавит.

Если дерзнешь вдруг вверить себя мирскому морю, То какие волны тебе терпеть? Итак, избегай плавать в тумане,

Чтобы ты безрассудно не выбрал жизненного пути.

Держись гавани, пока Χριστός σε διδάξει 146.

Дорога ночью ненадежна, ненадежно и море зимою.

Увы! Христос немногих спасает из морских волн.

Увы! Скольких поглощает морская волна!

Если ты не испытал, как опасно море,

То заимствуй опыт из несчастий других.

Сатана увлекает в волны даже осторожные сердца.

Что же происходит с теми, кто лишен осторожности?

А ты, находясь в гавани, спокойно чти святых муз.

О, счастлив ты, если обладаешь своими благами!

223

Дражайший Михаил! "Ηδου έν τω κυρίω! 147

Если оставить в стороне книгу, то что для меня сла­достнее, чем болтать со своими друзьями, из которых κορυφή εΐ 148. Боюсь только, что не вовремя тебе надоедаю, когда тебя, может быть, занимают более важные заботы. Ибо подозреваю, τας διατριβάς, τας, σχολαστικά; 149. Кратко мне об этом напиши.

Будь здоров, дражайший.

Твой Григорий

30

[15 февраля 1763 г.] Здравствуй, благороднейший Михаил!

Итак, του κυρίου έπιπο&εΐς 1δ0. Поэтому эти твои письма для меня слаще, чем нектар. А еще больше — твоя душа благороднейшая και δντως διον! 151 Теперь только я поз­нал, что ты не из рода коршунов, но от крови των γνησίων αετών 152, которые стремятся к высшему и, презирая нето­пырей с их сумраком, жаждут солнца. О, если бы этот го­лос я чаще от тебя слышал! Я бы не желал никакой амбро­зии. По-видимому, ты уже имеешь то, к чему стремишься: ты так просишь, так молишь. О юноша, наиболее достой­ный Христа, ты почти исторг у меня слезы, ибо редкая, исключительная радость обычно сопровождается слезами. Господь не ошибается. Кто всем сердцем просит, тот уже имеет. Ты так желаешь господа. Но остановись немного, моя душа, немного остановись. Ведь когда ты получишь, ты скажешь, что самое коротенькое время было слишком продолжительным. Позади тебя стоит Христос. И трепе­щет от желания дать, но еще не...

Держись и терпи. Этот труд когда-нибудь тебе принесет пользу, по крайней мере в течение восьми лет.

Будь здоров, моя радость!

Более всего любящий одного тебя

Григорий

224

31

225

[Начало второй половины февраля 1703 г.]

Здравствуй, дражайший любитель муз Михаил!

Я знаю, что π тебе, Михаил, не будет неприятно, Если тот же малыш принесет тебе мое письмо, Письмо того, кто любит тебя больше своих глаз, Кто горит огнем благочестия, пламенеет любовью к тебе. Любит, горит, обожает тебя всем сердцем, товарищ, Тобой наслаждается, тебя любит, пылает, тобой

очарован.

Не так мне сладостен аромат цветка или мед Аттики 153, Как сладостна твоя душа своей ко мне любовью. Пиши мне, если есть что приятное и дружественное И продолжай, пока живешь, отвечать мне любовью

за любовь.

А меня от любви к тебе не отвлечет никакая старость. Хотя б достиг я возраста Тифона или Нестора... 154

Что отвратительнее любви вульгарной, то есть ложной, и, наоборот, что божественнее любви христианской, то есть истинной? Что такое христианская религия, как не истинная и совершенная дружба? Разве Христос не уста­новил как свою χαρακτήρα 155 взаимную любовь? Разве не любовь все скрепляет, строит, создает, подобно тому как вражда разрушает? Разве бог не называется αγάπη 156 у любимейшего его ученика Иоанна? Разве не мертва душа, лишенная истинной любви, то есть бога? Разве все дары, даже сами ангельские речи, не ничто без любви? Что дает основание? Любовь. Что творит? Любовь. Что сохраняет? Любовь, любовь. Что услаждает? Любовь, любовь, начало, середина и конец α και ω 157.

Заключу кратко: от тебя начало, у тебя же и конец. Но зовет греческий колокол. Будь здоров, дражайший Ми­хаил! Твой грек мною очень любезно принят.

Твой Григорий Саввич

32

[Вторая половина февраля 1763 г.]

/«И, сев, учил на берегу»/ и т. д. «с корабля». Плавает в гавани тот, чья жизнь лишена суеты, Кто далек от забот и честолюбия.

Кто осторожно вверяет себя волнам этого мира, Тот плавает в гавани, и челн его в безопасности. Но тот, кто обращает паруса в глубокое море, — Какой страх сжимает дыхание! Какое волнение

бросает его! Четырежды счастлив, никогда не выходивший

в открытое море, Если тебе нравится ученый покой, спокойная муза. О божественный покой! О еще не познанные

божественные Дары! Твою ценность посредством разума узнают. О, держись гавани, презирай дары толпы! Отдавшись морю, перестанешь принадлежать себе. Что тебе до забот? Заботы — жесткие терния. Они заглушают священные слова божий. И не сеет их Христос, и пе проповедует в море. Он плавает в гавани: здесь, здесь он учит своих.

Дражайший Михаил!

Я долго размышлял, какие стихи тебе послать. Однако последние показались несколько лучшими не по какой-то другой причине, а потому, что легче вылились. Но что мне сказать о твоем письме, более сладостном, чем сама амбро­зия 158. Пусть бы меня так любил бог... Однако я боюсь в глаза тебя хвалить. Будь здоров, дражайшая душа, и почитай добродетель.

Твой Григорий

33

[Конец февраля — начало марта 1763 г.]

Мир тебе, мой брат!

Я написал это вчера в расстроенном и рассеянном состо­янии, и притом очень быстро. Не удивительно, что напи­санное тебя не удовлетворило, особенно если принять во внимание значительную трудность твоего πρόβλημμα159. Я признаю твои дарования и твое усердие в науках, а так­же добродетель и очень радуюсь. Ну, попробуем, не можем ли мы решить вопрос, если Христос ниспошлет нам вдох­новение.

226

Однако в большом деле достаточно и желать.

Неужели, говоришь ты, и в добродетели сохраняется умеренность? Если это не так, то в старании мера не явля­ется необходимой. Если так, то почему один превосходит другого в добродетели? Таковы твои мысли. Но прежде всего следует знать, что существует два класса ревнителей добродетели: один класс совершенных, другой — нович­ков, или, как Павел говорит, младенцев.

Отсюда можно сделать вывод, что существует два рода добродетелей: один род, охватывающий то, что называется добродетелями в собственном смысле, к которым, как к цели, относятся другие добродетели. Эти последние и со­ставляют второй род. Но совершенные, или мужи — viri — отсюда добродетель получает свое название virtus — зани­мают самый замок, или твердыню, добродетели; там нет никакой меры, так как нет и насыщения; отсюда получает­ся, что один имеет преимущество перед другим, ибо и в замке имеются степени восхождения, и, чем больше кто-либо превосходит другого, тем больше пользы он при­носит человеческому роду и становится более подобным богу, которого благость не имеет ни конца, ни меры, ни числа.

Отсюда у Павла, если не ошибаюсь, насчитывается пять классов избранных, а именно в отношении заслуг. Ведь чем кто более чужд всему земному, тем ближе он к небесно­му и к самому источнику света. Сюда относится тот Дави­дов стих, который я часто пою: Как по высоте небесной от земли утвердил»,/ и проч. Добродетели в собственном смысле — это те, господином которых является сам ό ων 160 или θεός161. Таковы: вера, надежда и величайшая из всех и конца не имеющая любовь. Ибо αυτός γαρ ό θεός 1(W назы­вается αγάπη 163. Все они бесконечно созидают. Свойство веры — замечать или понимать, а чем более кто замечает, тем более надеется, а чем более надеется, тем пламеннее любит; в радости творит добро насколько возможно широ­ко, без какого-либо предела и меры. О, если бы ты, моя душа, могла когда-нибудь достигнуть этого кремля! О, сколь малому числу удается приблизиться к этому Корин­фу 164! Хочешь ли достигнуть? Для этого нужны основания, которые вы называете средствами. Какие же средства? Они следующие: знание греческой и римской литературы, которое дается ночными занятиями (я называю тебе уже средство средства), бегство от толпы и мирских дел, пре­

227

зрение богатства, пост и воздержание, короче, пренебре­жение к плоти, дабы приобрести дух. Таковы же, наконец, и обычные добродетели, присущие даже непорядочным людям. В них следует соблюдать меру, дабы достигнуть тех, в которых не соблюдается никакой меры. Иначе, если ты в одну ночь из-за неумеренных бдений повредишь гла­за и легкие, как ты после этого будешь в состоянии читать или беседовать со святыми? Каким путем ты от них узна­ешь о боге? Вера видит бога и сама божественна; чтобы ее достигнуть, сохраняй меру в бдениях и трудах и, приобре­тая духовное, берегись, как бы не убить плотское, когда это плотское может тебя привести к лучшему. Разве не глупо поступает тот, кто, начиная долгий путь, в ходьбе не соблюдает меры? Несомненно, этот не дойдет до Иеру­салима: болезнь или даже смерть прервет его путешествие. Поэтому смотри, чтобы твое рвение, не знающее меры, не ввергло тебя в беду. Ах, не хочется предвещать дурное. Ты, мой Михаил, заслуживаешь самой благоприятной судьбы. Ты избегаешь толпы? Сохраняй меру и в этом. Разве не глупец тот, кто избегает людей так, что совершен­но ни с кем никогда не говорит? Безумец такой человек, а не святой. Смотри, с кем ты говоришь и общаешься. Ты постишься? Разве не покажется тебе поврежденным в уме тот, кто совсем ничего не уделяет телу или представляет ему лишь что-либо ядовитое? Сокращай излишнюю пищу, дабы не проявлял своей необузданности осленок, то есть плоть; с другой стороны, не убивай его голодом, дабы он мог нести седока. Таковы те прекрасные вещи, которые без меры становятся весьма дурными. В таком возрасте, как твой, бывают такие, которые чрезмерно предаются вину, и такие, которые чрезмерно увлекаются лошадьми и соба­ками или роскошным образом жизни. Бывают, напротив, такие, которые ведут слишком суровую жизнь. Отсюда это прекраснейшее и божественное правило: μηδέν άγαν165. Напиши в ответном письме, каково твое мнение, чтобы я знал, нравится ли тебе это. О, если бы Христос, который обещал присутствовать всюду, где двое соберутся во имя его, удостоил принять участие в нашей ομιλία 166. В против­ном случае, без него, все напрасно.

Будь здоров, мой Михаил!

Весь твой в господе Григорий Саввич

34

229

[Конец февраля — начало марта 1763 г.]

Здравствуй, мой сладчайший любитель муз, Михаил!

Радость гони, Гони страх,

Надежду обращай в бегство;

Скорби да не будет.

Ум отуманен

И связан узами,

Где они господствуют.

Это, если не ошибаюсь, стихи Боэция167, некоего рим­ского философа. Аффект — это болезнь души, по-гречески τό πάθος 168. Болезнь, как я полагаю, есть некоторое рас­стройство, образующееся из плохо согласованных между собою элементов, именно когда огонь или земля преобла­дает, или то и другое. Отсюда возникает обострение, по-гречески ό παροξυσμός169. Ибо, когда συμμετρία170 эле­ментов правильная, тогда все спокойно и мирно движется, как в тех исправных, искусно устроенных часах, которые греки называют αύτόματον 171. Ибо κλεψύδραι 172 и сол­нечные часы, какие мы видим в зале нашего коллегия, не называются αυτόματα 173. От этих физических предметов перейдем к метафизическим, то есть невидимым, или духов­ным, иначе — божественным. Совершенно тем же способом аффект действует на нашу душу и приводит ее в движение. Отсюда у римлян гнев, страх, желание и прочие аффекты часто называются движениями 174. Счастлив тот, кто свобо­ден от этих движений. Ибо такой человек обладает спокой­ствием, или покоем души, который ό κύριος175 дарует своим дражайшим ученикам: είρήνην τήν έμήν δίδωμι ύμίν 176. В первую очередь этот мир упорно борется с аф­фектами и, как диких коней, сдерживает их уздою разума. Ты радуешься, что ты богат? Ты болен. Радуешься, что ты благороден? Ты нездоров. Боишься смерти? Дурной славы из-за хороших поступков? Ты недостаточно здоров душой. Надеешься лучше жить завтра? Ты недомогаешь. Ибо, где надежда, там же и страх, болезнь и проч. Итак, скажешь ты, я требую вместе со стоиками, чтобы мудрец был совершенно άπαθέα177. Напротив, он в этом случае был бы столбом, а не человеком. Остается, следовательно, что блаженство там, где обуздание страстей, а не их отсут­ствие. Разве Павел не имеет свою τόν σκόλο-α 178, вредящую ему? И бог проходит перед Илиею в дуновении ветерка, то есть в виде легкого движения. Это ты прими; заботы же, страхи и прочее в том же роде должны относиться к господу. Они также μακαρίζουσι τόν άνθρωπον 179.

Будь здоров, мой дорогой, и разговор этот прими к све­дению!

Твой весь в господе Григорий Саввич

35

[Конец февраля — начало марта 1763 г.]

Здравствуй, мой Михаил, более богатый, чем цари Вселенной! О свободнейший, чем сатрапы, беспечнейший, чем покой!

Ты вызвал у меня невероятную тоску по тебе, не явив­шись сегодня в школу. О, если бы не оправдалось то, что я подозреваю! Боюсь, уж не заболел ли ты в эти нездоровые времена, чего да не будет по милости Христа! Поэтому ты βραχέως 180 нас извести, что с тобою.

Наш Яша уже смеется и играет, точно χελιδόνα181, возвещая весну. Но оп не начнет снова ходить в школу, пока не будет ему сшита хорошая обувь. Ибо его τόν πυρετόν 182, между прочим, вызвана тем, что он до сих пор пользовался дурными ύποδήμαα». 183. Мы с большою охотою предоставим ему эту возможность ради тех, кого мы любим и должны любить. Если ты здоров, осчастливь меня, о мой дражай­ший.

Твой Григорий Сковорода

Кто пашет поле и здоров, счастливее больного царя. Нет, он лучше даже и здорового царя!

36

[Первая половина марта 1763 г.]

Здравствуй, храбрейший новобранец Христова воинства! Возлюбленнейший Михаил!

Прочитав с большим удовольствием и не без смеха твое письмецо, я много про себя размышлял, вернее, с то­бою безмолвно беседовал, а затем, приготовившись ко сну,

230

много о том же думал. И вдруг мне показалось, что слышу такой внутренний голос: жизнь наша — военная служба... Поэтому 6 8ιά3ολος 184, после того как он не мог обольстить тебя ни скупостью, ни удовольствиями и тем повредить твоей душе, может быть, решил вредить твоему здоровью? Это, несомненно, так, и действительно мудро сказано: из двух зол нужно выбирать меньшее. Знает этот старый пройдоха, что некоторые самые лучшие умы очень склонны προς κενοδοςίαν 185, особенно в таком возрасте, как твой, и этим часто ускоряли час безвременной кончины или неиз­лечимо повреждали какую-либо благородную часть тела, например, глаза или грудь. Итак, не успев первым спо­собом, он пытается действовать другим путем. Ты же эти нелепые и пустые, но в то же время очень тяжелые труды исполняй так, чтобы не терять из виду интересов твоего драгоценнейшего здоровья. Лучше пожертвовать своим тщеславием. Это получится, если будешь трудиться и напрягаться в такой мере, в какой это достаточно для посредственного ученика и для твоей дисциплинирован­ности, без присущего тебе горячего рвения. Но я обращусь к нашему почтенному префекту, господину и другу. Ты же, дражайший, пребывай под крыльями твоего вождя Христа. Будь здоров в нем!

Твой Григорий Саввич

37

[Первая половина марта 1763 г.] Мир тебе, дражайший Михаил!

Наступает юность года! Новое видно повсюду. Теперь вот приятно земледельцам предаваться труду. Предвидя, что весна придет, крестьянская забота Очищает сады, устраивает хорошие стоки для вод. Счастлив крестьянин, но еще счастливее тот, Кто с радостью очищает каналы своего сердца. И у глупых имеются телесные преимущества. Однако глупая старость не может быть счастливой. Осмотри владения души — какая в них растет

трава?

Удали тотчас, если появляется плохая трава. Скорее удали, если поднимаются терновник и

ежевика.

Богатство заглушает святые слова божий.

231

Если лук и дикая капуста разрастаются, вырви

и выбрось:

Ибо грязная похоть не может видеть бога. Если стал расти кедр, скорее подруби его секирой: Ибо богу неугодно гордое сердце. Часто у прекрасных деревьев Начинают вдруг произвольно расти уродливые

сучья:

Отсеки их ножом и выбрось прочь!

Ибо. когда кто-либо занят чтением священных книг,

У того от занятий часто рождается тщеславие.

И наоборот: прекрасные цветы охраняй и лелей.

Прежде всего расти цвет целомудрия.

О, какой прекрасный и сильный аромат от него!

Христос очень любит этот аромат.

Чтобы не терять времени напрасно, я решил лучше бесе­довать с тобою пусть плохими стихами, чем заниматься бес­полезными пустяками. Ибо обычно я лечу скуку преиму­щественно этим лекарством. Однако не всегда имеется нужное для этого настроение.

Будь здоров, мой дорогой!

Григорий Сковорода

38

[Первая половина марта 1763 г.]

Εύθύμει186, мой Михаил!

Δήμος 6 χριστιανός δαπανάει σώμα καί αίμα Χρίστου, αλλά άεί έστι κακοστόμαχος 187.

Народ, почитающий Христа, ест тело богочеловека, Упивается кровью, но худо переваривает, неразумный.

Τά λοιπά αναβάλλομαι εις ύστερον χρόνον...188

Григорий Саввич

39

[Первая половина марта 1763 г.]

Здравствуй, христианская любовь, любимейший Михаил!

Тщетно вкушает плоть тот, кто заключен во плоти, Кто вкушает не для того, чтобы дойти до смысла.

232

Нечестивая толпа может коснуться тела Христова, Но дурная толпа пе способна постичь промысл

божий.

Есть тело животное, но есть и духовное тело: Первое не приносит пользы, второе спасительно. Первое не помогает, если им ограничиваешься; Если ж не ограничиваешься, помогает достичь

разума.

Зачем сажаешь маслину, которая не принесет

плодов?

Зачем садишь в землю, когда не даст нового

побега?

Зачем вкушаешь Христово тело, оставаясь

тем же?

Зачем принимаешь семя, когда у тебя нет плода? Если семя, брошенное в землю, от тепла сгниет, То новый дух породит от него новые плоды. Если животное тепло не будет у тебя взято смертью, То ты не будешь иметь духовного и нового. Оставь старого человека с его дурным ученьем, Прими новые мнения и новые дела божий. Зачем принимаешь тело, отвергая его разум? Разве душа не лучше тела и не больше значит? Телом твоим ты касаешься тела, Но сердцем ты избегаешь сердца. Скажи мне, это дружба? Ты целуешь уста, но являешься врагом его

нравов.

Тебе неприятен тот дух, с которым важно общаться.

Христос — простота, ты же роскошествуешь в

одежде, жилье и пище. Чем же поможет тебе святое тело?

Христос — девственность, я же взираю в лицо

блудницы.

Чем мне поможет святое тело? Прими, дорогой

мой,

Вместе с плотию дух Христов,

Тогда с господом будешь один дух.

 Будь здоров, мой любимейший!

Твой во господе Григорий Сковорода

233

40

234

[Последняя неделя марта 1763 г.]

Здравствуй, утешение в заботах моих, Михаил сладчайший/

Я хочу, чтобы в эти весенние дни ты пользовался менее продолжительным сном и более холодной пищей. Учиты­вай жар своей юности, теплоту весны, сидячий образ жиз­ни и свое чрезвычайное прилежание. Недавно (вчера) мы случайно прочитали у Мюре, что Гален 189, второй, после Гиппократа 19°, отец врачей, рассуждая περί ύγιειών 191, выразил мнение, что мальчикам и юношам подходит более холодная, а старикам — более теплая пища. Несомненно, достоин доверия такой автор. Ибо из горячей нищи развивается излишняя влага, а отсюда 6 κατάρρος 192, который все врачи признают отцом всех болезней. Катар— это насморк (нежидь), а насморк —не что иное, как гной, уплотненный очень большим жаром, развившимся из чрезмерной и горячей пищи, или влага, сгущенная жаром, откуда у греков даже жар в теле, или гной, называется φλέγμα 193. Поэтому лечение состоит в том, чтобы быть весе­лым и бодрым. Но мать этого есть трезвость, которая состоит не только в умеренном и холодном питье, но и в такой же пище. Не будет трезвым тот, кто перегружается пищей, хотя бы он и άοινος194. О, как я был глуп, нанеся уроп своему здоровью, поддавшись в молодом возрасте влиянию весьма испорченных товарищей: а ты должен ненавидеть и избегать их пуще ядовитой змеи и бешеной собаки. Но что же я? Как будто не знаю твоей свободной и целомуд­ренной натуры. Прощай, дражайший.

Твой Григорий Сковорода

41

[Последняя неделя марта — начало апреля 1763 г.]

Κήδιστέ μου ώ Μιχαήλ, Χάριν εΰχομαί σοι έν τω κυρίω ημών!195

Дни и ночи, оставив все, будем стремиться направлять всякое рассуждение, мой дорогой, к тому превышающему всякий ум миру, который есть «мир, всяк ум преиму-щий»/; что представляет собою перевод греческих слов;

την ειρήνην υπερέχουσαν πάντα νόον 196. Чем более стихает жар низменных страстей, тем ближе подходим мы к этому божественному оплоту. Обрати внимание на море сердца твоего, твоих помышлений и взвесь, какой ветер поднимает волнение, подвергающее опасности кораблик души твоей. Не ветер ли честолюбия?.. Старайся умолить, чтобы поспе-шпл тебе на помощь тот, //«которого ветры послушают»/7. Что это такое, чем злой дух нас привлекает к подкрашенным красотам мира сего? Блеск дворцов, или πορφύρας197. Ах, ты не видишь, сколько зла скрывается внутри, иод кра­сивой внешностью: змея таится в траве. Δφαφος την χοιράδα κρύπτει198. Прекрасно ты это понимаешь, душа моя, а чтобы в совершенстве понял и познал, это совершит Христос, если ты будешь тверд в любви к нему (Христу) и правильно употребишь данный тебе талант; пока мы свободны, постарайся, дражайший, чтобы мы чаще и ус­пешно беседовали лицом к лицу έν τη λέσ/η 199, письменную беседу отложим на то время, когда будет невозможно и не будет времени непосредственно лично όμιλειν 200, а это время уже скоро наступит. А ежедневно посылай ко мне но утрам нашего Максимочку, чтобы и ему я мог сказать что-нибудь доброе и тебе дать что-нибудь мое, не входящее в круг обыденного. Будь здоров, ώ κήδιστε, και ήμας άντιφίλει.

Σος Γρηγώριος ό Σαββίν 201

42

[1703 г.]

Желаннейший товарищ, мой Михаил!

Сегодня я поднялся так рано, что на целый час с третью предупредил восход солнца. Бессмертный боже, как весела, бодра, свободна, подвижнее молнии и быстрее Эвра202 та паша часть, которая именуется божественной и которая у Марона названа огнем простого дуновения! Итак, по пословице «где у кого болит, там он и руку держит» скупой непрерывно думает о деньгах, купец — о товарах, пахарь— о быках, воин — об оружии, короче, где у кого болит или имеется источник удовольствия, там каждый рад иметь и ум, и язык. Мое же сердце, лишь только я пробудился, устремляется к собственному сокровищу. Я начал размы­шлять с самим собою так: мы, глупые и несчастные, пего­

235

дуем, если кто из нас по обычному представлению живет в бедности или скромно, не имея никакой должности, тогда как одна добродетель делает счастливым и сохраняет сча­стье. Что же, достиг ли ты наконец добродетели? Достиг ли наконец того, что и к тебе могут иметь отношение слова: ύμΊν δέδοται γνώμαι τά μυστήρια της βασιλείας των ουρανών 203? Если нет, то где цена затраченного времени? Обра­щаясь к самому себе с подобными речами, я начал под­водить итог времени: когда, для скольких, на какие пустые предметы я расходовал вещь, превосходящую все по цене. Как и теперь, я не умею пользоваться временем, но то,что имеется в настоящем и что единственно находится в нашем распоряжении, идет на пустяки или, что еще хуже, на сожаления, или, что хуже всего, на грехи. На будущее мы надеемся, настоящее презираем: мы стремимся к тому, чего нет, пренебрегаем тем, что имеется, как будто может текущее вернуться вспять или будущее наверняка будет достигнуто. Когда я об этом раздумывал, припомнилось греческое двустишие, которое я перевел на латинский и заучил, когда был в лавре святого Сергея 204. Так как это двустишие не лишено изящества, мы приведем его здесь:

Τής ώρας απόλαυε, διέρχεται πάντα τάχιστα; "Εν θέρος έξ έρίφου  τραχύν εθηκε τράγον —

Пользуйся временем, ибо все быстро старится; Одно лето превращает козленка в косматого козла 205.

О, если бы, мой Михаил, мы так пользовались временем, чтобы, смущенные духом, потом не молили напрасно о том, о чем глупцы обычно тщетно вопят: о, если бы Юпитер вернул мне прошедшие годы!

Счастливо использовал время тот, кто познал, чего нужно избегать и чего домогаться. Ибо невозможно (мы читали сегодня с одним приятелем в руководстве), как говорит Платон в своей книге о государстве, «постоянно следовать добродетели тому, у кого нет твердых убежде­ний в том, к чему следует стремиться и чего избегать; ибо, кто полезное считает бесполезным и наоборот, тот белое считает черным». «И горе таким!» — восклицает пророк.

Напиши самым кратким образом, в трех словах, как твое здоровье, особенно душевное. Прыщ, появившийся на лице, умоляю, не трогай и не ковыряй. Вчера я пришел

236

в ужас, случайно услыхав, что для многих такие прыщи, признаваемые за нечто незначительное, были смертельными именно потому, что их терли.

Будь здоров, дражайший, с Гришей 206 и прочими ма­лютками!

Весьма вас любящий Григорий Саввич

Апрель

43

[11 мая 1763 г.]

Κατ ώς γέγραπται 207

Как поет Давид: в тебе Вся наша жизнь. Ежедневно смерть угрожает нам. Вот такова невинная овечка, Которую жестокий мясник Готовится зарезать, Пролить ее темную кровь. Ведомая без всякого принуждения, Она сама ему помогает И подставляет горло под острие ножа. Но все это побеждает возросшее милосердие

Одной своей силой,

Которая окружает нас вечной любовью. Ибо тверда мысль...

Εις τήν πεντηκοστήν 208

О, если бы к нам в сердце вливался тот дух, Который учитель вложил в своих детей! Тот новый дух, что сердца обновляет своим

огнем,

Этот дух творит новые языки и новые дела. Этот новый дух нежнее дуновения зефиров, Лишь он подует, тотчас образуется новая земля, Обновляются времена, движения небес и жизнь. Ветхий час убегает, обновленный час приходит. Люди уже совершают новые дела, произносят

новые слова.

237

У них появляется новое зрение, сердца и ноги

новые.

Так дерево, мертвое зимой, лишь только весеннее

 Солнце с высоты его согреет, вскоре оживает.

Посмотри теперь на языки, руки и ноги глупой

толпы.

Чего она хочет? Что делает и о чем говорит?

Всюду говорится о честолюбии, о скупости.

Думаешь, это новые речи? Это старый язык.

Всюду царят преступление, роскошь и грязная

похоть.

Ты думаешь, это новые дела? Нет, это старые дела.

 Люди стремятся лишь угождать чреву и тленной

плоти.

Думаешь, это новые сердца? Это старые сердца.

 О, сжалься надо мною, милостивый заступник!

Приди!

Дай мне новое сердце, слова новые и руку новую!

 Освободи меня из пещеры, где находится эта

жалкая толпа! Приобщи меня к небожителям, которым спяет новая

земля!

 

Дражайший Михаил!

Эти стишки мне показались не лишенными приятности. Когда я в этот священный день, который является целью и σκοπός 209 всех праздников, размышлял о священных предметах, относящихся к φιλαυτίαν 210 или к благочести­вым изречениям, эти стихи на меня подействовали, то есть побудили душу к благочестию. Поэтому я решил их со­общить и тебе, моему другу и ревнителю науки, а еще более — благочестия, которое одно делает человека счаст­ливым. Если моряк своими морскими речами обменивается с моряком, купец — с купцом, солдат — с солдатом охотно ομιλίας 211, то неужели тот, кто отдается благочестию и полезным наукам, будет нем с тем, кто занимается тем же и является его другом? О, так не может быть! Однако обра­ти внимание не на изящество слов, почти ничтожное, а на то, мыслим ли мы достаточно благочестиво, на силу высказанных мыслей, — определяй вкус не по скорлупе, а по ядру. Αγιώτατος ό παράκλητος 212 совершит в свое время то, что, отвергнув древнее и глубокое, оставшись с

238

одним молоком благочестия, будешь стремиться к новой пище, достойной христианского мужа, дабы к тебе могло быть применено пророчество об Иуде: зубы его белее молока.

К тебе весьма расположенный Григорий Саввич

44

[Вторая половина мая — начало июня 1763 г.]

Более всех любимый друг Михаил!

После вечерней молитвы я имею большое желание возоб­новить вчерашнюю прогулку. По выходе из храма направ­ляйся ко мне или следуй прямо вчерашней живописной долиной по тем низменным местам, по каким мы вчера возвращались, идя так медленно, чтобы я мог за тобою следовать. Я приведу с собою и большую часть хора, то есть моих певчих — мальчиков. Возьму и того автора, дарование которого мне доставляет величайшее удоволь­ствие . Действительно, он так мудр и вдобавок так остроумно срывает маску с этой прелестнейшей и презреннейшей блуд­ницы, то есть этого мира. Но допустим, что он, [мир] такой, за которого его обычно принимают. Однако мудрец должен и из навоза выбирать золото. Разве Христос для грешных падение,/, а не άνάστασις 213? Разве чистым не все чисто? Но что я его тебе хвалю? Не будем походить на того напыщенного и напитанного глупой философией схоласта, который смеялся над επίγραμμα214, известной надписью... Я скажу только вот что: никто остроумнее, полнее и полезнее не показывал скрытую от глаз нечистоту мира. Таких, как ты, сов он наделяет зрением: / «Дажд премудрому вину»/5, и проч. Следующие слова Теренция, по-видимому, на то же указывают: извлекай из опыта дру­гих то, что тебе будет полезно. Против воли кончаю. Об этих предметах следует рассуждать ночью и днем. Написал стихи и для Николая: в них мы достаточно показываем обманчивые прелести мира.

Будь здоров, дражайший!

Твой Григорий Саввич

239

45

240

[Вторая половина июня 1763 г.]

Тезис: Мудрец скромен

Если кто-либо, будучи допущен к святыням изящных муз, не вполне к ним приобщился, но лишь, как говорится, краями губ вкусил от этой подлинной мудрости, такой человек, по крайней мере по моему мнению, не может не быть скромен.

И это не удивительно. Как глупость есть мать всех поро­ков, в том числе и высокомерия,которому свойственно домо­гаться и бремени сверх силы, и почести сверх достоинства, и славы сверх заслуги, так мудрость есть подлинная роди­тельница как прочих добродетелей, так и скромности, которая, меряя себя, как говорится, своей собственной меркой скорее спускается вниз, чем возносится вверх.

Прекрасно у Плутарха в его нравоучительных сочине­ниях 215 наряду со многим другим написано следующее: «Земледельцы, — говорит он, —с удовольствием видят ко­лосья, наклоненные к земле; те же колосья, которые по своей легкости поднимаются вверх, считают пустыми и вымоло­ченными. Ибо подобно тому как пшеничные колосья без зерен легко поднимаются среди других, полные же и тяже­лые, прячась, опускаются вниз, — так и среди людей, кто наиболее пуст и лишен серьезности, тот более всего стре­мится к почестям и отличается дерзостью, имеет лицо и походку, исполненную надменности и презрения, не щадя­щего никого».

Ввиду этого я никак не могу допустить, будто благора­зумен тот, кто лишен скромности, и что не обладает доб­рым и здравым разумом тот, спутницей которого является эта любезная и приятная добродетель.

Счастливейший φιλόλογε 216 Михаил, здравствуй!

Итак, целых три дня мы молчали. Но возместим молча­ние. Экзаменуя юношей, я вынужден был сам омолодиться и писать по правилам то, что называют τήν χρείαν 217, Посылаю ее тебе в качестве лидийского камня. Если не понравится, то прими во внимание, что я никогда не зани­мался правилами ρητόρων 218, если же ты ее найдешь не совсем нелепой, то отнеси это на счет старых книг, которые, как ты знаешь, я усердно изучаю. Что касается твоей по­словицы: /«абы ся курыло»/, то она меня замучила: почти все три дня я ею занимаюсь. Но прежде всего прими во внимание следующее: не обязательно у греков или рим­лян вошло в пословицу то, что вошло у нас. Поэтому не в форме пословицы, я полагаю, ты так вполне удовлетво­рительно можешь сказать по-латыни: mihi шпЬга suffiat — мне довольно тени, названия и подобия. Греки παροιμιαστί219 выражают словом ώς τύπφ 220. Наша пословица в данном случае говорит, что достаточно дыма, хотя бы до пламени дело не дошло. Таким образом, и здесь тень вместо тела, знак вместо вещи. Но вот тебе и пословица: dicis gratia, как ты сказал бы: dicationis gratia, как говорится, для виду, когда что-нибудь делается на скорую руку, — спо­соб выражения у плохих исполнителей религиозных об­рядов, которые часто в храме жертвуют богу не то, что его достойно, но лишь бы иметь знак, что они пожертво­вали. Переводи так: /«абы то для славы»/5, и подобное. По-латыни можно сказать: crasso filo — «грубою нитью». Несомненно, есть пословица: tenui filo — «тонкою нитью». Будь здоров, мой дорогой!

Твой Григорий Саввич

46

[Конец июня 1763 г.]

Драгоценнейший друг мой Михаил!

Кто такой был этот Демонакс 221, для меня еще не ясно. Предполагаю только, что он был спартанец, каковой род людей не столько отличался красноречием, сколько остро­умием и преданностью добродетели. Но что он был за чело­век, я вижу уже по его изречению, которое мне очень нра­вится. Вот оно: Έν αλλότριας παραδείγμασι παίδευε σεαυτόν καί απαθής τών κακών εση 222. Это изречение ради учеб­ных целей мы дословно передадим так: «На чужих примерах учи самого себя и будешь не чувствителен к бе­дам», то есть не потерпишь бедствий. Ибо первое его изре­чение, я полагаю, ты знаешь: в нем он порицает τους πολυπραγμονέοντας μεν περί του κόσμου, περί δε τής εαυτών άκοσμίας ού φροντίζοντας 223. Что касается ранее приведен­ного изречения (о последнем мы будем говорить в другом

241

месте), то поразительно, как все мы против него грешим. Ибо если бы мы, как говорит Теренций 224, учились на опыте других, извлекая из него нам полезное, и если бы мы всматривались в жизнь других, как в зеркало, то го­раздо менее к нам было бы применимо изречение: «опыт — наставник глупцов». Такое поведение, помимо того что оно очень полезно, доставляет нам также чрезвычайно приятное зрелище и составляет значительную долю умо­зрения тех мудрых людей, которые, как говорится, плавая в гавани, используя чужие несчастия, подобны гомеров­ским богам, которые ούρανόθεν 225 радуются не тому, что с другими что-либо произошло, а тому, что видят себя непри­частными к этим бедствиям, находящимися в безопасности. Ибо к чему нам эти великолепные θέατρα 226 язычников? Разве мир и народ не лучшее зрелище, к тому же бес­платное наподобие известного Пифагоровского торжи­ща 227. Ты увидишь, как один стенает под тяжестью долгов, другой мучается честолюбием, третий — скупостью, чет­вертый — нездоровым желанием изучить вздорные вещи. И кто их всех перечислит? Объясни понятие души, и ты убедишься. Я тем охотнее об этом сказал, что приближают­ся и скоро наступят каникулы, подстерегает скука. Если против пее ты не вооружишься, то берегись, чтобы эта скотина не столкнула тебя не с моста, как говорят, а с добродетели.

Будь здоров, дражайший! Теперь мы очень легко будем друг с другом видеться и при случае поговорим,

47

Драгоценнейший друг Михаил!

Чем занят теперь твой быстрый ум? Где он у тебя блуждает?

Чего он желает, к чему стремится, чего избегает?

Действует ли он уверенно или колеблется?

Если он действует уверенно и свято, ты блажен.

Если колеблется, то и ты колеблешься.

Где сердце вздымается колебаниями,

Там царят отвращение и скука.

Моряк не поет, но, теряя спокойствие, боится,

Когда беснуются морские волны,

Когда бешеный Австр 228 вздымает Адриатику,

242

И моряк теряет управление кораблем. Наш ум никогда не остается праздным; Он всегда любит чем-нибудь заниматься. Если не найдет хорошего занятия, Он обратится к дурному.

Снабжай его тем, чтоб он мог славно потрудиться,

Но прекрасным

И не слишкОхМ многим.

Так ты можешь избежать злейшей тоски

И достичь сладкой жизни.

Прекращаю писать стихи, ибо мне кажется, будто я из камня выжимаю воду. Лучше прозою что-нибудь.

Ты же нам пиши, если сам не придешь. Прежде чем я отправлюсь, имею намерение использовать время для бе­седы с тобою. Ты свободен, я тоже. Ты занимаешься наукой, я до некоторой степени тоже. Ты с удовольствием меня слушаешь, я охотно говорю. В чем же дело? Если ты не придаешь значения месту, где бы мы могли обычным образом болтать, пошли мальчика к нам — если он свободен — договориться. Ибо не всегда будет лето...

Будь здоров, мой дорогой!

Твой Григорий Саввич Толпа пьянствует, а мы не поговорим о порядочных предметах? Как это так? 1763 года, июля 7-го дня

48

[1763 г.]

Здравствуй, желание мое, Κήοος τε τερπολή   τε της ψυχής έμου 229, Михаил драгоценнейший!

Подобно тому как τό μουσικόν όργανον 230, если мы его слушаем издали, кажется для нашего слуха приятнее, так беседа с отсутствующим другом обыкновенно бывает на­много приятнее, чем с присутствующим. Особенно с тобой у меня получается так,чтоятогда более люблютебяи стрем­люсь к твоей τήν δυστην προαηγορίαν 231, когда отсутствую и когда без участия тела душа с душою безмолвно и άσο)ματψ ομιλεί τε καί συνδιατρφει 232. Тогда никакое расстояние и ни­какое пресыщение не уменьшают сладости, а, напро­тив, ее увеличивают, наслаждение все более и более воз­

243

растает, ибо совсем иное положение и состояние невиди­мого, чем телесного и тленного. Эти соображения не послед­нее место занимают среди тех, которыми я обычно смягчаю житейские невзгоды. Ибо что приятнее, слаще и живитель­нее, чем любовь? Разве мне не представляются подлинно лишенными солнца и даже мертвыми те, кто лишен любви, и я нисколько не удивляюсь, если αυτό; 6 θεό| άγαπή 233. Далее, хорошая любовь та, которая является истинной, прочной и вечной. Любовь никоим образом не может быть вечной и прочной, если рождается из тленных предметов, то есть из богатства и прочего в том же роде. Прочная и вечная любовь возникает из родства вечных душ, укреп­ляемых их добродетелью и не подверженных разрушению. Ибо, как гнилое дерево не склеивается с другим гнилым деревом, так и между негодными людьми не возникает дружбы. Поэтому если наша любовь тебе дорога, то не бойся, что она прекратится. Ибо, поколь ты почитаешь добродетель, дотоль и любовь растет, подобно тому как дерево незаметно с годами растет и само становится силь­нее, чем смерть. Постоянно находишься перед глазами души моей, и, о чем бы хорошем я ни думал и чем бы я ни зани­мался, мне кажется, тебя я вижу лицом к лицу. Ты мне являешься, когда я удаляюсь в уединение; ты мой спутник и товарищ, когда я нахожусь в толпе. Когда я скорблю, ты тотчас же берешь на себя часть скорби; если я чему-нибудь радуюсь, ты тоже являешься участником радости, так что я не могу умереть без того, чтобы образ твоей души я не унес с собою, так тень уносит тень, если только это разделение может произвести смерть, которая разрушает тело, душу же делает еще более свободной. Так, свободный от тела, я буду с тобою в памяти, в мысли, в молчаливой беседе: до такой степени любовь сильнее самой смерти. Эта наша любовь к тебе, постоянно помышляющая о твоем благе, пусть теперь также скажет тебе о чем-либо таком, что послужило бы на пользу твоей душе и твоему телу. Но что же мне сказать тебе? Рассказывают, когда знамени­тый мудрец Катон 234 понял, что временно подавленный Карфаген снова помышляет о войне против Рима, то сове­товал римлянам начать новую войну против карфагенян; когда же римляне его совету не последовали, он, однако, не переставал советовать. И когда в сенате ему нужно было высказать какое-нибудь мнение, он говорил: «Я думаю так», — (прибавлял): — «Все-таки нужно начать войну

244

против Карфагена». И он так поступал до тех пор, пока не убедил римлян, и Карфаген был сравнен с землей; таким образом Рим был освобожден от страха. О дра­жайший! Избегай общества дурных людей! Избегай их! Беги от них далеко! Помни это! Освободи меня от страха! Лх, как я боюсь! Удали от меня, если меня любишь, страх и заботу, которые меня терзают, которые меня теперь жгут и преследуют, скопившись в моем сердце.

Я не успокоюсь, пока не услышу, что ты избегаешь их (злых людей) более, чем ядовитых змей. Помни, что ты храм божий. Сохрани тело в чистоте! А прежде всего сохра­ни душу! Сохрани не для мира, а для Христа, лучшего господа твоего и моего. Ты сохранишь, если будешь бодр­ствовать. Будешь бодрствовать, если будешь трезв. Будешь трезв, если будешь молиться, лить слезы и избегать празд­ности. Пусть не трогают тебя дворцы, замки и храмы рукотворные, но, преклонив колени, возноси постоян­ные мольбы к единственному тело и душу хранящему, нерукотворному Соломонову храму. /«Да будут очи твои открыты на храм сей... день и ночь»,/ и проч. О, если бы можно было писать так же много, как мыслить! Ό Χριο-τός23δ, да просветит своим светом эти лучшие твои задатки, и руками чистоты, непреодолимыми для дьявола и его слуг, да сохранит твое тело в добром здравии, аминь!

Весьма тебе преданный Григорий Саввич

12 июля /из Белгорода/

Желаннейших твоих писем жду. Напиши, что ты хочешь, чтобы я для тебя сделал. Ты получишь от меня все, что в твою пользу и в моей возможности. Но и ты желаешь только самого лучшего, да и я, кажется, свободен для все­го святого. Об этом письме, кроме твоего хозяина, почтен­нейшего о. Бориса 236, никому не сообщай. Ибо ты знаешь, как безмерно завистлива и лжива человеческая чернь. Прощай! Будь здоров!

49

[1763 г.]

Желаннейший Михаил — радуйся в господе!

Уже три дня, как готова ода, обещанная мною. Что каса­ется меня, то я не проводил бы ни одного дня без беседы с тобою. Никогда не спит этот лев — дьявол, поэтому нам

245

всегда надо бодрствовать. Как нежданным ударом поража­ет тело враг, так и этот духовный враг никогда не пере­стает бросать в нашу душу огненные стрелы страстей и ими поражать. Ты погасишь их, если подумаешь о том, что у тебя есть все, в силу чего ты можешь сделаться великим, т. е. святым, мужем. Из-за чего ты мог бы мучиться, стра­дать? Из-за того, что ты не участвуешь в попойках с обжо­рами? Что в дворцах князей не играешь в кости? Что ты не танцуешь? Что не находишься на военной службе? Если все эти жалкие вещи составляют предмет твоего восхи­щения, то ты еще не мудр и являешься одним из многих. Ты еще не блажен, если вне себя ищешь какие-то блага. Со­бери внутри себя свои мысли и в себе самом ищи истинные блага. Копай внутри себя колодец той воды, которая оро­сит и твой дом, и дома соседей. Внутри тебя находится то основание, как говорит Плутарх, источник спокойствия; старайся этот источник очистить, черпая не из свиных луж, а из священных книг святых людей. Пусть не увлекает тебя толпа, гоняющаяся по морям и сушам за непостоян­ным, но, пребывая в своем доме, смотри, что делается худо или хорошо. Что тебе поможет скипетр, или дворец, или золото, если ты потеряешь и убьешь ценнейшую душу свою, то есть самого себя? Разве не из болезней души рождаются и телесные болезни? Лишь только греховная страсть воспламенит твою душу, знай, что она поражена и даже мертва. Почему не заботишься ты о том, чтобы извергнуть страсть — смерть драгоценнейшей части самого тебя? Зачем ты блуждаешь умом? Зачем вожделеешь, когда внутри себя имеешь все блага, если будешь благоразумен? Зачем стремишься к пирам и к толпе, к собраниям недо­стойных? Что видишь там доброго? Подави и обуздай τας ορμάς 237 души своей и уже теперь привыкай быть ца­рем. О, если бы у меня был η τοο πνεύματος μάχαιρα 238! Я бы отрубил у тебя скупость и уничтожил бы роскошь и дух нетрезвости, поразил бы честолюбие, сокрушил бы ν.ενοδοξίαν 239, пронзил бы страх смерти и бедности. О святейшая трезвость! О благая бедность! О спокойствие ду­шевное! Как мало людей вас знает! Если ты еще не видишь, что в грехе заключаются все виды зла, ты еще не мудр, не обладаешь богословскою верою. Однако верь, не видя. Если ты еще не видишь, что весь рай заключается в твер­дом сохранении и соблюдении заповедей божиих, ты еще не имеешь божией благодати; верь, однако, и возглашай

246

с Давидом: /у «Открой очи мои и уразумею»/ и проч., пока, уразумев несказанную, заложенную в них пользу, ты не скажешь: /«Наследовал откровения твои век за воздаяния»/ Это ищи, это... призывает Вергилий. Если ты это будешь всем сердцем искать, найдешь... Постараешь­ся? Какая это неправда? Не вводи себя в заблуждение. Христос господь да убережет душу твою и тело твое от ядовитых сотоварищей, от всякой нечистоты, от огненных стрел! Будь здоров, дражайший, и нам пиши! Жажду знать, как ты поживаешь.

Твой христианский друг Григорий Саввич

Июля 18, из Белгорода

50

[29 августа 1763 г.]

Μείζων έν γενητοΤς γυναιχών προφήτης Ιωάννου τοο Βαπτιστοΰ ουδείς έστι ν (Лука, 7) 240

Сегодня мы празднуем кончину того, кто, как говорит Христос, был самым великим из всех рожденных женами. Остановим же очи ума и поразмыслим немного, каков он был, что творил, пока был в живых, и за что был богом при­знан столь великим. Он был пророк божий, воспевал боже­ственное, исправлял грешников, возвращал их на правиль­ный путь, всем говорил, кто такой Христос, что вот уже близко и должно наступить пришествие Христа; пусть украсят себя, дабы он, как жених, нашел их готовы­ми, иначе говоря, секира извлечена и готова. Итак, вели­кое дело быть ученым евангельским? Да, мой дражайший Михаил, не только великое, но и величайшее. Нечестивейшпй человек был Ирод, до последпей степени испорчен­ный по своим нравам и воспитанию, привыкший к роскоши в такой же мере, в какой мы видим теперь большинство магнатов, однако и он /«в сладость послушал его»/; в такой степени верно то, что сказал Платон: «Нет ничего приятнее для слуха, чем истина». Я не высоко чту и не от­ношусь с благоговением к таким царям, каким был Ирод; у меня нет этих чувств даже и к хорошим царям; но я чту небесного ученого, пророка, жреца. Если великое дело повелевать телами, то еще большее дело управлять душа­ми. Великое дело одарить золотом, что цари обычно делают, но разве пе великое дело привести к золоту мудрости? Ка­кую индийскую жемчужину можно сравнить с таким дра­

247

гоценным камешком, как похвальное целомудрие? Если великое дело лечить тело, то не величайшее ли дело Вместе с телом сохранять и душу человека целой, здоровой, невре­димой? Но это бывает, когда кому-нибудь предлагается и внушается умеренность, мать целомудрия. Эти две добро­детели делают то, что глаза человека становятся чрезвы­чайно острыми и совсем орлиными, ноги — исключительно легкими и оленьими, память — крепкой и ангельской, суждение — божественным, а не человеческим, все тело, наконец, — чистым и свободным, достойным τη έχδοχη 241 божественной мудрости, которая избегает порочного тела, как пчела дыма. А что мне сказать о невидимых благах души? Это знает только тот, у кого есть опыт. Иначе [это] не проникнет в сердце. Такие и столь великие блага дарил Ιωάννης 243 покорным, давая им науку о Христе. Не справедливо ли Христос называет его величайшим среди рожденных женами? Но обрати внимание, какими путями он достиг этого, какими παρασκευαις 243. Он не искал двор­цов, не уходил, будучи юношей, в многолюдные и роскош­ные города, не предавался чревоугодию, но ушел в пусты­ню, ища единственно царствия божия, не заботясь ни об одежде, ни о пище, зная, что их не будут лишены рабы божий, зная, что роскошь есть главный враг целомудрия, которое единственно любит Христос и без которого никто не допускается к таинствам царствия божия. Поэтому он был опоясан τη ζωνη 244 кожаным, строго исправляя рас­пущенность плоти. Так укрепленный, он был таким вели­ким ученым в столь великом дворце божием. О дражай­ший, будем подражать таким мужам! Возьмем вершину, дабы наверное овладеть серединой. Прочти όμιλίαν 245 нашего Гедеона, которую он имел в день его Иоанна кон­чины. Под конец последняя или предпоследняя страница так начинается: /«Голос слова...»,/ — какой, не знаю. Прощай, дражайший.

Твой Григорий Сковорода

51

[Сентябрь — октябрь 1763 г.]

 Здравствуй, моя радость, дражайший Михаил!

Когда я читал τά μοναχικά 246 Евагрия 247, мне больше всего понравились следующие места, о которых сообщаю и тебе, счастливейшему кандидату христианской филосо­

248

фин. Ты ведь знаешь, дражайший, что я часто восхвалял τήν σχολήν και τήν ήσυχίαν, τήν του Χρίστου σοφία ένδιατρί-βουσαν 248 и называл самого Христа главою схоластов.

Но послушай совет нашего Евагрня:

Βουλή τοιγαρουν αγαπητέ τον μονήρη βίον ώς έστιν άναλαβεΐν και έπί τά της ησυχίας άποτρέχειν τρόπαια άφες έκεΐ του κόσμου τάς φροντίδας — τουτέστι αυλός εσο, απαθής, — ίνα της εκ τούτων περιστάσεως αλλότριος γενόμενος δυνηθή| ήσυχασαι καλώς 249. И немного далее: Μή αγαπήσεις ούκήσαι μετά ανθρώπων υλικών — ή μονοσοίκει, ή μετά αδελφών τών αΰλων και όμοφρόνων σου 250. Но ты мне скажешь: мои мысли не лежат к монашеству и потому, к чему мне это? Пусть так, но почему не послу­шать ангельских слов? Тем более, что простой христиан­ский народ плохо понимает τόν μοναχόν251. К тому же суще­ствует древнее изречение: «Бери вершину и будешь иметь середину». Что касается меня, то я считаю монаха высшим учеником Христа, во всем совершенно подобным своему наставнику. Ты скажешь: но апостол выше монаха. Со­гласен, но сам апостол становится таковым лишь из мона­ха; пока он управляет самим собой, он монах, когда же он начинает управлять и другими, тогда становится апостолом. Христос, когда он был в пустыне μοναχός ήν 252, то есть совершенно нематериальным, или, как говорят греки, αΰλος (невещественным). Этим объясняется, почему монахи называются ангелами; это не потому, что они вне тела, а потому, что они во всем простились с телом, даже почки выжгли, как повелевает Мойсей, потому, что их уделом (ό κλήρος) является только господь (в его лице причину видят). Однако это происходит лишь после смерти, то есть тогда, когда кто-либо, совершенно оставив все земное, умирает, так чтобы о нем можно было сказать: /«Енох же не обретется среди живых»,/ и проч. Но будь здоров, сладчайший, /ш ревнуй духом высшим!»,/

Твой συμμαθητής Γρηγώριος Σ[κουοροδά] 253

52

[Сентябрь — октябрь 1763 г.]

Здравствуй, сокровище софистических жемчужин!

Духовное оружие куда превосходнее телесного, и ты, прекрасно с головы до пят вооруженный философией, этим πανοπλία254 немало других приводишь в трепет и

249

обращаешь в бегство. Я же, будучи твоим другом, ни­когда даже, как говорится, капли не пролил в море, то есть никогда ничем не содействовал твоему вооружению и, в то время как другие в этом принимали большое участие, сам я был тебе άσύμβολος 255. Поэтому я решил попытаться, не могу ли я, разбирающийся в этом, как осел в лире, хоть немного в этом отношении служить и содействовать тебе. Поэтому прими от меня одну схему рассуждения, называемую у софистов αύςομέντ,ν 256. Она гласит: «Если кто взял деньги взаймы, то другой не должен за него платить». Я взял у тебя деньги, будучи безбородым; те­перь, через пять лет, я сделался другим, так как у меня борода; следовательно... Если, как ты, может быть, ска­жешь, борода не меняет сущности дела, то возьми рас­суждение в таком виде: будучи иудеем, я взял золото взаймы, следовательно, сделавшись христианином, я не должен платить. Строю такой силлогизм: с переменой сущности одно становится другим по своему бытию; но так как сущность невидима и поэтому духовна, по духу же христианин совершенно меняется и становится дру­гим, следовательно, тот, кто взял деньги взаймы, бу­дучи иудеем, не должен платить, став почитателем Христа. Но мне кажется, ты выступаешь против меня с сотнею сотен твоих парнокопытных; поэтому, подражая Теренциевскому Тразону 257, я приму меры предосторожности и не под конец, как он, а с самого начала подобно трус­ливому Полонию 268 заберусь в угол и издали в тебя пущу свою стрелу.

Привет тебе α τών σοφιστών! 259

Осел среди софистов Григорий

53

[Сентябрь — октябрь 1763 г.]

Мой Михаил, хвала тебе!

Трех врагов видит перед собою воин Христа, С какими ему постоянно приходится вести войну. Первый враг его — это нарумяненная обезьяна; ты, мир, Который наш вождь называет разукрашенным гробом. Второй враг — соблазнительное тело женщины, Которое никогда не перестает влечь мужчину ко злу.

250

Третий и последний враг, еще более опасный,—злой

демон,

Отец глупости, от которой происходит всякое зло. Ну, молодой воин Христов! Куй себе меч! Помни, что наша жизнь — непрерывная борьба.

Твой старый сотоварищ по военной службе

Григорий Саввич

54

[Сентябрь — октябрь 1763 г.]

Здравствуй, благожелательнейший мой Михаил!

Я нашел гавань, прощайте, надежда и счастье!

Достаточно вы мною играли, играйте теперь другими.

Это исключительно изящное двустишие заимствовано у того ученейшего автора, который, кто бы он ни был, весьма красноречиво и подробно описал гомеровским сти­хом ;; Жилблазовы, / похождения 260; я не сомневаюсь, что оно и тебе понравится. Ради упражнения мы передали его ямбическими стихами так:

Я уже касаюсь гавани, прощай, надежда и счастье;

Вы довольно играли мною, играйте теперь другими.

Попробуем теперь передать также стихами двойного размера, если это будет угодно музам:

Гавань приняла меня в свое лоно, Надежда и счастье, прощай! Перестаньте играть мною; Теперь уж играйте другими!

Но попытаемся также дать это чередующимися сти­хами: ты, любитель муз, призови их на помощь, может быть, они посодействуют тебе:

Меня уже согревает в своем лоне спокойная гавань: О надежда и счастье, прощайте! Не хочу быть больше вашею игрушкою, довольно. Теперь уже играйте другими!

Я боюсь, что наделал ошибок. Но самая настоящая ошибка — это та, которую допускают при учении. Часто зло является добром. Почему? Думаешь ли ты, что я до­статочно искупил вину? «Какую вину?» — спросишь ты.

251

А ту, что я вчера не был, как обещал, хотя π условно, как будто я наперед знал, когда давал обещание. Ибо я был у священника Григория (Доментеевского) 261, че­ловека, ко мне весьма расположенного, характер кото­рого я очень люблю, не говоря уже о его дарованиях и образованности. Следовательно, то, о чем мы вчера имели в виду говорить лицом к лицу, придется заменить дру­гими темами, чтобы некоторым образом компенсировать эту άπροσηγορίαν 262 и бодрым, веселым посещением воз­местить и покрыть то, что я не пришел. Далее, что каса­ется того, чтобы поговорить секретно с нашим Николаем о вашей ссоре, то подожди немного. Обещаю вас поми­рить. Что сладостнее любви и согласия? Я знаю твой очень простой и безобидный характер, однако ошибки друзей мы должны искусно исправлять или переносить, если они   не серьезны.

Твой Григорий Саввич

55

[Сентябрь — октябрь 1763 г.]

Здравствуй, воспитанник божественных муз, Михаил дражайший!

Счастлив тот, кто бежит от дел, Как древние христиане!

Кто свое сердце совершенствует добродетелями

И очищает чтением священных книг!

Горькая забота такое сердце не влечет,

И никакой страх его не тревожит.

Крепкими зубами его не снедает черная зависть а

И не поедает6 скверная похоть.

Приятное время дарит нам покой

В мире с небесными...

Но достаточно! Вернувшись из школы, я твердо решил с тобой основательно поговорить о подонках черни, сразу написал эти стихи, заглядывая в экземпляр на-

а Livor (синий) вместо invidia (зависть); livida, т. е. синяя, ибо завистливые по большей части бледны, а бледность есть смесь белого и голубого цвета.

б Est (есть) вместо edit (ест). Так и Гораций: «Siquid est ani-mum, differs curandi tempus» — «Если что-нибудь грызет душу, ты откладываешь время забот» (лат.) и проч.

252

шего Флакка 263. Что поделаешь? Такой я человек: нет мне ничего приятнее, чем эти пустяки. И если я сталкиваюсь с человеком, увлекающимся теми же пустяками, я еле-еле не касаюсь головою звезд. Понимаешь ли, куда клонят эти напыщенные речи, как он же гово­рит.

Скажу тебе: я намекаю на тебя, ибо я люблю тебя, а ты наравне со мною большой охотник к этим пустякам. Ибо моряк, как говорят, хорош для моряка, осел для осла, а свинья для свиньи.

Будь здоров, мой дражайший любитель муз!

Твой сопитомец муз Григорий Саввич

Вчера я встретил нашего Николая 264, и мы зашли в мой музей, если я не ошибаюсь, в первом часу ночи. Отбросив все околичности, я говорю: «Почему ты сер­дишься на нашего Михаила? Или почему ты мне не сооб­щил, если он сделал такое, что даст тебе справедливое основание для неудовольствия?» Он отрицал, что был на тебя сердит, хотя и имел для этого справедливое осно­вание; он был сердит, но перестал сердиться. Спрашиваю, что же он такое сделал? Во-первых, сказал он, ты когда-то ему несколько раз писал в ответ на его письма надменно и дерзко, отвергая его дружбу и заявляя, что ты не же­лаешь иметь таких друзей и чтобы он искал друзей среди себе подобных, ибо ты боялся, что такие друзья вовле­кут тебя в опасную компанию, результатом чего будет дурное поведение. Затем он рассказал, что ты избегал разговоров с ним, хотя он сам и желал бы поболтать с тобою. Словом, он не очень домогается твоей дружбы, раз ты в ней отказываешь. Он сказал о тебе почти все то, что ты сказал о нем третьего дня. Я ему по поводу этого говорю: «Как бы то ни было, ты, товарищ, перестань сердиться». Он поклялся, что никакой обиды на тебя не имеет. Так мы и разошлись. Я выразил догадку, Ми­хаил, что он тебя заподозрил в том, будто ты в разгово­рах со мною плохо о нем отзывался. Он в этом признался. Комическое заблуждение! Мой Михаил, оставь всэ это! Что касается меня, то я признаю тебя ни в чем не вино­ватым; тем не менее мы часто неблагоразумно грешим в отношении друзей. Все это пустяки. Будь здоров!

253

56

254

[Сентябрь — октябрь 1763 г.]

Χαΐρε, εράσμιε μου τέττιξ, και φίλτατε μύρμης! Μιχαήλ φιλόμουσε! 265

Говорят, что кузнечики питаются росой 26fl. Поэтому очень уместно человека, преданного музам, назвать куз­нечиком, так как святилищем муз называется то гора δροσοφόρος 267, то чистейший источник. Более того, и в наших священных книгах часто упоминается роса, на­пример //роса аермонская// и проч., и очень часто гово­рится о дожде и источниках, как, например: «Сошел как дождь на руно»...// и //«ополчилися сыновья изра­ильские при 12 источниках»,/. Это есть та роса и вода, которая наполняет и восстанавливает жаждущие души. Когда любимейший ученик Христа Иоанн упоминает об этих водах в Евангелии, он прибавляет следующее: //«Сие же сказал о духе»// и проч. Подобно тому как роса, по-гречески δρόσος, падающая сверху, совершенно не со­держит в себе пыли, а есть как бы беспримесная и чис­тейшая слеза спокойного воздуха, так и учение И. Христа совершенно непричастно к земле и все в своем полном составе духовно, дух же вполне ασώματος 208, не материа­лен и поэтому совершенно тайно скрывается в недоступ­ных областях, как вода в жилах земли, избегая непо­священных глаз, пока не вырвется в виде ключа или кас­када из расселины скалы. Но, увы! Как мало кузнечиков, хотя всюду полно ослов, которые любят мутную воду и не пьют, как говорит твой Аристотель, прежде чем не замутят воду. А сколько свиных стад, которые по природе своей ненавидят источники, ищут κοινόν26ϋ и грязь, любят низкие и болотистые места, тогда как олени бегут к ис­точникам... Чрезвычайно соответствует также имя му­равья человеку, стремящемуся к истинной мудрости, иметь ли в виду наших муравьев, таскающих пшеничные зерна, или известных золотоносных муравьев Северной Индии, названных так потому, что они таскали золото из горных пещер 270. Имея их в виду, божественный Василий у нашего Эразма так говорит своим внукам: «Делать то, что не вызывается необходимостью, будет ли то лидийская глыба 271 или дело золотоносных муравьев, тем более не следует, чем менее это нужно». Ты слышишь из Священного писания, как Иисус перемалывает то ячменные, то пшеничные хлебы — один раз для народа, другой раз для учеников. Ты слышишь, как мудрость называется то жемчужиной, то золотом. Она, как пше­ничное зерно из колоса, вымолачивается волами, какой был Лука 272. Опять, как золото, скрывает ее бог в глу­бочайших тайниках земли, дабы не попирали ее свиньи; своим же повелевает исследовать. Такие и столь великие твои дарования да возведет Христос с течением времени на более высокую ступень к своей славе, недоступной свинским душам. Будь здоров, дражайший товарищ!

Твой Григорий Саввич

57

[Сентябрь — октябрь 1763 г.]

Здравствуй, мой дражайший φιλόχριστε 273 Михаил сладчайший!

Если твой дух творит божественное, создает

достойное себя; Он не может проводить свое время прекраснее. Он не действует неуверенно, но уверенным оком

видит,

Как пустая толпа чтит жалкое чрево.

Чаще поступай так: что святее такого θεάτρψ 274.

Так живут вышние, так поступает всякий σοφός 275.

Чаще поднимайся на дозорную башню, откуда видно,

Что в мире творят человеческие подонки.

О, как я доволен, что в юности способен ты на это;

Останусь доволен, когда достигнешь зрелых лет!

Прими те слова, какими всегда оканчивается письмо: желаю тебе здоровья, чего не лишен тот, кто тебе посылает это письмо.

Будь здоров!

Твой Григорий Саввич

58

[28 (29?) октября 1763 г.1 Дражайший Михаил!

Едва кончилась вечерняя молитва, как я был вызван и сделался свидетелем зрелища — и зрелища печального, хоть смешного и постыдного. Откуда, скажешь, у тебя

255

получилось смешное, когда был общий плач? Разве это не странно? Замолчи, дражайший, и немного меня по слушай. Я не свирепее Циклопа 276. Напротив, сознаю, что мне присуща некая особая гуманность и τήν -ρωπίαν 277, но, поверь, мне было совестно видеть, как неко­торые почти по-женски вопили. Если бы, господи прости, при самой гибели Трои 278 я увидел, что люди в такой степени предаются женскому плачу, я бы, несомненно, подумал, что у них недостаточно мужества. Поэтому я убежал из храма, будучи не в состоянии вынести такой позор, видя громко плачущими тех, которым бы следо­вало других удерживать от плача. Где благочестие? Где прежняя мудрость? Такими слезами оплакивать телесную смерть, которой вовсе не следует избегать и которую всякий, у кого есть хоть немного здравого смысла, дол­жен признать единственным и надежнейшим выходом из всех опасностей и бед? Откуда у них такое мнение? Ты скажешь — из Священного писания. Но где такое место? Что смерть духовная есть несчастие, это можно видеть более чем достаточно из Священного писания, но, что телесную смерть следует оплакивать, я не помню, чтобы когда-либо об этом читал в Священном писании, а равно и в книгах философов. Если бы ты сам присут­ствовал, то, конечно, не удержался бы от слез. Но это ты сделал бы под влиянием примера других, а не из сооб­ражений существа дела. Так юношество всегда у нас портится примерами исключительно неразумных мужей и старцев. О времена! О нравы! Игумен умер, народ суетит­ся, плача; я смеюсь и вместе с тем плачу в душе. Смеюсь над человеческой глупостью, ее же оплакиваю. Будь здо­ров, мой дражайший, и, насколько можешь, старайся удаляться от страшно развращенной толпы 279.

Твой соученик Григорий Сковорода

59

Дражайший мой юноша Михаил, ε5 πράττε! 280

Начальник стражи ближе всех к царю и первый

зрит лицо царя. Так и твой вождь князь Михаил ближе всех к тому, Кто есть бог Иакова,

Он стоит около него и созерцает его лицо. Но кто же еще видит божественный лик?

256

Услышь, что говорит возлюбленный ученик Христа! Πάς ό άμαρτάνων ού μήποτε ιυρακεν Αυτού, ούδ εγνω αυτόν... 281

Чем больше, убегая от земли, ты избегаешь грехов, Тем ближе ты сможешь наслаждаться ликом божества. Τάς μεν βιοτικας εςω εκβαλλε μέριμνας. "Αγιον έστ Οντως γαΐαν ό καταφρονών 282. Да здравствует новая добродетель божия! Так

устремимся к звездам. Что тебе до земли? У нее нет ничего хорошего. Отвергнув заботы — увлечения пустой толпы, Ты, Михаил, — истинный соперник ангелов, Но, Михаил, жаждешь ли ты наивысших даров божиих?

Поэтому, чтобы ты мог беспредельно презирать

толпу,

"Ακουε τα από καρδίας 283.

Но прими, как говорят, это не краями губ. Ангел пребывает в теле, однако — дух, В теле скрывается Христос, но он бог. Презирай наслаждения и будешь великим

Аполлоном;

Даже более того — будешь этим главным στρατηγός 284; Но верь, хотя и не понимаешь: или после назовешь

меня

Лжецом, или я стану для тебя великим Аполлоном. Будь здоров, дорогой, и ангельский день проведи

по-ангельски! Σος συμμαθητής Γρηγώριος ό Σαββίν285

1763, ноября 8

Первое стихотворение я πεποίηκα 286 вчера, второе — сегодня утром.

60

Дражайшему Михаилу мир в господе!

Некогда в такую ночь мать родила меня на свет. В такую ночь проявились первые признаки моей

жизни.

Другая ночь была, когда, Христос бог мой,

Во мне родился этот дух твой,

Ибо напрасно бы меня родила моя родительница,

Если б ты не возродил меня, о свет мой, жизнь моя!

257

Возвратившись в своп музеи и вспомнив о дне моего рождения, о котором мне напомнили один друг и соб­ственная память, я начал думать о том, как исполнена бедствий жизнь смертных. Мне показалось отнюдь не нелепою чья-то догадка, будто только что родившийся ребенок потому тотчас же начинает плакать, что уже тогда как бы предчувствует, каким бедствиям придется ему когда-то в жизни подвергнуться. Размышляя об этом один, я решил, что неприлично мудрецу ту ночь, в которую он, некогда родившись, начал плакать, ознаменовать бокалами или подобного рода пустяками; напротив, я и теперь готов был разразиться слезами, вдумываясь в то, каким несчастным животным является человек, кото­рому в этом киммерийском мраке 287 мирской глупости не блеснула искра света Христова. Ταΰτα έννοών 288, я сло­жил эти стишки и решил послать их тебе, моему превос­ходному другу, отчасти потому, что мы уже давно не беседовали между собою, как у нас заведено, и стали почти άπροσήγοροι 289, хотя душою я тебя ежедневно созе­рцаю, отчасти потому, что я имел в виду самым дру­жественным образом напомнить о том, что мы должны, оставив всякие обычные низменные пустяки, тем пламен­ней стремиться к тому, в ком заключены все сокровища му­дрости и который один только, сделавшись нашим дру­гом, может усладить все огорчения этой жизни, говоря: εγώ είμι μεθ υμών, καί ουδείς κα& υμών 2Θ0.

Будь здоров самый дорогой из всех!

Твой соученик Григорий Сковорода

Ноября 22, 1763 г.

61

[Конец ноября 1763 г.]

Здравствуй, моя радость, сладчайший Михаил!

Как говорят, рай настолько прекрасен, Что в нем приятно живется в одиночестве. Некто на вопрос, что такое истинная мудрость, Сказал: быть себе союзником и себе равным. Так для мудреца раем будет любой берег, Любой город, любая земля и любой дом.

258

Это, мой дорогой, я написал за завтраком, страдая не от чего другого, как от скуки, одиночества, чего я ни­когда бы не допустил, если бы пришел на известный τών σοφών συμπόσιον 291. Чистосердечно тебе признаюсь, что человеку откровенному ничто так не тягостно, как мир порядочных людей, особенно когда первые места занимают μωρόσοφοι 293. Теперь я счастлив и, посмеяв­шись в конце концов над этим, написал тебе, которого я будто вижу перед собою и с которым будто говорю.

Будь здоров, моя душа!

Твой συμμαθητής Γρηγώριος 6 Σαββίν 293

62

[Конец ноября 1763 г.]

Здравствуй, юноша, безмерно дорогой моей душе Михаил ευγενέστατε! 294

Если не обманывает меня моя душа, чувствую, что снова поднимается против меня зависть, как вследствие моей к тебе исключительной дружбы, так ввиду некоторых слов, какие обычно говорю на уроках греческого языка 295. Это значит: мир таков, что, если сам что-нибудь сделать не может, другим завидует. Но будет уместно сказать: πειθαρχεί ν δει θεψ μάλλον, ή άνθρώποις 296. Мы не ищем от них славы, но заботимся τα του θεοΰ 297, и для меня το ζήν 6 Χριστός ή άποθανεΐν 298. Я победил и буду побеждать страх при содействии отца и его сына. Неужели я не пе­ренесу ненависти, когда наши Авраамовы предки говорили когда-то следующее: ου δυνάμεθα γαρ ήμεϊς, α εϊδομεν καί ήκούσαμεν, ού λαλείν 299. Кто не рад во имя Христа άντιμασθήναι 300, тот недостоин его царства. Пусть терпит, кто хочет, во имя скупости или честолюбия, я же если ради благочестивой жизни не снесу этой безделицы, то буду слабым и глупым. И каким образом мы получим ту ценнейшую вещь, какой является дружба, если будем избегать того, из чего она рождается? Где когда-либо была дружба между скупыми? Или между честолюби­выми? Где ты найдешь жар, если весь огонь добродетелей угас? Где хороший запах в мертвечине? Жив должен быть тот, кто желает благоухать: жизнь наша — бог, который нас согревает для добродетели, привлекательнее и вели­чественнее которой ничего нет. Нужно терпеть, нужно

259

молиться, и никогда зло не возьмет верх над мудростью. Чем больше мы терпим ради Христа, тем ближе он стоит к нам, дабы сделать дивной в нас свою добродетель. Тогда и к нам ближайшим образом относятся те слова пророка, с которыми ό θεός 301 обращался к борцу, то есть своему Иакову, из которых я запомнил только сле­дующее: //«Все ненавидящие тебя погибнут...»// Поэтому пусть обрекают себя, если хотят, на вечную смерть, а нас — на вечную жизнь. Что же касается меня, то я вижу особенную и величайшую ко мне милость — любовь божию в том, что меня, не дремлющего, не раз бросает в эти бури. После перенесенных испытаний я в скором времени сокрушу всего дьявола с его слугами не железом, но оружием мудрости, невинности, чистоты и терпения. Ό θεός τής ειρήνης 302 да будет С тобою, ώ στέφανε μου! 303

Твой Григорий Саввич

63

[Конец ноября 1763 г.]

Здравствуй, Михаил, мой дражайший друг!

И мне уже ό σκορπιός 304 готовит жало и замышляет нападение. Но чего я не вынесу с радостию, только бы быть полезным тебе и подобным тебе, побуждая вас по­святить себя изящным музам? И природа прекрасного такова, что, чем больше у него встречается препятствий, тем больше к нему влечет, наподобие того-благороднейшего и твердейшего μετάλλον 30δ, который, чем более трется наложенной на него землей, тем прекраснее он блестит. Неправда теснит и противодействует, но тем сильнее мое влечение. Далее, знаешь ли ты, каким φαρμάκφ 306 поль­зуются ужаленные скорпионом? Тем же скорпионом на­тирают рану и очень действенно и быстро излечиваются. Отсюда в Индии, где постели полны скорпионов, как у нас клопов, говорят, на столе постоянно стоит наготове сосуд, в котором скорпионы плавают в масле и служат для излечения на случай укусов. Об этом я слышал еще 10 лет тому назад. Впрочем, я открыто скажу, в какую часть он меня собирается ужалить, ибо мы не всюду до­ступны жалу, будучи защищены крепчайшим щитом не­винности и под ним укрываясь. В какую же часть он жалит? В ту же, что и собака, кусающая палку и не имею­

260

щая силы нанести вред путнику. Ты посмеешься, когда я тебе расскажу о том, что я слышал дома после всенощной. Итак, мне с этими чудовищами, пока я живу, придется сражаться? Это так, мой дорогой. Наша христианская жизнь есть военная служба. Но если сам я не Геркулес, то Христос является для нас образцом многих героев. Под его знаменами мы сражаемся. Будь здоров, мой до­рогой και γραίκας μούσας μετά της αρετής cptXet! 307

Твой γνήσιος Γρηγώριος ό Σαββίν 308

Выслушай, мой милый, что я вчера узнал в разговоре от нашего почтеннейшего и ученейшего наместника 309, когда речь зашла о коварстве неправедных. Есть δίστιχον τούτο 310:

Μήτε δόλους ράπτει ν, μήτε αιματι χείρα μιαίνειν ψεύδεα μή βάζει ν, καί έτήτυμα πάντα λέγεσται.

Стихами мы это переводим так:

Не строй хитростей, не оскверняй десницы кровью, Избегай говорить ложь; говори только истину.

64

[Конец ноября — начало декабря 1763 г.]

Дражайший Михаил, будь мужественным!

Твоего δήλιον 311 пловца едва понял с помощью сло­варя. Таким образом, ты на равное ответил равным, то есть άντι αινίγματος 312, ты побил меня загадкой. Однако одна подробность мне непонятна, или поэт так же ясен, как ό πίθηκος 313, когда она рассказывает; впрочем, кое-что относящееся к тебе и ко мне я понял. Сказал почтеннейшему отцу наместнику. Он довольно много смеялся. Ну а как ты? Неужели упал духом? Я же очень доволен, что не нравлюсь таким κακίστοις 314.

Поверь мне: похвально не нравиться дурным. Злосло­вят ли они или негодуют, ты упорно продолжай идти по пути добра, а прочему не придавай никакого значения и презирай их, как болотных лягушек. Если самих себя они ненавидят и ежедневно убивают, то как же станешь ты от них требовать, чтобы они другим делали добро? Нет ничего более жалкого, чем они; и ты счастлив, что их злобу Ь θεός 313 употребляет в твою пользу. Может быть,

261

мы не так охотно относились бы дружественно друг к другу, если бы не встречали противодействия со стороны такого сорта людей. Чем более ты останавливаешь природу, тем больше ее возбуждаешь.

Будь здоров и άνδραγάθεε! 316

Σος Γρηγώριος 6 Σαββίν317

Когда придешь, загадку тотчас разгадаю... Да, береги здоровье, зачем от стола сразу бежишь к...

65

[Конец ноября — начало декабря 1763 г.]

Дражайший Михаил, здравствуй!

Наши ομιλία καί συνουσία318 возложили на тебя бре­мя невыносимой зависти, которое ты несешь с таким мужеством, что ему многие удивляются. Я ведь вижу твою искреннюю ко мне любовь; ты предпочитаешь лучше терпеть зависть и ненависть черни, чем лишиться нашей совместной жизни и наших бесед. Поэтому, хотя я и знаю, τό κάκιστόν θηρίον319 обычно всегда следует за благородными поступками, как дым следует за огнем, мне, однако, жаль тебя, который заслужил того, чтобы ему втройне отвечали любовью. Впрочем, в дальнейшем придется отложить в сторону перо и не писать тебе писем. Я решил уступить толпе, чтобы как-нибудь по неосторож­ности не повредить тому, к кому можно применить слова: «верный друг познается на неверном деле».

Ты также прекрати слать мне твои очаровательные письма, пока успокоится это смятение и спадет пламя ненависти. Это тяжко, но чего не может перенести любовь? Я предпочитаю, чтобы мне было хуже, лишь бы тебе было лучше. Таким образом, как отсутствующий с отсутствую­щим будем молча беседовать. Ты же тем временем пере­читай те мои письма, которые были тебе написаны в те­чение года, если ты этого хочешь и если что-либо там сказанное хотя бы немного способно содействовать по­лезным знаниям или добродетели, памятуя при этом, что τόν Δία320 не всегда посылает дождь. Θαρσειν χρή, φίλε Βάττε ταχ αΰριον εσσετ άμεινον 321.

Желаю тебе здоровья, дражайший!

Твой душою ομιλητής Γρηγώριος 6 Σαββίν 322.

262

66

263

[Конец января — начало февраля 1764 г.]

Χαίρε, φιλτάτων φιλτάτε, τιμιώτατε μου Μιχαήλ! 323

Посылаю тебе новогодний подарок, хватай шапку; объявляю тебя свободным, взяв за руку. Почему же, скажешь ты, новогодний подарок, когда Нового года нет? И разве без шапки был Михаил? Да, Новый год прошел, послушай меня. «После ряда дней наступил один ясный день». Для меня и для тебя — Новый год, так как ново и Сатурново время 324, так как сегодня мы живем Κρόνου τόν βίον 325, разве не подобает послать подарок? А ты разве не получил шапки? Призываю тебя к шапке326, т. е. к έλευθερίαν 327. Но ты не только надень шапку, по­вяжи поясом чресла свои. И возьми τήν ράβδον 328, или жезл, или скипетр, как это сделал Израиль, выходя из Египта, и вкушай не ягненка, а этот сыр, оставив про­клятую Барбаянскую землю, и будь свободен в новой земле. Радуйся, дражайший, и нам пиши как можно ско­рее. Жажду писем твоих более чем сладчайших, писем, которых до сих пор я был лишен. Ты с Захарией 329 нарушь τήν αιωπήν 33°,

Беспредельно тебя любящий Григорий Саввич

Подарок я завернул в грамоту Александра Великого 331, грамоту, насколько этому можно верить, некогда данную в обеспечение свободы славянского народа, что является лучшим предзнаменованием. Будь здоров! Будь благопо­лучен!

67

[Февраль — май 1764 г.]

Здравствуй, θησαυρέ μου 332 драгоценнейший Михаил!

Расскажу тебе кое о чем, если не о полезном, то и не о постыдном. Да удалится от нас все постыдное! Вчера после святой λειτουργίαν 333 я приглашен был по дороге неким монахом, не из числа тех, которые в распущенности пре­восходят мирян, а человеком угрюмым, любителем уеди­нения и трезвости, καί φιλοβίβλφ 334. Он с радостью меня έκδεζάμενος 335, стал жаловаться на болезнь, которой он и сам не знал, так как она внутренняя и появилась не­давно. Объясняя, что это за болезнь, он рассказывает, что у него когда-то была женушка и дети, затем, к своему крайнему огорчению, всего лишился. С этого времени он стал всегда искать уединения; толпа для него была невы­носима. Ибо он не помнит, чтобы когда-либо после их смерти он чувствовал радость. Чтобы не рассказывать далее, я понял, что его в сильнейшей степени мучает демон της λύπης 330, которого обычно называют бесом ме­ланхолии: «Я тем печальнее становлюсь, говорит он, чем больше думаю, что и меня постигнет та же судьба». «Каким образом?» — спрашиваю я. «Бес в присутствии моем и моей тещи поверг на землю мою жену и лишил ее жизни». И далее указал причину, почему напал бес. «Оба мы, — сказал он, — были очень напуганы пожаром в доме. Отсюда в нее и вселился демон страха, по-народ­ному — переполох». Давая советы человеку, я сам едва не погиб. Я начал его утешать, пригласил к себе, пред­лагал вино — он отказался. В поисках темы для разго­вора я стал жаловаться на докуку от мышей: они прогрыз­ли верхний пол и проникли в мою комнату. «О, это очень плохое προγνωστικόν 337», — сказал он. Словом, своим раз­говором он передал мне большую часть своего демона. Ибо, как το πνεδμα της πορνείας έχων 338 своими нечис­тыми и похотливыми разговорами легко передает этот дух своему ближнему, так и мне он сообщил этот дух. Очень важное значение имеет, с кем ежедневно общаешься и кого слушаешь. В словах любого человека таится доб­рый или дурной дух. Пока мы их слушаем, мы этот дух в себя впитываем. Таким образом, το ουν δαιμόνιαν τής λύπης 339 стал поразительно меня мучить то страхом смерти, то страхом предстоящих несчастий. Я прямо стал гадать таким образом: переяславские мыши были причиной того, что я был выброшен с большими неприятностями из се­минарии, следовательно, и т. д. Так было в доме того-то и того-то (он представил бесчисленное множество приме­ров), и незадолго тот и тот умер. Таким образом, очаро­вательнейший Михаил, весь день этот софист-демон меня мучил, и я на это намекал тебе вчера, сказав: мне немного печально было. Ты спросил как? «Было, — ответил я, — немного». После того как вы вчера разошлись, когда я лег спать, во сне меня стал преследовать бесенок. Я убе­

264

гаю, он нападает на тебя; пока я помогаю тебе, опять под­вергаюсь его нападению, увертываюсь и едва спасаюсь. Снился мне и другой сон, несомненно более успокоительный и более, как я думаю, здравый, свидетельствующий о том, что ум возвращается в прежнее состояние. Мне сни­лось, что я с ценнейшим и художественно выполненным серебряным копьем уверенно иду к некоему великолеп­ному дворцу, причем в карауле повсюду стоят телохра­нители, наблюдающие за тем, чтобы мне никто не осме­лился воспрепятствовать. Когда я дошел до прекрасной двери дворца, меня некоторые начали просить перевести и прокомментировать несколько стихов поэта (не помню какого), служащих для рассеяния скуки. Я начал и пролил великое множество слез, восклицая: «Кто мне даст море слез?» Какое, говорил я, безумие требовать этого от поэтов, минуя бога! Если бог повсюду, если он присутствует и в этом черепке (при этом я поднял че­репок с земли), если он всегда есть (если в нем живем) и проч., то зачем ты ищешь утешения в других местах, а не в себе самом? Ведь ты являешься самым лучшим из всех творений. Здесь, проснувшись, я сразу запел: /«Водного зверя в утробе»,/ и проч. Затем мне стало очень весело. И не кажется ли тебе, что я был во чреве морского зверя, если άποκαλοπτιχός 340 [зверь] есть дьявол. А дьяволом я между другими состояниями духа признаю τήν λύπην 341. Я полагаю, что с этими духами я прекрасно и с увлече­нием сражаюсь. Будь здоров, дражайший, и будь моим товарищем по борьбе! Напиши три слова, когда я увижу тебя.

Твой Григорий Сковорода

68

[Вторая половина июня 1764 г.]

Дражайший Михаил!

Подумай, не согласишься ли ты во время каникул наблюдать за занятиями сына судьи и других. Если нет, то можешь бросить жребий и отведать дворцовой жизни. Приняв это предложение, будешь иметь много выгод. Во-первых, приятнее будет жить в следующем году, за­нимаясь в разных школах; ибо обыкновенно становится скучно, если долго оставаться на одном и том же месте.

265

Затем прими во внимание и денежную сторону. Наконец, прибавь к этому и то, что дашь удовлетворение этим упря­мым сердцам. Однако это при том условии, чтобы у тебя была возможность своевременно вернуться, дабы заняться богословием и греческой литературой. В противном слу­чае, какое безумие — телесное золото предпочитать золоту добрых наук и христовой мудрости! Если они примут это условие, то я не буду противиться твоим взглядам, которые всюду следует предпочитать моим, иначе я не буду твоим истинным другом. Между тем у нас будет возможность хотя бы редко беседовать письменно. Поез­жай и вооружись не столько против скуки, сколько про­тив мира, блюди девственность твоей души. Ведь ты по­падаешь из дыма в огонь. До сих пор ты только слышал о мире, теперь ты его увидишь. Если ты будешь (в Бур-луках 342), то я смогу без труда тебя навестить и с тобою, весьма дорогим мне, лицом к лицу вести приятнейшую беседу. Побольше подумай и тогда решай. Σπεύδε βραδέως 343. Научись быть сильным. О, если бы я мог дать тебе спа­сительный совет! Однако в некоторых случаях мудрому надлежит сообразоваться с необходимостью. Будь здоров, мой дорогой!

Весьма преданный тебе Григорий Саввич

Если ты желаешь, чтобы я что-нибудь сделал для тебя или сказал преподобному отцу наместнику или... напиши в кратчайший срок!

69

Χαίρε σφόδρα, θύγατερ Σιών, κήρυσσε, θύγατερ Ιερουσαλήμ! — Ликуй сильно, дочь Сиона; возвести слово божие, дочь Иерусалима!

Ведь господь твой, хотя и παλαιός κατα ημέρας 344, однако в то же время новый, так как он обитает в очень немногих и очень редких. Это не какие-нибудь души, ко­торыми управляет этот твой царь. Эти души и сами но­вые, не связанные с нечистыми и рабскими страстями, как те души, которыми правит не твой καλούμενος ό ψν 345, а другой, не новый, обычный — Χριστός 346 и никому не общий, хотя бы он управлял почти всем миром и всеми отбросами человечества. Но пусть молчат те, которые ро­дом из Ε дома и Идумеи 347: ибо из дурного θησαύρψ 348

266

они получают дурное и издают запах мертвечины. Но ту дочь, которую родила мать Σιών 349 (я отвергаю рож­денных из озера зол и из грязи), красивейшую и издаю­щую запах новых благовоний, ее я жажду услышать и увидеть, ее, которая вся издает запах θυμιάματα 350, ибо она свежая и новым жаром дышит от того духа, который всегда жив и, однако, древен днями. Тебя любит всякая подобная тебе душа и следует твоим стопам, ибо она и сама дочь той же матери Иерусалима. А дочь Едома хотя него­дует, однако делает это молча, то есть по-рабски, хорошо чувствуя, что ты госпожа, и тем самым показывая себя рабою. Ибо она видит из необычного проистекающие необычные и удивительные дары, видит новую и необычную славу, так как и сам царь изумителен, ибо он справед­лив и кроток. Что касается меня, то хотя мною многое ска­зано неясно, однако я всегда с тобою мысленно беседую и всегда тебя созерцаю. Если мы как будто немного были друг другом недовольны, то теперь еще больше пылаем любовью.   Но я решил   сегодня   приветствовать   тебя

γνησίοις; ώ φιλτάτηψαχή μοο τρισπόθητε Μιχαήλ, χαΐρε! 361

Твой Григорий Сковорода

1764, ноября 8

70

[Ноябрь 1764 г.]

Дражайший Михаил!

Посылаю тебе две, которых называют — я ошибся: три — στροφας ποιητιχας 352, подобранные к мелодии, ко­торой мы научились от известного тебе монашеского выродка Καλλιστράτω 353. Я их сложил, чтобы иметь воз­можность петь с тем или другим мальчиком, а не только исполнять эту мелодию, играя на флейте. Затем, имея в виду, чтобы слова не были совсем бессодержательными, я ввел сюда некоторое религиозное содержание в стиле, как говорится, простонародной мудрости, которая нас всегда многократно учит принимать во внимание край­ность. Ибо это прежде всего пришло мне в голову, когда я подыскивал нужные слова. И по-моему, нельзя приз­нать осторожным, благоразумным того, кто не поступает таким же образом. Это практиковали и древние мудрецы, и, если не ошибаюсь, по этой причине Апполон представ­

267

лялся τέσσαρα ώτα εχων 354, а римский Янус — δισπρόσω-πος 355. А если ты гнушаешься языческим богословием, то обрати внимание, не сюда ли также относятся некото­рые зеркала Аввакума 356 и высота и долгота Павла 35?. Но будь здоров, дражайший, и прими благосклонно в господе, как это ты обыкновенно делаешь, наши мелочи! Когда и в какое время дня прикажешь прийти к тебе, приду; сообщи через мальчика.

Твой Григорий Сковорода

71

11766 г.]

Здравствуй, бесконечно дорогая мне душа, мой Михаил!

Вчера ты жаловался на одного [человека], дурно к тебе расположенного. Что делать? Такова человеческая чернь: честолюбивая, раздражительная, самолюбивая и, что всего хуже, лживая и завистливая. Ты не можешь полу­чить одного-единственного друга, не приобретя вместе с ним двух-трех врагов; как весьма правильно сказано, что тот, кто не имеет врагов, тот не будет обладать и другом. Торговля обыкновенными вещами, если она удачна, вызывает зависть; то же нужно сказать об удачно приоб­ретенном друге. Но безмерно глупый человеческий род желает покупать друзей и не заботится о том, чтобы иметь для этого деньги. Что это за деньги, при помощи которых приобретаются друзья, ты знаешь из Плутарха. Божественный дар представляют собою задатки добро­детели и прочие прекраснейшие дарования, располага­ющие к любви; их никто не может приобрести: они суть милость бога. Когда люди их лишены, им остается только завидовать, прибавляя к природному несчастью новое, созданное самим человеком, то есть порочность души, об­разующуюся под действием привычки. Таким образом, недостойными любви делаются люди не столько по не­справедливости природы, сколько потому, что получен­ные ими от бога скромные дарования они извращают, недовольные своим жребием, завистливые и ропщущие. Таковы те, которые на тебя гневаются и тебя ненавидят, склочные, завистливые, хвастливые, чтобы не показать своей нищеты, которую они тайно сознают и которой тер­

268

заются. Их ты избегай, не дружи с ними. Приветствуй их, говоря вежливо, и, если требуется, помогай им, но как обыкновенным знакомым, а не как верным друзьям. Если ты меня кое о ком спросишь, то мне кажется, я убедился, что Яков 358 Правицкий,/ — юноша хороший, независтливый, простой, весьма жаждущий истинной науки, довольный своими дарованиями, от природы под­линно порядочный, мягкий, человечный. Таковы ка­чества, которые побудили меня полюбить его. Такого же склада, как мне кажется, и Василий Билозер 359. Пока я их буду считать такими, до тех пор буду их любить. Прощай, сладчайший! И воздай нам любовью за нашу любовь.

Весьма любящий тебя Григорий Саввич

72

(Июль 1766 г.]

Из Плутарха. «О спокойствии души»

«Я полагал, Фаний, что богатые не стонут ночью и сладко спят». Далее: «Итак, с жизнью кровно связана тягость. Она присуща изнеженной жизни, присуща и славной жизни и до старости сопутствует жизни бедняка» (Менандр 360).

Но подобно тому как люди робкие, заболев во время плавания морской болезнью, полагают, что они будут себя чувствовать лучше, если с большого корабля пере­сядут в небольшое судно, а оттуда снова перебираются в трирему 361, ничего этим не достигая, так как вместе с собою переносят желчь и страх, так и жизненные пе­ремены не устраняют из души того, что приносит огор­чения и беспокоит. Такое же значение имеют неопытность в делах, слабость и бессилие суждения, а также неумение правильно пользоваться настоящим положением. Без сомнения, от этого страдают богатые и бедные, холостые и женатые, и по этой причине люди подвергают себя хло­потам, по этой же причине тягостна праздность; по этой причине хотят получить доступ во дворцы, а, получив, тотчас бывают недовольны. «По недостатку (суждения) печальны те, кому худо»; больным и жена в тягость, и врача они винят, и постель им не нравится, а что каса­

269

ется друзей, то тягостен им приходящий, а уходящий вы­зывает недовольство.

Когда же болезнь прошла и наступило другое состояние, тот, кто вчера отвергал крахмал, яйца, хлеб из просе­янной муки, сегодня с аппетитом и удовольствием ест простой хлеб с тмином. Таким же образом здравый разум делает легким любой образ жизни, какую угодно перемену.

Примеры: Александр желал других миров, а Кратес362, снаряженный сумою и плащом, проводил жизнь, как некий праздник, среди шуток и смеха.

Таким образом, как башмак и ступня не обращены в разные стороны, так и склонность души создает соот­ветствующую себе жизнь. Ибо не привычка, как кто-то сказал, делает жизнь приятной, но благоразумие соз­дает наилучший образ жизни. Поэтому станем очищать и хранить заложенный в нас источник спокойствия души для того, чтобы постороннее принималось без неудоволь­ствия как нечто нам свойственное.

Не следует с раздражением относиться к обстоятель­ствам. Твое раздражение против них не поможет; хорошо будет тому, кто правильно пользуется существующим по­ложением вещей.

Поэтому в первую очередь путем упражнения следует усвоить это правило, чтобы, подобно тому как бросив­ший камень в собаку и попавший в мачеху при этом сказал: «Однако камень упал не совсем плохо», — так и мы умели бы по-иному истолковать то, что вопреки нашей воле нам послала судьба. Не худо обернулось то, что Диоген 363 был отправлен в ссылку: он начал за­ниматься философией. Зенон Китиенский 364, услыхав, что единственный оставшийся у него груженый корабль был опрокинут волнами и вместе с товарами затонул, сказал: «Хвалю твое дело, о судьба, направляющая нас к плащу и портику» 365.

Что мешает тебе подражать этому? Приняв обществен­ную должность, потерпел неудачу? Зато после будешь жить в деревне, занимаясь своими делами. Добиваясь благосклонности государя, был отвергнут? Будешь жить свободным от опасностей и дел. Из-за клеветы или за­висти возникает какая-либо неприятность или неудача? Можно при попутном ветре приплыть к музам и в акаде­мию, что сделал Платон после крушения его дружбы с Дионисием 366. И несомненно, приобретению спокой­

270

ствпя души много содействует знакомство с жизнью зна­менитых мужей, которые спокойно переносили одина­ковую с нами судьбу. Враги тревожат глупцов: за их враждебные действия ты им не отомстишь, а расположе­нием духа ты себя утешишь. Безумцу свойственно жалеть о потерянном и не радоваться тому, что осталось. Что у нас есть? Жизнь, здоровье, солнце, досуг, возможность говорить, молчать и проч.

О тех доводах, которые служат средством против душевных тревог, следует размышлять раньше, чем тре­воги эти нас постигли, чтобы, заблаговременно приготов­ленные, эти доводы имели больше силы. Что касается тех, которые полагают, что существует один какой-нибудь образ жизни, свободный от неприятностей, то Менандр в вышеприведенных стихах убеждает в том, что они оши­баются.

73

[Июль — август 1767 г.]

Здравствуй, мое сокровище, драгоценнейший Михаил!

Может быть, и тебе также, дражайший, за эти нес­колько дней я был неприятен и тягостен; тогда я и сам собой тяготился. Ибо, когда я тоскую, когда я печален и раздражен, я не могу ни смотреть на тебя, ни отно­ситься к тебе обычным нашим дружественнейшим обра­зом, так что неудивительно, если тебе почудилось в нас нечто неблагополучное. Но приходилось скорбеть, мой друг, после того как отторгнут был тот, который был одной из главных моих радостей и одним из моих утешений. Никто больше меня не наслаждается дружбой: это моя единственная радость и сокровище; что же удивительного в том, что, предаваясь печали, я не соблюдал меры? Мы извиняем того, кто плачет, потеряв ценного коня, или предается печали после пожара. Надо извинить и меня, ибо я не вижу того и опасаюсь за то, что мне всего ближе. Тем более, что человеческая душа и друг, вне вся­кого сомнения, ценнее всех вещей. Если бы он был в более безопасном месте, я меньше беспокоился бы; теперь же дворец — вертеп обманов и преступлений. Человек в твоем юном возрасте неискушен, легко поддается об­

271

ману и влиянию нечестных нравов; я сам имею опыт и тем более беспокоюсь — беспокоюсь и имею право бес­покоиться. Ибо что мне делать в жизни, чем занять свои дух, о чем заботиться? Ни о чем не заботиться, ни о чем не беспокоиться — значит не жить, а быть мертвым: ведь забота — движение души, а жизнь состоит в движе­нии. Одни заботятся об одном, другие — о другом; мне же надлежит заботиться о расположенных ко мне и дру­жественных мне душах отроков и юношей. Где труд, там и отдохновение. Где забота, там и радость. Скупец забо­тится о золоте, страдает из-за золота, но иногда и насла­ждается золотом, и, чтобы наслаждаться, предается за­ботам, и радуется, снедаемый заботами. Подобно этому и я люблю тревожиться душой за благополучие друзей, чтобы когда-нибудь испытать также удовольствие и ра­дость, хотя я их испытываю уже теперь. Ибо что может быть сладостнее, чем быть любимым, чем быть предметом влечения доброй души? Что может быть приятнее, чем любовь друга? Любое, самое ничтожное, дело мне не­приятно, если оно не связано с любовью и благожела­тельностью. Для меня нет ничего дороже или сладостнее, чем любящая меня душа, хотя бы все прочее отсутство­вало. А моя забота, и радость, и слава, и, я бы сказал, жизнь, притом вечная жизнь, — что это такое? Дружест­венная душа; душа, меня любящая; душа, обо мне помня­щая. Ее я предпочитаю пирамидам, мавзолеям и другим царским памятникам. А что благороднее благородной души и что более вечное? Я беспокоюсь поэтому о моем дражайшем Яше и забочусь о нем, чтобы когда-ни­будь и он меня любил, хотя он и теперь уже любит. Ведь любовь вызывается любовью, и, желая быть любимым, я прежде сам люблю. А кто не любил бы душу этого маль­чика? Представь себе, насколько сильнее я беспокоился бы, если бы с тобой, хотя ты и не мальчик, а взрослый, случилось что-нибудь дурное. Ведь ради тебя, откровенно говоря, ради тебя одного я оставил мой приятнейший по­кой, вверился бурям, в течение двух лет я испытал столько вражды, подвергался такой клевете, такой ненависти. Иначе никакой настоятель, никакой архимандрит не отвлек бы меня от сладчайшего покоя во вред моей репу­тации и здоровью, если бы значительно раньше их настоя­ний и требований я не увидел тебя, если бы с первого же взгляда ты не полюбился так моей душе. Я думаю, ты

272

помнишь, как я негодовал, когда тебя отвлекли от заня­тий греческим языком и особенно когда тебя приглашали во дворец, когда ты чуть не сделался преподавателем не­мецкого языка, — как тогда, говорю, я негодовал? Так бывает, когда у львицы отнимают ее детенышей или у ча­долюбивой женщины отнимают ее ребенка. И я испытывал эти чувства, потому что видел, как недалек ты был от гибели, сделавшись педагогом во дворце или официаль­ным преподавателем иностранного языка. Все удивлялись, подозревали, а мои враги надо мной смеялись: в чем дело, почему я забочусь больше, чем о своем родственнике? Поэтому если меня так озабочивает судьба моего Якова, полюбить которого ты мне доставил случай и повод, и если другие воспользовались моими плодами, то все они этим обязаны тебе, который один только вытащил меня из убежища, или, скорее, любовь моя к тебе вытащила меня, который тебя так полюбил, что, сделайся ты моим врагом, я не мог бы тебя ненавидеть и отказать тебе в чем-либо для тебя полезном. Как вижу, я от природы та­ков, что, находясь в состоянии настоящего гнева, в от­ношении даже самых подлинных врагов я сразу смягча­юсь, лишь только замечаю хотя бы незначительное про­явление доброго ко мне расположения. Как только я замечаю, что кто-то меня любит, я готов отдать ему по­ловину дней жизни моей, если бы это было возможно и дозволено; впрочем, кто добровольно ради друга подверга­ет себя опасностям, тот некоторым образом как бы рас­ходует свою жизнь для него. Иногда может показаться, что я гневаюсь на самых дорогих мне людей: ах, это не гнев, а чрезмерная горячность, вызываемая любовью, и прозорливость, потому что я более вас вижу, чего нужно избегать и к чему стремиться. Итак, пока я сознаю самого себя, пока душа управляет телом, я буду заботиться только о том, чтобы всеми способами вызывать в себе любовь к благородным душам. Это мое сокровище, и радость, и жизнь, и слава. Любовь же вызывается лю­бовью, которую производят благосклонность и благо­воление в соединении с добродетелью. Но ты мне всех дороже, и я не пожалею о своем одиночестве, хотя и стал слабее здоровьем, если ты остаешься моим другом. Будь здоров, дражайший мой друг!

Твой Григорий Сковорода

273

74

274

[Первая половина 1767 г.]

Мой любимый друг Михаила Иваныч! Веселись во господе!

Молчание должно наградить. Посылаю вам новую мою песню. А вот она:

БЕЗДНА БЕЗДНУ ПРИЗЫВАЕТ 1

Нельзя бездны океана

Горстью персты забросать,

Нельзя огненного стана а

Скудной капле прохлаждать.

Возможет ли в темной яскине 6 гулять орел,

Так, как в поднебесный край вылетит он

отсель,

Так не будет сыт плотским дух. 2

Бездна дух есть в человеке

Вод всех ширший и небес,

Не насытишь тем вовеки,

Что пленяет зрак очес.

Отсюда-то скука внутри скрежет, тоска,

печаль,

Отсюда несытость, и с капли жар паче встал. Знай: не будет сыт плотским дух.

3

О род плотский! Невежды!

Доколе ты тяжкосерд? в Возведи сердечны вежды! Взглянь вверх на небесну твердь. Чему ты не ищешь знать, что то зовется

бог?

Чему не толчешь, чтоб увидеть его ты мог? Бездну бездна удовлит вдруг.

а Castra, sedes, ога.

б Нос potest dici ό δδης — locus subterraneus obscurus angu-

stus.

в Recordare  vocabule  χομαιζήλος — униженный,

Эта песня не какой-то крупный камень, но очень ма­ленький камешек, однако небесполезный для воспитания благочестия. Внутри он, несомненно, имеет искорку и не лишен острия для рассечения плотских страстей и несколько похож на те кремни, при помощи которых у иудеев когда-то производилось обрезание. Мы при­вязаны к миру, погружены в плоть, окутаны τοΤς σοφίσμ,ασι του διαβόλου 368, Однако если мы почаще будем делать попытки, то есть надежда, что мы когда-нибудь освобо­димся и поднимемся вверх (для насыщения)...

75

[27 июня 1767 г.] Вселюбезнейший друг Михайло Иванович!

Об истинной Вашей ко мне любви не сомневаюсь, что она желает о нынешнем моем знать обращении. Моя те­перь rusticatio 369 в Куряже. In solitudine поп solus, in otio negotiosus, in absentia praesens, in jactura integer, in tristitia pacatus 37°. Вы все понимаете, разве было бы во вред; то есть я растерялся; поверьте, столь нечаян­ный вихрь выхватил меня с Купянских степей 371, что, кроме ютки да бурки кирейной372, ничего не взял. Об этой буре после поговорим. Α negotiositas 373 моя вся состоит... да ведь вы же знаете... в борьбе со скукою. Если б кто по­сторонний сие начитал, без сомнения, сказал бы: черт тебе виноват, если добровольно всех дел избегаешь.

Смешные мне, душа моя, эти умишки! Они не рассуж­дают, что без скуки подобен да и есть он внутренний вихрь, который тем бурнее порывает, чем легче перо или очеретину схватит и чем далее за легкость свою поддается ему, тем беспокойнее станет, в то время как натиск, порыв за порывом стремительнее рождается, рас­секая, как прах, и обращая без конца, как листву, вож­деления души, волнующейся и неутвержденной. Что ж это за лекарство? Да и, кроме того, они только в тех местах разумеют скуку, пока она нас принуждает mutare terras alio sole calentus 374, и, желая уврачевать, советуют, ut Horatius tuus ait: multa jaculari brevi aevo. Atque istud ipsum est torquieri hoc daemone 375. И что есть скука, разве неудовольствие? Сколь же она везде по всем разлилась!  Non satisfacit tibi tua doctrina? habes

275

hunc daemona. Male me habet, quod parum sum mnsicus? quod parum laudor? patior plagas et colaphizor? Quod jam sum senex? Quassor, ni boni consulo. Irascor propter improbitatem inimicorum et obtrectatorum? Non illi, sed daeraon me inquietat idem? Quid mors, paupertas, morbi? Quid quod ludibria omnibus sumus? Quod spes evanescit in posterum? His ombibus an non misere anima tanquam venti labro quodam sublata ac turbine exagitata quassa-tur 376.

Вот, душа моя, как я разумею скуку, а не только что все любезных моих разговоров не наслаждаюсь. И что блаженнее, как в таковой достигнуть душевного мира, что уподобиться шару, каков все одинаков, куда ни по­кати. Я тебе, друг мой, говорю, что нет сего божествен­нее и премудрее рассуждения, и вопию с твоим тезкой, сей шар держащим: «Кто как бог?»

Ваш вседоброжелательный Григорий Сковорода

25 июня 1767

Любезному Николаю поклон.

76

[1787 г. — начало августа 1788 г.]

Любезная душа моя!

Радуйся, веселись, дерзай, мир тебе да будет вовек!

Благодарю благому сердцу за огнедухновенное от тебя письмо твое, а без него вся мне Вселенная, в дар приносимая, не только твоя юфть 378 не мила. Внял ли ты сему Павлову слову: «Вас ищу, не ваших мнений». Хвалит тебя благой во мне дух мой, что, постоянствуя в любви и к нищему моему странничеству, обличил, что ты... то есть краеугольного камня, вижу, что и сам ты не искал во мне, ни моих ни плоти и крови, но того еди­ного, о котором писано: «Слышь, Израиль, господь бог твой посреди тебя». Держися же сего царствующего в нас краеугольного камня и кифы, сей среди нас камень есть прибежище для всех, да ищет мир инде себе помощи и утешения, да волнуется во всем мирном потоке, се бо есть вся тварь, есть лед и вода непостоянная, но она есть основание и надежда людям бессердечным и по писаному:

276

«Река текущая — основание их». Ты же, о человек божий, избегай сих, держись любви. Все проходит, любовь же никогда, все тебя оставит, кроме любезного, внутри тебя сущего. Се: сей стоит за стеною нашею, в тюрьме нашей он свет. Если возволнуется море, если взыграет плоть и кровь, если возвеют смертного страха волны, не беги искать помощи по улицам и по чужим домам. Войди внутрь тебя, мимо иди, плоть и кровь твою пройди, всю тлень и дрянь — вот тебе спасительная пасха. Оставь всю гибель, поколь даже дойдешь туда, пришедши, стал вверху, где же было дитя; и было в мире место его; он дитя тем, что не стареется, но после крепости есть вет­хий днями Самсон. Кричи, вопи, стучи, буди — он че­столюбив, хочет, чтобы мы его просили, и будто спит, да научит нас наша беда, горе, где искать его. Сей-то про­гонит тебе твоих филистимов, запретив мор и ветрам. Докажем, надеясь на сию гавань, что ты правдивый сын... который есть... или Варсава, то есть сын мира, нашед­ший в смерти моей истину, вовеки пребывавшую, и на ней с Ноевою голубицею упокоющийся беспечно. Да ис­полнится слово Исаино: «Прозовешься создателем оград и пути твои посреди упокоишь».

Друг твой Варсава

77

Из Ольшанской Ивановки, 1790 года, сентября 26

Возлюбленный паче всех человек, Михаил! Мир тебе, муж божественных желаний!

Мать моя, Малороссия, и тетка моя, Украина, посы­лают тебе в дар малорослую мою дщерь — Авигею «Икону Алкивиадскую». Прими ее и, как Давид, наслаждайся ею. Она не лицом, но сердцем красавица, и вся слава ее внутри ее. С нею беседуя, беседуешь со мною. Сердце мое в ней, а ее во мне. Она породит тебе единого только сына, который есть истинное начало.

Род сей лицемерный и сластоочесный, ругаясь, нарицает бесною и буйною. Я же тебя, прежде юношу, ныне же обрел тебя, мужа, по сердцу моему. Вся моя душа твоя есть и твоя — моя. Вот единость! Любовь! Дружба!..

277

Письмо сокращу. Не удерживаю от беседы с девою Евою. Только припишу воспетую мною в Харькове Харькову песенку в августе:

ORATIO AD DEUM ΙΝ 13 R В ЕМ ZACHARPOLIM

Ех hoc Zachariae prophetae grano: «7-m sunt oculi domini...»

Zacharias oculos septem tibi praedicat esse.

Septimus est oculus, Zachariana polis.

His oculis septem tu solus, Christe, pupilla.

Caeci sunt oculi, quando pupilla latet.

О reclude in eam, miseratus, ocellos!

Sic sol verus erit, Zachariana polis 379.

Сии очи откроет Авигея в Захариевском свечнике. Tu versos facies slavonicos 380.

Яков мой к сей моей «Дщери» простудился381. Замарал в ней и мое, и кому поднесена имя. Откуда сие? Не знаю. Сего ради пересылаю к тебе, другу, сей для него списан­ный список. Уживай лучше его себе сию твоего лицен­циата душу. Если бог помощь, во след Авигеи еще два моих сыночка расправляют крыльца и думают к вам лететь: «Древний мыр» 382 (пишу ы, ut differat ab illo 383 мир) и «Михаил, побеждающий Сатану» 384. Они рождены для тебя и посвящены от самых пелен святому твоему духу. Скажет пролог. Будь же им отец и покров вовеки! Но потерпим. Снимаются копии. Оригинал ли прислать? Увижу. До «Дщери» случайно привязалася «Ода» Сидро-ния-иезуита 385. Благо же! На ловца зверь, по пословице. После годовой болезни перевел я ее в Харькове, отлетая к матери моей пустыне. Люблю сию девочку. Ей! Достойна быть в числе согревающих блаженную Давидову и Ло­тову старость, оных: «приведут царю дев».. Прилагаю тут же, как хвостик, и закосневшее мое к Вам письмишко гусинковское. Ныне скитаюся у моего Андрея Ивановича Ковалевского 386. Имею моему монашеству полное упо­коение, лучше Бур лука. Земелька его есть нагорняя. Лесами, садами, холмами, источниками распещрена. На таком месте я родился возле Лубен. Но ничто мне не нужно, как спокойна келья, да наслаждаюсь моею не­вестою оною: «Сию возлюбил от юности моей...» О слад­чайший орган! Единая голубица моя, Библия! О, дабы

278

сбылося на мне оное: «Давид мелодийно наигрывает дивно. На все струны ударяет. Бога восхваляет». На сие я родился. Для сего ем и пью, да с нею поживу и умру с нею, аминь!

Твой друг и брат, слуга и раб, Григорий Варсава Сковорода — Даниил Мейнгард

Число моих творений 387 Лучшее значат звездочки

1. Наркисс. Узнай себя . Первородный плод

2. Симфония библейных слов сему: «Рек: сохраню пути мои»

3. Симфония «Аще не увеси самую тебя...» и прочая

4. Неграмотный Марко. У Як. Правицкого

5. Алфавит мира (о природе)

6. Разговор «Кольцо»

7. Древний мыр

8. Жена Лотова

9. Брань Михайлова со Сатаною  10. Икона Алкивиадская

И. Беседа 1-я: нареченная «Сион»

12. Беседа 2-я: «Сион»

13. Беседа 3-я: нареченная «Двое»

14. Диалог: «Душа и Нетленный Дух». У Правицкого

15. Притча, нареченная «Убогий Жаворонок». У Дис-кого

Переводы Из Цицерона

1. О старости. Поднесена Степану Ивановичу Те-вяшову, полковнику

Из Плутарха

2. О смерти

3. О божием правосудии

4. О хранении от долгов. Дарена Алекс[ею] Юр­ьевичу] Сошальскому

5. О спокойствии душевном. Подн[есена] Яков[у] Михайловичу] Захаржевскому

6. О вожделении богатства. Завезена в Крым без списка

279

7. Езуита Сидрония «Ода о уединении» У друга нашего, бабайского иерея Як[ова] Правиц­кого, все мои творения хранятся. При мне бы они давно пропали. Я удивился, увидев у него моего «Наркисса» и «Симфон[ию]: «Аще не увеси 388...»» Я ее, ожелчившися, спалил в Острогожске, а о «Наркиссе» навеки было за­был. Просите у него. А я не только апографы, но и автог­рафы раздал, раздарил, расточил.

Non prodest messis, nisi servit, cura fidelis Fons fundit largas, festa reservat aquas 389.

При «Авигее» примите и «Алфавита сына». Так дух велел.

78

[2 апреля 1794 г.]

Желаннейший Михаил, мир тебе и твоим!

Старость моя страдает, но страдает бренное тело, а не душа. /«Жену Лотову», уже совершенную, пришлю, если бог захочет, через Андрея Ивановича. Пришлю и «Потоп Змиин», и ты увидишь и, может быть, будешь удивлен. Ведь обе книги посвящены твоему имени. Обе начинаются прологом. Я сделал пролог и к «Наркпссу», т. е. к книге «Познай себя самого», но этот пролог придет в свое время. Однако что же это такое? Когда я увижу домик твоего тела, домик, в котором мой Михаил живет? От ожидания я изнемог. В остальном всегда с тобою... /«Плоть — ничто же...»/? Будь здоров, дражайший!

Твой слуга и друг Григорий Даниил Мейнгард

 

К Я. ПРАВИЦКОМУ

 

80

 

Из Гусинского леса, 1782 года, октября 3-го дня 1

Honorande mihi in Christo pater! Pax tibi in Domino nostro! Lateo in cremo, duco ostam pie. Dominus mens mihi est καί ή πέτρα, tj έλπίς και 6 ερός2.

Он меня не оставляет во время старости, когда оскуде­вать немощам моим; он меня защищает от отчаяния; укрепляет к целомудрию; ограждает необоримою стеною против всех прилогов дьявольских. Я никому не завидую; никого не ненавижу; всем друг, и для моего сердца нет неприятеля во Вселенной! Не сие ли есть оный исаиевский мир и веселие? «На горе сей изопьют радость, изопьют вино...» «Всякая плоть есть юдоль и плачь и ложь...» Что же есть твердое? «Посреди вас стоит...» Стоит, сиречь незыблемая гавань. Сей един свят. Тот есть твердь, кифа, петра, адамантова гавань, материя, земля, твердь и град апокалиптический. Не сие ли есть оная земля, посреди воды поставленная божиим словом? Не сей ли есть новый мир, рай? Не здесь ли почивает Израиль, перешедший море? Ей, там взошли все колена. Не на сей ли петре и скале-то водворяется Ноева голубица? «Полечу и почию...» Очи твои, как голубиные? Не на сей ли кифе утвержда­ется вся церковь, презревшая с голубицей плоть свою и кровь и прозревшая оную гавань? «Царя со славою узрите, и очи ваши узрят землю издалека». Не сия ли земля и царь глаголет: «Маловер, зачем усомнился ты? Блажен ты, Симон, сын голубицы Ноевой». Не то же ли есть кровь, плоть, вода, непостоянность, ложь, и огонь, и погибель? Не то же ли есть ад и смерть? Не царствие ли внутри непо­

281

стоянности нашей стоит? Не сие ли истина и кифа? Не кифа ли гора оная, на которой со Израилем пьет радость оную: «Радости вашей никто не отнимет от вас». И вино оное: «Пока пью я новое вино в царствии небесном?» А кто пьет? Твой сын, Григорий Сковорода, упивается от тука дома божия, найдя внутри себя с Соломоном сот вечности, и услаждается с отцом своим Лотом оным: «Нард мой даст благовоние свое». «Сердце мое есть сердце твое». «Да и те в нас единых будут». Услаждается и вас поминает, пребы­вая вам всенижайшим вовеки слугою

Григорий Сковорода

81

Из Маначиновки, 1785 года, октября 3-го дня

Возлюбленный во Христе брат Яков!

Да будет с тобой мир, который выше всякого разума!

Прости, если я чем-то обидел тебя, пребывая среди вас. Ты знаешь, что я вспыльчивый, но ты также знаешь, что я от природы склонен к гуманности и незлобивости, которые единственные утверждают человека. Хороший, то есть истинный, человек всегда выносит доброе из доб­рого сердечного сокровища. И все же большинство моих друзей такие, что норовят со своей стороны раздражать меня, когда я стремлюсь предупредить какие-нибудь их неразумные поступки; при этом они не принимают во вни­мание, что я, делая это, руководился доброжелательством. Ибо действительно человеческое сердце и разум никак не могут желать зла людям. И я тоже, когда рассержен или в плохом настроении, поступаю так, не желая зла. Но те, кто считает, что мне несвойственна кротость души, оши­баются или противоречат истине. Ибо, как лекарство не всегда приятно, так и истина часто бывает неприятной. И нет таких [людей], которые бы всегда полезное сочетали с приятным. Но забудем взаимные обиды и вернемся к все­прощению. / Друг друга тяготы нося...

Письмодателя сего примите благоутробно, несмотря что мелочный, но друг и человек. Если что имеете передать ко мне, можете через него верно. Что? Не пишет ничего Ми­

282

хайло ко мне? Нет ли очков, или письма ко мне, или чего?.. О словаре не тужите. Письмо мое к Василию Павловичу при поклоне моем отцу Сильвестру дает знать, что словарь у меня жив есть. Я тебя уволил от обязанности, которую ты дал мне относительно словаря, чтобы не примножать твоих забот.

Отцу Василию, отцу Евстафию, отцу Гуслисте от меня лобызание искреннее. О Наеман, Наеман! И тебя, друг мой, тут же духом истины лобызаю. Да утешит всех нас господь бог наш миром и любовью, да пребудете вы мне и я вам вовеки искренним почитателем и другом. /

Григ. Сковорода

Все проходит, а любовь после всего остается. Все проходит, но не бог и не любовь. Все — вода, зачем на воду возлагать надежду,

друзья?

Все — вода, но будет дружеская гавань.

На этом камне основана вся церковь Христа.

Это нам и кефа, петра и скала.

Григорий Сковорода

Написано после.

Это письмо задержалось. Почтальон подвел. Теперь, надеюсь, оно надежно дойдет к тебе через нашего Алешу. Если ты уже описал мои новые книги, то пришли мне ори­гиналы. Пришли и тот мой диалог, который ты перед всеми обычно восхваляешь; пришли его вместе с оригиналами. После того как он будет переписан, я верну его тебе, если богу будет угодно. Пусть будет назван этот диалог «Марко Препростый» 3. Почему умолк наш Михаил? Он не пи­шет, не шлет очки или «скрипочку». Очевидно, он теперь захлебывается огромными придворными волнами, страдая от жары. О мир, самое несчастливое море! Счастлив тот, кто спасается от волн подобно Петру 4. Будем бежать от мира, пребывая в гавани и презирая обманы мира. Мир — это скупость, честолюбие, плотские наслаждения. «Сии ввергают во всегубительство». Я желаю и молюсь, да освободит нас всех от этого десница божия.

Ваш общий брат во Христе Господину моему отцу Якову Правицкому в Бабаях

283

82

284

[В с. Бабаи, 1786 г.]

Дух велит мало с тобою побеседовать, дав к сему случай и время. Обещался ты меня посетить, но и письменно не воззвал ко мне и не раздражил к отзыву. Скажи мне, друг, здрав ли ты? Не вопрошаю о теле. Не потерял ли ты доселе самого себя, т. е. мыслей твоих и сердца твоего? Мысли и сердце со мною ныне, отвечаешь мне, верю. Сии же то и бедствие есть. Не могу разлучиться от того, что всегда мучит и жжет и в сем ли есть горький источник и присно-текущий вечных мучений. Не сия ли есть истинная гибель? Погубить самого себя, убежать, потеряв себя. Так и не из­бегнуть бед, ибо бедствие, как удица, внутри сердца увязло, сердце же всегда с человеком, и оно-то есть человек, се есть едино истинное несчастие, смерть лютая и ад; не по­мышляйте, что несчастие вне. В вас и в нас входящее извне не сквернит человека. Для чего же равно обратно не ска­зать — приходящее извне не обессчастливит? Где же и откуда? Исходящее от сердца. Те суть сквернящие. Ви­дишь, что внутри нас счастие и несчастие, какое же есть знамение спокойного и блаженного сердца? То же, что здравия телесного. Вкуси пищу, вкушаешь сладко, сппшь и обращаешься везде весело. Вот Павел означает здравие сердца: «Радуйтесь непрестанно, о сей радости молитесь, о всем благодарите». Если такое сердце ты, тогда ты не ветхий человек и не гроб повапленный, но целый, нетлен­ный и новый; радуйся, ибо в новый год желает тебе твой ДРУГ

Григорий Сковорода

Маначиновка, марта 6-го дня

83

Из Маначиновки, 1786, марта 20-го дня

Друг Яков, радуйся во господе!

Слышу, что нечто мне прислано от нашего Михаила. Если так и оно в твоей руке, то передай, друг, через сего письмоносца ко мне. Если господу моему угодно, помыш­ляю посетить вас весною. Пришли, друг, также «Разговор, нареченный «Марко Препростый»». Он возвратится опять к тебе. Прочие же, как тебе угодно, или ныне, или возь­мутся тогда, когда к вам приду. Наеману Петровичу мир и благословение и всем собратиям нашим иереям. Целуйте также духовную матерь мою, игуменью Марфу. Писать обленился к ней. Бог мира да будет со всеми нами! Аминь!

Тебе и всем вам истинный и неязыкольстивый друг Григорий Сковорода

Пришли, друг, лимончиков пару: да прохладится бо­лезнь моя, или соку черносмородинного, или журавлично-ягодного, или какого-либо для чаю. Остатки горячки мучат меня. Два месяца лихорадка свирепствовала во мне. На­чало и отец ее — проклятых московских печей чад. Qnid est чад сей? Jocemur nonnihil: est pestis septemtrionalis. Constantinopolitana pestis necat triduo. At illa tribus horis. Quidquid agit vulgus? Nihil est, nisi pestis et hu-leus 5.

Господину моему иерею Якову Правицкому в Бабаях

84

Из пустыни Маначиновской. 1786 года, апреля 25

Христос воскресе! Любезный друг и брат во Христе, Яков!

Да будет мир божий в сердце твоем и в теле!

Сей есть центр наш, и твердь, и кефа, и край, и конец, и остаток младенцам, сиречь дурачкам евангельским. Земля и пристанище среди водного тления нашего, силою и десницею вечного основанное оною: «Ею же поставил небо и основал землю», — говорит господь-вседержитель у Исайи.

Qui Christum noscit, nihil est, si cetera nescit.

Qui Christum nescit, nihil est, si cetera noscit 6.

О сем нам нелепо ли есть похвалиться? Ей, не безумно. Omnes in se ipsis mortem vident. Nos autem — τήν άνάστασιν 7. Ибо и мы воистину воскресли и живы. Аминь! Обра­довало душу мою любезное письмо твое, дышащее любовью и миром Христовым. Сей есть союз совершенства.

Старость моя обленилась посетить вас. После приду, если господь благоволит. Не печпся о «Разговоре Марке». Он всегда ваш и возвратится в твою книгохранку.

285

«Лотову жену» хочется докончить. Однако принесу с собою, да написанное выпишете. Что бо мне любезнее на небесах или на земле, только поучаться святыне. В сей единой да живу и умираю! Помалу-малу отходим от тлени плотской, которая есть всеблаженная и вседневная смерть, и приближаемся к господу, который есть святыня, кефа и воскресение наше. Что же есть блаженнее жизни нашей? На ней же сбывается оное: «Превращу трудное для них в гладкое...» «Окрылатеют, как орлы, потекут и не утру­дятся...» Гляди диатрибу мою, друг! Διατριβή по-эллински нарицается то, чем кто главно жизнь свою забавляет. Вот диатриба Давидова: «Поглумлюся в заповедях твоих...» Вот Павлова: «Мне бо что жить: Христос...» Вот Луки и Клеопы: «Как говорят, он был жив?..» О воскресение! О оное воскресение, миру не веруемое! Сколь услаждаешь сердце мое! Блажен узревший с наперсником красоту твою! Поедающий тебя еще взалчет... Сне глаголю того ради, что, доканчивая «Жену Лотову», наслаждаться дол­жен нового вина с новым моим Лотом — Христом Иису­сом, имея обручение с ним в вере божией.

Христос воскресе! Друг Наеман! Да вкусишь и ты сота воскресения и все ангелы его! Все! Жихорайский с Баба­евским и с Воскресенским со всем клиром своим. Желаю, любезный друг Яков!

Тебе и всем твоим брат и друг Григорий Сковорода

Господину моему

иерею Якову Правицкому в Бабаях

85

Из Гусинки, 1787 года, января 18-го дня

Вселюбезный отец, друг и брат во Христе, Яков!

Радуйся, дерзай и возмогай во господе нашем!

Ни старческая леность, ни мрак, ни холод зимний, ни неисправное перо с чернилом не могли меня удержать, чтоб не ублажить gratulor, saluto, graece — μακαρίζω 8 тебя в новый сей год! Радуйся в Новый год! Да радуется

286

и весь дом твой, и все, что твое! Да радуется и Евстафий, Иоанн с Наеманом! Да возвеселятся Бабаи со всеми своими отраслями, селами! Да возрадуются и горы ваши, и реки да восплещут руками! Да обновляется и вся тварь, окру­жающая вас! Молюся, когда же будут сии! Тогда, когда ублажит господь благословением своим Сиона. Как? Тогда, когда в человеках будет благоволение и посреди пас. А что ли есть благая воля? Вот что: «Дух прав обно­вил в утробе моей». Если кто не имеет нового сердца, тому весь мир есть ветхая ветошь. Если чья душа тужит, тому весь мир плачет. Если чье сердце мучится и страждет, тому весь год без праздника. Если чей дух отчаянием оле­денел, тому весь год без весны. Если чей смысл мертвый, тому весь век без жизни.

О любезный мой друг Яков! Изблюем ветхий квас мир­ской. Найдем новое сердце. Облечемся в одежду новой нет­ленной надежды в утробу братолюбия. Тогда нам вся тварь просветится, весь мир взыграет и восскачет. Будет нам всяк день велик день, не зайдет солнце нам, и луна не ос­кудеет нам. Мы же наречемся язык святой, люди обнов­ления. Благое сердце, любовь, бог, правды солнце, всю тварь весноновотворящее, есть то же.

Ваш искренний любитель, почитатель, брат и нижайший слуга Григорий Сковорода

Прости, любезный, что солгал я прислать вам «Жену Лотову». Весною хочу вас посетить, если богу угодно, и привезу. Если же, — дайте знать, — тотчас перешлю. В зимних трясках может она потеряться, тем не даю через Григория Юрьевича. Не печальтесь. Она всегда у вас. Другое то, что весною в пустыне можно подумать об окончании ее, а зима безгодная. Я и сие с нуждою пишу. Михайло мой доселе молчит. Нимало не удивляюсь. Бла­женны мы, Израиль, ибо бог нам дал по уши покоя и вре­мени.

Deus nobis haec otia fecit. Tum demum praetium tem-poris cognoscitur, cum id amissum est 9.

Пришли, друг, барыльце пива бабайского, и то, если не трудно. Я всем доволен, слава богу!

Господину и отцу моему иерею Якову Правицкому в Бабаях

287

86

Из Гусинки, 1787 года, марта 6-го дня

Любезный во Христе отец, и брат, и друг Яков! Веселися во господе!

Пришлите мне «Симфонию: «Аще не увеси самую те­бя...»» 10. Переписав, опять отошлю к вам. Посылаю к вам «Жену Лотову». Побеседуйте во Христе с нею. Она чистая чистым, и сей кумир есть плодоносный верным божиим. На ней-то исполняется из камня воздвигнуть детей Ав­рааму... Она не доведена до конца. Но кто дождется конца в вечнотекущем источнике? А что я сказал, обещая окон­чание, сие касается книжечки, начатой мною; не «Жены». Сия книжечка учит, как читать подобает священное пись­мо. Если одно слово божие уразумеется, тогда весь храм Соломонов есть светел. В пример сему взял я сие: «Поми­найте жену Лотову». И, толкуя сие слово, возмутил всю Священного писания купель. Да уразумеют спящие на Библии или с Павлом сказать: почивающие на законе, ибо не многочтение делает нас мудрыми, но многожвание при­нудило сказать сие: «Как сей знать, книги не учился?» И да познают: как один день в тысяче, и, вопреки, тысяча слов божиих в одном слове скрывается. Ныне же с женою кровоточивою многое жерут для единой дизентерии; и нет человека, могущего приложить им вкус плюновения, жвания и преломления оного: «Зубы его паче молока». «Познается ими в преломлении...» Все дает вкус свой: и звезды в сокровищах своих блеснут, если мы из числа оных: «Израиль толок манну в ступах».

Во блаженное число сих людей да впишет Христос всех нас! Желаю, Ваш всеискренний брат и нижайший слуга

Григорий Сковорода

Postea scripsi 11. Да наречется же сия книжечка «Женою Лотовою»! Предисловием же да будет сие мое к тебе пись­мо, о возлюбленный друг! Тебе сию невесту, безневестную и чистую голубицу, в дар привожу первому и тебя обру­чаю именем господа нашего Иисуса Христа.

Прочее, при переписке повелевай наблюдать орфогра­фию. Паче же все ее листы хранить от нечистоты. Целуй

288

любезного Наемана Петровича12 и всю нашу братию. Мир во днях наших! Аминь!

Господину моему иерею Якову Правицкому в Бабаях

87

[Из с. Гусинки, 1787 г.] Марта 21

Отец, и брат, и друг!

Вот так на сем свете жив будь, весел будь, а про себя богу молись, еще ж и правду кое-когда треба сказать: хм! хм!

Молюсь. Помилуй меня, господи! Подай мне в сердце братолюбие! Да не быть мне как разъяренный тур, да быть мне как овца безбронная.

Молитва и терпение, терпение да молитва — сия суть мне граница, и щит, и мощь, и надежда, и утешение, и покой. Мне? Нет. Не только мне, всем.

Не пишу более: сердце болит. Иван Максимович доска­жет Вам, чего не пишу.

Ваш сын, и брат, и друг Григорий Сковорода

88

[В с. Бабаи] Из Гусинки, 7 октября 1787

Любезный отец, и друг, и брат Яков! Радуйся со всею нашею братиею!

Всепокорно благодарю за вино. Мы с братом Василием сразу открыли и, желая Вам и всему Вашему дому с лю­безною Христиною здравия, потянули в собственное наше здравие хорошо-хорошо. Еще ожидаю из Харькова... Чудно мне! Вы, снится мне, переписали «Михайлову борьбу» 14 и опять требуете? Однако посылаю. Да обре­тете, чего ваша перепись не образует. Не медлите же много. Однако через неверные руки — не! не! не!..

Считаю, будет лучше, если она погибнет у вас, чем ходить ей по нечестивым рукам.

Теперь я готов и родить на свет нечто хоть и не большое, но благочестивое, предназначенное для кого-то из друзей.

289

Потому я пишу немногословно, имея в виду благовременно произвести на свет, пока есть время. Ибо близка, даже стоит у дверей, враждебная музам зима. Тогда уже нужно будет не писать, а греть руки. Далее, в отношении того, что я готов сотворить и что близкое к рождению, об этом ты уже знаешь. Будь здоров.

Твой слуга и брат

Сыр нашего Михаила где-то застрял. Очки мне мало подходят, я подарил их Иосифу. Он обещает в обоих пись­мах большую и прямую флейту. Когда будет, мне неиз­вестно. О, если бы, кроме всего прочего, он сам вернулся к нам. Легкий путь в Аверн 15, О несчастный человек! Потерял единого семилетнего сына. Он умер в великую пятницу. Вот, как мир, сначала утешит, а потом наконец мучит и терзает, как тигр. Мирской путь.../ мнится че­ловеку благим быть. Конец же его есть ад. О блаженны люди, для которых господь — бог их! Спи наживутся у батька. Аминь!

89

Из Гусинской Скрынницкой пустыни, 1788 года, августа 4-го

Возлюбленный в духе святом друг Яков! Дерзай во господе!

Если уже встала из ложа любезная наша Христина, радуюсь всех нас ради. Если же воскрылилась в мир пер­вородный, отнюдь же придет в нижний, радуюсь ее ради: нас же ради возмущаюсь, ибо оставляет нас в сей плачев­ной юдоли.

Жизнь сия есть нам темница, Верный же друг есть денница.

Благодарю Вас и Христину за вино. Питейный и идей­ный монумент есть живее памятки очей. Юлия Цезаря только единожды в июле поминаем, а нашего истинного кесаря Христа ежеденно хлеб и вино, как зерцало нам, но и самого духа сердечного его вид и сень, пожертая ис­тиною и животом, бывает, и есть, и будет. Впрочем, вот Вам по желанию Вашему херувимской песни paraphrasis 16:

290

Тайновидным херувимам сообразны И животворящей троице песнь

принося, Видимый сей весь мир извергнем

из сердца. Да вместим невидимый и его царя, Окружаемого и стерегомого тьмой. Копиеносных херувим и серафим. Аллилуйя, аллилуйя! аллилуйя!

Δορυφορέω17 есть копиеносный лейб-гвардер. Δοροφορ-ούμενος18, сиречь окруженный копиеносною гвардиею или строем. Дариносима есть полгрека, а полславяна.

Ангельское ваше болтание читал я ангельским серд­цем. Болтает сатана с ангелами лютыми своими. Болтает и бог Якова со своими, как писано: «Ангел господень возмущал воду». Turbabat et exturbabat aquam, ut enata-ret ferrum illud 19.

«Ты Петр (по-еврейски kupha — каменная гавань и кораблям авраамское лоно), и на сем камне...» и прочее. Сатана же болтает: да потопит в изблеваемых водах оную жену с дитем авраамским. Болтает: да покроет и смешает с водою гавань, да никто не узрит вечности, разве тления, что есть мать атеистов. И сие-то есть проклинаемое у Иезе-кииля слияние, за которое ужасно грозит вышний. Но наш бог сей! Что велит ангелу своему, Иеремии? «Если из­ведешь честное из негодного, уста мои будешь». «Взболтай молоко, и будет масло». Exturba aquam et remanebit butyrum 20. О клеветниковых же ангелах се, что говорит: «Прокисло, как молоко, сердце их». Заболтали и сколо­тили с сыром тления и с сырною водою масло оное. «Всплы­вет железо». Тленным своим днем и солнцем, как землею, загребли оный нам день и солнце. «В солнце положил селение свое». «Благовестите день ото дня: новый от вет­хого, вечный от тленного. Ничто бо не есть благо, только бог; и ничто не есть свет, разве он. И самое солнце есть то тьма и ночь, се сия!» «Помянул в ночи имя твое...» «Воз­любили человеки тьму» и прочее. Желал Христос выболтать воду гергесинцам, но они отпросились. Агарино дитя 21 есть то же, что верблюд: любит мутную пить, мешает и болтает, да чистоту погубит. Сыр паче масла любит. Что же таковым помогает доить Иаковлевых и Иовлевых овец и коз? Сии-то мотылоядцы у Иезекииля, возненавн­

291

дев опрпснок вечности, с гергесинскими вепрями едят человечьи отбросы, сболтав чистое с нечистым, но не от-болтав нездорового от здравости. Мы же, о друг, дети Сар-рины, дети премудрости божией, в утро избивая и изгоняя из храма все бесчествующее дом божий, как Христос верев­кою оною: «Веревка червленая — уста твои...» «Се муж, и в руке его веревка землемерная». Сия веревка невредных сохранила шпионов Навиновых в Иерихоне. Что есть сия веревка? «Дал мне господь язык...» «Дух животворит...» Слышь, сын человеческий, дерзай и очищай храм госпо­день! Сие-то есть жить в доме господнем. «Одно просил тот господа...» Мир тебе! Землемерить, рассудить (у Павла говорится: дух разделения) — вывести честное от недо­стойного и возмутить воду, болтая бурею духа святого оною: «Был шум...»

Сия есть должность ангелов божиих, написанных не на земле, но на небесах. В сем числе и нам быть желаю.

Аминь! Любезный друг!

Твой друг...

Любезному другу Наеману Петровичу нижайший мой поклон и мир божий. Также отцу Василию 22, другу и брату во господе.

Телом далек я от вас, но сердцем близок.

Сердце в нас — голубица Ноева.

Ничто так не дивно, как бездна святого сердца.

Тогда свято, когда лишь себя возвеличивает

Все — трава и лузга, все — прах и тень.

Все преходит; сердцем человек вечен.

Чистое сердце пребывает в любви, но любовь остается в нем же.

 А эта любовь — бог, значит, человек вечен. О люди!

 Зачем удивляетесь океану, зачем удивляетесь звездам?

Идите, вернитесь домой! Узнайте себя!

Этого будет достаточно. Аминь.

Божественная голубица поет:

Все происходит из бездны глубокого сердца.

После смерти все начинается опять.

292

Так зерно дает ростки, так оно прячется вглубь.

Что же ты смерти боишься? Вот тебе ее

подобие.

Так же, что пустое в твоей жизни, относит божествен­ный вихрь. Ангел... вздымает пустой хаос... Так... когда пройдет тяжелое волнение, то... вот священный ковчег!

И тут Ноева голубица:

Я нашел скалу. Сатана, плоть, мир, прощайте!

Вдоволь вы меня волновали. Теперь я обрел священный покой.

Аминь.

N3. Замок обозначает то же, что и ковчег. Ковчег, скала над потопом, кефа, гавань есть то же, что и святое начало. «Кто влазил вначале, здоров бывал».

Господину моему иерею Якову Правицкому в селе Бабаях.

90

[В с. Бабаи] Из Бурлука, 1788 года, в последний день

Dilecte in domino frater Jacobe! Pax et gaudium tibi a domino deo! 23

Зимую в Бурлуке. Если господь восхочет и не возьмет... его от меня, меня же от тела, помышляю посетить Вас. Где и когда умереть? Не боится тот, о котором Аввакум: «Праведник от веры жив будет». «Примечай-де незлобие и гляди правоту...» А я сладчайший... мой остаток во мне (посреди вас стоит...) давно уже вижу. А что? Получили ли Вы от меня письмо и в нем херувимский от меня пере­сказ? Не знаю. С письмом к Василию Павловичу послал я к Вам также через его ученика из Бурлука. Если не получили? Гневаюся, но крошку. Много там доброго. Сие пишу в беспокойстве. Не ожидайте ибо беседы, разве... притчи сухие, немазанные. Целуйте от меня всех... Наума Петровича и отца Василия с Евстафием и весь клир...

293

91

294

Из Гусинки, мая 30-го [1791]

Христос воскресе! Возлюбленный друг Яков! Радуйся во господе!

Вас не поздравляю с праздником, а поздравляю любез­ную нашу Христину с детьми и младенцев же во Христе. Совершенные же мудрствуют со Златоустом: «Празднику не время творец, но ведренная совесть». У Исайи же сей истинный праздник нарицается: «Веселие вечное над гла­вой их». Главою человеку есть сердце его, господствующее телесным мириком. И если сия глава не болит, как у Ели­сеевой вдовицы сына, оживленного Елисеем 24, и тогда исполняется на нас высокая притча оная: «Святому чело­веку каждый день — праздник». И в сию-то цель улучает Исаина стрелочка сия: «Веселие вечное», сиречь непрерыв­ное, на всяк день творящее пасхи велик день. Се таков же есть и сираховский праздник: «Веселие сердца — живот человеку». Вот истинный праздник Давидов! «Мир много­любящим закон твой». Какая польза, если на воздухе — не в сердце — ведро и весна? В сердце же сие: «Взволнуют­ся нечестивые...» А я ежеденно пою песенку сию: «Хри­стос — моя сила...», от смысла чистого во господе празд­нуя. О смысл чистый! Сколь немногим ты друг! О нем-то притча сия: «Чистое небо не боится молнии и грома». О бог мой! Сколь мир сие презирает! Сколь же опять оно вели­кое! А трудно ли сие доказать или обличить! Се пентеко-стия 25 через три дня! Се предложение, обещание! Се на­дежды совершение и венец празднику пасхи! А что то совершилося? Вот что: «Сердце чисто создай, великий боже...» О смысл (опять говорю) чистый! О сердце! Сколь немногим ты друг! Заключу с Соломоном: «Кто похвалится, что сердце имеет чистое?»

Вот с каким праздником, друг мой, тебя поздравляю или говорю по-эллински μακαρίζω — ублажаю. Сей празд­ник от твоих улиц не отнялся, как грозит Исайя. Ты ему, а он тебе есть друг.

Сорадуйся же и мне. Ибо и я милостию вышнего сего небесного торжества и шума празднующих сопричастни­ком быть сподобился. Сей мой един есть и жребий, и нас­ледие, и премудрость: конец, цвет и плод жизни и трудов моих упокоение; и все благое мне — сердце чистое. О! Тогда бы то исполнилося на нас сие: «Клялся во гневе моем». «Если войдут в покой мой?» Сиречь бедами и труда­ми поразил я их. Не доберутся ли ныне до моего празд­ника? Прости, любезный! От избытка сердечного наболтал много.

Ваш соторжествепник и друг Григорий Варсава Сковорода

Через детей Захаржевских 26 имею письмо от Михаи­ла 27. Боже мой! Сколь жаждет к нам! Да страждет (оставь его) клятву гнева божия, если как достигнет в покой нашего праздника. Любящие бога ему единому согрешают на то, и да справдится перед ними во словах своих, и тем удобнее препобедит их на свою сторону.

Получил на светлой седмице. Если уже празднует, перешлите «Михаило-сатаномахию». Но сие предаю воле вашей. Любезному Наеману Бар-Петру радость и мир божий от меня со всем его гнездом и со птенцом Ильею. Так же отцу Василию, и отцу Евстафию, и бедненькому моему Любачину, слепенькому 28, и всему вашему клиру благосердное мое поклонение. Аминь!

Сие пишу через Алексея Юрьевича 29. Он при мне жа­ловался, е musca elephantem faciens 30, что не мог у Вас (у друга!) выпросить безделки — несколько розовых ку­стов. Сие он с великою трагедиею повествовал. Почто Вы столь скупы и горды? Даже в мимоезде не обещался к Вам заехать. Посетите его и мир сотворите.

Господину моему отцу Якову Правицкому в селе Бабаях.

92

1792 года, января 5, из Гусинки

Возлюбленный друг и брат во Христе Яков!

Радуйся с любезною Христиною и с детьми в новый сей год!

О боже! Ей! Мне давно скучно, что с вами не беседую. Если в сию зиму или весну не совлеку моего телесного бренного линовища, поспешу видеть вас и насладиться беседою во Христе, который меня знает и я его... Ныне же голубиными любви крыльями вас посещаю. Прости, лю-

295

безный, что на твоё и на твоего сына письмо не ответство­вал. Сердце воистину желает, но старость и леность есть холоднокровна. Пишу ведь к вам, однако болен. Благосло­вен бог мой! Когда немоществую, тогда силен я с Павлом. Болезнь моя есть старость, ток кровный и лихорадка не столь из невоздержной, как из несродной пищи. Левая часть моя угрызает меня, а часть благая в боках дома моего. Сарра моя, поглаждает меня... О discors concordia геrum! 31

Удивился разум твой от меня. Пришли, друг, Злато-устого речь 32 о том, что человек есть всей Библии конец, и центр, и гавань. Он жертва, алтарь, фимиам и все про­чее...

Ныне вас поручаю с возлюбленною Христиною и с детьми богу Авраама и пребываю

любезный друг вам всеусердныму старчик Григорий Сковорода

Любезному во Христе отцу, его преподобию господину Якову Правицкому в Бабаях

 

К РАЗНЫМ ЛИЦАМ

93

К Иоилю 1 «БОИТСЯ НАРОД...»

Блажен, о блажен,

Кто с самых пелен

Посвятил себя Христове,

День, ночь мыслит в его слове

Взял иго благое

И бремя легкое,

К сему обвык,

К сему навык,

О жребий сей святой!

Кто сей отведал сласти,

Век в мирское не может пасти

В наготах, в бедах не скучит,

Ни огнь, ни меч не разлучит;

Вся сладость разводит,

На сердце не всходит

Кроме тому,

Если кому

Дал знать искус драгой, Христос, жизнь моя, Умерший за меня! Должен был тебе начатки Лет моих, даю остатки. Сотри сердца камень, Зажги в нем твой пламень, Да мертв грехам, страстям И плотским сластям, Живу тебе, мой свет. А как от грехов воскресну, Как одену плоть небесну, Ты в меня, я в тебя вселюся, Сладости той насыщуся,

297

С тобою в беседе,

С тобою в совете,

Как дня заход,

Как утра восход.

О! се златых век лет!

То νέον  εστίν  έτος, και νέα, πάτερ άγιε, χαίρε!

"Εστι νέον το έτος καλώς!

Τά υγίαινε νέα τα νέα πράττε, φίλε!

Ταύτα μεν εύχεται ό Γρηγώριος, ω φίλ Ίωήλ.

Φιλέλλην  ό νέος, σος παλαιός δέ φίλος2

94

Достопочтеннейшему во Христе отцу Гервасию

3 Григорий Сковорода желает доброго здоровья!

Ты уже готов к отъезду. Нам кажется, что ты уже отлетаешь. Поэтому в знак сыновней нашей любви к тебе и почтения прими от нас стихотворение, называемое по-гречески апобатерион. Апобатерион происходит от гре­ческого слова άποβαίνειν, что значит уходить, отъезжать. В нем отъезжающие напутствуются всякими пожеланиями и добрыми предзнаменованиями. Правда, наше стихотво­рение почти деревенское и простое и написано простона­родной речью, но я смело заявляю, что при своей просто­народности и примитивности оно искреннее, чистое и не­посредственное. Царей и тиранов мы часто против нашей воли восхваляем, но с друзьями положение совершенно другое. Что здесь сказано, внушено не силою, не страхом, но благорасположением. От лести мое сердце не менее да­лекое, чем Китай от Португалии. Но чего я оправдываюсь? Разве меня кто обвиняет? Как будто я не знаю твоего сердца или своей души! Я знаю, что ты его с удовольствием примешь не потому, что это стихотворение, не потому, что оно обращено к тебе, а потому, что оно исходит от меня, которого ты не ненавидишь, чтобы не сказать — любишь. Мы в настоящей нашей тоске по тебе утешаемся этой пе­сенкой, распеваемой под звуки кифары или лиры. И в даль­нейшем, когда эта тоска возрастет от разлуки с тобой, бу­дем смягчать ее тем же способом, пока...

Боги, может быть, дадут возможность увидеться с то­бою.

298

Если же вышним будет угодно другое, мы, однако, вер­но будем хранить память о тебе.

Прими то, чем всегда оканчивается письмо, чего не ли­шен и тот, кто тебе его посылает: здоровья!

1758 г., августа 22, из деревни Кавраи

 

REVERENDISSIMO SACRO SANCTO IN CHRISTO

PATRE GERVASIO CARMEN APOBATERION 4, ИЛИ

ОТХОДНАЯ ПЕСНЬ

Едешь, хочешь нас оставить?

 Едь же весел, целый, здравый,

Будь тебе ветры погодны,

Тихи, жарки, не холодны;

Счастливый твой путь

Везде отсель будь!

Путние исчезните страхи,

 Лягте, подорожны прахи,

Скоропослушные кони

Да несут, как по долони,

Счастливым следом,

Как гладеньким льдом!

Облака, пройдите вы, неверны!

Не сольете дождей чрезмерных!

Жар не обожги полуденный,

Светом луны озаренный;

Счастливо сей путь

Повсюду в ночь будь!

 Тот твои управит ноги,

Кто дал землю и дороги,

Бодро сидяще высоко,

Путь твой хранящее око.

Счастит сей отход

Благословит вход!

Здравствуй сторона счастлива!

Примешь мужа добротлива.

Брось завистливые нравы!

Верен есть познавий.

Счастлив на степень,

Конец на блажен!

299

К Кириллу 5

Γνήσιε 6 друг, очаровательный Кирилл!

Как? Ты не можешь поверить, чтобы у меня для тебя недоставало слов? Недостает. Однако я решил немного поболтать с Кириллом. Мы послали тебе одно вслед за другим три письмеца, в которых не было, как говорится, ничего священного, кроме обычных пустяков, кроме нич­тожных безделиц. Чего иного должен ты ожидать от того, кто всего себя навсегда посвятил музам, как ие то, что имеет отношение исключительно к совершенству души? Ты говоришь, что я обещаю чудесное. Так оно и есть, мой друг, если ты посмотришь на мою душу и желания, хотя не всегда желаемое осуществляется. Что касается меня, то пусть другие заботятся о золоте, о почестях, о сардана-паловых пирах 7 и низменных наслаждениях; пусть ищут они народного расположения, славы, благоволения вель­мож; пусть получат они эти, как они думают, сокровища, я им не завидую, лишь бы у меня были духовные богат­ства, и тот хлеб духовный, и та одежда, без которой нельзя войти в весьма украшенный чертог жениха. Все мои силы, всю свою волю я сюда направляю: да удалится всякая плоть! Павел возглашает: τα πάντα έζημιώ&ην, καί ηγούμαι Σκύβαλα είναι, ίνα Χρίστον κερδήσω 8. Я также кричу: διώκω δε εί και καταλάβω9.

Однако в великом достаточно и желать.

Но ты желаешь, чтоб я яснее показал свою душу? Изволь: я все оставляю и оставил, имея в виду в течение всей своей жизни делать только одно: понять, что такое смерть Христа, что означает воскресение. Ибо никто не может воскреснуть с Христом, если прежде не умрет с ним. Ты скажешь: подлинно ты медлителен, если ты до сих пор не знаешь, что такое воскресение и смерть господа, тогда как это известно женщинам, детям, всем и каждому. Конечно, это так, мой Кирилл: я медлителен и вял вместе С Павлом, который поет: τα πχντα έζημιώι)ην του γνώναι αυτόν και τήν δύναμιν της αναστάσεως αύτου και τήν κοινωνίαν τών παθημάτων αύτου10. Какое это имеет значение? Взвесь, о чем он говорит. Что значит γνώναι αυτόν, καί τήν δύναμιν της αναστάσεως αύτου и? Если не познать Христа и силу воскресения его? О, жалкая тупость наша!

300

Мы воображаем, что находимся в крепости Священного писания, и, может быть, не знаем, что такое быть креще­ным, что значит вкушать от священной трапезы. Если это по своему буквальному смыслу, как обычно думают, по­нятно, то к чему было говорить о таинствах? Разве не глупо непонятным и тайным называть то, что всем ясно, даже простецу? Древние фарисеи и книжники обольщали себя тем, что понимают закон Мойсея, и, однако, были названы Христом слепыми. Τις γαρ εγνω νουν κυρίου? 12 Это действительно говорит Павел о Священном писании, в котором разум божий скрывается, закрыт, недоступен, запечатлен. И кто же снимет печать?

Вот ты слышишь, мой дражайший Кирилл, что имеет в виду, к чему стремится и чего желает моя душа, чтобы тебе не спрашивать о том, чем я занимаюсь. Но узнай о том, что меня особенно поразило в Сенеке, навостри уши. Ты делаешь самое лучшее и для тебя спасительное дело, если, как ты пишешь, твердо идешь по пути здравого разума: как глупо выпрашивать то, чего можешь сам достигнуть. Не требуется воздевать к небу руки, не нужно упрашивать стража храма допустить нас до ушей статуи, дабы нас могли лучше слышать. Бог подле тебя с тобою есть, в тебе есть. «Я так говорю, Люцилий; внутри нас находится священный дух, наблюдатель и страж наших зол и благ: как мы с ним обращаемся, так и он обращается с нами. Добрый муж без бога — никто» 13. О Кирилл! Не кажется ли тебе это громом с третьего неба? Не из того ли это чис­ла, что людям, то есть преданным плоти и миру, нельзя сообщать? Вот моя беседа. Будь здоров и воздай мне любовью за мою любовь!

Июля 19, в Старице

96

К Ф. А. Жебокрицкому14

Дражайший юноша, мой Федор!

Сегодня ты напрасно бы стал ждать от меня чего-либо другого, кроме пустяков. Во-первых, я занят, и, затем, ум мой не так настроен. К тому же, пока я это спокойно пишу, один болтун мелет мне в ухо всякий вздор, несмотря на мое негодование и мою занятость, и нет Аполлона, который бы меня от него защитил, как он защитил Гора­

301

ция 15. Поздно вечером Гриша возвестил, что есть сообще­ние — на следующий день рано утром он должен отпра­виться. Вопреки моему каждодневному обыкновению я при свете лампы приготовил два письма. Ибо и ночь теперь коротка, и глазами я страдаю, и имею обыкновение, и вынужден вставать рано. Почему ты до сих пор молчишь? Что касается меня, то я ранее писал тебе, если с луч... Если ты болеешь телом, люди тебя назовут несчастным, но не я. Если ты твердо идешь путем, которым начал идти, то, по нашему расчету, ты блажен. Иди, следуй, смотри по сторонам, смотри вперед, ищи, стучись, настаивай, но упорно и настойчиво: царство небесное, как девственность, любит, чтобы его брали силой. Кто-нибудь ослабевает? — Ты укрепляйся. Кто-нибудь оскорбляется? — Сноси оби­ду. Кто-нибудь приходит в отчаяние? — Твердо держись за якорь. О, счастлив тот, кто вступил на путь του κυρίου16. Но трижды, четырежды блажен тот, кто упорно по нему следует. Одна ή υπομονή 17 примет награду венца. Одна, но, увы, почти никто подлинно и серьезно не следует по этой направляющей линии. Ни один философ, ни один художник так не одинок, так не предоставлен самому себе, как тот, который учит о вечной жизни. Появление такого τ3κτονος 18 мир осмеивает, мудрецы называют глу­пым, монахи под маской благочестия преследуют, еретики, хитро перетолковывая, опровергают, юноши избегают, старики гнушаются, цари притесняют, бедные презирают; и не кажется ли он тебе каким-то шутовским царем? Но он знает своих и знает, для кого он воскресает. Какой бесчестный человек не видит его живым? Но кто, кроме избранных, видит его воскресшим? /О глубина и проч., и проч. Но будь здоров, мой дражайший!

Твой во господе Григорий Сковорода

22 апреля, из Харькова

97

К Василию Максимовичу 19

Любезный друг Василий Максимович!

Слава человеку неоцененное есть сокровище. Справед­ливо мы делаем, что богатство, честно собранное, сохра­няем или похищенное выискиваем. Та же справедливость требует от нас, дабы мы честными делами наживали и сох­

302

раняли себе славу, а похищенную клеветничьими когтями опять возвратить себе старались. Вы, друг мой, думаю, поверите, сколь злобных я имею оглагольников. Если бы они обычные мне беззакония приписывали, сносно бы было. Но сии немилосердники столь неограниченным дышут на меня языковредием, что кроме чрезвычайной моих нравов порчи, от них проповедуемой, делают меня душегубителем, или еретиком, и по сей причине запрещают подкомандным своим слушать мои разговоры. Сего я не терпя, сделал краткое очищение, которое Вам, другу моему, посылаю. Оно хотя лаятельных их челюстей заградить не может, однако, думаю, понесколько сделает косноязыч­ными, дабы незлобивые и правые сердца меньше от сего соблазнов претерпевали.

Друг Ваш Григорий Сковорода

Во-первых, говоря, будто я некоторым молодцам вну­шал, что сия или другая какая человеческой жизни стать вредна и неблагополучна и, напротив того, некоторым статьям существенное приписывал блаженство. Но можно ли мне быть столь безумного и вредного мнения? Которые внутренне меня спознали, те довольно уверены, что я о сем имею мнение с Максимом Святым 20. Он говорит, что нет нигде злости, ни в чем, никогда. Как же так, если видим, что почти везде одна злость? Он учит, что злость не что иное, только те ж от бога созданные благие вещи, приведен­ные кем-то в беспорядок. Вот, например, наложил кто на голову сапог, а на ноги шапку. Беспорядок зол подлинно, но, чтоб шапка или сапоги жизни человеческой не полезны были, кто скажет? А сколько я приметил, то сей беспоря­док по большей части зависит от рассуждения времени, места, меры и персоны. Например, в горячий летний пол­день без достойного резона шубу таскать; заснул ли кто безвременно и безмерно или не на месте, хулы достойна непорядочность, но не сон или гнев; все бо есть благое. И разве я не понимаю, что мудрые люди житие человече­ское уподобили комедиальным играм? Можно сказать, что ты этой персоны по природе удачно представить в теат­ре не можешь. Но можно ли сказать, что та или другая персона комедии вредна, если благоразумной сочинитель ее определил? И великие персоны, и подлые маски в важ­ной сей жития нашего комедии премудрый творец опреде­лил. Рассуждая свойство чьей природы, могу я сказать,

303

что ты, например, гадлив, жалостлив, робок, лекарем или поваром тебе быть неудачно. Но когда я кому говорил, что лечебная наука и поваренное мастерство вредные? Многократно я говаривал, что тебе или тому быть священ­ником или монахом не по природе, но, чтоб сказал, что священство или монашество — стать вредна, никогда сего не было. Кто по натуре своей хлопотлив и ретив, та­кому можно сказать, чтоб быть градоначальником берегся, где беспрестанные оказии ко гневу и ко вздорам. Но могу ли помыслить, чтоб своевольству людскому командиры надобны не были? Помилуйте меня! Не столь я подлого родился понятия, чтоб ниспуститься в толикие сумасбро­ды. Многие меня называют разумным человеком, но такие рассуждения не могут прийти, разве в бешеную голову.

Если ж я правдоподобные и незлобивые сердца уве­рить возмогу в сем, что мне какую-либо стать жития суще­ственно называть вредною никогда на ум не всходило и что я учил всегда осматриваться на свою природу, кратко сказать, познать себя самого, к чему он рожден, ибо ни­кого бог не обидел. Теперь я тем же истину любящим умам на рассуждение оставляю — за сие я хулы или хвалы до­стоин? Только покорнейше прошу сие взять в рассужде­ние, откуда меж народом такие непорядки, смятения и беспокойства? Не оттуда ли, что многие, по пословице, не родились к священству, да повлезали в ризы и, не будучи грибами, повлезали в кузов? По сей то причине делается, что иных священство ублажило, а многих окаянными по­делало. Отсюда делается, что и самая подлая стать бывает человеку причиною счастия, если она ему природна. Если право и хорошо всяк свою персону представляет, откуда толикое смятение в театре? Оттуда, без сомнения, что неу­дачно, а неудачно беспрекословие от того, что природе его несогласно, ему вредно и обществу непрочно. Многие изрядные были бы купцы или пахари, если б не принялись за противную их природе стать. Иные были бы искусные стряпчие, если бы в монашество не встряли, в котором один с природою борющийся больше наделает соблазнов, нежели пять честных могут загладить, как обыкновенно бывает в комедиях. Вот мое мнение и намерение, для чего я всегда наставлял советоваться молодым людям со своею природою, чтоб они на театре жизни нашей могли наблю­дать благопристойность, искусным актерам, приличную. А если кто по случаю надел маску, не совсем его натуре

304

приличную, дабы, сколь возможно удачно, в оной и без соблазнов поступал и чтоб хотя по некоторой части жалобы меж народом и роптания перед богом о состоянии своем уменьшились. Я бы сам сегодня же бросил мое состояние и вступил бы в иное, если б не чувствовал, что хлопотливая моя и меланхоличная природа к самой подлой приватной и уединенной маске способна, в которой если не могу ни в чем любезному отечеству услужить, то по крайней мере всеми силами стараться стану не быть никому ни в чем вредным.

Есть еще одна клевета, важнейшая прочих поговоров, а именно: говорят, будто я охуждаю употребление мяса и вина. И сия есть точно ересь манихейская, давно уж проклята от святых соборов 21. Иные приписывают мне и то, будто золото, серебро, дорогие одежды и прочее сим подобное сами по себе вредными и негодными называю. Се слыша, смеются те, которые сердце мое знают. Правда, что было время и теперь бывает, что я для внутренней моей экономии воздерживаюсь в дозволенные дни иногда от мя-сояствия и от вина. Но потому ли лекарь охуждает, на­пример, чеснок, когда велит поудержаться, если жар кому вредный вступил в глаза? Ибо то известно, что все благо-сотворенные от всещедрого творца вещи не всем и не всегда бывают по случившимся обстоятельствам полезны. Прав­да, что я некоторым советовал, чтоб они с опаской поступали с вином и мясом, а иногда совсем их от того отводил, рас­суждая горячую их молодость, но, когда отец у мл а до лет­него сынишки вырывает из рук нож и не дает ему употреб­лять оружейного пороху, сам между тем сими пользуясь, не ясно ли показывает, что они еще не доросли до того, чтоб могли обладать сими вещами и обращать в свою поль­зу, к которой они и изобретены? Вот откуда меня почли за Манихеева ученика.

Подлинно всякий род пищи и пития полезен и добр есть, но рассуждать надобно время, место, меру и персону. И не бедствие ли было бы, смешанное со смехом, если бы кто в колыбели лежащему младенцу налил сосать острого уксусу, а восьмилетнему мальчику рюмку крепкой водки налил, но вернувшемуся с охоты кавалеру или озябшему от многолетствия старику поднес сладкого молока? А как неправильно почли меня за Манихея, так и не по заслуге моей и за богатствоненавистника и человеконенавистника, то есть избегающего людского сообщества,  почитают.

305

Когда бог определил мне в подлой маске обращаться в те­атре, то уже должно и в уборе, и в обращении с достойны­ми людьми наблюдать благопристойность и всегда пом­нить свою перед другими ничтожность. Сие я сам наблю­дать стараясь, и прочим то ж делать советовал и отсюда попал в оклеветания, от которых если помощью благора­зумных и милосердных сердец, хотя по некоей части, осво­божден буду, то невинность моя, безопаснейшею от сих немилосердных угрызателей сделавшись, латвее испол­нить возможет заповедь господню: «Любите врагов ваших» и проч.

98

К Иову [Базилевичу] 22

В письме Вашего высокопреподобия к отцу Иосифу приписанный и мне поклон уничтожил мое о Вашем ко мне сердце сомнение. И я не почитаю Вас из числа тех, кои устами своими благословят, а сердцем клянут.

И подлинно благородной душе знать свойственно, хоть ненавидеть кого, да явно, а не прикрывать благосклонным лицом своего неблаговоления, что природное рабским сердцам, на лицемерие и ложь родившимся.

Поздравляю ж Вас с не совсем еще минувшим празд­ником, а паче с пожеланным отсутствием его высокопре­подобия достойнопочтенного нового святогорского игу­мена отца Кордета 23.

Думаю, что всяк честный ученик поболит сердцем о лишении такого и толикого члена. Но что делать? Сего требовали мужа сего толикие заслуги.

...Непрестанно в школах, храмах проповедовал, настав­лял непросвещенную и мирскими мнениями ослепленную юность студенческую словом и житием и, будучи родне-хонький ученик любви насадителя Христа, везде и всегда, как гром, гремел о согласии и конкордии, наипаче в ком­паниях.

Что меня касается, то я сего чистосердечного мужа упо­добил бы святому пророку Ионе, какой извержен в демонстроительные волны, целому училищному кораблю бла-готишие, а его рулевому породил облегчение. Ибо он, кроме того, есть весьма 6 οικονομικός άνήρ24, при том смыслит арифметику καί τα γεογραφικά 25, кратко сказать, καί ταις μούσαις καί άμα πολυπραγμοσόναις πεφυκως26 к войне и к покою, к богу и к миру.

306

Рассевая на все стороны пользу, как солнце лучи, был он и мне ό βάσανος 27 к распознанию некоторых людей, которых бы мне никогда не узнать, каковы они, если б не его с ними дружба; όαοιον προς όμοιον άγει 6 θεός 28.

О философских его субтильностях, даже до четвертого неба проницающих, нет чего уже и говорить.

Но кто-то еще дерзнет в достойное привести окончание господина Барбая? Должен такой быть неотменного того же склада.

Итак, остается Вам молиться, дабы Аполлис, зачав­ший образ Венеры, сам и дописал.

Впрочем, что надлежит до персоны, у которой веселую речь я мою распростер, то есть до Вас, всегда был и есть почитатель, а доброжелатель и всяким лицам.

Вашего высокопреподобия почитатель и слуга, студент Григорий Сковорода

Апреля 18, 1766, из Должка.

Его высокопреподобию господину отцу архимандриту и ректору Иову, в Харькове, всепочтенно

99

[К В. С. Томаре]29

Не поеду к Вам, потому что меня любите: луна издали светлее, музыка вкуснее, а приятель приятнее. Все то, что вблизи, не столько мило, милее младость, когда мино­вала, а приблизившаяся старость менее желательна. Что, если есть в нас самих подлая часть, заключаемая теснотою места и времени, разделяемая реками и веками, то, напро­тив того, есть тут же часть и стихия, нам же подвержена, но владеющая ими. Катон30 в Цицероновой старости говорит, что тело трудом делается костнее и ленивее, а дух быстропарнее, чем более и далее движимый; для чего ж нельзя по сей же форме вылить, что, чем и по бренному телишку удаленнее от друга, тем ближе сердцем? Сердце его вижу и соединяюся теснее: а Иеремия учит, что точный в человеке человек есть сердце, а не тело стихийное (гл. 17, с. 9). И совершенно человека видит тот, кто видит, и сердце его любит, кто любит мысли его; любить, и вместе быть, и в единстве жить — все то одно. Сие есть истинное собра­ние и дружество, а не то, чтоб в одних стенах собраться по телесным чучелам, сердцами же разбрестись, желания­

307

ми и советами поразишься, как небо от земли; единство ни в телесном подобии, ни в той же статье, ни в сообществе покрова, ни в количестве лет или в ровесничестве, ни в землячестве или одноземстве, ни на небесах, ни на земле, но в сердцах, союзом Христовой философии связанных: «Была в них одна душа» (Деяния). И из-за гор, и из-за рек Вас вижу, люблю и почитаю, но вижу душою и люблю ею же. Если любите евангелие — а, конечно, любите, — если любите духа божия, среди сокровеннейших сердца вашего тайностей живущего, сему Вас и Вам подобных поручая, пребываю.

100

31[К Я. И. Долганскому]

[Из Харькова в г. Острогожск, 1772 г.]

Скажите мне, что значит Ваше сие: «Сильно Вы меня [принудили]». Также и то: «Дюже для меня эти вести не­приятны?» Разве Вы противитесь, чтоб Вас [принудить]? Я не диспутант, а вы не супостаты. Или разве Павел то должен говорить, что нашим застарелым мнениям любо, а не то, что правде божией угодно. Мне кажется, что вы говорили сии слова не как любители, но как рабы, непо­слушные правде библейской. Разве по преодолению? Если так, выбросьте сие изнутри рабство, а возлюбите ее, как сын. Догадуюсь нечто: чуть ли не внутренний тайный шепотник и тут присовокупился тот, о ком написано: «Пред­стали ангелы...» И по пению птичку узнать можно; справь­тесь с тайностями сердечными; не вкрался ли сей змий к тем мыслям, которые, ища истины господней, вышнему столу присутствуют? Я с Августином говорю, что он везде сети поставил, даже при самом небесном столе, внутри самого чертога, где пируют жаждущие правды; он-то — причина сему плачевному случаю, друг, как вошел ты. Можно ли веселым быть при том столе без одеяния брач­ного? Может ли с охотою кушать, кто говорит это весьма для меня неприятно. Разве принудите кушать? У меня позыва нет. Познавайте сами, что это за дух, душок, душа, день, днесь — осмотритеся горазденно — дома. Враги че­ловеку — домашние его. Я его в Вас ужасно не люблю затем, что Вас люблю. Он хочет от Вас желание присудить сему кушанью, выкрасть и, кажется, так шепчет: к чему

308

тебе сии высокости? Да ты ж их и понять не в силах, а, может быть, и не родился; тем тебе вреднее. Будь доволен тем, что умеешь, а сие все утверждает священными сло­вами, чтоб от священных книг отвлечь, подобен змию, который собранные из тех же цветов, из каких пчелы сладчайший сот собирают, божий соки по природному яду в яд обращает. Он нас всех искушает; во спасителе нашем, находящемся в нас, а нас — в нем: никому сей змий мешать не устыдился; скажи, говорит, да каменем хлебы будут, на что-де по духу тосковать, довольно по плоти одной. Вот еще: «Но Христос наш говорит, что один хлеб для насыщения не доволен; два рождения, два чело­века и две жизни». Сколько злой змий силился, чтобы ввергнулся долой спас наш, но сей благой человек все в горнее до господа, до духа, до бога — и так оставил его; не мог от небес к земле приклонить. Дух божий до духа божия поднимается, а злой к долу влечется. Я теперь говорю и давно говорил, что Священное писание должно читать со страхом божиим, оставив все свои подлые свет­ские плотские поверья так, как Авраам осла с рабами, вос­ходя с Исааком на гору божию. В то время не будешь го­ворить: сие мне неприятно, то моему мнению противно, .к оному меня [принуждает] и, кажется, не так бы надобно, да не могу оспорить. Не искушал ли бог Авраама, то есть не мучил ли словом истины своей святой? Как можно, кажется, чтоб благой дух божий требовал смерти едино­родного сына его? Но, боже мой! Что за преданное сердце в незлобной той душе было тотчас: «Се я изволь: ах, или поспорю, будто не знаю, что ты там еще мудрее, где ка­жешься неприличен». Я сего не понимаю, ибо умишек мал. Но можно ли, чтоб я худо о тебе и о слове твоем подумал? Изволь: один мне наследник, и того для тебя зарежу; снос­нее мне всего в свете лишиться, нежели твоей дружбы; она состоит в согласии мнений, а ты мне вождь. Скажи, пожалуй, как такому сердцу не откроет бог? О, бедные мы с нашими рабами и ослами! Туда ж, на гору, педнимся, то есть силуемся, но там имущим не дают... Брось мнения, омой болото и спери одежду, оставь всю твою подлость, тогда восходи: поколь твое несешь, потоль хвалишь, а, хваля твое, хулишь божие. Да будут же ризы твои белы. Что за риза? Слушай Исайи: «Одеждою веселья оденьте». Что за веселье? Слушай Сираха: «Страх господен возвесе­лит сердце». Сей есть жезл, разделяющий море, да не пог­

309

рязнем, как олово, сен есть ключ, открывающий и от­кроет, и кто затворит, и кто откроет. «Страх господень — дар от господа; любление господа — преславная премуд­рость». «Премудрость и наказание — страх господень». Им же является (не все его знают), разделяет себя в виде­ние его (Сирах, гл. 1).

101

32 К Я. И. Долганскому

Любезный приятель Яков Иванович!

Получил я письмо Ваше. В нем просите, чтоб побесе­довать с Вами внятнее, нежели в то время, когда в отсут­ствие приятель приятелю живо, будто беседующий тайно, умному взору представляется.

Самая правда! В отсутствии находящийся друг хотя часто во внутренних наших очах обращается, но, если не пишет и не говорит, тогда он подобен присутствующему другу, однако немому.

Разговор есть сообщение мыслей и будто взаимное сердец лобызание; соль и свет компаний — союз совер­шенства. Но как невозможно плодоносного саду сообщить другу без зерен или ветвей, так нельзя мыслей в душу при­ятельскую занести, и перевести, и размножить, разве чрез зерно или говоримого, или на бумаге начертаемого слова. И как зерно по своей внешности малое и презренное, но 1000 садов в нем скрывается с сокровенным источником плодоносного божиего духа, так и слово по ударению воз­духа и по начертанию своему есть ничтожное, но по силе утаенного внутри духа сеемое на сердце и плодоприносящее новую тварь и новые дела есть важное. Злое лукавого мира зерно износит терние, мучащее душу: «Тлеют беседы благие, обычаи злые...», и сеющий смерть пожнет нетление души. Но, напротив, доброго слова зерно прозябает в сердце: «Любовь, радость, мир, долготерпение».

Нет иного и горчайшего несчастья, как когда душа бо­лит. Она болит тогда, когда болят мысли. А мысли болят, когда родится в сердце сие: «Когда какой есть в вас ко­рень, (вверх) горе прорастающий в желчи и горести?» (Второзаконие, гл. 29, ст. 18).

Не таковые разговоры слушал Исайя, что говорит: «Господи, во чреве принял, и поболел, и родил дух спасе­ния твоего...» Не падем, но падут все живущие на земле.

310

Живут на земле ничего не помышляющие, кроме обога­титься, наесться, напиться, одеться. Избегайте разговоров сих хотящих обогатиться. В сердце их худое семя, плодо-приносящее желчь, и змиин яд, убивающий душу.

А если пало (и нельзя без того, всяк беседник есть сея­тель), смотрите, чтоб проклятый сей идолопоклонства корень вверх не поднялся. Совет есть начало дела, семя и голова. Молитесь тому, о ком написано: «Тот сотрет твою главу». Доброе семя есть Священное писание. «Выйдет сеющий сеять». Злое семя есть манер... змииным семям, и между семенем жены вражду положу между тобою... А что се за жена — евангельская премудрость и вся Биб­лия. Слушай Сираха: «Встретит его, как мать, и, как жена девства примет, и ухлебит его хлебом разума, и водою премудрости напоит его» (гл. 15). Прочтите и 14-ю главу. Конечно, се та жена: «Придите, ешьте мой хлеб и пейте...» Ей, добре течем, да будем сыны той, которая есть мать всем нам.

А я, как был, так и ныне есть спутник, сотрудник и по­корнейший слуга.

Григорий Сковорода

 

1773, февраля 25, из Бабаев

Милостивому государю Якову Ивановичу, живописцу, господину Долганскому, в Острогожске

102

[В г. Острогожск]

К В. С. Тевяшову 33

Милостивый государь!

Письмо сие таково, как пробегающий почтою мимо при­ятеля вместе кричит: «Здравствуй!» и «Прости!..»

Я больше не в Бабаях, я живу в Липцах, у Алексия Ивановича Авксентиева. Словом сказать: «Господь пасет меня...» Тут пишу набело «Разговор»34. Пожалуйте, потерпите к Новому году, и все Вам воздам. Сам себя обя­зал и сам себя разрешу от самообетованного обета.

Высокомилостивому государю дражайшему Вашему батюшке принесите нижайшее от меня почтение. Также милостивому государю Ивану Петровичу.

И Мирон Семенович да возвеселится во днях своих, как в день жатвы.

311

В заключение, желая лицезрительное мое всем поздрав­ление принести, пребуду, милостивый государь,

Вашего благородия нижайший слуга Григорий Сковорода

Из Липец, 28 ноября 1774

103

35[К Д. А, Норову]

Простите мне ту дерзость, с которою осмеливаюсь я ут­руждать Вас немного важнейшею вещью, какая Вам только омерзение ко мне в сердце Вашем почтется. Но когда бы дозволено было мне от Вас изъяснить яснее весь тот предмет, который пробудил меня предстать теперь пред Ваше лицезрение, то, я думаю, великое затруднение было б дать мне на оный милосердное решение. А сверх бы того увидели, что немного важнейшие вещи иногда бывают не без полезной приятности. А при том поистине признаюсь я, что не осмелился бы я более прибегнуть под Ваше покровительство затем, что вы меня в первый раз изволили перед собою видеть, потому что Ваш обыкновен­но кроткий дух, мудрость и правосудие рождают во мне некоторую боязнь в те самые минуты, когда подумаю я пред Вами предстать, и не знаю, от радости ли сие проис­ходит, что Вы мне милосердное решение пожалуете, или от того, что лишусь навеки моей надежды делать моему отечеству пользу, сверх меру превосходимую.

104

К Ивану Григорьевичу [Дискому] 36

От 20 ноября 1778 года, Изюмской провинции, из Бурлука

Милостивый государь Иван Григорьевич!

Вспомнив Ваше человеколюбное сердце и старинную Вашу любовь ко мне, вздумал поклониться и кланяюсь Вам и всему Вашему дому. Если Вы доселе в живых, тогда Вас ублажаю. Смерть мужу — покой. Я доселе скитаюсь, обнося мертвенное тело; окруженная броня моя есть бла­гонравная невинность, а се утешение мое есть любовь к богу и к премудрости его. Живу, как ничто не имущий, а все содержащий, малым сим быть научился. И будто

312

мореходец плыву, выглядывая, не видать ли сладчайшего от всех бед пристанища — смерти... Надежда моя — гос­подь мой — внутри меня есть; его крыльями я приосе-няюсь и, Вас и весь дом Ваш ему же поручая, пребываю,

милостивый государь, Вашим верным слугою

Григорий Сковорода

105

К Артему Дорофеевичу [Карпову] 37

Из Гусинской пустыни, Полтавской губернии, Прилуцкого уезда, 1779, февраля 19

Любезный государь Артем Дорофеевич! Радуйтесь и веселитесь!

Ангел мой хранитель ныне со мною веселится пусты­нею. Я к ней рожден. Старость, нищета, смирение, бес­печность, незлобие суть мои в ней сожительницы. Я их люблю, и они меня. А что ли делаю в пустыни? Не спра­шивайте. Недавно некто обо мне спрашивал: «Скажите мне, что он там делает?» Если бы я в пустыни от телес­ных болезней лечился, или оберегал пчел, или портня­жил, или ловил зверей, тогда бы Сковорода казался им занят делом. А без сего думают, что я празден, и не без причины удивляются.

Правда, что праздность тяжелее гор Кавказских. Так только ли разве всего дела для человека: продавать, поку­пать, жениться, посягать, воевать, тягаться, портняжить, строить, ловить зверя?.. Здесь ли наше сердце неисходно всегда?.. Так вот же сей час видна бедности нашей при­чина: что мы, погрузив все наше сердце в приобретение мира и в море телесных надобностей, не имеем времени вникнуть внутрь себя, очистить и поврачевать самую госпожу тела нашего, душу нашу. Забыли мы сами себя, за исключением раба нашего, неверного телишка, день и ночь о нем одном пекясь. Похожи на щеголя, пекуще­гося о сапоге, не о ноге, о красных углах, не о пирогах, о золотых кошельках, не о деньгах... Какая ж нам отсюда тщета и трата? Не всем ли мы изобильны? Точно всем и всяким добром телесным. Совсем телега, по пословице, кроме колес. Одной только души нашей не имеем. Есть,

313

правда, в нас и душа, но таковая, каковая у шкарбутика или подагрика ноги, или матросский, алтына не стоящий козырек. Она в нас расслаблена, грустна, нравна, бояз­лива, завистлива, жадная, ничем не довольна, сама на себя гневна, тощая, бледная, точно такая, как пациент из лазарета. Такая душа, если в бархат оделась, не гроб ли ей бархатный? Если весь мир ее превозносит портре­тами и песнями, сиречь одами величает, не жалобные ли для нее оные пророческие сонаты: «Втайне восплачется душа ваша» (Иеремия), «Взволнуются... и почить не возмогут» (Исайя).

Если самая тайна, сиречь самый центр души, гниет и болит, кто или что увеселит его? Ах, государь мой и лю­безный приятель! Плывите по морю и возводите очи к гавани. Не забудьте себя среди изобилии Ваших. Один у Вас хлеб уже довольный есть, а второго много ли? Раб Ваш сыт, а Ревекка довольна ли? Сие-то есть: «Не о едином хлебе жив будет человек...» О сем последнем ангельском хлебе день и ночь печется Сковорода. Он любит сей род хлеба паче всего. Дал бы по одному хлебцу (блину) и всему Израилю, если б был Давидом, как пишется в «Книгах Царств», но и для себя скудно.

Вот что он делает, во пустыни пребывая.

Любезный государь! Вам всегда покорнейшим слугою... И любезному нашему Степану Никитичу господину Кур-дюмову 38.

Отцу Борису и его сыну поклон, если можно, и Ивану Акимовичу.

Милостивому государю г-ну Артему Дорофеевпчу в Харькове.

106

К В. М. Земборскому 39

Из Гусинской пустыни, февраля 21-го дня 1779 года

Милостивый государь!

Польская притча: не вдруг выстроен Краков. Мало-помалу оправляйтеся от болезни. Пускай болит тело. Лед на то родился, чтоб таять. Но спасайте Вас самих, сиречь душу. Яснее сказать, мысли и сердце Ваше, вла­деющее телом Вашим так, как тело, носимое одеждою.

314

Нет беднее и в самом аду, как болеть в самых внутрен­ностях, а самые темные внутренности есть то бездна дум наших, вод всех шире и небес. Самое ж внутреннейшее внутри нашей мысленной бури и самый центр, и гавань, и мир есть наш то, о пресладчайшее имя Христос — бог наш.

«Внемли себе». Не потому он в самой внутренней нашей точке почивает, будто упрел от работы и для того субботствует. Оставьте сию думку для младенцев и изуверов, и не потому, будто он очень мал, как маковое зерно, и столь низкий, чтоб не мог распространиться по нашим рукам, ногам, волосам, побежать по горничным стенам, по дворовым плетням, по лесам, полям, по небесам и по всем Коперниковским миров системам. Оставьте и сие для сумасбродов и страждущих лихорадкой. Но вот почему внутренний и мал, что невидимый есть и неприступен; посылает же потому, что ни одна гибель и порча его не достает и не беспокоит, но всегда и бодр, и жив, и лета его не оскудевают. Не имеет ни высоты, ни глубины, ни широты, везде сущий и всегда. А зерном и семенем обра­зуется потому, что, как зерно 1000 садов, так он всю тварь от себя изводит наружу и опять в себе скрывает.

«Внемли себе». Теперь мы нашли на бедственном житии нашего моря спасительную гавань; радуйся со мною, друг мой! Видишь ли и веруешь ли, что мы нашли в пепле телесного домишка нашего темнейшее сокровище... Ей, обрел: чего ты плачешь, а плачешь в тайностях сердца твоего: не сие ли огонь, и червь, и скрежет? Пускай сучья рук и ног наших дряхлеют и исчезают! Не бойся: оно скроется в семени своем, откуда вышло. Ведь видишь, что мы нашли авраамское семя, о надежда и утеха наша! И всех верующих о тебе и в тебе, сладчайший.

Видишь правду сказано Аврааму, что семя его — вечное. Хочешь ли быть от рода Авраамова, — веруй в семя его, не его, но божие. Авраам же и мы прах есть. Сие-то Авраам видел и возрадовался, и мы веруем, ра­дуемся и хвалимся: «Знаю человека», «Возвратись в дом твой», «Внемли себе».

Тут плачь и проси лекарства. Внутри тебя божий чело­век, не за морем. Близ господа человек; не проси у раба от плоти твоей, сиречь у тела. Плоть — ничто же, она есть прах, и смерть, и тьма, и одежда, и гниль... Еще ли во околичнейшие наружности уклонилися, там-то самая кро­

315

мешная тьма, чем далее от чертога царя нашего, тем наружнейшее зло... Вот тебе, самаряннн, и трактир, и рай, и гавань! Се там маловерного из бури Петра привлек он. Тут ковчег блаженного Ноя успокоился.

«Там очень высоко взошли все с Давидом». «И полечу и почию».

Не бойся! Недалеко! Одень только мысли твои в крылья веры и любви божией. А я приношу его давно уже с Мариею, доволен благою для меня частию, чересчур пребы­вая, любезный друг, Вам покорнейшим слугою

Григорий Сковорода Василию Михайловичу Земборскому, в Харькове

107

К В. М. Земборскому 40

[В Харьков] Из Гусинской пустыни от 10 мая 1779 года

Любезный благодетель Василий Михайлович! Христос воскрес!

Давай мало побеседуем!.. Болишь, Лазарь!.. Боли, друг мой, пожалуйста, боли и поболи... Но боли, слышь, телом, а души да не коснется рука вражия! Душа наша в руке божией да будет! Тело на то родилось, чтоб болеть и исчезать, как луна. А душа есть чаша, наполняемая вечною радостью. Смотри, да не наполнится сия чаша дрождием грешным. Можно ли сие сделать? Очень можно. Взгляните на множество сидящих в темнице разбойников! Они крепчайшие зверей и скотов по телу, а сердце их немощнее воробья, гнилее молью съеденной тряпки. Взгляньте ж опять на гноище Иовлево! Тело его, как орешная скорлупа, от струпа сгнило, а душа, или мысли, в нем, как благовонное зерно кориандрово 41; будто смирна издает благоухание блаженного веселия оного: «Радости вашей никто не возьмет от вас», «Не дал Иов безумия богу», «О господе похвалится душа моя». Если скорлупа быть может здорова с гнилым зерном, то и голова может радоваться при гнилом своем хвосте. Не обещал нам бог нерушимого телесного здравия во спасение нигде; и как не может сего сделать, так и неизреченная сила его в том утаилась, чтобы ему не мочь сделать ничего

316

из тварей твердым, кроме самого себя, дабы мы, минув его, не похитили во основание нашего какого-либо идола или тварь. Презри, пожалуйста, мех твой телесный. Вот тебе здравие, кушай на здоровье! «Веселие сердца — жизнь человеку, и радовалие мужа — долгоденствие» (Сирах).

Веселым бог сердце наше сделать может, а стерво 42 твое нетленным сделать не может и безболезненным. Для чего? Он еще поражает стерво и всяку молью подвержен­ную гниль нашу. Для чего? Будто пастырь, поражая жезлом скотину, от болота отводит. Для чего? Резону не скажу. Для чего? Не может никто сказать: ни ангел, ни человек. Для чего? А вот для чего: бог есть высшая всех причин причина и резон. Ему все отдают причину, а он — никому. Если бы он отдавал отчет, имел бы зависимость, посему имел бы сверху себя начало и потерял бы божество. Не может он потерять божества. Правда ли? Весьма правда! Не может же и стерво наше получить божества, когда он не может потерять. Нет труднее, как глупый и ненадобный резон давать. Для того не может его ни ангел, ни человек сказать. Если б надобно, тогда можно б. Если спрашивать, для чего бог стерва сделать не может нетленным, равно значит спросить, для чего бог не может божества поте­рять. Нетленным быть и богом быть есть то же. Уже есть бог, как же можно желать, чтоб и плоть была богом? Два кота в меху скорее, нежели два начала, поместятся в мире. Когда желать сего — есть то чепуха, как же не безмест­ный вздор спрашивать о сем и давать резон?

О боже мой! Сколь трудное все то, что ненадобное и глупое! Сколь легкое и сладкое все, что истинное и нуж­ное. На что ж нам желать, чтоб плоть вечная была? Есть без нее вечный. Да исчезнет, как дым, всяка плоть, при­сный сей враг божий и наш! А мы еще обожить ее хотим. Уже червонец есть (бог — драхма 43), на что желать, чтоб кошелек был червонным? Довлеет один. Но неверие наше не видит в мехе нашем драхмы. «Сей же стоит за стеною нашею» (Песнь песней).

О открой, господи, очи наши! Да воскреснет и блеснет нам внутренний наш человек! Да узрим живого! Да не обожаем дьявола! Да услышим от небесного: «Мир вам!» Чего вы боитесь? Пусть дрянь исчезает! Человек есть сердце. Мир сердцу!

Григорий, сын Саввы, Сковорода

317

108

К Осипу Юрьевичу [Сошальскому] 44

[Из с. Гусинки в с. Маначиновку или наоборот. 1781 г.]

Любезный государь Осип Юрьевич!

Нынешняя поездка Алексеева привела мне на сердце сии павловские слова: корень всем злым есть сребролю­бие, отсюда выросли тяжбы, войны, отравы, убийства, воровские монеты, затеи, вражда, неудачи, печали, от­чаяния, страстные пьянства, саморучные убийства... а сам сей скверный, премногих (вот что значит вверх прора­стающий, толкуемый о табаке) осквернивший корень родился от отступления от веры, сиречь от безбожия, уничтожающего промысл о нас, сидящего на высоких отца нашего и от попрания предрагоценного Маргарита 45, сиречь третье из десятое л овия заповеди: «Не приемли имени господа бога твоего всуе», как бог чрез нас ту же заповедь в нашем законоучении, или катехемате46, истолковал, которое и ныне пред вашими лежит очами.

Из сих мыслей возлетело сердце мое в дальнейшие думы, что таковые, презрев незыблемый счастия камень сей: «Да будет воля твоя...», уповают на себя, на свою волю и на свои хитрости и запутываются наконец в неиз­бежных погибельных лабиринтах.

Во время оно теряют они всего света дражайшее сокро­вище сие: «Мир мой даю вам», «Веселие сердца — жизнь человеку» (Сирах), «Сын, храни сердце твое!» (Притчи).

По крайней мере, может быть, спокойно искали поги­бели своей. Вот как спокойно: «Ходил в пути непроход­ные...» Вот как спокойно: «Как олень, устрелен в ятра...»

Рассудите, не се ли те бесноватые, что бродят по гро-бовищам, калужам, по околицам, как есть в евангелии.

Сим бешеным кажется шутка и вздор сие слово: «Кто убьет душу свою, тот спасет ее».

Христос всем бесноватым и скаженным говорит почти одно сие: «Возвратись в дом твой»; то же, что: сын, храни сердце твое. Проще сказать: Алексей! Старайся не о кор-ване 47, но о спокойствии сердца. Убей душу, отрежь прихоти твоей кладовые. Что ж то за зелье, которое обре­зать, и что то за душа, которую убить нужно и пренужно. А вот она: не разумеете ли, ибо се ну... годящее в чело­веке не может осквернить его. А вот оно: прелюбодеяния, любодеяния, убийства, воровство, лихоимство (вот и сребролюбие).

Сие-то есть благородное убийство и истинное обреза­ние, ему же похвала не от людей, но от бога. Сии-то змиины семена называет Павел началами, властями и духами злобы. «Не наша брань» и прочее.

Если кто прямой Христов солдат и поборол оных духов, тогда исполняется на нем: когда сердце веселится, цветет лицо. Вот что значит убить душу! Сие же значит и крещение. «Измоемся... отнимите лук от душ ваших».

Сие же и елеосвещение есть — помазание, веселие пла­чущим. Если же кто не вернется домой, не заглянет в сердце свое и не убьет проклятых оных душ, правдивее сказать, полка бесовского, тогда сердце отдается сим бурным ветрам, как лодочка, и исполняется: «Взвол­нуются и почить не возмогут...», «Втайне восплачется душа ваша», «О горе им, ибо в путь Каинов пошли». И не дивно, что, не убив злых, убили невинную душу, по по­словице: «Daemon in daemona поп suadet, lupus lupinam non est» 48.

109

[К С. H. Курдюмову] 49

[Любовь] есть родник всей жизни... к делу всякую тварь, и не напрасно написано: «Бог любви есть». «Бог наш огнь есть, и параклит значит того, кто заохочивает и кура­жит. Сие-то есть утешать, а уныние всегда в лености есть. Сей параклит, то есть дух-утешитель, и меня возжег претер...

...Пожалуйте, пришлите по милости своей одни коты 50, что с красными завязками, изрядное дело для снегу. Григорий Иванов в начале зимы имеет ехать в Питер через Харьков из Катерпнослава.

Артему Дорофеевичу нижайший поклон.

Виноват, что не писал. О леность! О параклите! 51

110

К С. И. Курдюмову

Изюм, 1784 года, января 5-го дня

Любезный благодетель Стефан Никитич! Радуйтесь в Новый год!

Cum tota tua domo et familia, in domino Jesu Christo 52. Ныне скитаюсь в Изюме. Скоро чаю возвратиться в мои присные степи, если-де господь благоволит. Уже

319

прошла половина зимы, а тулупчик Ваш коснит. Если угодно богу и Вам, пришлите чрез Трофима Михайловича, если же нет, господня воля да будет! По крайней мере пришлите маленький внутренний замочек, каковы бывают в гуслях. Артемию Дорофеевичу нижайший поклон. Поклонитеся и Якову Борисовичу. Mittat mihi primam et ultimam chordam in violam, ut vocant, saltem ultimam 53. А сыну Вашему вот что:

In stadio currunt multi et victoria paucis. Paucis musa favet, plurima turba studet. Navigat ille miser, qui portum tangere nescit. Navigat ille bonus, si cui kepha - deus 54.

Кефа, или кифа, еврейское имя Петру-апостолу дано. По звону значит каменную гору и гавань. По силе же своей значит истинной премудрости ключи и вход оный: «Исходы мои — исходы жизни...», «И войдет, и взыйдет, и пажить обретет», «На камень вознес меня ты». Кефа же по-гречески гласит петра, по-польски — скала. В силу сию Павел: «Так гоните, да постигнете». Тут почила Ноева голубица оная: «Кто даст мне крылья...» Сие-то есть новая земля не мертвых, но живых людей. Я, убла­жая Вас Новым годом, желаю отцу с сыном достигнуть сей блаженной страны с оными поселениями: «Блаженны кроткие, ибо те наследят землю». Я, издали взирая на сию землю, гавань, гарец, или герец, очами веры, как зрительною трубою, что на обсерваториях астрономских, все мои обуревания и горести сим зрелищем услаждаю, воспевая песнь Аввакумову: «На страже моей стану и взойду на камень», «На Сион-гору взойдет, благоветствуя» (Иеремия). И пребывая Вас, любезного моего благоде­теля, искренним слугою,

Григорий Сковорода Стефану Никитичу Курдюмову, в Харькове

111

К Ивану Васильевичу [Земборскому] 55

Из Гусинки, 1787 года, января 23-го дня

Любезный друг Иван Васильевич! Дерзай и возмогай!

Что ты, друг? Зашел в тесные непроходности. Но кто возвестил тебе, что наг ты. Конечно, вкусил уже ты от

320

мирской мудрости? Требуешь от нас утешения? Правильно творишь. Мир уязвлять только нас может, исцелять не может. То ли тебя мучит, что столь горько уязвиться тебя допустил бог со иерихонским странником ровно? Но знай, что человек всех скотов и зверей упрямее и что, не нало­жив на него тяжких ран, не может иначе к себе обратить его от мира бог и не загремев страшным оным тайным громом: «Саул! Саул! Что меня гонишь? Адам! Адам! Где ты? Куда тебя черт занес?..»

Таковы-то, друг, все мы: «Сгнили раны мои от лица безумия моего». Вот какое бывает начало спасения на­шего! После ран милость блудному сыну и примирение. А без того вечно бы он за мирскою с Эзоповым псом 56 гонялся суетою, оставив...

Ублажаю ж вправду и поздравляю тебя с Новым годом! Знай, что после сих ран уродится в тебе новое сердце, а прежнее твое сердце никуда не годится: буйное, ветхое, пепельное, а вместо сего дается тебе и уже начи­нается сердце чистое, истинное и новое. Вот второе наше рождение! А если правдиво сказать, то мы прежде второго рождения никакого сердца не имеем; и безумные нарицаются у Соломона бессердыми. Удивительно, что самое нужное в человеке коснее и позднее созидается, ибо сердце есть существо человеческое, а без него он чучело и пень есть. Но чему же дивлюсь? Не прежде ли корабль, потом кормило и компас, которые есть сердце кораблю? Куда положишь новое сердце, не создав прежде телесного меха? В сию силу Павел: «Primum carnale, deinde spi-ritale» 57.

Воззри на орех! Первее скорлупа с наполняющим оную молочком, потом зерно, какое, распространяясь, так уничтожает молочную пустоту, как Даниилов камень, несеченный от горы отвален, всю мира сего суету один сам исполнил. Без зерна орех ничто же есть, β без сердца — человек. Когда слышишь сие: «Создал бог человека», разумей так: сердце чистое создал ты во мне, боже... а без него был доселе я мертвая и не сущая тварь. Когда слышишь: «Лазарь, долго ли тебе страдать в земленностях мирских?», разумей сие: «Дунув, примите дух свят!», «Восстань, спящий». Разумей сие: долго ли тебе валяться в болоте мирских скверностей: прими дух святой, сиречь новое сердце. Да будет свет! Сиречь светозарное и светлое сердце.

11   Г. Сковорода, т. 2 321

Видишь, что последовавшее счастие всегда предваряемо было тягчайшими бедами, и, как не бывает весна прежде прошествия стужи, так день спасения не является чело­веку, если не предыдет гнев бога нашего. Зло стражди же и потерпи. Се избавление твое при дверях! Проси у бога не плотской жизни, но светозарное сердце. Тогда будет Самсон. Как? Так: лев, сиречь смерть, весь род челове­ческий мучит и раздирает, а ты сего аспида одною рукою поведешь. А разодрав, не мучительный в нем страх сы­щешь, но мед. Да уразумеешь, сколь храбра и сильна премудрость божия, и сколь младенческая есть слабость мирской буйной премудрости, и сколь истинна есть истина сия: «Змия возьмут».

Вам искренний друг и нижайший слуга

Григорий Сковорода

112

К Я. М. Донцу-Захаржевскому 58

[В с. Бурлук, 7 декабря]

Liberalissime here! 59

Вся «Катехеза» моя состоит из 12 четвертей сверх предисловия. Самая же ее эссенция, сог 60, то есть толк десятословия, занимает две только четверти. Посылаю ведь Вам дочь мою по плоти, но по духу божию, катехезу 61, но с таким наказом, дабы от Вас отнюдь никуда на сторону не пошла и не окаляла бы внешней своей одежды, разумейте, бумагу и оправку. Она есть не копия, но самый родник и оригинал, начертанный отца рукою. Бродила она даже до Кавказских гор, и бог ее сохранил, да сохранится ж и у Вас! Впрочем, болен, не еду к Вам и спешу совершить маленький свиток или книгочку, да не явлюся лжив во обещании друзьям моим.

Пишите Михаилу и от меня целуйте его й ее. Я все от него посланное получил. Единого его (по-человечески говорю) не получаю. Всех подарков милее дружеских сам друг тому, который взаимный есть друг. Получил я и от Вас 4 дара. Bependat tibi deus, qui est omnium pauperum nutritor. Amen!

Tuus seruus Gr. Sartago Decembri, Die Ambrosii sancti 62, 1787, из Гусинки

322

113

К С. И. Тевяшову вз

[В г. Острогожск]

Милостивый господин!

Пишу к Вам про некоего ближнего. Сей ветхозаконник Аверкий 64 ищет хлеба, а слух доброй Вашей славы к Вам его направил. Если правда благословит и сила довлеет, помогите ему ради него. Если не достоин, помогите ему ради Вас самих. Вы ведь родились на то, дабы дождить на злое и на благое.

Вашего имени и всего благословенного Вашего рода учитель, старец Григорий Сковорода

1788 года, из села Гусинки, июня 10

114

К Гр. И. Ковалинскому 65

Из Великого Бурлука, 1788 года, сентября 23-го дня

//Желаннейший для меня Григорий!

Радость и мир тебе от господа бога!

Алеша пишет, что ты болен. Если ты болен телом, это ничего. Если одновременно и духом, и по твоей собствен­ной причине, то я тоже переживаю. Ибо это худшая болезнь — болеть духом. Да оздоровит Христос твою болезнь, особенно дух. Учись медленно отходить от мира. Таким образом ты уменьшишь заботы, а также боль духа и тела. Разве ты не знаешь, что в человеке есть две при­роды: господин и слуга, дух и плоть, сердце и тело? Зачем я это говорю? Чтобы ты понял, что телу надо усту­пить настолько, насколько этого требует необходимость, а не настолько, насколько этого хочет слуга плоти — желание! Если же ты, вместо того чтобы уступать только необходимости плоти, будешь угождать ее похотям, то ты никогда не будешь жить весело. Почему? Ибо когда ты что-нибудь лишнее уступаешь плоти, ты унижаешь ее господина. Тогда гневается на тебя твой брат, господин

11

323

плоти. Кто он? Дух. Далее, никто никогда не жил при­ятно, кто разорвал это братское соглашение. Ибо поль­зоваться этим братним миром или согласием — это быть довольным собой, то есть иметь это блаженнейшее самодовление, которое так настойчиво рекомендует Тимофею апостол Павел (гл. 6, ст. 6). Очевидно, это и есть то: «Если сердце наше не осуждает нас, дерзновение имеем у бога» (I Иоанна, гл. 3). По-гречески: его посредством познавать.

Желаю тебе, дражайший, того единого и блаженного мира. Поручаю тебя и всю твою семью Христу: «Который есть мир наш, аминь!»

Один из тех, кто желает тебе добра,

старец Григорий Сковорода//

Приклони мало ухо твое и воньми прощению моему. Призри письмодавицу сию оком благоутробным, обещаю­щим хотя малую помощь житейским ее немощам. Знаю тебя, рожденного дождить на злых и благих.

Милостивому государю Григорию Ивановичу Ковалинскому, в Таганроге

115

К Алексею [Базилевичу] 66

[В г. Таганрог, 23 сентября 1788 г.]

//Милый мой Алексей! Мир тебе!

Пишу тебе кратко, ибо жду тебя. Ты забросал меня своими письмами, а я тебя осыпаю благодарением. Но когда ты прибудешь? На греческие календы 67? Но у гре­ков нет календ. Бур лук от Гусинки приблизительно... верст. Тут я теперь пребываю. Ты не удивляйся, что я άστατέω 68. Что это значит, спроси у Григория. Он же грек, поющий себе под носом: «πα|, δ о5 ελλην, βάρβαρος εστί» 69.

Будьте здоровы, дражайшие мне во господе лица, и радуйтесь!

Даниил Мейнгард

324

116

Κ Ε. Ε. Урюпину

Из Великого Бурлука [в Харьков], 1790 года, июня 10-го дня

Возлюбленный друг Георгий Георгиевич! Мир сердцу твоему и дому!

Благодарю богу и тебе, друже, за твое мне странноприимство. Седмицу у тебя почил старец Сковорода, как в матернем доме. Да воздаст же тебе тот, кто на свой счет приемлет все даваемое нищим! Я Вашим вином не только в дороге, но и дома пользовался!

Прошу покорнейше отдать низенький поклон госпо­дину Петру Федоровичу, аптекарю, и показать на обороте Вашего письма мои строки латинские! Артему Дорофеевичу и Рощину с товарищем усердное мое почтение! Также и Стефану Никитичу Курдюмову, и всему его дому, а я пребуду, возлюбленный друг, Вам искренним другом и покорнейшим слугою.

Старец Григорий Варсава Сковорода

117

К П. Ф. Пискуновскому 71

[Из с. Бурлук в Харьков, 10 июня 1790 г.]

Дражайший друг Петро!

Если бы я не знал искренности и простоты твоего духа, я никогда бы не обратился к тебе и не беспокоил бы тебя! Теперь же вместе с Сократом выскажу эту старую посло­вицу: «Я знаю Симона, и Симон меня».

Пришли мне, пожалуйста, хоть один пучок тысяче­листника или чертополоха. Настоим его на вине или сикере. Если пришлешь, сделаешь нам очень большую услугу. Прощай! Благодарный за твою дружбу и второ­степенный среди твоих друзей

старец Григорий Варсава Сковорода

325

118

Κ Ε. Ε. Урюпину 72

Из Великого Бурлука [в Харьков], 1790 года, июля 2-го дня

Любезный друг Георгий Георгиевич! Да будет мир тебе и дому твоему!

Не забывай, друг, что ныне течет первая четверть небесной луны августа. Разумей, что говорю: «Дай муд­рому повод, и премудрейший будет». Слушай римскую сию пословицу: «Боязливого сына мать не рыдает!» Не дремли! Жизнь наша есть море. Блюдите, как. опасно ходите! Господь да хранит правые течения твои! Так плыви, да достигнешь в гавани благоумащенной старости оной! Венец хвалы — старость!.. А какое-то есть масло, умащающее счастливую старость!.. Какой венец! Послу­шай! Помазал нас бог духом... Елеем радости помазал ты его. Веселие вечное над головами святых! Ах, что лучше возможет усладить старость, как божие сие масло? Вот тебе масло! Добрая слава (пословица) лучше мягкого пирога!

Не думай же, друг, что добрые слова есть то же, что пустозвонная мирская газета, гремящая по улицам о те­лесной твоей премудрости, о силе и богатстве. Да не хвалится премудрый премудростию своею... От сего елея убегает Давид! Елей же грешного да не намастит головы моей. Сим елеем мажутся нечестивые! Они украшают стены и телеса, а не сердца свои. А вон они суть! О ли­цемер! Омой прежде внутренность твоей скляницы. На, вот же тебе и истинный сердца украшающий елей и питаю­щий. Назнаменался, напечатлелся на сердце нашем свет лица твоего. Дал ты веселие в сердце моем. От плода, пшена, вина и елея и прочее. Сиречь разбогатели-де мы в богатстве, украшающем и питающем сердце. Умей же различать ложную славу от истинной, как воровскую монету, и будешь блаженный оный, Христом похваляемый купец. Он всему своему имению предпочел дражайший некий жемчуг, хоть тратою всего, только бы достать оный. А какой тот столь странный и чудный жемчуг?

Вот он! Заповедь господня светлая... Страх господень чист!.. Вот он! На пути откровений твоих насладился, как во  всяком богатстве. Вот он! Открой очи мои и

326

уразумею цену его! Вот он! Пришелец я на земле. Вот он! Слава добрая утучняет кости... Вот он! Слава велия последовать богу... Прильнет сердце к тебе... Вовеки не забуду оправданий твоих. Ей! Лучше голый, да правый, нежели богатый беззаконник. Не убоюсь обнажающих тело, души же обнажить не могущих. Любезный друг!

Ваш истинного добра желателъ и всепокорнейший слуга, старец Григорий Варсава Сковорода

Пришлите мне ножик с печаткою. Великою печатью некстати и не люблю моих писем печатать. Люблю печа­таться оленем. Уворован мой олень тогда, когда я у Вас в Харькове пировал и буянил. Достойно! Бочоночки оба отсылаются: Ваш и Дубравина. И сей двоице отдайте от меня низесенький поклон, и господину Прокопию Семе­новичу.

119

К И. И. Ермолову 73

[Из Гусинского монастыря в Харьков, вторая половина сентября 1791 г.]

Милостивый государь Иван Иванович!

Бога ради, постарайтесь о шубке ярославской. Зима идет, а старость давно уже пришла. Надобно для нее теплее и легче, да сия ж купля и по нищенскому моему капиталу. О деньгах не опасайтесь. Будь Вам свидетель сия записка. Если ж умру, тогда приятели не допустят бранить меня, мертвеца, заплатив за меня должок, кото­рый один только и есть. Не можно ль Вам к покрову в Харьков?

Боже мой! Какой я дурак, забочусь о шубенке, будто бы обитает в ней со вшами блаженство! Довольно было напомянуть. Так-то мы, любезный приятель, малодушны, в телесных надобностях попечительны и проворны. Но не счастливее ли примирившаяся с господом совесть в худенькой для зимы шубке, неж беззаконниково сердце, хотя б его тело одеваемо было соболями? Нет мучительнее, как болеть мыслями, мучиться сердцем, зябнуть душою от холодного скрежета и бескуражного отчаяния. О, когда б мы сего морозу хоть впол боялись! Внутреннее утешение,

327

рождаемое от совести мирной, столь сильное, что, Среди тяжких досад телесных не угасая, доказывает истину слова сего: «Не убойтесь убивающих тело...» Все то уби­вает, что вредит и досаждает. Я думаю, что, если кто весел, тот и в болезни здоров. Не всяк, кто по телу здо­ров, весело живет. Так видно, что иное дело — здоровье и другая речь — веселие души. Если ж здоровый иногда живет без веселия, то для чего нельзя жить душевному веселию без крепости тела?

Ах, не сольем же самих нас в одно тождество! Одно в нас—тело, а душа — другое дело. Пусть бренное тело, как родилось на то, так и болит, но душа да радуется, что по оному телу мы тлеем, но по душе обновляемся. Телом мы ничто, но душою чтось-нечтось, да еще и вели­кое. Она вовеки с нами, и мы с нею и в ней.

Видишь... в чем пока пустынник... и люби его...

Милостивому государю Ивану Ивановичу Ермолову

 

120

Высокомилостивому государю Якову Михайловичу его высокоблагородию

 Донцу-Захаржевскому 74

Высокомилостивый государь/

Примите милостиво от человека, осыпанного Вашими милостями и ласками, маленький сей, аки лепту, дарик, маленькое зеркальце благодарности.

Уклонившись от Библии к Плутарху, перевел я кни­жонку его «О спокойствии душевном» 7δ, истолковав не наружную словозвонкость, но самую силу и эссенцию, будто грозди в точиле выдавил. И в такую одежду девочку сию одел, дабы она и внутрь и вне не языческою, но Христовою была и являлась девою. Не поминаются здесь ни Дий, ни Венера, ни Меркурий 76, но в новые мехи и вино новое влито. Плутарх был из числа тех, которые во след Христов не ходили, но именем его бесов изгоняли. Не браните ж его! Да изгонит и нам! Премудрость не умирает. Он был и друг и наставник доброму Траяну-кесарю 77. Да будет же и нам. Премудрость не умирает. Траян был столь доброго сердца, что римляне, после него избрав кесаря, так прославляли: «Будь счастлив, как Август 78, а добрый, как Траян!» Он, взойдя на вселенский

328

престол, как всемирное светило, щедротами всех озарил. Воистину легко было Плутарху воспламенить к правде, к милосердию и мужеству столь благородное сердце.

Все — суета. Все преходит. Бог же мира с нами вовеки: «Один его день, — сказал Марк Аврелий 79, — всех мир­ских сокровищ лучший». Если сия книжечка, хотя и несколько минут, послужит Вам противу беса скуки, и тем я доволен. Если же напоит, хотя маленькою чашеч­кою, спасения мира божиего, — вот мне и труд, и плод, и награда! Кто как бог? Что как мир? Воскликну с Гри­горием Богословом 80: «О мир, ты божий, а бог твой!» И в сем желании вовек пребуду.

Высокомилостивый государь, Вашего высокоблагоро­дия всенижайший слуга, любитель и сын мира

Григорий Варсава Сковорода

1790 года, апреля 13

 

121

Его высокородню милостивому государю Степану Ивановичу

господину полковнику Тевяшову 81

Милостивый государь!

Как только стану читать книжечку Цицеронову «О ста­рости» 82, вдруг открывается мне театр древнейших рим­ских времен, а на нем представляются, например, Камиллус, Корунканиус, Куриус 83 и прочие таковые. Признаюся, что зрелищем сих добротою сияющих сердец пленяется мое душевное око, и прихожу в понятие, что нет ничего ни любезнее, ни приманчивее, как добродушие. Не могу довольно надивиться, каким образом они могли быть просты, но поважны; грубы, но дружелюбны; вспыль­чивы, но незлобивы; ласковы, но нелукавы; сильны, но справедливы; победительны, но милосердны; властитель­ны, но бескорыстолюбны; немного учены, но благора­зумны; разумны, но бесковарны; великолепны, но щедры; хвастуны, но не лгуны; стяжательны, но не обидливы; спорники, но не правдоненавистники; склонны к заблу­ждению, но не желатели его; защитники греха, но поколе лести его не узнали; честолюбцы и славолюбцы, но бес­притворны и не мартышки; изобильны, но не сластолюбцы

329

и не нежные трудолюбцы; не христиане, но любители бессмертия. Не могу себя уверить, чтоб не касалось их следующее слово Христово: «Кто не на вас, тот по вас есть...» Принужден сказать с Павлом: «Или иудеев только бог, а не и язычников?» Ей, и язычников. Скажу то же, что о капитане Корнилии 84 сказал Петр: «Поистине разумеваю, что не на лица зрит бог, но во всяком языке боящийся его и делающий правду приятен ему есть...» Се-то те овцы, находящиеся не от двора сего Христова: «И мужи, пророчествовавшие не при скинии откровения». Однако ж пишется: «И препочил на них дух, и сии были от вписанных, и пророчествовали». Не запрещает им Мойсей, хотя о нем просит его Навин, и Христос говорит: «Не браните». А хотя каждый народ и фамилия, будто пшеница, час от часу делается отродком от своих пред­ков, однако помянутые апостолы, многим народам благо­вестившие слово истины и испытавшие качества сердец их, временную жизнь свою кончить благоволили в Риме. Видно, что они и в свои времена, конечно, нечтось еще застали в сердцах римских древнего от предков их праводушия.

Впрочем, когда сим театрам веселюся, нельзя, чтоб не взошел мне на мысль некий муж нашего века, не по крови и плоти, но по сердцу вышепомянутым сроден. Я его по телесной внешности не видал. Но сердце его может ли укрыться от душевного зрителей ока и в самые древнейшие времена проницающего? Внутреннему на внутреннюю бестелесность смотрящему взору ни время, ни реки, ни горы препятствовать не могут. Сей муж есть покойный Вашего высокородия родитель. И сия-то при­чина заохотила меня поднести сию книжечку, протолкованную здешним наречием, в то время как пользовался я спокойным уединением в доме Вашем. А переведены не слова ее, но мысли. Она сделана разговором. Старик Катон ведет разговор, находясь в нем главною персоною. Он говорит просто, но твердо. Его речь дышит высокими мыслями, хотя не накрашена блудословием. И не челю­стями, и не наружными устами а воздух бьет, как афиняне, но сердцем и грудью говорит римлянин, поражая острием духа в самую душевную точку и оставляя в ней язвитель-

а Устами, Alluditur ad id quod Alhenis dictum est de Catone. Dictum autem est tale: athenienses faucibus, romanos pectore loqui idem, sed oravit graece σεμνός85.

330

ное чувство, будто пчела — жало. Знать-то такова речь, какова жизнь, а жизнь такова, каково сердце 86. Жизнь есть плодоносное дерево, от доброго сердечного зерна рождающееся. А речь есть зерцало сердца. Ни один источ­ник в чистоте своей не покажет телесной фигуры столь живо, сколь ясно душевное лицо изображается в откро­венных водах речи. Сердце же человеческое есть точным в человеке человеком, находясь главою и существом его, как свидетельствует Библия. И совершенно человека видит тот, кто видит сердце его. Примите же, Ваше высо­кородие, речь Катонову, как портрет, высокие сердца представляющий. Подношу оный отцу в сыне его. Бессчет­ное различие имеет бренное тело. Что же надлежит до сердец: «Нет иудеев, ни эллинов... Все вы едины во Христе».

Вашего высокородия, милостивого государя усерднейший слуга, студент Григорий Сковорода

 

К НЕИЗВЕСТНЫМ ЛИЦАМ

122 1

Хорошо, снесем вместе и поставим, будто картину возле картины, страх божий и веру во Христа, чтоб усмо­треть, велика ли меж ними рознь. Страх божий — бояться бога, вера во Христа верует в него же. Страх, боясь бога, любит его, и вера, веруя, надеется и любит.

Страх боится вездесущего, вера верует в творца, всеисполняющего. Страх боится невидимого, вера, не видя, видит того же. Страх божий уповает на бога, вера уповает на Христа. «Страх божий — дар от господа» (Сирах, гл. 1, ст. 131). «Вера есть дар божий» (К ефеся-нам, гл. 2, ст. 8). «Страх божий в боге, как на камени, вера во Христе: камнем есть он же» (К коринфянам, гл. 10, ст. 4). «Страх божий есть верх и цвет счастия; вера спасает счастие и спасение» (то же, гл. 11, ст. 6). Страх божий есть венец мудрости, вера есть символ, лозунг и печать христиан. «Страх божий ведет в землю обетованную, верою перешли Чермное море1а» (К евреям, гл. 11, ст. 29). «Страх господен прилагает дни» (Притчи, гл. 16, ст. 27). «Вера вовеки стоять будет» (Сирах, гл. 40, ст. 12). «Страх господень — источник жизни» (Притчи, гл. 14, ст. 26). «Верою праведник жив будет» (Аввакум, гл. 2, ст. 4). «Страх господень отгоняет грехи» (Сирах, гл. 1, ст. 21). «Вера исполняет заповеди» (Иоанн, гл. 3, ст. 23). «Страх господень, боясь господа, верует в него: вера, веруя господу, боится его. Страх господень возвещает мир» (Сирах, гл. 1). Верою оправдавшись, мир имеем к богу.

Как можешь веровать богу, не боясь его? Как можешь бояться, не веруя? Бог и Христос есть одно, воля божия и заповедь Христова есть одно.

Видно ж, что вера и страх божий есть то ж одно. Страх божий есть то дух божий в человеке: «Исполнит его дух

332

страха божия» (Исайя, гл. 11, ст. 3). Вера Христова есть тоже внутри дух господень: «Имея тот же дух веры» (К коринфянам, гл. 9, ст. 13). Богом боимся бога и духом духа видим. Отец нас влечет к сыну, сын — к отцу. Но отец в сыне и сын в отце. Страх божий в вере, а вера — в страхе. Страх божий есть внутреннее свидетельство о сыне его. Вера Христова есть наружное перед людьми доказательство. Отец его — лежащий, как камень, мону­мент откровения. Если кто верует, камень откровения, конечно, имеет страх божий внутри, а уничтоживший внутреннее свидетельство лживым сына божия почитает. «Верующий, говорит наперсник, в сына божия, имеет свидетельство в себе, а не верующий богу, ложью сотворил его» (гл. 5, ст. 10).

Если бы кто меня спросил, каким образом наследовать страх божий, я бы ему отвечал с Сираховым сыном: «Возжелав премудрости, соблюди заповеди, и господь подаст тебе». Премудрость и страх божий — одно. А если опять спросишь, каким путем достигнуть веры, невидимое величество божие видящей, или (как Павел говорит) обличающей, то есть пред лицо ставящей, скажу тебе с Иоанном: «Всяк согрешающий не видел его, не познал его». Спроси ж теперь меня, каким способом получить наследие дражайших заповедей. Отвечаю с Давидом: «Блажен муж, боящийся господа, в заповедях его восхо­чет зело». Видишь, что к помянутым двоим присовокуп­ляется, а сие третье суть едино страх божий, и вера Хри­стова, и животворящие заповеди. Страх божий и вера побуждают к заповедям, а дух заповедей вершит двоицу. Страх божий — глава и начало, вера Христова — нива и зерно, а сладчайшие заповеди суть животворящий плод райского дерева, которое плод свой дает во время свое.

Мы при свидетельстве камня Библии страх божий и веру Христову в одно поставили, а Давид страх божий вместе с заповедями ставит. Страх господень чист, судьбы господни истинны. Кто дерзнет от божественной двоицы нераздельной отделить бессмертного божества сокрови­ще — заповеди божий? Они — плод, совершение и окон­чание всему, конца не имеющее, а конец и начало — все одно. Бог — всему начало, бог — средство, бог и конец всему, ничто не может от бога родиться лучше, как он сам, тем-то он и бог, что лучший всего. Что ж ты мне сыщешь лучшее заповедей? Где, на небесах или на земле?

333

Когда, в сей век или будущий? Право, я и сам бы их оставил, если б что лучшее от них отыскал, но не могу затем, что не хочу, не хочу затем, что не могу. Сей есть бог мой, рай и живот вечный. «На пути откровений твоих насладился, как о всяком богатстве». «Наследовал откро­вения твои вовек, ибо радование сердца моего суть». «Скорби и нужды обрели меня, однако заповеди твои — поучение мое есть». Боящиеся тебя узрят меня и возве­селятся, как на слова: «Мир мног любящим закон твой», «Вовек не забуду оправданий твоих, как вразумил меня, и поучусь».

Есть же и другого рода страх божий. Он не веселит, но мучит, не ублажает, но погубляет, не жизнь душе, но смерть лютая. Он называется безбожничий и рабский, а живет в двух сортах людей. О первом жребии говорит Давид: «Говорит безумный в сердце своем». О втором — сын его, Христос: «Всяк согрешающий раб есть греха». Первый сорт, не признавая за господина, войну ведет против божиего стана; второй признает, но боится, как мучителя, не как отца. Противясь воле его, а живущие по слепоте своей, — вот страх их. «Бегает нечестивый, когда никто не гонит» (Притчи). Неправедные же волнуются, и почить не возмогут, и там убоялись страха, где все житие нечестивого в попечении. «Страх же его в ушах его» (приметь: то его, не божий страх), жало же смерти — грех. Один боится, чтобы не протлела тлень, другой печется грехом, оба мучатся. Сей страх можно назвать адским, не божиим, а как страх есть погибельный, так и вера есть суетная, лицемерная, бесовская, рабская. Она, конечно, верует, что есть бог, но делами, как Павел учит, отметется и теми плодами, которые есть свидетель­ством о вере во Христа сокровенной, как зерно в сердце. Говорит устами: «Господи, господи!» — и не творит воли его. «Покажи мне веру твою по делам твоим!» — кри­чит апостол Иаков. Иное дело есть верить в то, что бог есть, а иное — верить в бога, любить, положиться на него и жить по богу. Бесы веруют, что есть точно бог, и трепещут. Видишь в бесах веру, видишь в них и страх, но не веруют в бога и не идут по нему, как путем счастия. Веруют разбойники, что есть суд гражданский, и боятся его, но не живут по законам его, а сим самим не вверяются ему, избрав собственный путь к мнимому своему счастию. Не тот есть богатый, кто верует о том, что золото нахо­

334

дится в недрах земли, но кто погнался за ним, влюбясь в оное, и, собрав, обогатился оным и укрепил дом свой, вверяясь на оное. Так верный христианин не тот, кто верует о том, что находится в свете бог, но кто последует ему, влюбясь в него, и основал дом счастия на любви божией, утвердив оный соблюдением воли его блаженной, вверяясь, как на твердейший адамант, что дом его не подвижится вовеки, обогащен сим сокровищем; благ мне закон уст твоих. Вот в чем есть обручение веры с гос­подом по слову Осии: «Обручатся себе в правде, и в судьбе, и в милости, и в щедротах, и обручатся себе в вере, и узнаешь господа» (гл. 2, ст. 19). Видишь, вера не раз­деляется от правды, суда, милости и щедрот. Что есть правда? Слушай Давида: «Правда твоя — правда вовек, и закон твой — истина». Что есть суд? «Сотворил суд и правду. От судеб твоих убоялся». Что есть милость? «По милости твоей и по судьбе твоей живи меня». Что есть щедроты? «Щедроты твои многие, господи?» «По судьбе твоей живи меня, верующий в меня имеет жизнь вечную». Что ж есть жизнь? Слушай отца: «Вовеки не забуду, что в них оживил меня ты». Вот тебе жизнь, вот чем ожив­ляются мертвые жалом греховным. Но долго ли нам не верить жизни сей, долго ли тяжек нам будет свет и мир повелений его? О ослепленные сердца и несчастные умы! Заповедь его есть печать дружбы. «Вы друзья мои, если творите, что я заповедал вам».

1233

Так вы сего не разумеете: «Отделяя себя от единства веры». Куда вы несмышленны; разве уже вытекло то, что там же сказано: «По своих похотях ходя и нечестиях», сия вся речь об одних и тех же людях. Сии несчастливцы, основавшие блаженство сие на внешних церемониях, ведут жизнь свою по своим похотям. Что то за похоть, слушай Павла: «Явлены же суть дела плотские», то есть прелюбодеяние, блуд, нечистота, стыдодеяние, идолослужение, чародеяние, вражда, рвение, завиди, ярости, разжжения, распри, соблазны, ереси, зависти и убийства, пьянство, бесчинство, кличи и подобное сим; всякая церемония называется плотью, [не] ведущая ни к чему тай­ному, будто букварь к чтению, а чтение к понятию силы. Но сии сивые голубчики, оставив самую силу, и конец церемонии, и души их, поставили дом свой на песке, как

335

на льду, уповая на сие песчаное свое основание, не на камень твердый и сдельный, о котором Давид: «И сперва познал из откровений твоих, что вовеки основал их ты». О таковых Павел вопиет: «Имущие образ благочестия силы же его отверглись». Се Иуда говорит: «Отделяющий от единости веры». То же, что и Павел, и пророки назы­вают камнем, или твердостью, а богослов — любовью, или единством. Любовь и единство то же. То же самое наш Иуда называет единостию: сие значит камень заповедей го­сподних: «На камне меня веры утвердив» — и по сей причи­не зовет телесными, плотскими и песчаными, то есть ничего твердости не имеющими, о которых бог у Исайи: «Узнай, — говорит, — как пепел, сердце их, и прельщаются». Вспом­ните созидающего храмину на песке; песок есть нечто не одно, но из разностей смешенное; но камень есть нечто одно и затем твердое. Таковых людей на обряды упования можно назвать верою затем, что на них положились, но не твердою и плотскою. И посему-то тут же сплошь наш Иуда говорит: «Вы же возлюбленные самою вашею ве­рою», то есть не песчаною, сами себе в любви божией соблюдайте; истинная вера ведет к концу. Что ж есть конец? Слушай Павла: «Конец же завещание есть». Что такое любовь от чистого сердца и совести благой и веры нелицемерной (К римлянам, гл. 13), говорит и к Тимофею (гл. 15): «Ни единому ничем не должны бывайте, только чтобы любить друг друга, ибо любящий друга закон исполняет».

124 3

Захотелось мне несколько с Вами из отсутствия пого­ворить. Приметили ль Вы, что отсутствующая дружеская персона похожа на музыкальный инструмент: он издали бренчит приятнее. Дай бог, чтоб мы могли взаимным бренчанием веселить наши внутренние уши, согласным следующей симфонии: «Хвалите господа, ибо сей благ!» (Псалом). И что ж лучше, как почаще бренчать о том: «Зиждущий Иерусалим господь», исцеляющий сокру­шенных сердцем и обязующий сокрушения их. Посылаю Вам один и другой гостинец: один — слон, другой — солнце; если их сложить, то сделают символ, то есть складку, и заключат прекрасную силу. Слон с удоволь­ствием на солнце, светом облившееся, взирает, подняв .хобот будто для объятия руки своей. Взирайте на сей

336

символ почаще, он вам не меньше будет полезен, как израильтянам змий повешенный. Не забывайте того: в чем мир ваш, исцеляющий сокрушение сердечное. Если ж хотите, подпишите книзу сие: «Совесть чистая богу угодна». Сколь изрядно сим узлом не знаменуются сыны дня и противные тем, о которых Давид: «И в ложах своих лягут». Плиниус 4 пишет, что слоны вместе соби­раются всякий день, чтобы поздравить восходящее солнце. Видно, что они его любят. Пишут тож, что из больших зверей нет разумнее слона. Случилось и в Библии читать, что весь Израиль рано пред господом предстает. Но о противных вот что поет Давид: «И не пребудут беззаконники перед очами твоими». И сам о себе: «Завтра, — говорит, — предстану тебе», и далее: «Слова мои внуши». Не кажется ли вам, Давид [со] слоном, солнце поздравляю­щим, — весьма сходное зрелище. Счастливы, кто рано, в первый час дня, с веселием взирают на внутреннее свое правды светило. Таковые-то действительно прочитывают правило первого часа. Следующий и весело светящий день есть плод вчерашнего, в страхе божием проведенного дня так, как добрая старость есть награждение доброй юности.

125

«Зане от дел закона» и проч. Конечно, под делами за­кона разумеются действия, церемонии. Они всегда нахо­дятся божией истины или духа святого немым начерта­нием и слабым образом, яснее сказать — действия цере­мониальные суть комплименты и жеманные наружности, обещающие усердие к богу и дружбу, которая печатлеется исполнением священнейшего закона его, до которого они находятся некою кладочною [частию] или с мостичною и будто с алфавитом букваря. Законом оно названо для того, что узаконено было; всякому не миновать тех дей­ствий, могущих со временем вперить в присущное сердце понятие и просвещение высочайшей пользы и счастия истинного человека. Например: едение пасхи есть то: [1] внешнее действие; 2) обрезание; 3) неедение свиного мяса; 4) омытие внешних членов стихийною водою и прочее бесчисленное. Названо оно еще для того законом, что, закрывая или назнаменуя тайный божий закон, находится его коркою, и шелухою, и будто половою, зерно царства божия закрывающею, и надеющиеся на сию

337

корону называются шелуханами, то есть суеверами. Вся сия шелуха законная ведет сердце наше к святому духу. Он есть воссияние блаженных и чистейших мыслей, назы­вается дух веры, дух премудрости, дух страха божия. Дух божий и начало всего того плода, о котором Павел говорит: «Плод же духовный» и проч. Если к сему концу кто приспел, так оправдан духом веры и исполнив цере­монии, через окончание может сказать с Павлом: «Закон ли разоряю верою?» Никак. Но закон утверждаю, а если кто и без церемонии добрым сделался, пускай с Павлом же вопиет: «Един бог, который оправдал обрезанцев да от веры необрезанцев. Да все ж, однако, верою, не выреза­нием; ни обрезание, что может, ни необрезание, но новая тварь» (К галатам, гл. 2, ст. 15).

 

ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ И ПЕРЕВОДЧЕСКИЕ РАБОТЫ

EXCERPTA PHILOLOGICA

Vertendi quomodo auctores in vernaculam

Si singula verba latina iisdem germanicis exprimeres, ineptus fueris. Aliter enim latinus, aliter germanus de una eademque re loquitur. Exempli gratia apud Terentium aut equos alere, aut canes ad venandum. Hic si equos alere convertere velis Pferde nahren, redderes quidem significa-tionem verbi alere, sed a germanica loquendi ratione et consuetudine propria recederes; germani dicunt non ein Pferd ndhren, sed ein Pferd halten. Itaque cum ex latino interpretamur aliquid, semper ad usum et proprietatem linguae respiciendum est, non latina vocabula tantum et verba, quod notent aut significent, consideranda (Buchne-rus, partis 2, epistola 28).

Literae ad theologiam aut aliud genus sapientiae prosunt. Quo majores profectus in literarum feceris studio, eo, feli-cius olim in theologia aut alio sapientiae genere te processu-rum (idem, ibidem).

Autores non multi, sed optimi legendi ac relegendi. Sed ordo, sed delectus habendus; neque tam multa, quam optima et multum legere oportet. Nisi conficias dentibus cibum. parum alimenti conferet. integer enim transmittetur; ita nisi premas autores, eorumque lectioni inhaereas et immoreris, nunquam in succum vertes et sanguinem.

Autores, qui primum legendi

Ipsi Latini etiam, imo Romani. optimum omnium dicendi magistrum Tullium habuerunt. In eo praecipue nunc comm-endo tibi dialogos de amicitia et senectute, item de officiis libros, tum orationes pro Archio, Marcello, Ligario, Dejo-taro, tum quas in Catilinam scripsit. Ex illis enim puram illam et incontaminatam latini sermonis facilitatem et

341

elegantiam hauries, quae fundamentum sinceri styli ac incorrupti. Quo etiam faciet Terentii, Plauti, Nepotis et Caesari assidua lectio, unde omnis lascivia orationis atque inanis granditas abest (idem, ibidem).

Paulo post: sepone illum (Persium) igitur, atque hanc operam Virgilii, Horatii, Ovidii. Ε quorum numero nec excludendus Claudianus est, disertissimi oris suavissimique poeta, ex cujus carminibus plurimum sane ad omne scriptio-nis atque materiae genus proficies. Hunc igitur in sinu, in oculis, quin animo potius atque memoria ferre memineris, et quantum potest, ad ejus rationem te penitus fingere.

Excerpendum esse legentibus

Post cibum saepe, quem interdiu levem et facilem vete-rum more sumebat, aestate, siguid otii, jacebat in sole: Jiber legebatur, adnotabat, excerpebat; nihil enim unquam legit, quod non excerperet (Plinius minor de avunculo, liber epistolarum, lib. 3, ep. 5, paragraphus 10).

Excerpendi modus

Tres aio faciendas classes, et suum cuique indicem assig-nandum, quicquid enim notatu dignum videtur, aut in lem-mata aut adversaria aut in historica excerpendum.

1. Prima classis 1 e m m a t a. Huc spectat, quicquid historia non est, et fuse non exscribitur, sed annotatur tan-tum auctor liber, caput et cetera additis subinde yoculis seu clausulis: hic breviter, iste fuse, ille optime. Huc praecipue spectant virtutes, vitia, omniaque alia, quae in familiarem sermonem adduci solent. Exempli gpatia coelum, sidera, meteora; item beatitudo, elementa, animantes. arbores, mon-tes, horologia. musica.

2. Adversaria. Huc enotandum quicquid historia non est, sed tamen (nota discrimen a priore) paulo fusius exscribitur. Huc referuntur potissimum ritus prisci, epitap-hia, descriptiones insigniores, sententiae vel dicta uberius explicata, rara, admiranda, nova, vetera. Si tamen haec, ut dixi, non sint historiae, et plusculis verbis excerpantur.

3. Historica. Huc congeres, quicquid historia est, vel (ut pueri loquuntur) exemplum, sive id fusius exscri-batur, sive non. Tribus his classibus triplex accommodandus est index in libro separato.

342

Lcmmata, qui sint facicnda

Duo sint quaterniones chartae complicatae in quarto, ut bibliopolarum officinae loquuntur, sibimet inserti, habe-antque latiores paulo margines; his praefige titulum lemmata. Ubi duos quaterniones illos impleveris, alios illis atque alios appone, prout multum excerpseris. Ita haec res in infi-nitum potest crescere sine ullo chartae dispendio. Titulos lemmatum nulla ordinis ratione babita subjunge, exempii gratia:

Lacrimae et quidquid ad illas. De his Caesar Baronius, tom. 2, an. 253, numero 8 et anno 254, num. 55: Thamuz idoli concavi oculis infusum plumbum et accensus intus ignis, ut idolum flere videretur. De lacrimis Chrisostomi homilia I in epiphan domini. Eleganter dictum: nimium risus pre-tium est, si cum probitatis impendio constat. Julianavirgo martyr rogum lacrimis extinxit. Marcellus expugnantis Syracusis flevit (Valerius, 5, 1). Iulius Caesar illacrumavit capiti Pompei hostis (ibidem). Lacrimae oratio sunt effi-cacissima (Maldonatus in cap. 2); Ioan de Xerxis lacrimis (Valerius. lib. 9, cap. 13). Lacrimae viduarum ex oculis in coelum subsiliunt (Ecclesiastus, cap. 35, ver. 17, illustris locus). Homo cum primum plorat, vigilat; cum primum in cunis ridet, dormit (Cardanus, lib. 8, De rerum varietate, cap. 43, prope finem).

Adversariorum exemplum. Descriptio fusior lusciniae apud Tullium aviculae plataneae (De natura deorum). Verbo montium, fluminum, operum omnium et c. prolixior excriptio, epitaphiorum. Α lemmatibus eo diffe-runt, quod in adversaria referantur res illae, quae paulo fusiorem secum explicationem .trahunt, uti esse ritus priscos, epitaphia, virtutes, vitia, conscientia.

Historica. Quicquid ad historiam sacram, profa-nam, veterem, novam, latinam, graecam, barbaram huc spectat. Ut titulus: «Fortunae ludibrium». Alvarus Luna ab humili fortuna ad summum pervenit; in praeceps eum ambi-tio dedit, nil ei ad regnum praeter nomen deerat. Tandem bona ejus omnia occupata, ipse majestatis damnatus mula ad supplicii locum vectus est. In medio foro theatrum, in eo crux alta, et geminae faces, tapete substrato. Luna cons-cendes locum, crucem veneratus, annulum signatorium et galeruni puero amanuensi dedit; proximae felicitatis cum praesenti   fortuna  comparatio  inimicis  etiam   lacrumas

343

excusserat. Erat uncus ferreus sublimi ligno confixus. Rogat carnificem, quem in usum paratus esset? iile, ut sejunc-tum a trunco caput imponatur. Subdit Alvarus: post mortem de corpore facito quod lubet; viro forti mors turpis esse non potest, nec immatura. Simul diloricatis tunicis intrepide caput securi subjecit anno 1453.

Triginta annos ita in aula dominatus est, ut nihil nec majoris nec minoris rei, nisi eo arbitro gereretur; ita ut nec Ioannes III, Rex Castelae, vestem mutaret eo non cons-cio.

Truncus in theatro relictus, pelvi juxta posita ad colli-gendam stipem, qua sepeliretur homo paulo ante regibus potentia exaequandus. Sic res humanae variant. Alvarus prioribus annis consuluit vatem: praedictum est Cadahasmum exitio fore; est oppidum hujus nominis in Hispania quod semper vitavit Luna, et significat etiam ferale theatrum, quod vitare non potuit (Ieremias Drexellius in aurifodina sua, pars 2, caput 8).

L e m m a. Lemma dicitur aliquando apophtegma, h. e. breviter et argute dictum. Musarum vox originatione haeb-raicum.

Quibus (musis) et originatio accedit, quae non aliunde, quam ab ipsis haebreis petenda est. Quibus disciplina ac doctrina quaelibet, peculiariter autem ethica, musar, appel-latur (Aug. Buchnerus, in oratione festa 3, sub finem).

 

ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ ВЫПИСКИ

Как переводить авторов на родной язык

Если отдельные латинские слова ты выразишь теми же немецкими, получится нелепость. Ибо об одном и том же предмете римлянин говорит так, а немец иначе. Например, у Теренция1 говорится: лошадей или собак кормить (alere) для охоты. Если ты в данном случае захочешь equos alere (кормить коней) перевести через Pferde ndhren (кор­мить коней), то ты передашь значение глагола alere, но отступишь от правила и традиций немецкой речи: немцы говорят не ein Pferd ndhren (кормить коня), а ein Pferd hal-ten (содержать коня). Таким образом, когда мы что-либо переводим с латинского, всегда следует учитывать обычаи и свойства языка, не ограничиваясь одной передачей смысла и значения слов (Бухнер, ч. И, письмо 28) 2.

Литература полезна для богословия и для другого вида занятий. Чем больше успехов достигнешь в изучении наук, тем больше впоследствии будешь успевать в богословии или в другой науке (Он же, там же).

Читать и перечитывать следует не многих авторов, а лучших. Следует также соблюдать порядок и выбор: следует читать не столько многое, сколько лучшее и зна­чительное. Если не пережуешь пищи зубами, будет ис­пользована лишь небольшая часть пищи, ибо она поступит в непереработанном виде; таким же образом, если не будешь нажимать на авторов и не будешь усердно и много их чи­тать, то никогда их не превратишь в сок и кровь.

Авторы, которых нужно читать в первую очередь

Самым лучшим мастером слова у самих латинян, или римлян, считался Туллий (Цицерон). Из его произведений особенно рекомендую тебе диалоги о дружбе и старости, а также книги об обязанностях, затем речи за Архия, Марцелла, Лигария, Дейотара, а также речи, написанные

345

им против Катилины ®. Из них ты почерпнёшь ту чистую и незапятнанную легкость и изящество латинской речи, которая составляет основу ясного и правильного стиля. Тому же будет способствовать и усердное чтение Теренция, Плавта, Непота и Цезаря 4, у которых отсутствует всякое излишество речи и напыщенность (То же, там же).

Немного далее: выдели его (Персия) и произведения Вергилия, Горация, Овидия 5. Из их числа нельзя исклю­чить и Клавдиана 6, красноречивейшего и приятнейшего поэта, из стихотворений которого ты, несомненно, извле­чешь большую пользу для всех родов литературы и для всякого другого предмета. Поэтому не забудь хранить его в сердце, в глазах, а еще лучше в душе и памяти и, насколь­ко возможно, следовать его примеру.

При чтении надлежит делать выписки

«После обеда, который у него, по обычаю предков, был умеренно легким, он летом, отдыхая, лежал на солнце; при этом читалась книга, а он делал замечания, делал вы­писки, ибо он никогда ничего не читал, не делая выписок» (Плиний Младший о своем дяде. Книга писем. Книга 3, письмо 5, параграф 10) 7.

Способ, как следует делать выписки

Существует три вида выписок, из которых каждому присваивается особое название: все, что заслуживает быть отмеченным, должно найти себе место в выписках, назы­ваемых: краткие выдержки (lemmata); заметки (adver-saria); исторические выписки (historica).

1. Первый класс составляют краткие выдержки. Сюда относится то, что не носит характера истории, не выписывается подробно, но отмечается только автор, книга, глава и проч. с добавлением вслед за тем словечек и заключений, как: кратко, подробно, очень хорошо. Сюда преимущественно относятся добродетели, пророки и все прочее, что встречается в обыденной речи, например небо, звезды, воздушные явления, а также блаженство, стихии, животные, деревья, горы, часы, музыка.

2. Заметки. Здесь следует отмечать все, что не относится к истории, однако (заметь различие от пре­дыдущего вида) выписывается немного подробнее. Сюда относятся преимущественно обычаи прежнего времени,

346

эпитафии, замечательные описания, изречения, или выска­зывания, объясняемые более подробно, редкое, замеча­тельное, новое, древнее. Однако, как я сказал, это не отно­сится к истории и выписывается несколько подробнее.

3. Исторические выписки. Сюда следует относить все, что представляет собою историю, или, как говорят дети, пример, — выписывается ли эта история довольно подробно или нет. К этим трем классам должен быть составлен тройной указатель в виде отдельной книги.

Как делать краткие выдержки?

Берутся две четвертинки бумаги, сложенной, как гово­рят книготорговцы, в четвертую долю листа, вкладываются одна в другую; они должны иметь несколько более широкие поля. Вначале сделай заглавие: «Краткие выдержки». Когда две такие четвертинки заполнишь, присоединяй к ним все новые в зависимости от того, сколько ты будешь делать выписок. Так это дело может продолжаться без конца без лишнего расхода бумаги. Заглавие выдержек следует одно за другим без соблюдения какого-либо поряд­ка, например:

Слези и все, что к ним относится. О них Цезарь Бароний, том И, от 253 г. № 8 и от 254 г. № 55 8. «В глаза полого идола Тамуза залит свинец и внутри огонь, так что казалось, будто идол плачет». О слезах первая беседа Златоуста 9 в праздник богоявления. Изысканно сказано: «Слишком дорого стоит смех, если он связан с потерей чес­ти». Дева-мученица Юлиана слезами погасила костер. Марцелл, взяв с бою Сиракузы, заплакал (Валерий, 5, 1...) 10. Юлий Цезарь пролил слезы над головою своего врага Помпея (там же). Слезы — самая действенная речь (Мальдонат, в гл. И) и. Иоанн о слезах Ксеркса (Вале­рий, книга 9, гл. 13). Слезы вдов из глаз поднимаются к небесам (Экклезиаст, гл. 35, стих 17, знаменитое место). Человек, когда впервые плачет, бодрствует, а когда впер­вые в колыбели смеется, спит (Кардан, кн. 8, «О разнооб­разии вещей», гл. 43, близко к концу) 12.

Примеры замечаний. Довольно подробное описание соловья у Туллия: птичка платановых рощ («О природе богов») 13. Более менее подробное описание гор, рек, всяких дел и проч., подробные извлечения из эпитафий. От кратких выдержек отличаются тем, что в за­мечаниях сообщается о таких предметах, которые пред-

347

лагают более подробное их объяснение, каковы старые обы­чаи, эпитафии, добродетели, пороки, совесть.

Исторические выписки. Что касается ис­тории — священной, гражданской, древней, новой, ла­тинской, греческой, варварской, то относится сюда, на­пример, заглавие: «Насмешки судьбы». Альвар Луна 14, из низшего состояния, достиг самого высокого положения: честолюбие стремительно вознесло его на вершину счастья; для королевской власти у него было все, кроме имени. Но под конец все его имения были конфискованы, и са­мого его, осужденного за преступление против величества, везли на муле к месту казни. Посредине площади эшафот, на нем высокий крест, двойные факелы, разостлан ковер. Луна, взойдя на место, поклонившись кресту, отдал писцу-мальчику кольцо с печатью и шапку; сравнение недавнего счастья с настоящей судьбой даже у врагов исторгло слезы. На высоком столбе был прикреплен железный крюк. Спра­шивает палача: «Для чего крюк приготовлен?» «Чтобы водрузить на него отделенную от туловища голову», — отвечает он. Альвар замечает: «По смерти делай с телом что угодно: мужественному человеку смерть не может быть постыдной или преждевременной». С этими словами, разорвав тунику, бесстрашно положил голову под топор в 1453 году.

В течение тридцати лет он во дворце имел такую власть, что ничего — ни большого, ни малого — не делалось без его решения, так что Иоанн III, король Кастилии, даже одежды не менял без его ведома. Обезглавленное тело было оставлено на эшафоте, подле был поставлен таз для сбора подаяний на погребение человека, который незадолго перед тем признавался по могуществу равным королям. Так меняются судьбы человеческие. Ранее Альвар обра­щался к прорицателю: было предсказано, что местом его смерти будет Кадагазм (есть в Испании город с таким на­званием): этого города постоянно избегал Луна, это слово означало и эшафот, которого избежать он не смог (Иеремия Дрекселий в своем «Золотом прииске», часть 2, гл. 8) 15.

Лемма. Леммой иногда называется краткое и силь­ное изречение. Слово музы еврейского происхождения. Далее идет речь об их (муз) происхождении, которое надо искать у самих евреев. У них всякое учение, или наука, особенно нравственная, называется музар (Август Бухнер в 3-й торжественной речи, под конец).

[СОН]

В полночь, ноября 24, 1758 года, в Каврае

Казалось, будто различные охоты жития человеческого по разным местам рассматриваю. В одном месте был, где палаты царские, уборы, танцы, музыканты, где любящиеся то попевали, то в зеркала смотрели, вбежавши из зала в ком­нату и снявши маску, приложились богатых постелей и проч.

Откуда сила меня повела к тому народу, где такие ж дела, но отличным убором и церемониею творились. И я увидел: ибо они шли улицею с пляшками 1 в руках, шумя, веселясь, валяясь, как обыкновенно в простой черни бы­вает; так же и амурные дела сродным себе образом — как-то в ряд один поставивши женский, а в другой мужской пол; кто хорош, кто на кого похож и кому достоин быть мужем или женою, — со сладостию отправляли.

Отсюда вошел в постоялые дома, где лошади, хомут, сено, расплаты, споры и проч. слышал.

На остаток сила ввела в храм обширный очень и крас­ный, каков у богатых мещан бывает, прихожан, где будто в день зеленый святого духа отправлял я с дьяконом ли­тургию и помню точно сие, что говорил: «Яко свят еси, боже наш во веки веков», и в обоих хорах пето «Святой боже» пространно. Сам же я с дьяконом, пред престолом до земли кланяясь, чувствовал внутри сладость, которой изобра­зить не могу. Однако и там человеческими пороками посквернено. Сребролюбие с корванкою 2 бродит и, самого иерея не минуя, почти вырывает складки.

От мясных обедов, которые в союзных почти храму комнатах торжествовались и в которые с алтаря многие двери были, к самой святой трапезе дух шибался во время литургии. Там я престрашное дело следующее видел. Не­которым птичьих и звериных не доставало мяс к яствию, то они одетого в черную свиту 3 до колен человека с голыми голенями и в убогих сандалиях, будучи уже убитого,

349

в руках держа при огне, колена и голени жарили и, с исте­кающим жиром мясо отрезая, то отгрызая, жрали.

Такого смрада и скверного свирепства я, не терпя, с ужасом отвращая очи, отошел. И сие делали будто слу­жители некоторые.

Сей дивный сон не меньше меня устрашил, как усладил. А пробудившись, не преминул со сладостью в самой вещи пропеть: «Святой боже...»

 

ТОЛКОВАНИЕ ИЗ ПЛУТАРХА О ТИШИНЕ СЕРДЦА

Любезный мой Ириней!

Поздно получил я письмо от тебя, в котором ты просишь меня написать несколько для тебя сентенций, могущих успокоить волнующееся сердце. Под самое сие время припала нужда ехать в Рим с поспешением другу нашему Купидону. Сим своим поспешением помешал моему на­мерению, однако мне не захотелось, чтоб он отъехал к тебе с пустыми от меня руками. Ведая же, что ревнуешь быть любителем не блудоукрашенной, но благоодушевлен­ной речи, без порядка из собственных моих заметок наврал много речей, дышущих врачеванием и упокоением сердцу. Ублажаю тебя, друг, ибо ты и милость у вельмож, и громкую, паче прочих, славу в народе приобрел. Не так ходишь, как некий, поминаемый в трагедиях, гордый Нерон... (надувшись тем), что глупый народ во все свои трубы и колокола блаженным его проповедует. Сие презре­ние мирского тщеславия родилось в твоем сердце от того зерна, которое в душе твоей часто я насаждал. Сиречь: ни алмазные пряжки от подагры, ни драгоценный перстень от хирагры, ни монарший венец не может избавить от обморока. Как же может или богатство, или слава челове­ческая, или скипетр подать сердцу бесстрастие и великоду­шие, если не будет в нем дух премудрости и дух крепости, равно утверждающий сердце во всяком состоянии, дабы и гордость житейская не соблазнила и нищета человека не привела в отчаяние? Что же есть сей дух разума и дух крепости, если не царствие божие, обуздывающее и управ­ляющее скотские наши прихоти, дабы, повинуясь духу и шествуя царственным, сиречь средним, путем, не расто­чали столы свои по пагубным крайностям и превратностям. Сего ради по совету Ксенофонтову живя в счастливом состоянии, да памятуем о боге и да чествуем его, если хотим,

351

да и ой нас в бедности не забудет, как имеющих к нему любовь и упование. Слово в слово и муж сердечный поко­ле еще находится в мирном сердце, как на тихом море, печется предуготовить советы и думы, могущие спасти его от обуреваний. Дабы, чем они благовременнее и знакомее, тем действительнее стали против супостатов его. Пес яростный никоим словом уласкаться не может, кроме тем именем, чем его называют. И сердечные волнения знакомым и постоянным врачевством легко укрощаются а.

Прочее, тот, кто советует, дабы и желающий успокоить сердце не погружался во многие ни публичные, ни преврат­ные дела, ошибся. Первая ошибка в том, что дорогою ценою купить нам припадает наше спокойствие. Сиречь доставать оное праздностью и будто всем нам оную воспе­вать из трагедии эврипидской песенку:

Лежи, окаянный, с покоем на ложе твоем.

Какая же есть медицина в праздности? Она насморка отогнать не может, не только скуки и тоски от сердца. Не большая же помощь от праздности и друзьям нашим, и отечеству, и присным нашим или (домашним).

Вот коль дорого нам станет сердечный мир, если поку­пать его праздностью. Сверх сего прельщается, кто думает, будто люди, избегшие многоделия, живут спокойно. По сему образу жены, дома в праздности сидящие, суть благодушнее паче мужей своих. Но не так оно есть. Ибо хотя нежные девы и праздные госпожи в ложнищах своих северною стужею не беспокоятся, но вместо же того ску­кою, тоскою, амурными горестями, завистными ревнивостями, суеверными ворожбами, затейными и гордыми мечтаниями посреди спокойных горниц обуреваются. И отец царя Уликса через 20 лет, проживая в своей мызе с единою старухою, стол для него уготовляющею, хотя дом и должность царскую с трудами ее оставил, скорбь же и печаль всегда неразлучну имел в своем уеди­нении.  Некиих же сама собою праздность ввергнула

а Сими словами бодает философа Сенеку. Но зря. Сенека, пишущи о спокойствии сердца, не влечет человека в праздность, но много затевать не советует. А сим самым отвлекает и от празд­ности, ибо праздным быть и суеты затевать суть разные крайности и равное безумие. Посреди же сих разбойников Христос — божия сила и царственный оный путь: «Я есмь путь, истина и жизнь». К римлянину грек сеи пишущий не дерзает именно хулить слав­ного римлянина, учителя кесарского, хотя сам вицегерой и друг кесаря Трояна.

352

в расслабление душевное. Сие пишет Гомер об Ахилле­се а. Сей-де, сидя на морском бреге, распалял кипящей желчью ярость своего гнева. Не ходил в какую-либо компанию. Не выходил и на сражение, а только мучил сердце, горящее в битве, взирая на ненавистный для себя воинский театр. Но и сам себя, жестоко огорчен, бодает следующим словом: «Лежу празден в гавани негодной и только брег обременяю». Отсюда даже сам празднолюбец Епикур советует честолюбцам, дабы последовали своей природе и принимались за гражданские дела. Не получат-де спокойствия в праздности, если не улучат туда, куда родила их мать — натура. Ни вздор ведь плетет, пригла шая к чинам не чина достойных, но не терпящих празд­ности б. Воистину бо и многоделие и праздность есть суета, но красота сердца есть страна и град спокойствия; сквер­ная же душа есть море мучений. И сказал я и еще сказать хочу, что и уклониться от блага, и сотворить зло есть равная мука. Мирская мода привязала спокойствие к одной какой-то жизни, например сельской, безженной, цар­ской, но ложь сия на театре Менандровом 1 следующими обличается словами: «О друг, я думал, что богатые не вздыхают и что бессонница их не ворочает на постели мягкой...» Потом, заглянув в волнующееся их сердце, так мудрствует: отсюда видно, что в свете жить без беды бог никому не написал, хоть он богат, хоть высок, хоть низок и нищ. Теперь не могут извинить своего безумия те,

б Язвит Епикура. Ненавистью помрачен, не хотел раскусить сладости, сокровенной в сем епикурском слове. Нет святее сего слова: природе последовать, мочь нести чин, найти в праздности сладость есть то же с богом делать, дело делать сладко есть то же достоинство в силе; сила в природе, природа в боге, как дуб в зерне, пребывает вовеки. Хулит философа за сердечную сладость, потом и сам сказывает, что красота сердечная есть град спокойствия. Будто же не то же есть сласть, сладость и красота в сердце, если оно живет вот где: «Душа моя в руках твоих всегда. Десница твоя восприяет мне. Красота (сиречь сладость) в деснице твоей в конец».

353

кто, путь своей жизни оставив, берутся за другой, дабы тем избежать беспокойства. Они подобны не приобыкшим к мореплаванию. Сии боязливцы хотя из корабля опусти-лися в шлюпку, однак равно тоскою и блеванием мучатся, занесши с собою и туда страх смертный в сердце и в утробе своей желчь. Так и безумная душа, своим состоянием наслаждаться не наученная, хотя из жизни в жизнь пре­ходит, но везде грустит и мятется, носящая внутри источ­ник огорчений — растленное сердце. Сим образом богатые и нищие, женатые и безженные и все прочие беспокоятся. Чрез сие бегают из должностей, но паки праздность скучна. Чрез сие рвутся показаться при дворе, а показавшись, досадуют. Больному телу, слабому уму угодить трудно. Больной и на супругу, и на лекаря желчен. Скучен ему пришедший посетить приятель, а отшедший — досаден. Мягчайшее ложе жестко ему. Смотри же, как только воссия­ло здравия вёдро, тогда превкусною пищею мерзевший са­мую простую вкушает со сладостию... «Какая причина исто­чила Вашему величеству слезы?» — вопрошают министры Александра Македонского. «Как же не плакать, братцы? В сию минуту слышу от философа, что в мире не един мир есть, но и числа им нет. Ах! А мы доселе и един мир не вовсе покорили». Но душа любомудрая, древний Кратес 2, кроткими замыслами кроткого духа легко и сладко про­плыл своего жития пучину. Коль горестно страдал перво-воевода греческих войск под Троею! А Диоген, живущий в плени 3, проживал дни во веселии сердца. Сократ в тем­нице беседует здраво с другими любящими премудрость. Гордый же Фаетоп 4 в небесных странах рыдает, для чего не дают ему засесть на царской отца его колеснице. Сапог ноге, а сердцу жизнь сообразуется. Некто мудрец сказал: обычай сделает жизнь сладкою. А я сказываю: сердце чисто зиждет жизнь веселу а. Сего ради потщимся очистить

а Уколол Пифагора, но не заколол. Пифагор правее его. Он хва­лит сердце чисто, а Пифагор перстом, как Предтеча Христа, пока­зывает, где оно. Буий знает, что блаженство всякому нужно есть, а мудрый видит, где оно. Вот пифагорскпй догмат, за которого хвостик он ухватился: «Optima id est cognatam vitae rationem elige. Hanc dulcem faciet consuetudo». Сиречь: избери самую лучшую, разумей, природную жизнь. Сладкою ее сделает обычай. Обычай без природы мертв, но с природою все может, он есть сын ее. Чув­ствуй, что сердце чистое живет в одной сродной жизни, а когда жизнь природная наша встречает нас не славно, но подло, тогда обычай, сделав ее сладкою, сделает и славною. Ничто же не славно,

354

источник сердца да все горести, извне нападающие, воз­можем обратить во спасительные соки. Скорбь ли, или тес­нота, или гонение, или глад и все прочее? Жизнь наша, будто тавленная игра 5, наполненная удач и неудач, но здоровое сердце все сие переварит во благо. Все ему по­спешествует во благое. Потерявшие же сердце и в удачах мира сего беснуются от жира своего и в неудачах отчаи­ваются; подобны недужным, ни стужи, ни жары не терпя­щим. Безбожник Феодор говаривал: «Я-де правою рукою подаю мои советы, а слушатели берут оные левою». Так бессердые люди правый дар божий приемлют оный левицею во зло. А мужи сердечные и от самых горьких своих горестей, как от терния, умеют собирать полезные плоды, собирая там, где не расточали, и жнут с богом своим и там, где не сеяли, подобны пчелам, из нечистоты и жест­ких и колких трав мед собирающим. Итак, прежде всего нужно научиться тому, чтоб мочь все горькое обращать в сладость, дабы мы во всех неудачах могли похвалиться так, как мальчик тот: «Ба, слава-де богу. Не пропал мой замах. Я бросил камень в собаку, а попал в мою мачеху». Например, изгнали Диогена из его отчизны, а он тем попал в философию. Последнее судно с товаром потопила буря, а мудрый Зенон: «Слава тебе, господи! Переводишь-де меня из богатства в нищету. Ныне могу мудрствовать о спасении душевном, а не о телесном богатстве».

Почему ж и ты не подражаешь мудрым? Лишен ты, например, гражданской ли должности? Чего же тужишь? Теперь станешь жить, сам для себя трудясь. Лишился ли ты милости у вельможи? Так освободишься опасных комис­сий а. Утрудился ли уже, отправляя оные? Возвеселись же награде. Какой? Добрая, по пословице, слава лучше мяг­кого пирога. Житейские ли твои интересы расстроила клеветливая зависть? Отвергни же житейскую печаль, а начни пектись о господе. Многое воистину утешение сердцу — взирать на великих мужей, равно с нами постра­давших, но ведь равнодушно. Досадно ли тебе, что твоя жена неплодна? Взгляни же на царей римских. Ни один

и сладко, и чисто без природы, без коей и обычай и все мертво; ее единую нарицает Епикур блаженною. Пифагор же, показав, где живет чистое сердце, показал купно, где сладость Епикурова, и чрез сие больше и лучше сказал в двух строках, нежели Плутарх в целой книжице.

а По-фимски — commissio, поручение дела.

355

из них не имел наследником сына. Досадна ли нищета? Кому же лучше подражать из римлян, как Фабрицию, нищеты любителю 6? Или главе всех своих земляков Эпаминонде? 7 Не верна ли тебе твоя супруга? Создатель Дельфийского храма, царь Акид8, тоже пострадал. И сие света славы его не помрачило. Так же философа [Стильпона] нецеломудрая его дочь не помешала отцов­скому спокойствию 9. А порицателям своим отвечал, что зло сие отца не касается. Кто-де око потерял, тот же сам и слеп. Чей грех есть, тому и несчастие, а не другому. А прочие не только своих любезных несчастием, но и зло­бою своих врагов беспокоятся. Ведь зависть, ненависть, клевета, памятозлобие сами себя жгут и съедают. И на сих самоубийц не негодует, но сожалеет благоразумный, а без­разумный мучится. Не только же соседние свары, но и служительская неисправность беспокоит его. Друг, всем и тебе велит меня обличить дружба. Ты подобен врачам, они горькое горьким, а ты грех грехом врачуешь. Беснуюся на служительские погрешности. Сие разуму не есть соглас­но. Нигде вы не увидите, дабы к добрым служителям не были примешаны и злые; а на все их погрешности разго­рятся: и должности вашей неприлично, и спокойствию вредно. В поправке погрешностей будь подобен медикам. Они больному вырывают зуб без дальнего возмущения. Исправляйте их с равнодушием. Тогда их неисправность душу вашу не возмутит. И песий обычай на все лаять в сердце твое не войдет. Самых мелочных ошибок не оста­вляя без наказания и гнева, приведешь сердце твое в та­кой обычай, что оно сделается смердящею лужею, всякую стечь, всякие досады в себя приемлющею.

Философия и в собственном и в чужом несчастии не жа­лостью съедать себя, но врачевать советует. Как же не противно разуму беситься и мучиться тем, что не все те добрые и вежливы, с коими нам жить довелось? Любез­ный мой Ириней, горазд внемли! Не ревность ли и само­любие гнездятся в сердце нашем, на чужие грехи беснова­нием завешанные. Ибо из самолюбия рождается горячность в делах, из горячности — нравность и вспыльчивость, ярящаяся на самую малую неисправность. Будто чрез нее дурное случилось или нечто доброе не досталось. Добросердый же человек все равнодушно приемлет, без огорчения и кротчайше со всеми обходится. Итак, раз­жевать сие надобно хорошенько.  Вот как! Лихорадке

356

всякая пища противна, а здравому все приятно. Не видишь ли, что не виновато дело, но тело? Так точно и болящее сердце тем возмущается, что благодушному бывает за­бавою. Впрочем, много спокойствию помогает, кто отвра­щает мысль от того, что беспокоит, а обращает к тому, что увеселяет, так как отвращает взор наш на зеленые луга, если его солнечное сияние беспокоит.

А кто погружает сердечное око в случившееся ему несчастие, тот подобен ведьме, которая все в чужом доме видит, а в своем слепа. Подобен и цирюльничьим банкам, самую дурную кровь из тела высасывающим. Подобен и трактирщику, распродавшему доброе вино, а сам испи­вает дрожжи. «Скажи, что делает твой господин?» — спро­сили раба его. А раб отвечал: «Посреди добра за бедою гонится». Общий есть обычай в людях: минув забаву, в печали погружаются. Не таков был Аристипп 10. Он потерял грунтик, земелькою утешал себя остальною и некоему лицемерно сожалеющему сказал: «Если сожа­леешь, сожалей о себе — не обо мне. Ибо у тебя един только есть грунтик, а у меня еще три осталось». Отнять у мальчика игрушку — плачет, бесится и все прочие игрушки бросает. Так и сердце неразумное, в одном чем-либо соблазнившись, все свои прочие утехи отвергает. Да чем же нам в печали и в скорбях утешиться? Отвечаю: слава тебе господи, а чего же у нас нет? Одному дал бог чин, другому — дом, третьему — жену, иному дал доброго друга... Некий мудрец, умирая, благодарил бога за все его в жизни благодеяния, не забыл же и малого сего, что он из Киликийской страны благополучно морем приехал в Афины и. Колико способ­ствует спокойствию благодарность! Должно же чувство­вать с радостью и самые простые сии божий благодеяния, а именно: что мы живы, что здоровы, что солнце нас осве­щает, что мирное, а не военное время, что не слышно нигде бунтов, что земледелы спокойно пашут, что купечеству пути земной и морской открыты, что, наконец, волю имеем говорить, молчать, дела делать, покоиться...

Сим благоденствием наслаждаться можем с благодар­ностью, если почаще взирать станем на людей, лишенных оного.

Например, коль вожделенное здравие недужным? Коль пожеланный мир странам, обремененным войною? А глу­пость в то уже время познает добра своего цену, когда по­теряет,  (доставая, страдает), имея, не наслаждается,

357

а потерял — мучится. Будто оно в то время драгоценным стало, когда из рук их упало. Но все почти мы, на чужое засмотревшись счастие, будто на красавицу, в собственной жизни нашей, многими выгодами одаренной, слепотствуем купно, и своим не наслаждаясь, и завистью съедаясь. Вельми же пособляем сердцу нашему тогда, когда на вы­годы собственной нашей жизни взираем. По крайней мере да не равняем нас с превосшедшими нас. Сим-то пороком весь мир страждет. А вот страдания цепь: колодник зави­дует испущенному из темницы; испущенный — тому, кто некрестьянин 12, некрестьянин же — гражданину; граж­данин — богачу; богачи — вельможам; вельможи — ца­рям; цари — Вселенною владеющему богу, почти молнию и гром себе из рук его вырвать жаждущие. Вот мудрый глас:

Хотя пастушком слыву,

В вольных мыслях век живу,

Жизнь столь сладко провождаю,

Лучше в свете не желаю.

Ни на скипетр, ни злат венец

[Не] променяю сих овец...

А несмысленный галат, находясь в чести у своих граждан, неусыпаемым снедается червием о том, что он не сенатор, а хотя сенатор, но не из первых; хотя же из первых, но не председатель; пусть и председатель, но не так славен, как прежний. Не сие ли есть умышленно раз­жигать ропот на бога? И самоизвольно адским пламенем жечь свое сердце и мучить? Не делает сего здравия и мир­ная душа. Она высшим себе не завидует, но хвалится и благодарит бога за состояние своей жизни, в которой бесчисленное множество людей рады бы жить, если бы дано было им свыше. Не борись с сильнейшим тебя и не рав­няйся с высшим тебя. Борись со слабейшими тебя и оглянь-ся, коль многое множество ниже тебя и ревнуют твоему счастию! Смотри ж теперь, как только зазеваешься на вельможу, сидящего в карете или в портшезе а. Тогда ж опусти маленько взор твой и на везущих или на несущих его, а когда горний монарший престол блаженным тебе

а Портшез есть слово (думаю) французское, по-римски — 1е-ctica, есть род кареты, не конями возимой, но руками рабскими или наемничьими носимой.

358

мечтается, тогда ж обрати око твое и на бессчетное мно­жество рабов каторжных и вспомни, коль бы они от бога желали иметь счастия твоего хотя половину. Куда! «Все дорого в Афинах!» — сказал друг Сократов. А Сократ: «Дорого-де подлинно для роскошно живущих, но, слава богу, для воздержных все дешево. Хлеб, маслины, простая одежда — все сие недорого». Подобно и мы, если кто нас порицает нищетою и подлостью, в ответ скажем следую­щее: «Слава тебе, господи, довольно мы богаты, когда не бродим по миру и когда хлеб наш едим не в каторжном поте». Прочее, понеже столь мы растлили сердце наше, что не можем не ревновать и не завидовать чужому счастию. Того ради, зевая на высших тебя, не потопляй очей твоих во едину украшенную их маску и благообразную завесу, но проницай сердечным тут же оком твоим во внутрен­ность завесы: проводишь, что сии их повапленные — шир­ма и червь, и моль, и многие закрывают горести за собою. Афинский штатгальтер Питтакос 13 мудростью, правдою, храбростью — ей! царственный муж, но сварливой и упря­мой супруге своей был рабом. Бесчисленные досады и грусти под позлащенными крышами и в красных углах кроются, а слеп народ не проводит и посему-то завидует. Коль завидна для него царская блистательная руга! Ибо зрит на лицо, а не зрит на сердце. Вот такие-то размышле­ния умерщвляют змиину зависть и рождают свет находить удовольствие в собственной нашей жизни.

Дражайшей от всего мира тишине сердечной не мал вред и от самолюбия. Оно затевает дела не по силе своей. А не­удачный конец есть-то терновый венец. Тогда не безумну во­лю, но обвиняем фортуну. Бес самолюбной воли даже до того бесится, дабы все дарования заграбить, и мучится, если не только садами, зверинцами, оранжереями, но и лошадь­ми, и псами, и птицами, и рыбами не превысил своих рев­нителей. Таков был Дионисий, царь Сицилийский. Не до­влел ему царский скипетр. Распалялся превысить Пла­тона любомудрием, а Филоксена — стихословием. Отсюда родились горестные плоды: Филоксену — каторга, Пла­тону — кабала, а царю — червь и моль. Таков не был Александр Македонский. Он чужим дарованиям не зави­довал, довольствуясь венцом самодержца. Безумный же народ все качества в едино место слиять и похитить рвется, дабы быть купно и градоначальником и военачальни­ком, богословом и философом, и мирским и монахом;

359

пиктором и поваров, птицею и зверем; тёплым π студё­ным... А ведь и самим святцам не все даются дарования. Одному дано врачевать зубы, а другому — очи. И как можно в едино место совокупить огнь и воду? Сиречь: быть купно придворным царским и быть философом? Ибо философия требует увольнения от всех дел, а царедворец в делах или забавах потопляется. Царедворская пища помрачает любомудрое око. Искание чести и грунта отни­мает дражайшее время, служащее любомудрию. Отсюда ясно видно, что всякая всячина, мир сей наполняющая, одному нужна, а другому не потребна. Что же оно такое? И кому нужно? Вспомни пословицу: «Всяк Еремей, про себя разумей».

Всяк должен узнать себя, сиречь свою природу, чего она ищет, куда ведет, и ей последовать без всякого отнюдь насилия, но и с глубочайшим покорением. Конь ли ты? — Носи седока. Вол ли ты? — Носи ярем. Пес ли борзый? — Лови зайцев. Дацкоп 14 ли? — Дави медведя. А если кто соблазняется и желчится за то, что не дал ему бог вместе быть и львом, и постельною собачкою, сей есть несмысленный галат. Не лучший же его и тот, кто желает купно и философствовать, и на богатой жениться, и пировать с господами, быть кавалером и быть богатым.

Будь все тем, что бог дал, ради, Разбивай всяк грусть шутя. Полно нас червям снедати! Ведь есть свое всем людям.

Всяк жребием своим да будет доволен! Царь — влады­чеством, богослов — зрением воскресения, мудрец — об­ретением истины, благочестивый — житием добродетель­ным, богатый — богатством. Всяк имеет свое зло и добро, и каждому свое дано. А ныне все-на-все рвемся для одних нас заграбить и, будто гроздие от терния, обирать пялимся, возненавидев чрез неблагодарность собственную жизнь нашу, как бедну и недостаточну. Не сияет ли сия истина и во всемирной экономии? Посмотри на бессловесные жи­вотины. Иная кормится зерном, иная — кровью, иная — кореньем. По сему ж образу иная пища пастуху, иная — земледелу; иная — мореходцу и птицелову. Скудельник скудельнику в ремесле завидует, но в житейских статях ревновать не подобает. Бог каждое состояние ограничил с достаточным довольством по мере его. Срамно слышать,

360

что самые благородные люди, не только ученым, богатым, юристам, но и придворным комедиантам ревнуя и ублажая жизнь их, наводят сердцу своему сильну мятежность. Впрочем, разные пристрастности людские дают знать, что в сердце нашем два живут источника приснотекущие: из сего течет беспокойство, а из второго — спокойство. Тайну сию предревние богословы приосенилп гаданием вот сим:

Там у бога у порога две бочки стоят: Одна с добром, друга со злом.

Тайна сия собывается во глубине сердца. Смотри же, не так ли оно есть? Фома в худшей жизни весел, а Козьма в лучшей омерзел. Не видишь ли, что в сем сердце горест­ные, а в том животные струи? Тот и тем, что было, весе­лится, а сей, имея в руках, смутится. Погребен и засорен животный источник в том сердце, в коем отворился ключ мертвых вод и фонтан денно и ночно изблевает горькие струи. Такие люди и за прошедшее добро не благодарят богу, и настоящим не довольны, и, на будущее зазевавшись, жаждою тают. Жизнь их, неключима и вздорна, на части порвана, не имеющая постоянной и союзной сплоченности, будто метла развязана. Она подобна мученику, плетущему веревку в аде идолопоклонническом. Сколько бедняк соплел, то все то осел съел. Все то, что миновало, будто из воза пало. Они всегда постель удобряют, но всегда на утро спать отлагают. Немалый вред спокойствию и тогда, когда кто, воспоминая прошедшую жизнь, одни досадные при­падки в зерцале своей памяти видит. Сей подобен мухам, не могущим сидеть на зеркальной гладкости, а отпадаю­щим на места жесткие. Живописец светлыми красками одобряет темные. А мы, если коей горести из памяти вы­скоблить не можем, воображением прошедших и нынешних приятностей да растворяем. Музыкальные органы то напрягаются, то отпускаются. Так мир сей и жизнь наша то темнеют, то светятся и без примеси нигде и ни в чем не бывают. Музыканты из высоких и низких гласов составляют прекрасную и сладкую симфонию, а муж мудрый из удачных и неудачных припадков ткет жизни своей постав 15, и не красное в нем поле взорочными цве­тами украшает, дабы из горьких и сладких случаев кра­сиво составить жизнь себе, как составляется день госпо­день из вечера и утра, из тьмы и света. Добрый и злой ангелы приставляются в рождении каждому человеку. От них-то в сердце противные себе пристрастности, или аффекты: радость и печаль; безопасность и страх; милость и злоба; правота и преступление; законность и беззако­ние; удовольствие и досада. И сии-то суть противные оные противных себе двоих оных источников сердечных вечно источаемые струи, творящие жизнь нашу не равнотекущею, но замешательства исполненною. И воистину здравая и мирная душа благие пристрастности любит, обычно при­том по врожденной преклонности и падает, но так кораб­лик свой парусит, дабы из пути не совратиться в излиш­нюю крайность и не заехать в безмерность, вредную и са­мим добродетелям. Вот Епикурово слово: «Кто-де бешено не влюбился во тленную сию жизнь, тот всерадостно встречается с завтрашним днем». Не будем бешено падки и жадны к богатству и чести, тогда она будет сладчайшая и трата ее не обеспокоит нас. Ибо жаркая жадность рож­дает жестокий страх, а страх, раздувая пламень жадности, дабы не потерять, мешает наслаждаться. А тот, кто утвер­дил сердце свое духом премудрости и разума, дерзновенно богу скажет: «Боже мой, даруешь ли что мне? Благодарю. Отнимаешь ли? Не рыдаю». Таков один посылаемым от бога даром сладко наслаждается. Мудрый Анаксагор, потеряв сына, сказал: «Он на то родился, чтобы умереть». Не удив­ляйся только, но купно и подражай. Отнят ли чин? Ска­жи так: «Я на то брал, чтоб возвратно отдать». Лишен ли богатства? Скажи: «Знаю, что оно протекающее». Не верна ли жена? Скажи: «Она добра, однако же жена». Изменил ли друг? Скажи: «Человек, как трава: днесь цве­тет, утром сохнет». Не говори: «Не ожидал я сего, не чаял, что последует». От нечаяния все страшные удары выры­ваются.

Царь Персей не чаял, что потеряет Македонское царст­во, тем и сам с царством пропал. Чем пропал? От печали. Для чего? Не чаял сего. А победивший его Павел Емелиан, скинувши чин, нимало не печалился. Он взял на себя, зная, что опять его отложить должно. Нечаянность самою безделкою и мудрого Уликса 16 поколеблет.

Бывает же и то, что сама собою вещь не страшна, а мнится быть страшна и сие пусто тревожит. Не почитай же страшною, и не вменяй комара во льва, тогда не повредит тебе. Оно не вредит ни душе, ни телу. А если что случилось прямо тяжелое, утешай себя тем, что сие вообще всех

362

беспокоит. Например, зима, смерть и прочее. Царь Ди­митрий, доставши город, вопросил мудрого Стильпона17: «Не потерял ли ты, друг мой, чего-либо твоего при взятии вашего города?» — «Ничего, ваше величество, я не видал, чтоб кто взял мое что-либо». Боже мой! Коль не разумеют люди, что внутри нас тайно живет истинное добро, кото­рое ни тля не тлит, ни тать не подкапывает! Зачем же ты, человек, боишься фортуны? Видишь ли, что она у тебя отнять может то единое, что пустое, а над истинным добром твоим не имеет власти? Оно при тебе вовеки, во вечной твоей власти. Сердце твое, мысли твои, дух твой и разум, они есть корень и начало твоей фортуне, подверженные плоти, разумеешь ли? Коликая его цена и величество? Ах, узнай себя, человек! Тогда дерзостно до фортуны то же, что сказал Сократ, скажешь: «Клеветники мои могут тело мое убить, но не сердце».

«Тело ты, о фортуна, озлобить и отнять можешь, но дух благочестия, дух премудрости и разума, дух истины со мною пребывает вовеки». Корабельный кормчий не имеет власти над волнами. Хитростью с ними борется, а не могу­щий победить уклоняется и со страхом ищет безопасности. Но царство и сила, воцарившиеся в сердце мудрого, пре­мудрости божией легко от всех бед избавляют. А когда неизбежная волна потопить устремляется и течь кораблю грозит погибелью, тогда дух мудрого выскакивает из тела, как из потопляемых лодок, на берег и кефу а. Ибо безум­ный трепещет смерти и посему боится от тела разрешиться. Не потому, будто бы нравилась ему жизнь, которая всяк день тирански его мучит. Он подобен держащему за уши волка. Держать мучительно и пустить опасно. Чистое же и, как весна, светоносное сердце не только не мучится прибли­жающеюся, как гаванью, смертью, но почитает ее отверза­ющимся и приемлющим его небом и вмещающею в свое недро матерью. Такое утвержденное духом премудрости сердце. Скажи, пожалуй, чем можешь взбунтоваться? Хвалится некто так: «Ушел я от тебя, о фортуна, и все приступы ко мне преградил».

Конечно, он не стенами оградился, но мудростью. Не должно же и нам отчаиваться, но, любя такие слова, и самим сему соображаться и приобучаться. Лисица смерт­но боялась льва, но, несколько раз узревши, дерзнула

а Кефа — по-еврейскп гавань, кифа.

363

с ним и беседовать. Почаще помышлять о смерти должно и о прочиих горестях. Тогда уразумеем, что многие мы от слепого сего мира ядовитые и лживые испили мнения, которые, если разжевать, тогда из горьких сделаются сладкими. Не можешь подлинно сказать, что не встретится с тобой то или то, но сие заподлинно можешь о себе ска­зать: «Не пойду путем беззаконных и не поревную лука­вствующим». Сие в нашей силе, и сия есть едина дверь, во храм ведущая спокойного сердца. Всеми силами печись не раздражать внутреннего судию твоего, совесть твою: от ее единой гнева рождается в душе червие и чирие, денно и нощно ярящееся и лишающее душу бесценного мира. Раскаяние есть само себя опаляющий пламень. Внутрен­ний жар и хлад горшее наводит пристрастие, нежели на­шедший, так и внешнее страстие, нежели нашедшее, так и внешняя трата менее наводит досады, нежели внутрен­няя. Если же кто в тайностях сердечных тайным громом и молниею поражается от совести и видит внутри, в зер­цале вечной правды, что сам он есть вина разоренного своего душевного града, таковому сердцу вся тварь, весь мир и все его дарования утешений дать не довлеют. Ни ве­ликолепный дом, ни царственный род, ни высочайший чин, ни тысячи злата и сребра, ни учение, ни ангельский язык, но только едина дружественная и милосердая совесть. Она-то есть внутри нас источник всех чистых и честных наших дел, рождающая святую некую кичливость и бес­страшие, отверзающая сердечному оку вечное сладчайшее памяти зерцало, в коем видим нашу твердую надежду, умащающую нас и питающую во время старости. Ветви розмариновы хотя отрезаны от своего древа и давно уже лежат мертвы, однако духом дышут благовонным. То же и в добрых делах. Хотя давно совершилися и время их прошло, но издалека милолюбною памятью, как сладчай­шим фимиама благоуханием, услаждают душу, родившую честные чада. Вот чем благочестивый, процветая, цветет муж! Он смеется всем хулящим жизнь сию и оплакиваю­щим, будто плачевную юдоль и плень вавилонскую. Во­истину премудрая спя в Диогене мысль! Он, будучи на квартире, спрашивает хозяина: «Куда ты с такою ревно-стию прибираешься и красишься?» — «Как куда? У нас-де сегодня праздник». — «О друг мой! — сказал Дио­ген. — Доброму человеку всякий день — праздник». Ей,, целомудренному праздник, да еще светлый. Ибо мир сей

364

и голубой свод его не божий ли есть, святейший всех хра­мов храм его? В сей храм от чрева матернего вводится че­ловек — зритель не мертвых и рукотворенных человече­ским орудием образов, но тех, кои само собою умное бо­жество, вечные свои подобия, утвердило на тверди небес­ной. Вот иконы невидимости его. Солнце, луна, звезды, реки, непрерывно воду источающие, земля, плантам (растениям) пищу подающая. А когда во храме сей, и в та­инства его входить началом и виною нам есть жизнь наша. Воистину достойно и праведно есть, да будет исполнена веселия, радости и мира! Не подражайте слепому народу. Он отлагает свое веселие на учрежденные человеком праздники, дабы не сегодня, но в то время наемным поутешиться смехом, зевая на мздоимных театрах а. Что за вздор? На комедиях, на праздниках, человеком уставлен­ных, и торжествах опрятны, одеты, тихи, спокойны, веселы; нет тогда плача и смущения, а всеобщий наш праздник богом узаконенный. Торжества виновницу, жизнь нашу, безобразно оскверняем в рыданиях, в слезах, в жалобах, в горестях, ропотах, почти всю ее истощаем. Чудо воис­тину! Сладкогласие в музыкальных орудиях любят. Собственную же свою жизнь без всякой сладости, веселия и утешения оставляют горчайшими пристрастиями, за­ботами и печалями, конца не имущими, изнуряемую. И не только сами себя уврачевать не пекутся, но и премудры­ми друзей своих словами соблазняются. Сие когда бы не мешало, тогда бы и настоящая жизнь бессоблазненыа, и прошедшая сладкопоминаема, и впредь благою надеж­дою утверждена была бы.

Конец

а Вот мысль Иоанна Златоустого: праздник-де — не время тво­рить, но чистый помысл. Сердце есть море неограниченное, а по­мыслы суть волны. Если помыслы тихи, тогда спокойное сердце и не разит его страшное сие учреждение божие: «Возволнуются нечестивые и почить не возмогут... восходят (волны) до небес и нисходят до бездн. Душа их — в злом таяние».

ОДА

(IESUITAE SIDRONII HOSII) ОСНОВАНИЕ ОДЫ

Живет и среди молвы уединение

Друг мой Георгий! а Когда любишь жить в уединенных и спокойных мыслях, то нет тебе нужды забродить в дре­мучие леса и крыться от гостей в пустых и диких удольях.

Не угадал тот, кто верит, будто печаль не найдет нас в горах и пропастях земных. Ах! Пустыня не довлеет сама собою преградить путь в душу нашу мыслям беспокойным.

Вот! Тот один сам себе живет и сам с собою прямо дру­жит и пользуется, кого не мучит страх и прихоть, а восшедшей в горнее со тщанием души его ни подлая грусть, ни рабская несытость застрелить не может.

Таков и среди городской молвы сыщет тишину без­молвную, находясь всегда сам своим обладателем. Он, всегда городских и домашних мятежей убегая, и сам своего затейного сердца удалился.

Пускай он проживает среди кипящих житейских волн и среди лютых военных громов! Пускай шатаются вблизи ярость и гнев с кровожадными мечами!

Но он беспристрастно взирает на грозные солдатские лица с бряцанием их и, видя в своих околичностях ору­жейные молнии, шум падения государств слышит безбояз­ненно.

Не завидует победам, от востока до запада власть про­стирающим, ведая, что обладатель, сделавшись слугою для множайших, бывает рабом сердечных своих подлостей.

а Georgius iste fuit quispiam episcopus amicus Sidronio. Vixit uterque praeterito saeculo. Ferrum graece Σίδερον. Audi jocuml Ergo sartagini cognatus... est1.

366

Земное царство есть держать скипетр, пасущий сви­репеющие народы, и блистать на престоле в драгоценном венце пред покоряющимися язычниками.

А царство небесное есть взойти на Сион и жить превос­ходнее и выше подлости мятежных прихотей. Сия есть божественная победа, дивное торжество, прямой мир и уединение для всех.

Одна вышняя премудрость обладает неукротимыми зверьми, плотской воли стремлениями. Она дарует душе тишину, не получаемую и всемирными лаврами.

Сего сокровища не ищи вне себя. Уединение — внутри тебя, покой — в сердце твоем: отрежь и убей, попри волю твою буйную, иначе, хоть покори всю Вселенную, не сыщешь.

Сей прямой и блаженный покой живет и в городских жилищах. Он ни от случая, ни от места не зависит. Не заключен в мызах 2, ни в веселительных садах, не привя­зан к прекрасным веселых рек берегам, ни к райским по­морским холмам.

Горняя мудрость есть в мыслях наших то, что солнце. Телесное око наше ночным мраком и пасмурными стужами затмевается. Но сие недремлющее Вселенной око и неуга-сающая лампада при своем есть всегда сиянии.

Скажи мне, страждет ли солнце тогда, когда море восходит и бесится, когда чернеет тучами и ярится бу­рями наш воздух, когда ревут громы, а молнии трясут землю?

Пускай юг клокочет и изблевает тучи! Пускай север стреляет ледяною дробью! А прекрасное лицо солнца пре­вознесено там,  где чин чистых звезд блистает.

Не беспокоят света его ни снега, ни грады. Смеется бурным вихрям и воздушным бешенствам, сияя на присно-светлом эфире выше всех туч и духов поднебесных.

Так-то пустынею и человек просвещенный наслаж­дается. Он всегда имеет случай жить при одном себе и при боге в покое. А когда молчит, тогда сам с собою беседует, возвысившись сердцем выше всей тлени и своей.

Τέλος 3

367

ANTISTROPHE 4,

СИРЕЧЬ ПРОТИВНОЕ ОСНОВАНИЕ ОДЫ:

Живет и среди уединения молва

Что пользы бежать от городской молвы в отдаленные леса за житием уединенным? Знай, что, поколь не сыщешь покоя в пещерах сердца твоего, не найдешь его в лесах.

Ведай, что всякие места имеют свои беспокойности. Туда же вслед за хозяином поволочется толпа едких и грустных дум, червь мучительных мыслей, хоть изволит он сухим путем, хоть морским шествовать.

Сии крылатые злые духи постигнут тебя в самом недре африканских и на лоне азиатских удолий, не спрячешься от них с горскими татарами на высотах гор Кавказских и Персидских.

Не уйдешь от ловких когтей их ни аглицкнми бегунами, ни манежным лошаком, ни почтовою коляскою, ни много­крылатым пакетботом.

Славный учитель Иероним5 скрылся от Рима в пещере Вифлеемской. Но как сам себя в совести боялся, казалось, будто и здесь шумят в ушах его римские карнавалы и дам­ские танцы.

«Прощай, Рим! Я прочь от тебя бегу, — садясь в ко­рабль, говорит, — здравствуйте, святые горы Сирские!» Но немилосердный Рим за сим богословом со всеми стра-стьми вслед погнался.

Наконец привел его бог к глухой его и немой пещере. «Радуйся, вертеп вифлеемский! — вскричал богослов. — Здравствуй, о пристанище, о верная гавань плавания моего!»

«Прими меня, странного, волнующегося бурею и ис­томленного сухопутством, распростри тихое и безмолвное недро твое кораблю моему, будь обуреванию моему венец и шабаш!

368

Здесь я бросил надежный якорь. Не вырвет его ни одна ярость морская и не оторвет канатов кипящая бурею пучина, при сей гавани судно мое обуздывающих.

О вертеп! Сладкое жилище мира и спокойствия, вме­стилище целомудрия и страха божия! Сии спутницы мои, сии добродетели разве не могут меня сделать спо­койным?

Будь ты, о пещера, моей тишины столица! В тебе я стану жить, сам себе господин и повелитель. В тебе я найду, чего найти нельзя в царских чертогах и позлащенных па­латах».

Такою надеждою несчастный тщетно ласкал себя, обещая спокойствие. Душа его страстью, как рыбка удкою, назад в Рим поволочена и ввержена во внутренний городской мятеж.

Что делать? Повергся телом ниц на жесткий и студеный пол в пещере, обливаясь слезами, что молитва его не дошла к престолу вышнего и что желание уничтожено его.

Рыданиями и воплями жалостными весь вертеп напол­нился, орошен молящегося слезами. Но мечтаний римских, будто увязшей в душу удки, ни слезы, ни жалобы не могут исторгнуть.

Схватя уломок каменный, бьется в обнаженную грудь, выгнать из оной едкую грусть стараясь, обвесил, как в вавилонской плени, на сучьях червленую свою мантию.

Кровью краснеет, ах, поранена частыми ударами грудь! Но Рим, хоть отдаленный, влечет тысячу раз сердце его в средину своих пирований и дамских плясаний.

Беглые взоры, нежные глаза женские, шуточные улыб­ки, щегольные башмачки, розовые чулки часто поне­воле сердечным его очам представляются в темной яс-кнне.

Бедная пища была его лесные плоды, дикие фрукты, суровые ягоды, терпкие овощи, что только могло попадать­ся ему в жестких кустарниках, в терновниках и в стропот-ных пропастях.

Запустелые волосы, бледное лицо, впадшие под лоб

369

очи — все сие изображало иссохшую и измученную харю, с одних костей и кожи состоящую, словом, мумия или скелет а.

Но при всем том Рим не отвязался от него. Нахально день и ночь плачущего воображениями беспокоит. Вре­занный в сердце портрет Рима столько же, как и сам город, уязвлял его.

Конец

а Σΐίέλετον — cadaver sine сагпе. Sic nobis pingi mortis imago solet. Hanc odam non transtuli, sed sum interpretatus. Translator verbum verbo tanquam dentem pro dente, reponit, at interpres veluti gratiosa nutrix, commansum cibum et elicitum sententiae succum in os inserit alumno suo. Exemplum: Sese major et orbe — «Воз­несся выше всей тлени и своей». Fugere se ipsum — «убегтп стра­стей», «попрать волю свою» 6.

Exemplum 3-tium: Parturiunt montes... — «Славны бубны за горами, а вблизи лукошко». Или: «Стучит, гремит, что ли то ко­былья мертвая голова бежит». Или: «Высоко летела, да недалеко села». Или: «Пшик! То есть начал ковать лемеш, наконец только загартовался: пшик! пшик!» Latine ita habet:

Sic sua gaudet sapiens quicte,

Seque tranquillus fruitur deoque

Et silens dicit sibi multa sese

Major et orbe 7.

Seque tranquillus... sic poterat verti melius: «Он всегда имел случай наслаждаться собою и богом».

ПРИЛОЖЕНИЕ

Μ. И. КОВАЛИНСКИЙ

ЖИЗНЬ ГРИГОРИЯ СКОВОРОДЫ

Написанная 1794 года в древнем вкусе

Non omnis moriar (Horatius)1.

Во всем существующем есть нечто главное и всеоб­щее: в нечленовных ископаемых — земля; в раститель­ных — вода; в животных — огонь; в человеке — разум и так далее.

Каждое бытие составляет особый круг, или мир свой, с различиями, делимостями, раздроблениями до непости­жимости.

Каждая главность, или всеобщность, сих кругов имеет над собою и в себе главнейшее, всемирное, верховное, единое начало: все тем были.

Сие, распространяясь, разделяясь в способности, силе, свойствах, постепенности, осуществляет невидимые бытия разнообразно и, в снисхождении своем сгущаясь, состав­ляет в человеке мысленность, в животных — чувство, в растительных — движение, в нечленовных ископаемых — существование.

Человек, то есть воплощенная способность мыслящая, в сем начале живет, движется и есть.

Сия всеглавнейшая, всемирная, невидимая сила едина — ум, жизнь, движение, существование, — изли­ваясь из непостижимости в явление, из вечности — во всеобширность времени, из единства исключительного — до беспредельной множественности, образуя круг чело­вечества, уделяет оному от главности своей благородней­шее преимущество — свободную волю.

На сей главизне, корне, начале основывается власть правительств, держава владык, сила царей, любовь ро­

373

дителей, честь мудрых, слава добродетельных, память пра­ведных.

Множественность вносит различие, а сие предполагает неравенство и несовершенство; свободная воля предпола­гает выбор; сей же — нравственную способность, могу­щую познать добро, истину, совершенство, любить оное и искать предпочтительно. Отсюда происходит подвиг искания, и подвижник истины называется мудрый, а дело его — добродетель.

Парфянин и мидянин, иудей и эллин, раб и свободный равно участвуют в сем преимуществе всемирного, верхов­ного, единого начала.

Подвиг, то есть правильное употребление свободной воли, делает разделения; и сей подвиг в выборе истинного, доброго, совершенного есть правда, воздающая всякому свое: полная — полным и тщетная — тщетным. Почему мудрый и праведный есть то же.

Поставленный между вечностью и временем, светом и тьмою, истиною и ложью, добром и злом, имеющий преи­мущественное право избирать истинное, доброе, совершен­ное и приводящий то в исполнение на самом деле, во всяком месте, бытии, состоянии, звании, степени есть мудрый, есть праведный.

Таков есть муж, о котором здесь предлежит слово.

Григорий, сын Саввы, Сковорода родился в Малой России, Киевского наместничества, Лубенской округи, в селе Чернухах, в 1722 году2. Родители его были из просто-людства: отец — казак, мать — такого же рода. Они имели состояние мещанское, посредственно достаточное, но честностью, правдивостью, странноприимством, набожеством, миролюбивым соседством отличались в своем кругу.

Сей сын их, Григорий, по седьмому году от рождения приметен был склонностью к богочтению, дарованием к му­зыке, охотою к наукам и твердостью духа. В церкви ходил он самоохотно на клирос и певал отменно, приятно. Любимое же и всегда почти твердимое им пение его было сей Иоанна Дамаскина стих: «Образу златому, на поле Деире служиму, трие твои отроцы не брегоша безбожного веления» и проч.

По охоте его отец отдал его в Киевское училище, сла­вившееся тогда науками3. Григорий скоро превзошел сверстников своих успехами и похвалами. Митрополит

374

Киевский Самуил Миславский, человек отличной остроты разума и редких способностей к наукам, будучи тогда соучеником его, оставался во всем ниже его при величай­шем соревновании своем.

Тогда царствовала императрица Елизавета, люби­тельница музыки и Малороссии. Дарования Сковороды к музыке и отменно приятный голос его подали случай быть ему выбранным ко двору в певческую музыку, куда и отправлен был он при вступлении на престол госуда­рыни 4.

Он не долго находился там. Императрица скоро пред­приняла путешествие в Киев и с нею весь круг двора. Сковорода, прибыв туда, при возвратном отбытии дво­ра в С.-Петербург, получив увольнение с чином прид­ворного уставщика, остался в Киеве и опять начал учиться.

Круг наук, преподаваемых в Киеве, показался ему недостаточным. Он возжелал видеть чужие края. Скоро представился повод к сему, и он воспользовался им всеохотно.

От двора отправлен был в Венгрию к Токайским са­дам генерал-майор Вишневский, который для находив­шейся там греко-российской церкви хотел иметь церков­ников, способных к службе и пению. Сковорода, известен знанием музыки, голосом, желанием быть в чужих краях, разумением некоторых языков, представлен был Вишнев­скому одобрительно и взят им в покровительство 5.

Путешествуя с генералом сим, имел он случай с позво­ления его и с помощью его поехать из Венгрии в Вену, Офен, Пресбург и прочие окольные места, где, любопытст­вуя по охоте своей, старался знакомиться наипаче с людь­ми, ученостью и знаниями отлично славимыми тогда. Он говорил весьма исправно и с особливою чистотою латинским и немецким языком, довольно разумел эллин­ский, почему и способствовался сими доставить себе зна­комство и приязнь ученых, а с ними новые познания, ка­ковых не имел и не мог иметь в своем отечестве.

Возвратясь из чужих краев, наполнен ученостью, сведениями, знаниями, но с пустым карманом, в крайнем недостатке всего нужнейшего, проживал он у своих преж­них приятелей и знакомых. Как и сих состояние не весьма зажиточно было, то искали они случая, как бы употре­биться ему с пользою его и общественною. Скоро откры­

375

лось место учителя поэзии в Переяславе, куда он и отпра­вился по приглашению тамошнего епископа.

Сковорода, имея основательные и обширные знания в науках, нежели каковые тогда были в училищах про­винциальных, написал рассуждение о поэзии и руковод­ство к искусству оной так новым образом, что епископу показалось странным и несообразным прежнему старин­ному обычаю. Епископ приказал переменить и препода­вать по тогдашнему обыкновенному образу учения. Ско­ворода, уверен будучи в знании своем и точности дела сего, не согласился переменить и отставить написанные им правила для поэзии, которые были проще и вразуми­тельнее для учащихся, да и совсем новое и точное понятие давали об оной. Епископ требовал от него письменного ответа образом судебным через консисторию, для чего он не выполнил повеления. Сковорода ответствовал, что он полагается на суд всех знатоков в том, что рассуждение его о поэзии и руководство, написанное им, есть правиль­ное и основанное на природе сего искусства. При том в объяснении прибавил латинскую пословицу: «Alia res sceptrnm, alia plectmm», то есть: иное дело пастырский жезл, а иное пастушья свирель.

Епископ, обратив незнание свое в непослушание его и самомнение о учености своей в гордость и высокоумпе его, дал своеручное повеление на докладе консистории следующее: «Да не живет в доме моем творящий гордыню». По сему Сковорода выгнан был из училища переяславского не с честью 6. Сей был первый опыт твердости духа его.

Недостатки стесняли его крайне, по нелюбостяжательный нрав его поддерживал в нем веселость его.

Он перешел из училища жить к приятелю своему, ко­торый знал цену достоинств его, но не знал стеснения нужд его. Сковорода не смел просить помощи, а приятель не вздумал спросить его о надобности. И так переносил он нужды скромно, молчаливо, терпеливо, безропотно, не имея тогда, как только две худые рубашки, один кам-лотный кафтан, одни башмаки, одни черные гарусные чулки. Нужда обрабатывала в нем сердце иолезнейше и насеяла в нем семена терпения такие, которых плодами украсясь жизнь его сделала его мудрым и счастливым.

Не в далеком расстоянии имел жительство малорос­сийский знаменитый дворянин Стефан Томара, которому потребен был учитель для сына его. Сковорода одобрен

376

был ему от знакомых и приглашен им в Деревню Каврай, где и поручен был ему сын в смотрение и науку 7.

Старик Томара от природы имел великий разум, и по службе обращаясь с иноземцами, приобрел нарочитые знания, однако придерживался много застарелых пре­дубеждений, свойственных грубого воспитания людям, которые смотрят с презрением на все то, что не одето гер­бами и не расписано родословиями.

Сковорода начал больше возделывать сердце молодого воспитанника своего и, рассматривая природные склон­ности его, помогать только природе в ращении направле­нием легким, нежным, нечувствительным, а не безвременно обременять разум его науками — и воспитанник привя­зался к нему внутреннею любовью.

Целый год продолжалось обращение его с сыном, но отец никогда не удостаивал учителя ни одним словом раз­говора, хотя всякий день за столом он с воспитанником бывал у него. Чувствительно было такое унижение чело­веку, имевшему в низкой простоте благородное сердце. Но Сковорода сносил все то и, несмотря на презрение, на уничижение его, исправлял должность свою по совест­ной обязанности. Договор был сделан на год, и он хотел сдержать слово свое.

В одно время, разговаривая он с воспитанником своим и видя любовь его к себе, а посему и обращаясь с ним откровенно и просто, спросил его, как он мыслит о том, что говорили. Воспитанник на тот случай отвечал непри­лично. Сковорода возразил ему, что он мыслит о сем, как свиная голова. Служители тотчас донесли госпоже, что учитель называет шляхетского сына их свиною головою. Мать раздосадовала, разжаловалась супругу, требовала мщения за таковую дерзость. Старик Томара, зная внут­ренне цену учителя, но уступая настоянию жены, отка­зал ему от дому и должности и при отпуске его, в первый раз заговоря с ним, сказал ему: «Прости, государь мой! Мне жаль тебя!»

Тогда уже судьба начинала приуготовлять сердце его к несправедливостям людским, которые имел он испы­тать в продолжение жизни. Сковорода остался без места, без пропитания, без одежды, но не без надежды.

Убог, скуден, нужден приехал он к приятелю своему, одному сотнику переяславскому, человеку добродушному и страннолюбивому. Тут нечаянно представился ему слу­

377

чай ехать в Москву с Калиграфом, отправлявшимся в Мос­ковскую академию проповедником, с которым он, как приятель его, и поехал, а оттуда в Троице-Сергиеву лавру, где был тогда наместником многоученый Кирилл, бывший после епископом черниговским. Сей, увидя Сковороду, которого знал уже по слуху, и нашедши в нем человека отличных дарований и учености, старался уговорить его остаться в лавре для пользы училища, но любовь его к оте­чественному краю отвлекала его в Малороссию. Он возвра­тился опять в Переяслав, оставя по себе в лавре имя ученого и дружбу Кирилла 8.

Дух его отдалял его от всяких привязанностей и, делая его пришельцем, пресельником, странником, выделы­вал в нем сердце гражданина всемирного, который, не имея родства, стяжаний, угла, где главу приклонить, сторицею больше вкушает удовольствий природы, удо­вольствий простых, невинных, беззаботных, истинных, почерпаемых умом чистым и духом несмущенным в сокро­вищах вечного.

Не успел приехать он в Переяслав, как разумный То­мара поручил знакомым своим уговаривать его, чтоб опять к сыну определился он учителем. Сковорода не соглашался, зная предрассудки его, а паче домашних его, но приятель его, будучи упрошен от Томары, обманом привез его в де­ревню к нему ночью спящего.

Старик Томара не был уже тот гербовый вельможа, но ласковый дворянин, который хотел ценить людей по внут­реннему достоинству их. Он обласкал его дружески, про­сил быть сыну его другом и руководствовать его в науках. Любовь и откровенное обхождение сильнее всего действо­вали всегда на Сковороду. Он остался у Томары с сердеч­ным желанием быть полезным, без договора, без условий9.

Уединение руководствует к размышлениям. Сковорода, поселясь в деревне, подчиня докуку нужд необходимых попечению любимого и возлюбившего его господина, обеспеча себя искренностью его, предался любомудрию, то есть исканию истины.

Часто в свободные часы от должности своей удалялся в ноля, рощи, сады для размышления. Рано поутру заря спутница ему бывала в прогулках его и дубравы — собесед­ники глумлений его. Лета, дарования душевные, склон­ности природные, нужды житейские звали его попеременно к принятию какого-либо состояния жизни. Суетность и

378

многозаботливость светская представлялась ему морем, обуреваемыми беспрестанно волнами житейскими и ни­когда плывущему к пристани душевного спокойствия не доставляющими. В монашестве, удалившемся от начала своего, видел он мрачное гнездо спершихся страстей, за неимением исхода себе задушающих бытие смертоносно и жалостно. Брачное состояние, сколько ни одобрительно природою, но не приятствовало беспечному его нраву.

Не реша себя ни на какое состояние, положил он твер­до на сердце своем снабдить свою жизнь воздержанием, малодовольством, целомудрием, смирением, трудолю­бием, терпением, благодушеством, простотою нравов, чистосердечием, оставить все искательства суетные, все попечения любостяжания, все трудности излишества. Такое самоотвержение сближало его благоуспешно с лю­бомудрием.

Душа человеческая, повергаясь в состояния низших себя степеней, погружаясь в зверские страсти, предаваясь чувственности, собственной скотам, принимает на себя свойства и качества их: злобу, ярость, несытость, зависть, хитрость, гордость и проч.; возвышаясь же подвигом доброй воли выше скотских влечений, зверских побужде­ний и бессловесных стремлений, восходит на высоту чистоты умов, которых стихия есть свет, разум, мир, гар­мония, любовь, блаженство, и от оных заимствует некото­рую силу величественности, светлости, разумения выс­шего, пространнейшего, далечайшего, яснейшего и пре­восходнейшей святости в чувствия, которыми, преиспол­няясь внутренне а, являет 6 в воображении в состояние

а Премудрости Соломона, гл. 18, ст. 17 и 19.

379

бытия человеческого иногда одобрительно, иногда наказательно, увещательно, предварительно и указательно.

Сковорода видел опыт сего порядка и силы природы в себе самом и описывает сие в оставшихся по нем запис­ках своих так:

«В полночь, ноября 24 числа, 1758 года, в селе Каврай казалось во сне, будто я рассматриваю различные охоты жития человеческого по разным местам. В одном месте я был, где царские чертоги, наряды, музыки, плясания; где любящиеся то пели, то в зеркала смотрелись, то бегали из покоя в покой, снимали маски, садились на богатые постели и проч. Оттуда повела меня сила к простому на­роду, где такие же действия, но особенным образом и по­рядком производились. Люди шли по улице со скляни­цами в руках, шумя, веселясь, шатаясь, как обыкновенно в черном народе бывает; так же и любовные дела сродным себе образом происходили у них. Тут, поставя в один ряд мужской, а в другой женский пол, рассматривали, кто хорош, кто на кого похож и кому достоин быть парою. Отсюда вошел я в постоялые дома, где лошади, упряжь, сено, расплаты, споры и проч. слышал. Наконец, сила ввела меня в храм некий обширный и прекрасный: тут якобы в день сошествия святого духа служил я литургию с дьяконом и помню точно, что возглашал сие громко: «Ибо свят ты, боже наш» и проч. до конца. При сем по обоим хорам пето было протяжно: «Святый боже...» Сам же я, с дьяконом пред престолом до земли кланяясь, чувствовал внутренне сладчайшее удовольствие, которо­го изобразить не могу. Однако и тут человеческими поро­ками осквернено. Сребролюбие с кошельком таскается и, самого священника не минуя, почти вырывает в складку. От мясных обедов, которые в союзных почти храму комна­тах отправляемы были, в которых из алтаря многие двери находились, во время литургии дух шибал до самой святой трапезы. Тут я видел следующее ужасное зрелище. Как некоторым не доставало к еде птичьих и звериных мяс, то они одетого в черную ризу человека, имев­шего голые колена и убогие сандалии, убитого, в ру­ках держа при огне, колена и икры жарили и мясо с истекающим жиром отрезая и отгрызая, жрали; и сие делали как бы некие служители. Я, не стерня смрада и свирепства сего, отвратил очи и вышел. Сей сон не меньше усладил меня, как и устрашил».

380

Я пишу жизнь человека сего в христианском веке, стране, народе и исповедании. Да прочтут книгу христиан­ства — Святое писание и увидят, что человек столько же способен быть прозорливцем, во плоти ангелом, богочело­веком, как и зверем, неразумливый да не разумеет!

Сковорода начал чувствовать вкус в свободе от сует-ностей и пристрастий житейских в убогом, но беспечаль­ном состоянии, в уединении, но без расстройки с самим собою. Лжемудрствующее самолюбие, сия приукрашен­ная дочь внешнего разума, не могло обаять сердце его. Величественное свойство мыслящего бытия — волю углу­бил он со всем умствованием ее и желаниями в ничтож­ность свою и поверг себя в волю творца, предавшись все­цело жизни и любви божией, дабы промысл его распола­гал им, как орудием своим, куда хочет и как хочет.

Когда человек исходит из круга самомнения, самопроиз­воления, самолюбия своего, почитая все то землею пустою, непроходною и безводною, тогда чистый дух святой за­нимает все чувства его и восстановляет царские истины, то есть возжигает в нем способности внутреннего чувства огнем любви своей. Тогда высокое познание и разумение по мере расположения внутреннего и внешнего возникает из средоточия всех вещей, как тончайший, проницатель­нейший огонь, с неизъясняемым удовольствием погло­щаясь бездною света. В таком состоянии чувствие человека взирает на дух вседержителя с радостью и поклонением, и сим-то образом смиренное самоотвержение человеческое может созерцать то, что есть в вечности и во времени, ибо все близ его, все окрест его, все в нем есть.

Григорий, наполняясь живыми чувствиями истины, изображал то пером в сочинениях простых, но сильных. Между прочими написал он стихи а: «Оставь, о дух мой вскоре!..» Старик Томара, прочтя оные и узнав от него, что то была забава его, сказал ему: «Друг мой! Бог благо­словил тебя дарованием духа и слова».

Все время бытности его у Томары проходило в обучении сына его словесным наукам и языку, а себя — благочес­тию и самодовольству.

Наконец молодому воспитаннику его надлежало по­ступить в другой круг упражнений, пристойных по свету

Сии стихи и многие другие находятся у друга его, 381

и по роду, а Сковороде судьба предуготовила звание из­далече.

В Белгород прибыл на епископский престол Иоасаф Миткевич — муж, исполненный благосердия, добродете­лей, учения. Сему архиерею был известен по законоискус-ству и по старой приязни игумен Гервасий Якубович, находившийся тогда в Переяславе. Иоасаф пригласил Гервасия разделить с ним епархиальные труды и дружест­венную жизнь. Гервасий приехал в Белгород и, видя ревность Иоасафа к наукам, представил ему о Сковороде одобрительнейше. Епископ вызвал его к себе через Гер­васия. Сковорода немедленно прибыл и по воле Иоасафа принял должность учителя поэзии в Харьковском учи­лище в 1759 году.

Отличный образ его мыслей, учения, жизни скоро обратил к нему внимание всего общества тамошнего. Он одевался пристойно, но просто; пищу имел, состоя­щую из зелий, плодов и молочных приправ, употреблял оную ввечеру, по захождении солнца; мяса и рыбы не вкушал не по суеверию, но по внутреннему своему рас­положению; для сна отделял он времени своего не более четырех часов в сутки; вставал до зари и, когда позволяла погода, всегда ходил пешком за город прогуливаться на чистый воздух и в сады; всегда весел, бодр, легок, подви­жен, воздержан, целомудр, всем доволен, благодушест-вующ, унижен пред всеми, словоохотен, где не принужден говорить, из всего выводящий нравоучение, почтителен ко всякому состоянию людей, посещал больных, утешал печальных, разделял последнее с неимущими, выбирал и любил друзей по сердцу их, имел набожество без суеве­рия, ученость без кичения, обхождение без лести.

Год протек, и он, оконча срочное время, приехал к Иоасафу для препровождения обыкновенного в учили­щах времени отдохновения. Епископ, желая удержать его более при училище, поручил Гервасию, как приятелю его, уговаривать его, чтоб принял он монашеское состоя­ние, обещая довести его скоро до сана высокого духо­венства. Гервасий начал советовать Сковороде, предлагая желание архиерея, благовидность польз его, предстоя­щую ему в сем поприще честь, славу, изобилие всего, поч­тение и, по его мнению, счастливую жизнь.

Не таковы долженствовали быть предложены побуж­дения для сердца Сковороды. Он, выслушав сие, возрев­

382

новая по истине и сказал Гервасию: «Разве вы хотите, чтобы и я умножил число фарисеев? Ешьте жирно, пейте сладко, одевайтесь мягко и монашествуйте! А Сковорода полагает монашество в жизни нестяжательной, малодовольстве, воздержности, в лишении всего ненужного, дабы при­обрести всенужнейшее, в отвержении всех прихотей, дабы сохранить себя самого в целости, во обуздании самолюбия, дабы удобнее выполнить заповедь любви к ближнему, в искании славы божией, а не славы человеческой». Гер­васий убеждал его мплостию архиерея, дружбою своею, пользою церкви, но Сковорода, тверд духом и правилами, возразил ему в ответ: «Благодарствую за милость, за дружбу, за похвалу; я не заслуживаю ничего сего за непослушание мое к вам при сем случае». Гервасий, зная недостатки его и думая, что он, нуждаясь содержанием и знакомством в чужой стороне, должен будет согласиться на предложение его, оказал ему остуду. Григорий, приметя сие, решился скоро. На третий же день, дождавшись в передней выхода его, подошел сказать ему всесмиреннейше: «Прошу вашего высокопреподобия на путь мне благословения». Гервасий, не глядя на него, благословил его с досадою, а Сковорода, с миром отойдя, тотчас отпра­вился к новому приятелю своему в деревню Старицу, в окрестности Белгорода.

Старица было место, изобильное лесами, водотечами, удольями, благоприятствующими глубокому уединению. Сковорода, поселясь там, паче всего прилежал к познанию себя и упражнялся в сочинениях, относительных к сему. В лишениях своих, призывая в помощь веру, не полагал оной в наружных обрядах одних, но во умерщвлении самопроизволения духа, то есть побуждений, от себялю­бия происходящих; в заключение всех желаний своих в волю всеблагого и всемогущего творца по всем предприятиям, намерениям и делам. Он единственно занимался повелевать чувству своему и поучать серд­це свое не дерзать господствовать пад порядком про­мысла божия, но повиноваться оному во всей смирен­ности.

Отец Гервасий донес епископу об отзыве Сковороды на предложения его и об отбытии его. Добродушный Иоасаф не подосадовал, но только пожалел о нем. Между тем Григорий продолжал пустынножительство в Старице.

383

Нигде столь не обозревает себя человек, как в уедине­нии, и не напрасно сказано древним мудрецом а: уединен­ный должен быть или царь, или зверь. Перебороть скуку, проклятое исчадие недовольства, занять ум и сердце упражнениями достаточными, ублажить их есть дело не инако, как мудрого, обладающего собою царя уеди­ненного, священника божиего, понимающего вездесущее и всеисполнение духа господнего и поклоняющегося ему духом.

Сковорода, провожая там дни свои в бодрости духа, веселости, беспечалии, благонадежности, часто говари­вал при посещающих его: «ώ σχολίων! ώ βιβλίων!» — «О свобода! О наука!»

Слух о необыкновенной жизни его и назидательном со­беседовании привлек многих искателей знакомства его. Он, посещая некоторых по деревням, вздумал навестить Харьков. Некто из познакомившихся с ним, сделавшись приятелем его, просил, чтоб, будучи в Харькове, познако­мился он с племянником его, молодым человеком, находив­шимся там для наук, и не оставил бы его добрым словом.

Сковорода приехал в Харьков, жил у знакомых своих несколько уже недель. В одно время, пришедши посетить училище и видя тут некоторых незнаемых им, спросил, не находится ли тут такой-то, племянник NN. Молодой тот человек случился на сие время быть там, и знакомые Сковороде сказали, что он самый тот есть. Сковорода, по-смотря на него, возлюбил его и возлюбил до самой смерти. После увидел сей молодой человек, что случай таковой был устроен для него перстом божиим издалече.

Добрый пастырь Иоасаф, не теряя из виду Сковороды, желал всячески привлечь его опять в Харьковское учи­лище и извлечь из дарований его пользу, которую он чувствовал во всей цене ее. Зная, что он не любит принуж­денности, пригласил его дружески и предложил ему долж­ность учителя, какую хочет. Довольно было убедить Ско­вороду, чтоб дать только ему на выбор дело — то или дру­гое. Он, имея в виду пользу, намереваемую для молодого нового друга своего, которого в сердце почитал уже та-

а Надобно иметь великое основание разума или совсем оного лишенным быть, чтоб содержать себя долгое время в уединенной жизни. Снести себя, ужиться самому с собою, смотреть на себя спокойными глазами, быть довольным сердцем своим, не искать себя вне себя есть ключ истинного блаженства.

384

ковьм, как после сам о сем изъяснялся, рад был призыву епископа и взял предложение его всеохотно, с тем чтоб преподавать ему класс, ниже прежнего, синтаксический. Сверх того, взялся обучать эллинскому языку.

Прибыв из Белгорода в Харьков и вступя в должность, нашел он любимого своего молодого человека, который, однако, не знал и не смел мыслить, чтоб мог быть достой­ным дружбы его, хотя любил и удивлялся философской жизни его и внутренне почитал его10.

Григорий часто начал посещать его и, по склонности молодого человека, занимать его музыкой и чтением книг, служивших поводом к разговорам и нравоучению. Открыв в молодом человеке сердце, какового желал он, и способ­ности природные, каковые любил он, обратил внимание свое на удобрение разума его и духа.

Молодой сей человек, будучи воспитываем до сего полу­учеными школьными учителями, частью монахами, в ру­ках которых тогда святилища наук находились, которые и положили ему в голову мнения о вещах странные, часто слыша от Сковороды противное тому и не могши согла­сить в понятии своем новых правил со старыми, видя же на самом деле жизнь его добродетельную, целомудрую, примерную, сомневался сам в себе и сожалел душевно, что такой добродетельный муж имел несогласные с учены­ми мнения и правила, особливо же до нравоучения и ду­ховных знаний относительно, а посему и в заблуждениях находился.

Все книгочии-наставники его, да и весь свет, словом и делом внушали ему, что счастие человеческое состоит в том, чтобы иметь всего много: много чего есть, много чего пить, много во что одеваться и в утехах праздно весе­литься. Сковорода один начал говорить ему: чтоб быть истинно счастливым, то все оное не нужно; что ограниче­ние желаний, отвержение излишеств, обуздание прихот-ствующей воли, трудолюбие, исправление должности, в ко­торую промысл божий поставил кого, не за страх, но за совесть, суть пути к счастию. Сковорода говорил сие и жил так.

Велемудрые учили его, что добродетель гражданская одна есть ничто пред верховным существом, что Марк Аврелий, Тит, Сократ, Платон и прочие славные в древ­ности великими делами и сердцем люди должны быть несчастливы, потому что не имели исторического знания

385

о вещах, случившихся после них. Сковорода утверждал, что во всех оных мужах действовал дух вышний, а посему и недостойны они осуждения, но почтения и подражания в любви к истине. И если бог есть истина, то они были вер­ные служители его.

Философы, учившие молодого человека, толковали ему, что к такому, например, жизни состоянию больше и осо­бенно привязано благословение божие, а к иному меньше или же и проклятие, что ведение таинств и выполнение обрядов тайноводства есть совершенство и высокость че­ловека. Сковорода учил, что все состояния суть добры и бог, разделяя членов общества, никого не обидел; прокля­тия же налагает он только на сынов противления, которые, не вняв себе и не последуя званию природы, вступают в состояния по страстям, по обманчивым видам, по при­хотям. И понеже не испытали они в себе склонности врожденной, то и предал их верховный раздаятель даро­ваний в неискусен ум, да творят неподобное и будут про­кляты, то есть несчастливы. Сковорода учил, что совер­шенство человека состоит в делании истинной пользы ближнему и что таинства и обряды тайноводства относи­тельны к слову, а царствие божие есть в силе или в деле.

Молодой человек, напоен будучи измлада предуверениями, слушая Сковороду, восчувствовал в себе возбуж­денную борьбу мыслей и не знал, чем разрешить оную. Прочие учителя его внушали ему отвращение к Сковороде, запрещали иметь знакомство с ним, слушать разговоров его и даже видеться с ним. Он любил сердце его, но ди­чился разума его; почитал жизнь, но не вмещал в ум рас­суждений его; уважал добродетели, но устранялся мнений его; видел чистоту нравов, но не узнавал истины разума его; желал бы быть другом, но не учеником его.

Трудно изгладить первые впечатления.

Сковорода продолжал преподавать синтаксис и эллин­ский язык общественно, а любимого своего молодого человека обучал особенно греческому языку и чтению древних книг, из которых любимейшие им были следую­щие писатели: Плутарх, Филон Иудеянин, Цицерон, Го­раций, Лукиан, Климент Александрийский, Ориген, Нил, Дионисий Ареопагитский, Максим Исповедник, а из но­вых относительные к сим; глава же всем — Библия. Сила, содержание и конец учебного их упражнения было сердце, то есть основание блаженной жизни.

386

Предприняв перевоспитывать его и желая больше и больше дать ему впечатлений истины, писывал он к нему письма почти ежедневно, дабы, побудя его к ответствова-нию, хотя кратко, на оные, приучить его мыслить, рас­суждать,   изъясняться  справедливо,   точно,   прилично.

Предрассудки, возбуждаемые различием мнений, не позволяли сомнениям в юноше искорениться. Странное происшествие истребило оные до основания, и сие так описано в поденных записках сего молодого человека:

«1763 года, будучи я занят размышлениями о правилах, внушаемых мне Сковородою и находя в уме моем оные несогласными с образом мыслей прочиих, желал сердечно, чтоб кто-либо просветил меня в истине. В таком располо­жении находясь и поставя себя в возможную чистоту сердца, видел я следующий сон а.

Казалось, что на небе, от одного края до другого, по всему пространству оного, были написаны золотыми ве­ликими буквами слова. Все небо было голубого цвета, и золотые слова оные казались не столько снаружи блес­тящими, но больше внутри сияли прозрачно светом и не совокупно написаны по лицу небесного пространства, но складами, по слогам и содержали следующее и точно та­ким образом: па-мять — свя-тых — му-че-ник — А-на-ни--я — А-за-ри-я — Ми-са-и-ла. Из сих золотых слов сы­пались огненные искры, подобно как в кузнице из разду­ваемых сильно мехами угольев, и падали стремительно на Григория С. Сковороду. Он стоял на земле, подняв вверх прямо правую руку и левую ногу, в виде пропове­дующего Иоанна Крестителя, которого живописцы неко­торые в изображениях представляют в таком расположе­нии тела и каковьм Сковорода тут же мне вообразился. Я стоял близ его, и некоторые искры из падающих на него, отскакивая, падали на меня и производили во мне некую легкость, развязанность, свободу, бодрость, охоту, ве­селость, ясность, согревание и неизъясняемое удоволь­ствие духа. Я в исполнении сладчайшего чувствования проснулся.

Поутру, встав рано, пересказал я сие видение странное почтенному и добродетельному старику троицкому свя-

а Зри Филона Иудеянина книгу о снах, от духа бываемых, в сочинениях его о святом Писании Ветхого завета и К коринфя­нам, И послание св. апостола Павла (гл, 12, ст. 1), и Иова, (гл. 33, ст. 15, 16, проч.)

387

щеннику Борису11, у которого я имел квартиру. Старик, подумав, сказал мне с умилением: «Ах, молодой человек! Слушайтесь вы сего мужа: он послан вам от бога быть ангелом-руководителем и наставником» а. С того часа молодой сей человек предался вседушно дружбе Григория, и с сего времени я в продолжение писания сего буду называть его другом по превосходству.

Представившиеся в великолепном виде написанные на небесах имена трех отроков были тех самых, которых история изображена в том любимом Сковородою Дамас-киновом стихе, который певал он при всяком случае в мо­лодости своей по некоему машинальному побуждению, как о сем упомянуто в начале сего. Ни Сковорода о люби­мом сем стихе, ни друг его о виденном им никогда друг другу не рассказывали и не знали. По прошествии трид­цати одного года, за два месяца до кончины своей, Сково­рода, будучи у друга сего в деревне и пересказывая ему всю жизнь свою, упомянул о том стихе Дамаскиновом, что он всегда почти имел в устах его и, сам не зная почему, любил его паче прочиих пений. Друг, сие услыша тогда и приведя на память виденное им во сне за тридесять один год назад, в молчании удивлялся гармонии чудесной, которая в различные лета, в разных местах то одному в уста, что другому после в воображение полагала, в воз­буждение сердец их к выполнению и явлению разума и силы истории оной на самом деле, в жизни их. Впрочем, друг его никогда ему о сем виденном не говорил и после.

Ежели по духовному разуму истории образ златой, на поле Деире служимый, есть мир сей, поле Деирово12 — вре­мя, печь огненная — плоть наша, разжигаемая желаниями, похотениями, суестрастиями, пламенями, жгущими дух наш; если трое отроков, не послужившие твари и не брегшие поклониться идолу златому, суть три главнейшие способности человеческие: ум, воля и деяние, не покоряю­щиеся духу мира сего, во зле лежащего, и не повреждены огнем любострастной плоти, но, прохлаждаясь свыше ду­хом святым, песнословно изображают деву-богоматерь, девственное сердце, непорочность души человеческой; то огонь, падающий изобильными струями на Григория Ско-

а Где душа наша не обретает никакого основания подлинности, там должна она вверяться мнениям, успокаивающим и возвышаю­щим бытие его, ибо сии мысли ведут нас ясным небом через волны жизни сей.

388

породу из златовидных имен, написанных на небесах, трех-отроков израильских, есть тайнообразовательное свиде­тельство почивающего на нем духа божиего.

Друг его начал давать место в мыслях и в сердце своем мнениям и правилам его и нечувствительно увидел себя на пути светлом чистого ума и несмущенного духа.

Сковорода, захотев возбудить мыслящую силу друга своего поучаться не в книгах одних, но паче в самом себе, откуда все книги родятся, часто в собеседованиях с ним разделял человека надвое: на внутреннего и внешнего, на­зывая одного вечным, а другого — временным; того — небесным, сего — земным; того — духовным, сего — душевным; оного — творческим, сего — тварным. По сему разделению в одном и том же человеке усматривал он два ума, две воли, два закона, две жизни. Первого по божественному роду его именовал он царем, господом, началом; другого же по земному бытию его —рабом, ору-дие.м, подножием, тварью. И как первому по преимуществу его принадлежало управлять, начальствовать, господ­ствовать, другой же долженствовал повиноваться, слу­жить, последовать воле оного, то в надлежащее соблю­дение порядка сего святейшей природы приучал он себя во всех деяний жизни придерживаться тайного гласа внутреннего, невидимого и неизъясняемого мановения духа, которое есть глас воли божией и которое люди, чувствуя втайне и последуя движению его, ублажаются, не повинуясь же побудителю сему и не памятуя оного, окаиваются. Он, испытав на самом деле святость тайного руководительства сего, возбуждал внимание в друге сво­ем и в прочиих к сему святилищу внутренней силы божи­ей и часто приглашал прислушиваться к изречениям сего прорицалища нетленного духа, которого голос раздается в сердцах непорочных, как друга, в развращенных, как судьи, в непокорных, как мстителя. Он называл его тем первобытным законом человеков, о котором говорит Свя­тое писание: «Нетленный дух твой есть во всех; тем же заблуждающих помалу обличаешь, и в них же согрешают, вспоминая, учишь, да, пременившись от злобы, веруют в тебя, господа!» Он утверждал, что сей был тот самый гений а, которому, последуя во всем, добродушный Сократ,

а Древние под названием гения разумели то, что разумеем мы под именем ангела-хранителя. Сократ называл сего гения

389

как наставнику своему, достиг степени мудрого, то есть счастливого.

Он говаривал с сильным убеждением истины: «Посмот­ри на человека и узнай его! Кому подобен истинный че­ловек, господствующий во плоти? Подобен доброму и пол­ному колосу пшеничному. Рассуди же: не стебель с вет­вями есть колос, не солома его, не полова, не наружная кожица, одевающая зерно, и не тело зерна, но колос есть самая сила, образующая стебель, солому, тело зерна и проч., в которой силе все оное заключается невидимо. Она производит все то в явление весною, когда вся внеш­ность на зерне согнила, дабы не причтено было плододейство мертвой земле, то есть гниющей внешности, но вся бы слава отдана была невидимому богу, тайною своею дес­ницею вседействующему, дабы он един был во всем глава, вся же внешность прочая — пята. От колоса поступи к человеку. В колосе видел ты солому, полову, кожицу, но не там бог. Где же? В невидимой силе растительной господь бог произрастил нам колос невидимою силою. Посмотри же на телесность человека: не там сила божия! Она в невидимости его закрылась. Подними же от земной плоти мысли твои и уразумей человека в себе, от бога рож­денного, не сотворенного в последнее жития время! Сила растительная зерна глава тела всего есть, тайная дейст­вительность невидимого бога: познай в себе силу разум­ную, глагол божий, слово вечное, десницу божию, закон, власть, царство, невидимость, образ отца небесного! Раскрой сердце твое для принятия веры и для обнятия того человека, который отцу своему небесному вместо силы его и вместо десницы его есть во веки веков. Сие семя твое, зерно твое есть пространее небес и земных кругов, видимое сие небо и земля сия в нем сокрываются и тебе ли сие семя сохранить не сможет? Ах! Будь уверен, что и самый нечувственный волос головы твоей, потеряв наличность свою, в нем без всякого вреда закроется, сох­ранится, ублажится! О семя благословенное, человек истинный, божий! Вся видимость есть подножие его. Сам

демоном, ибо демон на эллинском языке значпт разумеющий, то есть разумная сила внутренняя человека, а не значит злого духа. Неко­торые через гения разумеют изощренное чувствование добра и зла; другие — сильное нравственное чувство. Зри о гении Сократовом сочинение Плутарха особое.

390

он в себе носит царство, онебесяя всякого просвещаемого им и восполняя своим всеисполнением, воссев на месте отца небесного вовеки».

Сим немногим известным правилом водясь, он прини­мал на себя должности, располагал упражнения свои и забавы, переменял нечаянно местопребывания, делал зна­комства, вступал в приязни, принимал в дружбу свою и не прежде решался делать что-либо зависящее от един­ственного выбора воли его, как посоветуясь с внутрен­ним духом, которого он называл иногда Минервою. Ибо, как Минерва, по баснословию, рождена из мозга Юпитеро-вого, так дух наш происходит от бога.

Как бог дает дарования духа не в одну меру, но раз­лично, по различию отраслей всецелого, то людей, всту­пающих в состояние жизни не по врожденной способ­ности, называл Сковорода людьми без Минервы. Так часто, видя робкого военачальника, грабителя судью, гордого богослова и проч., с досадою говаривал: «Вот люди без Минервы!» Взглянув на изображение царствующей в веке его Екатерины И, находившееся у друга его в го­стином покое, сказал он с движением: «Вот голова с Минер­вою!» 13.

Он мыслил, что счастие человека состоит в том, чтоб, узнав собственную в себе способность, по оной употребить себя в жизни. Так, многие богословы были бы, может быть, лучшими стряпчими по делам, многие ученые — раз­носчиками, многие судьи — пахарями, военачальники — пастухами, монахи — целовальниками и проч.

Отсюда, заключал он, происходит, что одно и то же самое состояние жизни одного ублажает, а другого окаянствует; одного воинский сан прославляет, а другого посрамляет; одного царский венец приукрашает благо­словением, славою, бессмертием, а другого низвергает во тьму кромешную с проклятием имени его; одного бо­гословие делает светильником мира, обладателем над сердцами, славным без славы, почетным без почестей, а другого — обманщиком, лицемером, лжецом высоко-мудрствующим; одного учение возвысило до небес, а дру­гого низвело до ада; одному судейство доставило имя бла­годетеля, а другому — разбойника; одному начальство в похвалу и честь, а другому — в хулу и поношение; одного монашество осветило, а другого очернило и по­губило вовеки...

391

Такое правдивое, но для многих колкое изъяснение скоро навлекло ему брань. Ложь и порок вооружили на него орудия свои в лицах многих. Но рука господня была с ним, и он превозмогал ею все наветы глупых и злых человеков.

Занимаясь много другом своим, возводя ум его выше обыкновенных познаний, наведывался он искоренить в нем предубеждения, напечатленные от невежд и бабьих бас­ней. Приметя, что страх смерти и боязнь мертвых обладали мучительно воображением его, предлагал он ему важные чтения, разрушающие сие ужасное мнение; беседовал часто о начале и расснащении существ каждого в свое основание, говоря, что венцу подобен век: начало и конец в единой точке заключаются. От зерна колос в зерно воз­вращается, от семени в семя яблоня закрывается а, земля в путь земли идет и дух к духу. «Какое, — так рассуждал он, — есть основание первоначальное тварей?» Ничто. Воля вечная, возжелав облечь совершенства свои в явление видимости, из ничего произвела все то, что существует мысленно и телесно. Сии желания воли вечной оделись в мысленности, и мысленности — в виды, виды — в ве­щественные образы б. Назначено поприще или круг каж­дому существу по образу вечного явить силы свои, то есть излияние невидимого во временной видимости, и опять вступить в свое начало, то есть в свое ничто. Край первый и край последний есть едино, и сие едино есть бог. Все твари, вся природа суть приятелище, риза, орудие; все сие обветшает, совьется, изменится; один дух божий, исполняющий Вселенную, пребывает вовеки. Богочело­век наш, говорил он, есть венец наш: не умираем, но изме­няемся от смерти в жизнь, от тления в нетление. Умирают и умерли уже, им же бог — чрево их, и слава их — в стыде их. Грядет час и ныне есть, когда мертвые услышат голос сына божиего и, услышав, оживут. Если же и ныне час есть, то почто на утро, на тысячу лет, на несколько веков

а Стих, наполненный превысокого понятия, — «святый боже, святый крепкий, святый бессмертный» — утверждает сию истину. Первая точка — святыи боже — знаменует начало, предваряющее всю тварь; вторая — святый крепкий — знаменует начало, соз­давшее плоть и вселившееся в ней; третья — святый бессмертный — знаменует начало, пребывающее исчезнувшей плоти; зри о сем сочинение его «Потоп змиин», гл. 4.

б Читай о сем книгу: «De 1origine; usages et abus de la raisuu et de la foi», t. I, p. 328.

392

и кругообращений планет откладываем жизнь, смерть, воскресение, суд, голос сына божиего. Нося уже в себе огонь неугасаемый мучительных желаний и чувствий и червь неусыпаемый угрызений совести, можем ли сказать, что мы еще не осуждены, что голос сына божиего не слы­шится в нас еще, что труба божия не извела еще к нам судию страшного, праведного, судящего и слышит он сердце наше?

Не довольствуясь беседою о сем, приглашал он друга своего в летнее время прогуливаться поздно вечером за город и нечувствительно доводил его до кладбища город­ского. Тут, ходя в полночь между могил и видимых на песчаном месте от ветра разрытых гробов, разговаривал о безрассудной страшливости людской, возбуждаемой в во­ображении их от усопших тел. Иногда пел там что-либо приличное благодушеству; иногда же, удалясь в близле­жащую рощу, играл на флейтравере, оставя друга моло­дого между гробов одного, якобы для того, чтоб издали ему приятнее было слушать музыку. Сей, неприметно осво­бождаясь от пустых впечатлений, мечтательных страхов, в спокойствии сердечном внутренне воссылал благодаре­ние промыслу божию за ниспослание ему мудрого друга и наставника.

В 1764 году друг его вознамерился поехать в Киев для любопытства. Сковорода решился сопутствовать ему, куда и отправились они в августе месяце.

По приезде туда, при обозревании древностей тамош­них, Сковорода был ему истолкователем истории места, нравов и древних обычаев и побудителем к подражанию духовного благочестия почивающих там усопших святых, но не жизни живого монашества.

Многие из соучеников его бывших, из знакомых, из родственников, будучи тогда монахами в Печерской лавре, напали на него неотступно, говоря кругом:

— Полно бродить по свету. Пора пристать к гавани, нам известны твои таланты, святая лавра примет тебя, как мать свое дитя, ты будешь столб церкви и украшение обители.

— Ах, преподобные! — возразил он с горячностью. — Я столботворения умножать собою не хочу, довольно и вас, столбов неотесанных, во храме божием.

За сим приветствием старцы замолчали, а Сковорода, смотря на них, продолжал: «Риза, риза! Сколь немногих

393

ты опреподобила! Сколь многих окаянствовала, очаровала. Мир ловит людей разными сетями, накрывая оные богат­ствами, почестями, славою, друзьями, знакомствами, покровительством, выгодами, утехами и святынею, но всех несчастнее сеть последняя. Блажен, кто святость сердца, то есть счастие свое, не сокрыл в ризу, но в волю господню!»

Монахи-старцы переменялись в лице, слушая сие; но звон позвал их, и они поспешили на молитву. Один из них просил Сковороду с другом его на завтра прогуляться за обитель. Согласясь, пошли все трое и сели на горе над Днепром. Отец Каллистрат (так назывался он), обняв тут Сковороду, сказал: «О мудрый муж! Я и сам так мыслю, как ты вчера говорил пред нашею братиею, но не смел ни­когда следовать мыслям моим. Я чувствую, что я не рож­ден к сему черному наряду и введен в оный одним видом благочестия, и мучу жизнь мою. Могу ли я?..» Сковорода ответствовал: «От человека не возможно, от бога же все возможно».

По прошествии нескольких дней надлежало другу его возвращаться восвояси. Сковорода, будучи упрошен род­ственником своим, соборным печерским типографом Иус-тином14, остался в Киеве.

Не прошло двух месяцев, как он приехал из Киева опять в Харьков. Украину предпочитал он Малороссии за воздух и воды. Реки почти все цветут в Малороссии, отчего и воздух имеет гнилость. Он обыкновенно называл Малороссию матерью потому, что родился там, а Украину — теткою по жительству его в оной и по любви к ней.

В Харькове был губернатором Евдоким Алексеевич Щербинин — человек, не имевший учебного воспитания, но одаренный природным здравым разумом, любитель наук, талантов, музыки, в которой и сам он был весьма искусен и знающ. Наслышась о Сковороде, призвал он его к себе и, поговоря с ним, сказал ему:

— Честный человек! Для чего не возьмешь ты себе никакого известного состояния?

— Милостивый государь, — ответствовал Сковоро­да. — Свет подобен театру: чтоб представить на театре игру с успехом и похвалою, то берут роли по способностям. Действующее лицо на театре не по знатности роли, но за удачность игры вообще похваляется. Я долго рассуждал

394

о сем π по многом испытании себя увидел, что не могу представить на театре света никакого лица удачно, кроме низкого, простого, беспечного, уединенного: я сию роль выбрал, взял и доволен.

Губернатор, посмотря на него с удовольствием, полю­бил его и сказал предстоящим:

— Вот умный человек! Он прямо счастлив; меньше было бы на свете дурачеств и неудовольствий, если бы люди так мыслили.

— Но, друг мой! — продолжал Щербинин, отведя его особенно из круга. — Может быть, ты имеешь способ­ности к другим состояниям, в общежитии полезным, да привычка, мнение, предуверение...

— Если бы я почувствовал сего дня, — прервал речь Сковорода, — что могу без робости рубить турков, то с сего же дня привязал бы я гусарскую саблю и, надев кивер, пошел бы служить в войско. Труд при врожденной склонности есть удовольствие. Пес бережет стадо день и ночь по врожденной любви и терзает волка по врожденной склонности, несмотря на то что и сам подвергается опас­ности быть растерзанным хищниками. Ни конь, ни свинья не сделают сего, понеже не имеют природы к тому. Склон­ность, охота, удовольствие, природа, сила божия, бог есть то же. Есть склонности, есть природы злые, и сии суть явление гнева божиего. Человек есть орудие, свободно и вольно подчиняющее себя действию или любви божией, то есть жизни, или гнева божиего, то есть суда, добра или зла, света или тьмы. Сие напечатлено ощутительно на кругообращении дня и ночи, лета и зимы, жизни и смер­ти, вечности и времени. Бог есть бог жизни, или любви, и бог суда, или гневаа. Все твари суть грубые служебные органы свойств сих верховного существа; один человек есть благороднейшее орудие его, имеющее преимущество сво­боды и полную волю избрания, а потому и цену и отчет за употребление права сего в себе держащее. Отсюда, естественно, происходит понятие о правосудии, милосер­дии и благости в творце. А когда в творце, то и в тварях, наипаче же приближенных к нему даром разума. Отсюда власти, правительства, державы,  семейства,  общества,

а Мир сей π человек суть изъявление чудес, которые дух бога невидимого производит вещественно. Сей дух чудес свидетельствует в явлении своем о внутреннем состоянии бытии в любви или во гневе, в добре или во зле.

395

состояния, отсюда родители, цари, начальники, воины, судьи, господа, рабы; но один бог во всех и все в нем.

Щербинин в сладость послушал его и убеждал его ходить к нему чаще.

Сковорода, держась приличия того лица, которое избрал он представлять на театре жизни, всегда удалялся от знатных особ, великих обществ и чиновных знакомств: любил быть в малом кругу непринужденного обращения с людьми откровенными; предпочитал чистосердечное обхождение паче всяких ласкательных приемов, в собра­ниях занимал всегда последнее место, ниже всех и неохот­но входил в беседу с незнакомыми, кроме простолюдинов.

Любимое, но не главное упражнение его была музыка, которою он занимался для забавы и препровождал празд­ное время. Он сочинил духовные концерты, положа не­которые псалмы на музыку, так же и стихи, певаемые во время литургии, которых музыка преисполнена гар­монии простой, но важной, проницающей, пленяющей, умиляющей. Он имел особую склонность и вкус к акром-тическому роду музыки16. Сверх церковной, он сочинил многие песни в стихах и сам играл на скрипке, флейтравере, бандуре и гуслях приятно и со вкусом.

В 1766 году по повелению благополучно царствующей Екатерины И к харьковским училищам по предстательству Щербинина прибавлены некоторые науки под назва­нием прибавочных классов. Между прочими назначено было преподавать благородному юношеству правила благо­нравия. Начальство признало способнейшим к сему Ско­вороду и пригласило его. Он охотнейше принял сие пред­ложение и не захотел брать определенного за класс сей по окладу жалованья, почитая, что удовольствие, которое находит он быть в сем случае полезным по склонности своей, заменяет ему всякую мзду. По сему поводу написал он в то время сочинение, известное под сим именем: «На­чальная дверь к христианскому добронравию для молодого шляхетства Харьковской губернии»18.

Сочинение сие содержало в себе простые пстины, крат­кие коренные познания должностей, относительных до общежития. Все просвещенные люди признавали в оном чистые понятия, справедливые мысли, основательные рас­суждения, чувствительные побуждения, благородные правила, движущие сердце к подобному себе концу вы­сокому.

396

Но как все то основывалось на познании бога и достой­ном почтении оного, то епископ белгородский, бывший тогда епархиальным, почитая такое рассуждение в устах светского человека за похищение власти и преимуществ своих, вознегодовал на него с гонением; требовал книжицу на рассмотрение; нашел некоторые неясности для него и сомнения в речах и образ учения, не соответствующий обыкновенному правилу, почему и препоручил своим спросить Сковороду, для чего он преподавал наставления христианского благонравия различным образом от обыкно­венного. Сковорода ответствовал: «Дворянство различест­вует одеянием от черни народной и монахов. Для чего же не иметь оному и понятий различных о том, что нужно знать ему в жизни? Так ли, — продолжал он в ответ, — государя разумеет и почитает пастух и земледелец, как министр его, военачальник, градоначальник? Подобно и дворянству такие ли прилично иметь мысли о верховном существе, какие в монастырских уставах и школьных уро­ках?» По сем ответе все замолчало.

Сковорода, побуждаясь духом, удалился в глубокое уединение. Близ Харькова есть место, называемое Гуж-винское, принадлежащее помещикам Земборским, которых любил он за добродушие их. Оное покрыто угрюмым ле­сом, в средине которого находился пчельник с одною хижиною. Тут поселился Григорий, укрываясь от молвы житейской и злословий духовенства.

Предавшись на свободе размышлениям и оградя спо­койствие духа безмолвием, бесстрастием, бессуетностью, написал он тут первое сочинение свое в образе книги, названное им «Наркисс, или о том: познай себя». Прежние его, до того написанные малые сочинения были только отрывочные, в стихах и прозе.

Продолжая там же свое пустынножительство, написал он другое сочинение, под именем: «Книга Асхань, о позна­нии себя самого», которое приписал другу своему.

Лжемудрое высокоумие, не в силах будучи вредить ему злословием, употребило другое орудие — клевету. Оно разглашало повсюду, что Сковорода охуждает употреб­ление мяса и вина и сам чуждается оных. А как известно, что такое учение есть ересь манихейская, проклята от святых соборов, то законословы и дали ему прилагатель­ное имя манихейского ученика. Сверх того, доказывали, что он называет вредными сами по себе золото, серебро,

397

драгоценные вещи, одежды π проч. Как же бог ничего вредного не сотворил, а все те вещи им созданы, то и заклю­чали, что он богохульник.

Притом поскольку Сковорода удаляется от людей, чуж­дается обществ и избегает состояния в общежитии, скры­вается в леса, то и выводили естественным последст­вием, что он не имеет любви к ближнему, а потому и назвали его мизантропом, то есть человеконенавист­ником.

Сковорода, узнав о сем и не желая, чтоб добрые и про­стодушные сердца соблазнились о нем сими разглашениями клеветы, явился в город и, найдя в одном собрании при­личный случай к объяснению правил своих, говорил так а:

— Было время и теперь бывает, что для внутренней моей экономии воздерживаюсь я от мяса и вина. Но по­тому ли лекарь охуждает, например, чеснок, когда велит поудержаться от употребления оного тому, у кого вредный жар вступил в глаза? Все благосотворено от всещедрого творца, но не всем всегда бывает полезно. Правда, что я советовал некоторым, дабы они осторожно поступали с вином и мясом, а иногда и совсем от того отводил их, рассуждая горячую молодость их. Но когда отец младо-летнему сыну вырывает из рук нож и не дает ему употреб­ления оружейного пороху, сам, однако же, пользуясь оными, то не ясно ли видно, что сын еще не может владеть правильно теми вещами и обращать их в пользу, ради которой они изобретены? Вот почему приняли меня за манихейского ученика. Не ложно то, что всякий род пищи и пития есть полезен и добр; но надлежит брать в рассуж­дение время, место, меру, особу. Не бедственно ли было бы сосущему грудь младенцу дать крепкой водки? Или не смешно ли работавшему в поте лица весь день на стуже дровосеку подать стакан молока в подкрепление сил его? Как же несправедливо почли меня за манихея, так и не­достойно за человеконенавистника и ругателя даров бо-жиих.

Когда бог определил мне в низком лице быть на театре света сего, то должно уже мне и в наряде, в одеянии, в пос-

а Сис самое объяснение он описывает в письме к некоторому другу своему.

398

тупках и в обращении со степенными, сановными, знаме­нитыми и почтенными людьми соблюдать благопристой­ность, уважение и всегда помнить мою ничтожность пред ними. Сие сам я стараясь сохранить и прочим советовал делать так же, отчего и попал я в оклеветание. Оглагольники мои, если бы приписывали мне обыкновенные сла­бости или пороки, то сносно было бы мне; но сии языковредные, представляя меня развращающим нравы, де­лают меня еще душегубителем, то есть еретиком, и под сим видом запрещают, отговаривают, отсоветывают всту­пать со мною в знакомство, в беседу, в обращение. Я го­варивал молодым людям советоваться со своею природою, чтоб они на зрелище жизни могли сохранить благопри­стойность, приличную искусным действующим лицам; а если кто взял роль, не совсем сродную ему, то ста­рался бы как можно удачнее оную представить и посту­пать без соблазнов, дабы хотя несколько жалобы между людьми и роптания пред богом на состояния свои умень­шились17.

Слушавшие тут друг на друга взглядывали, и никто ни слова не сказал ему на сие. Сковорода, поклонясь всем, отправился тогда же в уединение.

В Изюмском округе, Харьковской губернии, имели жи­тельство дворяне Сошальские, которых брат меньший просил тут же Сковороду пожить у него, предлагая ему спокойное пребывание в деревне его, где все по вкусу и охоте своей он мог найти, как и самого хозяина, ищущего любви его. Сковорода поехал с ним в деревню его Гусинку, полюбил место и хозяев и поселился в недалеком расстоя­нии от деревни, в пасеке их. Тишина, безмятежие, сво­бода возбудили в нем все чувства тех драгоценных удо­вольствий, которые опытом известны одним мудрым и целомудрым. «Многие говорят (так писал он к другу своему): что делает в жизни Сковорода? Чем забавляется? Я же во господе возрадуюсь, возвеселюсь о боге, спасе моем! Радование есть цвет человеческой жизни, — про­должал он, — оно есть главная точка всех подвигов; все дела каждой жизни сюда текут. Суть некие, как без главной точки живущие, без цели, без пристани плывущие. Но о развращенных я не говорю: свое всякому радование мило. Я же поглумлюсь, позабавлюсь в заповедях вечного. Все исходит в скуку и омерзение, кроме сей забавы, и пути ее — пути вечные 18.

399

Между сим круг жизни друга его доходил до той точки, на которой означается а двупутие Геркулесово19. Он возна­мерился ехать в столицу для службы: в 1769 году отпра­вился туда и прибыл в ноябре20.

Свет представился ему во всей великости своих пре­лестей. Потоп мыслей покрыл разум его, и бездна желаний отверзлась пред сердцем его. Но, прпучась от наставника своего — Сковороды относиться во всех своих предприя­тиях к мановению внутреннего духа, силою его пробу­дился от обаятельного удивления и, три года проживя в столице, всегда хранил под державою его, соблюл ду­шевное спокойствие. Блажен, если бы неуклонно во все текущие лета последовал сему великого совета ангелу!

В 1770 году Сковорода, согласясь, с Сошальским поехал в Киев. Родственник его, Иустин, был начальником Китаевской пустыни, что подле Киева. Сковорода поселился у него в монастыре и три месяца провел тут с удовольст­вием. Но вдруг приметил в себе внутреннее движение духа непонятное б, побуждающее его ехать из Киева: следуя сему по своему обыкновению, просит он Иустина, чтоб отпустил его в Харьков. Сей уговаривает его остаться. Григорий непреклонно настаивает, чтоб отправить его. Иустин заклинает его всею святынею не оставлять его. Сей, видя нерасположение Иустина к отпуску его, пошел в Киев к приятелям попросить, чтоб отправили его в Украину. Те удерживают его, он отговаривается, что ему дух настоятельно велит удалиться из Киева. Между сим пошел он на Подол, нижний город в Киеве. Прийдя на гору, откуда сходят на Подол, вдруг, остановясь, по­чувствовал он обонянием такой сильный запах мертвых трупов, что перенесть не мог, и тотчас поворотился домой в.

а Геркулесу предстали Минерва и роскошь и звали его каждая в свой путь: сие называется двупутие Геркулесово.

400

Дух убедительнее погнал его из города, и он с неудоволь­ствием отца Иустина, но с благоволением духа отправился в путь на другой же день.

Приехав через две недели в Ахтырку-город, остановился он в монастыре у приятеля своего — архимандрита Вене­дикта. Прекрасное местоположение и приязнь добродуш­ного монаха сего успокоили его. Тут вдруг получили известие, что в Киеве оказалась моровая язва, о которой в бытность его и не слышно было, и что город заперт уже21.

Сердце его дотоле почитало бога, как раб; оттоле возлю­било его, как друг. И о сем он рассказывал другу своему так: «Имея разожженные мысли и чувства души моей благоговением и благодарностию к богу, встав рано, пошел я в сад прогуляться. Первое ощущение, которое осязал я сердцем моим, была некая развязанность, сво­бода, бодрость, надежда с исполнением. Введя в сие рас- положение духа всю волю и все желания мои, почувство­вал я внутри себя чрезвычайное движение, которое пре­исполняло меня силы непонятной. Мгновенно излияние некое сладчайшее наполнило душу мою, от которого все внутреннее мое возгорелось огнем, и, казалось, что в жи­лах моих пламенное течение кругообращалось. Я начал не ходить, но бегать, как бы носим некиим восхищением, не чувствуя в себе ни рук, ни ног, но будто бы весь я сос­тоял из огненного состава, носимого в пространстве круго-бытия. Весь мир исчез предо мною; одно чувствие любви, благонадежности, спокойствия, вечности оживляло су­ществование мое. Слезы полились из очей моих ручьями и разлили некую умиленную гармонию во весь состав мой. Я проник в себя, ощутил как сыновнее любви уве­рение и с того часа посвятил себя на сыновнее повинове­ние духу божиему».

По прошествии двадцати четырех лет пересказывал он сие другу своему с особенным чувствованием, давая знать, сколь близ нас есть бог, сколько промыш­ляет о нас, хранит нас, как наседка птенцов своих, под крылья свои собрав, если мы только не уда­ляемся от него во мрачные желания воли нашей раст­ленной.

Поживя несколько у отца Венедикта, отправился он опять в Гусинку к Сошальским, где и занялся упражне­ниями сочинений.

401

В 1772 году, в феврале месяце, друг его поехал в чу­жие края, и, быв во Франции в разных городах, прибыл в 1773 году в Швейцарию, в город Лозанну.

Между многими умными и учеными людьми, каковых в Лозанне нашел он, находился там некто Даниил Мейн-гард, человек отменного разума природного, имевший дар слова, ученость редкую, обширные познания, благо­нравие философское. Он столько похож был чертами лица, обращением, образом мыслей, даром слова на Сковороду, что можно бы почесть его ближайшим родственником его. Друг Сковороды познакомился с ним, и они друг друга столько полюбили, что Мейнгард, имея у себя подле Лозанны прекрасный загородный дом, сад и вели­чайшую библиотеку, просил его располагать оным всем в свое удовольствие, и сей пользовался всегда, как и мно­гими сведениями от него.

Возвратясь из чужих краев и увидясь со Сковородою в 1775 году, рассказал ему друг его ту удивительную встречу, по которой он нашел в Лозанне похожего человека на него чертами лица, свойствами, образом мыслей и дружбою к нему. Сковорода возлюбил его заочно и с того времени начал подписывать на письмах и сочинениях своих имя свое так: Григорий вар (евр. сын) Савва Ско­ворода, Даниил Мейнгард22.

И добрая и худая слава распространилась о нем во всей Украине, Малороссии и далее. Многие хулили его, некоторые хвалили, все хотели видеть его, может быть, за одну странность и необыкновенный образ жизни его, немногие же знали его таковым, каков он в самой точности был внутренне.

По разным обстоятельствам живал он у многих: иногда местоположение по вкусу его, иногда же люди по Минерве его привлекали его проживать некоторое время; непремен­ного же жилища не имел он нигде, почитая себя пришель­цем на земле во всем разуме слова сего.

Полюбя Тевяшова23, воронежского помещика, жил у него в деревне и написал у него сочинение «Икона Алкивиад-ская», которое и приписал ему в память признательности своей к дому сему. Потом имел пребывание в Бурлуках у Захаржевского, ради приятных положений природы жительствовал у Щербинина в Бабаях, в Ивановке у Ко­валевского, у друга своего в Хотетове, в монастырях Старо-Харьковском, Харьковском училищном, Ахтырском,

402

Сумском, Святогорском, Сеннянском и проч. по несколько времени. Иногда жил у кого-либо из сих и у других, со­вершенно не любя их пороков, но для того только, дабы чрез продолжение времени, обращаясь с ними, беседуя, рассуждая, нечувствительно привлечь их в познание себя, в любовь к истине, в отвращение от зла и примером жизни заставить любить добродетель. Впрочем, во всех местах, где жил он, избирал всегда уединенный угол, жил просто, один, без услуги.

Харьков любил он и часто посещал его. Новый тамош­ний начальник, услышав о нем, желал видеть его24. Сково­рода пришел к нему по приглашению его. Губернатор, увидя его в первый раз и посмотря на него пристально, спросил его:

— Господин Сковорода! О чем учит Библия?

— О человеческом сердце, — ответствовал он. — По­варенные ваши книги учат, как удовольствовать желудок; псовые — как зверей давить; модные — как наряжаться; Библия учит, как облагородствовать человеческое сердце.

Некто из ученых спросил его тут же, что есть философия.

— Главная цель жизни человеческой, — отвечал Ско­ворода. — Глава дел человеческих есть дух его, мысли, сердце. Всяк имеет цель в жизни, но не всяк главную цель, то есть не всяк занимается главою жизни. Иной за­нимается чревом жизни, то есть все дела свои направляет, чтобы дать жизнь чреву; иной — очам, иной — волосам, иной — ногам и другим членам тела; иной же — одеждам и прочим бездушным вещам; философия, или любомудрие, устремляет весь круг дел своих на тот конец, чтоб дать жизнь духу нашему, благородство сердцу, светлость мыслям, как главе всего. Когда дух в человеке весел, мысли спокойны, сердце мирно, то все светло, счастливо, блаженно. Сие есть философия.

Из Харькова опять отправился он в Гусинку, любимое свое пустынножительство.

Любомудрие, поселясь в сердце Сковороды, достав­ляло ему благосостояние, возможное земнородному. Сво­боден от уз всякого принуждения, суетности, искательств, попечений, находил он все свои желания исполненными а

403

в ничтожестве оных. Занимаясь сокращением нужд есте­ственных, а не распространением, вкушал он удовольст­вий, не сравненных ни с какими счастливцами. Когда солнце, возжегши бесчисленные свечи на смарагдо-ткан-ной плащанице, предлагало щедрою рукою чувствам его трапезу, тогда он, принимая чашу забав, не растворен­ных никакими печалями житейскими, никакими возды­ханиями страстными, никакими рассеянностями суетными, и вкушая радования высоким умом, в полном упокоении благодушества говаривал: «Благодарение всеблаженному богу, что нужное сделал нетрудным, а трудное ненуж­ным!»

Когда усталость в размышлениях заставляла его пе­ременить упражнения свои, тогда он приходил к преста­релому пчельнику, недалеко жительствовавшему в пчель­нике, брал с собою в сотоварищество любимого пса своего, и трое, составя общество, разделяли между собою вечерю.

Ночь была ему местом упокоения от напряжений мыс­ленных, нечувствительно изнуряющих силы телесные, а легкий и тихий сон для воображения его был зрелищем зрелищ, гармониею природы представляемых.

Полуночное время имел он обычай всегда посвящать на молитву, которая в тишине глубокого молчания чувств и природы сопровождалась богомыслиема. Тогда он, собрав все чувства и помышления в один круг внутри себя и обозрев оком суда мрачное жилище своего земного чело­века, так воззывал оные к началу божиему: «Восстаньте, ленивые и всегда книзу поникшие ума моего помыслы! Поднимитеся и возвыситеся на гору вечности!» Тут мгно­венно брань открывалась, и сердце его делалось полем рати: самолюбие, вооружась с миродержителем века, светским разумом, собственными бренности человеческой слабостями и всеми тварями, нападало сильнейше на волю его, дабы пленить ее, воссесть на престоле свободы ее и быть подобным вышнему. Богомыслие, вопреки, пригла­шало волю его к вечному, единому, истинному благу его,вездесущему, всеисполняющему, и заставляло его обла­читься во все оружие божие, дабы возмог стать противу коз­ней лжемудрия. Какое борение! Сколько подвигов! Восшумели и смутились: надлежало бодрствовать, стоять,

а Достойнейшее молитвоприношенне богу есть искание истины чистым сердцем: в сем состоит богомыслие.

404

мужаться. Небо и ад борется в сердце мудрого, и может ли он быть празден, без дела, без подвига, без пользы че­ловечеству? Так за полуночные часы проводил он в бран­ном ополчении против сил мрачного мира.

Воссиявшее утро облекало его во свет победы, и в тор­жестве духа выходил он в поле разделять3 славословие свое со всею природою.

Сей был образ жизни его! «Не орю же, не сею, не поку­паю, не воинствую, — так писал он к другу своему из пустыни, — отвергаю же всякую житейскую печаль. Что же делаю? Се, что, всегда благословя господа, поем вос­кресение его. Учусь, друг мой, благодарности: се мое дело! Учусь быть довольным о всем том, что от промысла бо­жия в жизни мне дано. Неблагодарная воля есть ключ адских мучений; благодарное же сердце есть рай сладос­тей. Ах, друг мой! Поучайся в благодарности, сидя в доме, идя путем, засыпая и просыпаясь; приемли и обращай все во благо: доволен сущими; о всем приключающемся тебе не воздавай безумия богу; всегда радуясь, о всем благо­даря, молись».

Можно было жизнь Сковороды назвать жизнью. Не та­ково было тогда состояние друга его.

Обращение в великом свете, уда ля его мало-помалу от его самого, заведя в лестные внешности, усыпя в нем доверие ко внутреннему голосу духа, простудя жар ис­тинного любомудрия, возжгло в нем разум светский и воз­будило свойства, собственные сему кругу бытия.

Свет облагоприятствовал его своими дарами, наложа на него усыпление, дал ему жену, друзей, приятелей, бла­годетелей, преданных знакомых, свойственников, житей­ские связи и выгоды. Но дары сии напоены были соком корня их и свойствами начала их. Он увидел в счастии превращение, в друзьях — измену, в надеждах — обман, в утехах — пустоту, в союзах — самовидность, в ближ­них — остуду, в своих — лицеприятие.

Таковы были последствия светского круга, в который попал он, Ьставя сам себя.

Удручен, изможден, истощен волнениями света, обра­тился он в себя самого, собрал рассеянные по свету мысли в малый круг желаний и, заключа оные в природное свое

а Веселие мудрому мужу должностню есть: безбожно бо бого-боязливому печалиться (Юнг. Ночь, IV).

405

добродушие, прибыл из столицы в деревню, надеясь там найти берег и пристань житейскому своему обуреванию.

Свет и там исказил все. В глубоком уединении остался он один, без семейства, без друзей, без знакомых, в бо­лезни, в печалях, в беспокойствах, без всякого участия, совета, помощи, соболезнования. Тогда он, возведя очи свои на зрелище света, на круг обстоятельств своих, на заблуждения свои, которых он сделался жертвою, и видя, что не на камне основан был храм житейского счастия его, в сердечном чувстве сожаления, ободрясь добродушием своим, воспел оную преисполненную истины песнь:

«О Иерихон проклятый, как ты меня обманул!» и проч.

Промысл божий воззрел на него в развалинах бытия его, воздвигнул дух мудрого, сердце друга, и Сковорода семидесятитрехлетний, по девятнадцатилетнем несвида­нии, одержим болезнями старости, несмотря на дальность пути, на чрезвычайную ненастную погоду и на всегдашнее отвращение к краю сему, приехал в деревню к другу своему, село Хотетово, в двадцати пяти верстах от Орла, один разделить с ним ничтожество его26.

Бодрость духа, веселость нрава, мудрая беседа, сво­бодное сердце от всякого рабства света, суетности, при­страстия, торжество благодушия, утвержденное на семи­десятилетних столбах жизни и увенчиваемое при исходах века спокойствием вечности, возбудили в друге его усып­ленные силы разума, восперили чувства его, возвысили желания, устроили волю к воле вседержителя.

Сковорода привез к нему сочинения свои, из которых многие приписал ему; читывал оные сам с ним ежеденно и между чтением занимал его рассуждениями, правилами, понятиями, каковых ожидать должно от человека, искав­шего истины во всю жизнь не умствованием, но делом и возлюбившего добродетель ради собственной красоты ее.

Речь доходила тут до разных толков или сект. Всякая секта, говорил он, пахнет собственностью, а где собственно мудрие, тут нет главной цели или главной мудрости. Я не знаю мартынистов, продолжал он, ни разума, ни учения их; ежели они особничествуют в правилах и обрядах, чтобы казаться мудрыми а, то я не хочу знать их; если же они мудрствуют в простоте сердца, чтоб быть полезными

406

гражданами обществу, то я почитаю их; но ради сего не для чего бы им особничествовать. Любовь к ближнему не имеет никакой секты: на ней весь закон и пороки висят. Закон природы, как самонужнейший для блага человече­ского, есть всеобщий и напечатлен на сердце каждого, дан всякому существу, даже последней песчинке. Благо­дарение всеблаженному богу, что трудное сделал ненуж­ным, а нужное нетрудным!

Искание философского камня или превращение всех вещей в золото и соделание состава из оного, дабы прод­лить человеческую жизнь до нескольких тысяч лет, есть остаток египетского плотолюбия, которое, не могши про­длить жизни телесной, при всех мудрованиях своих на­шло способ продолжать существование трупов человече­ских, известных у нас под именем мумий. Сия секта, говорил он, меряя жизнь аршином лет, а не дел, несообразна тем правилам мудрого, о котором пишется: «Пожив мало, исполнил лета долгие». Сверх того, она ласкатель-ствует соблазнительно суетности человеческой, похотоу-годиям, гордости, зависти, любостяжанию; дает в мыслях перевес тленности, в сердце повод к саддукейству27.

Друг его доводил беседу до истории святого Писания3. «Многие, — сказал Сковорода, — не разумея меня или не хотя разуметь, клевещут, якобы я отвергаю историю Ветхого и Нового завета, потому что признаю и испове­даю в оной духовный разум, чувствую богописаный закон и усматриваю сущее сквозь буквальный смысл. Я попол­няю сим историю, а не разоряю, ибо, как тело без духа мертво, так и святое Писание без веры; вера же есть не­видимых извещение. Когда я хвалю доблесть воина, не­устрашимость, мужество, храбрость его, то сим не унич­тожаю нарядов его, ни оружия его. Наряд, убранство, оружие воина есть история, а разум и слава сей истории есть дух воина, дело его. Когда я, смотря на прекрасный храм, превозношу похвалами симметрию, пропорцию, великолепие, то, относя сие к искусству создателя, к кра­соте целого, отвергаю ли, исключаю ли кирпич, известь, железо, песок, воду, каменщиков, ваятелей и проч., как будто бы ничего того не бывало? Я удивляюсь разуму храма, но тем не отметаю наружности оного.

407

Читая святое Писание в намерении научиться в нем богопочитанию, богобоязливости, любви ближнего, пови­новению начальству, покорности ко властям предлежащим, усовершению сердца во всех отношениях его, когда я най­ду, например, историю, что Аарон-первосвященник золо­того тельца иудейского, сделанного ими в небытность его и поклоняемого от них, бросил в огонь и растопил, то я не останавливаюсь тут на химической работе, помня всегда, что Библия не есть наука химии, но книга священ­ная, поучающая святости нравов человека, способного внимать учению ее. Я научаюсь из сей истории, что сердце человеческое не может быть без упражнения и что когда удаляется от оного мысль священная, понятие истины, дух разума, то оное мгновенно повергается в занятия подлые, неприличные высокому роду его, и чтит, величает, бого­творит презренное, ничтожное, суетное. Сей разум истории назидает меня много больше и споспешествует внутрен­нему моему усовершению, нежели как если бы я, узнав, как золото переделывать мгновенно изо всего и все пре­творять в оное, занялся хотением или упражнением богатиться или химичествовать.

Я верю и знаю, что все то, что существует в великом мире, существует и в малом и, что возможно в малом мире, то возможно и в великом по соответствии оных и по един­ству всеисполнение исполняющего духа. Но для сего не добиваюсь я знать, как и когда Мойсей разделил море жез­лом в великом сем мире, в истории, а поучаюсь, как бы мне в малом моем мире, в сердце, разделить смесь склон­ностей, природы непорочной и растленной, и провести волю мою непотопленно по пути житейского бытия, дабы доставить себе в свое время свободу мыслей, то есть веселие духа, или так называемое счастие в жизни.

Не туда ли взывают нас оные слова, часто провозгла­шаемые в храмах наших: «Премудрость прости»? Что бо есть простое, если не дух? Что сложное, что смесь, состав, соткание, если не плоть, история, обряд, наружность? Сими словами высокими побуждаемся к возвышению мыс­лей наших выше видимого обряда служения, выше бук­вального смысла, выше исторического богопочитания. Распространи разумение слов сих по всему кругу Вселен­ной, по всему лицу бытия твоего и увидишь невидимого, силу божию, дух господень, воскресение. Что бо есть вос­

408

кресение, если не простота, очищенная от тленного со­става, от множественности, от разделимостей.

Но сии исторические христиане, обрядные мудрецы, буквальные богословы, человеки, духа не имея, хулят то, чего не разумеют».

Иногда разговор его с другом касался смерти. Страх смерти, говорил он, нападает на человека всего сильнее в старости его. Потребно благовременно заготовить себя вооружением против врага сего, не умствованиями — они суть не действительны, — но мирным расположением воли своей к воле творца. Такой душевный мир приуго­товляется издали, тихо в тайне сердца растет и усиливается чувством сделанного добра по способностям и отношениям бытия нашего к кругу, занимаемому нами. Сие чувство есть венец жизни и дверь бессмертия. Впрочем, преходит образ мира сего и, как сон встающего, уничтожается.

Имел ли ты когда, продолжал он, приятные или страш­ные сновидения? Чувствования сих мечтательных удо­вольствий или страха не продолжались ли только до пробуждения твоего? Со сном все кончилось. Пробужде­ние уничтожило все радости и страхи сонной грезы. Так всякий человек по смерти. Жизнь временная есть а сон мыслящей силы нашей. В продолжение сна сего радости и печали, надежды и страхи касаются в мечтании чувства нашего. Придет час, сон кончится, мыслящая сила про­будится, и все временные радости, удовольствия, печали и страхи временности сей исчезнут. В иной круг бытия поступит дух наш, и все временное, как сон встающего, уничтожится. Жена когда родит, младенец вступает в но­вый порядок вещей, новое поприще бытия, новую связь существ вместо той, в какой находился он в бытность свою во чреве матери. И какое тут различие? 6 Чрево ма­тери — и великий мир сей! По вступлении младенца из того в сей все предшедшее, теснота, мрак, нечистоты от­решаются от бытия его и уничтожаются.

а Для сего святой Павел разбуживает, говоря: «Восстань, спящий, и воскресни от мертвых», и пробудившиеся видели славу его.

" Если бы младенец мог мыслить во утробе матери своей, то можно ли бы уверить его, что он, отделившись от корня своего, на вольном воздухе приятнейшим светом солнца наслаждаться будет? Не мог ли бы он тогда думать напротив и из настоящих об­стоятельств его доказать невозможность такого состояния? Столько же кажется невозможной жизнь по смерти заключенным в жизнь времени сего.

409

Знаю, что многих умы ищут равновесия в награжде­ниях и наказаниях, полагая на свои весы меру и число дела человеческие и суд божий. Друг мой! Величайшее наказание за зло есть делать зло, как и величайшее воз­даяние за добро есть делать добро. Любовь добродетели подобна свету огня. Зажги огонь — тотчас свет осияет глаза твои; возлюби, восчувствуй охоту к добродетели — тотчас сердце твое осветится веселием. Исполни, произ­веди в дело добродетели любовь, то корень сердца твоего напоишь туком блаженства. И каких благословенных плодов можешь ожидать от сего! Любовь к порокам по­добна потушенному огню: погаси огонь, тотчас тьма по­крыла очи твои; не знаешь, куда идешь, нет тебе различия вещей; мир не существует для тебя лучшею и величайшею частью: се наказание уже постигло тебя с самым действом. Да не соблазняют тебя казистые удовольствия разврат­ных! Загляни внутрь их а: тут огонь мучений не угасает и червь угрызений не усыпает. Если бог везде, то может ли беззаконник быть без него? Нет! Ах, нет! Бог есть в нем, судия его, мститель, терние его, огонь и жупел, дух бурен, часть чаши их. Дух и вечность есть то же. Посему разумей жизнь вечную и муку вечную.

Говорили иногда о превратностях света. Они суть то, чем быть должны, сказал он тут: тут весна, лето, осень, зима суть свойства, не отделяемые от круга света, подобно как утро и вечер от круга дневного. Все во времени содер­жимое должно быть- коловратно, конечно, переменно: не разумен, не счастлив, кто ищет, кто требует постоян­ства и вечности в нем! Когда же нет постоянства в нем, то и любовь к нему должна иметь конец; отсюда печали, воздыхания, слезы отчаяния. Не говори мне о высоких чув­ствительных душах! Слезы их суть излияние природы, а не пристрастий 6 и есть некое утешение плакать в свой час.

Вечность, ах вечность едина, есть беспечалие, постоян­ство, надежда. Положим сердца наши в силу ее и уделим себе от сокровищ ее в бренной сей временности телесного бытияв. Вечность и время един состав суть, но не едино:

а Угрызения совести суть духи черные мучения и уязвляюпще змеи, молнии, проницающие ясные истины, суть ад. Сия истина вверена на сохранение последнему часу человека (Юнг. Ночь, IV).

б Est quaedam flere voluptas ω.

в Две сии половины составляют одно: голод и сытость — пищу; зима и лето — плоды; тьма и свет — день; смерть и жизнь — всякую тварь («Потоп змиин», гл. 5).

410

одно — свет, другое — тьма; одно — добро, другое — зло; одно — глава, другое — хвост.

Услыша в окрестности места о прибытии Сковороды к другу своему, многие желали видеть его, и для того не­которые приехали туда в село Хотетово.

Из начальства правления .орловского молодой человек, подойдя к нему, приветственно сказал:

— Г. С! Прошу полюбить меня.

— Могу ли полюбить вас, — отвечал Сковорода, — я еще не знаю.

Другой из числа таковых же, желая свести с ним зна­комство, говорил ему:

— Я давно знаю вас по сочинениям вашим; прошу до­ставить мне и личное знакомство ваше.

Сковорода спросил его:

— Как зовут вас?

— Я называюсь так, именем и прозванием ΝΝ, — от­вечал сей.

Сковорода, остановясь и подумав, сказал ему:

— Имя ваше не скоро ложится на моем сердце. Простота жизни,  высокость познаний,  величайший

и долголетний подвиг Сковороды в любомудрии опытном раздирали .ризу лицемерия высокомудрствующих и обна­жали пустоту их. Они, прикрывая зависть свою и наготу сердца листвием сожаления, говорили другим: «Жаль, что Сковорода ходит около истины и не находит ее!» В то время, когда сей увенчиваем уже был знаменами истины, они, обвешаны знамениями соблазнов, гордо и бесстыдно являлись в личине истины.

Старость, осеннее время, беспрерывная мокрая погода умножили расстройку в здоровье его, усилили кашель и расслабление. Он, проживя у друга своего около трех недель, просил отпустить его в любимую им Украину, где он жил до того и желал умереть, что и сбылось. Друг упрашивал остаться у него, зиму провести и век свой скон­чать со временем у него в долю. Но он сказал, что дух его велит ему ехать, и друг отправил его немедленно.

Напутствуя его всем потребным, дав ему полную волю по нраву его выбрать, как хочет он, куда, с кем, в чем ехать ему, представил ему для дороги в случае надобности нужный запас, говоря:

— Возьмите сие; может быть, в пути болезнь усилится и заставит где остановиться, то нужно будет заплатить...

411

— Ах, друг мой! — сказал он. — Неужели я не при­обрел еще доверия к богу, что промысл его верно печется υ нас и дает все потребное во благовременность?

Друг его замолчал с приношением своим.

1794 года, августа 26 числа, отправился он в путь из Хотетова селавУкраину. При расставании, обнимая друга, сказал: «Может быть, больше я уже не увижу тебя. Про­сти! Помни всегда во всех приключениях твоих в жизни то, что мы часто говорили: свет и тьма, глава и хвост, добро и зло, вечность и время. Дух мой признал тебя спо­собнейшим принять истину и любить ее».

Приехав в Курск, пристал он к тамошнему архиманд­риту Амвросию, мужу благочестивому. Проживя несколь­ко тут из-за беспрерывных дождей и улуча ведро, отпра­вился он далее, но не туда, куда намеривал. В конце пути своего почувствовал он побуждение ехать в то же место, откуда поехал к другу, хотя совершенно не расположен был. Слобода Ивановка помещика Ковалевского было то местопребывание, где несколько времени жил он преж­де и куда прибыл скончать течение свое.

Болезни старостью, погодою, усталостью от пути при­близили его к концу его. Проживя тут больше месяца, всег­да почти на ногах еще, часто говаривал с благодушием: «Дух бодр, но тело немощно». Помещик, видя изнеможе­ние его крайнее, предложил ему некоторые обряды для нриуготовления к смерти. Он, как Павел-апостола, почитая обряды обрезания ненужными для истинно верующих, ответствовал, подобно как Павел же иудеям обрядствующим. Но, представя себе совесть слабых, не­мощь верующих и любовь христианскую, исполнил все по уставу обрядному29 и скончался октября 29 числа, поутру, на рассвете, 1794 года. Перед кончиною за­вещал предать его погребению на возвышенном месте близ рощи и гумна и следующую сделанную им себе надпись на­писать:

Мир ловил меня, но не поймал6.

а К римлянам, гл. 3, ст. 28.

412

Имеются многие сочинения его, из которых лучшие доставил он, писанные все рукою своею, другу своему и о всех приложил список своеручный при письме к другу следующего содержания:

Число  творений  моих:

1. Наркисс, узнай себя.

2. Симфония: рек — сохраню пути моя.

3. Симфония: аще не у веси.

4. Неграмотный Марко.

5. Алфавит мира: о природе.

6. Разговор «Кольцо».

7. Древний мир.

8. Жена Лотова.

9. Брань архангела Михаила с Сатаною.

10. Икона Алкпвиадская.

11. Беседа I. Сион.

12. Беседа И. Сион.

13. Беседа III. Двое.

14. Диалог: Душа и Нетленный Дух.

15. Благодарный Еродий. 15а. Убогий Жаворонок.

16. О христианском добронравии, или катехизис.

17. Асхань, о познании себя.

Переводы:

1. О старости (Цицерона),

2. О божием правосудии.

3. О смерти.

4. О хранении от долгов.

5. О спокойствии душевном.

6. О вожделении богатств.

(Плутарховы сочинения)

413

7. О уединении...(Сидрония)30.

Кроме сочинений и переводов сих, многие на россий­ском, латинском, эллинском языке, находятся письма его весьма поучительные, писанные к другу и прочим; многие стихословия и другие сочинения, которых собра­ние частью хранится у друга его.

Как он писал для своей стороны, то и употреблял ино­гда малороссийские наречия и правописание, употребляе­мое в произношении малороссийском: он любил всегда природный язык свой и редко принуждал себя изъясняться наиностранном; эллинский предпочитал всем иностранным.

Друг его написал сие на память добродетелей его, в благодарность сердцу его, в честь отечества, в славу бога.

1795 г., февраля 9, в селе Хотетове.

Надгробная надпись:

Григорию Саввичу Сковороде, в боге скончавшемуся 1794 года, октября 29-го дня.

Ревнитель истины, духовный богочтец, И словом, и умом, и жизнию мудрец; Любитель простоты и от сует свободы, Без лести друг прямой, доволен всем всегда, Достиг на верх наук, познавши дух природы, Достойный для сердец пример, Сковорода.

М. К.

ПРИМЕЧАНИЯ УКАЗАТЕЛИ СЛОВАРЬ

ПРИМЕЧАНИЯ

Книжечка, называемая Silenus Alcibiadis, сиречь Икона Алкивиадекая (Израильский Змий)

Этот трактат известен в двух редакциях, носящих разные назва­ния. Первая редакция 1776 г. под названием «Икона Алкивиадекая...» принадлежит отделу рукописей Института литературы им. Т. Г. Шев­ченко АН УССР (ф. 86, № 7). В ней имеются следы позднейших исправлений и дополнений, а также примечания, которые сделаны значительно позднее. В 1870 г. Сковорода переписал и заново отре­дактировал свой трактат. Этот второй автограф также сохранился в Харьковском филиале Центрального архива МВД УССР. Ру­копись содержит дарственную надпись А. И. Ковалевскому на ла­тинском языке. Помимо двух автографов известно семь рукописных копий произведения.

Впервые отрывки трактата были опубликованы в 1894 г. Д. И. Багалеем под названием «Израильский Змий» по второму ав­тографу. Полностью трактат был опубликован впервые в 1912 г. В. Д. Бонч-Бруевичем по тому же автографу. В издании АН УССР 1961 г. в основу публикации положен первый автограф, который содержит позднейшие исправления и примечания, сделанные после 1785 г., т. е. уже после того, как была сделана вторая редакция. За основу настоящего издания взята публикация 1961 г.

1 Silenus AUibiadis (Икона Алкивиадекая) — название трактата происходит от так называемых алкивпадовых силенов. Алкивиад (прибл. 450—404 гг. до и. э.) — афинский государственный деятель и полководец, ученик и друг Сократа, личность, о которой много писали в античности. В частности, в диалоге Платона «Пир» Алки­виад предстает одним из собеседников; он сравнивает Сократа с си­леном, внутри которого спрятаны изображения богов. Вообще же силенами называли безобразные скульптурные фигурки, полые внутри, в которых обычно хранились прекрасные изваяния. Образ силенов пользовался большой популярностью в средние века и

Примечания составлены И. В. Иваньо.

417

в эпоху гуманизма. Так, Эразм Роттердамский в XXIX гл. своей «Похвалы глупости» пишет о том, что каждая вещь имеет два лица, подобно алкивиадовым силенам, и эти лица совсем не похожи друг на друга (см. Эразм Роттердамский. Похвала глупости. М., 1964), стр. 35—36). Примерно в подобном же смысле употребляет названный образ и Сковорода, подчеркивая различие внутреннего (невидимого) и внешнего образа вещей.

Это произведение занимает очень важное место в философской эволюции Сковороды. В нем Сковорода формулирует свою концеп­цию двух натур (видимой и невидимой, тленной и вечной) и трех миров (макрокосма — природы, микрокосма — человека и мира символов). Этим самым он подводит философскую базу под свое учение о сродности и человеческом счастье. Рассматривая вопрос о материи и форме, Сковорода приходит к выводу о вечности мате­рии и взаимопереходе вещей из одного состояния в другое. С этих позиций он критикует библейские легенды и мифы о сотворении мира, указывает на них как на источник суеверия и вражды между людьми. С точки зрения формы это произведение характеризуется переходом от диалога к трактату, где мысли излагаются уже не­посредственно от лица самого автора. — 7.

2 Название второй редакции «Израильский Змий» имеет своим источником библейский образ, который, как и образ силенов, весьма часто использовался Сковородой в различных произве­дениях, но примерно в одном и том же смысле. При этом обра­щает на себя внимание тот факт, что мыслитель пользуется этим образом в собирательном смысле, обобщая различные библейские легенды и выделяя два аспекта аллегорического истолкования образа: 1) пресмыкающийся, искушающий Еву, преследующий жену, которая должна родить дитя, и т. п. апокалиптический змий (дра­кон) символизирует низменные страсти, произвол плоти; 2) другое истолкование образа змия, в противоположном смысле, имеет ис­точником библейскую легенду о наказании евреев за непослушание богу. Сначала они подверглись нападению смертоносных змеев, а затем перед ними с целью излечения и как напоминание о боге был подвешен отлитый Моисеем медный змий. Символом вечности счи­тается змий, свитый в кольцо. — 7.

3 К этим словам, приписываемым Сократу, Сковорода обра­щался неоднократно, тем самым подчеркивая близость собственного жизненного принципа с практической этикой Сократа, с его пони­манием призывов к самопознанию, умеренности и самоусовершен­ствованию. — 7.

4 Эти мысли Эпикура изложены в известном письме его Менекею. См. т. 1, стр. 469, прим. 28. — 7·

418

6 Этот прпзыв весьма характерен для римского поэта Горация, последователя эпикурейской этики, автора призыва «Сагре diem». Сковорода высоко ценил Горация как поэта и как мыслителя, назы­вая его пророком. — 7.

7 Луций Анней Сенека (род. между 6—3 гг. до и. э. — ум. 65 г. и. э.) — римский философ-стоик, писатель. Стоические идеи Сенеки были использованы идеологами раннего христианства. Он призывал к добродетели, сдержанности, нравственному усовершен­ствованию, хотя в жизни своей стремился к богатству и славе. Сенека не был последователем Эпикура. И тот факт, что Сковорода говорит о нем в связи с Эпикуром и Горацием, свидетельствует только о равных симпатиях мыслителя к эпикуреизму и стоицизму. — 7.

? «Слишком поздно жить завтра» (лат.). — 7.

8 Речь идет о нападках на Эпикура как мыслителя, который якобы призывал к безнравственности, невоздержанию и распутству. В особенности эти нападки характерны для христианской аскети­ческой философии. Сковорода отвергает подобное понимание этики Эпикура. Он полемизирует с Плутархом относительно эпикуров-ского понимания счастливой жизни (См. Григорш Сковорода. Твори в двох томах, т. 2. К., 1961, стр. 194). — 7.

9 «Свинья со стада Эпикура» (лат.) — так шутливо называл себя Гораций в некоторых своих произведениях (см. Послания, 1, 4, 16). - 7.

10 Называя Платона «боговидцем», Сковорода желает подчерк­нуть, что греческий философ не останавливается на зримой, види­мой стороне явлений, а проникает в сущность вещей. — 8.

11 О понимании Сковородой этой идеи Пифагора см. т. 1, стр. 488, прим. 10. — 8.

12 Имеется в виду жизнь Солона (прибл. 638 г. — прибл. 559 г. до и. э.) — политического деятеля древних Афин, поэта и философа, признанного одним из семи древнегреческих мудрецов. — 8.

13 Катон Старший — см. т. 1, стр. 474, прим. 35. Цпцероно-вым назван потому, что Цицерон посвятил ему свое произведение «De senectute», из которого Сковорода и берет приводимые им све­дения. — 8.

14 Здесь Сковорода, выступая против суеверия, порождаемого неверным, буквальным пониманием библейских текстов, показывает, к каким пагубным последствиям оно приводило в истории. В част­ности, его он считает причиной разрушения Иерусалима римским императором Титом Флавием Веспаснаном во время восстания в Иудее в 66—73 гг. Как установил Л. Махновец, одним из источни­ков подобной оценки Тита являются представления о личности им­

419

ператора, почерпнутые из оперы «Милосердие Титово» (см. т. 1, стр. 471, прим. 11). Философ говорит также о разорении Царьграда (Константинополя) в 1453 г. турками и резне в Париже 24 августа 1572 г. между гугенотами и католиками, которая вошла в историю под названием «Варфоломеевская ночь». — 10.

15 «Бог нам подарил этот покой» (лат.) — эти слова взяты из первой эклоги книги «Буколики» выдающегося римского поэта Вергилия Публия Марона (70—19 гг. до и. э.). В «Буколиках» Вер­гилии изображает вольную и спокойную жизнь земледельцев и па­стухов,   которой   глубоко  симпатизировал  и  Сковорода. — 12.

16 Этот рассказ является своеобразной обработкой апокрифи­ческой легенды, встречающейся, например, в известном перевод­ном сборнике легендарных рассказов «Великое зерцало», сложен­ном в 1605 г. на основе средневековых сборников. Данный рассказ известен по Сокальскоп рукописи XVIII в. из рукописного собра­ния И. Франко в библиотеке Научного общества им. Т. Шевченко во Львове (см. «Хрестоматія давньої української Літератури». К., 1967, стр. 748—749). Сковорода пересказывает этот сюжет, пере­осмысливая его в духе собственного понимания «начала» и «вечно­сти». — 13.

17- Здесь Сковорода, пренебрегая различием между названными категориями людей, подчеркивает свойственное всем им стремление к познанию «невидимого начала». Маги — первоначально персид­ские и халдейские жрецы (и поэтому их называли также халдеями); волхвы — в Библии пророки, возвестившие рождение Христа; гимнософисты — древнеиндийские мудрецы. Одним из источников сведений о гимнософпстах была переводная повесть «Алек­сандрия» (см, «Хрестомапя давньо1 украшсько1 л.тератури», стр. 705). - 14.

18 Иерофанти — верховные жрецы в Древней Греции. — 14.

19 Здесь Сковорода указывает на связь своей концепции двух натур и понимания вечности материи с учением Платона об идеях — духовных сущностях, выражающих «истинное бытие» вещей. — 16.

20 «Материя вечна» (лат.). — 17.

21 Зороастр (Заратустра) — см. т. 1, стр. 494, прим. 31. Солнце в учении Заратустры символизирует мудрость божества, его не­дремлющего ока. Древние персы поклонялись солнцу и день отдыха называли днем солнца. — 17.

22 Империал — см. т. 1, стр. 482, прим. 12. — 18.

23 Исходя из того, что Библия представляет собой мир тайных, символических образов, Сковорода подвергает критике идею сотво­рения мира, описанную в книге «Бытие», так как считает «обитель­

420

ный мир» вечным во времени и бесконечным в пространстве. В связи с этим он указывает на противоречия в редакциях соответствующих мест в еврейской и христианской Библиях. — 19.

24 Петух. — 19.

25 Что такое поэтическое искусство? — Делать из плохого (злого) хорошее (доброе). Кто добр? Плоть — ничто...» (лат.). — 20.

26 «Местечко драгоценного камешка или глазок перстенька» (лат.). — 23.

21 Малое коло, т. е. малый круг.. — 24.

28 Херувимы — в библейских сказаниях небесные духи, покро­вители пророков и праведников. — 25.

29 Имеется в виду эпизод из жизни библейского Иосифа. Иосиф истолковал сны фараона, предвещавшие сначала семь лет изобилия, а затем семь лет голода (Ветхий завет. Бытие, гл. 41). — 26.

30 См. т. 1, стр. 485, прим. 10. — 27.

303 «Прибавим... Я тень и фигура, больше ничего. Солнце — пасха, но я солнце солнца, тень тени, или антипасха, т. е. замена тени, замена фигуры, замена образа» (лат.). — 28.

31 Показательно, что в число апостолов, разгадывающих тайны фигур Библии, постигающих смысл бытия, Сковорода включает и себя под псевдонимом Даниил Мейнгард. — 30.

32 Имеется в виду древнегреческий миф о дочери критского царя Миноса Ариадне, которая помогла герою Тесею выбраться из лабиринта с помощью клубка ниток. Сковорода соединяет этот миф с библейской легендой о Раове, которая спасла в Иерихоне лазут­чиков Иисуса Навина и тем самым сохранила жизнь себе и своей семье. — 30.

33 Катавасия — объединение разных голосов в общий хор при богослужении. Здесь — резюме, вывод. — 33.

34 Рассматривая Библию как творение, т. е. искусственно со­зданный мир образов, вымысел, имеющий целью воплотить невиди­мое при помощи видимого и ощутимого, Сковорода соответственно относится и к авторам библейских книг как к писателям, произве­дения которых требуют «испытания», т. е. критического к ним от­ношения. — 33.

Книжечка о чтении Священного писания, нареченная Жена Лотова

Как свидетельствует переписка Сковороды, этот трактат пи­сался им с перерывами на протяжении нескольких лет. В сопрово­дительном письме, относящемся, по-видимому, к концу 80-х годов, Сковорода сообщает, что написал этот трактат «в самом открытии

421

Харьковского наместничества» (последнее открыто 29 сентября 1780 г.). Однако есть все основания думать, что в 1780 г. произве­дение не было окончено. Об этом свидетельствуют, во-первых, ана­лиз правописания автографа и, во-вторых, письма Сковороды Я. Правицкому. Автограф трактата, дошедший до нас в собрании М. Ковалинского (хранится в отделе рукописей Института литературы им. Т. Г. Шевченко АН УССР, ф. 86, № 6), имеет различное право­писание и выполнен на разной бумаге. Первые пять разделов напи­саны по правописанию, которым Сковорода пользовался до 1785 г., а водяные цифровые филиграни на бумаге относятся к 1779—1780 гг. Два последних раздела и сопроводительное письмо написаны по но­вому правописанию, а бумага имеет цифровую филигрань «1788». В переписке Сковороды с Я. Правицкнм 1785—1787 гг. неоднократно ведется речь об окончании этого трактата. Содержание этих ппсем позволяет указать время написания произведения: 1780—1788 гг. Кроме автографа в различных книгохранилищах страны сохрани­лось пять известных списков (копий) произведения.

Произведение впервые опубликовано В. Д. Бонч-Бруевпчем в издании 1912 г.

Этот трактат посвящен проблеме аллегорического истолкования Библии, образы и фигуры которой, по мнению автора, образуют особенный символический мир. С их помощью, как полагает он, можно обнаружить и познать вечное начало в макрокосме. В этом и состоит важное моральное, поучительное значение аллегорически истолкованных образов Библии, например соляного столба, в ко­торый якобы превратилась жена Лота, пощаженного царя Содома и Гоморры. В образе содомского человека Сковорода критикует моральные и социальные пороки своих современников, охвачен­ных жаждой обогащения и честолюбием. Сковорода противопостав­ляет им утопический образ духовного человека, обретшего полную свободу и совершенство. В трактате раскрываются пагубные по­следствия буквального понимания Библии. Произведение испол­нено глубокого субъективного пафоса и даже лиризма.

1 Жена Лотова — см. т. 1, стр. 479, прим. 3; стр. 481, прим. 28. Призыв «Вспоминайте жену Лотову», звучащий как рефрен в этом трактате, имеет своим источником слова евангелиста Луки (Новый завет. Евангелие от Луки, гл. 17, ст. 32). — 34.

2 Письмо адресовано М. И. Ковалинскому и, по-видимому, написано в конце 80-х — начале 90-х годов. — 34.

3 О понимании и истолковании Наркисса как символа духовного самопознания см. т. 1, стр. 477. — 34.

4 Сигор — согласно Библии, моавитский город, в который бе­жал из Содома Лот (см. т. 1, стр. 479, прим. 3). — 36.

422

6 Купидон — в римской мифологии бог любви, посланец Ве­неры. — 36.

6 Сковорода называет здесь выдающихся представителей пат­ристики, известных писателей и ораторов, произведения которых ему были хорошо известны и которые оказали на него определенное влияние. — 37.

I Слово, разум (греч.). Отождествление бога с логосом, трактовка его как духовного первичного начала всего сущего на­ходится в связи с учением Платона. — 37.

8 Павел — один из основных библейских создателей христи­анской морали. — 37.

9 Августин — см. т. 1, стр. 469, прим. 27. — 38.

10 Голиаф — согласно библейским легендам, великан, который вызвал на единоборство Давида и был побежден последним. — 39.

И Пифагор и его ученики считали принцип числа одним из важнейших принципов объяснения мира, понимая число, коэф­фициент, пропорцию, симметрию как выражение божественного начала. Отсюда связь числа с религиозными представлениями. Сковорода считает треугольник символом тройного выражения вечного начала. — 39.

12 Речь идет о библейской легенде, согласно которой египет­скому фараону приснился вещий сон, растолкованный находившимся в темнице сыном Иакова Иосифом (см. прим. 29 к «Иконе Алкивиадской»), — 41.

13 Хвалынское море — древнерусское название Каспийского моря. — 42.

14 Кана Галилейская — город, где, согласно Библии, Иисус совершил одно из своих чудес: превратил воду в вино (Евангелие от Иоанна, гл. 2), — 45.

 Цитерия (Цитера, Киферея) — культовое прозвище Афро­диты — богини красоты и любви. — 47.

16 Имеется в виду библейский рассказ о том, как жена царе­дворца Потифара пыталась соблазнить Иосифа и, отобрав у него одежду, оклеветала его перед своим мужем (Ветхий завет. Бытие, гл. 39). — 48.

!? Зубы Агарины, очи Лиины — речь идет о библейских персо­нажах: рабыня Сарры египтянка Агарь — олицетворение всего рабского, низкого; дочь Лавана Лия — см. т. 1, стр. 486, прим. 13. — 50.

18 Идол Деирского поля — см. т. 1, стр. 478, прим. 7. — 55.

19 «Восходить, подниматься на гору» (лат.). — 55.

20 Речь идет о Колоссе Родосском, одном из «семи чудес света», 37-метровой статуе бога солнца Гелиоса, которая стояла у входа

423

в Родосский порт. Разрушена во время землетрясения в 224 г. до и. э. — 59.

21 Остров Родос в Эгейском море славился в древности своими роскошными садами. — 60.

22 Морфей — в греческой мифологии  бог сновидений. — 61.

23 Симон-волхв (см. т. 1, стр. 499, прим. 36). — 61.

Брань архистратига Михаила со Сатаною

Это произведение Сковорода датирует 1783 г. Сохранился автограф в рукописном собрании М. Ковалинского, который сейчас находится в отделе рукописей Института литературы им. Т. Г. Шев­ченко АН УССР (ф. 86, № 6). Бумага автографа относится к 1780 г. В тексте обнаруживаются следы позднейших исправлений автора, в частности примечания сделаны по правописанию, которому автор следовал после 1785 г. В 1788 г. автор снабдил диалог сопроводи­тельным письмом М. И. Ковалинскому, дал ему название «Брань архистратига Михаила со Сатаною» (автограф 1783 г. называется «Борьба и иря о том: претрудно быть злым, легко быть благим»), снабдив «главизной творения». Все эти исправления и дополнения позволяют считать, что автограф был вновь отредактирован авто­ром. Известны также две рукописные копии произведения. Диалог впервые опубликован в 1839 г. в Москве попечительным комитетом «Человеколюбивого общества» с некоторыми цензурными сокра­щениями.

В этом диалоге Сковорода уже не ищет ответа на обсуждаемые вопросы, а защищает правильность ответов, полученных им в своих прежних произведениях. Сковорода объясняет, что, по его убежде­нию, является источником зла на земле и почему люди несчастны чаще, чем счастливы. Ответ на этот вопрос философ дает, исходя из собственного понимания двух натур, или двух начал, в каждом человеке, которые ведут между собой борьбу. Победа злой воли ведет человека на путь зла и Еесчастья, и, наоборот, добрая воля открывает человеку путь к добродетели и счастью. В диалоге со­держится резкая критика притворного благочестия духовенства. Сковорода зло высмеивает такие пороки, как честолюбие и стремле­ние любой ценой обогатиться за счет унижения и порабощения лю­дей. Диалог характеризуется высокими литературными достоин­ствами, изложение в нем исполнено драматического пафоса.

Согласно библейским легендам, архангел Михаил считается главой ангелов (архистратигом), так же как и сатана — главой дьявольских сил. Тема борьбы небесных сил с силами ада является одной из наиболее популярных тем древней письменности, в част­

424

ностп житийной литературы. Сковорода, как выразитель копцепцпп двух натур, использует эту традиционную форму для защиты до­рогих ему убеждении. — 64.

I Богоматерь. — 64.

Перун — в восточнославянской языческой мифологии бог грома и молний. — 65.

3 Иоанн Златоуст (345—407) — один из наиболее значитель­ных представителей византийской литературы, считается одним из отцов церкви; пользовался популярностью еще в Киевской Руси. — 66.

4 Гавриил, Рафаил, Уриил, Варахиил — библейско-мифологические образы ангелов, спутников архангела Михаила. — 68.

5 Здесь — «...не скалить зубы, не улыбаться ртом, а смеяться сердцем» (лат.). — 70.

6 Библейские персонажи — последователи христианских апо­столов. Лука — один из последователей мифического апостола Павла (Новый завет. Послания св. апостола Павла). Клеопа — упо­минается Лукой и Иоанном (Новый завет. Евангелие от Луки, гл. 24; Евангелие от Иоанна, гл. 19). — 75.

7 Рассказ этот, приводимый и в других произведениях (см., напр., т. 1, стр. 303—305), взят из Библии (Новый завет. Деяния св. апостолов, гл. 8). — 75.

8 Эврипид (нрпбл. 485—406 гг. до и. э.) — один из наиболее зна­менитых греческих драматургов. Эти строки взяты из драмы «Про­сительницы», до сих пор не переведенной полностью ни на русский, ни на украинский языки. Интересно, что отрывок, приведенный Ско­вородой, был позднее переведен И. Франко на основе немецких изданий (см. 1ван Франко. Л1тературна спадщпна. К., 1961, т. 2, стр. 190). — 76.

9 Парохиалъный колокол — колокол приходской церкви. — 78.

10 Эта песня составлена Сковородой по образцу весьма рас­пространенных на Украине в XVII —XVIII столетиях пародий на молитвы, сочинявшихся студентами. — 78.

И Архитектон — архитектор, строитель (от греч. αρχιτέκ­των). — 80.

12 Эта песня представляет собой пародийное произведе­ние. — 81.

13 Здесь Сковорода аллегорически переосмысливает мифоло­гические и библейские образы и представления. Ата (Ате) — в гре­ческой мифологии воплощение мгновенного безумства, богиня, помрачавшая разум людей и богов, была сброшена с Олимпа. Сковорода сопоставляет ее с библейской Адой — одной из жен Ламеха, отца Ноя. — 82.

425

14 Лита, Литургисса — слова, образованные от древнегрече­ских слов, означающих служение богу и преданность ему; Селла — слово, образованное от древнегреческого слова, означающего кресло, кафедру, здесь олицетворяет сидящую спокойно и мирно; Фурия (букв, бешеная) — в греческой мифологии демоническое божество мести и мук совести; Анна (от евр. Ханна) означает «богом данная», в Библии — мать пророка Самуила, услышанная богом; Хария — радость, любовь (греч.); Грация — любовь и ласка (лат.). — 82.

15 Приведенные слова Эпикура взяты из уже упоминавшегося неоднократного послания его Менекею (см. т. 1, стр. 469, прим. 28). - 82.

18 Тимпан — старинное наименование бубна, литавр, бара­бана. — 84.

17 «Гонимая церковь — потерянная трагикомедия преподава­теля Киево-Могилянской академии Варлаама Лащевского. Сохра­нилась его «Трагедокомедня о награждении в сем свете прннскных дел и мзды в будущей жизни вечной» (см. Я. Тихоправов. Летописи русской литературы и древности, 1859, т. 1, стр. 5—16). — 85.

18 «Победная песнь, или Епиникион Ф. Прокоповича написана в честь победы русских войск под Полтавой в 1709 г. Сковорода, цитируя строки произведений Прокоповича, делает небольшие ре­дакционные изменения (см. Феофан Прокопович. Сочинения. М. — Л., 1961, стр. 209). — 88.

19 Очевидно, речь идет о пожаре 1780 г., во время которого сгорела библиотека Киево-Могилянской академии, где хранилась и рукопись названной драмы В. Лащевского. — 88.

20 Запись этой песни обнаружена в рукописном сборнике се­редины XVIII в., опись которого осуществил в свое время В. Перетц (см. В. Η. Перетц. Историко-литературные исследования и материалы. СПб., 1900, т. I, ч. И, стр. 90). — 90.

21 Фарсис — порт и город, много раз упоминаемый в Библии; очевидно, Фаспс — порт колхов, остатки которого обнаружены вблизи г. Потн. — 90.

22 Одигитрия — путеводительница. Очевидно, одна из чудо­творных икон на горе Афон. — 90.

23 Маяк на острове Фарос, недалеко от г. Александ­рия. — 90.

Пря беса со Варсавою

Это произведение датируется гем же годом, что и предыдущее (1783). До сих пор диалог был известен только в одной копии. Не­давно в Государственной библиотеке им. В. И. Ленина среди не­описанных материалов библиотеки Арсеньева И. А. Табачниковым

426

был обнаружен автограф произведения (ф. 14, № 1365). Листы бумаги, на которых находится автограф, имеют цифровые фили­грани 1781 г.

Впервые диалог со значительными купюрами был опубликован И. Т. Лысенковым в издании 1861 г. Целиком по копии произведе­ние впервые опубликовано В. Бонч-Бруевичем в издании 1912 г. В издании 1961 г. диалог также опубликован ио копии.

Перевод осуществлен на основе автографа Государственной библиотеки им. В. И. Ленина.

Основной вопрос, вокруг которого сосредоточен спор, заклю­чается в том, трудно ли то, что является самым нужным для человека. Сковорода, взгляды которого здесь представляет Варсава, с большой убежденностью доказывает, что для человека наиболее нужными являются добродетель и счастье, достижение которых доступно всем без исключения людям. Этот счастливый исход легок для всех, ибо природа одарила человека возможностью выбора собственного пути. Трудным и недоступным счастье является только для тех, кто желает удовлетворения неприродных потребностей. Стремле­ние к природному благу ведет к счастью и спокойствию.

I Речь идет о сборнике «Басни Харьковские», который был подарен А. Ф. Панкову. — 93.

3 Имеется в виду 15-я басня сборника — «Змея и Буфон» (см. т. 1, стр. 87), которой заканчивается первая половина басен, созданных до 1770 г. — 93.

3 См. прим. 11 к «Брани архистратига Михаила со Сата­ною». — 93.

4 «Труднейшая доброта», «легчайшее зло» (греч., лат.). — 94.

5 Приятнее всего зло, неприятнее всего добро, Блаженнее всего зло, жалче всего добро (лат.). — 94.

6 Крастель — коростель, птица. — 94. Силоам — см. т. 1, стр. 483, прим. 18. — 95.

8 Тайна евхаристии — одно из главнейших таинств христиан­ского вероучения. — 95.

9 Аристотехна — наибольший мастер (от греч. αριστοτεκνοζ). —

97.

10 Маммона — в сирийской мифологии бог богатства и наживы, символ поклонения богатству и корыстолюбию. — 98.

И См. т. 1, стр. 495, ирим. 41. Впоследствии сила возврати­лась к Самсону. — 99.

12 Голиаф — см. прим. 10 к «Книжечке... нареченной Жена Лотова». —100.

13 Дом Лотов — здесь автор употребляет выражение аллего­рически, говоря о тех, кто остался на пути праведников. — 100.

427

14 Галилея — область древней Иудеи, где. согласно евангель­ским легендам, совершал чудеса Христос — 102.

15 Святой Нил — Нил Синайский, один из «святых отцов», который приблизительно в 390 г. пошел в Синайскую пустыню спасаться от грехов. Нил является автором многих произведений на религиозные темы, в том числе и названной Сковородой книги о семи бесах. —103.

18 «Волк бродит вокруг колодца» (лат.). — 106.

17 Флора — в римской мифологии богиня весны и цветения. —107.

18 Л нанка, Ананке — в древнегреческой мифологии богиня, олицетворяющая неизбежность; в народных представлениях бо­жество смерти. Ева — жизнь (древнеевр.). — 107.

Благодарный Еродий

Притча написана в 1787 г., посвящена и подарена Сковородой С. И. Дятлову. По-видимому, до последнего рукопись не дошла и оказалась вместе с дарственным письмом в собрании М. Ковалинского. Ныне автограф хранится в отделе рукописей Института литературы им. Т. Г. Шевчепко АН УССР (ф. 86, № 7). Цифровые филиграни бумаги автографа относятся к 1785 г.

Сохранилась одна рукописная копия притчи, относящаяся к XIX столетию. Произведение впервые опубликовано по автографу Д. И. Багалеем в издании 1894 г. на стр. 217—235.

В этой притче критикуется система воспитания, которая пре­следует цель привить человеку светские манеры, придать ему внеш­ний лоск. Ей противопоставляется воспитание истинного человека в соответствии с его природными данными. Среди других качеств особенное значение имеет век-питание благодарности как одного из важнейших условий достижения счастья.

По своей форме этот диалог-притча представляет собой не что иное, как развернутую басню в том смысле, как ее понимает Сково­рода.

Еродий — слово, образованное Сковородой от греческого ερόδιος, которое значит «боголюбивый». Сковорода употребляет это слово как одно из названий аиста, журавля, с поведением кото­рых связывались представления о благородстве и благодарности. Подобные представления имеют место в Библии и мифологии. Позднее оно нашло воплощение в рассказах известного сборника «Физиолог» и в различных сборниках эмблем и символов (см., на­пример, об этом в кн.: Ф. Буслаев. Исторические очерки. СПб., 1887, стр. 462). У Сковороды это представление встречается почти во всех произведениях.

428

1 Т. е. по уставу, по словам Иисуса — сына Сирахова, — 108.

2 Сковорода имеет в виду то, что аиста (или журавля) считали символом различных высоких понятий, например стойкости и му­жества (изображался в гнезде на храме), благочестия (изображался стоя, в одиночестве), последовательности (изображался во время пожирания змея) и т. п. — 102.

3 Четверть (лат.). — 109.

4 Врода — красота (укр.). — 111. $ Радость, веселье (греч.). — 120.

6 Стадо гергесинское — см. т. 1, стр. 468, прим. 17. — 121.

I Очевидно, имеются в виду произведения Исидора Пелусиот-ского (370 — прибл. 448) — ученика Иоанна Златоуста, провозгла­шенного святым. Ему принадлежат многочисленные послания, много раз издававшиеся начиная с XVI в. — 122.

8 Мамрийский  дуб — см.   т. 1, стр. 481, прим. 29. — 127.

9 Имеется в виду «Первое послание к Тимофею св. апостола Павла». — 127.

10 Эти строки взяты из народной песни-игры «Мак», известной в нескольких вариантах. Сковорода, по-видимому, использовал вариант, позднее записанный на Харьковщине П. Ивановым (см. «Игры крестьянских детей в Купянском уезде». Собрал П. Иванов. — «Сборник Харьковского историко-филологического общества», 1900, т. 2, стр. 798а). — 129.

И Имеется в виду Аким (Иоасаф) Горленко (1705—1754) — украинский церковный и литературный деятель (см. «Описание жизни иреосв. Иоасафа Горленко». СПб., 1854). — 129.

Убогий Жаворонок

Это произведение, как свидетельствует дарственное письмо, адресованное Ф. И. Дискому, написано осенью 1787 г. В авторском списке произведений притча названа последней.

К сожалению, до сих пор автограф притчи не обнаружен. На сегодняшний день не сохранилось даже копии, по которой произ­ведение было впервые напечатано в 1839 г. Московским попечитель­ным комитетом «Человеколюбивого общества» с предисловием М. Ма­карова и П. Решетникова. Неизвестно, на основе чего воспроизве­ден текст в издании 1861 г. Все остальные издатели пользовались имеющимися публикациями.

Заключительная песня в отличие от притчи сохранилась в двух рукописных копиях, одна из которых хранится среди рукописей Сковороды в отделе рукописей Института литературы им. Т. Г. Шев­ченко АН УССР (ф. 86, № 1), а вторая обнаружена в Государствен­

429

ном Историческом музее с нотной записью (см. Л/. Боровик, П. Нванъо. Новознайдений музичний ΤΒΐρ на слова Григория Сковороди. — «Народна творчсть та етнографія», 1971, Λ· 2, стр. 67—70).

Эта притча во многом созвучна с предыдущей. В ней также речь идет прежде всего о самовоспитании и о спокойствии души. Раскры­вал два противоположных взгляда на богатство, Сковорода пока­зывает, что условием достижения надежной и спокойной жизни является умеренность и умение пользоваться тем, чем человек владеет от природы. А стремление к овладению богатством проти­вопоказано и добродетели и счастью. Важное место в этой притче занимают рассказ об утопической эпохе всеобщей справедливости и заключительная песня «О нищете Христовой».

г Вероятно, имеется в виду созвучность имен Фридрик и Фе­дор. — 131.

Очевидно, речь идет о селе Ровеньки, основанном в 30-х годах XVIII в. (ныне г. Ровеньки в Ворошиловградской области). — 133.

а Осада русскими войсками г. Бендеры в Молдавии в сентябре 1770 г. во время русско-турецкой войны 1768—1774 гг. — 135.

4 Красота. — 136.

5 Этот рассказ представляет собой своеобразную обработку мифа об Астрае и о золотом веке человечества. Любопытно, что имя Маноя упоминается в Ветхом завете (Книга судей, гл. 13): жене Маноя, которая была бесплодной, явился ангел и предсказал, что она родит сына. Сковорода сближает мифический сюжет с биб­лейским, своеобразно переосмысливая его в соответствии с соб­ственными философскими проблемами. — 141.

6 Астрая (Астрея) — в древнегреческой мифологии богнпя добра и справедливости. Легенда о ней связана с идеей золотого века человечества. Легенда гласит, что Астрая последней из богов оставила землю, когда на ней воцарились зло, несправедливость и войны. — 141.

7 Эта песня является обработкой популярного на Украине польского рождественского стихотворения, известного в несколь­ких вариантах. — 143.

Диалог. Имя ему — Потоп Змнин

Это последнее оригинальное произведение Сковороды. Время его написания точно установить трудно. В авторском списке про­изведений, составленном в 1790 г., произведение уже числится под названием «Диалог. Душа и Нетленный дух», рукопись которого хранится у Я. Правицкого. В дарственном письме М. Ковалинскому

430

от 16 августа 1701 г. Сковорода сообщает, что он восстановил про­изведение по списку. Этот автограф и сохранился η рукописном собрании М. Ковалннского. Ныне хранится в отделе рукописей Института литературы им. Т. Г. Шевченко АН УССР (ф. 86, № 9). Бумага автографа разная по времени изготовления. Все это позво­ляет сделать вывод, что произведение было написано в конце 80-х го­дов. Что касается двух последних разделов, то они являются не чем иным, как двумя проповедями к лекциям по «христианскому доб­ронравию». Ранние автографы проповедей под названием «Убужд-шеся, видеша славу его» (первая проповедь), «Да лобжет мя от лоб­заний уст своих!» (зторая проповедь) сохранились в коллекции И. И. Срезневского, хранящейся в Архиве АН СССР в Ленинграде (ф. 216, оп. 3, папка № 227). По-видимому, эти произведения были включены в диалог «Потоп Змиин» в 90-х годах. Помимо автографа известно шесть рукописных копий, хранящихся в различных ар­хивных учреждениях страны.

Произведение впервые опубликовано В. Д. Бонч-Бруевичем в издании 1912 г. на стр. 493—529.

В диалоге Сковорода своеобразно резюмирует свои главнейшие философские идеи как в области онтологии и гносеологии, так и в области этики. Философ здесь четко формулирует развивавшуюся им во всех предыдущих произведениях концепцию двух натур ве­щей и трех миров, вместе с тем указывая на те философские тради­ции, на которые он опирается как философ. Аллегорически истол­ковывая Библию, Сковорода резко критикует библейские легенды, отрицает их жизненную достоверность и вскрывает их несоответ­ствие вечным законам природы. В связи с этим здесь важное место занимает критика суеверия и лицемерия, культивируемого церков­никами на основе Библии. Два последних раздела произведения почти полностью повторяют два трактата, сохранившиеся в архиве И. Срезневского (Архив АН СССР в Ленинграде, ф. 216, оп. 3).

Долгое время эти трактаты считались вступлением к лекциям «христианского добронравия», прочитанным философом в дополни­тельных классах при Харьковском коллегиуме в 60-х годах.

В основе названия произведения лежит библейский рассказ о змии — драконе, содержащийся в «Апокалипсисе» (Откровение Иоанна Богослова, гл. 12). Согласно этому рассказу, змий — дра­кон, преследующий женщину, которая должна родить ребенка, вы­пустил из своей пасти воду, чтобы потопить ее и младенца. Сково­рода многократно обращается к образу «апокалиптического змия», дополняя его иными библейскими и мифологическими представле­ниями, истолковывая этот образ аллегорически как проявление грубых, низменных стремлений человека.

431

1 Письмо адресовано Μ. И. Ковалинскому. — 146.

2 Софроиий (591—644) — иерусалимский патриарх, догматик-богослов, автор многочисленных религиозных и литературных про­изведений. — 146.

3 Речь идет о картине всемирного потопа, нарисованной в пя­том стихотворении — «Потоп. Девкалнон и Пирра» — в первой книге «Метаморфоз» Публия Овидия Назона (43 г. до и. э. — 17 г. и. э.), римского поэта. — 146.

4 «Плавает волк среди овец» (лат.) — это трехсотая строка из названного стихотворения Назона. — 146.

Б Идол деирский — см. т. 1, стр. 478, прим. 7. — 146.

6 Согласно библейским легендам, окончание всемирного потопа было ознаменовано появлением радуги на небесах. Этот рассказ Сковорода истолковывает аллегорически, связывая его с симво­лом обновления мира и обретения радости людьми. — 146.

7 «На недоступном месте стоит дух, лишенный всего внешнего. Отбросив все черное и заключив мир сам с собою, дух теперь тем более не должен ничего опасаться» (Сенека. Письма, 79 — лат.). Цитата взята из «Писем к Луцплпю» Луцня Аннея Сенеки — см. прим. 6 к «Книжечке, называемой... Икона Алкивиадекая». Названная книга писем — одно из наиболее значительных философ­ских произведений Сенеки, по своему направлению близкое идеям раннего христианства. — 147.

& Эта притча представляет собой своеобразную обработку библейских мотивов с определенной идейно-композиционной целью. — 148.

9 Здесь и далее Сковорода при рассмотрении вопроса о двух натурах во многом опирается на идеалистическое учение Платона. — 150.

10 Речь идет о том, что, согласно евангельской легенде, когда решался вопрос о помиловании наместником Иудеи Пилатом осужденных, среди которых были Иисус и разбойник Варавва, то по наущению первосвященников и старшин народ потре­бовал помилования разбойника (Евангелие от Иоанна, гл. 27 и др.). — 151.

11 Речь идет об Икаре, дерзнувшем вместе со своим отцом Деда­лом подняться на крыльях высоко в небо, но солнце растопило воск на крыльях Икара и он упал в море. В этом образе Сковорода видит символ ограниченности возможностей человека, желания ко­торого во много раз превосходят его возможности. Здесь речь идет, очевидно, об эмблематической картинке наподобие тех, которые вос­произведены Сковородой в диалоге «Алфавит, или Букварь мира». — 152.

432

12 Здесь имеются в виду различные библейские легенды, кото­рые, по мнению Сковороды, являются вымыслом и смысл которых можно постичь только при помощи аллегорического истолкования их содержания. — 153.

13 Мариам — дева Мария. — 155.

14 По Библии, апостол Фома слыл недоверчивым и не поверил в «воскресение» Иисуса, пока не коснулся его ран. — 157.

15 Параклит — дух-утешитель. — 157. 18 Черное море. — 158.

17 Критская и сиканская ложь. Выражение «критская ложь» имеет, по-видимому, своим источником замечание мифического апо­стола Павла: «Критяне всегда лжецы...» (Новый завет. Послание к Титу, гл. 1, ст. 12). Что касается «сиканской лжи», то, очевидно, речь идет о древних сицилийцах, также пользовавшихся в древности репутацией лжецов. — 161.

18 Сковорода здесь показывает, к каким последствиям может привести буквальное понимание пророчеств Библии, например утверждения в 10-й главе Апокалипсиса о заточении сатаны в бездну на тысячу лет. Один из крупнейших историков раннего Средне­вековья, Беда Достопочтенный, полагал, например, что конец света наступит в 1000 г. Эту дату предрекали многие проповедники в X в., «когда ожидание близящейся развязки стало принимать характер социального психоза» (см. Л. Я. Гуревич. Категории средневеко­вой культуры. М., 1972, стр. 110; см. также: П. Focillon. Lan mil. Paris, 1952). — 162.

19 Здесь и далее Сковорода раскрывает противоречия библей­ской легенды о сотворении мира, их несоответствие представлениям о вечности материн и постоянстве законов ее развития. — 162.

-υ К числу противоречащих законам природы явлений Сково­рода относит не только легенду о железе, плавающем по приказу пророка Елисея, но и стремление средневековых алхимиков найти вечный двигатель или философский камень. — 162.

21 Речь идет о различных библейских чудесах, которые, но мнению Сковороды, являются источником суеверия и раздоров. — 163.

Речь идет о разрушении Иерусалима во время иудейского восстания в 60—73 гг. Сковорода считает, что главным источником жестокости его подавления было питавшееся библейскими предста­влениями религиозное суеверие. — 164.

23 Здесь Сковорода в автографе воспроизводит треугольник со «всевидящим оком» внутри. Он истолковывает его символиче­ский смысл, частично исходя из представлений пифагорейцев. — 165.

433

24 Агарь — см. прпм. 17 к «Книжечке... нареченной Жена Лотова».  — 166.

25 Речь идет о Пифагоре, родившемся на острове Самос — 166. -ь Лука и Клеопа — см. прим. 6 к «Брани архистратига...». —166.

См. т. 1, стр. 495, прим. 34. — 168.

28 Среди старинных украинских песен встречается несколько вариантов с подобным началом. По-видимому, строки взяты из песни о беде, распространенной среди кобзарей и лирников, извест­ной в записях середины XVIII в. — 171.

29 Речь идет о знаменитой Александрийской библиотеке, одном из центров научной мысли древности. Здесь впервые был осуще­ствлен перевод Библии на греческий язык, известный под назва­нием перевода 70 толковников, который лег в основу позднейшего канонического свода Библии. —171.

3ϋ Симеон Столпник (356—459) — киликиец, христианский аскет, около 40 лет проживший на огражденной от ветра и солнца колонне. Иконописцы обычно изображали его сидящим на верху столба. Сковорода же считает, что речь идет о виноградной горнице с балконом. —173.

31 Псевдопророкн, лжеученые, лишенные истинной мудрости. —

173.

Диоген (прибл. 404—323 гг. до и. э.) — греческий философ-киник, который, пренебрегая удобствами жизни, якобы жил в бочке. Сковороду привлекали этический идеал Диогена, его презрение кматериально-илотским потребностям. — 173.

33 Имеются в виду различные библейские персонажи. Девора — пророчица, которая призвала израильтян воевать против Сисары (Вет­хий завет. Книга судей, гл. 4), последний был убит Иаилью во время сна; Иудифъ — женщина, убившая вавилонского полководца Олоферна (Ветхий завет. Книга Иудифн, гл. 13); Авимелех — си-хемский царь, убитый куском жернова, брошенным женщиной с баш­ни осажденной крепости (Ветхий завет. Книга судей, гл. 9); Ави­гея — жена Навала, преподнесшая дары Давиду (Ветхий завет. I Книга царств, гл. 25, 30 и др.). — 173.

34 Эта песня представляет собой вариант уже упоминавшейся песни из трагикомедии Варлаама Лащевского (см. ирим. 17 к «Бра­ни архистратига...»). — 174.

35 Квас учения фарисейского, т, е. учения религиозно-полити­ческой партии в древней Иудее, защищавшей интересы зажиточных слоев; фарисейство отличалось фанатизмом и лицемерным испол­нением обрядов. — 176.

30 Кесарь Август — римский император Август (63 г. до и. э. — 44 г. и. э.), царствование которою считается временем наивысшею

434

изобилия Древнего Рима; Тибериевы времена — время царствования Тпберия Клавдия Нерона, римского императора в 14—37 гг. и. э., прославившегося необыкновенной жестокостью; Владения Пилатовы — Пилат был римским наместником в Иудее в период, к ко­торому Библия относит жизнь и смерть мифического Иисуса Хри­ста. — 179.

37 Речь идет о победе израильтян во главе с Аароном над аморрейским царем Спгоном (Ветхий завет. Числа, гл. 21). — 180.

38 Ветхий завет. Книга пророка Исайи, гл. 62. — 184.

39 Ветхий завет. Книга пророка Иезекииля, гл. 37. — 184.

40 Орфей — мифический певец и музыкант (см. т. 1, стр. 482, прим. 7), с именем которого связано религиозно-мистическое уче­ние орфиков, проповедовавших бессмертие души и освобождение ее после смерти человека. — 185.

41 Эта заключительная стихотворная строфа взята из стихот­ворения Феофана Прокоповича, посвященного императрице Анне Иоанновне (см. Феофан Прокопович. Сочинения. М. — Л., 1961, стр. 218). — 185.

Письма

Круг знакомств Сковороды был весьма обширным, однако его эпистолярное наследие, которое сохранилось и известно нам, помимо сопроводительных писем к произведениям составляет примерно 120 писем. Состоит его переписка из писем к ученику, а потом другу М. И. Ковалинскому (около 80 писем), Я. Правпцкому (известно 10) и писем к разным известным и неизвестным нам лю­дям. Очевидно, часть писем утеряна навсегда. Основная часть со­хранилась в автографах в собрании М. Ковалннского и ныне на­ходится в отделе рукописей Института литературы им. Т. Г. Шев­ченко АН УССР (ф. 86, № 1).

Письма Сковороды являются высоким образцом эпистолярного жанра, регламентированного правилами риторик и поэтик. В них почти отсутствуют биографические моменты и бытовые подробности. Основное их содержание составляют философские идеи и моральные поучения. Это одинаково касается и писем М. Ковалинскому, и писем, адресованных другим лицам. Во многих отношениях письма представляют собой ценный комментарий к философским произве­дениям.

Больше половины эпнетолярии Сковороды адресовано М. И. Ко­валинскому. Письма объединены и расположены в хронологическом порядке. Выделены также отдельной рубрикой и письма Якову Правпцкому. Остальные письма, адресованные разным и неизвест­

435

ным лицам, объединены под общей рубрикой и даются в хроноло­гическом порядке.

По сравнению с киевским изданием 1961 г. здесь учтены дан­ные текстологических и биографических исследований, в резуль­тате .которых установлены даты и адресаты целого ряда писем (см. Л. Махновецъ. Григорий Сковорода. К., 1972).

Письма М. И. Ковалинскому

Основная часть писем М. Ковалинскому относится к первой половине 60-х годов XVIII столетия. Сковорода в то время работал преподавателем в Харьковском коллегиуме, а М, Ковалинский был студентом этого коллегиума. Сковорода переписывался с учеником, исходя из педагогических соображений. Помимо основной цели он стремился при помощи писем развивать в юноше любовь к клас­сическим языкам и литературе. Поэтому все письма этого периода написаны на близкой к классической латыни и частично на древне­греческом языке.

Все эти письма сохранились в оригиналах в общей оправе и ныне находятся в отделе рукописей в Институте литературы им. Т. Г. Шевченко АН УССР (ф. 86, № 24). Там они переплетены в слу­чайной последовательности.

В первом издании, осуществленном Д. И. Бага леем (1894 г.), письма даются в том порядке, в каком переплетены в общую тет­радь М. Ковалинским, вследствие чего туда попал и ряд писем, ад­ресованных другим лицам. В издании 1961 г. были внесены неко­торые изменения в порядок расположения писем. Письма, имеющие конкретные даты, были передвинуты к началу переписки. Однако общая проблема датирования оставалась нерешенной. Помимо того, в числе писем М. Ковалинскому оставалось письмо к другому адресату — Иоилю. В последнее время Л. Е. Махновец провел значительную работу по датированию писем, установлению мест отправления и назначения. Результаты его исследований учтены в данном издании (см. Л. Махновецъ. Про хронологію листів Г. С. Ско­вороди. — «Радянське літературознавство», 1972, № 4, 10).

Впервые переписка Сковороды с М. Ковалинским на языке оригинала, без перевода была опубликована Д. И. Бага леем в из­дании 1894 г. В издании 1961 г. письма даются параллельно на языке оригинала и в украинском переводе. Для настоящего издания пе­ревод с латинского на русский язык осуществлен М. В. Кашуба. При переводе были использованы сделанные в свое время переводы указанных писем на русский язык Ф. Беляевым, которые хранятся в библиотеке Института философии АН УССР.

436

Некоторые письма были не полностью написаны Сковородой по-латыни. В таком случае фразы на украинском языке отделены двумя косыми линейками, вкрапления на старославянском стоят в угловых скобках.

1 Философские письма М. Ковалинскому можно рассматривать в известном смысле как своеобразное фнлософско-литературное про­изведение. В самом деле, риторика XVII—XVIII вв., регламенти­ровавшая различные жанры письменности, в том числе и научной прозы, уделяла весьма важное значение эпистолярному жанру. В этом отношении переписка Сковороды вообще и с М. Ковалинским в частности представляет собой важное свидетельство не только о биографии мыслителя, но и о его философском мировоззрении. Они важны для понимания эволюции мыслителя, для которого фор­мирование философских убеждений было вместе с тем принятием соответствующего им способа жизни. Сковорода в этой переписке затрагивает множество тем. Из них, во-первых, мы узнаем о лите­ратурно-философских симпатиях автора, его умонастроении, взаи­моотношении с окружающей общественной средой. В этой среде, естественно, на первом месте находится сам адресат Сковороды — юноша М. Ковалинский. Нам не известны письма последнего, по­скольку письма были односторонними, однако письма Сковороды сами по себе воссоздают картину сложных, порой даже драматиче­ских, отношений учителя и ученика. Узнаем мы и о критическом взгляде Сковороды на быт и поведение церковников, которые враж­дебно относились к духовным исканиям и независимому способу жизни Сковороды.

Во-вторых, эти письма содержат изложение морально-этиче­ских принципов, которыми руководствовался сам Сковорода и ко­торые он стремился привить своему молодому другу. Весьма важное место в этих письмах занимают вопросы воспитания любви к добру, истине и дружбе. Сковорода неоднократно подчеркивает важность сохранения чистоты духовного мира.

В письмах Сковорода формирует основные принципы духов­ного, нравственного усовершенствования с целью обретения спо­койствия души, самоудовлетворенности (автаркии). Часть писем представляет собой стихотворные послания, в которых излагаются различные нравственные наставления.

М. И. Ковалинский (1745—1807) — сын священника из крепости Алексеевской, закончил Харьковский коллегиум, в котором затем (в 1766—1769 гг.) преподавал поэтику. С 1770 г. Ковалинский стал воспитателем детей последнего гетмана Украины — К. Разумов­ского, с которыми путешествовал за границей. Сделал карьеру крупного сановника, дослужившись до чина генерал-майора, и

437

занимал пост наместника Рязанской губернии, а в конце жизни был куратором Московского университета. Оставил литературные опыты. Но самое важное, что им написана биография Сковороды. — 189.

2 Казнил (греч.). — 189.

3 «Все единодушно пребываем в благочестии и молитве» (греч.).—

189.

4 Новый завет. Деяния апостолов (указанная Сковородой ссылка неточна. Похожие слова имеются в стихе 42-м). — 189.

5 Исократ (436—338 гг. до и. э.) — афинский оратор-публи­цист, автор многочисленных речей, часть которых являются яр­кими памфлетами. — 190.

6 Речь идет о дяде М. Ковалинского. — 190.

7 Мудрость (греч.). — 191.

8 Образованность (греч.). — 191.

9 О Сенеке см. прим. 6 к «Книжечке, называемой Икона Алки­виадекая...». — 191.

10 Приводимые здесь сентенции, содержащие идею о труд­ности достижения добра и о легкости зла, Сковорода впоследствии опроверг и пришел к противоположному выводу, на котором и построил свое учение о возможности достижения человеком земного счастья. —191.

11 Самодовольство (греч.). —191.

12 Эллинскую литературу (греч.). — 192.

13 Алеша — Алексей Базилевич, студент Харьковского кол­легиума (см. А. М. Шженецъ. На злам! двох евтв. Харюв, 1970, стр. 158). - 192.

14 Младший брат Μ. И. Ковалинского. — 193,

15 Существо (греч.). —193.

16 По Геликону (греч.). — 193.

17 Неграмотный (греч.). — 194.

18 Девственное наследие Христа (греч.). — 195.

19 Возлюбленный Михаил! (греч.). — 195.

20 «Вместо чистого золота подделку из меди» (греч.). — 195.

21 «Если нуждаешься в деньгах, напиши мне» (греч.). — 196.

22 Несется (греч.). — 197.

23 Уединением (греч.). — 197.

24 Уединение (греч.). — 197.

25 Недоступно (греч.). — 197.

28 Ampuu — в древнеримских зданпях центральное помещение с верхним освещением. — 197.

27 Агари (греч.). См. прим. 17 к «Книжечке... нареченной Жена Лотова». — 197.

438

28 Не вульгарным (греч.). — 197.

29 Хитростям софистов (греч.). — 197.

зи Согласно иудейской религии, свиньи считались «нечистыми» животными: хотя они и имеют раздвоенное копыто, но не имеют «второго жвания». — 197.

31 Раем (греч.). — 198.

32 Направляется внутрь (греч.). — 198.

33 Внимают самим себе (греч.). — 198.

34 Друг эллинов (греч.). — 198.

35 Любимец муз (греч.). — 198.

36 Улыбаюсь (греч.). — 198.

37 О мудрец (греч.). — 198.

38 Глаза (греч.). — 199.

39 Средству (греч.). — 199.

40 В храме (греч.). — 199.

41 Мудрец (греч.). — 199.

42 «На счастливого человека и при этом друга» (греч.). — 199.

43 Трпждыжеланный Гриша (греч.) — брат Михаила Ковалин-ского. — 199.

44 Похвала бедности (греч.). — 200.

45 Фемида — в мифологии древних греков богиня правосудия и законности, изображалась с повязкой на глазах, рогом изоби­лия и весами в руках. — 200.

46 Боги Тартара, подземного царства, — Крон и побежден­ные Титаны, сброшенные с Олимпа Зевсом. — 200.

47 Ир — один из персонажей «Одиссеи» Гомера (песня XVIII), нищий в доме Одиссея. — 201.

48 Влечения (греч.). — 201.

49 От подлинного друга (греч.). — 203.

50 Мелаитий — греческий философ из Родоса (упоминания о нем имеются, в частности, у Цицерона и Диогена Лаэрция). Александр Ферейский — ферский тиран, о котором упоминает Плутарх в жизнеописании Пелоипда. — 203.

51 Посланцы (греч.). — 204.

52 О какой пословице идет речь, установить не удалось. — 205.

53 Брата (греч.). — 205.

54 Во сне (греч.). — 205.

55 Твой Саввич (греч.). — 205.

50 «Самый дорогой из самых дорогих, забота и утешение мое, юноша, преданный музам!» (греч.). — 205.

57 Сковорода так называет Ковалинского, очевидно имея в виду, что Аттика (область в Греции) славилась красноречием и образностью языка. — 205.

439

58 «Зевс то ясен, то дождлив» (греч.) — это 43-я строка из IV идиллии древнегреческого поэта Феокрита (III в. до и. э.), про­славлявшего жизнь пастухов среди природы, осуждавшего суету городской жизни. — 206.

59 Смертных (греч.). — 206. 6υ Сивухи (греч.). — 206.

61 Нектара (греч.). — 206.

62 Согласно пословице (греч.). — 206.

03 Будь здоров, дражайший. Твой Григорий Саввич (греч.). —

206.

64 Возлюбленный друг Михаил! (греч.). — 206.

65 Льстец (греч.). — 206.

66 Радуйся, трижды дорогой! (греч.). — 207. ϋ7 Полководцу (греч.). — 207.

GH Твой подлинный друг Григорий Саввич (греч.). — 208. т Скипетр (греч.). — 208.

70 «Отца нашего среди святых» (греч.). — 208.

71 «Ничто нас обычно так не радует, как чистая совесть и до­брые надежды» (греч.). — 208.

72 Согласно Диогену Лаэрцию, философ-киник Диоген среди белого дня с фонарем искал истинного человека. — 209.

73 Очевидно, Марчелло Палннген (прибл. IX в.), автор книги «Зодиак жизни», в которой подвергается критике духовенство. — 210.

74 «Самый дорогой из наиболее дорогих, сладчайший Михаил!» (греч.). — 211.

75 У вечерни (греч.). — 211.

76 Стихира о Акакии (греч.). — 211.

77 «И взял» (греч.). — 211.

78 «И телом отсутствую, сердцем же...» (греч.). — 211.

79 «Блаженны ваши очи, ибо они видят, и уши, ибо они слышат» (Евангелие от Матфея, гл. 13). — 211.

80 Безумные философы (греч.). — 212.

81 Потомки Авраама (греч.). — 212.

82 Предков (греч.). — 212.

83 «Послание к филиппинцам», приписываемое апостолу Павлу. — 212.

84 Наше горящее сердце (греч.). — 212.

85 Пламенное желание (греч.). — 212.

86 Горящее сердце (греч.). — 212.

87 Бога и истину (греч.). — 212.

88 Манна по-еврейски обозначает «что это такое?». По библей­скому мифу, эта небесная иища была богом Ягве иослана евреям,

440

которые на пути в обетованную землю умирали от голода и жа­жды. — 213.

89 Твой Григорий Саввич (греч.). — 213.

90 Это перевод оды Горация, в которой воспевается эпикурей­ский идеал счастливой жизни. Сковорода в своем переводе насы­щает произведение образами, которых нет у Горация, вместе с тем устраняя детали античного быта. — 214.

91 Нильская собака — очевидно, имеется в виду сюжет басни Фед-ра «Собаки и крокодилы» (см. Федр, Бабрий. Басни. М., 1962). — 215.

92 «Для меня нет ничего более важного, чем быть или сделаться лучшим» (греч.). — 215.

93 Любимец муз (греч.). — 215.

94 Вавилона (греч.). — 216.

95 Сатана (греч.). — 216.

96 Астролог (греч.) — человек, гадающий по расположению небесных светил. — 216.

97 Дел небесных (греч.). — 216.

98 Иероним Блаженный (330—419). Покинув Рим, он спасался в Халцидской пустыне, предаваясь аскетической жизни; его му­чили галлюцинации, описанные им в посланиях. — 216.

99 «О школа, о книги!» (греч.). — 216. 1ои Союзник (греч.). — 216.

ш Звезды (греч.). — 216.

102 «Земля — жена, небо — муж» (греч.). — 216.

103 Нематериальное (греч.). — 216.

104 «Которые смущают Ирода и фараона» (греч.). — 216.

105 Письмо написано по-гречески. — 217.

106 Сократ — см. т. 1, стр. 492, прим. 3. — 217.

107 Тонкий след (греч.). — 217.

108 «Отмечен духом блудодеянпя» (греч.). — 218.

109 Безумным (греч.). — 218.

110 Галльская болезнь, т. е. сифилис. — 218.

111 Человекоубийственного (греч.). — 218.

112 К обжорству (греч.). — 219.

113 Сокровища (греч.). — 219.

114 Благородным музам (греч.). — 220.

115 Камены, или музы, — в мифических представлениях бо­гини поэзии, искусств и наук, вдохновительницы поэтов и певцов. Геликон — гора в Древней Греции, где, согласно мифам, обитали музы. — 220.

116 Странным (греч.). — 220.

117 Чрезвычайно странным (греч.). — 220.

118 Более пустым (греч.). — 220.

441

119 Гай Лелий — римский деятель, друг победителя Карфа­гена Сципиона Африканского. Цицерон посвятил Лелию свое про­изведение «Лелий, или о дружбе», в котором последний выступает в качестве собеседника. — 220.

120 Крез — царь малоазиатской провинции Лидии. Он был сказочно богат. Его имя стало символом богатства. Сведения о Крезе сообщает Геродот в первой книге своей «Истории» (гл. 29). Гай Юлий Цезарь (100—44 гг. до и. э.) — римский государственный дея­тель и писатель. Демосфен (384—322 гг. до и. э.) — один из наибо­лее прославленных ораторов Древней Греции. Ему посвящено одно из жизнеописаний Плутарха. — 220.

121 Нет никакого дела (греч.). — 220.

122 Эпиграмма (греч.). — 220.

123 Смысл этой эпиграммы отражает характерное для Сково­роды стремление к сочетанию мифологических и христианских ре­лигиозных представлений. Здесь христианский праздник трех свя­тых осмысливается при помощи образов античных муз, вдохнови­тельниц художников, покровительниц поэзии, искусств и наук. Венера — см. т. 1, стр. 491, прим. 1; Купидон — см. т. 1, стр. 499, прим. 43. — 221.

124 «Радуйся во господе!» (греч.). — 221.

125 «Встав до утренних молитв» (греч.). — 221t 12β Беседуя (греч.). — 221.

127 Эпиграмму (греч.). — 221.

128 Эпиграмм (греч.). — 221.

129 Святилище (греч.). — 221.

130 «Трех великих учителей Вселенной» (греч.). — 221.

131 «Этого желает тебе твой Григорий» (греч.). — 221.

132 «Нет ничего дороже этого» (греч.). — 221.

133 «Рука руку моет» (греч.). — 221.

1У4 речь цдет о сборнике античных пословиц и афоризмов иод назваинем «Adagia» с широкими остроумными комментариями Эразма Роттердамского (1465—1536) — выдающегося гуманиста, автора прославленной книги «Похвала глупости». — 221.

135 зто 0дна из весьма немногих ссылок на Аристотеля (384— 322 гг. до и. э.) — величайшего философа Древней Греции. Этиче­ские идеи Аристотеля оказали влияние на формирование этиче­ского учения Сковороды. — 221.

13(5 Плутарх занимает заметное место в письмах Сковороды. Это рассуждение о льстецах и их вреде Сковорода использовал не­сколько раз. Отношение к Плутарху в письмах 60-х годов менее критично по сравнению с тем отношением, какое отразилось в пе­реводе произведения «О спокойствии души». — 222.

442

137 Палестра — гимнастическая школа в Древней Греции. —

443

138 По-видимому, речь идет о разработанной в произведении Платона «Тимей» теории космических пропорций при помощи чис­ловых отношений. — 222.

139 Орла (греч.). — 222.

140 Божественной красоты (греч.). — 222.

141 Лик отца (греч.). — 222.

142 Марк Антуан Μ юре (Muretus; 1526—1588) — французский гуманист, представитель новолатннской литературы, автор сти­хотворения «К Петру Герардию», переведенного Сковородой на украинский язык. Приведенные далее слова взяты из этого стихот­ворения. — 222.

143 Плиний Младший (ок. 62 — ок. 114) — римский писатель, оратор, автор «Переписки с друзьями», которая является важней­шим историческим документом древней эпохи. — 223.

144 Вергилий Публий Марон, поэтические мотивы которого близки Сковороде. В частности, Сковорода оставил поэтические опыты на темы образов «Энеиды» Вергилия (см. Григорий Сковорода. Твори в двох томах. К., 1961, т. 2, стр. 77—78). — 223.

145 На небо (греч.). — 223.

146 «Христос тебя научит» (греч.). — 223.

147 «Радуйся во господе» (греч.). — 224.

148 Ты являешься главным (греч.). — 224.

149 Ты обдумываешь школьные уроки (греч.). — 224.

150 Ты стремишься к господу (греч.). — 224.

151 И подлинно божественная (греч.). — 224.

152 Настоящих орлов (греч,). — 224.

153 Аттика; в частности, гора Гимет в древности славилась своим медом. — 225.

154 Титон (Тифон) — в греческой мифологии сын троянского царя Лаомедонта, брат Приама, возлюбленный богини утренней зари Эос, которая, испросив у богов для него бессмертия, забыла при этом выпросить и вечную молодость, и он превратился в ста­рика. Считается символом долголетия. Нестор — в греческой ми­фологии пилосский царь, воспетый в «Илиаде» Гомера, доживший до глубокой старости; во времена Троянской воины, по словам Го­мера, царствовал над третьим поколением людей. — 225.

155 Печать (греч.). — 225. 15в Любовь (греч.). — 225.

157 Альфа и омега (греч.). — 225.

158 Амброзия — пища олимпийских богов, поддерживающая в них бессмертие и вечную молодость. — 226.

222.

159 Вопроса (греч.). — 226.

160 Сущий (греч.). — 227.

161 Бог (греч.). — 227.

162 Сам бог (греч.). — 227. 183 Любовью (греч.). — 227.

164 Коринф — город-государство  в  Древней   Греции,   центр торговли, ремесленничества и культуры. — 227. 185 «Ничего сверх меры» (греч.). — 228. 180 Беседе (греч.). — 228.

167 Боэций, Аниций Манлий Геркват Северин (прибл. 480— 524) — римский философ, поэт и государственный деятель. В фило­софии выступил как последователь стоиков, автор диалога «Об уте­шении, доставляемом философией», в котором идеи стоиков соче­таются с неоплатонизмом. Основные идеи этого произведения — раскрытие ничтожества земных благ, проповедь самопознания, чистой совести и душевного спокойствия — были, несомненно, близки Сковороде. — 229.

68 Страдание (греч.). — 229. 89 Раздражение (греч.). — 229.

0 Симметрия (греч.). — 229.

1 Автомат (греч.). — 229.

2 Водяные (греч.). — 229.

73 Автоматами (греч.). — 229.

74 Здесь Сковорода уточняет свое отношение к учению стоиков об избежании аффектов и апатии. — 229.

75 Господь (греч.). — 229. 0 «Я даю вам мир мой» (греч.). — 229. 7 Бесстрастен (греч.). — 229.

78 Занозу (греч.). — 230.

79 «Делают человека блаженным» (греч.). — 230ч

80 В скором времени (греч.). — 230.

81 Ласточка (греч.). — 230.

82 Лихорадка (греч.). — 230.

83 Сандалиями (греч.). — 230.

84 Дьявол (греч.). — 231.

85 К тщеславию (греч.). — 231.

86 Мужайся (греч.). — 232.

87 «Народ христианский потребляет тело и кровь Христа, но всегда страдает желудком» (греч.). — 232.

88 «Остальное откладываю на потом» (греч.). — 232. Клавдий Гален (131 — прибл. 211) — древнеримский врач

и естествоиспытатель, труды которого оказали значительное влия­ние на развитие средневековой медицины. — 234.

444

190 Гиппократ (прибл. 460—347 гг. до и. э.) — один из выдаю­щихся врачей Древней Греции, основатель античной медицины. — 234.

191 О здоровье (греч.). — 234.

192 Воспаление, катар (греч.). — 234.

193 Флешой (греч.). — 234.

194 Трезвенник (греч.). — 234.

195 «Дражайший мой Михаил, молюсь о милости для тебя у господа нашего!» (греч.). — 234.

196 «Мир, превосходящий всякий ум» (греч.). —235.

197 Порфиры (греч.). — 235.

198 «Двухцветная тога жреца скрывает надутую шею» (греч.). — Очевидно, намек на слова из письма Цицерона Титу Аттику (Письма, кн. И, п. 9): «И оденут двухцветную тогу жреца на толстую шею Затпнпя». Затинпй — политический деятель, против которого вы­ступал Цицерон. — 235.

199 В зале (греч.). — 235. 2°° Общаться (греч.). — 235.

201 «О дорогой, и воздай нам за любовь любовью! Твой Гри­горий Саввич» (греч.). — 235.

202 дер — название юго-восточного ветра в Италии. — 235.

203 «Вам дано знать тайны царствия небесного?» (греч.). — 236.

204 Имеется в виду пребывание Сковороды в Троице-Сергиевой лавре под Москвой в 1755 г. — 236.

•205 Эта эпиграмма взята в качестве эпиграфа к тридцатой песне цикла «Сад божественных песен». — 236.

206 Речь идет о младшем брате Ковалинского — Григории, который также был студентом Харьковского коллегиума. — 237.

207 По писанию (греч.). — 237.

208 β день пятидесятницы (греч.). — 237.

209 Вестником (греч.). — 238.

210 Самолюбию (греч.). — 238.

211 Беседуют (греч.). — 238.

212 Святейший заступник (греч.). — 238.

213 Воскресение (греч.). — 239.

214 Эпиграммой (греч.). — 239.

215 Имеются в виду произведения Плутарха, обычно объединяе­мые под названием «Moralia» в отличие от биографических произ­ведений — «Параллельных жизнеописаний». Сковорода, очевидно, хорошо знал и жизнеописания, но больше интересовался тракта­тами на морально-этические темы. — 240.

216 Филолог (греч.). — 240.

217 Хрия — букв, «польза» (греч.) — один из важных разде­лов теории красноречия. Так в курсах риторики называлась схема

445

развития определенной темы. Обычно состояла из таких частей: пропорция (тезис), объяснение, доказательство, пример, свидетель­ство, сравнение, вывод. — 240.

218 Ораторов (греч.). — 240.

219 Выражают пословицу (греч.). — 241.

220 Образно (греч.). — 241.

221 Демонакс  (II ст.) — греческий философ-моралист. — 241.

222 «Учись на примерах других — не будешь знать горя» (греч.). — 241:

223 «Тех, которые слишком много занимаются Вселенной, а о своих бесчинствах и не думают» (греч.). — 241.

224 Теренций (прибл. 185—159 гг. до и. э.) — выдающийся римский комедиограф, автор известной комедии «Адельфы» («Бра­тья»), которую Сковорода анализировал как преподаватель поэтики (см. Григорш Сковорода. Твори в двох томах. К., 1961, т. 2, стр. 476). — 242.

225 С небес (греч.). — 242.

226 Зрелища (греч.). — 242.

227 Школа пифагорейцев, последователей и учеников Пифа­гора. — 242.

228 Австр, Аустер — название южного ветра в Италии. — 242.

229 «Забота и услада души моей» (греч.). — 243.

230 Музыкальный инструмент (греч.). — 243.

231 Приятнейшей беседе (греч,). — 243.

232 «Бестелесно беседует и проводит вместе время» (греч.). —

243.

233 «Сам бог называется любовью» (греч.). — 244.

234 Катон Старший — см. т. 1, стр. 474, прим. 35. — 244.

235 Христос (греч.). — 245.

23(i Знакомый Сковороды, священник, у которого снимал квар­тиру М. Ковалинский. — 245.

237 Страсти (греч.). — 246.

238 Духовный меч (греч.). — 246.

239 Тщеславие (греч.). — 246.

240 «Среди рожденных женами нет пророка более значительного, чем Иоанн Креститель» (греч.) (Евангелие от Луки, гл. 7). Иоанн Креститель считается церковью одним из наиболее выдающихся пророков — непосредственным предшественником Христа, и по­этому его называют Предтечей. Согласно Библии, он был обезглав­лен иудейским царем Иродом по капризу Ироднады, которой и была преподнесена его голова. — 247.

241 Принятия (греч.). — 248.

242 Иоанн (греч.). — 248.

446

243 Приготовлениями (греч.). — 248.

244 Поясом (греч.). — 248.

245 Проповедь (греч.). — 248.

246 О монашеской жизни (греч.). — 248.

247 Евагрий Поктиевский (прибл, 345—406) — монах, ученик Оригена, миссионер в Египте, автор книги о монашестве. — 248.

248 Отдых и спокойствие, времяпрепровождение в Христовой мудрости (греч.). — 249.

249 «Итак, предпочитай и люби уединенную жизнь, которая дает возможность пользоваться и л одами спокойствия; оставь там мирские хлопоты, т. е. стань бесплотным, бесстрастным, дабы, сделавшись чуждым всех несчастий, проистекающих от мирских забот, ты мог хорошо воспользоваться покоем» (греч.). — 249.

250 «Не люби жить с людьми плотскими; либо живи один, либо с братьями бесплотными и единомышленниками твоими» (греч.). — 249.

251 Монаха (греч.). — 249. Был монахом (греч.). — 249.

253 Соученик Григорий Сковорода (греч.). — 249. 234 Всеоружием (греч.). — 249. 255 Не полезен (греч.). — 250. ж растущая (греч.). — 250.

аз: речь „дет 0 персонаже комедии Теренция «Евнух». — 250.

258 Персонаж из той же комедии Теренция. — 250.

259 Альфа софистов (греч.). — 250.

260 Говорится об Алене Рене Лесаже (1668—1747) — француз­ском писателе, авторе романа «История Жиль Бласа де Сантильяна». Этот роман пользовался огромной популярностью, в том числе и в России, где был переведен на русский язык и издан в Петербурге в 1760—1761 гг. Экземпляр этого издания сохранился в библиотеке Харьковского коллегиума. Приведенные в иисьме строки выражают идею поисков надежной гавани и многократно цитируются Сково­родой в философских произведениях. — 251.

261 Харьковский священник, с которым Сковорода поддержи­вал дружеские отношения. — 252.

282 Необщительность (греч.). — 252.

2ЬЗ Т. е. Горация. Стихотворение является свободным перево­дом начала второй эподы. «Эподами назывались стихотворения Го­рация — отклики на события современности, написанные ямбами с короткими ирипевами. Сковорода проявляет стремление прибли­зить поэзию Горация к собственным морально-этическим прин­ципам. — 253.

447

264 речь Идет об одном из друзей Ковалинского, Николае Заводовском, сначала студенте, а впоследствии преподавателе Харь­ковского коллегиума (см. Л. М. Ніженець. На зламі двох свтв, стр. 137). — 253.

285 «Радуйся, любимый мой кузнечик и дорогой муравей! Ми­хаил, любимец муз!» (греч.). — 254.

260 Представление о том, что кузнечики (цикады) питаются росой, восходит к античности. В частности, оно встречается в «Бу­коликах» Вергилия. — 254.

267 Росоносная (греч.). — 254.

268 Бестелесен (греч.). — 254.

269 Нечистоты (греч.). — 254.

270 В древности считалось, что муравьи способны выносить из подземных пещер золото. Очевидно, высказывание Василия Ве­ликого но этому поводу взято из уже упоминавшейся книги посло­виц, составленной Эразмом Роттердамским. — 254.

271 Лидийская глыба — пробный камень, от названия камня, добываемого в Лидии. — 254.

272 Символом библейского апостола Луки считается телец, а сам он сравнивается с волом, который молотит зерно. — 255.

273 Христолюбец (греч.). — 255.

274 Зрелища (греч.). — 255.

275 Мудрец (греч.). — 255.

278 Циклоп — в древнегреческой мифологии одноглазый вели­кан-людоед, миф о котором использован в гомеровской «Одиссее». — 256.

277 Человеколюбие (греч.). — 256.

278 Троя — город в Малой Азии, который был разрушен во время так называемой Трояиской войны в начале XII в. до и. э. Об этом рассказывается в гомеровской «Илиаде». — 256.

278 Имеется в виду плач народа в церкви по поводу смерти игумена Покровского коллегиального монастыря Константина Бродского, умершего 28 октября 1763 г. (см. Л. Махновець. Про хронолопю л ист i в Сковороди. — «Радянське літературознавство», 1972, № 4, стр. 64). Высказанное здесь отношение Сковороды к смерти и к культивируемому церковью отношению к ней во многом объясняет причины враждебности реакционного духовенства к свободомыслию Г. Сковороды. — 256.

280 «Будь счастлив» (греч.). — 256.

281 «Никто заблуждающийся никогда не взирал на него и не познал его» (греч.). — 257.

282 «Оставь земные .заботы! Блажен действительно презираю­щий землю» (греч.). — 257.

448

283 «Послушай слова от чистого сердца» (греч.). — 257.

284 Полководцем (греч.). — 257.

285 Твой соученик Григорий Саввич (греч.). — 257. 280 Написал (греч.). — 257.

287 Киммерийский мрак —- очевидно, речь идет о древних ким­мерийцах, населявших территорию Крыма и Северного Причерно­морья. В поэзии — северный, сумрачный. — 258.

288 Думая об этом (греч.). — 258.

289 Неразговорчивыми (греч.). — 258.

290 «Я с вами, и никто против вас» (греч.). — 258.

291 Пир мудрецов (греч.). Упоминаемый здесь пир мудрецов, по мнению Л. Махновца, — это торжество, устроенное руковод­ством Харьковского коллегиума по случаю инспекционного при­езда в Харьков только что назначенного белгородского епископа Порфирия Крайского. По-видимому, игнорирование этого события и стало причиной травли Сковороды новым начальством (см. об этом Л. Махновецъ. Про хронолопю лист.в Сковороди. — «Радянське лгтературознавство», 1972, № 4, стр. 65). — 259.

292 Глупомудрые (греч.). — 259.

293 Соученик Григорий Саввич (греч.). — 259.

294 Благороднейший (греч.). — 259.

295 В этом письме говорится о преследованиях и интригах во­круг Сковороды, слежке за его поведением и отношениями с М. Ковалинским. — 259.

298 «Лучше повиноваться богу, чем людям» (греч.). — 259.

297 О делах божиих (греч.). — 259.

298 «Христос — жизнь или смерть!» (греч.). — 259.

299 «Мы не можем не говорить о том, что узнали и услышали» (греч.). — 259.

300 Быть униженным (греч.). — 259.

301 Бог (греч.). — 260.

302 Бог мира (греч.). — 260.

303 Венец мой (греч.). — 260.

304 Скорпион (греч.). — 260.

305 Металла (греч.). — 260.

308 Лекарством (греч.). — 260.

307 «И люби греческие музы вместе с добродетелью!» (греч.). —

261.

зов Истинный [друг] Григорий Саввич (греч.). — 261.

зов речь пдет о префекте Харьковского коллегиума Лаврентии Кордете, который сочувствовал Сковороде, выступая против склок и интриг, поощряемых П. Крайским. См. письмо Сковороды Иову Базилевичу. — 261.

449

310 Такое двустишие (греч.). — 261.

311 Делосского (греч.). —261.

312 За загадку (греч.). — 261.

313 Обезьяна (греч.). — 261.

314 Мерзавцам (греч.). — 261.

315 Бог (греч.). — 261.

316 «Будь храбрым человеком» (греч.). — 262.

317 «Твой Григорий Саввич» (греч.). — 262.

318 Близость и общение (греч.). — 262.

319 Злейший зверь (греч.). — 262.

320 Дни (Зевс) (греч.). — 262.

321 «Надо быть мужественным, милый Батт: возможно, завтра будет лучше» (греч.). Сковорода называет своего ученика Баттом — именем одного из пастухов из идиллии Феокрита. В идиллиях Фео-крпта выступают два пастуха — честный и откровенный Корпдан и насмешливый, подтрунивающий над ним Батт. — 262.

322 Собеседник Григорий Саввич (греч.). — 262.

323 «Здравствуй, самый дорогой для меня из самых дорогих, драгоценнейший Михаил!» (греч.). — 263.

324 Сатурн — в древнегреческой мифологии бог времени, по­севов, покровитель плодородия. С эпохой Сатурна связано пред­ставление о золотом веке человечества — равенстве, мире и благо­получии. Сковороду привлекала эта утопическая идея «золотого века», мечта о всеобщей справедливости. — 263.

325 Жизнью Кроноса (греч.). Кронос (Крон) — одно из наи более древних греческих божеств, титан, побежденный Зевсом и сброшенный им в Тартар. — 263.

326 В Древнем Риме право носить шапку принадлежало только свободным, рабы были лишены этого права. — 263.

327 К свободе (греч.). — 263.

328 Палку (греч.). — 263.

329 Захария — библейский пророк, которому приписывают ав­торство одной из книг Ветхого завета. — 263.

330 Молчание (греч.). — 263.

831 Легендарная «Грамота Александра Македонского славянам» давала последним право свободного проживания на землях от Дона и Каспийского моря до Балтийского и Адриатического морей. «Грамота» пользовалась популярностью среди угнетенных славян, боровшихся за свое социальное и национальное освобождение. — 263.

332 Мое сокровище (греч.). — 263.

333 Литургии (греч.). — 263.

334 Книголюбом (греч.). — 263.

335 Приняв (греч.). — 264.

450

ззв Печали (греч.). — 264.

337 Предзнаменование (греч.). — 264.

338 Проникнутый духом блуд одеяния (греч.). — 264.

339 Демон печали (греч.). — 264.

340 Апокалиптический (греч.). — 265.

341 Печаль (греч.). — 265.

342 Село Великий Бурлук на Харьковщине, где Сковорода часто бывал у своих друзей (ныне поселок городского типа, райцентр). — 266.

343 «Спеши медленно» (греч.) — выражение, приписываемое римскому императору Августу (см. т. 1, стр. 493, ирим. 6). Однако этот призыв впервые встречается еще у греческого драматурга Софокла в трагедии «Антигона». — 266.

344 Ветхий днями (греч.). — 266.

345 Сущий (греч.). — 266.

346 Христос (греч.). — 266.

347 Ε дом и Идумея — упоминаемые в Библии города и земли язычников. — 266.

348 Сокровища (греч.). — 266.

349 Сиона (греч.). — 267.

350 Фимиама (греч.). — 267.

351 «С днем рождения, о любезнейшая душа моя, трижды же­ланный Михаил, радуйся!» (греч,). — 267.

352 Три поэтические строфы (греч.). — 267.

353 Калистрат — монах Киево-Печерской лавры, сетовавший на свою монашескую судьбу, которую он избрал вопреки призва­нию. Сковорода познакомился с ним во время посещения Киева в августе 1764 г. — 267.

354 С четырьмя ушами (греч.). До того как окончательно офор­мился широко известный классический образ бога Аполлона, спар­танцы изображали его с четырьмя руками и четырьмя ушами (см. А. Ф. Лосев. Античная мифология в ее историческом развитии. М., 1957, стр. 284). — 268.

355 Двуликим (греч.). Янус — древнеримское божество, кото­рое сначала считалось покровителем света и солнца, а потом боже­ством всех начал и, в частности, божеством времени. Изображался с двумя лицами, одно из которых обращено в прошлое, а другое — в будущее. При этом одно из лиц изображалось молодым, второе — старым. — 268.

356 Речь, по-видимому, идет о «видениях» Аввакума на башне, описанных в его книге в Ветхом завете. — 268.

357 Очевидно, Сковорода имеет в виду рассуждения апостола Павла о мере. — 268.

451

358 Яков Правицкий — в то время студент Харьковского кол­легиума, а впоследствии друг Сковороды, переписывавшийся с ним и хранивший его сочинения. — 269.

359 Василий Белозер — студент Харьковского коллегиума, при­ятель М. Ковалинского и его младших братьев — Григория и Мак­сима. — 269.

360 Менандр (340—292 гг. до и. э.) — греческий драматург, автор бытовых комедий, оказавших большое влияние на развитие комедии в последующий период. — 269.

361 Это место о морской болезни в письме Сковороды, по-види­мому, является пересказом следующего отрывка из письма визан­тийского писателя Василия Кесарийского: «Я подобен тем, кто на море от непривычки к плаванию болеют и страдают от тошноты, они сваливают вину на то, что корабль очень велик, думая, что по­этому его так сильно качает; они переходят с него в ладыо и лодку, но и там страдают от тошноты и болеют, поскольку их не покидает тоска и желчь. Таково и наше состояние: нося в себе страсти, мы не освобождаемся от волнений (цит. по: Т. А. Миллер. Образы моря в письмах каппадокийцев и Иоанна Златоуста. — В кн.: «Антич­ность и современность». М., 1972, стр. 363). Трирема — судно с тремя ярусами весел у древних греков и римлян. — 269.

362 Александр Македонский (356—323 гг. до и. э.) —царь Маке­донии, выдающийся полководец и государственный деятель антич­ной эпохи. Кратес (IV в. до и. э.) — древнегреческий философ-киник. — 270.

363 Диоген — философ-киник. О ссылке Диогена говорится в трактате Плутарха «О спокойствии души» (см. стр. 354 настоящего тома). — 270.

364 Зенон Нитионский (прибл. 336—264 гг. до и. э.) — древне­греческий философ из Китион, основатель стоицизма. Сведения о нем взяты из той же книги Плутарха. — 270.

365 В Древней Греции плащ считался обязательной принад­лежностью философа. Портик стоиков — место в Афинах, где Зе­нон обучал своих учеников-стоиков. — 270.

366 Греческий философ Платон, желая убедить спракузскпх тиранов создать государство по задуманному им образцу, трижды посетил Сиракузы. Однако все попытки окончились неудачей: Дионисий Старший, по преданию, даже продал Платона в рабство.— 270.

7 а Военный лагерь, местопребывание, берег. 6 Это может быть сказано словом ό άδης — «подземелье темное и тесное». в Вспомни слово... — 274.

368 Софизмами дьявола (греч.). — 275.

452

369 Сельская жизнь (лат.). — 275.

370 «В уединении — не один, в бездействии — за работой, в отсутствии — присутствует, в крушении — невредим, в печали — доволен» (лат.). — 275.

371 Местность возле г. Купянска на Харьковщине. — 275.

372 Ютка, бурка кирейная — верхняя одежда из грубого сукна. — 275.

373 Работа (лат.). — 275.

374 «Сменить землю на ту, которую греет другое солнце». — 275.

375 «Как говорит твой Гораций: много достичь за короткую жизнь. Но то же самое и значит терзаться этим демоном» (лат.). — 275.

376 «Не удовлетворяет тебя твое учение? И в тебе сидит тот же демон. Мне не нравится, что я недостаточно музыкален? Что меня мало хвалят? Что терплю удары и поношения? Что я уже стар? Недоволен, что мне что-либо не по душе? Раздражаюсь из-за бес­честного поведения врагов и порицателей? Не они, но тот же бес мне причиняет это беспокойство: что такое смерть, бедность, бо­лезни? Что такое, когда являешься для всех посмешищем? Когда надежда на будущее ослабевает? Разве душа не страдает от этого самым жалким образом, как бы поднятая дуновением ветра и гони­мая вихрем?» (лат.). — 276.

377 Автограф письма не сохранился, известна лишь рукописная копия, хранящаяся в отделе рукописей Института литературы АН УССР им. Т. Г. Шевченко (ф.86,№ 25). В издании 1961 г. письмо напечатано среди писем к неизвестным лицам. По мнению Л. Мах­новца, это и есть упоминаемое в письме Сковороды от 26 сентября 1790 г. «закосневшее письмишко гусинковское», адресованное М. Ко­валинскому (см. Л. Махновець. Про хронолопю листьв Сковороди. — «Радянське літературознавство», 1972, № 4, стр. 67). — 276.

378 Юфть — специально обработанная кожа. — 276.

379 Молитва к богу о городе Харькове из такого зерна Захарии-пророка: «Семь очей господа...»

Захария проповедует, что у тебя семь очей.

Седьмое око — город Захарии.

Этим семи очам ты один, Христос, зеница.

Слепые очи, когда зеница закрыта.

О, раскрой твои очи, пожалев его!

Так город Захарии будет настоящим солнцем (лат.). — 278.

380 Будешь слагать славянские стихи (лат.). — 278.

381 Речь идет о Якове Правицком, у которого, по-видимому, хранился автограф «Авигеи», т. е. «Иконы Алкивиадской». — 278.

453

382 Диалог «Разглагол о древнем мире». — 278.

383 «Чтобы отличить от этого» (лат.). — 278.

384 Диалог «Брань архистратига Михаила со Сатаною». — 278.

385 речь Идет о переведенной Сковородой с латыни оде Сидрония де Гошия (1504—1579), известного под именем Гоший (Hosschius), новолатинского фламандского поэта. Произведения его были опу­бликованы в 1584 г. См. стр. 366—369 наст. тома. — 278.

386 Т. е. в деревне Ивановке, где и умер Сковорода. Ныне село Сковородиновка Золочевского района Харьковской области. Там находится могила и государственный музей-заповедник Г. С. Ско­вороды. — 278.

387 Приведенный ниже список произведений Сковороды яв­ляется основным руководством исследователей рукописного на­следия философа. На сегодняшний день все оригинальные произве­дения и переводы опубликованы. Из отмеченных в списке перево­дов до сих пор не обнаружено четырех переводов произведений Плутарха: «О смерти» и «О божием правосудии», «О хранении от долгов» и «О вожделении богатства» — 279.

388 Речь идет о диалоге Сковороды «Асхань». — 280.

389 Не приносит пользы урожай, если нет хорошего ухода. Источник расточает воду, сосуд ее хранит (лат.). — 280.

Якову Правицкому

Сковорода познакомился с Я. Правицким во время работы в ка­честве преподавателя Харьковского коллегиума, где обучался Правицкий. После окончания коллегиума Правицкий стал священни­ком в селе Бабаях под Харьковом. С ним Сковорода поддерживал дружеские отношения и во время странствий. По-видимому, писем было больше, чем сохранилось до наших дней. Наиболее раннее письмо относится к 1782 г., а наиболее позднее — к 1792 г. Авто­графы девяти писем хранятся в Архиве АН СССР в Ленинграде среди бумаг И. И. Срезневского (ф. 216, оп. 3, № 226). Отрывки из писем Правицкому публиковались И. И. Срезневским в альма­нахе «Молодик на 1844 год». Полностью эти 9 писем опуб­ликованы В. И. Срезневским в журнале «Библиограф» (1894, № 1, стр. 1—21).

Остальные письма Я. Правицкому сохранились в разных архи­вах. Письмо от 30 мая 1791 г. (№ 91) обнаружено М. Мольнаром в литературном архиве Пражского национального музея и опубли­ковано в журнале «Радянське літературознавство» (1958, № 2, стр. 113—116). Письмо от 5 января 1792 г. сохранилось в авто­графе, который находится в отделе рукописей Государственной биб­лиотеки им. В. И. Ленина (шифр авт. 6/2).

454

1 Копия данного письма хранится в Государственном Истори­ческом музее в Москве под шифром «Бахрушин 5». Адресат в письме не указан. Л. Махновец считает, что письмо адресовано Я. Правицко­му (см. Л. Махновець. Про хронологию лист! в Г. С. Сковороди. — «Радянське літературознавство», 1972.      10). — 281.

2 Чтимый во Христе мой отче! Мир тебе в нашем боге!

Пребыванию в тлени. праведно несу [бренные] кости. Бог для меня — разум (лат.), скала, надежда и любовь (греч.). — 281.

3 Речь идет о диалоге «Разговор пяти путников об истинном счас­тии в жизни», помещенном в первом томе настоящего издания. — 283.

4 Апостол Петр. — 283.

5 «Что такое чад сей? Иногда шутим: чад сей — северная чума. Константинопольская чума убивает в три дня, а эта — за три часа. Что волнует народ? Не что иное, как чума и» (лат.)... (далее нераз­борчиво). — 285.

ь Кто Христа знает, то не важно, что он не знает чего-то

другого,

Кто Христа не знает,  то не важно, что он знает другое

(лат.). — 285.

«Большинство в самих себе видит смерть. А мы (лат.) — вос­кресение» (греч.). — 285.

8 Поздравляю, приветствую, по-гречески (лат.) — поздравляю (греч.). — 286.

9 «Бог сотворил нам этот покой. Тогда наконец познается ценность времени, когда оно утрачено» (лат.). — 287.

1,1 Диалог «Асхань». — 288.

11 После написанного (лат.). — 288.

12 Общий знакомый Г. Сковороды и Я. Правицкого. — 289.

13 Копия письма хранится в Архиве АН СССР в Ленинграде (ф. 216, оп. 3, Λ» 1004). Письмо впервые опубликовано в издании 1894 г. Д. И. Багалеем. В издании 1961 г. письмо также напечатано среди писем к неизвестным лицам. Л. Махновец считает, что оно адресовано Я. Правицкому (см. Л. Махновець. Про хронології листів Сковороди. — «Радянське літературознавство», 1972, Х° 10). — 289.

14 Диалог «Брань архистратига Михаила со Сатаною». — 289.

15 Аверн — по мифологическим представлениям, вход в под­земное царство. — 290.

18 Пересказ (греч.). — 290.

1? Ношу на копье (греч.). — 291.

455

18 Копьеносный (греч.). — 291.

19 «Мутил и волновал воду, чтобы всплыло это железо» (лат.). — 291.

20 «Взболтай воду и останется масло» (лат.). — 291.

21 Агарино дитя — раб. См. прим. 17 к «Книжечке... наречгл-ноп Жена Лотова». — 291.

22 Общий знакомый Я. Правицкого и Г. Сковороды. — 292.

23 Возлюбленный во господе брат Яков! Мир и радость тебе от господа бога (греч.). — 293.

24 Имеется в виду библейская легенда об излечении пророком Елисеем сына вдовы, который до того в течение многих лет лежал недвпжпм. — 294.

25 Пентекостия — пятидесятница, христианский религиозный праздник. — 294.

26 Помещики Захаржевскне оказывали покровительство Ско­вороде. С Я. М. Донец-Захаржевским Сковорода был в переписке и подарпл ему перевод книги Плутарха «О спокойствии душп». — 295.

2? Имеется в виду М. Ковалинский. — 295.

28 Общие знакомые Сковороды и Я. Правицкого. — 295.

29 Очевидно, А. Ю. Сошальского, прпятеля Сковороды. — 295.

30 «Делая из мухи слона» (лат.). — 295.

31 «О, нарушенное согласие!» (лат.). — 296.

32 Речь идет об одной из многочисленных проповедей Иоанна Златоуста. См. прим. 3 к «Брани архистратига...». — 296.

Разным лицам

Помещенные в этом разделе письма Сковороды, адресованные различным известным и безвестным лицам, сохранились отчасти в автографах, частично в списках и публикациях. Их адресаты — лю­ди, с которыми встречался Сковорода в своей жизни и с которыми его связывала определенная общность интересов или взглядов. В письмах мало бытовых подробностей и автобиографических мо­ментов, в большинстве своем они затрагивают те же вопросы фило­софии морали, которые определяют направление его поисков в фи­лософских произведениях.

Значительная часть писем разным лицам сохранилась в ру­кописном собрании М. Ковалинского, и поэтому некоторые из них до последнего времени считались адресованными ему.

Особую группу писем составляют те, которые в издании 1961 г. печатались как письма, адресованные неизвестным лицам. Они впервые были опубликованы Д. И. Багалеем в 1894 г. под заглавием

456

«Письма к неизвестному». Однако их содержание убедительно сви­детельствует, что они адресованы разным лицам. Сохранились два списка этих писем. Один из них под названием «Письма Григория Саввича сына Сковороды к приятелям» содержит копии десяти пи­сем и хранится в отделе рукописей Института литературы им. Т. Г. Шевченко АН УССР (ф. 86, № 25). Копии были сделаны с ошиб­ками и пропусками. Второй список, найденный И. А. Табачнико­вым, включающий семь писем, хранится в Государственной библио­теке им. В. И. Ленина (отдел рукописей, φ 14, № 782). Этот список позволяет сделать некоторые уточнения и исправить ошибки пре­дыдущего. Поэтому тексты семи писем даются но списку Библио­теки им. В. И. Ленина.

1 Это одно из наиболее ранних писем Г. Сковороды. Оно сохра­нилось в автографе среди писем М. Ковалинскому, поэтому во всех прежних публикациях давалось как письмо, адресованное ему, несмотря на то что обращение «святой отец» (pater agios) не могло относиться к студенту. Личность адресата и время написания письма установил Л. Махновец (см. Л. Махновець. Про хронологію лістів Сковороди. — «Радянське літературознавство», 1972, № 10). Ионль — консисторский писарь в Переяславе, знакомый Сковороды, приятель Гервасий Якубовича (см. «Архив Юго-Западной России», 1864, т. 1, ч. 1, стр. 12). — 297.

2 Наступил Новый год, радуйся но-новому, святой отец! Пусть хорошим будет тебе новый год!

С новым здоровьем, друг, с новым счастьем! Об этом, дорогой Ионль, молится Григорий, Новый любитель эллинов, а твой старый друг (греч.). — 298.

3 Гервасию Якубовичу. Как и предыдущее, это письмо также одно из наиболее ранних. За исключением песни, оно написано по-ла­тыни, как и предыдущее, сохранилось среди писем Сковороды к Ко­валинскому (ф. 86, № 24, стр. 66—67). Впервые опубликовано Д. Багалеем в издании 1894 г. Его адресат — белгородский архи­мандрит Гервасий Якубович. Песня эта, по-видимому, не дошла до адресата, поскольку автограф письма оказался у М. Ковалинского. Позднее Сковорода включил ее в стихотворный сборник «Сад боже­ственных песен». — 298.

4 Преподобному во Христе отцу Гервасию (лат.). — 299.

6 Кириллу — Ф. Ляшевецкому (1761 г.). Автограф письма со­хранился среди писем М. Ковалинского (ф. 86, № 24). Впервые опуб­ликовано Д. Багалеем в издании 1894 г. на языке оригинала (на латыни). Кирилл — это монашеское имя Федора Ляшевецкого, друга и земляка Сковороды, настоятеля Троице-Сергиевой лавры,

457

впоследствии Воронежского и Черниговского епископа. В 1755 г. Сковорода посетил Троице-Сергиеву лавру и получил от Кирилла приглашение стать преподавателем семинарии. — 300. ΰ Истинный (греч.). — 300.

7 Сарданапал — последний ассирийский царь, прославившийся любовью к роскоши, пышными пирами и изнеженностью. Его об­раз вошел в литературу благодаря философам-киникам, с наследием которых Сковорода был хорошо знаком. — 300.

8 «Я все претерпел и считаю это безделицей, лишь бы обрести Христа» (греч.). — 300.

ϋ «Стремлюсь, может быть, достигну» (греч.). — 300.

10 «Я все претерпел, чтобы познать его, силу его воскресения и удел его страдании» (греч.). — 300.

11 «Познать его и силу его воскресения» (греч.). — 300.

12 «Ибо кто узнал разум господен?» (греч.). — 301.

13 Цитата взята из книги Сенеки «Письма к Луцилию» (41, 1—2), написанной в 63—64 гг. и. э. (см. «Антология мировой философии» в четырех томах, т. 1., ч. 1. М., «Мысль», 1969, стр. 508). — 301.

14 Ф. А. Жебокрицкому. Написано в 1764 г. Автограф письма сохранился в собрании М. Ковалинского (ф. 86, № 24, л. 105). Письмо впервые опубликовано Д. И. Багалеем. Кто такой Ф. Жебокрицкий, установить не удалось. В письме говорится и о других письмах Сковороды этому адресату. — 301.

15 В древности считалось, что Аполлон отвращает от человека всякие несчастия и защищает его. — 302.

16 Господа (греч.). — 302.

17 Стойкость (греч.). — 302.

18 Строителя (греч.). — 302.

19 Автограф письма Василию Максимовичу сохранился в со­брании М. Ковалинского. Известны и копии с него. Впервые опуб­ликовано Д. И. Багалеем в издании 1894 г. Фамилию и личность ад­ресата установить не удалось. Не знал его и М. Ковалинский, ко­торый использовал письмо при написании биографии Сковороды. Письмо является важным источником характеристики философских взглядов Сковороды. — 302.

20 Максим Исповедник (582—662) — один из отцов церкви, философ, знаток Платона, Аристотеля и неоплатоников. — 303.

21 Сковорода отвергает обвинение в манихействе, которое вы­двигали против него церковники. Манихейство — религиозное уче­ние, основанное легендарным персидским мудрецом Мани. Мани­хейство сочетало в себе элементы христианства с элементами рели­гии древних персов, получило широкое распространение в Римской империи в III—X вв. Как ересь манихейство жестоко преследова-

458

лось христианской церковью. И хотя сам Сковорода отвергал свою причастность к этому учению, определенные стороны его учения, несомненно, перекликаются с манихейской ересью. — 305.

22 Письмо Иову Базилевичу обнаружено в Государственной пуб­личной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина (фонд Титова, № 1395). Впервые опубликовано П. Поповым в сборнике «Радянське Літературознавство» (1955, № 18). Иов Базилевич — с 1763 г. ректор Харь­ковского коллегиума, где в то время работал Сковорода. — 306.

23 Лаврентий Кордет — с 1758 г. префект Харьковского колле­гиума, профессор философии, человек прогрессивных убеждений, широких и глубоких научных интересов. — 306.

24 Сведущий в экономике муж (греч.). — 306.

25 И географию (греч.), — 306.

26 «Способен и к наукам, и к практическим делам» (греч.). —

306.

27 Пробным камнем (греч.). — 307.

28 «Подобное к подобному ведет бог» (греч.). — 307.

29 Письмо публикуется по копии Библиотеки им. В. И. Ленина, (ф. 14, № 782), где оно находится под седьмым номером. Копия со­провождается примечанием: «Сие письмо с Харькова 1772 года, ав­густа, 20-го числа». Л. Махновец считает, что это письмо адресовано В. Томаре — ученику Сковороды, который в то время служил в Грузии (см. Л. Махновець. Про хронолопю лист!в Сковороди. — «Радянське Літературознавство», 1972, № 10, стр. 39). — 307.

30 Катон Старший — главный собеседник книги Цицерона «О старости». — 307.

31 Письмо публикуется по списку Библиотеки им. В. И. Ле­нина (ф. 14, № 782), где оно находится под вторым номером. Копии предшествует запись переписчика: «На некоторое сомнение, письмо писано Якову Ивановичу Долганскому». Я, И. Долганский — художник из г. Острогожска, с которым Сковорода поддерживал дружеские отношения. По-видимому, он является прототипом од­ного из собеседников его философских трактатов 70-х годов. — 308.

32 Автограф письма хранится в Киевском филиале Государст­венного исторического архива УССР (ф. 221, оп. 1, ед. сохр. 421). Письмо впервые опубликовано в журнале «Червоний шлях» (1924, кн. 3, стр. 255—257). — 310.

33 В. С. Тевяшов — воронежский помещик, сын полковника С И. Тевяшова. Автограф письма хранится в Государственной пуб­личной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина (собрание рукописей И. П. Погодина, № 192). Письмо впервые опубликовано П. И. По­повым в журнале «Bichiik Академп наук УРСР», 1954, № 4, стр. 61—62). — 311.

459

34 Речь идет о диалоге «Кольцо», посвященном В. С Тевяшову. — 311.

35 Письмо публикуется по копии из собрания М. Ковалинского (ф. 86, № 25). По своему стилю письмо отличается от частной пе­реписки Сковороды. Л. Махновец считает, что оно составлено Г. Ско­вородой вместе с М. Ковалинский новому генерал-губернатору с просьбой принять Сковороду на должность преподавателя Допол­нительных классов при Харьковском коллегиуме. Однако эта прось­ба осталась неудовлетворенной. — 312.

36 Письмо впервые опубликовано П. И. Поповым в журнале «Л1тературна критика» (1939, № 11, стр. 103— 104). Фамилия адресата И. Г. Днекого установлена автором первой публика­ции. — 312.

37 Сохранилась копия письма, которая ныне находится в Ин­ституте литературы АН УССР (ф. 86, № 1). Впервые опубликовано в издании И. Т. Лысенкова в 1861 г. Л. Махновец установил фами­лию адресата: А. Д. Карпов, купец первой гильдии, один из самых богатых харьковских купцов. — 313.

38 С. И. Курдюмов — харьковский купец, знакомый Сковороды, председатель городского управления, впоследствии один из инициа­торов по собиранию средств для открытия Харьковского универси­тета. — 314.

39 В. М. Земборский — харьковский помещик, с семьей кото­рого Сковорода поддерживал дружеские связи и неоднократно жил в его имении. Сохранилась копия письма в собрании М. Ковалин­ского (ф. 86, № 24, лл. 127—128). Письмо впервые опубликовано Д. И. Багалеем в собрании 1894 г. на стр. 108—110. В списке оши­бочно названа фамилия адресата — Зембровский. — 314.

40 Копия письма сохранилась в собрании М. Ковалинского (ф. 86, № 24, лл. 129—130). Письмо впервые опубликовано Д. Бага­леем в издании 1894 г. на стр. 110—112, — 316.

41 Зерно кориандрово — плод кориандра, растения семейства зонтичных, из которого получают эфирное кориандровое масло, ис­пользующееся в .производстве душистых веществ. — 316.

42 Стерво — здесь тело. — 317.

43 Драхма — см. т. 1, стр. 482, прим. 10. — 317.

44 Адресат письма О. Ю. Сошалъский — знакомый Сковороды. С Сошальскими, в частности с упоминаемым в письме Алексеем, Сковорода поддерживал дружеские отношения. Письмо было из­вестно по утраченной ныне копии И. И. Срезневского. Опубли­ковано впервые Д. И. Багалеем на стр. 112—113 издания 1894 г. — 318.

45 Маргарит — см. т. 1, стр. 482, прим. 9. — 318.

460

46 Катехизис — церковно-учебное пособие, излагающее в во­просно-ответной форме догматы церкви. — 318.

4? Корван, корванка — кружка для собирания церковных по­жертвований; здесь, сребролюбие, деньги. — 318.

48 «Демон против демона не свидетель, волк не ест волчьего мяса» (лат.). —319.

49 Этот отрывок из письма сохранился в Архиве АН СССР в Ленинграде среди бумаг И. И. Срезневского (ф. 216). Впервые опуб­ликован Д. И. Багалеем в 1894 г. как отрывок письма к неизвест­ному лицу. Л. Махновец высказал мнение, что письмо адресовано харьковскому купцу С. И. Курдюмову. Письмо направлено из Таганрога (1781 г.). — 319.

50 Коты — вид зимней обуви. — 319.

51 Обращение к духу-утешителю. — 319.

52 «Со всем твоим домом и семьей во господе Иисусе Христе!» (лат.). — 319.

53 Пусть он пришлет мне первую и последнюю струны для скрипки по крайней мере, хотя бы последнюю (лат.). — 320.

64 В беге соревнуются многие, победа же достается немногим. Учатся многие, муза же благоволит немногим. Плавает несчастливо тот, кто не умеет достичь порта, Счастливо плавает тот, кому опора — бог (лат.). — 320.

5 Письмо сохранилось в копии среди писем М. Ковалинскому. Впервые опубликовано Д. И. Багалеем в издании 1894 г. на стр. 127—129. Адресат письма — И. В, Земборский, фамилию эту уста­новила А. М. Ниженец, которая утверждает, что это сын В. М. Зем-борского, бывший ученик Сковороды в Харьковском коллегиуме (см. Л. Шженець. На зламі двох світів. Харшв, 1970, стр. 169). — 320.

56 Имеется в виду басня на сюжет Эзопа о собаке и куске мяса, утерянном собакой, погнавшейся за собственным отражением в воде. — 321.

57 «Сначала телесное, потом духовное» (лат.). — 321.

58 Автограф письма сохранился в собрании М. Ковалинского (ф. 86, № 7). Письмо опубликовано впервые Д. И. Багалеем в из­дании 1894 г. на стр. 129. — 322.

59 Благороднейший господин! (лат.). — 322.

60 Сердцевина (лат). — 322.

61 Речь идет о трактате «Начальная дверь к христианскому добронравию». — 322.

62 «Да воздаст тебе бог, который всем бедным кормилец. Аминь! Твой слуга Григорий Сковорода. Декабря, в день святого Амвро­сия» (греч.). — 322.

461

63 Ни автографа, ни копий письма не сохранилось. Письмо впервые опубликовано Л. Б. Вейнбергом в журнале «Русская ста­рина» (1891, сентябрь, стр. 403) как письмо, адресованное генерал-губернатору А. В. Черткову. Однако маловероятно, чтобы с подоб­ной просьбой Сковорода обращался к генерал-губернатору. Воз­можно, это полковник С И, Тевяшов, с которым Сковорода общался и которому дарил свои сочинения. — 323.

64 Кто такой Аверкий, установить не удалось. — 323.

65 Григорий Ковалинский — брат М. Ковалинского, жил в Таган­роге, где побывал в 80-х годах и Сковорода, затратив почти год на дорогу, по воспоминаниям Гес де Кальве (см. «Украинский вест­ник», 1817, апрель, ч. IV, стр. 106—131). Автограф письма хранится в Государственной публичной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина (фонд Титова). Письмо впервые опубликовано П. И. Поповым («Радянське літературознавство», 1955, № 18, стр. 66—67). — 323.

86 Письмо впервые опубликовано П. И. Поповым («Радянське літературознавство», 1955, № 18, стр. 67—70). Фамилия адресата не указана, хотя из содержания письма ясно, что он был общим зна­комым Сковороды и Ковалинских. А. Ниженец считает, что это Алек­сей Базилевич — воспитанник Харьковского коллегиума, слуша­тель курса «добронравия», прочитанного Сковородой в Дополнитель­ных классах при коллегиуме (см. А. Шженецъ. На зламі двох свтв, стр. 157). — 324.

67 Календами древние римляне называли первые дни месяца. — У греков календ не было. Выражение это означает «неизвестно когда». — 324.

68 Путешествую (греч.). — 324.

69 «Всяк, кто не эллин, тот варвар» (греч.). — 324.

70 Ε. Е. Урюпин — харьковский куиец, знакомый Сковороды. Письмо впервые опубликовано в харьковском журнале «Украин­ский вестник» (1817, кн. 1, стр. 126—127). — 325.

71 П. Ф. Пискуновский — харьковский аптекарь, у которого бывал Сковорода во время посещения Харькова. Письмо написано на обороте письма Ε. Е. Урюпину от 10 июня 1790 г. Впервые опуб­ликовано в том же журнале. — 325.

72 Письмо впервые опубликовано в харьковском журнале «Ук­раинский вестник» (1817, кн. 1, № 6, стр. 128—131). — 326.

73 Письмо хранится в Киевском филиале Государственного ис­торического архива УССР (ф. 221, оп. 1, ед. хр. 421). Впервые опуб­ликовано в журнале «Червоннй шлях» (1924, кн. 3, стр. 255—257). Личность адресата не установлена. По содержанию письма можно сделать вывод, что И. И. Ермолов был харьковским куп­цом. — 327.

462

74 Письмо является сопроводительным письмом к переводу трактата Плутарха «О спокойствии души». Перевод сохранился в списке, который находится в Архиве АН СССР в Ленинграде среди бумаг И. И. Срезневского (ф. 216, оп. 3, № 1065), но при нем нет письма. Оно сохранилось только в копии, сделанной со списка, принадлежавшего Е. Фнломафитскому, и хранящейся в архиве

8. Д. Бонч-Бруевпча в Государственной публичной библиотеке им. В. И. Ленина (шифр рук. 50 161). Письмо впервые опублико­вано М. А. Масловым в издании «Науков! записки науково-дослна кафедра iстopiї европейської культури» (выпуск III, ДВУ. Харків, 1929, стр. 29-34). — 328.

75 Трактат Плутарха «О спокойствии души» («De animae tran-quillitate») относится к произведениям греческого философа-мора­листа, объединяемых под общим названием «Моралий», т. е. посвя­щенных различным морально-этическим вопросам. — 328.

76 Дий — Зевс, верховный бог греков, который постоянно пре­бывает на Олимпе. Венера — см. т. I, стр. 491, прим. 1, Меркурий — см. т. I, стр. 498, прим. 17. — 328.

77 Плутарх пользовался большой благосклонностью римского императора Траяна Марка Ульпия — см. т. I, стр. 475, прим. 43. Его правление содействовало улучшению благосостояния и блеска империи, вокруг его имени возникло много легенд и сказаний. — 328.

78 Эпоха царствования римского императора Августа считалась временем наибольшего благополучия и процветания Древнего Рима. — 328.

79 Марк Аврелий — римский император (161 —180) и философ, последователь стоицизма. В своем автобиографическом произведе­нии «К самому себе» призывал к стоическому перенесению страда­ний, самопознанию и самосовершенствованию. — 329.

80 Григорий Богослов (Назианзин) — см. т. I, стр. 491, прим.

9. - 329.

81 Письмо сопровождает перевод диалога Цицерона «О старости». Дата перевода и дата сопроводительного письма не установлены. Перевод вместе с письмом сохранился в рукописной копии конца XVIII столетия и находится в отделе рукописей Центральной науч­ной библиотеки АН СССР (под шифром 326 Л/М. 605/10). Письмо вместе с переводом впервые опубликовано в издании 1961 г. — 329.

82 Книга «О старости» («Cato Maior, seu de senectute») Марка Туллия Цицерона — см. т. I, стр. 474, прим. 35. Излюбленной фор­мой творчества Цицерона является диалог. В переведенном Сково­родой на украинский язык диалоге Цицерон рисует образ Катона Старшего, рассматривая при этом вопросы практической этики. — 329.

463

83 Марк Фурий Камилл — римский политический деятель, био­графия которого имеется в «Параллельных жизнеописаниях» Плу­тарха. Корунканий — римский полководец. Маний Курий — Друг Катона Старшего, полководец, трижды удостоившийся триумфов. — 329.

84 Капитан Корнилий — упоминаемый в Новом завете рим­ский сотник, отличавшиеся верой и благочестием, видевший виде­ния. — 330.

85 «Это созвучно с тем, что в Афинах сказано о Катоне. А ска­зано следующее: афиняне устами, а римляне сердцем говорят то же самое, но он говорил по-гречески достойно» (лат.). — 330.

86 Идеи, которые излагает Катон Старший, во многом перекли­каются с теми, которые высказывает Сковорода в своих сочине­ниях. — 331.

Неизвестным лицам

1 Письмо публикуется по копии Библиотеки им. В. И. Ленина (ф. 14, № 782), где оно находится под первым номером. — 332.

1а Чермное море — Красное море. — 332.

2 Письмо публикуется по копии Библиотеки им. В. И. Ленина (ф. 14, № 782), где находится под третьим номером. — 335.

3 Письмо публикуется по копии Библиотеки им. В. И. Ленина (ф. 14, № 782) под четвертым номером. — 336.

4 Плиний Старший (23—79) — римский писатель, ученый, автор «Естественной истории», из которой и почерпнуты приведен­ные сведения о набожности слонов. — 337.

6 Письмо публикуется по копии Библиотеки им. В. И. Ленина (ф. 14, № 782), где оно находится под пятым номером. — 337.

Филологические выписки

Эти филологические выписки, сделанные на латинском языке, сохранились в автографе в собрании М. Ковалинского и ныне на­ходятся в отделе рукописей Института литературы им. Т. Г. Шев­ченко АН УССР (ф. 86, № 24).

Впервые на языке оригинала опубликованы Д. И. Багалеем в издании 1894 г. на стр. 104—107. На латыни и с параллельным переводом на украинский язык опубликованы в издании 1961 г. По-видимому, выписки представляют собой фрагмент потерян­ного курса лекций, прочитанных Сковородой в Харьковском колле­гиуме.

В настоящем издании даются на языке оригинала и в переводе на русский язык. Перевод выполнен М. В. Кашуба.

464

1 Теренций (185—159 гг. до и. э.) — древнеримский драма­тург, пользовавшийся большой популярностью, произведения которого вызвали многочисленные подражания в позднейшие вре­мена. — 345.

2 Август Бухнер (1591 — 1661) — профессор поэтики в Виттен-бергском университете. Здесь излагаются мысли, находящиеся в 28-м письме, адресованном внуку Иоанну Христофору, в кото­ром затронуты вопросы теории перевода. — 345.

3 Архий — греческий поэт александрийской школы. Цицерон, защищая его право на римское гражданство, содействовал его про­славлению. Речь Цицерона в защиту Архия считается гимном поэ­зии и литературной деятельности. Гай Клавдий Марцелл — консул (50 г. до и. э.), муж сестры Цезаря Октавиана. Ему посвящена упо­минаемая речь Цицерона. Имеется в виду речь Цицерона в защиту Лигария. Квинт Лигарий — легат Помпея, враг Цезаря, находясь под судом, был взят под защиту Цицероном. Его речь растрогала всех, и Цезарь помиловал Лигария. Имеется в виду речь Цицерона в защиту Дейотара — одного из царей Малой Азии. Четыре речи Цицерона против Катилины — организатора заговора с целью захвата  власти,   содействовавшие   раскрытию   заговора. — 346.

4 Плавт (254—184 гг. до и. э.) — выдающийся древнеримский драматург, продолжатель традиций греческого театра. Корнелий Непот (умер после 32 г. до и. э.) — популяризатор истории, автор «Хроники», часть которой «О знаменитых людях» сохранилась до наших дней. Его книга использовалась в новое время для началь­ного латинского чтения. Гай Юлий Цезарь (100—44) — автор «Запи­сок о гальской войне» и «Записок о гражданской войне», стиль ко­торых отличается лаконичностью и точностью. — 346.

5 Вергилий — см. прим. 15 к «Книжечке, называемой... Икона Алкивиадекая»; Гораций и Овидий — см. комментарии к философ­ским произведениям. — 346.

6 Клавдиан Клавдий (умер в 404 г.) — один из последних вы­дающихся поэтов и ораторов эпохи упадка античной культуры. Его произведения пользовались огромной популярностью у потом­ков за их стиль и служили образцом для подражания. — 346.

7 Плиний Младший (61—113) — автор речей и писем. Особен­ную славу ему принесла «Переписка с друзьями». Упоминаемое письмо описывает смерть его дяди Плиния Старшего во время из­вержения вулкана Везувия в 79 г. и. э., адресовано Ацилию. — 346.

8 Цезарь Бароний (1538—1607) — историк католической церкви, автор «Священной истории» в 12 томах; писал также произ­ведения по русской истории. — 347.

9 О Златоусте — см. прим. 3 к «Брани архистратига...». —347,

465

10 Валерий Максим (I в. и. э.) — латинский историк, автор труда «Достопамятные дела и слова», представляющего собой сбор­ник примеров различных добродетелей и пороков, предназначенных для риторических школ. — 347.

11 Хуан Мальдонат (1534—1583) — богослов, автор историче­ских трудов. — 347.

12 Кардан, Джероламо Кардано (1501 — 1576) — философ-мис­тик, врач и астролог. В названной книге развивал своеобразную гилозоистскую натурфилософию. — 347.

13 Речь идет о произведении Цицерона Ю природе богов» («De natura deorum»). — 347.

14 Альвар Луна (1388—1453) — управитель при дворе короля Кастилии Иоанна III. — 348.

16 Иеремия Дрекселий (1581 — 1633) — поэт, автор цитирован­ной книги. — 348.

Сон

Представляет собой сохранившуюся в рукописной тетради М. Ковалинского (хранится в отделе рукописей Института литера­туры им. Т. Г. Шевченко АН УССР, ф. 86, № 24) запись сновиде­ния Сковороды. Несколько свободное изложение этой записи имеется в биографическом очерке Сковороды, составленном М. Ковалинским (см. настоящий том, стр. 380). Некоторые исследователи склонны рассматривать эту запись как самостоятельное публицистическое произведение (см. П. М. Попов. Один 13 попереднишв сощальшн сатири Шевченка (за неопубл1кованпм автографом «Сна» Сково­роди). — Журн. «В1тчизна», 1962, № 1). Однако на самом деле — это лишь запись подлинного сновидения, представляющая собой чрез­вычайно интересный психологический и социальный документ.

1 Т. е. с бутылками. — 349.

2 Корвапка — см. прим. 47 к письмам разным лицам. — 349.

3 Свитка — одежда. — 349.

Толкование из Плутарха о тишине сердца

Г. Сковорода помимо оригинальных произведений оставил не­сколько осуществленных им переводов с латыни. В частности, он перевел диалог Цицерона «О старости», посвященный римскому государственному деятелю Катону Старшему. Письмо-посвящение к этому переводу напечатано выше (см. стр. 380).

Любимым автором Сковороды был греческий биограф и моралист Плутарх. Его произведения особенно нравились мыслителю, и он осуществил пять переводов так называемых «Моралий»: «О смерти»,

466

«О божпем правосудии», «О хранении от долгов», «О вожделении богатства» и «О тишине сердца». Из названных переводов сохра­нился только последний. Он представляет собой весьма интересный памятник русской и украинской культур второй половины XVIII в.

Это не просто перевод оригинала, а свободное изложение его, представляющее самостоятельное осмысление первоисточника.

В сопроводительном письме Я. М. Донцу-Захаржевскому Сково­рода так характеризует особенности своего перевода: «Уклонив­шись от Библии к Плутарху, перевел я книжечку его «О тишине сердца», истолковав не наружную словозвонкость, но самую силу и эссенцию, будто гроздие в точиле выдавил. И в такую одежду де­вочку сию одел, дабы она и внутри и вне не языческою, но Христо­вою была». Переводчик стремился влить «в новые мехи и вино но­вое». В частности, в переводе исключены имена языческих богов. Сковорода истолковал философские идеи Плутарха в соответствии со своим собственным учением. Вместе с тем, излагая мысли Плу­тарха, которые расходятся с его собственными, Сковорода поле­мизирует с ним в примечаниях. Так, в этих примечаниях он оспа­ривает истинность высказываний Плутарха о Пифагоре, Эпикуре, Сенеке и др. Следовательно, предлагаемый здесь перевод в извест­ной степени дополняет наше представление об историко-философ­ских взглядах самого Сковороды.

Перевод дошел в рукописной копии, хранящейся в Архиве АН СССР в Ленинграде (шифр ф. 216, оп. 3, № 1065), и в машинописной копии В. Д. Бонч-Бруевича, хранящейся в Государственной биб­лиотеке им. В. И. Ленина (шифр рук. 50162). Впервые был опуб­ликован в киевском издании 1961 г. (т. И, стр. 190—208).

По техническим причинам сопроводительное письмо Я. М. Дон­цу-Захаржевскому помещено среди прочих писем Сковороды.

1 Речь идет о драматическом наследии греческого писателя Менандра (ок. 340—292 гг. до и. э.). Во времена Сковороды тексты комедий Менандра были неизвестны, только в XX в. были обнару­жены в папирусах Египта значительные их фрагменты. Сковорода упоминает Менандра также в одном из писем на основе переведен­ного здесь трактата Плутарха (см. письмо 72, стр. 269—271). — 353.

2 Кратес — греческий философ-киник (см. прим. 362 к письмам Сковороды М. И. Ковалинскому). — 354.

3 См. прим. 363 к письмам Сковороды Μ. И. Ковалинскому,—354.

4 Фаетон — см. т. I, стр. 499, прим. 42. — 354.

5 Тавленная игра — старинное название игры в шашки, а также игры в кости на расчерченной доске. — 355.

6 Государственный деятель Кай Фабрицищ который, по сви­детельствам биографов, с большим равнодушием относился к богат­

467

ству. Известен рассказ о том, как он отказался от денежного по­дарка, преподнесенного ему самнитами (см. Julii Higini. De vita et rebus illustrium, lib. VI, p. 128). — 356.

7 Эпиманонд (прибл. 420—367 гг. до и. э.) — древнегреческий деятель, сторонник рабовладельческой демократии. — 356.

8 Акид — древнегреческий царь, при котором был построен Дельфийский храм. По другим сведениям, почерпнутым из мифов, храм был построен Трофонпем и Агомедом. — 356.

0 Стилъпон из Мегары (ок. 380 — ок. 300 гг. до и. э.) — древ­негреческий философ мегарской школы. Сведения о его сочинениях сохранились у Диогена Лаэртского (И, 113). Проповедуя апатию и автаркию, его учение связывает мегарцев и киников со стоициз­мом. — 356.

10 Аристипп — древнегреческий философ (ок. 455—350 гг. до и. э.), один из основателей школы киренаиков. — 357.

11 Киликия — страна в Малой Азии, с конца И в. до и. э, пиратское государство. Очевидно, поэтому Плутарх и говорит о благополучном переезде морем из Кпликпп в Афины. — 357.

12 Речь идет о социально-классовом делении древнего обще­ства. — 358.

13 Питтакос, Питтак — афинский штатгальтер, один из, семи мудрецов древнего мира. — 359.

14 Дацкой — очевидно, речь идет об охотнике на медведей. —

360.

15 Постав — кусок материи. — 361.

16 Одиссея. — 362.

П См. прим. 9. — 363.

Ода

Автограф этого перевода находится в одной из рукописных тетрадей из собрания М. Ковалинского и ныне хранится в отделе рукописей Института литературы им. Т. Г. Шевченко АН УССР (ф. 86, № 7, л. 32/52 — 35/55) вместе с автографом трактата «Икона Алкивиадекая». Перевод, очевидно, сделан Сковородой в средине 80-х годов XVIII в. Впервые со значительными искажениями в тексте был опубликован Д. И. Багалеем в издании 1894 г. (стр. 302-306).

Сидроний Гозий более известен под фамилией де Гоший — ново­латинский фламандский писатель XVI—XVII вв.

1 Георгий был епископом и другом Сидрония. Оба жили в прош­лом веке. Железо по-гречески σίδερον. Пойми шутку. Следовательно, он родствен со Сковородой (лат.). — 366.

468

Мыза — хутор. — 567.

3 Конец (греч.). — 367.

4 Антистрофа (лат.) — песня, являющаяся ответом на преды­дущую строфу. Здесь — ответ на все предыдущие строфы. — 368.

5 Иероним Блаженный — см. прим. 98 к письмам М. Кова­линскому. — 368.

6 Скелет — труп без плоти. Так у нас принято изображать смерть. Эту оду я не перевел, а истолковал. Переводчик ставит слово вместо слова, как зуб вместо зуба, а истолкователь, как нежная кормилица, кладет в рот своему кормильцу разжеванный хлеб и сок мудрости. Например: Sese major et orbe — «Вознесся выше всей тлени и своей». Fugere se ipsum — «Избежать старости», «по­прать свою волю» (лат.). — 370.

1 По-латински так:

Так мудрый наслаждается своим покоем. Удовлетворяется спокойный собой и богом. И молчаливый, говорит себе много, Поднявшись выше себя и мира (лат.). — 370.

М. П. Ковалинский Жизнь Григория Сковороды

Эта биография Сковороды написана М. И. Ковалпнским, кото­рый датирует ее 1794 г., т. е. пунш смерти Сковороды. Автограф биографии ныне хранится в отделе рукоппсей Института литературы им. Т. Г. Шевченко АН УССР (ф. 86, № 27). Помимо автографа известен целый ряд копий произведения. Хотя биография была из­вестна большинству исследователей Сковороды и до этого, она была впервые опубликована только в 1886 г. И. Сумцовым в журнале «Киевская старина» (1886, т. XVI, стр. 103—150) по одной из копий.

В основу настоящей публикации положен текст киевского из­дания 1961 г., где биография напечатана по оригиналу М. Ковалин­ского.

М. Ковалинский ближе всех остальных современников знал Г. Сковороду и был хорошо знаком с большинством его произведе­ний, биография Сковороды представляет собой во многих отноше­ниях замечательный философско-литературный памятник конца XVIII столетия. Но прежде всего — это документ о жизни и дея­тельности Сковороды, написанный человеком, в определенной сте­пени духовно близким ему, хотя и не во всем разделявшим его убеж­дения. Ковалинский на основе личных бесед и наблюдений, сведе­ний, полученных от знакомых, писем и самих произведений фило­софа стремился воссоздать его портрет, зафиксировать наиболее

469

значительные его жизненные шаги и сопровождавшие их пережи­вания. Как показали позднейшие исследования, в фактической ос­нове биографии — в датах, именах, местах — содержатся опреде­ленные неточности, но в целом картина жизни Сковороды раскрыта интересно, с любовью.

Благодаря М. Ковалинскому мы узнаем о многих шагах и поступ­ках Сковороды, о которых мы, возможно, никогда и не узнали бы. Однако некоторые из этих фактов требуют уточнения, немногие — опровержения, например утверждение о якобы высокой оценке Ско­вородой Екатерины И или сообщение о принятии Сковородой об­ряда приготовления к смерти. Биография Сковороды интересна для познания источников философских воззрений самого Ковалин­ского — человека незаурядного и эрудированного в философии. Как человек, живший увлечениями своей эпохи и своей социальной среды, М. Ковалинский в значительной степени осмысливает и фи­лософские взгляды Сковороды сквозь призму этих идейных увлече­ний, привлекая не только идеи близких Сковороде античных и сред­невековых мыслителей, но и популярных в то время в России пи­сателей, таких, как, например, автор «Ночей» Е. Юнг и др.

Биография Сковороды, написанная М. Ковалинским, пользо­валась большой популярностью, и она содействовала возрастанию интереса к удивительной жизни и наследию мыслителя.

1 «Весь я не умру». Гораций (лат.). — 373.

2 Здесь М. Ковалинский неточен. Во время рождения Сково­роды еще существовало деление на полки и Чернухи относились к Лубенскому полку. Наместничества образованы в 1780 г., и тогда же Чернухи вошли в состав Лубенской округи Киевского намест­ничества. — 374.

3 Имеется в виду Киево-Могилянская академия. Согласно но­вейшим исследованиям, Сковорода поступил в академию в воз­расте 12 лет, в 1734 г. — 374.

4 Сковорода находился в придворной капелле с конца 1741 до сентября 1744 г. — 375.

5 Раньше считалось, что Сковорода находился в Венгрии в 1750—1753 гг. В последнее время установлено, что это было в 1745—1750 гг. (см. Л. Махновець. Григорш Сковорода, стр. 32— 50). - 375.

6 Считалось, что эпизод преподавания Сковороды в Переяс­лавской семинарии относится к 1753 г. и что епископом, изгнав­шим Сковороду из семинарии, был Иоанн Козлович. По новым данным, Сковорода преподавал в семинарии в 1750/51 учебном году и епископом в то время был Никодим Сребницкий, умерший в 1751 г. — 376.

470

? Полагают, что после неудачи в Переяславской Семинарии Сковорода еще обучался в течение двух лет в Киевской академии в классах богословия, откуда как лучший студент был рекомен­дован митрополитом Тимофеем Щербацким домашним учителем к сыну богатого помещика С. И. Томары на Переяславщине (см. письмо И. Р. Мартоса В. Я. Ломиковскому в журн. «Народна творчість та етнографія», 1972, № 5, стр. 39—44). — 377.

9 Поездка в Москву и Троице-Сергиеву лавру относится к 1755 г. Упоминаемый здесь Калиграф — это Владимир Калиграф (Крнжановский), окончивший Киевскую академию, а затем препо­дававший в ней. В 1755 г. он был назначен преподавателем Мо­сковской славяно-греко-латинской академпи на должность пре­фекта, откуда впоследствии был выдворен (см. С. Смирнов. История Московской славяно-греко-латинской академии. М., 1885, стр. 209). — 378.

Кирилл — монашеское имя Федора Ляшевецкого, который был близок с прежним наместником Троице-Сергпевой лавры Феофа­ном Чарнуцким, происходившим из Чернух, т. е. являвшимся односельчанином Г. Сковороды (см. Л. Махновець. Григорш Ско­ворода, стр. 125—126). — 378.

9 Пребывание Сковороды в поместье С. Томары длилось с 1755 до 1759 г. Этот период сыграл важную роль в формировании мировоззрения мыслителя. К нему относится значительная часть его стихотворного наследия. — 378.

10 Здесь М. Ковалинский рассказывает о своем знакомстве со Сковородой, состоявшемся в 1762 г. — 385.

11 Имеется в виду дядя М. Ковалинского Борис Енкевич, имя которого упоминается в письмах Сковороды М. Ковалинскому. — 388.

13 См. т. I, стр. 478, прим. 7. — 388.

13 Здесь сказалась тенденциозность М. Ковалинского как чи­новника екатерининских времен, который сам посвящал свои оды Потемкину и Екатерине И. Сковорода, находясь в придворной ка­пелле, хорошо ознакомился с придворной жизнью и испытывал к царям отвращение. Следовательно, высказываться о Екатерине И подобным образом не мог. — 391.

14 Речь идет, очевидно, о двоюродном брате Сковороды Иустине Зверяке, который впоследствии был игуменом Сеннянского Покров­ского монастыря, в котором не однажды жил Сковорода. — 394.

16 Акроматический (ахроматический) род музыки — очевидно, имеется в виду диатоническая музыка. — 396.

16 В изложении истории преподавания Сковороды в Дополни­тельных классах при Харьковском коллегиуме М. Ковалинский до­

471

пускает ряд неточностей. Хотя вопрос об их открытии был постав­лен еще в 1765 г. Дополнительные классы при Харьковском колле­гиуме были открыты только 2 февраля 1768 г., а занятия начались 15 февраля (см. Д. /. Багалш. Украшський мандрівннй філософ Гр. Сав. Сковорода. Харьков, 1926, стр. 64). Целью этих классов была подготовка топографов, инженеров, архитекторов и т. п. кад­ров. Учащимися их были не только дворяне, но и дети других слоев населения. Сковорода был приглашен для чтения катехизиса в До­полнительных классах в 1768 г. Об этом свидетельствуют подписан­ные им «Доношение» генерал-губернатору Щербинину и «определе­ние» Щербинина.

Доношение

«Я пред сим находился в здешнем коллегиуме монастыре учи­телем школы пиитики; ныне же осведомился, что надобность есть во вновь прибавочных здесь классах в учителе для толкования вступившим в оные классы ученикам катехизиса, то к сим трудам желание имею быть того катехизиса учителем; чего ради Вашего превосходительства прошу об определении в те классы в учители, и о произведении жалования в год пятидесяти рублев со свободною квартирою учинить рассмотрение.

К сему доношению учитель Григорий Сковорода руку приложил (1 юля 7 дня 1768 года)». (См. «Киевская старина», 1903, апрель, стр. 15). — 396.

17 Сведения эти М. Ковалинский почерпнул, по-видимому, глав­ным образом из письма Сковороды к некоему Василию Максимо­вичу (фамилия не установлена), автограф которого сохранился в его архиве (см. стр. 302—306 наст. тома). Очевидно, в интересах жи­вости изложения содержание этого письма биограф передал как устный рассказ Сковороды. — 399.

18 Здесь биограф использует письмо Сковороды к нему, являю­щееся посвящением к «Диалогу, или Разглоголу о древнем мире» (см. т. I, стр. 295—312). — 399.

19 Геркулес — римское имя героя греческой мифологии Ге­ракла, прославившегося своими двенадцатью подвигами. — 400.

20 С 1769 г. М. Ковалинский, оставив преподавательскую ра­боту в Харьковском коллегиуме, определился на службу в Петер­бург, а в 1772 г. вместе с сыном Кирилла Разумовского поехал за границу, где он находился до 1775 г. Указанный период жизни Сковороды биограф осветил па основе имевшихся у него документов, писем и устных рассказов Сковороды. — 400.

21 Речь идет об известной эпидемии так называемой бендеров-ской чумы, возникшей во время войны России с Турцией, — 401,

472

23 Об упоминаемом здесь Данииле Мейнгарде сохранялись весьма скудные сведения (см. А. П. Ковалівський. Ηοві дані про двійника Г. Сковороди в Лозанні Данила Майнгарда та його сімью. «Украіна», кн. 36, 1929, стр. 38—39). — 402.

23 Речь идет о полковнике Степане Ивановиче Тявяшове, про­живавшем в г. Острогожске. Он владел имением в слободе Таволожской в 10 верстах от Острогожска. Очевидно, здесь Сковорода жил в 1771 — 1772 гг. и написал несколько своих диалогов. — 402.

24 По-видимому, речь идет о новом генерал-губернаторе Д. А. Норове, с именем которого связывают одно из писем Сково­роды (см. стр. 312 наст. тома). Однако биограф умалчивает о новой попытке Сковороды устроиться преподавателем в Дополнительные классы при Харьковском коллегиуме. — 403.

25 Здесь М. Ковалинский ссылается на популярное в России в XVIII в. произведение Е. Юнга «Ночь» (см. Г. Р. Зоборов. Ночные размышления Е. Юнга в ранних русских переводах. — Сб. «Русская литература XVIII в.». М., 1964). — 403.

26 Речь идет о последней встрече Сковороды с М. Ковалинским, состоявшейся в 1794 г., за несколько месяцев до смерти Сковороды. Факты жизни и творчества Сковороды 80-х — начала 90-х годов в биографическом очерке М. Ковалинского почти не отразились. Биограф сосредоточил внимание исключительно на анализе внут­реннего духовного мира философа, как он способен был его понять со своих социально-классовых позиций. — 406.

27 Саддукеями назывались священники Иудеи в период царство­вания Ирода. — 407.

28 «Есть определенное утешение в слезах» (лат.). У Сковороды имеется стихотворение на эту тему (см. Григорш Сковорода. Твори в двох томах, т. 2, стр. 81). — 410.

29 Эти сведения об обстоятельствах смерти Сковороды и об обряде приготовления к ней вызывают сомнение. Более достоверны сведения о том, что Сковорода «явно не хранил ни постов, ни обрядов христианских, не ходил в церковь, а наконец и не приоб­щился, и, когда ему предложили приобщиться тайн, он не захотел, сказывая, что это не нужно для него» (см. «Из Украинской скарб­ницы И. И. Срезневского». — «Известия Российской Академии Наук», 1919, стр. 762)..— 412.

30 Этот список произведений Сковороды содержится в письме философа М. Ковалинскому от 26 сентября 1790 г. (см. стр. 279— 280 наст. тома). — 413.

УКАЗАТЕЛЬ  И Μ Ε Η

Август   (Гай   Юлий   Цезарь

Октавиан)  179, 328 Августин 37, 38, 308 Аверкий  323 Авксентиев А. И. 311 Аврелий, Марк Антоний 329,

385

Александр Македонский 263,

270, 354, 359 Александр   Ферейский   203 Амвросий   (архимандрит)   37,

412

Анаксагор   362 Аристотель   197,   211,   254

Базилевич, Иов 306, 307 Базилевич А.  192, 283, 318,

323, 324 Барбай 307 Бароний, Цезарь 347 Билозер В. 269 Боэций 229

Борис (священник) 245, 314, 388

Бухнер, Август 348

Василий   (священник)   283,

292, 293, 295 Венедикт  (священник)   401 Вергилий, Публий Марон 12,

64, 223, 235, 247, 346 Вишневский 375

Гален 234 Гиппократ 234 Гомер 353

Гораций 7,213, 252, 275, 301 — 302, 346, 386

Горленко,  Иоасаф   (епископ) 129

Григорий Великий (папа) 37 Григорий  Богослов (Назианзин) 37, 329 Гуслиста  (священник) 283

Дамаскин, Иоанн 374 Демонакс 241 Демосфен 220

Диоген 173, 270, 354, 355, 364 Дионисий   Сицилийский   359 Дионисий Ареопагитский 270, 386

Диский И. Г. 130, 312 Диский Ф. И. 130, 279 Долганский  Я. И. 310, 311 Доментьевский, Григорий 252 Донец-Захаржевский   Я.   М.

279, 322, 328, 402 Дрекселлин, Иеремия 348 Дятлов С. И. 108

Евстафий    (священник)   283,

287, 293, 295 Екатерина   И   (императрица)

391, 396 Елизавета (императрица) 375 Енкевич Я. Б. 211, 230, 320 Ермолов И. И. 327, 328

Жебокрицкий Ф. А. 301

Зверяка, Иустин 34 Земборский  В.  М.  314,  316 Земборский И.  В.  320 Зенон  Китионский  270,  355

Иероним  (священник)  37

 Составлен М. В. Кашуба.

474

Иоанн   (священник)   287 Иоанн Златоуст 37, 66, 208,

294, 347, 365 Иоанн   III   (король)   348 Иоиль (священник) 297 Исократ 190

Иустин (митрополит) 34, 394, 400, 401

Каллистрат (монах) 394 Камилл 329

Карпов А. Д. 313, 314, 319,

320, 325 Катилина 346

Катон Старший 8, 244, 307,

330, 331 Клавдиан 346

Климент Александрийский 386

Ковалевский А. И. 266, 278, 280, 402, 412

Ковалинский Г. И. 191, 237, 302, 323, 324

Ковалинский М. И. 34, 64, 65, 146, 189, 191, 193, 194— 198, 202—209, 211, 215— 217, 220—222, 224—226, 228—232, 234—236, 238— 243, 245, 248, 250—265, 267, 268, 271, 274, 275, 277, 280, 283, 284, 287, 290, 295, 322, 373

Кордет,   Лаврентий 306 Корнилий 330 Корунканий 329 Кратес 270, 354 Крез 220 Критон 379 Ксенофонт 351, 400 Ксеркс 347

Курдюмов С. И. 314, 319, 320f

325 Курий 329

Лащевский,  Варлаам  85  88 Лелий 220 Лукиан 386 Луна, Альвар 348 Ляшевецкий, Кирилл 300, 30Г. 378

Максим Исповедник 386 Марфа (игуменья) 285 Мейнгард, Даниил 402 Мелантий 203

Менандр 271

Миславскии, Самуил 374 Миткевич,  Иоасаф 382,  383, 384

Мюре, Марк Антуан (Мурет, Мюрет) 222, 234

Непот, Корнелий 346 Нерон 351

Овидий, Публий Назон 346 Ориген 336

Павел, Емелиан 362 Палингений  (Палинген  Мар-

челло) 210, 211 Панков А. Ф. 93 Персии 346

Петр (священник) 190, 192 Пискуновский   П. Ф. 325 Питтак 359

Пифагор 8, 39, 165, 354, 355 Плавт  346

Платон 8, 16, 150, 151, 203, 215, 236, 247, 270, 359, 385, 400

Плиний Младший 223 337, 346 Плутарх 10, 64, 196, 198, 203, 204, 206, 218, 220, 222, 240, 246, 268, 269, 279, 328, 329, 351, 355, 386, 390, 413 Помпеи 347

Правицкий Я. 269, 273, 278 280,    282—290,  293—296 Прокопович Ф. 89

Сенека 7, 191,301,352 Сидроний, де Гошнй 2/3, Зоб, 413

Сильвестр  (священник) 283 Симеон Столпник  173 Сократ 7, 134, 218, 325, 354, 359, 363, 379, 385, 389, 400 Солон 8

Сошальский А Ю   279,  295 Сошальский КХ А   400 Сошальский О. Ю. 318

Тацит 379

Тевяшов В. С. 311

Тевяшов С. И. 7, 2/9, 323, 329,   402

Теренций, Публий Африкан­ский 239, 242, 345, 346

475

Тнт, Флавий Веспасин 10, 164, 385

Томара С. 376—378, 381 Траян, Марк Ульпий 328, 352,   353

Урюпин Г. Г. 325, 326 Филоксен 359

Филон Иудеяиин (Александрий­ский) 386, 387

Христина 289, 290, 294, 295, 296

Цезарь, Гай Юлий 220, 290,

346,   347 Цицерон, Марк Туллий 279,

329,345, 386,413

Щербинин Е.  А.  394—396 Щербинин П. А. 402

Эврипид 76

Эпикур (Епикур) 7, 10, 353,

355, 362 Эразм Роттердамский 193, 221,

222, 254

Якубович, Гервасий 298, 299, 382, 383

 

ПРЕДМЕТНЫЙ  УКАЗАТЕЛЬ

Антипатия 15, 57 Аффект 229

Безбожие 8, 17, 151

Бесконечность 165

Благо (благополучие) 38, 96,

107, 118, 123, 222, 223, 291,

353, 355 Блаженство 63, 103, 118, 229,

354

Богатство 38, 90, 92, 120, 131, 133, 215, 227, 300, 334, 351

Бытие  11,   18,  30,   153,  250

Вера 20, 47, 48, 101, 164, 220,

227,   316 Вечность 11,   24—26, 31, 32,

41, 42,  122, 169,  171 Вещество 15, 38, 161 Вещь 15,  16, 236, 211, 259,

305,   312 Власть 32, 74, 169, 219, 221,

363, 366 Воля 80, 99,  104,  114, 287,

367

Воспитание   110,  247,   275 Время И, 13, 44, 46, 71, 108,

124, 148, 158, 190, 193, 206, 212, 222—224, 243, 255, 268, 280, 290, 303, 305, 318, 329, 330, 350. 357, 365

Вселенная 19, 69, 72, 101, 119,

125, 161, 165, 230, 276, 367

Гнев 229, 303, 356, 364

Движение 24, 31, 37, 222, 229, 237

Дело (делание) 15, 37—39, 43, 47, 86, 127, 150, 167, 213, 216, 222, 227, 254, 256, 262, 272, 301, 313, 319, 337, 346, 353, 356

Добро 10, 20, 139, 174, 261, 313, 360

Добродетель 37, 191, 202, 213, 236, 244, 248, 268, 346, 362

Дружба 56, 108, 155, 162, 179, 203, 206. 233, 244, 307, 309, 315, 356

Единое 119, 139, 166 Единство 277, 335, 336 Естество 16, 32, 41, 75, 87, 161, 165

Жизнь (живот, житие) 7, 16, 18, 58, 72, 74 105, 107, 123, 130, 135, 167, 170, 174, 179, 184, 190, 202, 207, 215, 225, 243, 251, 286, 290, 306, 322, 349,   367

Закон 9, 10, 60, 93, 294

— духовный   72,   80

Зло 29,  100,  136,  191, 213,

282, 301, 316, 360, 361 Знак 241

Идея 151, 152

Идолопоклонник (идолочтец) 17

Искусство 217 Иста (суть) 105, 133, 138 Истина 8, 10, 54, 57, 97, 101, 106, 140, 141, 171, 176, 177, 211, 282, 283, 309, 322, 328, 352, 360, 363

 Составлен М. В. Кашуба.

477

— й ложь 16, 33

— и тень 27

Красота (краса) 49, 50, 83, 84, 127, 142, 215, 235, 286, 353 Кураж 7, 15, 150, 172

Ложь 10, 12, 100, 107, 177, 184, 261, 333, 353

Любовь 9, 18, 60, 61, 104, 152, 154, 170, 205, 225, 227, 252, 260, 272, 273, 283, 285, 298,  301,  316,  319,  335

Материя 17, 151, 218, 281 Мера 24, 39, 203, 227, 247, 271,

305, 312, 360 Мир (покой) 30, 36, 59, 86,

90, 108, 150, 156, 178, 231,

234, 285, 294, 315, 324, 352,

357

Мир 9, 20, 24, 35, 36, 61, 63, 79, 95, 111, 117, 128, 130, 159, 161, 163, 214, 235, 245, 290, 310, 313, 355, 364

— великий (макрокосм) 148, 156

— малый (мирик, мирок) 18, 26,   148,   151

— символический 19, 23, 148, 151

Множество 11, 16, 264, 358 Мудрость   11,   13,   160,  204,

254, 255, 260, 266, 321, 332,

367

Мысль 8, 10, 36, 39, 71, 80, 119, 136, 249, 308, 357, 363

Надежда 16, 35, 120, 122, 125, 200, 208, 287, 289, 315, 364

Народ 7, 17, 131, 242, 249, 297, 304, 365, 366

Натура 9, 15, 20, 114, 234, 353

— блаженная 10, 162

— вечная 148

— тленная 148

Наука 14, 37, 116, 121, 191, 196, 243, 248, 304, 345, 348

Начало 12, 22, 69, 70, 154, 166,

172, 338,  363,   365 Неверие 317 Невидимое 216, 244 Несправедливость 203

Несчастье 119, 135, 190, 213, 256, 264, 284, 310, 357

Нечто (нечтось) 11, 14, 42, 48, 197, 213, 270, 330, 336, 356

Ничто 14, 16, 22, 23, 62, 84, 108, 125, 139, 206, 207, 216, 315, 328, 333, 354

Образ 17, 18, 59, 60, 75, 109, 115, 149, 155, 234, 236, 243, 336, 337, 365

Обряд  180, 241,  336

Общество 10, 37, 45, 245, 304

Откровение 25, 336

Правда 20, 24, 32, 101, 150,

157, 162, 170, 313, 315, 329,

335, 359, 364

Природа   15,   45,   109, 136,

190, 254, 268, 282, 303, 354,

360

Причина  (вина)  51,  67, 96,

153, 179, 218, 226, 303, 354, 365

Пространство 8, 14, 48, 197

Радость 20, 21, 24, 116, 120, 146, 227, 229, 281, 284, 331, 346,   351

Разум 7, 11, 59, 66, 117, 132, 161,  282,  296,  356,  363

Религия 225

Речь 8, И, 150, 157, 202, 238,

331, 335, 351 Роскошь 200,  219,  246,  248

Свобода  38,  44,  263 Символ 21, 22, 332, 336, 337 Симметрия 229

Смерть 16, 21, 83, 97, 154, 174, 228, 256, 300, 322, 362, 364

Совесть 208,  348 Состояние   (стать)   303,   351, 360

Стихия 38, 55, 307, 346 Страсть 73, 80, 130, 246, 266,

368,   369 Страх 9, 38, 71, 111, 121, 200,

230,   246,   259,   322,   338,

362, 366

478

Субстанция 218 Суеверие 8Т 10, 17, 103 Существо   133,   198

— как сущность 256 Сущность 250

Счастье 75, 81, 134, 190, 236, 251, 304, 318, 332, 348, 359

Таинство 301

Тварь 10, 14, 23, 24, 39, 42, 107, 119, 132, 139, 150, 159, 178,  310,  317,  364

Тело 8, 12, 18, 24, 95, 125, 133, 149, 203, 205, 231, 241, 285,  302,  327,  362,  363

— духовное 233

— тленное (болван) 233, 280 Тень (стень)  10,  11, 25, 34,

58, 127, 150, 153, 203, 244 Тление 12, 16, 75, 291 Тождество  328 Точность 16, 20,  150 Труд 25, 69, 75, 84, 102, 107,

201,  266,  272,  352

Удовольствие 116, 190, 235, 270, 336, 359

Фигура 11, 15, 53, 148, 168, 331

Философия 118, 161, 248. 308,

355, 360 Форма 24, 62, 117, 142, 152,

203,   307

Христианин 145, 176, 252, 329 Целое 14

Церемония 38, 51, 338, 349 Церковь 44,  90,  204

Часть 14, 15, 24, 161, 202, 231, 264, 316, 345, 361

Человек 8, 11, 25, 37, 44, 53, 65, 68, 71, 91, 109, 122, 140, 149, 164, 204, 220, 240, 282,  321,  351,  367

Чудо 20, 22, 93, 143, 171, 365

Язычник   58,   60,   242,   330

 

СЛОВАРЬ УСТАРЕВШИХ СЛОВ

адамант — бриллиант алкать — жаждать анфракс — рубин

бдеть — бодрствовать

бесчадие — бездетность

бо — ибо, потому что, для того

что, поелику, понеже болван — истукан, обрубок де­рева   с   круглым   верхом; здесь — тело братанич — сын   брата,   пле­мянник былие — зелень,   трава быто — скарб,  пожитки буий — помешанный,   глупый

вапно — известь, смешанная с водой

вёдро — хорошая   погода вежды    веки велеречив — многословен велий     великий вельми     гораздо вепрь    дикий кабан взодраться    (вздираться) — с

трудностью восходить вверх

из тесноты вретище    рубище, одежда из

грубой,  толстой  ткани воньми    внемли выну — всегда, непрестанно,

во  всякое время

глагол — слово гониться (гонитися) — гнаться горний — небесный, высший гуменный — принадлежащий к гумну

дебрий (дебрь) — узкая долина между двумя горами; буе­рак

десница — правая рука дмиться — дуться, гордиться,

делаться спесивым довлеть — быть достаточным дол — долина долу — внизу, вниз дондеже — пока, доколь дщерь — дочь

живот    жизнь

жерить     приносить    жертву

закомплетный   —   запредель­ный (мир, время) зане — ибо, потому что зело — крепко зельное — сильное

изжену — изгоню иста — суть, сущность истый — правильный

кадь —- большая кадка; ста­ринная торговая мера сыпу­чих веществ

кефа — гора, скала

киот, кивот — ковчег, дере­вянный ящик

кирха — церковь

книгочий — находящийся при письменных делах, письмо­водитель

коло — круг

косннться — мешкать  (не коснясь — не мешкая)

кошница — корзина,   плетеница

480

крын — полевая  лилия купно — разом кураж — веселость куща — сень, палатка, шатер, шалаш

латвое — легкое, мягкое леторасль — потомство, моло­дые побеги лик — хор

линовище — скинутая   шкура лицензиат — вольноотпущен­ный

ложесна — лоно матери

матерый — материальный мгляный — мглистый,   туман­ный

миро — сок дерева мирры мироносец — приносящий мир мотыла.— гной,   сор,   мусор, отбросы, экскременты

навестки — наветы належать — настаивать наперсник — друг,  товарищ нард — колосистое  ароматное

индийское  растение начальство — начало

обетованный — обещанный

обиноваться (обыноваться) — сомневаться,   колебаться, страшиться

обонпол — по ту сторону, на другой стороне

окаявать — признавать от­верженным, достойным про­клятия

опона — покров, завеса

опреснок (оприснок) — прес­ный хлеб

останок (останец) — остаток, потомок

остуда — охлаждение в чувст­вах одного к другому, от­сутствие взаимного располо­жения

очерета — камыш

ошиб — хвост

пажить — луг или поле, где пасется скот;  пастбище персть — прах

побдеть — см. бдеть

подлый — простой, низкого происхождения

подвигнуться — надорваться

полова — мякина

полушка — четверть   копейки

пользовать (чему-то) — при­носить   пользу

помавание — разговор жеста­ми

понеже — поскольку

призирать, призреть — взи­рать вниз; милосердство вать, благоволить

присно — всегда

присносущий — всегда суще­ствующий

приточник — сочиняющий притчи

прострить  (просгреги) — про­тянуть пря — полемика пустынь — монастырь

радение — усердствование разботеть — потучнеть рало — плуг ревновать — добиваться руга — льняная одежда

седмина — семь лет седьмица   (седмица) — семь

дней,   неделя сестринец (сестренич)—сын

сестры, племянник по сестре сикера — хмельной  напиток сиречь — то  есть сирище — желудок скиния — шатер,      походный

храм

скудельник — горшечник

скудельный — глиняный

смирна — мирра, вещество для курения, состоящее из смолы и камеди, пахнущее и горькое

смоква — винная ягода, ин­жир, фиги

сот — мед в ячейках

споспешествовать — способ­ствовать

стакти — сок, смола древес­ная,  благовонная

481

стать — склад в телосложе­нии, здесь относится и к телу и к обществу

стебло — стебель

стезь — стезя

стень — тень

стропотный —- трудный,     лу­кавый, неравный,  кривой сугубый — двойной супостат — враг

тать — вор, злодей, разбой­ник

татьба — воровство, кража

типик — статут монастыря

толк — учение, отступающее от общих норм

точно — истинно

точность — истина

точный — подлинный, истин­ный

туга — тоска

тук — жир

туне — безвозмездно, даром удка, уда — удочка удовлить — удовлетворить укрух — ломоть,   отрезанный кусок хлеба

червленный — багряный, тём­нокрасный чресла — бедра

юнча, юница — телка

юрод — безумный, глупый; намеренно прикидывающий­ся глупым

ядь — пища, кушанье

языки — мн. иноверцы, ино­племенники, идолопоклон­ники,  язычники

яруга — овраг

яскина — пещера

ятра   (ядра) — мн.   печень

ятро — почка

 

Сковорода Г.

С 44      Сочинения в двух томах. Т. 2. М., «Мысль», 1973.

486 с. (АН СССР. Ин-т философии. «Философ, насле­дие»),

В состав данного тома вошли философские сочинения Г. Сково­роды, созданные им в 70—90-х годах XVIII в.: трактаты «Икона Алкивиадская» и «Жена Лотова», диалоги «Брань архистратига Михаила со Сатаною», «Пря беса со Варсавою» и «Потоп змиин» и две притчи — «Благодарный Еродий» и «Убогий Жаворонок». Поми­мо этого в том включены эпистолярное наследие философа, состав­ляющее более ста двадцати писем, его филологические исследова­ния и переводы. Заключается том биографией Сковороды, написан­ной его другом и учеником М. Ковалинским, которая представляет собой один из важнейших источников изучения философии и твор­чества Г. Сковороды.

0151-161    пи 1Ф

004(01)-73

 

ГРИГОРИЙ СКОВОРОДА

СОЧИНЕНИЯ в двух томах

Том 2

Редактор Л. В. Литвинова Младший редактор И. Танана Оформление художника В. В. Максина Художественный редактор С. М. Полесицкая Технический редактор М. Я. Мартынова Корректор Т. М. Шпиленко

Сдано в набор  17 сентября  1972 г. Подписано в печать 7 мая 1973 г. Формат бумаги 84X108V32, МИ. Усл. печатных листов   25,62.   Учетно-издательских   листов   25,43.  Тираж 45 ООО экз. Заказ № 4С8. Цена 1 р. 84 к.

Издательство «Мысль». 117071. Москва, В-71, Ленинский проспект, 15.

Ордена Трудового Красного Знамени Ленинградская типогра­фия Μ 1 «Печатный Двор» имени А. М. Горького Союзполиграфпрома при Государственном комитете Совета Ми­нистров СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли, Ленинград, Гатчинская ул., 26.