МОЛЬЕР

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ В ТРЕХ ТОМАХ

МОЛЬЕР

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ В ТРЕХ ТОМАХ

ТОМ ПЕРВЫЙ

МОСКВА,

«ИСКУССТВО»

1985

Переводы с французского под редакцией

Н. М. ЛЮБИМОВА

Предисловие

ГИНЗБУРГ и С. И. ВЕЛИКОВСКОГО

Комментарии

Г. Н. БОЯДЖИЕВА

Художник

М. А. АНИКСТ

КОМЕДИОГРАФ «ВЕЛИКОГО ВЕКА»

Семнадцатый век в истории Франции у самих французов зовется «Великим» и вплоть до наших дней остается точкой отсчета для их национального самосознания. И те, кто размышляют о складе и судьбе французской культуры с горделивым восхищением, тщеславной заносчивостью или ностальгической грустью, и те, кто вглядываются в свою страну и своих соплеменников с тревожным беспокойством, горьким раздражением или запалом ниспровергателей,— все неизменно обращаются к «Великому столетию» как к истоку и образцу. Дело тут не столько в державной мощи и культурном первенстве тогдашней Франции в Европе, сколько в отчетливом выявлении глубинных свойств национального характера, законов национальной жизни, всем последующим ходом событий не опровергнутых и так или иначе на нем отозвавшихся. Сделав все оговорки об опасности подобных размашистых сравнений, позолительно сказать, что эта полоса французской истории в государственно-политическом плане сопоставима с эпохой Петра для России, а в культурном — с пушкинским временем, как бы совместив знаменующие их важные сдвиги в тесном пространстве нескольких десятилетий. В том веке, довершавшем трудную работу предшествующего столетия, выкристаллизовывалось само понятие «Франция»: ее географическая протяженность, внутренняя цельность, язык, правила житейского поведения, тип отношений государства с экономической, гражданской, культурной деятельностью, столицы с провинцией, религиозной морали с мирскими нравами, эстетической рефлексии с художественным творчеством. Но о каком бы пласте ни вести речь, одно свойство «Великого века» проступает несомненно, заключая в себе, быть может, и условие его величия: здесь все еще устанавливается или только-только установилось. Те идеи, нормы, учреждения, привычки, что одерживают верх,

5[1]

еще не застыли в надменной неподвижности, а самоутверждаются со всей молодой энергией.

Порядок абсолютной монархии на это недолгое мгновенье — противовес разрушительному беспорядку гражданских смут и областнической разобщенности, «цивилизующий центр» (по Марксу), а не зловеще-ненавистный «старый порядок», каким он предстанет просветителям и поколению революционеров 1789 года. Управляемые королевскими интендантами французские провинции — это не прежние полуобособленные графства и герцогства, но и не единообразные клеточки будущих департаментов. Аристократы, из непокорных феодалов превращаясь в придворных, еще не сделались расслабленными куклами; буржуа, пока не осознав себя как «третье сословие», поддерживают трон, а не расшатывают его. Католической церкви во Франции уже не страшны всерьез гугеноты, но ее учение вынуждено отстаивать себя во внутренних спорах между ортодоксальной доктриной папского Рима, казуистикой иезуитов и клонящейся к протестантству ересью янсенизма. А там, где философия отделяется от собственно теологии, противостоят друг другу картезианский рационализм и неоэпикурейство Гассенди. С Декартом наука переходит от собирания разрозненных догадок о природе и метафизического раздумья о тайнах мироздания к собственно научному методу теоретически обоснованного эксперимента и систематизации опытного знания. Язык тогдашней литературы устоялся настолько, что к нынешнему французскому он едва ли не ближе, чем к нам русская письменная речь начала прошлого века, но не окован накрепко статьями Академического словаря. Классицистическая поэтика складывается из наглядных уроков мастерства, в нешуточной борьбе, соревновании и взаимопроникновении с барокко, бытовым реализмом, традициями народного фарса. Ее законы не обратились еще в защитное прикрытие для эпигонов, одряхлевшую твердыню, которую спустя полтора столетия будут штурмовать юные бойцы романтизма повсюду в Европе. Центростремительное движение, надолго определившее развитие французского общественного организма и самый уклад французской цивилизации, несет в себе угрозу апоплексии, но поначалу сказывается повышенным тонусом.

При всем величии век не был «золотым» (разве что в буквальном смысле своей приверженности к торжественно раззолоченной роскоши),

идиллически безмятежным. Многочисленные и не всегда победоносные военные кампании, пышность дворцовых затей, распри сеньоров с королем и его министрами обходились дорого; расплачивался бедный люд — нищетой, эпидемиями, краткостью жизненного срока. Крестьянские бунты-жакерии вспыхивали тут и там — и погашались с кровавой беспощадностью. Участь наемных рабочих — прослойки, растущей по мере вытеснения средневековой кустарной мастерской мануфактурным производством,— едва ли не еще беспросветнее. Да и умственные занятия были вовсе не безопасны. Наградой за них отнюдь не всегда становилась королевская пенсия и удобная синекура; дело могло обернуться запретом печататься, заточением в Бастилию, телесной расправой, а в исключительных, правда, но все же имевших место случаях — и костром.

Под словосочетанием «Великий век» подразумевается обычно не все XVII столетие, а его срединная часть, приблизительно 30—80-е годы,— от окончательного укрепления кардинала Ришелье как полновластного хозяина страны до отмены Людовиком XIV Нантского эдикта, которым некогда его дед Генрих IV обеспечивал своим былым единоверцам-гугенотам возможность сносного существования в католической Франции. Или, в другой перспективе,— от появления на сцене пьес Корнеля до выхода в свет последнего из литературных шедевров «Великого века», «Характеров» Лабрюйера. Строго говоря, и этот отрезок распадается надвое — считая пограничной чертой начало единоличного правления Людовика XIV после смерти Мазарини (1661) и вступление в литературу тех, кого повелось называть «школой 1660 года»,— Мольера, Лафонтена, Расина, Буало. Первые десятилетия царствования Короля-Солнца и есть апогей «Великого века»; предшествующие годы внутреннего брожения, заговоров и Фронды — предисловие, подготовка к нему. Мольеру выпало жить на самой оси, в самом средоточии этого судьбоносного для Франции времени. Для начала «Великого века» ключевая фигура — Корнель; для его завершения — Расин; Мольер моложе Корнеля на те же полтора десятка лет, на какие он старше Расина. Он не понаслышке был знаком с жизнью едва ли не всех сословий тогдашнего общества, снизу доверху; едва ли не всю страну исколесил из края в край; едва ли не все токи умственных поветрий и художественных поисков через него проходили. И едва ли не все лики времени разыгрывали себя на подмостках его комического театра. Как «Великий век» был фокусом,

в котором сошлись лучи национальной истории, так на его комедиографе скрестились лучи национальной культуры. У Мольера ясный разум, «острый галльский смысл», не перерождается в холодную рассудочность, как то случится во французской словесности следующего столетия. Смелое воображение у него не подавлено умозрительным расчетом, но и не отдано на произвол неистовой фантазии, как поведется с романтиков, стократ усиливаясь у их дальних потомков. Точность наблюдений и достоверность рисунка в мольеровских пьесах не распыляются мелочным бытописательством. Здесь горечь умерена добротой, веселость наполнена мудростью, трезвость смягчена надеждой. Как никто из его собратьев-сверстников Мольер воплотил суть и душу «Великого века». Не потому ли и мольеровский театр оказался жизнеспособнее, устойчивее к смене времен и вкусов, чем творения прочих художников XVII столетия? Мольер олицетворяет Францию — и принадлежит всему миру.

В книге парижской церкви Святого Евстахия запись о крещении младенца, который нам станет известен под именем Мольера, помечена 15 января 1622 года. Это значит, что родился он за день-два до этого: в те времена с крещением новорожденных не мешкали. Нарекли ребенка Жаном. Его отец, тоже Жан Поклен, и оба деда были обойщиками, то есть мастерами по обивке тканями стен и мягкой мебели, устройству интерьера. У родителей Мольера собственный дом вблизи Рынка — знаменитого Чрева Парижа, в бойком торгово-ремесленном квартале. Семья растет год от года, но и утраты ее не обходят: умирают в малолетстве дети[2], а вскоре, совсем молодой, и мать, Мари Крессе. Дела же идут, очевидно, неплохо, потому что незадолго до того Жан Поклен покупает должность королевского обойщика и камердинера короля. Это вершина профессиональной карьеры для ремесленника. Когда Жану-Батисту (так стали звать будущего Мольера после рождения его младшего брата Жана), первенцу и наследнику Жана Поклена, исполняется 15 лет, он тоже вступает в цех обойщиков, и отец добивается от короля привилегии, позволяющей ему назначить сына своим преемником. Но к тому дню Жан-Батист уже два года как был учеником Клермонского коллежа, что для обойщика явно излишне и ненужно. Очень вероятно, что,

выбирая сыну будущее, Жан Поклен-старший руководствовался не желанием повторить в нем свою судьбу, а совсем иными социальными амбициями.

Занимаясь ремеслом и торговлей, буржуа в тогдашней Франции оставался простолюдином, какое бы состояние он ни нажил, каким бы уважением ни пользовался. Ему были закрыты многие должности, зато приходилось платить налоги и исполнять повинности, от которых дворяне были избавлены. Конечно, и Ришелье и Людовик XIV в заботе о благосостоянии и спокойствии государства, имея к тому же веские основания не доверять аристократической вольнице, благоволят к трудолюбивым рачительным добропорядочным горожанам — купцам, мастерам-ремесленникам, владельцам мануфактур,— обласкивают самых зажиточных и влиятельных из них. Но главное не в символических милостях и личных знаках внимания. Насущное дело власти — попечение о развитии национальной промышленности. За что и возьмется в недалеком будущем особенно рьяно Кольбер — сын суконщика, ставший королевским министром. Кольберовскиѳ законодательные меры, поощрявшие производство и вывоз французских товаров, а ввоз товаров из-за границы сокращавшие, ограждали французских буржуа от конкуренции, помогали им копить деньги, увеличивая тем самым денежные запасы страны. (При взгляде в дальнее будущее, однако, выясняется, что услуги, оказанные Франции политикой Кольбера, скорее двусмысленны: привыкшие к государственной опеке французские промышленники будут заметно уступать в деловой предприимчивости своим собратьям из тех стран, где правительства традиционно предпочитали поменьше вмешиваться в хозяйственную жизнь.) Но при этом социальную свою униженность буржуа, быть может, ощущал еще острее. Силы духа на плебейскую гордость хватало далеко не у всех. А потому богатый буржуа лелеял мечту о дворянстве если не для себя, то хотя бы для своих детей. Мечту эту можно было осуществить разными способами — скажем, породнившись с обедневшим дворянским семейством или просто присвоив дворянское звание без особых на то прав[3]. Но был и более достойный путь наверх. Некоторые должности, преимущественно судейские, давали право на дворянство, точнее, на особый его разряд, называемый «дворянством мантии» (в отличие от «настоящего», родового дворянства — «дворянства шпаги»). Чтобы занять такую должность, нужны были деньги — и соот-

ветствующее образование. Вот за этим, скорее всего, и послал Жан Поклен своего старшего сына учиться в Клермонский коллеж.

Коллеж находился в ведении иезуитов и был лучшим средним учебным заведением в Париже. Учебная программа включала в себя естественные науки, древние языки, философию. Познания в античной, преимущественно латинской, словесности — основе тогдашнего образования — давались прочные и разнообразные. Во всяком случае, этих познаний Мольеру хватило чтобы свободно читать в подлиннике Плавта и Теренция, многих других авторов — классических и поздних, поэтов, риторов, историков — и сделать стихотворный перевод поэмы Лукреция «О природе вещей», безвозвратно впоследствии пропавший.

После окончания коллежа Жан-Батист Поклен получил степень лиценциата права и даже выступил несколько раз в суде как адвокат. Путь к чиновничьей карьере был открыт, а в случае неудачи можно было вернуться к родительскому ремеслу. Но ни стряпчим, ни обойщиком Поклен-младший не стал. В двадцать один год он отказался от своих прав на отцовскую должность, взял часть денег из причитающейся ему доли материнского наследства и, освободившись от всех прежних уз и обязательств, пренебрегши всеми трезвыми расчетами на будущее, безоглядно предался своей неодолимой страсти к театру[4].

Первая половина XVII века для театра — время перехода с площадных подмостков на сцены специально оборудованных и более или менее роскошно украшенных залов, от забавы для простонародья — к пище для изысканных умов, от очередной недолговечной поделки — к добротной литературе. Но совершался этот переход двумя основными театральными жанрами, трагедией и комедией, неравномерно. Трагедия имела уже во Франции прочную литературную традицию, а с громким успехом в 1636 году корнелевского «Сида» (вызвавшего сразу бурные рукоплескания и яростные нападки) стала первенствующим жанром. Корнелевские напряженные коллизии, герои, которым по плечу власть над полумиром и даже над самим собой,— все это как нельзя лучше отвечало настроениям времени, отлившимся в философии Декарта с ее верой в возможности человеческого разума и воли, в превосходство поступка, деяния над вялой нерешительностью. А сила убеждения и заразительности, заложенная в самой природе сценического искусства, столь велика, что может сделать из театра грознейшее идеологическое оружие. Прони-

цательный Ришелье это понимал. Он построил первое в Париже помещение, специально предназначенное для театра (тот самый зал во дворце Пале-Рояль, где впоследствии, с 1661 по 1673 год, будет играть мольеровская труппа); будучи сам не чужд писательского честолюбия, он пытался искать славы именно как трагический автор. Что важнее, Ришелье распространял на театр свои меры по «огосударствлению» искусства — предвестие той культурной политики, которую будут последовательно проводить при Людовике XIV Кольбер и его преемники. Только что учредив Французскую академию, Ришелье потребовал от нее вмешаться в спор о «Сиде» и вынести официальный вердикт. А несколькими годами позже сделал попытку улучшить социальный статус комедиантов, отверженных в глазах церкви и общества: издал за подписью короля указ, коим предписывалось не вменять актерам в бесчестие их ремесло «в случае, если оные актеры будут представлять театральные действа так, чтобы вовсе в них не было непристойности…». Оговорка многозначительная, имеющая в виду, конечно, комических актеров прежде всего.

Комедия в ту пору была совсем в ином состоянии. Правда, она уже существовала как литературный жанр, сам Корнель начинал свою работу с комедии. Но ранние его пьесы при всех незаурядных достоинствах были тяжеловаты — и попросту не смешны. В комических сочинениях других литераторов встречались удачные шутки, забавные персонажи; и все-таки, желая поразвлечься, парижане обращались к старому площадному фарсу — или шли к итальянцам. Итальянская труппа в Париже ставила спектакли в стиле комедии дель арте — с условными масками, запутанной интригой и множеством трюков, буффонад, шуток, не связанных впрямую с действием, которые импровизировались актерами или извлекались из уже существующего, сохраненного традицией запаса. Итальянцы играли перед публикой не знающей итальянского языка, что заставляло их особенно заботиться о пластической выразительности актерской техники, и без того, впрочем, виртуозной. (В сходном положении оказались в свое время актеры немого кино, сходным образом и преодолевавшие затруднения «бессловесности».) Успех у итальянцев по всей Франции был огромный. Французский же фарс представлял собой коротенькую пьеску с незамысловатым сюжетом, обильно уснащенную солеными словечками, палочными ударами, нескромными жестами, насмешливыми песенками —

словом, всем тем, что мы привыкли называть «галльским юмором». Фарсы шли и на театральных сценах — в заключение спектакля, после того как кончалась трагедия; к этому моменту женщины покидали зал. Но в то время когда Жан-Батист Поклен решил стать актером, этот обычай уже сходил на нет. Зато на подмостках ярмарочных балаганов, на бойких торговых перекрестках, у палаток «шарлатанов» — продавцов всяких чудодейственных снадобий, — зазывая прохожих, скакали на канатах плясуны, кривлялись ученые обезьянки, глотали змей фокусники и уличные комедианты разыгрывали свои нехитрые представления.

По свидетельству одного из тех злобных, но неплохо осведомленных пасквилянтов, что будут подсвистывать Мольеру всю жизнь и после смерти, уроки мастерства Жан-Батист брал и в Итальянской комедии (у знаменитого Тиберио Фиорилли, более известного под именем созданной им маски — Скарамуш), и у ярмарочных зазывал. Но начинал он свою самостоятельную актерскую карьеру совсем иначе. Вместе с несколькими столь же неопытными (или неудачливыми) актерами Жан-Батист создает театр, названный без ложной скромности Блистательным. Репертуар Блистательного театра состоит в основном из трагедий; юный Поклен, следовательно, пробует себя в трагическом амплуа. Впрочем, теперь его уже зовут Мольер; это имя впервые появляется на одном из документов Блистательного театра. Сам же театр просуществовал немногим более полутора лет, не выдержав соревнования с двумя профессиональными парижскими труппами — Бургундским отелем и Маре. Это и неудивительно: по всей видимости, среди его основателей только одна актриса, Мадлена Бежар, обладала трагическим дарованием. Театр потерпел финансовый крах, а Мольер, к тому времени уже ставший ответственным лицом в труппе, даже угодил на несколько дней в тюрьму за долги. Когда дела были кое-как с помощью родственников улажены, нужно было решать: либо менять ремесло, либо попытать счастья в провинции. Мольер и немногие из его друзей — Мадлена Бежар, ее сестра и брат — предпочли второй путь. Тринадцать лет странствий по всей Франции сначала в качестве рядового члена бродячей труппы, а затем ее руководителя были для Мольера школой суровой. Но лучший способ накопить душевной стойкости, житейских впечатлений, деловой хватки, профессионального мастерства, наверно, трудно и придумать. Учиться пришлось многому:

находить могущественных покровителей, вербовать талантливых актеров и ладить с ними, угадывать зрелищную конъюнктуру в разных частях страны и соответственно составлять маршрут, вести переговоры с прижимистыми и чванными отцами города; а время не слишком благоприятствовало развлечениям — кончалась Тридцатилетняя война, бушевала Фронда. Но главное — следовало вырабатывать умение нравиться публике, тем именно зрителям, которые сегодня соберутся на представление, дается ли оно в замке вельможи или на рыночной площади. Надо было овладевать нелегким искусством «считать пульс толпы». А взамен эта пестрая разноликая «толпа» своим согласным приговором помогла Мольеру разглядеть самого себя, нащупать подлинно бесценный свой дар — дар комического актера. Именно фарсовыми спектаклями Мольер и его товарищи снискали себе славу лучшей провинциальной труппы. Но репертуар требовалось постоянно обновлять и для руководителя кочующей труппы удобнейшим выходом из положения было самому сочинять пьесы — комедии и фарсы, вернее, основную канву для этих «маленьких развлечений», как Мольер их называл. Юноша, видевший себя на сцене Цезарем и Александром, стал фарсером и комедиографом едва ли не поневоле; во всяком случае, мечты о трагедии он еще долго не оставлял. Поднакопив опыта и денег, Мольер и его товарищи в 1658 году решились вернуться в Париж и сделать новую попытку создать свой театр в столице. Культурное первенство Парижа, которое впоследствии обратится в жесткую монополию, к тому времени обозначилось уже явственно и непререкаемо. В Париже — тонкий вкус, правильная речь, изящные манеры; в провинции — грубость, невежество, вульгарность, и, явись у деревенщины претензия подражать столичным образцам, выйдет, скорее всего, не копия, а карикатура. Так что недавним бродячим комедиантам утвердиться в столице было очень непросто. Мольер начал с того, что заручился покровительством брата короля, Месье, получил для своих актеров право называться «Труппой Месье» и добился высшей милости: разрешения показать свое искусство в Лувре, самому королю. Двадцатилетний Людовик XIV был в восторге от мольеровского фарса «Влюбленный доктор», до нас не дошедшего, и обласкал Мольера и его товарищей; отныне они станут частыми гостями в королевских замках.

Кроме двора, однако, предстояло еще заслужить расположение «города» — парижской публики. «Труппа Месье» явилась на ее суд со смешанным репертуаром. Когда шли трагедии (по преимуществу корнелевские), успех был весьма посредственный; по некоторым свидетельствам, их просто освистывали. Но Мольер привез с собой из провинции и несколько пьес собственного сочинения — «Шалого», «Любовную досаду». Они-то и принесли труппе пылкое одобрение столичных зрителей, стосковавшихся по веселью. Правда, успехом своим они были обязаны скорее точно угаданному настроению публики и актерскому искусству Мольера, чем его авторскому мастерству.

«Шалый» и «Любовная досада» составляют как бы пролог к мольеровскому театру. Первое его действие, «первый круг» мольеровских комедий открывается сочинением, написанным уже в Париже,— «Смешными жеманницами» (1659). По всем своим внешним признакам это фарс: пьеса одноактная, в прозе, с грубоватыми шутками, побоями, раздеванием; она и шла, как обычно шли фарсы, в конце представления после «большой» пьесы; а одну из ролей в ней играл Жодле — последний фарсер парижской сцены, перешедший к Мольеру из театра Маре под занавес своей актерской карьеры. Тем не менее сам Мольер предпочитал называть эту пьесу комедией, очевидно сознавая всю ее значительность и необычность.

«Жеманницы» ошеломляли зрителей своей открытой злободневностью. Русский перевод заглавия эту злободневность не вполне доносит: речь в пьесе идет именно о «прециозницах» и прециозности, а не о жеманстве вообще. Прециозность, царившая в столичных салонах, была одновременно и образом жизни, и манерой одеваться, и философическим размышлением, и стилем искусства. Объединял разнообразные проявления прециозности упрямый отказ признать и принять действительность в ее земном, плотском, то есть низменном и грубом, обличье, в ее природной и социальной подлинности. Хозяйки и посетители прециозных салонов старались создать посреди повседневности некие оазисы идеального, уголки рукотворного парадиза, где все было бы возвышеннее, изящнее, нежнее, не так, как всегда, не такое, как у всех, — иное: чувства, имена, язык, платье[5]. Элитарность прециозного самосознания

была хотя и связана с приступами больно ущемляемой сословной гордыни, но им не тождественна: в прециозных гостиных между посвя¬ щенными мелькали люди низкого звания, сама Мадлена де Скюдери, автор романов-учебников прециозной галантности, отнюдь не могла считаться знатной дамой, да и гостиные после разгрома Фронды помещались по большей части не в герцогских особняках, а в домах просвещенных буржуазок. Необходимым условием вхождения в прециозный кружок была, скорее, принадлежность к некоей «аристократии духа». Любви в обществе обитателей искусственного рая полагалось быть долгим, трудным, бескорыстным служением неприступной красавице; беседам — превращаться в нескончаемые диспуты о тайнах сердечных движений; речи, обыденной или поэтической,— изобиловать сложными перифразами; житейскому поведению — отвергать заповеди мещанского здравомыслия. Прециозный салонный идеализм был, в сущности, барочным продолжением давней традиции средневековой куртуазности и ренессансных утопических мечтаний о блаженной жизни в тесном, отделенном от остального мира сообществе избранных, совершенных душой и телом.

С точки же зрения того самого презренного здравого смысла, принятой автором «Смешных жеманниц», эти изысканные претензии выглядели бредовыми химерами, за которыми в лучшем случае скрывалось легкое помешательство, в худшем — лицемерное притворство. Ни подлинного благородства души, ни подлинной тонкости вкуса, ни подлинной телесной красоты, ни даже подлинной учтивости — все кривлянье, румяна, подделка.

Салоны почувствовали себя задетыми: по слухам, некий знатный завсегдатай альковов пытался воспрепятствовать представлениям «Смешных жеманниц» ; так или иначе, пьесу, делавшую большие сборы, дважды на некоторое время снимали с афиши. Но Мольер поспешил заверить, что он имел в виду не блистательных столичных дам, элегантных кавалеров и остроумных стихотворцев, а неуклюжие провинциальные пародии на них. Заинтересованные лица предпочли удовольствоваться таким объяснением, и дело на сей раз кончилось худым миром.

Между тем мольеровское понимание прециозности не исчерпывалось разоблачительным гротеском. «Смешные жеманницы» заканчиваются проклятиями Горжибюса по адресу «виновников помешательства» юных девиц — «романов, стихов, песен, сонетов и сонетишек»,— и Горжибюс

здесь воплощает здравый житейский взгляд на вещи, а слова эти звучат как естественный вывод, «мораль» пьесы. В следующей комедии Мольера, поставленной всего через пять месяцев после «Жеманниц»,— «Сганарель, или Мнимый рогоносец» — персонаж, носящий то же имя Горжибюс и исполняющий ту же роль отца молодой девушки, с той же яростью обрушивается на «глупые книги», «романы», требуя читать одни лишь нравоучительные сочинения. Но теперь этот защитник вековечных семейных устоев выставлен жестоким и смешным деспотом, а все сочувствие отдано влюбленной дочке, потребительнице тех самых «сонетишек».

Разгадка такой непоследовательности в неоднозначности самих прециозных умонастроений. Прециозная утопия не просто порождала смехотворные ужимки, несуразные моды и напыщенные речи. Она противостояла действительности, достаточно суровой в том, что касалось семейного, имущественного, правового положения женщины. И хотя во Франции женщина пользовалась несравненно большей свободой, чем в других странах тогдашней Европы, свобода эта распространялась только на способы времяпрепровождения, да и то в одних лишь светских кругах. Зато во всех жизненно важных вещах девушка целиком зависела от воли отца, жена — от воли супруга. Прециозныѳ мечты о владычестве дамы над пылким воздыхателем были оборотной стороной реальной униженности женщины в браке. Салонные амазонки доходили до идей самых крайних, вроде отмены брачных уз как таковых или замены их временным, «пробным» супружеством; увидеть в них прообраз нынешних феминисток было бы не такой уж натяжкой. Мольер смеялся над прециозницами, когда они пытались идти наперекор установлениям природы и здравого смысла; он был их союзником, когда они защищали свои природой и здравым смыслом данные права. Однако понятия «здравого смысла» и «природы» сами по себе, равно как и соотношение между ними, можно истолковывать по-разному, и как раз в умственной жизни французского XVII столетия расхождения по этому поводу составляют едва ли не главный предмет напряженных споров, на каком бы уровне мысли они ни велись — теологическом, философском, моральном, эстетическом. Либо здравый смысл, разум, которым от природы все люди наделены поровну, один способен вырабатывать ясные и отчетливые суждения о мире, постигать универсальные

его законы и служить человеку надежным руководителем, как настаивал Декарт. Либо нам следует сообразовываться со свидетельствами чувственного опыта в его всякий раз неповторимой телесности и лишь приблизительной истинности, как полагал Гассенди. Либо человеческая природа после грехопадения Адама и Евы насквозь, беспросветно порочна, как утверждали янсенисты, и тогда все борения духа ничего но меняют в судьбе души, спасение ее возможно только посредством благодати, даруемой немногим избранным согласно предопределению, божественному промыслу, а не в награду за усилия разума и воли. Либо напротив, как возражали ортодоксальные богословы, первородный грех не полностью перечеркивает свободу человеческой воли, и действие благодати предполагает сознательное сотрудничество личности.

Подобные вопросы отнюдь не заперты наглухо в области отвлеченного умозрения. От их решения зависит множество других, принадлежащих уже непосредственно каждодневной морали и художественной практике. Заслуживают ли естественные наклонности и порывы доверительного уважения или опасливого подавления? Велико ли расстояние между верным пониманием и достойным поступком, между заслугой и воздаянием? Кому и на каких условиях открывается доступ к истине? Должно ли искусство сосредоточиться на умопостигаемых вечных сущностях или на пестроте преходящих вещественных подробностей? Вменяется ли художнику в главную задачу умелое и неукоснительное выполнение общеобязательных рабочих правил мастерства или озабоченность результатом своих трудов в восприятии читателя, слушателя, зрителя?

Мольер, конечно, не был ни философом, ни теоретиком искусства (хотя программных высказываний в его сочинениях немало), и искать у него последовательно продуманных ответов на мучительные недоумения века напрасно. Но он был ими озабочен не менее своих собратьев, работавших в «серьезных» жанрах — трагедии, моралистическом размышлении-максиме, эстетическом трактате,— только, разумеется, на особый лад. Любое учение занимало его прежде всего в своих социальных, то есть межчеловеческих и общественных, претворениях и последствиях. Не следуя строго, неуклонно ни одной философской доктрине, он многое из разных источников, из самого воздуха эпохи впитывал и переплавлял в собственное, мольеровское мирочувствие, никаким однознач-

ным термином не определяемое. Позднейшие биографы, основываясь на противоречивых рассказах о личных связях и пристрастиях Мольера, рисуют его то учеником Гассенди, то приверженцем Декарта. Но судить о воззрениях по кругу знакомств вообще небезопасно, а парижские друзья Мольера вовсе не держались единой системы взглядов: среди них был и поэт Шапель, вольнодумец и дебошир, воспитанник Гассенди, и ревностный картезианец физик Рого, и преданно сочувствовавший янсенистам будущий «законодатель Парнаса», а в ту пору начинающий сатирик, Буало, и аббат Лa Мот Ле Вайе, сын философа-скептика из числа последователей Монтеня[6]. Единственное достоверное свидетельство об образе мыслей Мольера — это тексты его комедий, а в них — не только философические монологи, но сам ход действия, облик персонажей, строй языка, короче, сама плоть пьесы, отпечаток духа автора[7].

Начало мольеровской зрелости отмечает «Урок мужьям» (1661). Имя главного героя пьесы, Сганареля, уже являлось у Мольера. От комедии к комедии зовущийся этим именем персонаж будет, конечно, обретать различные черты, но какие-то его свойства остаются постоянными и придаются даже тем лицам, которые названы иначе — от Арнольфа из «Урока женам» до Аргана из «Мнимого больного». Их связует неумение видеть вещи в подлинном свете, прямо-таки маниакальная зачарованность своими заблуждениями, наивное самодовольство, подозрительность, и как следствие всего этого — отчужденность от окружающих, неприспособленность к нормальной жизни, замкнутость в призрачном внутреннем мирке. Сганарель из «Урока мужьям» яростно отстаивает свое право не быть «как все», не прислушиваться к чужому мнению о себе, не интересоваться происходящим за стенами его дома, не придерживаться стеснительных правил вежливости, не одеваться по неудобной моде и, главное, не признавать того, казалось бы, очевидного обстоятельства, что любезные его сердцу былые времена прошли и на дворе сегодняшний день[8]. И точно так же он не желает замечать, что его морочит та, кого он собирается сделать своей женой. Отношение к женщине — главная тема пьесы и всего «первого круга» мольеровских комедий — и есть тот оселок, на котором проверяется правота Сганарелева «консервативного нонконформизма». Старо-

заветное тиранство, ревнивая мнительность, запрет на знакомства, развлечения, наряды подвигают юную воспитанницу Сганареля на бунт, кончающийся ее победой и посрамлением упрямого безумца-деспота. Напротив, либерально-терпимая система Ариста, основанная на доверии к естественным чувствам и желаниям молодой девушки, на готовности подчиниться ее выбору, на признании «света», общества законным авторитетом в вопросах поведения и лучшей школой воспитания, приносит чудесные плоды, и его подопечная по доброй воле предпочитает заботы своего убеленного сединами покровителя домогательствам всех красавцев вертопрахов; здравый смысл (Ариста) оказывается, таким образом, в полном согласии с природными влечениями (Леоноры).

Строгая, «геометрическая» симметрия в построении «Урока мужьям»: два брата-опекуна — две сестры-воспитанницы, две системы взглядов — два противоположных результата; убежденность в том, что правильно избранная «метода» без осечки дает желаемый исход в любом деле, даже в любви; уважение к принятым в общежитии мнениям; вера в превосходство умеренного, срединного пути над крайностями — поистине, дух картезианского трезвого оптимизма витает над первой зрелой комедией Мольера. Уже полтора года спустя, в «Уроке женам», будут ощутимы иные, более тревожные, нотки. Но между этими двумя пьесами произошло событие, очень важное в жизни Мольера и бросающее особый свет на оба «Урока».

Мольер женился. Арманда, новобрачная, — сестра его давней подруги Мадлены Бежар; таково ее официальное гражданское состояние. Но она моложе Мадлены более чем на двадцать лет; даты смерти их отца и рождения Арманды точно не известны; во всяком случае, Арманда родилась уже после отцовской кончины, а их с Мадленой матери к тому времени было под пятьдесят; Мадлена никогда не пользовалась безупречной репутацией. Все это дает повод злопыхателям (и даже, увы, кое-кому из друзей) утверждать, что Арманда не сестра, а дочь Мадлены. Дальше этого, однако, вначале не идет никто: предположение, что Мольер сам был отцом своей жены,— позднейший навет. Разбирательство «дела Арманды» продолжается и в наши дни, но безусловно неопровержимых, решающих доказательств в пользу какой-либо версии нет. Почти все юридические документы за то, что Арманда — сестра Мадлены; почти все свидетельства современников за то, что она Мадлене дочь.

Но, в сущности, любая разгадка мало что меняет в понимании мольеровской судьбы, тем более — его комедий. Важнее другое, то, что нам известно неоспоримо. Как бы то ни было, Мольер связал свою жизнь с женщиной вдвое его моложе, которую он знал ребенком, в воспитании которой, возможно, принимал участие. По единодушным отзывам и приятелей и недругов, Мольер был хрупкого здоровья и нрава задумчивого, меланхолического, склонного к ревности и раздражительности; Арманда же — легкомысленна, кокетлива и хотя не ослепительно красива, но по-своему очень привлекательна. Очевидно, что безоблачного супружеского согласия такое сочетание не сулило.

Истолкователи романтического склада видят в мольеровских пьесах — от «Урока мужьям» и «Урока женам» до «Мещанина во дворянстве» и «Мнимого больного» — рассказ о семейных неурядицах самого Мольера, стон его раненого сердца. И впрямь нелегко представить себе, к примеру, что человек сорока лет дважды, за несколько месяцев до и через несколько месяцев после свадьбы с девятнадцатилетней девушкой, берется за перо, чтобы поведать, как пожилой опекун хотел жениться на молоденькой воспитаннице,— и никак эти истории с собственным опытом не соотносит. Но когда Мольер разыгрывает на подмостках повороты своей судьбы, вскрывает тайны своей души — это не романтическая исповедь неповторимой личности, а суждение об общей нашей человеческой природе, осмысление общей нашей человеческой участи.

«Урок женам» (1662) и продолжает, и развивает, и усложняет мысли «Урока мужьям» — тем прежде всего, что добавляет противоречивой психологической многомерности и социальной определенности характерам. Арнольф требует от Агнесы не только полной покорности, потому что удел женщин — повиноваться, но и искренней благодарности, потому что ее, крестьянку, берет в жены буржуа. Впрочем, сам он, сменив собственное имя на другое, звучащее более аристократично, хотел бы, чтобы его числили по «благородному званию»,— вот и первый мольеровский мещанин во дворянстве. Но у Арнольфа тщеславие рождается не только социальными претензиями, а и беспокойной потребностью в самоутверждении, жаждой ежесекундно ощущать, что он мудрее, предусмотрительнее, тверже всех прочих, следовательно, всех достойнее уважения, послушания — и любви. Поначалу не отсутствие нежности к нему в сердце избранницы, а ее возможная супружеская

неверность представляется Арнольфу самой страшной бедой: ведь в таком случае будет задета его честь. Честь в «Уроке женам» — не «слава», поиски которой заставляли героев Корнеля, ровесников Фронды, совершать ослепительные подвиги; это вечно гложущее, ненасытное самолюбие[9], что станет главной пружиной человеческих поступков и тайной основой человеческих чувств в беспощадных «Максимах» разочарованного недавнего фрондера герцога де Ларошфуко («Максимы» обдумывались приблизительно тогда же, когда создавался «Урок женам»).

Да и вся пьеса могла бы служить распространенной вариацией на тему, заданную афоризмом Ларошфуко: «Страсть нередко превращает хитроумнейшего из людей в простака, а простаков делает хитроумными». К чему вся осторожность и рассудительность Арнольфа, когда у него не остается сомнений, что он как обыкновенный смертный влюблен в молоденькую девочку? Куда деваются его властность и самообладание, когда он унижается до смешных и жалких молений? Громок ли голос разума, когда в чертах обманщицы Арнольф различает одну лишь прелесть? А в наивной простушке Агнесе вместе с любовным огнем просыпается изобретательность, и смелость, и логика, с которой не совладать многомудрому Арнольфу. И вправду, чем кроме бессильного бешенства может ответить Арнольф, сам охваченный безрассудной страстью, на незамысловатый Агнесин вопрос: «Легко ли сердцу в том, что мило, отказать?»

Конечно, ответы на такие вопросы давно придуманы, и Арнольфу они отлично известны. Их дают правила религиозной нравственности, которые он как будто бы и пытается внушить Агнесе. Но в устах Арнольфа христианская проповедь располагает лишь одним доводом — угрозой вечных мук — и обращается просто в плетку для души, еще одно орудие себялюбивого принуждения. О сути евангельских заветов самоотречения и смиренной кротости он и не вспоминает, и уж тем более не приходит ему в голову обратить их к самому себе. А духовное насилие оказывается перед натиском природного влечения столь же малодейственным средством, как и насилие физическое. Природа в «Уроке женам» тем не менее не слепая необузданная стихия, пробуждающая разум лишь для того, чтобы и его заставить себе служить. Агнесино сердце указало именно на того, кого выбрал бы и самый трезвый расчет. Агнеса, правда, не совсем «чистый эксперимент»:

по непростительной оплошности Арнольфа она обучена грамоте, ей известны какие-то правила обхождения. Но вот рядом с ней пара слуг, видимо, недавних крестьян, неотесанных, косноязычных, туповатых и трусливых,— так сказать, «сырая природа», и притом воспринимаемая без всякого руссоистского умиления. А между тем им дано в потемках Арнольфовых душевных хитросплетений, сквозь фарисейскую суровость его разглагольствований, ясно разглядеть эгоистическую, собствен¬ ническую изнанку его ревнивых метаний. Природа распределяет дар здравого смысла между всеми своими детьми независимо ни от сословия, ни от книжной выучки.

Иное дело, что дар этот следует использовать умело. О чем и напоминает персонаж, других обязанностей в пьесе, в сущности, не имеющий, — Кризальд. Присутствие Кризальда подчеркивает, что Арнольф был в какой-то миг еще волен изменить ход событий и потому несет за них ответственность, что ложный путь, в конце которого его ждут позор и муки, Арнольф избрал сам. И все же — сентенция «сам виноват» обычно если и удовлетворяет чувство справедливости, то не вовсе заглушает чувство сострадания к жертве собственных ошибок и пороков. Сомнения в том, что все на этом свете однозначно разрешимо, что мы всегда властны справляться с нашими страстями и слабостями, уловимы в «Уроке женам»; но пока они пробегают лишь тенью, смутным предчувствием, всерьез не омрачая веселья и не колебля бодрой веры в силу добрых человеческих задатков.

Успехом «Урок женам» пользовался неслыханным. Но столь же громкой оказалась ссора вокруг пьесы, вспыхнувшая сразу же, чуть ли не в день премьеры. В нее так или иначе ввязались все те, кого Мольер успел задеть и обеспокоить за четыре с лишним года своего пребывания в столице,— а таких было множество. Непосредственными участниками этой перепалки стали актеры Бургундского отеля, со времен «Смешных жеманниц» раздосадованные мольеровскими уколами (и еще больше — шумной популярностью мольеровской труппы и ее солидными сборами)*, а также начинающие, искавшие известности любой ценой литераторы. Психологическая подоплека их действий очевидна: зависть к чужой удаче

и надежда добыть для себя толику чужой славы. Но их доводы от того не становятся менее любопытными — и потому, что свидетельствуют об укорененных в умах представлениях, и потому, что самому Мольеру они дали повод внятно высказать собственные установки.

«Урок женам», по мнению недоброжелателей, дурная комедия, поскольку прежде всего вообще не ясно, комедия ли это. В ней мало действия и много разговоров; ее главный герой, вместо того чтобы непрестанно забавлять зрителей, то выказывает способность к великодушным поступкам, то впадает в непритворное отчаяние, «так что непонятно, следует ли смеяться или плакать на представлении пьесы, которая словно бы предназначена вызывать жалость одновременно с весельем». Но вместе с тем она набита непристойными намеками, оскорбляющими стыдливость прекрасного пола и уместными лишь в ярмарочном балагане, изобилует неправдоподобными случайностями в развитии сюжета и неправдоподобными чертами в обрисовке характеров (ревнивец не стал бы приглашать друга отужинать в обществе его невесты; пылкий влюбленный не удовлетворился бы тем, что взял у предмета своей страсти ленточку). А правила драматического искусства, предписанные самим Аристотелем, если и соблюдаются, то неловко и нарочито — и тоже в ущерб правдоподобию. Да и чему, собственно, Мольер обязан своими успехами? Он просто выскочка, крадущий сюжеты из чужих сочинений, а характеры берущий из записок-наблюдений над нравами, стекающихся к нему со всех сторон. Он играет на испорченном вкусе нашего века, разучившегося ценить высокую трагедию, а комедию готового вернуть к площадному фарсу.

Вдобавок ко всему Мольера впервые открыто обвинили в неуважении к религии. Ведь как ни толковать Арнольфовы наставления Агнесе, но упоминания об адских кипящих котлах звучат со сцены уморительно, а «Правила супружества» явно передразнивают всякие назидательные духовные сочинения, в огромном количестве распространявшиеся в то время,— и даже, возможно, покушаются на библейские Десять заповедей.

Громогласное кощунство такого рода в XVII веке было, разумеется, немыслимо. Но в житейском существовании устои благочестия зачастую если не подрывались, то обходились — особенно среди столичной аристократической молодежи. И первый пример тут подавал сам король. Он был тогда в разгаре страсти к юной прелестной мадемуазель де

Лавальер и вовсе не собирался стеснять себя законами семейственной добродетели, говоря словами Агнесы, «отказывать сердцу в том, что мило». «Молодой двор» — приближенные Людовика XIV, фрейлины его очаровательной невестки, Генриетты Английской, — предавался развлечениям и удовольствиям без особой оглядки на церковные строгости. Были у короля с церковью расхождения и более серьезные, политического порядка. Папский престол притязал не только на право неограниченного вмешательства в жизнь французской церкви, но и на авторитет в мирских, государственных делах. И то и другое было бы чувствительной помехой королевской власти, и Людовик XIV решительно такие притязания отвергал.

Но еще силен был и «старый двор» — окружение королевы-матери, Анны Австрийской, которая, как это часто бывает, прожив жизнь достаточно бурную и пеструю[10], на склоне лет пришла к самой истовой набожности[11]. Поведение сына глубоко ее огорчало; ей не дано было знать, что и он в свой черед под старость оставит все прежние привычки и кончит дни в мрачном и чинном благонравии. А пока ничто такого исхода не предвещало, Анна Австрийская отчаянно — и тщетно — искала любых средств образумить Людовика. Союзников и единомышленников у нее было немало. Тем не менее подозрения в вольнодумстве центром спора вокруг «Урока женам» не стали. Главная тяжесть обвинений против Мольера сосредоточивалась, помимо профессиональной стороны дела, на обстоятельствах его личной жизни, отношениях с Мадленой и Армандой (остроты, которыми присяжные скромники осыпали Мольера, своей непристойностью оставляли далеко позади двусмысленные шутки из «Урока женам»). В конце концов Монфлери, актер Бургундского отеля на роли героев, подал королю записку, в которой объявлял, что Мольер «жил с матерью (Мадленой) и женился на дочери (Арманде)». В ответ король согласился стать крестным отцом новорожденного первенца Мольера и Арманды; крестной матерью была Генриетта Английская. Жест эффектный, и после такого красноречивого свидетельства монаршего благоволения врагам Мольера не оставалось иного выхода, как замолчать, выжидая следующий удобный миг для нападения. И сам Мольер, защищаясь, постарался упреков в безбожии коснуться по возможности осторожно и вскользь — до времени[12]. Две пьесы, которые

составляют его реплику в полемическом диалоге — «Критика “Урока женам”» и «Версальский экспромт», — посвящены почти исключительно обсуждению вопросов ремесла. В сущности, спор между Мольером и его противниками идет о поэтике того утверждающегося стиля в искусстве, который потомки назовут классицизмом.

На уровне исходных мыслительных положений, осознанно ли принятых или бессознательно усвоенных, сходятся все: постигать бытие значит прощупывать за бесконечным разнообразием его преходящих явлений некую устойчивую, постоянно его определяющую основу. Сложные «задачи на миропонимание» предлагается решать алгебраическим путем, «с иксами», а не арифметическим, с конкретными числами. Картезианская посылка о наличии таких общеобязательных законов, о возможности и необходимости их вычленения так или иначе разделяется отцами классицизма и сказывается даже там, где упорядочивающую схему разглядеть как будто труднее всего. Например, в отношении к живой природе: внутри парковых оград она состоит из правильных овалов прудов, прямых линий аллей, пирамид деревьев. Или в подходе к языку: янсенисты для воспитанников созданных ими школ разрабатывают грамматику, не просто описывающую особенности разных языков, но пытающуюся установить их единые законы*.

В классицистической словесности такой склад мироосмысления отзывался в первую очередь на том, что составляло главный предмет ее забот: на понимании человеческой природы, то есть неизменной, общей всему роду людскому сущности, проявляющейся в четко распознаваемых типах-характерах. Правдоподобие, в отсутствии которого укоряли Мольера, и есть соответствие свойств и поступков персонажа той идее его «типа», что уже сложилась в головах зрителей. Возражая своим противникам, Мольер справедливость самого такого понятия как будто сомнению не подвергает. Для него тоже очевидна возможность расчленить человеческую толпу на вереницу знакомых «типов»: ревнивец, влюбленный, порядочный человек, кокетка, ханжа… Ведь «задача

комедии», по его словам,— «рисовать человеческие недостатки вообще», «изображать нравы, не касаясь личностей».

Спор набирает остроту не столько в понимании связи обобщенного «типа» с отдельной «личностью», сколько в толковании самой сути каждого характера, возможного сочетания внутренне присущих ему качеств. Мольеровские психологические представления много гибче, сложнее, изощреннее, чем у его хулителей. На свой лад и Мольер в какой-то мере прикасается к тому парадоксу сопряжения бездн в человеческой душе, которому посвящены многие страницы паскалевских «Мыслей» (в год «Урока женам» еще не опубликованных, но уже написанных). У Мольера кроме одной определяющей, «заглавной», «опознавательной» черты человек может обладать и другими, побочными, разнящимися и даже противоположными. «Комическое лицо» оказывается способным «совершить поступок, приличествующий человеку порядочному». Влюбленный каким бы серьезным и разумным существом он ни был, в пылу страсти ведет себя смехотворно. Комический эффект пьесы («Урока женам», в частности) в том и состоит, что подчеркивается кажущаяся несогласованность между собой слов и действий, замыслов и результатов.

И еще одну существенную оговорку делает Мольер в рассуждениях о «всеобщности» своего искусства. Нравы и пороки, которыми оно занято, — это по преимуществу нравы и пороки своего века; общество, которому оно протягивает зеркало,— современное общество. Тут и ответ на удрученные сетования и язвительные выпады поклонников трагедии: противопоставление своего «исторического реализма» творчеству, основанному на вольном полете воображения, Мольер осмысляет как противоположность двух драматических жанров. Трагедии — выводить на сцену героев и богов, возвышенные чувства и подвиги, «пренебрегать истиной ради чудесного»; комедии — «изображать обыкновенных людей», людей своего времени, и так, чтобы портреты, написанные с натуры, выходили похожими. Само по себе разграничение жанров опять-таки вполне согласуется с жесткой эстетической разверсткой классицизма. Но того почтительного трепета, который по иерархии должно бы «низшему» жанру испытывать по отношению к «высшему», у Мольера вовсе не чувствуется[13]. Напротив, ремесло комедиографа представляется ему более трудным — именно из-за более прочного

прикрепления комедии к действительности, следовательно, возможности оценивать достоинства комедийного живописания, сличая его с оригиналом.

По Мольеру, в такой поверке искусства вещами, ему внеположными, и руководствоваться нужно не внутренними законами ремесла. Цель автора — нравиться публике; а если при этом нарушаются «правила», тем хуже для правил. Да и сами правила — всего лишь соображения здравого смысла, итог непосредственных наблюдений над творениями искусства, а не предшествующие творчеству заповеди; «и тот же самый здравый смысл, который делал эти наблюдения в древние времена, без труда делает их и теперь». При этом здравый смысл зиждется на свободном доверии к собственным ощущениям, собственному чувственному восприятию. Но вкусового произвола, разнобоя зрительских прихотей Мольер не опасается, поскольку здравый — «здоровый», «неизвращенный» — смысл и у него полагается всегда равным самому себе и присущим большинству природным даром. Поэтому большинство единодушно между собой и всегда право, «вся публика не может ошибаться». Носителями здравого смысла в зрительном зале оказываются для Мольера равно придворные и горожане, вельможи, занимающие кресла на самой сцене, и стоячий партер (хотя, конечно, и самоуверенного болвана можно встретить среди любой части публики). Этому сообществу здравомыслящих противостоит лишь одна каста — педанты, «знатоки», то есть те, кто претендует на обладание особенным, скрытым от непосвященных знанием, а потому и на исключительное право суждения. Мольер же, по роду занятий как будто сам к этой касте принадлежащий, предпочитает скорее быть слугой для короля и шутом для толпы, чем товарищем мудрствующих шарлатанов. Он, так сказать, профессионал-отступник; потому так и яростны нападки собратьев-литераторов на него, зато ему аплодируют и двор, и город.

Гармония между автором и зрителями, основанная на согласном признании здравого смысла их общим наставником и судьей, дает драматургу уверенность в том, что его слова, обращенные к залу, будут поняты, его смех подхвачен, его уроки восприняты*. «Воспитание»

зрителя потому и возможно, что пороки суть отклонения от здравого смысла, на которые надо указать, чтобы вразумить заблуждающегося или хотя бы других оберечь от следования дурному примеру. Театр — школа: с таким представлением о миссии драматического искусства Мольер приступает ко «второму кругу» своих комедий, составляющему как бы трилогию, в которой он будет впрямую размышлять о самом главном — о вере и безбожии, о нравственности и доброте, о законах человеческого общежития.

Каждая из пьес, трилогию образующих, словно бы посвящена одному типу, на сей раз определяемому не столько психологическим складом, сколько складом миропонимания. Их можно обозначить так: Святоша («Тартюф»[14]) — Безбожник («Дон Жуан»[15]) — Моралист («Мизантроп»). Едва ли Мольер сознательно задавался целью такой триптих создать, и возникали эти пьесы при обстоятельствах очень несхожих. Но несомненно, что взгляд Мольера в зрелые его годы обращен в глубь духовной жизни соотечественников, в самое ее средоточие, а потому неминуемо должен был встретиться с этими тремя лицами, воплощающими три вечные пути самоопределения человека в мире.

«Тартюф» (либо в изначальном своем, не дошедшем до нас варианте, либо просто в неоконченном виде) был впервые разыгран перед королем и двором в Версале в 1664 году. А почти за месяц до того парижское отделение Общества Святых Даров* на своем секретном заседании постановило всеми средствами препятствовать постановке никем еще не виденной, известной лишь по слухам комедии. Выполнить это решение хотя и на время, но удалось: «Тартюф» был под запретом почти пять лет. Француз-

ская церковь в своем приговоре «Тартюфу» была единодушна, как редко в каком деле. Иезуиты (хотя и считавшие комедию сатирой на янсенистов) и янсенисты (хотя и полагавшие, что мишенью мольеровских насмешек были иезуиты), архиепископ Парижский (грозивший своей пастве отлучением от церкви за любую попытку ознакомиться с «Тартюфом») и безвестный кюре (требовавший сжечь сочинителя-святотатца на костре), президент Парижского парламента, член Общества Святых Даров (запретивший представления пьесы) — все вносили в преследование «Тартюфа» посильную лепту. С такой коалицией и король в открытый бой долго вступать не смел, предпочитая оказывать Мольеру поддержку окольно.

Между тем, судя по подзаголовку «Тартюфа», речь в комедии идет о «Лицемере» (первая версия пьесы) или «Обманщике» (окончательный вариант). А в том, чтобы обличать с подмостков лицемерие и лживость, как будто нет ничего предосудительного с точки зрения самой строгой морали. Будь эта пьеса просто историей о том, как ловкий плут прикинулся другом хозяина дома и зарился на его состояние, сватался к его дочери и обольщал жену, едва ли ее постановка превратилась бы в дело государственной важности. Но фальшь и притворство сами по себе как раз в «Тартюфе» Мольера не слишком занимают. Суть же в том, чем именно привораживает Тартюф своего легковерного благодетеля, какую именно личину надевает. Тартюф не вообще лицемер, он пустосвят, ханжа; так, во всяком случае, определял его сам Мольер, обороняясь от обвинений в посягательстве на подлинную веру и подлинное благочестие.

Две реплики Тартюфа дают исторически очень внятное обоснование его образа мыслей и действий:

«Круг совести, когда становится он тесным,

Расширить можем мы: ведь для грехов любых

Есть оправдание в намереньях благих.

……………………………..

Замучите себя вы в сокрушеньях поздних

О том, что нанесли обиду небесам,

Мне указав на дверь».

(Пер. М. Донского)

Оправдание «любых грехов» «благими намерениями» — одно из положений казуистической морали, утверждавшейся иезуитами и в расхожем словоупотреблении по сей день с иезуитами связываемой[16]. Но противопоставление «грехов», очевидных поступков — намерениям, тайным движениям души, основано на противопоставлении морали «земной», поверяемой человеческим разумом, — морали «небесной», верооткровенной. Такой разрыв, христианству исконно присущий, можно толковать по-разному, подчеркивать или сглаживать. Некоторые течения католицизма (в частности, иезуитский орден) в пору Контрреформации были тем снисходительней и терпимей к мирским слабостям, чем решительнее отстаивали превосходство верополагаемых доблестей над мирскими добродетелями. Нарушения умопостигаемых этических норм не столь уж страшны — это грех, конечно, но грех простительный,— если не наносят ущерба славе божией, тем более если ради нее и совершены. Но, в то время как заповеди светской морали (какой бы из ее кодексов ни принимать) и их исполнение поддаются суду людской мудрости, распознать, что послужит к возвеличению, а что — к умалению славы божией, гораздо труднее. Католическая церковь предлагала тут мирянам критерий простой и ясный: ко славе божией все то, что ко благу самой церкви и каждого ее служителя, причем под благом понималось не только укрепление духовного авторитета, но и накопление бренных богатств. Интересы любого человека в сутане и с тонзурой на голове* приравнивались к интересам Церкви, а те в свою очередь отождествлялись с интересами Всевышнего. Потому и Тартюф чувствует себя в полном праве сказать, что, указав на дверь ему, Оргон оскорбляет небеса. Речи Тартюфа выдают его сходство с теми иезуитами-казуистами, что несколькими годами раньше были мишенью язвительных обличений Паскаля, защищавшего своих друзей-янсенистов в «Письмах к провинциалу». Но и янсенисты не то чтоб вовсе не имели оснований обижаться на Мольера. Их самих и тех, кто к ним был близок, подозревать в показ-

ной и корыстной набожности не приходилось, как не приходится сомне ваться в искренней вере Оргона, прилежного Тартюфова ученика. И то, что Оргон усвоил из уроков Тартюфа, хотя и переложено на потешный язык недалекого буржуа, пытающегося рассуждать об отвлеченных материях, по сути, родственно янсенистскому ужасу перед греховностью человеческой природы и отвращению к посюстороннему тленному миру:

«Мне внушил глагол его могучий,

Что мир является большой навозной кучей.

Сколь утешительна мне эта мысль, мой брат!

Ведь если наша жизнь — лишь гноище и смрад,

То можно ль дорожить хоть чем-нибудь на свете?

Теперь пускай умрут и мать моя, и дети,

Пускай похороню и брата, и жену —

Уж я, поверьте мне, и глазом не моргну».

(Пер. М. Донского)

Не допуская возможности наведения мостов над бездной, разделяющей небо и землю, отойти от земной суеты, презреть все земные блага и радости, разорвать все земные, природные узы — янсенистам и «янсениствующим» такое жизненное решение было очень по душе. Оргон, новообращенный, делает лишь первые, но очень существенные шаги в эту сторону. Он изгоняет из дому сына и лишает его наследства, все свое состояние отписывает в дар Тартюфу (который, разумеется, даст «деньгам оборот весьма похвальный» — «на благо ближнему, во славу небесам»: почти дословно воспроизведенный девиз Общества Святых Даров), разрушает помолвку дочери с любимым, а главное — закрывает свое·сердце для любого естественного порыва. Последствия Оргонова просветленья с точки зрения житейской, земной морали губительны для его семейства, и в этом смысле не так уж важно, притворяется ли Тартюф или он взаправду «не от мира сего». Будь Тартюф и впрямь богомольный бессребреник, могло бы произойти все то же самое*.

Дело в «Тартюфе» идет, очевидно, не столько о лицемерии, не столько даже об иезуитах или янсенистах, сколько о самой набожности, о самой религии. Точнее — об определенных способах религию исповедовать. Свой способ предлагает и Клеант, лицо, также введенное в пьесу позднее в качестве «человека истинно благочестивого». В действии Клеант прямо не участвует, вся его роль сводится к пространным монологам, и его легко можно было бы счесть просто резонерствующим манекеном, если бы не само содержание его речей, для Мольера отнюдь не случайное и не отписочное.

Их суть может быть лучше всего изложена словами анонимного «Письма о комедии “Обманщик”», появившегося две недели спустя после запрещения «Тартюфа» президентом Парижского парламента. «Письмо» было составлено если не при участии Мольера, то с его ведома и одобрения. В нем между прочим говорилось: «Несомненно, что религия — это просто разум, достигший совершенства, во всяком случае, в том, что относится до морали, которую она очищает и возвышает, и что она только рассеивает мрак первородного греха… одним словом, что религия — это всего лишь более совершенный разум». Традиции подобного отношения к религии восходят к ренессансному гуманизму, представленному философами такого склада, как Эразм Роттердамский или Томас Мор. Если католическая Контрреформация была готова к союзу с земной мудростью* при

условии, что философия останется служанкой теологии, то философы предлагали церкви компромисс на других основаниях: небо должно служить гарантом природного миропорядка и возможностей человеческого разума, религия — гарантом социального порядка, возможностей человеческого общежития. Подобное вытеснение Вседержителя в своего рода почетную резервацию, замена, как выражался Паскаль, непостижно милосердного и непостижно грозного «Бога Авраама, Исаака и Иакова» — справедливым и благожелательным «Богом философов» так или иначе свойственны Монтеню и Гассенди, Декарту и Вольтеру независимо от того, на каком ряде земных ценностей — природно-чувственном ли, рациональном или социальном — они делали особый упор. И те требования, которые Клеант предъявляет истинной набожности: человечность, терпимость, ненавязчивость, в конечном счете, соответствие природному здравому смыслу, подтверждают место Мольера именно в этой преемственной цепи французских мыслителей.

Наиболее деятельная[17] союзница Клеанта, служанка Дорина, словно воплощает то соединение ясного трезвого ума, живой отзывчивости и бодрой подвижности, которое столь важно для мирочувствия самого Мольера в эти зрелые, вершинные его годы. Ее раздражает «мямля» Мариана, готовая на все: плакать, уйти в монастырь, наложить на себя руки,— только не сделать хоть что-нибудь, пальцем шевельнуть для себя же самой, для собственного счастья. Но, кроме Марианы, все прочие здравомыслящие персонажи «Тартюфа» — Эльмира, Валер, Дамис — сообразно своим понятиям и темпераменту — как могут стараются привести дело к благополучному исходу. Счастливую развязку приносят, однако, не их усилия, а неожиданное вмешательство извне — самого августейшего монарха. Мольеровскиѳ развязки были еще со дней спора об «Уроке женам» поводом для насмешек у его современников, для горестных вздохов у позднейших почитателей, настолько слабо они во многих случаях скреплены со всем ходом действия, так искусственно возникают в последнюю минуту какие-то волшебно благоприятные обстоятельства[18]. Как раз для

развязки «Тартюфа», впрочем, оправдания находятся, ее не явная, а внутренняя, содержательная обусловленность для пьесы достаточно очевидна. Королевская власть и на деле была той единственной силой, что могла противостоять церкви и святошам, а Людовик XIV в те годы был до какой-то степени склонен это противостояние поддерживать. Так что тут Мольер изобразил событие, которого, может быть, и не было в действительности, но которое вполне могло произойти[19].

Правдоподобие такой развязки подтверждается и на более глубинном уровне национального политического уклада. Предприимчивая самооборона персонажей «Тартюфа» замкнута кругом сугубо частных, семейных дел. В том же, что за рамки этих дел выходит, что принадлежит уже сфере гражданского поведения, они беспомощны и вялы. Они ждут от власти избавления или кары, но не помышляют о честном сотрудничестве с нею. Государственная власть, относиться ли к ней с благоговением или со страхом, воспринимается как нечто чуждое личности, отдельное от нее. Абсолютистское правление в принципе отучает подданных от повседневной ответственной гражданской самостоятельности, а потому в дальней перспективе обещает чередование периодов глухого затишья, когда верх берет отчасти искренняя преданность режиму и властелину, отчасти подличающее раболепие, — с яростными взрывами, когда исподволь копившееся недоверие перерастает в ненависть и гнев. Вся новейшая история Франции — тому свидетельство.

Что же касается мольеровских развязок вообще, то, спору нет, все эти удивительные узнавания, похищения пиратами, материнские браслеты и прочее в том же роде — вещи не слишком убедительные. Но прежде чем объяснить их простой данью традиционной условности или нехваткой времени при вечной спешке, стоит задуматься, нет ли у подобной «небрежности» причин более серьезных. Мольеровские герои бьются что есть мочи, чтобы переломить враждебные обстоятельства и самим решить свою судьбу. А решается она в конце концов помимо них, чьей-то иной волей. Можно увидеть[20] здесь доказательство слабости, беззащитности человека перед высшими силами, бессмысленности всякого хлопотанья. Но ведь оборачивается все в ту именно сторону, куда и толкала ход событий людская суетня. Доверие к благожелательности Фортуны, разумеется, необходимо комедиографу любого века. Но в каждой точке истории это доверие обеспечивается особой ипостасью идеологического оптимизма. За счастли-

вой неожиданностью, чудесно вознаграждающей усилия мольеровских героев,— не стоит ли подспудная мысль о необходимости соучастия человеческой воли в работе божественной благодати?

«Тартюф» — самое полное и совершенное у Мольера, а быть может, и во всей мировой комедии воплощение взгляда на театр как на «школу», где даются полезные и неопровержимые «уроки». Отчетливая ясность оценок (в «Тартюфе» целых два акта уходят на подготовку зрительского отношения к «обманщику», чтобы исключить всякую двусмыслицу в восприятии, когда он появляется на сцене самолично) нераздельна здесь с убеждением, что стоит указать пальцем на зло, и все встанет на место: заблуждающийся прозреет, негодяй будет наказан, честный вознагражден, а зритель последует доброму совету. Неколебимая вера во всемогущество разумного убеждения поддержана в «Тартюфе» самим его построением — строгой собранностью, которую дает соблюдение трех единств, мерной стройностью александрийского стиха. Не случайно именно в текстах, так или иначе связанных с «Тартюфом» (в предисловии к пьесе, в «Письме об “Обманщике”»), утверждается мысль о моралистическом назначении театра — в противоположность тем, кто полагал, что нравоучительная проповедь должна звучать единственно с церковной кафедры, а никак не с комедийных подмостков. Для Мольера театр не просто имеет равные с храмом права на такую проповедь, но обеспечивает ей бо́льшую действенность. И это не вопреки, а благодаря развлекательности, ибо смех куда доходчивее сурового наставления, он есть самое приятное времяпрепровождение для смеющихся и самое страшное испытание для осмеиваемых. Потому и «Тартюф», образец «высокой» комедии, не чурается фарсовых приемов — оплеух, залезанья под стол, объятий, раскрытых для чужой жены и чуть не достающихся ее мужу. Что Мольеру из его моралистической программы безусловно удалось «Тартюфом» сделать — это назвать зло по имени и тем помочь его опознавать. Ханжа для нас и по сей день — Тартюф. Стало ли от того тартюфов на свете меньше — как судить?

Во всяком случае, жизнь самого Мольера в те месяцы, что следовали за версальской постановкой «Тартюфа», никак не свидетельствовала о торжестве разума и добра. Его сын Луи, крестник короля, умер не прожив и года. С Армандой, упоенной своими первыми сценическими успехами, окруженной толпой поклонников, начались нелады[21]. «Тартюф» под запретом, и конца борьбе за него пока не видно. Кроме морального урона,

отсутствие новой пьесы в репертуаре несло и материальные затруднения. Все, что сулило счастье и удачу, оборачивалось утратой и разочарованием.

Но, в отличие от многих своих собратьев по перу, Мольер не мог себе позволить длительного «творческого кризиса». Труппу надо было кормить, интерес к ней у публики надо было постоянно поддерживать. Следующая пьеса Мольера, «Дон Жуан», появилась на афише несколько месяцев спустя после запрещения «Тартюфа», в феврале 1665 года. Она и призвана была поправить дела: сюжет ее у парижан был популярен, он давал повод для живописных декораций и всяких сценических эффектов, до которых тогдашние зрители были очень падки. Но возникшая по велению обстоятельств комедия стала одним из самых глубоких и безусловно самым загадочным сочинением Мольера.

«Дон Жуан» во многом противоположен «Тартюфу». Пьеса написана вольной прозой, место действия меняется от картины к картине, времени от первой сцены до развязки проходит явно больше, чем двадцать четыре часа (несмотря на реплики, заверяющие в обратном), события нанизываются в более или менее произвольном порядке, как разрозненные эпизоды. И главное — исчезает былая четкость суждений (а с ней вместе и разумный резонер, ее представляющий). Словно надломилась какая-то внутренняя ось, на которой держался весь комедийный миропорядок.

Дон Жуан, конечно, донжуан, соблазнитель. Но, как «Тартюф» был пьесой не столько о лицемере, сколько о святоше, так «Дон Жуан» — пьеса не столько о соблазнителе, сколько о безбожнике; распутство Дон Жуана — лишь одно из последствий его безбожия[22]. Религиозные смуты XVI—XVII столетий, Реформация и Контрреформация непосредственным своим результатом имели скорее подтверждение и упрочение роли христианства как формирующего начала европейской цивилизации. И все же именно тогда, в ходе яростных споров о том или ином понимании христианских догматов, с небывалой до тех пор отчетливостью и страстностью продумывались и все доводы за и против самой религии. Как бы искренно и категорически ни отвергались в большинстве случаев доводы против, атеистическое сознание предстает уже как действительное явление, а не только как умозрительно допускаемая возможность. Но в XVII веке вера — и для сохранивших ее, и для утративших — есть тот фундамент, вернее, тот вделанный в небесную твердь крюк, на

котором крепятся[23] все человеческие установления, социальные и нравственные. Стоит этот крюк убрать[24], как мигом рассыпается вся система предъявляемых личности запретов и ограничений, требований и обязательств. Особенно если религиозная мораль основана на «интересе» — чаянии загробного вознаграждения и страхе загробного возмездия. А Дон Жуан не верит ни в бога (иначе говоря, в «небо» — общеупотребительный эвфемизм мольеровских времен), ни в дьявола, ни в ад, ни в бессмертие души, то есть именно в двигатель и весь исполнительный механизм сверхъестественного правосудия. Единственное, чему Дон Жуан готов повиноваться беспрекословно,— веления природы и свидетельства рассудка. Казалось бы, вот оно снова — искомое сочетание «природы» и «здравого смысла». Но в «Дон Жуане» нам является воочию жутковатая изнанка такого соединения: без общего всем надличного нравственного основания человеческая природа сводится к вороху сиюминутных вожделений отдельной человеческой особи, здравый смысл — к голым арифметическим очевидностям вроде «дважды два — четыре». Последствия подобного «естественного» своеволия — обман, насилие, убийство, попранная честь, разбитые семейства, сокрушенные сердца[25].

Кроме божественного правосудия существует, однако, правосудие земное, государственное, карающее, к примеру, за многоженство или за неуплату долгов. Но и земные законы Дон Жуану не писаны, и на то есть свои основания, уже скорее исторического, чем метафизического порядка[26]. Как всегда у Мольера, легендарная, почти мифологическая фигура соблазнителя и святотатца рисуется с натуры, наделяется чертами людей своего века, современниками точно узнаваемыми. Дон Жуан в его мольеровской ипостаси — аристократ-«либертин» XVII столетия.

Даже рыцарский кодекс чести, хотя и родившийся в истово христианской культуре европейского средневековья, с христианской моралью самоограничения расходился во многом. Культ бранной доблести[27] плохо вязался с заповедью «не убий»[28], чувство сословной избранности и жажда личного первенствования свидетельствовали о гордыне, а не о смирении, куртуазное служение даме, пусть в самом платоническом варианте, не подчинялось правилам семейной добродетели. Пока этот кодекс определял поведение феодалов, обладавших подлинным, не символическим могуществом и почти ничем извне не ограниченной свободой, он держал их в узде самодисциплины, обеспечивая господствующему сословию необходи-

мую крепость и здоровье духа. Едва ли не последние аристократы такого склада во Франции встречались в поколении Фронды. Негодующие упреки, с которыми Дон Луис обращается к своему беспутному сыну, и представляют в пьесе мораль этого поколения. Но со времен Людовика XIV носители громких имен, сохраняя все сословные привилегии, понемногу лишались настоящей власти, разорялись, влиять на судьбу государства могли уже только в качестве сановников, по должности, а не по самому праву рождения. И от старинного свода чести все чаще оставалось лишь чувство личной безнаказанности вкупе с осколками былых рыцарских достоинств — храбростью, перерождавшейся в бретерство, учтивостью, оборачивающейся высокомерно-презрительной или слащавой любезностью, изяществом, обмельчавшим до манерного щегольства. Среди этих людей «либертинаж» — вольнодумство, которым поэты-либертины первой половины века питали свои дерзкие сочинения и за которое они платились тюрьмой, а то и костром, вольнодумство, к которому ученые мудрецы из круга Гассенди и Ла Мота Ле Вайе приходили путем серьезных философских размышлений, — сказывался самыми крайними проявлениями бытового нигилизма. Мольер и до, и после Дон Жуана чуть не в каждой пьесе выводит на сцену «маркиза» — юного вертопраха, разряженного, легкомысленного, расточительного, нагловатого, то более обаятельного, то более смешного. Дон Жуан, порождение переломного времени — ранних лет царствования Короля-Солнца,— соединяет незаурядную силу и значительность личности, свойственные дедам-фрондерам, с циничной распущенностью внуков-придворных. Поэтому он не смешон, а страшен: «…Когда знатный господин еще и дурной человек, то это ужасно…» Поэтому и пьеса о нем ближе к трагикомедии, чем собственно к комедии.

Судьба у этой пьесы была очень странная. Шла она с большим успехом, но после пятнадцатого представления исчезла с афиши. И хотя вокруг нее не было столь шумного скандала, как вокруг «Тартюфа», но «Тартюф» в конце концов вернулся на подмостки мольеровского театра, а «Дон Жуан» при жизни автора больше не ставился, издан не был. После смерти Мольера пьеса пошла снова, но в сильно искаженной обработке, сделанной братом Корнеля Тома́. Подлинный же мольеровский «Дон Жуан» появился на французской сцене лишь в середине XIX века. Между тем кощунственные речи Дон Жуана у Мольера куда более уклончивы и куда менее пространны, чем у многих его предшественников, ставивших

в Париже свои версии той же легенды; обрисован грешник краской достаточно черной; должное возмездие его неотвратимо постигает на глазах у зрителей. Одним словом, все обставлено вполне в благонамеренном духе. И тем не менее щепетильно благочестивые современники уловили запах серы, исходящий от этой комедии*. И причину они не замедлили установить: безбожного образа мыслей Дон Жуана, безнравственной логики его поведения в пьесе ничто не опровергает, никто им не противостоит. И верно, нельзя же всерьез считать «положительным противовесом» Дон Жуану — Сганареля. Не только потому, что, ужасаясь порокам своего господина, он выказывает немало собственных: трусость, невежество, жадность (а кое в чем и подражает хозяину — скажем, в беспардонной вежливости, с какой они оба отделываются от буржуа-заимодавца)[29]. Но и потому прежде всего, что Сганарелева вера (и, следовательно, его понятия о морали) основана на «интересе», на — в прямом смысле — «страхе божием». Оттого-то так легко она вбирает в себя суеверие: «черного монаха» или «оборотня» боятся, по сути, так же, как «кипящих котлов», которыми Арнольф пугал Агнесу. А неразборчивый трепет перед сверхъестественным нетрудно побороть любезными Дон Жуану «арифметическими» доводами, и угроза наказания способна лишь раззадорить гордыню богоотступника. Однако непросвещенная вера Сганареля — и не та бесхитростная, но жаркая вера «простого человека», которую так заманчиво было бы противопоставить неверию образованного аристократа. Сганарель не крестьянин — «дитя природы»**, он недоучка-лакей. Его «апология религии» при всей ее пародийной нелепости воспроизводит традиционные доказательства бытия бога, выдвигаемые и ученой католической теологией: совершенство мироздания, чудесные способности человека предполагают Творца[30]. Только в устах Сганареля изощренные хитро-

сплетения схоластики звучат абсурдом, бессвязным, шутовским бредом, смешным и чуждым для здравого разума, В «Дон Жуане» религия как бы вынесена вовне личности. Непосредственному сердечному чувству она является как поощряющая или наказующая посторонняя сила, трезвому рассудку — как пустопорожнее мудрствование. И потому молния с небес, испепеляющая грешника под занавес, воспринимается как исполнение приговора, как восстановление порядка, как свидетельство господнего всемогущества, как театральный эффект, наконец, — но не как убедительный, по существу ответ безбожнику и злодею. Заключительная реплика Сганареля словно ставит точку над «і», извлекая на поверхность подспудную тему пьесы — тему «интереса» — в ее самом грубом повороте: «Смерть Дон Жуана всем на руку…[31] Не повезло только мне. Мое жалованье!..»

И все же нельзя сказать, что в этой самой мрачной, самой «шекспировской» пьесе Мольера[32] Дон Жуан так и остается в своем праве и в своей правоте грациозно-могучего зверя. Пусть нет тут ни умозрительных, ни житейских опровержений его надменному своеволию; но есть неодолимый протест в живом сострадании к его жертвам, в нерассуждающем, безотчетном возмущении его поступками. И есть в комедии сцена, как бы вводящая иное измерение, напоминающая о возможности иной основы для нравственности. Это сцена с Нищим, которому Дон Жуан предлагает золотой за богохульство*. Поведение Нищего с точки зрения морали «интереса», земного или потустороннего, совершенно необъяснимо: он не получает от Неба никакого вещественного вознаграждения в этой жизни, но и воздаяния для себя в жизни загробной не вымаливает. Он в своей добродетельной вере тверд из любви к ней самой, по совести, а не по соображениям выгоды, пусть самой возвышенной. И он единственный, кого Дон Жуану не дано соблазнить, единственный, кому удается самого Дон Жуана заставить поступить «по-человечески»[33]. Но этот эпизод слишком краток, недостаточно весо́м, чтобы служить содержательной разгадкой всей пьесы. Зато намеченный в нем мотив «незаинтересованной морали» будет подхвачен и досконально разработан в «Мизантропе».

Последняя пьеса мольеровской трилогии, «Мизантроп» (1666), — самая «высокая» комедия Мольера, строже всех соблюдающая законы классицистического искусства, тщательнее прочих очищенная от фарсовых примесей. Здесь мало броских эффектов и мелких бытовых подробностей: все подчинено ходу размышления о вещах очень важных — из тех «вечных» вопросов, на которые нет окончательных, все раз и навсегда разрешающих ответов. Если «Тартюфа» «Мизантроп» продолжает и превосходит упорядоченностью строя, аскетической сосредоточенностью действия, то с «Дон Жуаном» его роднит неоднозначность, открытость мысли. Такое необычное соединение рождает в «Мизантропе» и особый вид комизма: это не здравое веселье «Тартюфа» и не жестокий юмор «Дон Жуана», это сдержанная и грустная улыбка, «смех в душе», по выражению современника.

Примечательно, что одно время Мольер подумывал о названии «Влюбленный меланхолик». Слово «меланхолик» в XVII веке было гораздо прочнее, чем сейчас, привязано к своему медицинскому значению и отсылало к теории, согласно которой темперамент человека определяется одной из четырех жидкостей-«гуморов», преобладающей в его теле. Меланхоликом управляет «черная желчь», придавая ему раздражительность, угрюмость, наклонность к беспричинному унынию. Как литературный и театральный персонаж Меланхолик к середине XVII века имел уже долгую историю[34]. Изобразить его влюбленным, да еще в легкомысленную кокетку, — счастливая мысль для комедиографа. Но Мольер в конце концов вынес в заглавие другое слово*, уводящее от психофизических особенностей личности к более общему, всечеловеческому смыслу.

Святоша Тартюф руководствовался девизом: «Цель (слава Неба) оправдывает средства (неблаговидные людские поступки)». Безбожник Дон Жуан, отринув небесную «цель», вообще перестал заботиться о нравственном обосновании земных средств-поступков. Моралист Альцест отстаивает добродетель самодостаточную и непреклонную, не имеющую иной опоры кроме самой себя, не поощряемую никакими соображениями целесообразности, ни земной, ни небесной, не принимающую в расчет ни затруднительных обстоятельств, ни неблагоприятных последствий

должного поступка. Коль скоро строгая мораль требует голой правды, то в общении с людьми Альцест пробует исключить всякое притворство, всякую лицемерную обходительность, всякое различие между высказыванием в глаза и за глаза — и пусть благорасположенные или хотя бы равнодушные превращаются во врагов. (Предписание безоговорочной искренности распространяется и на искусство, которое тоже ведь есть средство общения: поэтому в нем ценно только самое бесхитростное выражение чувств, а замысловатые игры ума годны лишь на то, чтобы их выбросить в корзину.) Если полагается бичевать пороки, то любимую женщину Альцест обличает во всех ее грехах и слабостях, не боясь ранить и отвратить ее сердце. Раз искательство само по себе дурно, то в судебной тяжбе он уповает единственно на правоту дела, не пытаясь склонить судей на свою сторону, а исход процесса ему не важен[35].

Но жизнь по таким законам не течет, человеческое общежитие не по таким правилам устроено, — тем более в среде, где действует этикет столь сложный и утонченный, как в парижско-версальском высшем свете при Людовике XIV. Та пленка условности, которую тщится прорвать[36] Альцест, не только прикрывает истину, она склеивает людей в общество; повредить ее значит внести разлад, смятение, беспорядок. Различие обманчивой видимости и подлинной глубинной сути — постоянная забота ренессансной и барочной литературы. За полвека до Альцеста другой меланхолик, Гамлет, «не хотел того, что кажется», разрушая все ложные скрепы и как бы расцивилизовывая самого себя. Но в основании ненавистного Гамлету порядка лежали и вправду чудовищные, «библейские», преступления — братоубийство, кровосмесительство. А Альцест раздраженно кричит, что Филинту следует повеситься со стыда после того, как он расточал изъявления дружбы малознакомому человеку, Оронт же достоин петли за то, что написал плохой сонет. Такая несоразмерность вины и вызванного ею возмущения, конечно, смешна[37]. Именно это комическое несоответствие, обыденная распространенность пороков, против которых мечет громы и молнии Альцест, — кокетство, злословие, тщеславие, двуличие, — делает их неуязвимыми: сражаться можно с исклю¬ чительными случаями, в заурядную повседневность удары уходят, как в вату. (Столь же глухи будут слушатели и к негодующим речам Чацкого, и пользу его обличения принесут такую же — горе от ума для самого обличителя.)

Так не лучше ли простить миру его несовершенство? Этот выход избирает и подсказывает Альцесту Филинт. Его терпимость замешена не на розовом доверии к добрым свойствам людей, а, напротив, на трезвом знании, что присущие им изъяны неискоренимы, поскольку заложены в самой человеческой природе. Филинт склонен взирать на окружающих с отрешенностью естествоиспытателя, который не приходит же в отчаянье, находя «мартышку — хитрою, а волка — кровожадным», и не пытается их переделать и образумить. Ведь бороться с природой — все равно, что грести против течения (как сказано у философа Лa Мота Ле Вайе*, эпикурейца и скептика, чья мудрость явно звучит в речах Филинта). А потому самое верное — жить в согласии с собратьями, хотя и не смешиваться с ними, без иллюзий, но и без гнева, подчиняться правилам игры, короче, смиряться с необходимостью и даже по возможности извлекать из нее удовольствие, а не биться лбом о стену, которой все равно не прошибешь[38].

Мысль о всемогуществе природы разделялась в XVII веке не одними учениками Монтеня и Гассенди, она преследовала и янсенистов. Но из этой общей «натуралистической» посылки выводы они делали различные: одни, склоняясь перед неодолимой природой, почитали ее благодетельной силой; другие испытывали к ней враждебный ужас и, не надеясь на победу, перемирия не подписывали. Ироническая невозмутимость янсенистам не давалась, к людям, чадам грешной природы, они либо обращались с яростными упреками, либо бежали от людского общества, отрясали его прах со своих ног,— но приспособиться к нему, жить в нем не могли. Поведение Альцеста очень близко к такому образу действий, как близок его нравственной требовательности янсенистский моральный ригоризм. Но в «Мизантропе» противостояние добродетельной личности испорченному свету не так уж просто и однозначно. Дело не сводится к неравенству сил и практической бесполезности максималистского бунта. Первый, отброшенный впоследствии, вариант заглавия не зря приходил Мольеру в голову. Он напоминал о том, что власть природы распространяется не только на чужие души, а и в душе самого моралиста не

свергнута. Она сказывается[39] и обыкновенной слабостью: Альцесту нелегко выговорить свое мнение о негодных стихах автору в лицо, и, если бы не притворные восторги Филинта и само присутствие свидетеля, он попытался бы уклониться. Что важнее, Альцест бессилен перед собственной неразумной страстью, не может ни избавиться от нее, ни обратить на предмет более достойный. И сама его любовь ревнива, деспотична, стремится к удовлетворению своих горячечных притязаний куда больше, чем к счастью возлюбленной. Альцест хотел бы, чтобы Селимена была обделена судьбой, — тогда всеми благами она была бы обязана ему одному. Он готов простить Селименѳ ветреность — но не отказ бросить в двадцать лет весь мир для него одного. Взыскательное чувство моралиста Альцеста на поверку немногим отличается от тиранической мании ханжествующего Арнольфа. Необоримое душевное наваждение, разрушительные его последствия — это роднит Альцеста с героями и героинями Расина, блудного сына янсенистов, делает его как бы комической ипостасью янсенистского «праведника без благодати», ужасающегося своему греху, но бессильного его победить. От дружбы Альцест тоже ждет для себя исключительного предпочтения. Все, что его касается, представляется ему особо значительным: даже проигранный им процесс должен остаться в памяти потомков. Другие же люди могут и послужить просто средством для исполнения его желаний: Элианте Альцест со всей наивной откровенностью предлагает сделаться орудием его мщения. Проповедник незаинтересованной морали не всегда умеет поступать и чувствовать поистине бескорыстно; зато ощущение собственного нравственного превосходства его не покидает и как бы обосновывает его право на требования, предъявляемые к другим[40]. А вот уступчивый Филинт и скромная Элианта оказываются способны на подлинное великодушие и самоотверженность в отношениях и с Альцестом, и друг с другом.

Сто лет спустя такое распределение света и тени в «Мизантропе» до глубины души возмущало другого моралиста — Жан-Жака Руссо[41]. По его мнению, Мольеру следовало изобразить ревнителя добродетели более цельным, более твердым, «вечно разгневанным против общественных пороков и всегда спокойным по отношению к несправедливостям, направленным против него лично»; наоборот, философ Филинт должен был бы оставаться равнодушным ко всему происходящему вокруг и выходить из себя, когда что-то задевало его самого. Вина Мольера состо-

ит в том, что он, сам будучи человеком порядочным, искал успеха и одобрения у развращенного общества и ради этого сделал Мизантропа смешным, а мудрость свел к «чему-то среднему между пороком и добродетелью». Для Руссо — учителя романтиков — изгой, одиночка (одинокий мечтатель, мудрец, бунтарь) всегда прав в своей распре с веком. Для Руссо — законодателя нравов — искусство имеет целью чистое назидание, ради этой цели до́лжно жертвовать и художественной игрой, и жизненной достоверностью — иначе ему нет места в надлежащим образом организованном обществе.

Что мольеровская комедия раздражала Руссо, неудивительно. Когда для Альцеста искали прототип (как то проделывали со всеми мольеровскими героями), то чаще других называли самого Мольера. И потому, что он был меланхоликом по своему душевному складу,— с годами это все яснее обозначалось*. И потому, что мучительная страсть Альцеста, любящего Селимену «за грехи свои», воспринималась как параллель отношениям Мольера с Армандой. (Арманда и играла Селимену, а Мольер — Альцеста, «с горьким, саднящим смехом», по воспоминанию Буало[42].) Но главное не в том. Комедиограф, бросающий в лицо обществу злые истины, показывающий обществу нелицеприятный его портрет в надежде дать ему надлежащий урок, исправить,— не сходна ли эта роль с ролью мизантропа-моралиста? «Тартюф» был высшей точкой на пути Мольера-«учителя». Пересмотрев в «Дон Жуане» внешние основания морали, он в «Мизантропе» подвергает сомнению место самого моралиста среди людей, действенность его проповеди и его право на учительство. И шире того: «Мизантроп» — размышление о человеке среди себе подобных. Альцест — это «я», с моей болью, нежностью, бешенством, слабостью, упрямством, с моими упованиями и с моей правотой; можно ли отрешиться от самого себя? Но «я» помещено в общество, с его законами, обычаями, с его испорченностью, ложью, несправедливостью, с его мудростью и с его правотой; можно ли не принимать в расчет человеческого общества? Уважение и к правде мира, и к правде личности, умение смотреть и на себя со стороны, и на других изнутри и создает многозначность, многосмысленность «Мизантропа», вечную остроту и вечную нерешаемость заданных им задач.

Вспыльчивый Жан-Жак зорко разглядел и две общие «провинности» Мольера, два свойства, никогда его не покидавшие. Первое — потребность в мере, пристрастие к срединному пути. Умеренности во всем, даже в добродетели и познаниях, постоянно требуют мольеровские резонеры, ее выказывают все его разумные персонажи, а те, кто отклоняется от меры в чем бы то ни было, подвергаются в его комедиях насмешке и наказанию. Если такая нелюбовь к крайностям претила уже Руссо, что говорить о более поздних, постромантических, временах, рисовавших себе художника не иначе как апостолом «безмерности в мире мер»? Но классицистическая «золотая середина» не предполагает самодовольной посредственности, это узенькая тропинка между безднами, и идти по ней нелегко. Классицистическая мера требует напряжения сил не меньшего, чем безмерные взлеты и падения, — просто иного: это неустанная работа самовоспитания, самообуздания, самопроверки. Благотворная необходимость меры — мысль, на которой сходились в «Великом веке», при всем различии предпосылок, и ортодоксальные богословы, и Декарт, и Гассенди. Чувство меры заложено так глубоко во французской душе, что едва ли может вытравиться из французской культуры, даже если переживается как досадный изъян. В этике XVII столетия из понятия меры родится представление о «порядочном человеке» — сдержанном, уравновешенном, любезном, терпимом, сознающем свои недостатки и не выпячивающем своих достоинств; это идеальное в общежитии существо остается притягательным образцом для французов и по сю пору. А в искусстве XVII века мера означает гармонию, точность, совершенство. Сегодня эти ценности имеют ограниченное хождение на художественном рынке; но кто поручится, что подспудная тоска по ним завтра о себе не заявит?

И второй упрек Руссо Мольеру — его озабоченность мнением публики, готовность к ней приноравливаться. (Кстати, в том, что касается именно «Мизантропа», Руссо ошибался: пьеса у современников, за исключением таких тонких знатоков, как Буало, имела весьма скромный успех — она была слишком интеллектуальна и недостаточно зрелищна.) Действительно, комедия Мольера — не монолог наедине с собой, или с небесами, или с воображаемой родной душой. Это разговор с собеседниками, сидящими в зале, разговор, в котором участвует не только говорящий, но и слушающий. Мольеровский театр существует для зрите-

лей[43], обращается ли он к ним с наставлением или укоризной, собирается ли он их развлекать, утешать или осмеивать. Случалось, зрители отвечали Мольеру непониманием, обидой, прямой враждой,— он этого не боялся. Но никогда не отворачивался от них с высокомерным презрением избранника духа к черни, к толпе. И в этом смысле придворный увеселитель Мольер, пожалуй, демократичнее пылкого друга народа Жан-Жака. Тут очень весомо свидетельство еще одного моралиста, бескомпромиссной последовательностью нравственной проповеди и народолюбия не уступавшего Руссо,— Толстого. Толстой, хотя и не делая для Мольера исключения в своем эстетическом иконоборчестве, все-таки называет его «едва ли не самым всенародным и потому прекрасным художником нового искусства»[44]. Судивший искусство сообразно тому, выполняет ли оно задачу «соединения всех людей», Толстой и должен был универсальность, общедоступность, всеоткрытость мольеровского театра чувствовать особенно остро и ставить особенно высоко[45].

Трилогия «Тартюф», «Дон Жуан» и «Мизантроп» — высшее достижение Мольера, но одновременно и граница перелома в его представлениях о человеке, искусстве, самом себе. Мольеровское восприятие мира и своей роли в нем после этого триптиха не то что в корне меняется, но меньше побуждает к бодрому и уверенному наставительству. Мольер теперь все больше занят зрелищной, чисто театральной стороной дела — при том, что умонастроения его становятся куда безотрадней; он не столько ищет новых тем, характеров, ситуаций[46], сколько разрабатывает другие повороты, непривычные интонации, неожиданные средства в передаче и воплощении уже найденного однажды. Этим и примечателен «третий круг» мольеровских комедий.

Едва ли не половину всего написанного Мольером составляют пьесы, предназначенные специально для придворных празднеств. В XVII веке пропасть между вкусами горожан и царедворцев была не столь уж велика, и мольеровской труппе не приходилось строго делить репертуар на «житейские» спектакли для парижской сцены и постановочно-развлекательные — для королевских замков. Пышный псевдоантичный «Амфитрион» был впервые сыгран в городском театре, бытовой «Жорж Данден» (включенный, правда, в балетное представление) — в Версале,

а «Психея» с ее сложными декорациями и машинерией, хорами и интермедиями восхищала зрителей в мольеровском Пале-Рояле не меньше, чем приближенных Людовика XIV во дворце Тюильри. И Мольер с самого начала своей работы не лишал пьесы «для двора» права нести какие-то важные его мысли. «Принцесса Элиды», к примеру, по всем внешним признакам сочинение прециозное, по сути есть увещевание отбросить притворный «любовный идеализм» и повиноваться велениям природы. Но в придворных пьесах «третьего круга» сама пасторальная или мифологическая условность, само декоративное великолепие нередко лишь подчеркивают разочарованную горечь, которой отныне проникнуто мольеровское жизневидение. «Амфитрион» (1668), вне всякого сомнения, написан для обоснования королевского права преступать обязательные для прочих смертных моральные законы. Мольеристы спорят, мог ли Мольер к тому времени уже знать о начале очередного романа Людовика XIV — на сей раз с замужней женщиной, маркизой де Монтеспан[47]. Как бы то ни было, привычки и наклонности любвеобильного монарха были Мольеру отлично известны, а умом он был наделен слишком здравым, чтобы читать нравоучения своему благосклонному повелителю, даже если бы и имел в том потребность. И тем не менее «Амфитрион» — одно из самых беспощадных мольеровских созданий. Это в «Принцессе Элиды» (1664) страсть, вспыхнувшая в сердце государя, изображалась с умиленным сочувствием и чуть ли не вменялась ему в долг. В «Амфитрионе» же все благовидные резоны, возвещаемые устами громовержца с его заоблачного трона, оказываются только «золоченьем пилюль». А на деле право венценосца, олимпийского или земного,— просто право сильного, поддерживаемое трусостью, раболепием и корыстолюбием слабых[48]. Такая же беспощадность взгляда скажется и в нескольких написанных Мольером сценах «Психеи» (1671)* — в завистливой злобе сестер красавицы, в недостойной ревности самой богини Венеры. Нечто подобное происходит и с фарсами «третьего круга». Мольер не стал писать меньше фарсовых пьес и реже прибегать к фарсовым приемам, напротив. Самый безудержно веселый и самый блистательный из его фарсов — «Лекарь поневоле» — появился почти одновременно

с «Мизантропом», а потом и шел вместе с этой «большой» пьесой чтобы поднимать сборы. Но в развитии мольеровского фарса «Лекарь поневоле» тоже означает срединную и переломную точку. От ранних незамысловатых «маленьких развлечений» здесь — грубоватая полновесность смеха, от последующих комедий — более сложная социальная и психологическая проработка характеров. Уже в «Жорже Дандене» (1668) дело обстоит по-другому. Сюжетными ходами он повторяет один из первых мольеровских (во всяком случае, приписываемых Мольеру) фарсов, «Ревность Барбулье», наглядно показывая, какое расстояние отделяет зрелого Мольера от его давних опытов. Данден не маска мужа-ревнивца, он богатый французский крестьянин, соображающий туго, но верно, к разным тонким чувствам не склонный и изящному обхождению не обученный, привыкший быть хозяином в своем дому, но на беду свою в помрачении рассудка поместивший денежки неудачно, купив на них молоденькую жену-дворяночку с тщеславной надеждой и самому через то выйти в люди. В отличие от прежних мольеровских безумцев, одержимых навязчивой идеей, Данден уже к началу пьесы прозрел, и весь последующий ход действия только подтверждает то, что и в момент поднятия занавеса было понятно. При таком безжалостно ясном свете становится очевидно, что в этой комедии нет правых, что Данден и его обманщица-жена друг для друга мучители и жертвы одновременно, что их нельзя извинить ни слепотой, ни страстью, что вороне-мужику не пристанут дворянские павлиньи перья, а общипанным павлинам-дворянчикам, породнившимся с мужичьим добром, не след бы распускать порядком пооблезшие хвосты. Потому и никакой счастливой развязки здесь быть не может. И все приметы фарса: недоразумения в темноте, падения, тумаки и поцелуи не по адресу — лишь усугубляют суровость этой не снисходящей до утешительных иллюзий картины и рождают странный смех — жесткий и желчный. Подобное непривычное, скрежещущее звучание фарса будет еще явственнее в «Скупом» (1668) и «Господине де Пурсоньяке» (1669).

Многие дорогие Мольеру мысли и излюбленные персонажи словно повернуты теперь другой, изнаночной, стороной. Лучший способ для мужчины застраховать себя от измены — доверие к женщине; на эту тему в свое время Мольер написал «Урок мужьям». Но такое утверждение теряет изрядную долю убедительности, когда в «Жорже Дандене» его защищает ловкая бестия Клодина, помощница своей госпожи в ее любов-

ных шалостях. Предпочтение старику перед безусыми юнцами, которое в «Уроке мужьям» Леонора оказывала по своей воле и которое в той ранней пьесе казалось естественным и благоразумным, в «Скупом» рисуется диким извращением, возможным лишь как издевательская выдумка наглой и льстивой сводни. Мольеровские слуги и служанки, от Маскариля из «Шалого» до Дорины из «Тартюфа», были подлинными детьми народа, предъявлявшими и воплощавшими народную трезвость ума, душевное здоровье, житейскую хватку, точное понятие о незавидности своего положения и уверенную гордость своими достоинствами. А если порой они и плутовали немного, то всегда в пределах дозволенного и для пользы дела — ведь совсем уж не замарав ручек, похоже, ничего и не добьешься на этом свете. Но теперь их все чаще заменяют корыстные наемники с темным прошлым, прожженные хладнокровные мошенники, такие, как Сбригани и Нерина в «Господине де Пурсоньяке», Фрозина в «Скупом».

Постоянный предмет нападок и осмеяния у Мольера — медицина и врачи. Тогдашнее состояние Гиппократовой науки в Европе, особенно во Франции, где медицинский факультет Сорбонны встречал в штыки всякую свежую догадку, и вправду давало немало поводов для насмешек. Еще недавно, в «Любви-целительнице» (1665), врачи были для Мольера сознательными и опасными обманщиками из семейства «фальшивомонетчиков». К этой касте, морочащей честных людей надутой галиматьей, принадлежат и философы в «Браке поневоле» (1664), и астрологи в «Блистательных любовниках» (1670), и педанты в «Критике “Урока женам”», и святоши в «Тартюфе». Вся эта шайка — общественное зло, изобличаемое Мольером-моралистом с верой в полезность и действенность его сатиры. А в «Лекаре поневоле» врачебная заумь — скорее, просто предлог для раскатистого хохота, она не страшна, а забавна. Зато в «Господине де Пурсоньяке» медицина — пугающая, грозная сила. Это власть, способная выносить непререкаемые и жестокие приговоры, приводить в исполнение мучительные экзекуции, объявлять больными и безумными тех, кто имел несчастье стать поперек дороги хозяевам, оплатившим услуги угодливых исцелителей. Вместе с открытием других граней в уже освоенных темах и приемах Мольер занят и поиском новых языковых возможностей. Вопреки очевидной истине, утверждаемой учителем философии из «Мещанина во дворянстве»: «Все, что не проза, то стихи, а что не стихи, то проза», — в изящ-

нейшей лирической комедии «Сицилиец, или Амур-живописец» (1667) многие прозаические строчки так ритмизованы, что напоминают белые стихи (в переводе, к сожалению, это уходит). В «Амфитрионе» и «Психее» строгий александрийский двенадцатисложник прихотливо чередуется с восьми- и шестисложными стихами. Во многих пьесах французская речь перемежается речью итальянской, испанской, латинской, правильной и ломаной, речью на смешанных, вообще не существующих, языках, не говоря уже о диалектах французских провинций или о французской речи с иностранным акцентом. Словно бы все пласты одного только родного языка уже не могут насытить мольеровскую неукротимую словесную изобретательность.

Есть среди мольеровских персонажей тех лет и фигура небывалая, приковывающая к себе взгляд особенно властно: Скупой, Гарпагон. Именно Гарпагона выбрал Пушкин для своего упрека Мольеру: «У Мольера скупой скуп и только» (в противоположность Шекспиру, у которого Шейлок наделен еще множеством различных свойств). Если бы Пушкин, высказывая это суждение, был озабочен подробным и пристальным разбором Гарпагонова характера, он непременно бы уточнил, что Гарпагон не только скуп, он еще и тщеславен, легковерен, вспыльчив, сластолюбив. Но Пушкину на сей раз важнее была общая мысль, и для ее подтверждения Гарпагон — удачнейший пример из всех возможных[49]. В «Скупом» Мольер действительно ближе всего к изображению «вечного» типа, одержимого одной «вечной» страстью, олицетворяющего один «вечный» порок. Не зря сюжет этой пьесы вплоть до отдельных комических трюков восходит еще к Плавту. И сама скупость (во французском слове, служащем названием комедии, есть и оттенок алчности, любостяжания) более других страстей способна выжигать в душе все прочие чувства и побуждения или по меньшей мере подчинять их себе. О чем в комедии прямо и говорится: «Господин Гарпагон из всех человеческих существ существо самое бесчеловечное, это не простой смертный, а смертный грех». «Интерес» мольеровского скупца замкнут на самом интересе, никаких посторонних причин и целей не имеет: Гарпагон любит деньги для денег, не для тех наслаждений, не для той власти, которые они могут доставить, не для удовлетворения от работы, которой они добываются, даже не для горделивого сознания собственного всесилия, как то будет у пушкинского Скупого рыцаря. И в жертву этому идолу он готов принести детей, невесту, домо-

чадцев, весь род людской. Гарпагон — человеконенавистник из чистого «интереса», как Альцест был мизантропом из чистой «незаинтересованности»[50]. Корыстолюбие, которое прежде являлось у Мольера в разнообразных, порой даже изощренных, преобразившихся почти до неузнаваемости, обличьях, здесь сгущается в самое свое низменное и грубое, самое отчетливое и однозначное воплощение.

Публика встретила «Скупого» прохладно. Согласно объяснениям первых критиков, тогдашние зрители не привыкли к тому чтобы большая пятиактная комедия была написана прозой. Другие толкователи указывают, что «Скупой» как раз благодаря своему общечеловеческому и, следовательно, отвлеченному смыслу не мог забирать за живое так, как пьесы открыто злободневные, что сражаться с извечной скупостью безопаснее, чем с сидящими в зале сегодняшними прециозницами, лекарями, святошами,— зато и скучнее.

Но так ли уж широко, а потому неясно, определен предмет мольеровской сатиры в «Скупом»? На подступах к буржуазной эре, в кольберовской Франции,— не звучала ли она и пророческим предостережением для буржуа, прежде всего для французского буржуа, с его будущим пристрастием именно к «денежной», ростовщическо-банковской, а не промышленной, деятельности? И не потому ли (хоть отчасти) безотчетно претил состоятельному парижскому горожанину «Скупой», что был слишком злым и провидчески точным, а не слишком благодушным и расплывчатым, его портретом?

В тексте «Скупого» есть упоминание о том, что Гарпагона часто донимает кашель. Роль Гарпагона Мольер предназначал самому себе; и поскольку он никогда не упускал случая обыграть физические особенности и недостатки актера (хромоту, дородность, заразительный смех[51]), это значит, что к тому времени приступы кашля уже могли его застигнуть в любую минуту. Так давала о себе знать застарелая болезнь легких (по всей вероятности, туберкулез). Жить Мольеру оставалось меньше пяти лет. Предчувствие смерти, наверное, не раз посещало его в эти годы. Но повседневное его существование шло по-прежнему, напряженно-хлопотно. На заботливые уговоры Буало оставить сцену и спокойно предаться сочинительству[52] он не соглашался, очевидно не мысля своей жизни без

театра. Неприятностей и забот было по горло: изнуряющие мелкие дрязги, нападки и интриги соперников[53], капризы публики. Под самый конец и король к Мольеру заметно охладел: перестал выплачивать пенсию, назначенную ему как «отменному комическому поэту» в разгар спора об «Уроке женам», а последнюю мольеровскую пьесу — «Мнимого больного»,— хотя и написанную для двора, вообще не пожелал смотреть. Но выпадали и настоящие радости. «Тартюф» после столь долгих мытарств был в 1669 году разрешен к постановке и принес подлинный триумф. Вслед за годами размолвок и жизни врозь как будто вернулась близость с Армандой[54]. Невзгоды и удачи мешались в чересполосице будней.

И только мольеровские комедии тех лет словно выдают смутную потребность подвести какие-то итоги, высказать подготовленное всем опытом заветное слово. Конечно, всегда есть опасность, что такого рода предположения просто нами домысливаются задним числом. Но судьбы гениев и впрямь являют порой непостижимую законченность. Театр Мольера подобно шекспировскому театру как бы воспроизводит духовный путь, так или иначе проделываемый всяким человеком, большинством людей: от радостных надежд и кипения сил в юности — через горечь прозрений, сердечную боль, разлад с собой и с миром — к мудрой просветленности.

Веселостью уже не невинной, как прежде, а «знающей», утверждающей себя поверх зла и страдания, вопреки им, проникнуты «Плутни Скалена» (1671). Эта комедия — словно каталог лиц и положений, обычных для поздних мольеровских пьес: скаредные и вздорные старики, молодежь, беспомощная и не очень-то разборчивая в средствах борьбы с отцами-деспотами, неистощимый на выдумки слуга с подозрительной биографией, палочные удары, чудесные узнавания в конце; а тирады Скапена против судейских позволяют дополнить список шарлатанов-«фальшивомонетчиков». Скапен явно прошел огонь и воду, насчет рода людского не обольщается и в своих затеях не колеблясь делает ставку на слабости ближнего. Плутует он не в заботе о счастье хозяев, как Дорина, но и не из циничного расчета, как Сбригани, а ради наслаждения, которое извлекает из самой возможности покрутиться, поразмять мозги и спину. Не зря он так презирает тех, кто слишком раздумывает о последствиях и потому не смеет ни за что взяться. Дух чистой игры веет в этой отнюдь не «розовой» пьесе и наполняет ее радостью просто жить, двигаться, смеяться.

Мольер — наследник французских фарсеров, ученик итальянских

комедиантов — достигает в «Плутнях Скапена» мастерства поистине виртуозного. А от «высокой» комедии отходит очень далеко. Несколько лет спустя, уже после смерти Мольера, Буало в своем «Поэтическом искусстве» пенял ему за такую измену строгому вкусу. Но к комедии нравов и характеров Мольер тоже возвращается еще раз в эти последние годы, как бы желая и тут подвести какую-то черту. «Ученые женщины» (1672) отрываясь для спешных заказов и снова за нее садясь в надежде явить на суд публики творение безупречно отшлифованное, совершенное[55]. Нельзя сказать, что авторские ожидания сбылись до конца: поставить «Ученых женщин» выше «Тартюфа» или «Мизантропа» едва ли возможно. Но и часто раздающихся упреков в холодности, засушенности пьеса тоже вряд ли заслуживает, равно как и обвинений в отступничестве от былого взгляда на удел женщины, в переходе на сторону ретроградов вроде Сганареля из «Урока мужьям» или Арнольфа. Мольер, как и прежде, защищает женскую свободу, утверждая, что назначение женщины — любить по выбору сердца, быть преданной женой, матерью, рачительной хозяйкой дома. Велениям природы и здравого смысла противно все, что этому препятствует, будь то насилие извне или разрушительное душевное уродство, каким представляются Мольеру псевдовозвышенные бредни и мнимоученые притязания основательниц дамской Академии. Внутренний механизм подавления в себе естественных чувств, подмены действительных своих побуждений другими, покрасивше, описан в «Ученых женщинах» с тонкостью, оценить которую нынешний читатель и зритель, знакомый с открытиями новейшей глубинной психологии, способен скорее, чем мольеровская публика. Но не только подобными прозрениями связана с будущим эта пьеса Мольера: самим своим вниманием к домашним будням, к замкнутым четырьмя стенами повседневным бурям она расчищает дорогу бытовой, семейной драме. Столь разные перспективы — театрально-игровую и психологически-жизнеподобную — открывают «Плутни Скапена» и «Ученые женщины».

А две другие пьесы — «Мещанин во дворянстве» (1670) и «Мнимый больной» (1673),— словно составляя эпилог мольеровского театра, вбирают в себя все, что было им накоплено, и сплавляют социальную сатиру, уморительный фарс, исследование душевных тайн, пышную зрелищность, фантазию, верность приметам быта в некое новое единство,

другую цельность, создавая и впечатление невиданное — упоительно-праздничное. Обе эти пьесы — комедии-балеты. Балеты Мольер писал чуть не с первых своих шагов в Париже. Для двора это издавна были любимые увеселения: принцы и герцогини и даже сам король не брезговали танцевать в балетах. Такие постановки бывали при дворе частью обширной развлекательной программы, длившейся иной раз несколько дней, составленной по более или менее связному сюжетному плану и включавшей в себя также театрализованные шествия, состязания, фейерверки. Мольеру иногда поручалось руководство всей программой; с ним вместе работали другие поэты, художники, архитекторы, музыканты; непременным участником таких работ был композитор Люлли, сотрудник, соперник и недоброжелатель Мольера. В ранних мольеровских пьесах, скажем, в «Докучных» (1661) или в «Браке поневоле», балетные интермедии соединены с ходом действия поверхностно, механически; да и «Жорж Данден» легко вынимается из своей балетной рамки, что сам Мольер и сделал, перенося спектакль на сцену Пале-Рояля[56]. Но в «Мещанине во дворянстве» и «Мнимом больном» балетные и музыкальные номера, феерические ритуалы «посвящения», «театр в театре» — не декоративные вставки, а средства создать иной род комического зрелища. Прибегая к помощи музыки и танца, более условных искусств, Мольер дает им равные со словом права и немалую содержательную нагрузку. «Быт» теперь перетекает в «игру», сливается с ней, вымысел вмешивается в явь и преображает ее.

И здесь все те же постоянные мольеровские лица — буржуа, мечтающий о дворянстве, дворянин, унижающийся до прихлебательства, влюбленные, разлучаемые родительским самодурством, краснобаи, надувающие маньяков-слепцов. Только непривычный свет падает на эту уже знакомую картину. Нет прежней крепкой веры в возможность наставить заблуждающегося на путь истины. Но нет и недавней едкой горечи, беспощадного стирания позолоты со всех пилюль. Слуги, часто движущие действие у Мольера, и в последних его пьесах находят выход из тупика; и, как всегда, важен сам способ, которым они это делают. Ковьель из «Мещанина во дворянстве» и Туанета из «Мнимого больного» в близком родстве с Дориной (во всяком случае, более близком, чем со Сбригани)[57]. Однако в «Тартюфе» решением задачи было извлечь подлинную суть вещей из-под нагромождения лживых слов. В «Мещанине» и «Больном»

«вещи» и «слова» противостоят не как правда и ложь, но как действительность и воображение, они не исключают друг друга, а кружатся в одном хороводе. Из господина Журдена не выбьешь его тщеславной дури, Аргана не отучишь от мнительности и страсти лечиться. Но если снизойти к их слабостям, то, произведя фантастическим, карнавальным обрядом одного в мамамуши, другого в доктора, можно рассеять снедающее их тревожное беспокойство, спасти окружающих от пагубных последствий их безумия, обратить в легкую шутку то, что грозило взорваться непоправимым несчастьем.

И тут приоткрывается сокровенный смысл всегдашней прикованности мольеровского взгляда к врачеванию. Тому, разумеется, достаточно есть и очевидных причин. Сами по себе телесные немощи — какая благодарная тема для комедии! Уже одно слово «клистир» вызывает смех. Другой пласт — мольеровская ненависть ко всякому глубокомысленному вздору, ко всяким поддельным «плодам просвещения»*. Наконец, человеку, которого грызет тяжелый недуг, естественно проявлять особый интерес к болезням, лекарствам и докторам[58]. Но в «Мнимом больном» явственнее проступает и другое, более глубокое, символическое, значение мольеровской завороженности медициной. Здесь как бы материализуется мысль-образ, мелькнувший уже в «Любви-целительнице»: истинный врачеватель — искусство, «вносящее гармонию в расстроенные души». В театре не только учат уму-разуму, здесь унимают боль, ободряют, вливают силы жить.

Мольер готов был это делать даже ценою собственной жизни. 17 февраля 1673 года «Мнимый больной» шел в Пале-Рояле четвертый раз. Мольер с утра чувствовал себя хуже обычного. Близкие упрашивали его отменить спектакль. Но он все-таки вышел на сцену, играл Аргана, потешая публику его мнимыми хворями, сражаясь со своей всамделишной смертью. Во время церемонии посвящения в доктора его охватили конвульсии; кое-кто из зрителей это заметил. Но представление было доведено до конца. Потом Мольера отнесли домой. Через час он умер от кровохарканья. Священники из ближайшей церкви отказались к нему идти; он не успел получить отпущения грехов и отречься от своего богомерзкого

ремесла лицедея — такое требование для актеров еще было в силе[59]. Архиепископ Парижский на этом основании запретил хоронить Мольера по обряду, в освященной земле. Арманда кинулась к королю; после прямого вмешательства Людовика, изъявившего настоятельное желание не доводить дело до скандала, архиепископ пошел на уступки. Все же погребали Мольера почти тайно — ночью, при свете факелов. Так закончилось его человеческое существование.

Каждому поколению свойственно отбирать из классики то, что именно ему необходимо, и толковать классику так, как требуют его именно запросы и устремления. Мольеровскому театру никакие сколь угодно резкие перепады в оценках и восприятии не были страшны. Он справлялся и с самым ледяным академизмом, и с самым неистовым новаторством, и с облыжной хулой, и с раболепной лестью. Так было не в одной Франции, его отечестве. Где бы ни появился Мольер хотя бы однажды как почетный и желанный гость, он оставался навсегда уже как свой, как близкий. Сегодня комедиограф французского «Великого века» повсюду на земле — у себя дома.

Всем своим подлинным творцам искусство дарит толику бессмертия. Бессмертие Мольера — особого рода, какое суждено лишь немногим, великим из великих. Тартюф и Журден, Гарпагон, Данден и Дон Жуан принадлежат не только культуре. Едва родившись, они вернулись туда, откуда пришли на подмостки, — в саму жизнь, и по сей день присутствуют в наших житейских мыслях, в нашем житейском языке. Нам в назидание и радость даны они Мольером — нашим вечным спутником, наставником, целителем.

Юлия Гинзбург,

Самарий Великовский

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ПАНДОЛЬФ

ЛЕЛИЙ

его сын.

АНСЕЛЬМ.

ИППОЛИТА

его дочь.

ЛЕАНДР

молодой человек из хорошей семьи.

ТРУФАЛЬДИН

старик.

СЕЛИЯ

его рабыня.

МАСКАРИЛЬ

слуга Лелия.

ЭРГАСТ

друг Маскариля.

АНДРЕС.

ГОНЕЦ.

МАСКИ.

Действие происходит в Мессине.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Лелий один.

Лелий.

Ну что ж, Леандр! Ну что ж! Поспорим, так и быть,

Посмотрим, кто из нас сумеет победить,

Кто, покорив красу, цель нашей общей страсти,

Соперника лишит над нею всякой власти.

Обороняйтесь же, готовьтесь дать ответ,

А я вам говорю, что я не сдамся, нет!

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Лелий, Маскариль.

Лелий.

А, Маскариль!

Маскариль. Ну что?

Лелий. Да вот дела какие:

Опять в моей любви помехи роковые.

Леандр — соперник мой. Он в Селию влюблен,

И путь к моей мечте мне преграждает он.

Маскариль. Он в Селию влюблен?

Лелий. Безумно, говорю я.

Маскариль. Тем хуже.

Лелий. Хуже, да! О том я и горюю.

В отчаянье впадать еще причины нет —

Ты выручить меня и мне подашь совет.

Я знаю, что твой ум уловками обилен,

Что изворотлив он, и гибок, и всесилен,

Что королем всех слуг тебе бы надо быть,

Что нету на земле…

Маскариль. Не надо мне так льстить!

Когда наш брат слуга зачем-либо вам нужен,

Мы драгоценнее брильянтов и жемчужин,

Ну а в недобрый час гневна у вас рука —

Тогда мы подлый сброд и жди тогда пинка.

Лелий. Я обвинения не заслужил такого!

К прекрасной пленнице вернемся лучше снова.

Кто мог бы устоять, жесток и твердосерд,

Пред обаянием ее прелестных черт!

Пригожество ее и речь, все выраженья

Суть доказательства высокого рожденья,

И я уверен в том, что случай роковой

Ее принудил быть невольницей, рабой.

Маскариль. Мечтатель, сударь, вы и строите химеры,

А ваш отец Пандольф крутые примет меры.

Он, сударь, вам отец — он сам так говорит.

Частенько у него в печенке желчь бурлит.

Как здорово он вас честит и распекает,

Когда ваш юный пыл ему надоедает!

С Ансельмом против вас он заключил союз,

Чтоб с Ипполитою цепями брачных уз

Связать вас навсегда, и думает, что, с нею

В супружество вступив, вы станете умнее.

Когда узнает он, что вы так влюблены,

Что не хотите вы им избранной жены,

Что роковая страсть к прелестному созданью

Вас из сыновнего выводит послушанья, —

Вот разразится гром, не приведи творец!

Нравоученьями накормит вас отец!

Лелий. Довольно! Прекрати ты эти наставленья.

Маскариль. Нет, вам бы изменить такое поведенье!

Все это не к добру. Стараться надо быть…

Лелий. А знаешь, ведь меня невыгодно сердить:

За лишние слова накостыляю шею;

Я слушать не хочу советов от лакея.

Маскариль (в сторону). Он, кажется, сердит. (Громко.) Я пошутил сейчас:

Я выведать хотел, что на уме у вас.

Похож ли я на тех, кто гонит наслажденье,

И мне ли быть врагом природного влеченья?

В излишней строгости меня кто упрекнет?

Вы сами знаете — скорей, наоборот.

Пусть мелет ваш отец все что ему угодно!

Пришпорьте же коня и действуйте свободно.

Ей-ей, я думаю, что эти старики

Нам только голову морочить мастаки.

Завидуют они: утратив жизни сладость,

Хотят у молодых отнять любовь и радость[60]

Располагайте мной. Я вам служить готов.

Лелий. Доволен я тобой и смыслом этих слов.

К тому же на меня глядят с благоволеньем

Глаза, кому любовь обязана рожденьем.

Но вот беда: Леандр в красавицу влюблен

И Селию мою похитить хочет он.

Нам надобно спешить, придумай путь короткий,

Чтоб как-нибудь скорей мне овладеть красоткой.

Уловки, хитрости… измысли что-нибудь,

Чтоб мне соперника получше обмануть.

Маскариль.

Позвольте мне сперва обдумать это дело. (В сторону.)

В такой большой беде как поступить умело?

Лелий.

Ну что? Придумал план?

Маскариль. Умерьте ваш полет.

Шагами тихими мой ум всегда идет.

Ага! Нашел! Вот так… Нет, это неудачно.

Подите-ка…

Лелий. Куда?

Маскариль. Нет, чересчур прозрачно…

Пожалуй, средство есть…

Лелий. Какое?

Маскариль. Мелкий ход!

Не можете ли вы…

Лелий. Что?

Маскариль. Нет, не подойдет…

К Ансельму бы сходить…

Лелий. А что ему скажу я?

Маскариль. Да, из одной беды мы попадем в другую.

Что ж, Труфальдину вы скажите напрямик…

Лелий.

Зачем?

Маскариль. Не знаю сам.

Лелий. Болтает твой язык

Такую чепуху! Довольно врать, мошенник!

Маскариль.

Ах, если б, сударь, вы имели кучу денег,

Мы к цели бы могли прямехонько идти,

А не выискивать окольные пути,

Рабыню приобресть и этою покупкой

Леандра наглые предупредить поступки.

Ведь скряга Труфальдин дрожит за свой карман:

Взяв Селию в залог когда-то у цыган,

Не расположен он ждать долго их прихода

И Селию продаст, чтоб окупить расходы.

Корыстен он и скуп и ради барыша

Сам высечет себя ну хоть за полгроша,

И золото над ним единый вседержитель.

Но плохо…

Лелий. Плохо что?

Маскариль. Да то, что ваш родитель

Сам скаред и скупец и свой тугой кошель

В распоряженье вам не отдает досель;

Что нет еще у вас пружин такого рода,

Чтоб раскошеливать его себе в угоду.

Давайте ж Селию разыщемте сейчас

И спросим у нее, что думает о вас.

Вот здесь окно ее.

Лелий. Но Труфальдин у дома

И день и ночь стоит подобно часовому.

Смотри же!

Маскариль. Подождем у этого угла…

Вот счастье! Селия! Она сама пришла.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Те же и Селия.

Лелий.

О, слава небесам, дарующим блаженство

Еще раз созерцать все ваши совершенства!

И хоть испепелен огнями ваших глаз,

Я счастлив, что могу опять увидеть вас.

Селия.

Вы сердце бедное речами удивили.

Ужель глаза мои урон вам причинили?

Но если было здесь хотя подобье зла,

Поверьте, что хотеть того я не могла.

Лелий.

Стрелами красоты нанесены те раны,

И никогда я их лелеять не устану,

И…

Маскариль (Лелию, тихо).

Зря избрали вы такой высокий тон

И неуместный слог. Нам не годится он.

Узнайте у нее, минуты не теряя,

Что…

Труфальдин (в окне).

Селия!

Маскариль. Ну вот!

Лелий. О встреча роковая!

Опять нам помешал проклятый Труфальдин!

Маскариль.

Уйдите от греха. Я справлюсь и один.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Маскариль, Селия, Труфальдин, Лелий за углом.

Труфальдин (Селии).

Кто вас пустил сюда? Что тут у вас за споры?

Ведь я вам запретил пускаться в разговоры.

Селия.

Мне этот человек уже давно знаком.

Его подозревать вы не должны ни в чем.

Маскариль (Селии).

Не это ль Труфальдин почтеннейший?

Селия. Он самый.

Маскариль (Труфальдину).

Пренизко кланяюсь и счастлив перед вами

Здесь выразить восторг и преданность тому,

Чье имя славится по свету по всему.

Труфальдин.

Слуга покорный ваш.

Маскариль. Прошу у вас прощенья,

Я с ней давно знаком и, полон уваженья

К ее умению судьбу предугадать,

Хочу на этот счет два слова ей сказать.

Труфальдин (Селии).

Вот как? Ты знаешься со всякой чертовщиной?

Селия. Нет, в белой магии я сведуща, в невинной…

Маскариль. Суть дела такова: хозяин мой влюблен,

Прелестным существом давно он полонен

И о своей любви, что сердце рвет на части,

Хотел бы говорить с предметом пылкой страсти.

Но стережет, увы, красавицу дракон,

И к ней влюбленного не подпускает он.

Но мучает его и делает несчастным

То, что с соперником он встретился опасным.

И вот, чтобы узнать, счастливый ли исход

Его любовные мечты и думы ждет,

Я обращаюсь к вам и жду от вас ответа

Для разъяснения столь важного секрета.

Селия.

А под какой звездой хозяин твой рожден?

Маскариль.

Звездою верности навек отмечен он.

Селия.

Не открывая мне предмет его желанья,

Науки тайные дают мне указанья.

Есть сердце у нее. В превратностях она

Достоинство и честь хранить принуждена.

Должна сказать, она не слишком откровенна

И тайных чувств души не выдает мгновенно,

Но мне известно все, и, доброты полна,

Я вам открою то, что думает она.

Маскариль.

О, в белой магии отныне я уверен!

Селия.

Когда твой господин действительно так верен

И добродетелью одной одушевлен,

Напрасно слезы лить недолго будет он,

И скоро цитадель, предмет его стремленья,

Капитулирует и вступит в соглашенье.

Маскариль.

Есть строгий комендант у крепости всегда.

Как сговориться с ним?

Селия. Вот в том-то и беда!

Маскариль (видя, что из-за угла выходит Лелий, про себя).

Проклятый путаник! Сейчас испортит дело!

Селия.

Могу вас научить, как действовать умело.

Лелий. Почтенный Труфальдин, не беспокойтесь зря!

Вот этот человек, по чести говоря,

Мой собственный слуга и послан мной нарочно,

Чтоб с вами здесь о ней договориться точно.

Ее у вас купить угодно будет мне,

Как только вы со мной условитесь в цене.

Маскариль.

Чума возьми глупца!

Труфальдин. Совсем другие речи!

У вас тут все, друзья, полно противоречий.

Маскариль.

Ах, сударь! Этот франт… он не в своем уме!

Вы понимаете…

Труфальдин. О, все понятно мне!

Я вижу здесь обман, хитросплетенья, штуки…

(Селии.)

Домой! Без вольностей! Я заберу вас в руки.

А вам, мошенники, меня не провести!

Старайтесь музыку согласнее вести.

(Уводит Селию.)

Лeлий, Маскариль.

Маскариль.

Какой вы молодец! Я вам скажу без лести,

Дубинкой должен был он нас избить на месте.

Зачем вы вылезли внезапно, как шальной,

И опровергли все, что говорилось мной?

Лелий.

Я думал, хорошо…

Маскариль. Но поняли вы плохо!

А впрочем, ведь от вас жди каждый миг подвоха.

Вы выступаете так часто невпопад,

Что ваши промахи меня не удивят.

Лелий.

Сердиться за пустяк! Нет, это нестерпимо!

И разве это все уж так непоправимо?

Ну, если Селию нельзя сейчас же взять,

Придумай, как бы нам Леандру помешать.

Устрой, чтобы Леандр не приобрел рабыни,

А я, чтобы тебе не помешать, отныне

Скрываюсь в тень. (Уходит.)

Маскариль (один). Набитая мошна

Была бы нам теперь полезна и нужна.

Но если нет ее, зайдем с другого хода.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Маскариль, Ансельм.

Ансельм (про себя).

Какой ужасный век! Везде на деньги мода.

В долг денег нахватать, пожалуй, всякий рад,

А данное взаймы не получить назад.

Как ни старайся ты, долги на этом свете

Зачатье сладкое имеют, словно дети,

Но роды тяжкими бывают иногда.

Монетки в кошелек легко идут всегда.

А вот из кошелька на выход очень туги,

Терзают нас тогда несносные потуги.

Да! Сразу получить две тысячи монет,

Которые прождал не менее двух лет[61],

Вот это счастие!..

Маскариль (про себя). Богатая добыча!

Недурно получить такой кусочек дичи.

Ансельму надобно теперь польстить слегка.

Я знаю песенку, чтоб усыпить дружка. (Громко.)

Я, сударь, только что видал…

Ансельм. Кого?

Маскариль. Нерину.

Ансельм.

Что говорит она, всех мук моих причина?

Маскариль.

Она в вас влюблена.

Ансельм. Она?!

Маскариль. Полна огня!

Мне стало жаль ее.

Ансельм. Ты радуешь меня!

Маскариль.

Бедняжка от любви страдает так ужасно!

«Ансельм! — она твердит, вздыхая ежечасно. —

Когда же Гименей союзом двух сердец

Мою любовь к тебе насытит наконец?»

Ансельм.

Зачем же до сих пор она любовь скрывала?..

О девушки! Средь вас притворщиц есть немало.

Не правда ль, Маскариль, хоть я и пожилой,

Но что-то есть во мне, что нравится любой?

Маскариль.

Нельзя сказать, что вы уродливы на диво,

А также, что у вас лицо не… не… красиво.

Ансельм. Так значит…

Маскариль (хочет выхватить у него кошелек).

Вы ее ума лишили вдруг,

И для нее вы…

Ансельм. Кто?

Маскариль. Она желает, чтоб…

Ансельм. Чтоб я…

Маскариль. …чтоб кошелек…

Ансельм.

Чтоб…

Маскариль (выхватывает у него кошелек и тут же роняет).

…чтоб руки и сердца соединил вам рок.

Ансельм.

Я понял. Если ты ее увидишь вновь,

Поярче распиши ты ей мою любовь.

Маскариль.

Доверьтесь мне.

Ансельм. Прощай!

Маскариль. Счастливая дорога!

Ансельм (направляется к выходу, но сейчас же возвращается).

Ах, черт возьми, едва не оплошал немного!

Ты вправе был меня неблагодарным счесть.

Как! Ты приносишь мне приятнейшую весть,

Тебе любовное даю я порученье

И ни малейшего не дал вознагражденья!

На́ вот, возьми себе.

Маскариль. Нет-нет, я вас прошу…

Ансельм.

Позволь мне…

Маскариль. Ни за что! Корысти не ищу.

Ансельм.

Ну да, но все-таки…

Маскариль. Я, сударь, повторяю,

Что честью дорожу. Себя я не роняю.

Ансельм. Прощай же, Маскариль!

Маскариль (в сторону). Болтун!

Ансельм (направляется к выходу, но сейчас же возвращается).

Послушай! Эй!

Подарочек послать хочу любви моей.

Я денег дам тебе, купи ей безделушку:

Колечко, что-нибудь, любую побрякушку

По вкусу твоему.

Маскариль. Не надо денег мне.

Подарок я куплю. Доверьтесь мне вполне.

Колечко модное, я знаю, есть в работе;

Понравится оно — вы деньги мне вернете.

Ансельм.

Ну хорошо. Купи. Добейся, чтоб она

Всегда была в меня безумно влюблена.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Те же и Лелий.

Лелий (поднимает кошелек).

Чей кошелек?

Ансельм. Ах-ах! Вот случай-то явился!

Я деньги выронил и после не хватился.

Я, сударь, ваш должник. Ведь вы своей рукой

Вернули деньги мне и сберегли покой.

Снесу его домой и хорошенько спрячу. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Маскариль, Лелий.

Маскариль.

Ой! Умираю! Ой! Вот это так удача!

Лелий.

Да! Не случись здесь я, он был бы без гроша.

Маскариль.

Ах, сударь! Вот успех! Догадка хороша!

Да и находчивость блестяща в самом деле!

Еще усилие — и мы уже у цели!

Лелий.

А как я поступил?

Маскариль. Как истинный глупец!

Я должен высказать всю правду наконец:

Своею скупостью отец вас просто топит,

Соперник злобный нас пугает и торопит,

Когда же я для вас рискнул на смелый ход,

Где, может, стыд меня или опасность ждет…

Лелий.

Как? Значит…

Маскариль. Да, палач! Я деньги взял в заботе

О вашей пленнице, а вы их отдаете.

Лелий. Ну если так, ты прав. Но как мне было знать?

Маскариль.

Такие тонкости! Ну где вам их понять?

Лелий.

Хоть знак какой-нибудь ты мог бы сделать мне.

Маскариль.

Для этого нужны два глаза на спине,

Клянусь Юпитером! Молчите же, довольно!

Отныне действовать нельзя вам своевольно.

Ведь после этого, будь тут другой, не я —

Он вас покинул бы. Но в мыслях у меня

Есть штука славная. Я за нее примусь,

Но только если вы…

Лелий. Нет! Я теперь клянусь

Не помешать тебе ни словом, ни движеньем.

Маскариль.

Вы сердите меня одним лишь появленьем.

Лелий.

Смотри же, торопись, чтоб кто-нибудь до нас…

Маскариль.

Попробую еще один разок для вас.

Лелий уходит.

Здесь тонкая игра. Начнем же осторожно,

И выиграть в нее, я думаю, возможно.

Попробуем… Ага! Вот Лелия отец.

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Маскариль, Пандольф.

Пандольф.

Эй, Маскариль!

Маскариль. Я здесь.

Пандольф. Запомни наконец —

На сына я сердит.

Маскариль. Вы совершенно правы!

Кого не рассердят его шальные нравы,

И поведение ужасное его

Исчерпало запас терпенья моего.

Пандольф. Я, право, полагал, что ты во всем с ним вместе

И заодно.

Маскариль. Я? Нет! Клянусь моею честью,

Я про сыновний долг напоминал ему,

И даже ссорились мы часто потому.

Вот только что его я поучал открыто,

Что зря противится он браку с Ипполитой,

Что легкомысленный вас оскорбит отказ;

Мы из-за этого поссорились как раз.

Пандольф. Поссорились?

Маскариль. Да-да! Поссорились ужасно.

Пандольф.

А я-то полагал, что вы во всем согласны,

Что ты всегда готов подать ему совет.

Маскариль.

О, как несправедлив подчас бывает свет!

Невинность никогда не встретит в нем признанья,

Но, сударь мой, у вас найду я оправданье.

Я Лелию слуга, но прямо вам скажу,

Что я наставником всегда ему служу.

Не менее, чем вы, твержу ему усердно,

Что образумиться ему пора всемерно.

«Ах, господи прости, — я говорю ему, —

Вы слишком ветрены, к несчастью своему.

Исправиться пора. Вам небо даровало

Отца — премудрости и доблести зерцало.

Не огорчать его, а жить, как ваш отец, —

Он добродетели всехвальной образец!»

Пандольф.

Разумна речь твоя. Что отвечает Лелий?

Маскариль.

Что отвечает он? Слоняется без цели.

Конечно, сердце в нем порочно не до дна,

В нем добродетели есть вашей семена,

Но действует теперь он без соображенья,

И, если б я посмел вам сделать наставленье,

Его могли бы вы смирить в кратчайший срок.

Пандольф. Скажи…

Маскариль. Есть тайна у него, и я давал зарок,

Что сохраню ее. Но, вверясь вашей чести,

Сей роковой секрет открою вам на месте.

Пандольф:

Отлично.

Маскариль. Знайте же, что Лелий ваш влюблен.

Простой невольницей он сильно увлечен.

Пандольф. Я слышал про нее, но тронут я, не скрою,

Что в точности теперь осведомлен тобою.

Маскарвль. Вы видите, что я в доверье у него.

Пандольф. Доволен я тобой.

Маскариль. Однако для того,

Чтоб, к долгу возвратясь, послушным стал он снова,

Вам надобно… (Боюсь промолвить это слово:

Узнай об этом он — и я уже мертвец!)

Так вот, я говорю, чтоб положить конец

Строптивости его, невольницу купите

И в дальние края тихонько отошлите.

С Ансельмом Труфальдин имел дела не раз,

Так пусть Ансельм пойдет купить ее для вас.

Доверьте мне ее немедленно тогда,

Я подыщу купца без всякого труда.

Обременителен не будет вам расход,

А Лелий роковой красотки не найдет.

Ведь если вы на брак склонить хотите сына,

Так устраните же любви его причину.

Предвидеть надобно, что даже если он

В ярмо супружества и будет запряжен,

Рабыня эта — ах — в одно мгновенье может

Нарушить мир в семье и счастье уничтожит.

Пандольф.

Вот дружеский совет! Одобрил я его!

С Ансельмом сговорюсь. Что деньги? Ничего!

Куплю невольницу, созданье роковое,

И передам тебе. Доделай остальное. (Уходит.)

Маскариль.

Отправлюсь к Лелию предупредить его.

Итак, да здравствуют и плут и плутовство!

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Маскариль, Ипполита.

Ипполита.

Предатель! Значит, так ты обо мне хлопочешь!

Теперь я поняла, что ты проделать хочешь!

Я все здесь слышала и знаю наконец

Меня морочил ты, обманщик и подлец!

Ты обещался мне — могла ль я сомневаться?

— Леандра и меня соединить стараться,

В уловках с демоном самим стать наравне,

Чтоб Лелия в мужья не навязали мне,

Избавить от него, отцовский план расстроя,

А ты, наоборот, здесь мастеришь другое.

Но берегись, смотри: есть способ, и простой,

Покупке помешать, придуманной тобой.

Иду немедленно…

Маскариль. К чему же столько пыла!

Сердитая, скажу, вас муха укусила,

И вы, не думая, кто виноват, кто прав,

Излили на меня неукротимый нрав.

Ну что ж, я устранюсь. Чем слушать оскорбленья,

Я предоставлю все на ваше усмотренье.

Ипполита.

Не думаешь ли ты ввести меня в обман

И отрицать, что мне известен стал твой план?

Маскариль.

Я — отрицать? О нет! Здесь нужно пониманье.

Поверьте, что для вас я прилагал старанья.

Ведь хитрый мой совет, невинный на словах,

Обоих стариков оставит в дураках.

Как только Селию от них заполучу я,

То Лелию ее немедленно вручу я.

Когда же он ее в свою получит власть,

Усилятся вдвойне любовь его и страсть,

И ваш отец, Ансельм, узнав о том, в испуге

Леандра предпочтет и вам отдаст в супруги.

Ипполита.

Как! Значит, этот план, что так меня потряс,

Придуман для меня, мой Маскариль?

Маскариль. Для вас.

Но если вы мое не оценили рвенье,

И выносить от вас я должен оскорбленья,

И вместо похвалы я слышу, наконец,

Что я-де низкий плут, обманщик и подлец, —

Намеренье свое готов признать я злое

И уничтожу все задуманное мною.

Ипполита[62] (останавливает его).

О, я прошу тебя: не будь ко мне суров!

Прости мне вспыльчивость и резкость первых слов.

Маскариль.

Нет! Не мешайте мне! Имею я возможность

Исправить вовремя свою неосторожность.

Не будете пенять на преданность мою.

Возьмите Лелия, я вам его дарю.

Ипполита.

Мой добрый Маскариль! Ты сердишься напрасно.

Ты оказался прав, теперь мне это ясно.

(Вытаскивает кошелек.)

Загладить я хочу поступок скверный мой.

Не можешь ты, мой друг, рассориться со мной.

Маскариль.

К несчастью, не могу, хоть и желал ужасно.

Но ваша вспыльчивость, скажу я вам, опасна,

И сердцу гордому всего труднее снесть,

Когда намеренно его заденут честь.

Ипполита.

Ты прав, за тяжкие такие оскорбленья

Возьми два золотых для чести исцеленья.

Маскариль.

Ну ладно, так и быть. Хоть я и щекотлив,

Но гнева моего смягчается порыв.

Обиды от друзей мы терпим и терпели.

Ипполита.

Но приведешь ли ты меня к желанной цели?

Уверен ли ты сам, что этот смелый ход

Любви моей придаст счастливый оборот?

Маскариль.

Вам беспокоиться, ей-богу, нет причины.

Приберегаю я запасные пружины,

И, если тактика моя не подойдет,

Другую мы найдем и живо пустим в ход.

Ипполита.

Неблагодарною не будет Ипполита.

Маскариль.

Наживы не ищу, признаюсь вам открыто.

Ипполита.

Я вижу Лелия, и он тебя зовет.

Прощай и не забудь, что Ипполита ждет!

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Маскариль, Лелий.

Лелий.

Кой черт ты здесь торчишь! Ты обещал мне чудо

Одну медлительность я нахожу покуда.

И если б не моя счастливая звезда,

Я потерял бы все, и даже навсегда,

Лишился бы навек любви и наслаждений

И стал бы жертвою безумных сожалений.

О, если б им тогда не повстречался я,

Невольницу Ансельм забрал бы у меня.

Он вел ее к себе. Но я отбил атаку,

И старый Труфальдин, боясь ввязаться в драку,

Взял Селию назад.

Маскариль. Троих в один присест!

Дойдем до десяти, а там поставим крест.

Ведь это же для вас, о сумасброд отпетый,

Он Селию купил по моему совету

И должен был ее мне в руки передать.

Но вы все хитрости разрушили опять!

Нет, больше вам служить я никогда не буду.

Пусть лучше превращусь хоть в мебель, хоть в посуду,

В кочан капусты, в жбан, в свинью или в шандал!

Идите к дьяволу, и чтоб вас черт побрал!

(Уходит.)

Лелий (один).

Сведу в трактир сию почтенную особу,

Пусть на бутылках там он вымещает злобу.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Лелий, Маскариль.

Маскариль.

Желанью вашему невольно уступаю

И клятвам прежним всем я ныне изменяю.

Хоть отказался я заботиться о вас,

Решил попробовать еще в последний раз.

Уступчив я, скажу: вот если бы природе

В угоду Маскариль был создан в женском роде,

О, сколько бы чудес тогда увидел свет!

Отсюда, право же, вам заключать не след,

Что вмешиваться я в мои позволю планы

И преждевременно разоблачать обманы.

Прощу Ансельма вам, забудем о былом,

Все, что нам надобно, мы у него возьмем,

Но если вы еще себе дадите волю,

То помощи моей вы не дождетесь боле.

Лелий.

Нет, я остерегусь, клянусь тебе, поверь,

Увидишь, Маскариль…

Маскариль. Запомните теперь,

Уловка у меня задумана такая:

Отец ваш зажился на свете, невзирая

На то, что умереть ему давно пора,

Так я убил его, но это лишь игра.

Я слух распространил, что паралич мгновенный

Разбил несчастного, лишая жизни бренной,

Но предварительно я сам устроил так,

Что за город вчера отправился добряк.

Он был оповещен (стараньями моими!),

Что там, где занят он постройками большими,

Дом новый возводя и украшая сад,

Его рабочие нашли внезапно клад.

Он бросился туда, и, так как за собою

Всю дворню потащил, нас в доме только двое.

Ансельму дал я знать, что умер ваш отец

И в холст уже зашит наш дорогой мертвец.

Я все вам сообщил, а вас прошу особо:

Играйте вашу роль; что до моей особы,

То, если в чем-либо я попаду впросак,

Вы вправе утверждать, что круглый я дурак.

(Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Лелий один.

Лелий.

По правде, ум его престранным направленьем

Ведет мою любовь к желанным наслажденьям.

Но если кто-нибудь, подобно мне, влюблен,

Для счастья своего на все согласен он,

И, если страсть порой рождает преступленье,

Пусть хитрости она послужит в извиненье,

Которую теперь одобрить должен я

Затем, что от нее зависит жизнь моя.

О небо! Вот они уже за разговором.

Так постараемся хорошим быть актером!

(Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Ансельм, Маскариль.

Маскариль.

Я чувствую, что вас сразила эта весть.

Ансельм.

Так сразу умереть!

Маскариль. Его вина здесь есть.

Я сам корю его за спешку в этом деле.

Ансельм.

Как! Сразу умереть, не поболев с неделю!

Маскариль.

Кто из людей еще так спешно умирал!

Ансельм.

Что с Лелием?

Маскариль.

Увы! В отчаянье он впал:

Колотит в грудь себя и рвется что есть силы —

За папенькой своим он хочет лечь в могилу.

И так горюет он о гибели отца,

Что в саван завернуть пришлось мне мертвеца.

Ведь, глядя на него, мой Лелий терпит муки,

И как бы на себя не наложил он руки!

Ансельм.

Ты, право, должен был до ночи подождать,

К тому же я его хотел бы повидать.

Опасность кроется в столь раннем погребенье:

На вид иной и мертв, но это заблужденье.

Маскариль.

Скончался он вполне, ручательство даю!

Позвольте ж мне теперь продолжить речь мою.

Наш Лелий — в этом он находит утешенье —

Решил роскошное устроить погребенье,

Желает усладить он долю мертвеца

И блеском похорон порадовать отца.

Наследует он все, но, опыта лишенный,

Он в денежных делах юнец неискушенный.

Ведь часть его добра лежит в чужих краях,

Другая часть его в бумагах, векселях.

И вот поэтому он просит вас покорно,

Простив, что давеча он вел себя так вздорно,

Ему в последний раз дать временный заем.

Ансельм.

Да-да, ты говорил. Пойдем к нему, пойдем!

(Уходит.)

Маскариль (один).

Ну, дело на мази! Неплохо для начала.

Но чтоб дальнейшее успеху отвечало

И чтобы не застрял кораблик на мели,

Поглядывай вперед и правильно рули!

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Маскариль, Ансельм, Лелий.

Ансельм.

Пойдем! Не в силах я смотреть без сожаленья,

Как запеленут он в столь странном положенье.

Так скоро умереть! А утром был живой!

Маскариль.

Подчас в короткий срок проходят путь большой.

Лелий (рыдая).

Ах!

Ансельм. Полно, милый мой! Ведь смерть неотвратима:

Ей индульгенции не предъявить из Рима.

Лелий. Ах!

Ансельм. Неожиданно она разит живых

И злые умыслы готовит против них.

Лелий. Ах!

Ансельм. Смерть — как хищный зверь, и не вернуть мольбами

Того, в кого она вцепилася зубами.

Мы все подвластны ей…

Лелий. Ах!

Маскариль. Тщетна эта речь:

Закоренела скорбь, ее нельзя извлечь.

Ансельм.

А если доводы пред горестью бессильны,

Так перестаньте же лить слезы так обильно!

Лелий. Ах!

Маскариль. Не уймется он! Нрав у него такой.

Ансельм.

К тому ж, поговорив с заботливой слугой

(указывает на Маскариля),

Я деньги вам принес согласно просьбе вашей,

Чтоб похороны вы устроили папаше…

Лелий. Ах! Ах!

Маскариль. Как скорбь его растет от этих слов!

От этой мысли он в могилу лечь готов.

Ансельм.

Как видно из бумаг, покойный ваш родитель

Мне не отказывал ни в деньгах, ни в кредите,

Так я его должник. Не будь я даже им,

Прошу располагать имуществом моим.

Возьмите. Прочее я передам вам вскоре.

Лелий (удаляясь).

Ах!

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Маскариль, Ансельм.

Маскариль.

Бедный Лелий наш! Он сам не свой от горя

Ансельм.

Скажи-ка, Маскариль: мне кажется, как раз

Расписочку бы взять у Лелия сейчас.

Маскариль.

Увы!

Ансельм. Игра судьбы внушает опасенья!

Маскариль.

Ах!

Ансельм. Пусть он выдаст мне расписку в полученье.

Маскариль.

Не в силах он теперь о мертвом позабыть.

Он успокоится, но надо погодить.

Когда его печаль пойдет на облегченье,

Я сам возьму с него все удостоверенья.

Прощайте… Чувствую ужасной скорби власть.

Отправлюсь к Лелию, чтоб с ним поплакать всласть.

Ах! (Уходит.)

Ансельм (один).

В этом мире все — плачевная превратность,

И каждый день тебе приносит неприятность,

И никогда…

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Ансельм, Пандольф.

Ансельм. Ай-ай! Ну, мне сейчас конец!

Пандольфа вижу я! Но он уже мертвец,

Осунулся в лице, я это ясно вижу.

О, умоляю вас, не подходите ближе!

Меня всегда мутит при виде мертвецов.

Пандольф.

Что вызвало поток столь непонятных слов?

Ансельм.

Скажите издали, зачем вы появились?

О, если оттого, что мы не распростились,

Я уверяю вас: вы взяли лишний труд,

Без церемонии мы обойдемся тут.

Коль мучаетесь вы и ждете поминанья,

К чему меня пугать? Даю вам обещанье,

Клянусь, как человек, узнавший в жизни страх,

Что досыта о вас намолятся в церквах.

Уйдите, я вас умоляю,

И пусть благие небеса

Исполнят ваши телеса

Святыми радостями рая!

Пандольф (смеясь).

Досадно, но давно я не смеялся так.

Ансельм.

Хоть и покойник вы, но, право, весельчак!

Пандольф.

Безумье иль игра, скажите, что такое:

Покойником считать лицо вполне живое?

Ансельм.

Но вы же умерли! Я мертвым вас видал…

Пандольф.

Ужель скончался я и сам того не знал?

Ансельм.

Как только Маскариль мне эту весть поведал,

Я горесть страшную всем существом изведал…

Пандольф.

Да что, вы бредите? Вы все еще во сне?

Вы знаете меня…

Ансельм. Одеты вы вполне

Как небожителю и как самим вам сродно,

Но с каждым мигом вы меняетесь свободно!

И я боюсь, что вы, весь изменясь лицом,

Начнете вверх расти и вымахнете с дом.

Не изменяйтесь так, прошу вас, ради бога!

Напуган слишком я и натерпелся много.

Пандольф.

В другие времена такая простота

И легковерия такого пустота

Меня бы развлекли, и вашей речи, право,

Не прерывал бы я для собственной забавы.

Но слух про смерть мою и этот мнимый клад,

Который тщетно я искал весь день подряд,

Родят в моей душе огонь сомнений злейших:

Ведь Маскариль-то плут и из плутов первейших!

Ни совесть на него не действует, ни страх,

На злые каверзы способен он в делах.

Ансельм.

Как! Это был обман? Одно злоумышленье?

О голова моя! В каком я положенье?

Потрогаем его… Он самый, это так.

Чума меня возьми! Попался как дурак!

Пожалуйста, Пандольф, держите все в секрете,

А то посмешищем я буду в целом свете.

О, помогите мне обратно раздобыть

Те деньги, что я дал, чтоб вас похоронить!

Пандольф.

Вы дали денежки! Так вот в чем объясненье,

Загвоздка тайная и камень преткновенья!

Убыток ваш! А я не погляжу на вас,

На Маскариля я пожалуюсь тотчас,

В суд на него подам, ни много и ни мало —

Его повешу я во что бы то ни стало! (Уходит.)

Ансельм (один).

А я-то, простачок, доверился лгуну!

Ужель я потерял и разум, и мошну?

Но это поделом! Хоть голова седая,

А делать глупости я быстро поспеваю.

Не вникнув, не поняв, серьезно или нет…

Вот кстати Лелий.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Ансельм, Лелий.

Лелий (не замечая Ансельма).

Ну, имея сей билет,

Я к Труфальдину в дом могу теперь явиться.

Ансельм.

Вы с горем, кажется, успели распроститься?

Лелий.

Не говорите так! Покинет ли оно

То сердце, где ему так много отдано?

Ансельм.

Прошу вас выслушать сейчас мое признанье:

Ошибка вышла тут без моего желанья.

Я деньги вам давал. Мне кажется, средь них

Попалось несколько фальшивых золотых.

Хочу их заменить монетой полноценной.

Мошенники у нас так стали дерзновенны

И все у нас в стране подделками кишит,

Что подозрение любой теперь внушит.

Повесить жуликов без всякого зазренья!

Лелий.

Я благодарен вам за это предложенье,

Но фальши, кажется, не замечаю в них.

Ансельм.

Я разберусь в них сам, вы только дайте их!

Лелий отдает ему деньги.

Так. Это все?

Лелий. Да, все.

Ансельм. Ах, до чего приятно!

Ну денежки мои, скорей в карман обратно!

А вы, презренный плут, остались ни при чем.

Отца в покойники произвели живьем!

Что сделали бы вы из будущего тестя?

Ну, зятя подобрал себе я на бесчестье!

Уж подлинно, зятек попался хоть куда!

На вашем месте я сгорел бы со стыда. (Уходит.)

Лелий (один).

Не скажешь ничего. Сюрприз необычайный.

Как это мог Ансельм пронюхать наши тайны?

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Лелий, Маскариль.

Маскариль.

Куда пропали вы? Ищи повсюду вас!

Ага! Что скажете? Победа на сей раз!

Любого жулика шесть раз переплутую!

Давайте денежки. Невольницу куплю я.

От удивления Леандр разинет рот.

Лелий.

Мой бедный Маскариль! Внезапный поворот!

Превратности судьбы кто может знать заране?

Маскариль.

Как? Вновь беда?

Лелий. Ансельм, проведав об обмане,

Все деньги отобрал, что раньше дал в кредит,

Сказав, что в них-де фальшь, что он их обменит.

Маскариль.

Вы шутите?

Лелий. Увы! Не может быть сомненья.

Маскариль.

Нет, это все всерьез?

Лелий. В таком я огорченье!..

Я чувствую, что ты рассердишься опять.

Маскариль.

Я, сударь? Что вы! Нет! Мне вредно ведь серчать,

Поберегу себя. Мне все равно отныне,

Свободна Селия или еще рабыня,

Купил ее Леандр иль не купил ее,

Мне безразлично все, здесь дело не мое.

Лелий.

Не проявляй ко мне такое безразличье.

Ошибки небольшой я признаю наличье,

Но, не случись беды — ты это сам признал, —

Печаль сыновнюю я ловко разыграл,

И скорбь моя была столь явно погребальной,

Что глазу всякому казалась натуральной.

Маскариль.

Да, истинно скажу, есть чем похвастать вам.

Лелий.

В ошибке сделанной я повинился сам.

Но если для тебя хоть что-нибудь я значу,

Ты должен мне помочь исправить неудачу.

Маскариль.

Нет-нет, благодарю, по горло занят я.

Лелий.

Дружок мой Маскариль!

Маскариль. Нет.

Лелий. Только для меня!

Маскариль.

Нет-нет, не стану я.

Лелий. Просить тебя бесплодно?

Ну, я убью себя.

Маскариль. Уж это как угодно.

Лелий. Тебя мне не смягчить?

Маскариль. Нет!

Лелий. Видишь лезвие?

Маскариль.

Да.

Лелий. В грудь его воткну.

Маскариль. Что ж, дело не мое!

Лелий.

Тебе не будет жаль лишить меня дыханья?

Маскариль.

Нет.

Лелий. Маскариль, прощай!

Маскариль. Прощайте, до свиданья!

Лелий.

Как?

Маскариль.

Заколитесь же. К чему весь этот шум?

Лелий.

Клянусь, что ты не прочь присвоить мой костюм

И только ждешь: авось покончу я с собою.

Маскариль.

Да разве я не знал, что это напускное,

Что клятвы разные легко произносить,

Но нынче редко кто решит себя убить!

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Те же, Труфальдин и Леандр.

Труфальдин и Леандр разговаривают между собой в глубине сцены.

Лелий.

Что вижу я! Леандр — и с Труфальдином вместе!

Он купит Селию. Сейчас умру на месте!

Маскариль.

Невольницу купить, конечно, хочет он,

А коли деньги есть, желание — закон.

Что до меня, я рад. А вам — вознагражденье

За ваши промахи, за ваше нетерпенье.

Лелий.

Как быть? Дай мне совет, пожалуйста, молю!

Маскариль.

Не знаю.

Лелий. Уходи, я в ссору с ним вступлю.

Маскариль.

А что получится?

Лелий. Где хитрость, да такая,

Чтоб помешать ему?

Маскариль. Ну, так и быть, прощаю.

На вас я обращу свой милостивый взгляд.

К Леандру перейдем. На деликатный лад

Попробуем теперь узнать его затеи.

Лелий уходит.

Труфальдин (Леандру.)

Так, дело сделано. Пускай придут скорее.

(Уходит.)

Маскариль (про себя).

Обманом должен я доверье вызвать в нем,

Чтобы, разведав все, мешать ему потом. (Уходит.)

Леандр (один).

О, слава небесам! Опасность миновала.

За счастие свое я не боюсь нимало,

И, что бы Лелию на мысли ни взбрело,

Не в состоянии он причинить мне зло.

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Леандр, Маскариль.

Маскариль (возвращаясь).

Aй! Помогите! Aй! На помощь! Кровопийца!

Ай-ай! Ай-ай! Палач! Не человек — убийца!

Леандр.

Что сделали тебе? В чем дело? Что и кто?

Маскариль.

Мне палок двести штук вкатили ни за что.

Леандр.

Кто?

Маскариль.

Лелий.

Леандр. А за что?

Маскариль. По поводу пустому.

Поколотил меня и выгнал вон из дому.

Леандр.

Конечно, он не прав.

Маскариль. О, видит бог, клянусь,

Я отомщу тебе, с тобой я разочтусь!

Ты у меня, драчун, узнаешь, что такое

Ни за́ что ни про что всем наносить побои!

Ведь я хоть и лакей, но не бесчестен, нет,

И, продержав меня на службе столько лет,

В уплату ты не смел хвататься за дубину,

Чтоб заодно задеть и честь мою и спину!

Да-да, я говорю — с тобой расправлюсь я!

В рабыню ты влюблен, и ты просил меня,

Чтоб я тебе помог, но я ее нарочно —

Пусть черт меня возьмет! — отдам другому срочно!

Леандр.

Спокойно, Маскариль, и не волнуйся зря!

Ты мне понравился. Давно желаю я

В лакеи для себя заполучить такого

Молодчика, как ты,— усердного, прямого,

И если ты не прочь и служба по тебе,

То я немедленно беру тебя к себе.

Маскариль.

Отлично, сударь, вам я послужу как надо,

И этим Лелию я причиню досаду,

И случай мне теперь представился как раз

Отмстить обидчику и тем уважить вас.

Ну, словом, Селию заполучу умело.

Леандр.

Моя любовь сама свершила это дело.

Бесценный сей предмет меня воспламенил,

И я красавицу за полцены купил.

Маскариль.

Как! Селия у вас?

Леандр. Была бы здесь со мною,

Когда б располагал я сам своей судьбою.

Я подчинен отцу. Что ж делать? Он письмом

Мне волю объявил. Его желанье в том,

Чтоб я немедленно венчался с Ипполитой.

Гневить теперь отца я не хочу открыто,

И Труфальдину так сказал нарочно я,

Что я-де Селию купил не для себя

И что мое кольцо — примета, по которой

Он Селию отдаст согласно договору.

Но надобно приют измыслить мне такой,

Чтоб милую укрыть от зависти людской,

Убежище иметь такое на примете,

Чтоб там невольницу я мог держать в секрете.

Маскариль.

Под самым городом мне хорошо знаком —

Мой родич в нем живет — уединенный дом.

Вы можете ее устроить там негласно:

Весьма укромно там и вовсе безопасно.

Леандр.

Услугу важную мне тем окажешь ты!

Вот перстень мой, ступай за чудом красоты:

Коль Труфальдину ты покажешь знак условный,

Он Селию тебе вручит беспрекословно.

Ты мне ее в тот дом доставишь сей же час…

Тсс!.. Ипполита здесь, она услышит нас.

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Те же и Ипполита.

Ипполита.

Я новость некую вам сообщить имею,

Но будете ли вы, Леандр, довольны ею?

Леандр.

Чтоб точный дать ответ и правильно судить,

Необходимо знать…

Ипполита. Прошу вас проводить

Меня. Я в церковь шла.

Поговорим дорогой.

Леандр (Маскарилю).

Исполни мой приказ. Без промедленья! Трогай!

ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ

Маскариль один.

Маскариль.

Ну, я по-своему исполню твой приказ.

Таких счастливчиков не встретишь много раз!

Добудем Селию. Как возликует Лелий,

Простейшим способом придя к желанной цели

И счастье полное приняв из рук того,

Кто был опаснейшим соперником его!

За подвиг этакий поистине я стою,

Чтоб с лаврами меня писали, как героя,

И подпись сделали под золотой узор:

Vivat Mascarillus, fourbum imperator!1

ЯВЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ

Маскариль, Труфальдин.

Маскариль.

Эй, эй!

Труфальдин. Что надо вам?

Маскариль. Колечко это может

Вам рассказать, зачем я вас посмел тревожить.

Труфальдин. Я узнаю кольцо и знаю, чья рука.

Пойду за Селией, побудьте здесь пока.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ

Те же и гонец.

Гонец.

Здесь некий человек как будто квартирует?

Труфальдин.

Кто?

Гонец. Труфальдином, что ль, себя он именует.

Труфальдин.

А что вам до него? Я самый, Труфальдин.

Гонец.

Я должен вам письмо доставить, господин.

Труфальдин (читает письмо).

«Открыло небо мне, что дочь моя, случайно

Пропавшая, когда ей шел четвертый год,

Была украдена и в вашем доме тайно

Под кличкой Селии в невольницах живет.

О, если чувства вам отцовские знакомы

И кровных уз родства и вам не превозмочь,

Храните дочь мою в стенах родного дома

Так, как хранили бы свою родную дочь!

Я лично к вам за ней явлюсь без промедленья

И вас за хлопоты хочу так наградить,

Что вы прославите счастливое мгновенье,

Когда вы счастье мне сумели возвратить.

Мадрид,

Дон Педро де Гусман,

маркиз де Монталькан.

Хоть этой нации я мало доверяю,

Цыгане мне тогда, рабыню продавая,

Сказали, что придут за ней когда-нибудь

И все затраты мне должны тогда вернуть.

А я-то между тем, поддавшись нетерпенью,

Чуть-чуть не упустил свое вознагражденье! (Гонцу.)

Мгновение — и вы могли бы опоздать:

Я эту девушку уже хотел продать,

Но если так — конец. Ее поберегу я.

Гонец уходит.

(Маскарилю.)

Вы сами слышали. Я весть узнал такую!..

Скажите же тому, кто вас ко мне прислал,

Что обещание свое я не сдержал

И деньги возвратил.

Маскариль. Он не снесет позора,

Который вы ему…

Труфальдин. Ступай! Без разговора!

Маскариль (один).

Вот неожиданность! Вот это так щелчок!

Решительно, скажу, препятствует нам рок!

Испанец-негодяй причина всей тревоги,

Хоть громом бы его убило по дороге!

Благоприятно все как будто началось,

И столь плохой конец увидеть нам пришлось!

ЯВЛЕНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ

Маскариль, Лелий.

Лелий смеется.

Маскариль.

Что вызвало у вас веселие такое?

Лелий.

Ой, дай похохотать! Я все тебе открою.

Маскариль.

Я посмеяться рад — причина есть тому.

Лелий.

Теперь уже твои упреки ни к чему.

Не станешь ахать ты и охать беспрестанно,

Что хитрости твои срываю постоянно.

Я штуку сам удрал и, право, похвалюсь.

Бываю я горяч, бывает, я зарвусь,

Но, если захочу, мое воображенье

Способно действовать другим на удивленье.

Ты сам признаешься, что вряд ли кто другой

Способен был дойти до хитрости такой.

Маскариль.

Узнаем действие сего воображенья.

Лелий.

Увидев давеча, сгорая от волненья,

Что Труфальдин завел с Леандром разговор,

Стал думать я о том, как дать врагу отпор,

И, углубясь в себя усильем неустанным,

Я мысль одну зачал и разродился планом,

И этот план таков, что ты хоть и силен,

Все хитрости твои заткнет за пояс он.

Маскариль.

Так в чем же этот план?

Лелий. Сейчас. Прошу вниманья!

Вот! Труфальдину в дом направил я посланье

Как бы от имени вельможи одного,

Который вдруг узнал, что, дескать, дочь его,

Что в детстве продана ворами на чужбину,

Под кличкой Селии попала к Труфальдину,

Что хочет этот гранд за дочерью прибыть,

Что просит девушку вниманьем окружить,

Что из Испании он выезжает скоро

И что везет с собой подарки для сеньора

Такие, что сполна вознаградят его.

Маскариль.

Отлично.

Лелий. Подожди! Конец смешней всего!

Письмо отправлено, дошло по назначенью.

И, знаешь, Селия в то самое мгновенье

У покупателя уже была в руках,

И этот человек остался в дураках!

Маскариль.

Сам черт вам пособлял при фокусе подобном.

Лелий.

Ты не считал меня на тонкости способным,

Ну а сейчас и ты обязан похвалить,

Как ловко я сумел Леандра отстранить.

Маскариль.

Не знаю слов таких, чтоб вас хвалить достойно, —

Ведь выражаюсь я неловко и нестройно.

Не в силах я воспеть сей подвиг боевой,

Сей ход, придуманный с натугою такой,

Сей редкий вымысел, сей плод воображенья,

Что действует всегда другим на удивленье.

Коснеет мой язык. Хотел бы я изречь,

Как древние мужи, изысканную речь

И вам сказать в стихах иль в самой лучшей прозе,

Что вам всю жизнь стоять в одной и той же позе,

Что от рождения по самый ваш конец

Вы будете ума превратный образец,

А это значит то, что смысл у вас хромает,

Рассудок набекрень, понятие страдает,

Что вы не человек, а шалый ветрогон,

Что, если кличек вам я дал бы миллион,

По справедливости, и это будет мало!

Лелий.

Откуда эта злость вдруг на тебя напала?

Что сделал я тебе? Скажи мне, что с тобой?

Маскариль.

Что? Ровно ничего. Не следуйте за мной.

Лелий.

Нет, я последую и тайну разузнаю.

Маскариль.

Придется походить. Я вас предупреждаю,

Что это будет вам изрядный моцион! (Уходит.)

Лелий (один).

Ай-ай! Ну и беда! Меня покинул он!

Я смысл его речей совсем не понимаю.

И в чем я виноват, решительно не знаю!

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Маскариль один.

Маскариль.

О доброта моя! Молчи, молю тебя!

Тебя, безумную, не стану слушать я!

А ты, мой грозный гнев, ты прав! Ах, неужели

Мне вечно исправлять то, что напутал Лелий?

Ах, мочи нет терпеть! Давно кончать пора!

Опять из-за него проиграна игра!

А впрочем, надобно размыслить без волненья.

Ведь если я теперь поддамся нетерпенью,

Все скажут: «Маскариль от трудностей бежал,

Он выдохся совсем и плутни исчерпал».

Я, может быть, тогда утрачу уваженье,

Которое дает общественное мненье,

Признавшее меня отменным хитрецом

За то, что я еще не пасовал ни в чем.

Послушай, Маскариль! Ведь слово «честь» красиво,

Так пусть в твоих трудах не будет перерыва,

И, хоть твой господин тебя порою злит,

Трудись не для него — ты будешь знаменит.

Увы! Напрасный труд, одно водотолченье!

Ведь он все замутит в единое мгновенье,

Он отступить тебя заставит как всегда,

И будет весь твой труд, как в решете вода,

И хитростей твоих прекраснейшие зданья

Поток его безумств снесет до основанья.

101

Ну что ж! В последний раз! Еще один удар!

Рискнем на счастие и применим свой дар.

Но если Лелий мой мне помешает снова,

То Маскариль уйдет, не говоря ни слова,

Хоть мы вернулись бы опять на верный путь,

Сумев соперника искусно обмануть.

О, если бы Леандр устал за мной тянуться

И замыслам моим дал время развернуться!

Есть в голове моей один прехитрый ход,

Он предвещает нам удачнейший исход.

Леандр мешает мне, и надо, безусловно,

Убавить несколько его огонь любовный.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Маскариль, Леандр.

Маскариль.

Я, сударь, зря ходил — он слово взял назад.

Леандр.

Он сделал мне уже подробнейший доклад,

И более того: мне сообщили тоже,

Что кража дочери, послание вельможи

И будущий приезд испанского отца —

Все сплошь придумано, с начала до конца.

Все штучки Лелия, все выдумка пустая,

Чтоб Селию не мог купить я, как желаю.

Маскариль.

Какая выдумка?

Леандр. Но Труфальдин-простак

Всем этим вымыслам поверил, как дурак:

Он клюнул на крючок и, проглотив приманку,

Не хочет даже знать истории изнанку.

Маскариль.

Отныне Селию он будет охранять.

Нельзя ее купить, нельзя и силой взять[63].

102

Леандр.

Ее уже давно я находил премилой,

Теперь же сердце мне она совсем пленила,

И я сейчас готов соединиться с ней.

А если не найду к тому других путей,

Ей всем пожертвую, чтоб снять с нее оковы,

И мы пред алтарем дадим друг другу слово.

Маскариль.

Вы женитесь на ней?

Леандр. Не знаю. Хоть она

Происхождением, быть может, незнатна,

Но добродетелью и грацией прекрасной

Влечет к себе сердца какой-то силой властной.

Маскариль.

Что? Добродетелью?

Леандр. Ты что-то буркнул вдруг?

Изволь-ка, сударь мой, высказываться вслух.

Маскариль.

Вы стали на глазах в лице переменяться.

Я лучше помолчу. К чему вам волноваться?[64]

Леандр.

Нет, говори!

Маскариль. Скажу из чувства доброты,

Хочу освободить я вас от слепоты.

Девица эта…

Леандр. Ну?

Маскариль. Совсем не бессердечна,

Податлива она — наедине, конечно.

Хоть у нее всегда ужасно строгий вид,

Но честь ее, клянусь, не мрамор, не гранит.

Хоть кажется она на людях недотрогой,

Я мог бы рассказать о ней вам очень много.

Мне несколько знаком по службе ихний полк,

И в этой дичи я отлично знаю толк.

Леандр.

Что?

103

Маскариль. Добродетели здесь видимость пустая,

Тень добродетели, охрана подставная,

И тает эта тень, прозрачна и легка,

От золотых лучей любого кошелька.

Леандр.

Молчи! Что ты сказал? Не стану слушать доле!

Маскариль.

Все, сударь, говорят, что есть свобода воли:

Свободны вы вполне, я не неволю вас.

С притворщицею в брак вступайте хоть сейчас,

Но, повенчавшись с ней, смотрите в оба глаза:

С общественным добром вы породнитесь сразу.

Леандр.

Вот неожиданность!

Маскариль (в сторону). А рыбка-то клюет,

Сейчас зацепится. Ну, Маскариль, вперед!

Занозу острую ты вынимаешь разом!

Леандр.

Меня ты поразил убийственным рассказом.

Маскариль.

Ужели вы могли…

Леандр. Довольно, уходи!

Я с почтой жду письма. Сходи за ним, сходи.

Маскариль уходит.

Кто б не поверил ей? Лицо ее красиво,

Но, если он не врет, обманчиво и лживо.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Леандр, Лелий.

Лелий.

Что огорчило вас? Что это за предмет?

Леандр.

Меня?

Лелий. Да, вас.

Леандр. Ничуть. Таких предметов нет.

104

Лелий.

Причина — Селия. Нетрудно догадаться.

Леандр.

За малостью такой не стану я гоняться.

Лелий.

Вы были, кажется, безумно влюблены,

Но тщетно. И теперь все отрицать должны.

Леандр.

Будь я такой глупец, что дорожил бы ею,

Я высмеял бы вас и всю вашу затею.

Лелий.

Затею? Не пойму.

Леандр. Нам ясно все теперь.

Лелий.

Что именно?

Леандр. Да все — где потолок, где дверь.

Лелий.

Я, право, не пойму! Пустые назиданья!

Леандр.

Ну что ж, упорствуйте в своем непониманье,

Но знайте: никогда не стану я хитро

Оспаривать у вас подобное добро.

Я красоту люблю, когда в ней нет порока,

А брошенный кусок ценю я невысоко.

Лелий.

Потише вы, Леандр.

Леандр. В наивности своей

Ступайте к Селии и угождайте ей —

Вы женские сердца пленяете отлично.

Хоть личико у ней красиво необычно,

Но остальное все успело общим стать.

Лелий.

Я вас прошу, Леандр: не надо продолжать.

За Селию сносить готов я оскорбленья,

Но к ней я требую хотя бы уваженья.

Клянусь, что не могу я допустить того,

105

Чтоб кто-нибудь мое порочил божество,

И уверяю вас, что вы своей любовью

Не так противны мне, как лживое злословье.

Леандр.

Все это я узнал из очень верных рук.

Лелий.

Вам висельник солгал, по нем скучает сук!

На этой девушке нет пятнышка дурного!

Я знаю Селию…

Леандр. А Маскариль иного

Держался мнения. Притом же он знаток.

Он осудил ее.

Лелий. Ого!

Леандр. Он сам!

Лелий. Он мог

Так подло клеветать на чистое созданье

И думает, что я сдержу негодованье?

О, он откажется!

Леандр. Откажется? Ничуть!

Лелий.

Под палками его заставлю присягнуть,

Чтоб он не распускал столь мерзостного слуха.

Леандр.

Отрежу я ему сейчас же оба уха,

Чтоб он ответственность за эти речи нес.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Те же и Маскариль.

Лелий.

Ага! Да вот и он! Сюда, паршивый пес![65]

Маскариль.

Как? Что?

Лелий. Итак, змея, ты жало обнажаешь,

И против Селии его ты направляешь?

106

Ты смеешь задевать подлейшей клеветой

Ту, что унижена, но блещет чистотой?

Маскариль (Лелию, тихо).

Потише! Это все мое изобретенье.

Лелий.

Не смей подмигивать, брось эти развлеченья!

Я слушать не хочу. Я глух, я слеп, я нем!

Будь здесь мой брат родной, не дорожу никем![66]

Кто в божестве моем найдет хоть тень порока,

Обидит тот меня и оскорбит глубоко.

Не делай знаков мне! Скажи: что ты наплел?

Маскариль.

К чему нам ссориться? Уж лучше б я ушел.

Лелий.

Ты не уйдешь.

Маскариль. Ай-ай!

Лелий. Ну, говори скорее!

Маскариль (Лелию, тихо).

Пустите! Я сказал, что то моя затея.

Лелий.

Скорей! Что ты сказал? Я слушаю! Итак?

Маскариль (Лелию, тихо).

Да я же вам сказал! Не горячитесь так.

Лелий (выхватывает шпагу).

Тебя заговорить заставлю по-иному.

Леандр (останавливает его).

Стой! Воли не давать безумию такому!

Маскариль (в сторону).

Видал ли свет еще такого дурака?

Лелий.

Я тяжко оскорблен. Расправы ждет рука.

Леандр.

Как? Бить его при мне? Нет-нет, я не позволю.

Лелий.

Что? Бить моих людей уж я не вправе боле?

107

Леандр.

Здесь ваших нет людей.

Маскариль (в сторону). Он выдаст все опять!

Лелий.

Пусть до смерти его я стал бы избивать,

Так что ж? Он мой слуга.

Леандр. Теперь, однако, наш он.

Лелий.

Мне это нравится! А почему же ваш он?

Должно быть…

Маскариль (Лелию, тихо).

Тише!.. Тсс!..

Лелий. Что хочешь ты сказать?

Маскариль (в сторону).

Ах, изверг! Ах, палач! Не может он понять.

Как ни мигай ему, он продолжает злиться.

Лелий.

Вы грезите, Леандр! Плетете небылицы!

Как! Он мне не слуга?

Леандр. А разве вы его

Не выгнали взашей бог весть из-за чего?

Лелий.

Не ведаю о том.

Леандр. И вне себя, с досады

Вы палками его не били без пощады?

Лелий.

Да что вы? Никогда! Не выгнал и не бил.

Вы шутите, Леандр? Иль, может, он шутил?

Маскариль (в сторону).

Трудись, дурак, коль в том находишь утешенье!

Леандр (Маскарилю).

Так, значит, палки те — игра воображенья?

Маскариль.

Да что он говорит? Он позабыл…

Леандр. Нет-нет!

Все, что я слышал здесь, идет тебе во вред.

108

Я в новой хитрости тебя подозреваю.

Но за находчивость на этот раз прощаю.

Невольно он открыл мне твой коварный план,

Я понял, для чего ты ввел меня в обман.

Хоть лживою меня ты обманул игрою,

Но, к счастью, я плачу недорогой ценою.

Как в книгах, пишется: здесь сноска — примечай!

Слуга покорный ваш. Ну, Лелий мой, прощай!

(Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Лелий, Маскариль.

Маскариль.

Вперед, мой сын, смелей! Счастливыми стопами!

Знамена по ветру! Победа перед нами!

Играй Олибрия, будь душегубом, будь!

Лелий.

Он мне сказал, что ты осмелился сболтнуть

По адресу…

Маскариль. А вы? Конечно, без сомненья,

Вы не могли стерпеть такое измышленье,

Такой решительный удар его любви.

Притворство не по вас, у вас огонь в крови!

К сопернику его в доверье я втираюсь,

Возлюбленной его вот-вот я добиваюсь, —

Он подставным письмом меня у цели сбил.

Соперника его я охлаждаю пыл, —

Сопернику глаза он открывает смело.

Пытаюсь знаками ему сказать, в чем дело,—

Ему заботы нет. Старается, храбрец,

И, все разоблачив, доволен наконец!

Да, вот вам следствие безумного порыва,

Все рвущего в клочки, что сплел я терпеливо.

Ну и фантазия! Отдать ее в музей!

Там будет зрелищем она для королей.

109

Лелий.

Не удивляюсь я, твои расстроив планы.

Не зная их вперед, всегда метать я стану

И сотню промахов наделаю…

Маскариль. Пускай!..

Лелий.

О замыслах твоих меня предупреждай,

Лишь в этом случае ты вправе рассердиться.

Я не могу тебя заставить мне открыться,

И попадаю я поэтому впросак.

Маскариль.

Вы в фехтовании искусник и мастак:

У вас имеется способность роковая

Вступать не вовремя и падать отступая.

Лелий.

Что было, то прошло, не стоит вспоминать.

Зато теперь Леандр не в силах мне мешать,

А ты поможешь мне — тебе я доверяю.

Маскариль.

Теперь пойдет у нас материя другая.

Так скоро на меня не действуют слова.

Рассержен слишком я. Вы мне должны сперва

Услугу оказать, там разберемся с вами,

Возьмусь ли вашими руководить делами.

Лелий.

О, если это так, не стану спорить я!

Что надобно тебе? Рука иль кровь моя?

Маскариль.

Что за фантазии в мозгу его роятся!

Да, видно, вы из тех любителей подраться,

Которым выхватить убийственный клинок

Стократ приятнее, чем вынуть кошелек.

Лелий.

Что сделать для тебя?

Маскариль. Так вот задача ваша:

Утихомирьте гнев почтенного папаши.

110

Лелий.

Мы заключили мир.

Маскариль. Мир этот не для нас.

Его я уморил сегодня ради вас.

Напоминания подобные, понятно,

Для стариков всегда бывают неприятны:

Они им говорят о близости конца,

И мысли грустные терзают им сердца.

А ваш отец, хоть стар, желает жить на свете.

За шутки глупые останусь я в ответе.

Он на меня сердит, подвох он видит тут.

Я слышал, на меня подать он хочет в суд,

И опасаюсь я, что, угодив в темницу,

Квартирой даровой могу я соблазниться

И будет нелегко мне из нее уйти,

Затем что на меня найдутся там статьи:

Ведь в наш проклятый век — я сам тому свидетель —

Немало зависти рождает добродетель.

Смягчите гнев отца…

Лелий. Да, мы его смягчим.

Но обещайся мне…

Маскариль. Потом поговорим.

Лелий уходит.

Пора бы отдохнуть! Минуту передышки!

На время прекратим течение интрижки.

Зачем, как домовой, носиться взад-вперед?

Леандр безвреден нам, он не идет в расчет,

И Селия теперь, без всякого сомненья…

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Маскариль, Эргаст.

Эргаст.

Хочу, мой друг, тебе я сделать одолженье

И сообщу сейчас один большой секрет.

Маскариль.

А что?

111

Эргаст. Поблизости чужих ушей здесь нет?

Маскариль. Нет.

Эргаст. Мы с тобой друзья, ты это твердо знаешь.

Хозяин твой влюблен, ему ты помогаешь.

Остерегайся же: Леандр собрал друзей,

Чтоб выкрасть Селию, как мне сказал лакей.

Все подготовлено. В успехе он уверен.

С толпою масок он проникнуть в дом намерен,

Воспользовавшись тем, что к Труфальдину в дом

Приходят женщины под маской вечерком.

Маскариль.

Ах вот как! Хорошо. Ему гордиться рано!

Под носом у него я этот кус достану[67].

Имею про запас я бесподобный ход, —

Он в собственный капкан сегодня попадет.

Еще не оценил мое он дарованье.

Прощай, до скорого! Мы выпьем при свиданье!

Эргаст уходит.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Маскариль один.

Маскариль.

Хочу я применить счастливый оборот,

Который с головой Леандра выдает,

И неожиданно, пойдя на удалую,

Фортуну попытать, нимало не рискуя.

Замаскируемся, опередим его, —

Он сделать против нас не сможет ничего.

И если Селию похитим мы с налету,

Он будет вынужден платить за нас по счету,

Затем что план его почти уже раскрыт

И подозрение на нем одном лежит.

112

Соперника теперь бояться нам не надо,

И за последствия мы избежим награды.

Нет, подозрения не лягут на меня,

И вытащит сосед каштаны из огня!

Замаскируемся, нельзя терять минуты,

Предупрежу друзей, они лихие плуты:

Я знаю, где нора, — без всякого труда

Охотников и снасть добуду я всегда.

Поверьте: в хитростях есть у меня сноровка

И за меня горой все воры и воровки.

Ведь я же не такой отъявленный педант,

Чтоб прятать богом мне ниспосланный талант.

(Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Лелий, Эргаст.

Лелий. Ага! Он маскарад задумал с похищеньем?

Эргаст.

Да, так оно и есть[68]. С подобным сообщеньем

Пришел ко мне один из шайки. Зная вас,

За Маскарилем я отправился тотчас.

Он говорит, что сам расстроит это дело

Особой хитростью, придуманной умело.

Но все же я решил, теперь увидев вас,

Сказать вам обо всем. За дело, в добрый час!

Лелий.

Да, ты мне оказал изрядную услугу,

Тебя за весточку я награжу как друга.

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Лелий один[69].

Лелий.

Конечно, Маскариль кой-что изобретет,

Но пособить ему хочу я в свой черед[70]; Из-за меня идет вся эта перепалка,

113

Так пусть не говорят, что я стою как палка.

Уж поздно — удивит, пожалуй, мой приход,

И только трости мне теперь недостает.

Что ж! Пусть попробуют — любого искромсаю:

Два пистолета здесь и шпага неплохая.

Эй! Эй! На пару слов!

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Лелий, Труфальдин у окна.

Труфальдин. Кто там еще теперь?

Лелий. Сегодня вечером заприте крепче дверь[71].

Труфальдин. Зачем?

Лелий. Затем, что вам сыграют серенаду

Переодетые как бы для маскарада,

Чтоб вашу Селию украсть.

Труфальдин. О боже мой!

Лелий. Они немедленно к вам явятся домой.

Постойте у окна и посмотрите сами…

Ага! Что я сказал? Вся шайка перед вами!

Ну, я молодчиков изрядно осрамлю.

Теперь пойдет игра, я вас повеселю.

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Те же и Маскариль со спутниками в масках.

Труфальдин.

Перехитрить меня бродяги замышляли!

Лелий.

А, маски! Вы куда? Дознаться мне нельзя ли?

Откройте ряженым, эй, Труфальдин, дружок!

(Маскарилю, переодетому в женское платье.)

114

О, как она мила, какой у ней глазок!

Вы недовольны? Ах! Но я вас плохо вижу!

Нельзя ли маску снять, чтоб вас увидеть ближе?

Труфальдин.

Пройдохи, жулики! Вон, говорят вам, вон!

А вам, о мой синьор, спасибо. Добрый сон!

(Отходит от окна.)

ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ

Лелий, Маскариль, маски.

Лелий (срывает с Маскариля маску).

Как? Это Маскариль?

Маскариль. Вы обознались, ясно!

Лелий.

Вот неожиданность! Мне не везет ужасно!

Ведь ты мне не сказал… Мне не пришло на ум,

С какою целью ты надел такой костюм.

Не знал, что маскарад устроен мне на радость,

Иначе я б тебе не сделал эту гадость.

И на себя теперь я так уже сердит,

Что сам собой теперь хотел бы быть избит.

Маскариль.

Прощай, высокий ум, игра воображенья!

Лелий. Ведь если ты меня покинешь без зазренья,

Кто, кто поможет мне?

Маскариль. Все дьяволы в аду.

Лелий.

Ужели жалости в тебе я не найду?

В последний раз прошу: услышь мои моленья,

И, если надобно, чтоб стал я на колени,

Смотри…

115

Маскариль (маскам).

Скорей, друзья! Спешите по домам!

Здесь кто-то следует за нами по пятам.

Лелий, Маскариль и его спутники в масках уходят.

ЯВЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ

Леандр, его сообщники в масках, Труфальдин у окна.

Леандр.

Потише! Надо все устроить без огласки.

Труфальдин.

Ужель ко мне всю ночь стучаться будут маски?

Синьоры! У меня вас только насморк ждет,

Так, право, лучше вы останьтесь у ворот.

Да, запоздали вы, синьоры, с похищеньем,

И Селия меня прислала с извиненьем:

Красотка ваша спит, не может вас принять.

Я крайне огорчен, но, чтоб вам не скучать

И чтоб тревожиться вы перестали сами,

Она послала вам свой пузырек с духами.

Леандр.

Фу! Фу! Какая вонь! Испакощен я весь,

Нас обнаружили! Бежим! Дорога здесь!

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ[72]

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Лелий, одетый армянином. Маскариль.

Маскариль.

Ну, вы наряжены в забавную одежду!

Лелий.

Ты воскресил во мне погибшую надежду.

Маскариль.

Хоть гнева моего не в силах я сдержать,

Но, как я ни бранюсь, потом сдаюсь опять.

Лелий.

О, если суждено мне жить на свете доле,

Ты милостью моей останешься доволен,

А в бедности, поверь, последний мой кусок…

Маскариль.

Довольно! Думайте теперь про свой урок!

Но если вы опять поступите нелепо[73],

Не говорите мне, что слушались вы слепо,

И выучите роль свою вы назубок!

Лелий.

Но как же Труфальдин тебе поверить мог?

Маскариль.

Я обошел его своим притворным рвеньем,

Я говорил ему с услужливым волненьем,

Чтоб он был начеку, что-де против него

Готовится поход, что Селию его

117

Похитить вздумали и что в письме подложном

Его морочили ее рожденьем ложным,

Что в дело это я едва-едва не влез,

Что отказался я, размыслив, наотрез

И, будучи к нему безмерно расположен,

Решил предупредить, чтоб он был осторожен.

О добродетели затем повел я речь,

Что трудно от плутов себя нам уберечь,

Что подлостью людской и светом я наскучил,

Что мыслью о грехах давно себя измучил

И так хочу в труде дожить свой бренный век,

Чтоб мной руководил достойный человек;

Что у меня теперь желанья нет иного,

Чем каждому его внимать с восторгом слову;

Что я им восхищен —·буквально до того,

Что даром я служить согласен у него

И что его рукам я вверю без заботы

Наследие отцов и плод моей работы;

А ежели господь вдруг отзовет меня,

В наследство все добро ему оставлю я.

Столь верным способом войдя в расположенье,

Я стал обдумывать интриги продолженье:

Надумал я тишком вас с Селией свести,

Чтоб к счастью вы нашли короткие пути.

Случайно услыхав тогда от Труфальдина

О том, что потерял он маленького сына,

Я понял, что теперь сумею вам помочь.

Он мальчика во сне увидел в эту ночь

Вернувшимся домой. Мое хитросплетенье —

Его истории простое изложенье.

Лелий.

Довольно! Дважды я послушал твой рассказ.

Маскариль.

А хоть бы трижды я заставил слушать вас!

Ведь, несмотря на то, что вы собой довольны,

В ошибку впасть всегда вы можете невольно.

118

Лелий.

Уже терпенья нет, а мы все ждем да ждем!

Маскариль.

Чтоб не споткнуться нам, мы двинемся шажком.

Спешить нам некуда, нам времени не жалко,

А ваша медленно работает смекалка.

Так вот: наш Труфальдин в Неаполе рожден,

Тогда Зенобио Руберти звался он.

Во время одного народного смятенья

Он полицейскими был взят под подозренье,

И хоть правительству опасен не был он,

Но бросить кров родной был все же принужден.

А маленькая дочь с женой его остались

Одни в Неаполе и вскоре там скончались[74].

Весть эту получив, тоскуя глубоко,

Решенье принял он уехать далеко

И увезти с собой преклонных лет опору

Сынишку-первенца, Горация, который

В ученье с детских лет в Болонью послан был

И где учитель им Альберт руководил.

В Болонью он писал, назначил им свиданье —

Два года протекли в бесплодном ожиданье!

И под конец, решив, что смерть настигла их,

Он поселился здесь, среди людей чужих,

Под именем чужим живет на этом месте,

От сына много лет не получая вести[75].

Вот вкратце весь рассказ, я повторил его

Затем, что исходить мы будем из него.

Итак, вы — армянин и человек торговый,

Вы с ними встретились, они вполне здоровы.

То было в Турции — турецкая страна

Для воскрешения как будто создана:

Мы слышали не раз, — конечно, уж недаром, —

Что некий человек, похищенный корсаром,

Был продан в Турцию, его исчез и след,

А он нашелся там через пятнадцать лет.

110

Нас потчевали всех рассказами такими,

К чему же мудрствовать? Воспользуемся ими.

Ну, вы их встретили, в неволе их нашли

И выкупиться им из плена помогли,

Но, не дождавшись их, чтобы уехать вместе,

Тому Горацию вы дали слово чести

Найти его отца и у него пожить,

Пока Альберт и он успеют к нам прибыть.

Необходимые я сделал поясненья…

Лелий.

Излишни, я сказал, такие повторенья:

Я все давным-давно сообразил и так.

Маскариль.

Ну, значит, я начну. За мною первый шаг.

Лелий.

Отлично, Маскариль, согласен я на это.

А как его сынка я опишу приметы?

Маскариль.

А что ж тут трудного? Вам забывать не след,

Что сына не видал он с самых детских лет.

Года, тяжелый плен и жизни треволненья.

В наружности творят большие измененья.

Лелий.

Ты прав. А если вдруг признает он меня?

Что делать мне тогда?

Маскариль. Пустая болтовня!

Я вам уже сказал: напрасны опасенья.

Он видел вас одно короткое мгновенье

И снова опознать не сможет никогда —

Меняют облик ваш костюм и борода.

Лелий.

Ты «в Турции» сказал, а где? Места какие?

Маскариль.

Скажите — в Турции, а можно — в Берберии.

Лелий. Как звался город тот, где мог я повстречать?

120

Маскариль.

Тунис! До вечера мне, что ли, здесь торчать?

Еще он говорит, что повторять излишне!

Двенадцать раз уже я повторял, всевышний!

Лелий.

Ну ладно. Затвердил. Начнем игру[76] скорей!

Маскариль.

Остерегайтесь же! Вникайте в смысл речей

И не пускайте в ход свое воображенье.

Лелий.

Ты трус. Я на себя беру все управленье.

Маскариль.

Гораций послан был в Болонью. Труфальдин

В Неаполе рожден. Гораций не один

Пропал, с ним был Альберт…

Лелий. Не стану слушать доле

Проповедей твоих. Дурак я круглый, что ли?[77]

Маскариль.

Нисколько. Но весьма похожи на глупца. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Лелий один.

Лелий.

Когда в нем нет нужды, он смирен, как овца,

Но, усмотрев, что я нуждаюсь в нем всецело,

Развязности своей не знает он предела…

Я в дивные глаза с восторгом загляну,

Которым суждено держать меня в плену,

И в речи пламенной, иной не зная власти,

Я нарисую ей весь пыл любовный страсти.

Узнаю приговор… Они идут сюда!..

121

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Лелий, Труфальдин, Маскариль.

Труфальдин.

Благодарю тебя, счастливая звезда!

Маскариль.

Ваш вещий сон, синьор, вам доказал на диво.

Что сновидения бывают и не лживы.

Труфальдин (Лелию).

Как вас благодарить, чем оказать вам честь?

Как вестник рая, вы несете счастья весть.

Лелий.

Оставьте, я прошу, излишние заботы[78].

Труфальдин (Маскарилю).

Наружностью своей напомнил мне кого-то

Твой армянин…[79]

Маскариль. А что ж? Я говорил всегда.

Что сходство странное бывает иногда.

Труфальдин (Лелию).

Я слышал, что мой сын вам встретился недавно.

Лелий.

Да, как же, мой синьор. Он, право, малый славный!

Труфальдин.

И он открылся вам и про меня сказал?

Лелий.

Сто тысяч раз сказал.

Маскариль (в сторону). Немножечко приврал.

Лелий. Он вас мне описал подробно и пространно:

Черты лица, наряд…

Труфальдин. Однако это странно —

Ему в то время шел едва седьмой годок.

Учитель сам, Альберт, за этот долгий срок

Забыл мое лицо, без всякого сомненья.

Маскариль.

Зато родная кровь хранит изображенье.

122

И образ дорогой останется живым.

Вот, к слову, мой отец…

Труфальдин. Где вы расстались с ним?

Лелий. В Турине, в Турции.

Труфальдин. Турин? Как это странно!

Турин в Пьемонте был…

Маскариль (в сторону). О дурень бесталанный!

(Труфальдину.)

Вы недослышали: он вам сказал — Тунис.

В Тунисе, в Турции, они и разошлись.

Армяне говорят всегда так непонятно,

Для уха нашего их речь звучит невнятно.

В словах они всегда меняют нис на рин, Хотят сказать: Тунис, а говорят: Турин.

Труфальдин.

Чтоб это понимать, потребно толкованье. (Лелию.)

А что предпринял он для нашего свиданья?

Маскариль (в сторону).

Ответа не слыхать. (Фехтует. Труфальдину.)

Я повторял урок

По фехтованию. Ведь это мой копек.

В рапирах я силен, и в фехтовальном зале

Искусней кто-либо отыщется едва ли.

Труфальдин.

Мне эти сведенья, по правде, ни к чему. (Лелию.)

Под именем каким известен я ему?

Маскариль.

Синьор Зенобио! Какое утешеье

Ниспосылает вам благое провиденье!

Лелий.

Вот имя верное. А то, другое — нет!

Труфальдин.

Упоминал ли он, где был рожден на свет?

Маскариль.

Все говорят, синьор, Неаполь так прекрасен,

А вам, я думаю, он кажется ужасен.

123

Труфальдин.

Ax, ты мешаешь нам своею болтовней!

Лелий.

Ваш сын в Неаполе увидел свет дневной.

Труфальдин.

Куда и с кем его я с юных лет направил?

Маскариль.

Учитель сей, Альберт, был муж высоких правил.

Он сына вашего в Болонье опекал

И дальше помощью его не оставлял.

Труфальдин. А!

Маскариль (в сторону).

Нам несдобровать — беседа затянулась.

Труфальдин.

Хочу подробно знать, как дело обернулось,

Какое судно их в неволю увезло.

Маскариль.

Не знаю, что со мной: зеваю, как назло!

С дороги нелегко и говорить, и слушать.

Не время ль гостю дать и выпить и покушать?

Ведь время позднее.

Лелий. Что до меня, я сыт[80].

Маскариль.

Вам это кажется: обманчив аппетит.

Труфальдин (показывает на дверь своего дома).

Пойдемте.

Лелий. После вас!

Маскариль. Сударь! Хозяин дома

В Армении всегда идет пред незнакомым.

Труфальдин входит в дом.

Двух слов связать и то…

Лелий. Ах, боже мой, врасплох

Меня он захватил! Но я не так уж плох —

Мой ум пришел в себя и смело начинает…

124

Маскариль.

Идет соперник ваш, он ничего не знает.

Лелий и Маскариль уходят в дом Труфальдина.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Ансельм, Леандр.

Ансельм.

Постойте здесь, Леандр, и выслушайте речь —

Хочу я вашу честь и ваш покой сберечь.

Я выступаю здесь не ради Ипполиты,

Не как глава семьи, не для ее защиты,

Но так, как мог сказать заботливый отец,

Доброжелатель ваш, наставник и не льстец.

Ну, словом, действую по своему почину,

Как можно действовать для собственного сына.

А знаете ли вы о том, как смотрит свет

На неожиданный такой любви расцвет,

Что вы теперь предмет злословия и смеха,

Что ваш ночной поход для всех теперь потеха?

Уже везде идет обидный разговор,

Что в жены выбрали вы всем наперекор

Цыганку низкую, гулящую девицу

И по профессии, я убежден, блудницу.

За вас, не за себя, я, слушая, краснел,

Хоть краем и меня тот разговор задел:

Ведь с вами дочь моя считалась обрученной —

Как не почувствовать себя ей оскорбленной?

О бедный мой Леандр, вы так ослеплены!

Теперь открыть глаза вы наконец должны.

Ведь если не всегда бываем мы разумны,

Счастли́в, кто вовремя прервал порыв безумный.

Ведь мало одного красивого лица:

Коль нет приданого, плохого жди конца,

И даже самая красивая девица

В обузу тяжкую способна превратиться[81].

125

Я повторяю вам: пока имеют власть

Кипенье бурных чувств и молодая страсть,

Мы ночи напролет проводим так беспечно!

Но наслаждения не могут длиться вечно,

И страсти бурные свой замедляют ход;

За ночью пламенной прескучный день встает,

За этим следуют нужда в деньгах и в платье,

Отцовский гнев, печаль, отцовское проклятье.

Леандр.

Рассудок собственный не раз мне повторял

Ту речь, которую от вас я услыхал.

Я чувствую, что я вниманья недостоин,

Которого от вас сегодня удостоен,

И хоть бессилен был соблазны превозмочь,

Но с уважением смотрю на вашу дочь.

Отныне буду я…

Ансельм. Тсс!.. Двери открывают.

Уйдем отсюда прочь немедленно. Кто знает,

А что как если тут подслушивают нас!

Леандр и Ансельм уходят.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Лелий, Маскариль.

Маскариль. Все наши хитрости развалятся сейчас.

Глупите, сударь, вы без всякого стесненья.

Лелий.

И слушать не хочу твои нравоученья!

Ты недоволен? Чем? Уж как ты ни верти,

Я славно все сказал!

Маскариль. Сказал, да не ахти!

Еретиками вы всех турок обозвали[82]

И клятвенно еще при этом уверяли,

Что солнце и луну они за бога чтут.

126

Но это пустяки, а в том опасность тут,

Что нагреваетесь вы сразу, словно топка,

И возле Селии бурлите, как похлебка[83],

Что на большом огне вскипает невзначай,

Не зная удержу, все льется через край.

Лелий.

Я ль воздержания не проявил большого?

Я к Селии почти не обратил ни слова!

Маскариль.

Да недостаточно еще сидеть молчком:

Телодвиженьями, ужимками, лицом

Вы подозрениям такую пищу дали,

Что кто-нибудь другой и за год мог едва ли.

Лелий.

Каким же образом?

Маскариль. Рвались вы напролом.

Едва лишь Селию увидя за столом,

Вы сразу к ней одной вдруг повернулись сами

И, густо покраснев, давай мигать глазами!

Отказывались вы зачем-то от еды,

Но если Селия брала стакан воды,

Вы, у нее из рук схватив питья остатки,

Глотали залпом все поспешно, без оглядки,

Как будто напоказ целуя край стекла,

Откуда только что красотка отпила,

И все, что Селия брала рукой своею, —

Кусок, надкушенный иль оброненный ею, —

Хватали жадно вы, как будто мышку кот,

И, словно фокусник, запихивали в рот.

Ногами под столом вы громко топотали

И Труфальдину так при этом наподдали,

Что он, остервенясь при этаких толчках,

Досаду выместил на бедных двух щенках.

Жаль, смирные, а то вас потрепали б славно.

Так вы себя вели примерно, благонравно?

Э, мне смотреть на вас и то невмоготу!

127

Хоть на дворе зима, я, право, весь в поту.

За вами я следил с нетерпеливым жаром,

Как кегельный игрок следит за бойким шаром,

И, вас хоть как-нибудь пытаясь удержать,

Я шею вывихнул, чтоб знаки вам подать.

Лелий.

Поступки все мои толкуешь ты превратно,

И невдомек тебе, как это мне приятно.

Ну ладно, так и быть, но только для тебя

Стараться буду я переломить себя.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Те же и Труфальдин.

Маскариль (Труфальдину).

Горация судьбу мы обсуждали снова.

Труфальдин.

А, это хорошо. (Лелию.)

Простите, два-три слова

Хочу теперь ему сказать наедине.

Лелий.

Неделикатным быть не приходилось мне.

(Входит в дом Труфальдина.)

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Маскариль, Труфальдин.

Труфальдин.

Послушай: знаешь ли, чем был сейчас я занят?

Маскариль.

Не знаю, но могу, коль вам угодно станет,

Немедленно узнать.

Труфальдин. В саду моем дубок,

Ему под двести лет, он мощен и высок.

От этого дубка я отпилил сучище —

Не веточку, не сук, а целое бревнище.

128

Его я обтесал старательно, скажу,

Какой он толщины… тебе я покажу.

И вышла из него отличная дубина,

Чтобы разглаживать и греть иные спины.

Удобна для битья, увесиста, прочна.

Маскариль.

А для кого, спрошу, назначена она?

Труфальдин.

Во-первых, для тебя, потом для армянина.

Он обманул меня, но лишь наполовину:

Переодетый плут, наряженный купцом,

С пустыми враками пробравшийся в мой дом!

Маскариль.

Как! Вы не верите?

Труфальдин. Сей проходимец ловкий

Случайным образом открыл свои уловки:

Он Селии сказал, сжимая руку ей,

Что выдумал предлог, чтоб повидаться с ней.

Жанетта, крестница, их разговор слыхала

И слово в слово мне его пересказала.

И хоть прозвание твое он утаил,

Но я-то знаю, кто с ним в заговоре был.

Маскариль.

Я прежде вас, синьор, пал жертвою обмана —

Такого чужанин тут напустил тумана.

Труфальдин.

Поверю я, что ты мне не втирал очки,

Коль пустим вместе в ход мы наши кулаки,

И я прощу тебя в ту самую минуту,

Когда вдвоем с тобой мы отдубасим плута[84].

Маскариль.

Охотно дам ему метлою по спине.

Поверьте, что давно он надоел и мне. (В сторону.)

Ага, мой господин! Напортили мне снова!

Ну погодите же…

Труфальдин (стучится в дверь своего дома).

Прошу вас, на два слова!

129

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Те же и Лелий.

Труфальдин.

Так, значит, сударь, вы как низкий интриган,

Чтоб вкрасться в честный дом, придумали обман?

Маскариль.

И с низкой выдумкой про найденного сына

Вошли обманом в дом синьора Труфальдина?

Труфальдин (бьет Лелия; Маскарилю).

Бей, крепче бей его!

Лелий (Маскарилю, который тоже бьет его).

Ах ты подлец!

Маскариль. Вот так

Мошенников…

Лелий. Палач!

Маскариль. Восчувствуй! Наш кулак

Проучит хоть кого.

Лелий. Подобного бесчестья…

Маскариль (бьет его и прогоняет).

Вон! Вон, я говорю! Я вас убью на месте!

Труфальдин (Маскарилю).

Теперь ступай домой. Тобой доволен я.

Труфальдин уходит к себе домой; Маскариль идет следом за ним.

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Лелий, Маскариль у окна.

Лелий (возвращается)[85].

Мой собственный лакей так осрамил меня!

Кто ждал бы от него предательства такого,

Коварства наглого и поношенья злого?

130

Маскариль.

Позвольте вас спросить: что с вашею спиной?

Лелий.

И ты осмелился так говорить со мной?

Маскариль.

Так-так! Вот каково не замечать Жанетты

И выдавать при ней все важные секреты!

Однако гнева нет на сердце у меня,

Бранить вас и ругать теперь не стану я.

Хотя виновны вы, без всякого сомненья,

Но я вам трепку дал, а после — отпущенье!

Лелий.

О, за предательство я проучу тебя!

Маскариль.

А кто тут виноват? Пеняйте на себя!

Лелий.

Я?

Маскариль.

К Труфальдину в дом попали вы к обеду.

Увидев свой кумир и с ним начав беседу,

Вы не заметили Жанетты за спиной,

А тонкий слух ее и был всему виной.

Лелий.

Я с Селией сказал всего лишь два-три слова.

Маскариль.

И вылетели вон без умысла дурного!

Все ваша болтовня. Она источник бед.

Не знаю, часто ли играли вы в пикет,

Но промахи у вас поистине прекрасны.

Лелий.

Нет неудачливей людей, чем я, несчастный!

Обидно, что и ты еще избил меня!

Маскариль.

Для блага вашего всегда стараюсь я!

Ведь этим я спасал себя от подозренья,

Что вам внушаю я такое поведенье.

131

Лелий.

Ну хоть полегче бы меня ты колотил!

Маскариль.

Ищите дураков! Старик за мной следил.

К тому же я был рад удачному предлогу,

И злость свою излить хотелось мне немного.

Ну, это все прошло. Так дайте слово мне.

Что всыпанные вам удары по спине

Вы мне припоминать не будете упрямо

И мстить не станете ни косвенно, ни прямо,

А я вам поклянусь, что не пройдет двух дней,

Как овладеете вы Селией своей.

Лелий.

Хотя не выношу я грубости подобной.

Но то, что ты сказал, исправить все способно.

Маскариль.

Даете слово вы?

Лелий. Я обещаю, да.

Маскариль.

И обещаете, что больше никогда

Вы не вмешаетесь уже в мои затеи?

Лелий.

Согласен, Маскариль!

Маскариль. Клянитесь посильнее!

Лелий.

Так ты поможешь мне? Избавишь от тоски?

Маскариль.

Снимайте же костюм и смажьте синяки!

(Отходит от окна.)

Лелий.

Меня всегда во всем преследует несчастье,

И следует напасть сейчас же за напастью.

Маскариль (выходит из дома Труфальдина).

Что? Как! Вы здесь еще? Ускорьте свой уход,

132

А главное, теперь живите без забот:

Я сам все сделаю, и этого довольно.

Мне помогать в делах не смейте своевольно,

Ступайте отдыхать.

Лелий. Ведь я ж сказал — уйду!

(Уходит.)

Маскариль.

Сообразим теперь, куда я поведу.

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Маскариль, Эргаст.

Эргаст.

Послушай, Маскариль: есть новость, да какая!

Намереньям твоим грозит беда большая.

Приехал к нам цыган, собою недурен.

Он статен, белолиц, с достатком, видно, он,

С ним старая карга, и к Труфальдину ныне

Они отправились, чтоб выкупить рабыню,

Цель ваших происков; он, видимо, влюблен.

Маскариль.

У Селии был друг, — конечно, это он!

Как осложняется вдруг наше положенье!

Что миг, то новое пред нами затрудненье.

Едва узнали мы, что наш соперник злой,

Леандр, отходит прочь и покидает бой,

И что его отца внезапное прибытье

Все преимущества вернуло Ипполите,

И волею отца все изменилось так,

Что нынче же они в законный вступят брак, —

Едва соперника избегли мы, как снова

Нашли соперника опасного другого.

Но если применить искуснейший прием,

То Селии отъезд я задержу тайком.

133

Намеренно добьюсь полезной проволочки

И предприятие я доведу до точки.

Недавно в городе случилось воровство —

Приезжего легко мне обвинить того!

Я подозрение на молодца наброшу

И на денек-другой его в темницу брошу.

Знакомцы у меня средь полицейских есть [86],

Их только бы на след какой-нибудь навесть

И в алчном чаянье существенной награды

Они исполнят все, что только будет надо.

Пусть ты не виноват, сума твоя полна,

И вот за этот грех должна платить она.

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Эргаст, Маскариль.

Маскариль.

Ах, пес! Паршивый пес! Дурак бесчеловечный!

Преследовать меня ужель он будет вечно?

Эргаст.

Наш пристав Балафре старался, сколько мог.

Молодчик схвачен был, его вели в острог.

Как вдруг твой господин, вмешавшись очень рьяно.

Внезапно помешал осуществленью клана.

«Я не могу терпеть,— он громко возвестил, —

Чтоб честный человек так оскорбляем был!

Его, хоть не знаком, беру я на поруки!»

Когда ж приезжего не получил он в руки,

Он, шпагу выхватив, напал на молодцов.

Средь стражей, знаешь, нет отважных удальцов,

Они все наутек, без смысла и без цели,

И до сих пор бегут, так напугал их Лелий.

Маскариль.

Ну не предатель ли? Не знает он того.

Что хочет сей цыган украсть любовь его.

Эргаст.

Меня зовут дела. Покамест до свиданья!

(Уходит.)

135

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Маскариль один.

Маскариль.

Нет, правда, каково геройское деянье!

Тут каждый бы сказал, я сам держусь того,

Что тот лукавый бес, который влез в него,

Мне делает назло и Лелия умело

Приводит в те места, где он мне портит дело.

Но я не отступлю — пусть он меня побьет, —

Послорю с дьяволом, посмотрим, чья возьмет!

К тому ж и Селия теперь за нас, понятно,

И об отъезде ей помыслить неприятно.

Вот положенье дел, обдумаем его…

Ага! Они идут. Посмотрим, кто кого!

За дело! Этот дом в моем распоряженье,

Воспользоваться им могу без промедленья.

Так, все налажено, и слово за судьбой!

Нет в доме никого, ключ у меня с собой.

Чтоб ублажать господ, так часто нашей братье

Приходится менять лицо свое и платье! (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Селия, Андрес.

Андрес.

О Селия моя! Я докажу вам вновь,

Как делал много раз, и верность и любовь.

Еще в Венеции, где в годы молодые

Снискали мне почет заслуги боевые

И где я мог занять — скажу без похвальбы —

Весьма высокий пост, я, волею судьбы

Увидя вас, презрел все, что ни есть на свете.

Я, только вас одну имея на примете,

Жизнь сразу изменил и, свой забывши сан,

За вами следуя, вступил в семью цыган,

136

И с этих самых пор ни множество усилий,

Ни ваша сдержанность мой пыл не охладили.

Оторванный от вас на много больший срок,

Чем я когда-нибудь себе представить мог,

И не жалея сил и времени, не скоро

Нашел я старую цыганку, от которой

Узнал я наконец с волнением большим,

Что здесь за знатный куш, необходимый им

И от грозивших бед избавивший их племя,

Цыгане вас в залог оставили на время.

Примчался я сюда, чтоб ваши цепи снять.

Вы мною можете вполне располагать.

Но на лице у вас печаль и огорченье,

И радости на нем не видно выраженья.

О, если вас привлечь сумеет мирный дом —

Я кое-что скопил, подумайте о том, —

В Венеции прожить мы можем без волнений!

Но если жаждете вы новых впечатлений,

За вами я готов последовать опять,

Чтоб только с вами быть, во всем вам угождать.

Селия.

Мне ваша преданность ясна и очевидна,

Ее не оценить нелепо и обидно.

Обманчиво лицо; движения его

Не в силах изъяснить вам сердца моего.

Сегодня мучаюсь я головною болью

И очень вас прошу — о, не из своеволья! —

Отъезд наш отложить на три-четыре дня

И подождать, пока совсем поправлюсь я.

Андрес.

Вы можете отъезд наш отложить свободно,

Я поступлю во всем как будет вам угодно.

Но вы утомлены, вам комната нужна.

А вот и вывеска, как кстати нам она!

137

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Те же и Маскариль, одетый швейцарцем.

Андрес.

Синьор швейцарец! Вы хозяин заведенья?

Маскариль.

Та, это мой, — прошу.

Андрес. Удобно ль помещенье?

Маскариль.

Та, мой для иностранц сдесь комнаты имей.

Но никогда не стал сдавайт плохой людей.

Андрес.

Надеюсь, что ваш дом во всем вполне приличен.

Маскариль.

Фи ф город нофый есть, мой различайт привичен.

Андрес.

Да.

Маскариль.

А матам, она, конешно, есть фаш жонк?

Андрес.

Что?

Маскариль.

Думаль, он есть жонк иль, мошет быть, сестренк.

Андрес.

Нет.

Маскариль.

Это есть карош. Тофар, фам прифесенный?

Иль, мошет быть, у фас есть дело в сут законный?

Сут отшинь торогой, здесь мнока деньк берут.

О, прокурор есть фор, а атфокат есть плут!

Андрес.

Нет, мы здесь не за тем.

Маскариль. Фи профошаль дефица

Наш город посматрель и маля феселиться?

Андрес (Селии).

Он скучен. На часок я покидаю вас,

138

Цыганку старую я к вам пришлю сейчас.

Карете откажу, чтоб не ждала нас доле.

Маскариль.

Он маля нестароф?

Андрес. Да, головные боли.

Маскариль.

Мой славный есть фино и ошень топро сир.

Пошалиста ходиль, ходиль на мой кфартир!

Все трое входят в дом.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Лелий один.

Лелий.

Хотя в груди горит огонь любви ревнивый,

Но раз я слово дал, то буду терпеливо

Бездействовать и ждать, покамест здесь другой

По прихоти судьбы распорядится мной.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Лелий, Андрес.

Лелий (Андресу, выходящему из дома).

Вы здесь кого-нибудь искали, без сомненья?

Андрес.

Нет, здесь в гостинице я нанял помещенье.

Лелий.

Дом этот моему отцу принадлежит.

Теперь он нежилой, один слуга в нем спит.

Андрес.

На нем есть вывеска: «Сдается помещенье».

Читайте.

Лелий. Признаюсь, что я в недоуменье.

Откуда вывеска? Зачем она нужна?

139

Ага! Я угадал! Так вот зачем она!..

Готов ручаться я, что правильна догадка.

Андрес.

Нельзя ль и мне узнать, в чем именно разгадка?

Лелий.

Другому ни за что не выдам я секрет,

От вас же ничего скрывать не стану, нет!

Вот эта вывеска, замеченная вами, —

Готов ручаться я, но это между нами —

Уловка новая лакея моего.

Его звать Маскариль — ловчее нет его! —

И хочет он в силок, как птичку на приманку,

Поймать мою любовь, красавицу цыганку, —

Нам столько раз ее не удавалось взять!

Андрес.

Как имя?

Лелий. Селия.

Андрес. Вам так бы и начать!

Скажи вы сразу мне, без всякого сомненья,

Я вас избавил бы от лишнего волненья.

Лелий.

Вы знаете ее?

Андрес. Из рабства час назад

Ее я выкупил.

Лелий. Я поражен стократ.

Андрес.

Я увезти ее давно хотел отсюда.

Ей нездоровилось, остались мы покуда.

Я снял здесь комнату и должен вам сказать:

Я рад, что вы свой план не вздумали скрывать.

Лелий.

О, неужели же вы счастие невольно

Дарите мне?

Андрес (стучит в дверь).

О да! Вы будете довольны.

140

Лелий.

Как вас благодарить? Слов не найду таких…

Андрес.

Без благодарностей! Я не нуждаюсь в них.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Те же и Маскариль.

Маскариль (про себя). Мой шалый снова здесь!

Я вижу, он хлопочет.

Несчастье новое он принести нам хочет.

Лелий.

Ну кто б его узнал? Он так смешно одет!

Приблизься, Маскариль, привет тебе, привет!

Маскариль.

Мой этот Макериль ни расу не фидала,

Мой шестный шелафек и шестно таргафала.

Лелий.

Забавна речь твоя! Ты, право, недурен!

Маскариль.

Не смейте насмехайт, ступайте лютче фон!

Лелий.

Долой личину, друг! Довольно представляться!

Маскариль.

Шорт побирай софсем, моя с тобой не знаться.

Лелий.

Ведь все устроилось, к чему ломаться так?

Маскариль.

Фон! Фон! Я кафариль: я будет биль куляк.

Лелий.

Ведь я тебе сказал: жаргон твой бесполезен!

Мы сговорились с ним, он был весьма любезен,

И получу я все, чего я мог желать,

Так незачем тебе комедию ломать!

Маскариль. Ну, коль вы сведены счастливою судьбою,

Я расшвейцарился и стал самим собою.

141

Андрес.

Однако ваш слуга старается для вас!

Прошу прощения, я возвращусь сейчас. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Лелий, Маскариль.

Лелий.

Ага! Что скажешь ты?

Маскариль. Скажу: я в восхищенье,

Что увенчал успех все наши злоключенья.

Лелий.

Зачем так долго ты комедию ломал

И верить не хотел тому, что я сказал?

Маскариль.

Кого не удивит история такая!

Меня объял испуг затем, что я вас знаю.

Лелий.

Нет, ты признайся в том, что это мой успех

И что избавился я от ошибок всех,

Что мной разрешена труднейшая задача!

Маскариль.

Ну, будь по-вашему. (В сторону.)

Не ум здесь, а удача!

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Те же, Селия и Андрес.

Андрес.

То, что сказали вы, ее касалось, да?

Лелий.

Так счастлив, как теперь, я не был никогда!

Андрес.

Я, сударь, ваш должник, что для меня бесспорно,

И долг свой отрицать считал бы я зазорным.

Но можно ль требовать, чтоб я платил его

142

За счет моей любви и сердца моего?

Судите же: могу ль, плененный красотою,

Услугу оплатить подобною ценою?

Ответ ваш наперед угадываю я.

Расстаться нам пора. Простимся как друзья.

(Уводит Селию.)

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Лелий, Маскариль.

Маскариль (крикнув петухом).

Ну как не хохотать, хоть нам и не до смеха!

Он отдал Селию! Нет, какова потеха!

Договорились вы!..

Лелий. Достаточно вполне,

И помощи твоей не надо больше мне.

Я пес, я негодяй, я палачу подобен,

Не стою я забот, ни к черту не способен!

О, злополучного не выручить никак,

Кто счастью своему сам наизлейший враг!

Не в силах мне помочь лекарство никакое,

И в смерти должен я искать себе покоя! (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Маскариль один.

Маскариль.

И в довершение несчастий он умрет!

Нам только этого еще недостает!

Вот глупостей его прямое заключенье.

Нет! Если даже он, в припадке исступленья,

Содействия уже не просит моего,

Наперекор ему я выручу его.

Победы я добьюсь, хоть в нем сидит лукавый!

Чем больше трудностей, тем сладостнее слава,

И все препятствия, что встанут предо мной,

Сияньем озарят венок победный мой.

143

ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ

Маскариль, Селия.

Маскариль что-то говорит Селии шепотом.

Селия.

Нет, что ни говори об этом предложенье,

Не вижу пользы я в подобном промедленье.

Успеха нет пока; предположить нельзя,

Что меж собой они поладят, как друзья,

А сердцу моему, ты знаешь, не под силу,

Чтоб одному из них я горе причинила,

И хоть по-разному, но цепью чувств моих

Равно привязана я к каждому из них.

За Лелия — любовь с сердечным интересом,

Но благодарностью я связана с Андресом,

И даже в мыслях я не смею допустить

Желаниям его наперекор ступить.

Пусть не идет ему любовь моя навстречу,

Пусть пламенем ему горячим не отвечу,

Клянусь, за все, что он предпринял для меня,

Обманывать его в любви не стану я

И буду сдерживать желанья терпеливо,

Как сдерживала я любви его порывы.

Вот так мне долг велит, поэтому суди,

Как мало нам надежд осталось впереди.

Маскариль.

Печально это все. Чтоб обручить вас с милым,

Здесь чудо надобно, — оно мне не по силам,

Но постараюсь я, пущу всю сметку в ход!

Решение мой ум хоть под землей найдет,

Спасительный обход придуман будет мною,

И верьте, вскорости я вам его открою! (Уходит.)

144

ЯВЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ

Селия, Ипполита.

Ипполита.

Вы появились здесь — и блеском ваших глаз

Вы отбиваете поклонников у нас.

Мы жалуемся все, потери так безмерны,

Вдруг все влюбленные нам сделались неверны.

Никто не избежал тех вредоносных стрел,

Которыми ваш взгляд их поразить сумел,

И, нами жертвуя, здесь каждый вам в угоду

Готов на цепь любви сменить свою свободу.

Однако лично я не вздумала бы клясть

Всех ваших прелестей губительную власть,

Когда бы, потеряв двоих влюбленных кряду,

Хоть одного себе я обрела в награду.

Но вы, жестокая, все взяли у меня,

И жаловаться вам сюда явилась я.

Селия.

С какой любезностью вы колкости дарите!

Но умоляю вас: довольно, пощадите!

Вы также знаете всю власть своих очей,

Что может им грозить со стороны моей?

Уверенности в них и прелести так много,

Что вряд ли надобно вам поднимать тревогу!

Ипполита.

Пересказала вам я только вкоротке

То, что у всех людей давно на языке.

Все знают: Селия красы волшебной силой

Леандра, Лелия к себе приворожила.

Селия.

Ну, если так уже они ослеплены,

Мне кажется, что вы утешиться должны;

К чему вам сохранять поклонника такого,

Кто сам унизился до выбора дурного?

Ипполита.

Напротив, мнения иного я держусь!

145

Я вашей красоте действительно дивлюсь:

Она пленяет всех и служит оправданьем

Всем тем, кто побежден ее очарованьем.

Не буду обращать к Леандру я упрек

В том, что на краткий миг ваш взор его привлек.

Возьму его в мужья без гнева и без боли,

Хоть он и стал моим лишь по отцовской воле[87].

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ

Те же и Маскариль.

Маскариль.

Какие новости! Большой, большой успех!

Сейчас мои уста оповестят вас всех.

Селия. А что?

Маскариль. Послушайте… без всяких украшений…

Селия. Ну что?

Маскариль. …комедии прямое заключенье.

Цыганка старая не так давно…

Селия. Она!

Маскариль. …брела, не торопясь, по площади одна.

Откуда ни возьмись, другая старушонка,

Увидев первую, вдруг завизжала звонко

И взрывом бранных слов и ругани лихой

Оповестила всех, что выступает в бой —

Не на мушкетах бой и не на шпагах тонких:

Махали в воздухе руками старушонки,

И в тело тощее противницы своей

Старалась каждая вцепиться побольней.

А в воздухе висит: «Распутница!», «Воровка!»

Слетают их чепцы от дикой потасовки,

У каждой лысина на темени блестит,

Сражению придав смешной и страшный вид.

Андрес и Труфальдин и всякий люд случайный,

Сбежавшийся сюда на визг необычайный,

146

Едва сумели их кой-как разъединить —

Так яростно они рвались друг друга бить.

Вот наконец вничью закончилось сраженье.

Старухи, плешь прикрыв, пыхтят в изнеможенье.

Их все расспрашивать пошли наперебой.

Вдруг та, что первою вступила в жаркий бой,

Хоть не оправилась от предыдущей ссоры,

На Труфальдине вдруг остановила взоры.

Вскричала: «Это вы! Сомнений больше нет!

Я слышала давно, что ваш нашелся след,

Что вы живете здесь, что вы избегли смерти!

Да, я узнала вас, Зенобио Руберти!

О встреча дивная! Я именно как раз

По делу вашему приехала сейчас.

Когда Неаполь вы покинули навечно,

Я скрыла вашу дочь — вы помните, конечно!

Она уже тогда — ей шел четвертый год —

Красой и прелестью пленяла весь народ[88].

Но ведьма чертова — вот эта, что пред вами, —

Пробралась в дом ко мне коварными путями

И выкрала дитя. Внезапная беда

Супругу вашу так расстроила тогда,

Что после этого она сошла в могилу.

Ваш гнев страшил меня, жизнь стала мне постылой,

И, чтобы попрекать меня вы не могли,

Я известила вас, что обе умерли́.

Теперь я злобную узнала старушонку,

Пусть сообщит она нам о судьбе ребенка!»

При этом имени «Руберти», громко, вслух

Не раз помянутом в сражении старух,

Андрес, взволнованный, в лице переменился

И к Труфальдину так внезапно обратился:

«О, что услышал я! Возможно или нет?

Вот тот, кого искал я столько долгих лет,

С кем познакомился, не чувствуя нимало,

Что он родитель мой и дней моих начало!

147

Ведь я — Гораций ваш, вы — мой отец родной!

Когда мой опекун закончил путь земной,

Я беспокойное почувствовал стремленье:

Болонью бросил я, оставил я ученье

И странствовал шесть лет по разным городам,

По воле случая скитаясь здесь и там.

Но годы протекли; я захотел, тоскуя,

Увидеть родину, семью мою родную.

Увы! В Неаполе я нахожу не вас,

А только бедствия неясный пересказ.

Тогда наскучил я бесплодностью исканий,

В Венеции обрел предел своих скитаний

И там с тех пор живу, но где моя семья,

Я так и не узнал, лишь имя помнил я».

Судите же теперь о счастье Труфальдина,

Когда он встретил вдруг исчезнувшего сына.

Короче говоря, чтоб вас не задержать

(Все остальное вам должна пересказать

Цыганка старая), я сообщить имею,

Что Труфальдин признал вас дочерью своею.

Андрес — ваш кровный брат, и запретил закон

Ему вас в жены взять. И вот решился он

Отдать вас Лелию, чтоб сразу же на месте

С ним расквитаться так согласно долгу чести.

Папаша Лелия, свидетель этих дел,

Свое согласие сейчас же дать успел,

И, чтобы не скучал Гораций обойденный,

Он собственную дочь ему вручает в жены.

Вот сколько родилось на свете новостей![89]

Селия.

Как сердце замерло от радостных вестей!

Маскариль.

Все будут здесь сейчас, лишь обе забияки

Остались отдохнуть немного после драки.

Придет сюда Леандр, а также ваш отец,

А я за Лелием отправлюсь наконец.

Помехи до сих пор грозили нам повсюду,

Но небеса теперь ему послали чудо. (Уходит.)

148

Ипполита.

Я так восхищена, взволнована душой,

Как будто это все произошло со мной.

Идут…

ЯВЛЕНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ

Селия, Ипполита, Труфальдин, Ансельм, Пандольф, Андрес, Леандр.

Селия. О мой отец!

Труфальдин. О дочь моя родная!

До слуха твоего дошла ли весть благая?

Селия.

Исполненный чудес я слышала рассказ.

Ипполита (Леандру).

Не оправдания я требую от вас;

Кто видел Селию, тот вас поймет, бесспорно.

Леандр.

Прощенья умолять я к вам пришел покорно,

Но уверяю вас, что это я, я сам,

А не приказ отца меня приводит к вам.

Андрес (Селии).

Кто мог предположить, что встанет между нами

Природа, осудив столь чистой страсти пламя?

Но непорочной страсть моя была всегда,

И победить ее сумею без труда.

Селия.

Как много раз себя досель я упрекала

За то, что вас, мой брат, я только уважала!

К вам нежность чувствуя, не знаю, почему

Я воли не дала влеченью своему,

Но проявлениям преступной этой страсти

Противилась душа, ей не давая власти.

Труфальдин (Селии).

О Селия, о дочь! Что скажешь, коль тебя,

Вновь обретенную, уговорю, любя,

Стать ныне Лелия законною женою?

Селия.

Скажу: вы мой отец, располагайте мною.

149

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ

Те же, Маскариль и Лелий.

Маскариль (Лелию).

Захочет ли теперь бесенок злобный ваш

В такой счастливый миг устроить ералаш

Рассудку вопреки, без всякого зазренья

Опять расшевелив игру воображенья?

Балует вас судьба, счастливый человек,

И Селия теперь вам отдана навек.

Лелий.

Как! Небеса ко мне вдруг стали благосклонны?

Труфальдин.

Да, это так, мой зять.

Пандольф. Вопрос вполне решенный.

Андрес.

Долг чести, сударь мой, я вам плачу сейчас.

Лелий. (Маскарилю).

Тебя расцеловать хочу сто тысяч раз

От радости такой!

Маскариль. Да тише! Осторожно!

Он задушил меня! Так тискать невозможно!

А вдруг вы Селию решитесь так ласкать?

За вас тревожусь я — не вздумала б сбежать[90].

Труфальдин (Лелию).

Сегодня счастлив я, и это всем известно.

Мы радость в этот день отпразднуем совместно

И не расстанемся до самого конца.

Так пусть же и Леандр ведет сюда отца.

Маскариль.

Ну, все с невестами. Пора и мне жениться.

А нет ли здесь еще незанятой девицы?

От зависти во мне проснулся брачный зуд.

Ансельм.

Найдется.

Маскариль. Ну тогда, хранимы небесами,

Пусть будем мы всегда детей своих отцами!

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

АЛЬБЕР.

ЛЮСИЛЬ

его дочь.

ДОРОТЕЯ

его дочь, переодетая мужчиной и скрывающаяся под именем Асканя.

ПОЛИДОР.

ВАЛЕР

его сын.

ЭРАСТ

молодой человек, влюбленный в Люсиль.

МАРИНЕТА

служанка Люсиль.

ФРОЗИНА

наперсница Асканя.

МАСКАРИЛЬ

слуга Валера.

ГРО-РЕНЕ

слуга Эраста.

МЕТАФРАСТ

педант.

ЛА РАПЬЕР

бретер.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Эраст, Гро-Рене.

Эраст.

Скажу ли я тебе, что тайною тоской

Давно уже смущен моей души покой?

Что б ты ни говорил, любовь моя, признаться,

Страшится, мочи нет, обманутой остаться:

Чтоб верности твоей соперник не купил

Иль чтобы вместе нас обман не ослепил.

Гро-Рене.

Поставьте же любовь почтенную в известность,

Что даром лишь моя задета ею честность

И что к тому ж она — плохой знаток людей.

Подозревать, что я — предатель и злодей!

С моею внешностью, благодаренье богу,

Не суждено вселять сомненье иль тревогу.

О нас, о толстяках, давно идет молва,

Что неспособны мы на козни плутовства[91]

И что не знаемся ни с хитростью, ни с злобой[92];

Я это подтвердить могу своей особой.

А что обманут я — вот это может быть,

И это б вы скорей могли предположить.

Но все ж не вижу я, не понимаю даже,

Что повод вам подать могло к подобной блажи.

По мне, Люсиль любви не может скрыть от вас:

Готова видеть вас, встречаться всякий час;

Что ж до Валера, то, по моему сужденью,

Люсиль терпеть его должна по принужденью.

153

Как часто ложные надежды мы храним!

Кто принят лучше всех, тот не всегда любим,

И нежность женская, как складки покрывала,

Огонь другой любви нередко прикрывала.

И наконец, Валер, — да, этим я смущен:

Коль им пренебрегли, что ж так спокоен он?

То, что на милости, которым простодушно

Ты веришь, он теперь взирает равнодушно.

Мне отравляет их; я погружаюсь в мрак,

Который разогнать не можешь ты никак,

И трудно верить мне словам моей Люсили,

Хотя бы мне они о счастии гласили.

Пойми: тогда бы я судьбой доволен был,

Когда б соперник мой был мрачен и уныл;

Его отчаянье и нетерпенья страстность

Вернули бы душе утраченную ясность.

Но мыслимо ль, как он, чуть не скрывая смех,

Спокойно наблюдать соперника успех?

И коль не веришь мне, тогда тебя прошу я:

Подумай и скажи, не грежу ль я впустую.

Гро-Рене.

Быть может, сердце он к другой уж обратил,

Поняв, что тщетен здесь его любовный пыл.

Эраст.

Когда любовь души отвергнута бывает.

Она присутствия любимой избегает

И в равновесие немедля не придет,

Разбивши с легкостью оков тяжелый гнет.

Воспоминанию жестокому послушна,

Душа к былой любви не будет равнодушна,

И коль презрение не победит любовь,

То берегись: она способна вспыхнуть вновь.

К тому ж, как ни гаси огонь минувшей страсти,

А ревновать еще ей свойственно отчасти,

И больно видеть нам, как овладел другой

Нам не доставшимся всем сердцем дорогой[93].

154

Гро-Рене.

По мне, так рассуждать поистине накладно.

Не философствую — что вижу, то и ладно.

Терзаться? Проверять ревниво всякий шаг,

Чтоб попусту страдать? Да я себе не враг.

Что проку умствовать и мудрствовать лукаво?

Причин для горести искать не нужно, право.

Вот вы печалитесь теперь: из-за чего?

Дождемся праздника, чтоб праздновать его.

Считаю горе я пренеудобной штукой

И даром бы себя не стал терзать я мукой.

Подчас, наоборот, есть повод горевать,

Но я решил глаза на горе закрывать.

В любви нам суждено узнать одно и то же,

И с вашей участью в моей все будет схоже:

Уж если госпожа готовит вам обман,

Служанкой будет мне урок такой же дан.

Но места не хочу давать я подозреньям:

Мне говорят «люблю» — я верю увереньям[94],

И, чтоб счастливым быть, не нужен мне ответ,

Что друг мой Маскариль рвет волосы иль нет.

И если Гро-Рене красотка Маринета

Расцеловать себя допустит без запрета

И будет надо мной соперник хохотать,

Я в смехе от него не вздумаю отстать.

Тогда пусть судят все, кто веселей смеется.

Эраст.

Ну, будет рассуждать!

Гро-Рене. А вот она несется.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же и Маринета.

Гро-Рене.

Тсс!.. Тсс!…

Маринета. Ты здесь чего?

Гро-Рене. Легка ты на помин:

Речь о тебе была.

155

Маринета. А, здесь твой господин!

Набегалась же я! Хоть умереть на месте,

Все это из-за вас!

Эраст. Как?..

Маринета. И могу по чести

Я вас заверить…

Эраст. В чем?

Маринета. …что в этот самый час

Ни дома, ни в саду, ни в церкви нету вас.

Гро-Рене.

Поклясться б ты должна.

Эраст. Ты послана за мною?

Скажи скорее — кем?

Маринета. Особою одною,

Чьи чувства к вам никак нельзя враждою счесть.

От госпожи моей я принесла вам весть.

Эраст.

Ах! Эта речь твоя — скажи мне, Маринета —

Действительно ль залог ее души привета?

И нежности твоей прелестной госпожи

Могу ли верить я действительно, скажи?

Молю: я знать хочу, в чем тайна роковая.

Ведь я не рассержусь — ответь лишь не скрывая.

Маринета.

О! Это что еще? Откуда? Не пойму!

Иль мало вам она открыла самому?

Какой же надо вам в ее любви поруки?

Эраст.

Да сущих пустяков: коль не наложит руки

Соперник на себя, покою не бывать.

Маринета.

Что?

Гро-Рене.

Так изволит он к Валеру ревновать.

Маринета.

К Валеру ревновать? Премило! Презабавно!

Никто бы, кроме вас, не выдумал так славно.

156

Так что же до сих пор, не знаю почему,

Доверье к вашему питала я уму?

Да, по всему ведать — ошиблась я порядком.

А ты подобным же не захворал припадком?

Гро-Рене.

Я — ревновать? Ну нет! Не так я недалек,

Чтоб из-за ревности я стал спускать жирок.

Ты мне не кажешься способной на измену,

Во-первых, во-вторых, себе я знаю цену

И убежден, что ты другого не найдешь,

Чтоб так был мил тебе и так же был хорош.

Маринета.

Ты верно говоришь, так рассуждать и надо!

Поверь: всегда вредна ревнивая досада.

Ты, выказав ее, себя разогорчишь,

А для соперника победу облегчишь,

И то, что блеск его тебя так беспокоит,

Быть может, на него ее глаза откроет.

Да, счастием своим избранник и герой

Обязан ревности соперника порой.

Ну, словом, кто всегда уныл, ревнив и мрачен,

Того дебют в любви частенько неудачен,

И делает себя несчастным он в кредит. (Эрасту.)

Вам это выслушать совсем не повредит.

Эраст.

Пусть так, но говори: зачем меня искала?

Маринета.

Эх, стоило бы мне помучить вас сначала

И в наказание отдать вам не сейчас

Ту весть, с которою я так искала вас!

Бог с вами, вот письмо; возьмите, успокойтесь.

Здесь нету никого — читайте же, не бойтесь.

Эраст (читает).

«Сказали вы, что ваша страсть

Разбить способна все преграды!

Когда она отца склонить сумеет власть —

157

Ей нынче ж можно ждать награды.

Пусть будет приговор судьбы произнесен:

Просить даю вам позволенье,

И если вам меня присудит он,

Тогда клянусь ему в повиновенье».

О счастие! А ты, принесшая его, —

В тебе явилось мне благое божество.

Гро-Рене.

Я вам сказал, что все — игра воображенья.

Как безошибочны мои предположенья!

Эраст (перечитывает).

«Пусть будет приговор судьбы произнесен:

Просить даю вам позволенье,

И если вам меня присудит он,

Тогда клянусь ему в повиновенье».

Маринета.

А расскажи я ей, что слышала сама,

Она бы отреклась от своего письма.

Эраст.

Скрой от нее, молю, минутное сомненье,

Вселившее в меня внезапное смятенье,

А если скажешь ей, тогда прибавь, не скрыв,

Что смертью искупить готов я свой порыв,

Сложив к ее ногам свое существованье,

Чтоб справедливое смягчить негодованье.

Маринета.

Некстати вам сейчас о смерти говорить.

Эраст.

Я должен горячо тебя благодарить,

И я вознагражу — ты можешь быть спокойна —

Такую добрую посланницу достойно.

Маринета.

А кстати, знаете, где я еще была,

Когда искала вас?

Эраст. Где?

158

Маринета. В лавке у угла,

В той, помните?..

Эраст. В какой?

Маринета. Где вот уж три недели,

Как ваша милость мне колечко приглядели.

Так вы сказали мне.

Эраст. Да, помню, ты права!

Гро-Рене.

Плутовка!

Эраст. Повторить готов свои слова.

Я с этим запоздал, но ждет тебя награда.

Маринета.

Да я не тороплю, и обождать я рада.

Гро-Рене.

Еще бы!..

Эраст (дает ей кольцо).

Но постой! Взгляни-ка: может быть,

Вот этим я могу тот перстень заменить?

Маринета.

Вы, сударь, шутите! Его принять мне стыдно.

Гро-Рене.

Бедняжка, не стыдись! Ведь слишком очевидно:

Не брать, когда дают, способен лишь дурак.

Маринета.

На память сохраню как дорогой мне знак.

Эраст.

Когда ж могу пред ней излить свое томленье?

Маринета.

Вам нужно заслужить отца благоволенье.

Эраст.

А если ждет отказ?

Маринета. Тогда решим, как быть.

Стараться будем вам согласие добыть,

Но так или не так, а вы придете к цели.

Старайтесь о своем, а мы — о нашем деле.

159

Эраст.

Сегодня же еще узнаем мы исход.

(Про себя перечитывает письмо.)

Маринета (к Гро-Рене).

А что твоя любовь? Настал и наш черед.

Чего же ты молчишь?

Гро-Рене. К чему тут разговоры?

Чтоб пожениться нам, какие нужны сборы?

Ты хочешь за меня?

Маринета. С восторгом — мой ответ.

Гро-Рене. Так по рукам, и все.

Маринета. Прощай же, мой предмет!

Гро-Рене.

Прощай, моя звезда!

Маринета. Прощай, источник света!

Гро-Рене. Прощай, о радуга моя, моя комета!

Маринета уходит.

Ну, радуйтесь — дела в порядке наконец:

Наверно, даст свое согласие отец.

Эраст. Сюда идет Валер.

Гро-Рене. Раз так судьба решает,

Бедняга жалость мне невольную внушает.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Эраст, Гро-Рене, Валер.

Эраст.

Ну-с, господин Валер?

Валер. Ну-с, господин Эраст?

Эраст.

Как ваших чувств огонь?

Валер. Что ваша страсть вам даст?

160

Эраст. Люблю я все сильней.

Валер. И я.

Эраст. Люсиль?

Валер. Конечно!

Эраст.

За образец того, как постоянство вечно,

Готов я вас признать, любезнейший Валер.

Валер.

И редкой твердости потомству вы пример.

Эраст.

Я лично не пойму такой любви суровой,

Питаться взглядами и вздохами готовой.

Мне не хватило бы ни чувств моих, ни сил,

Чтобы я вечную холодность выносил.

Когда люблю — люблю, чтоб и меня любили.

Валер.

Понятно. Вы мое лишь мненье подтвердили.

С предметом тотчас бы порвал я дорогим,

Когда бы не был сам взаимно им любим.

Эраст.

Однако же Люсиль…

Валер. Люсиль душою нежной

Давно ответила любви моей безбрежной.

Эраст.

Довольны малым вы, однако.

Валер. Не совсем.

Эраст.

Но я, не хвастаясь, скажу вам между тем,

Что вправе я себя считать любимым ею.

Валер.

В ее любви ко мне я вас уверить смею.

Эраст.

Вам, обольщенному, в ошибку впасть легко.

Валер.

Вас ослепление заводит далеко.

161

Эраст.

Я б доказательство сейчас вам мог представить…

Но нет, позвольте мне от горя вас избавить!

Валер.

Я мог бы вам сейчас открыть один секрет…

Но, я б вас огорчил. Не выдам тайну, нет!

Эраст.

Вы вынуждаете меня на откровенность,

Нельзя не пристыдить подобную надменность.

Вот!

Валер (прочитав письмо).

Да, слова нежны.

Эраст. Рука известна вам.

Валер. Рука Люсили, да.

Эраст. И что ж, ее словам…

Валер (со смехом).

Прощайте, сударь мой! (Уходит.)

Гро-Рене. Бедняга! Он помешан,

Иначе отчего он так уж разутешен?

Эраст.

И сам я поражен: он словно рад письму.

Здесь что-то кроется, но что — я не пойму.

Гро-Рене.

Идет его лакей.

Эраст. Поговорим с лакеем

И правду выпытать хоть от него сумеем.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Эраст, Гро-Рене, Маскариль.

Маскариль (про себя).

Плачевней участи не знаю я другой,

Чем быть у юноши влюбленного слугой.

Гро-Рене.

Привет!

162

Маскариль. Привет!

Гро-Рене. Куда, друг Маскариль, плетешься?

Ты возвращаешься, идешь иль остаешься?

Маскариль.

Не возвращаюсь я — еще я не был там,

А также не иду, стою — ты видишь сам,

Но и не остаюсь; скажу тебе наверно,

Что тотчас ухожу[95].

Эраст. О, точность беспримерна!

Постой-ка, Маскариль!

Маскариль. Ах, сударь, ваш слуга!

Эраст.

Иль каждая тебе минута дорога?

Боишься ты меня?

Маскариль. Ах, ваша милость, что вы!

Эраст.

Дай руку — мы забыть все прошлое готовы.

Нет больше ревности, я вам уже не враг.

Освобождая путь, желаю вам всех благ.

Маскариль.

Дай боже!

Эраст (показывая на Гро-Рене).

Подтвердит тебе он новость эту.

Гро-Рене.

Да, и тебе отдать готов я Маринету.

Маскариль.

Об этом речи нет, не велика беда,

Соперничество нам не принесло б вреда,

Но смею ль верить я, что ваша милость точно

Забыли страсть свою? Иль это вы нарочно?

Эраст.

Твой господин сумел ее любовь стяжать,

Я ж не настолько глуп, чтоб стал воображать,

Что я теперь могу добиться этой чести.

163

Маскариль.

Поистине я рад такой приятной вести.

Хоть вы и были нам весьма не по нутру,

Но, право, вовремя вы бросили игру.

Давно бы надо вам оставить — это верно —

Тех, кто любезностью дарил вас лицемерно.

Как часто вас жалел я, знавший их дела,

Когда надежда в вас все более росла!

Обман подобный был прямое оскорбленье.

Но как узнали вы про их соединенье?

Ведь ночью, кроме вас, — поруку в этом дам —

Лишь два свидетеля нежданных было там,

И все мы тайною считали безусловной,

Как утоляется счастливцев пыл любовный.

Эраст.

Как! Что ты говоришь?

Маскариль. Понять я не могу.

Я тайну до сих пор так свято берегу,

Но кто ж вам мог открыть, что не подозревалось,

Что так хитро от вас и ото всех скрывалось, —

Что нежная чета вступила в тайный брак?

Эраст.

Вы лжете!

Маскариль. Сударь, лгу, коль вам угодно так.

Эраст. Вы негодяй!

Маскариль. Да-да.

Эраст. За это всенародно

Сто палок стоило б вам всыпать.

Маскариль. Как угодно.

Эраст.

Рене!

Гро-Рене. Мой господин?

Эраст. Тебе я сознаюсь,

Что в правде слов его увериться боюсь. (Маскарилю.)

Как! Ты — бежать?..

164

Маскариль. Нет-нет!

Эраст. Люсиль — жена Валера?

Маскариль. Нет, сударь, я шутил.

Эраст. О дерзость без примера!

«Шутил»!

Маскариль. Нет, не шутил.

Эраст. Так это правда?

Маскариль. Нет.

Ведь я же не сказал…

Эраст. Каков же твой ответ?

Маскариль.

Не знаю, что сказать, чтоб не напортить хуже.

Эраст.

Солгал ты или нет, я знать желаю. Ну же!

Маскариль.

Все как угодно вам: я здесь не для того,

Чтоб с вами в спор вступать.

Эраст (обнажая шпагу). Не скажешь ничего?

Вот что немедленно язык тебе развяжет.

Маскариль.

Ну вдруг она на мне характер свой покажет!

Прошу вас: лучше вы скорее дайте мне

Десяток палочных ударов по спине —

Я вас от своего присутствия избавлю.

Эраст.

Несчастный! Ты умрешь, иль я тебя заставлю

Открыть мне истину.

Маскариль. Увы! Я все скажу,

Но, сударь, правдой вас, наверно, рассержу.

Эраст.

Смотри, не вздумай ты от истины отречься!

От ярости моей тебе не уберечься,

Когда хоть каплю лжи найду в твоих словах.

165

Маскариль.

Я ко всему готов. Обманщикам на страх,

Вы даже можете убить меня на месте,

Когда хоть капля лжи в моей таится вести.

Эраст.

Свершился этот брак?

Маскариль. Что делать? Сплоховал —

И мой язык сболтнул, что долго я скрывал.

Ну, словом, было тут свиданье за свиданьем,

А вы служили им прикрытьем, оправданьем.

Так незамеченной осталась их игра,

И обвенчалися они позавчера.

С тех пор она к нему на вид все холоднее

И пылкую любовь скрывает все умнее;

Решила потому отныне делать вид,

Что благосклонностью своею вас дарит,

К предосторожностям подобным прибегая,

Чтоб не открылась всем их тайна дорогая.

Коль вы не верите, что мой правдив рассказ,

Пускай ваш Гро-Рене пойдет со мной хоть раз

И убедится он, на страже ночью стоя,

Как легок доступ нам в окно ее покоя.

Эраст.

Прочь с глаз моих, наглец!

Маскариль. Охотно поспешу.

Я только этого у вас ведь и прошу. (Уходит.)

Эраст.

Ну что?

Гро-Рене. Что, сударь мой? Обмануты мы оба.

Эраст.

Наглец! Но не могла б солгать так даже злоба.

Правдоподобно все, не верить как ему?

А отношение соперника к письму?

Все ясно мне теперь: здесь умысел коварный,

И служит целям он моей неблагодарной.

166

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Эраст, Гро-Рене, Маринета.

Маринета.

От госпожи моей спешу вам передать:

Сегодня вечером в саду вас будет ждать.

Эраст.

Ты смотришь мне в глаза, лукавое созданье?

Скажи ей: не приду сегодня на свиданье,

И пусть не трудится записки мне писать.

Я буду, не прочтя, вот так их все бросать.

(Разрывает письмо и уходит.)

Маринета.

Скажи мне, что его за муха укусила?

Гро-Рене.

Ты говоришь со мной, отродье крокодила,

Чье сердце низкое и лживое, как сон,

Коварней, чем сатрап иль дикий листригон?

Ступай, ступай к своей любезнейшей хозяйке,

Что мы не дураки — скажи ей без утайки,

Что хитрости ее совсем не удались,

И в преисподнюю с ней вместе провались!

(Уходит.)

Маринета.

Да наяву ли ты, бедняжка Маринета?

Каким же демоном их гордость так задета?

Всем нашим милостям — и вдруг прием такой!

Вот удивятся-то все этому в людской!

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Аскань, Фрозина.

Фрозина.

Аскань! Болтливою меня не назовут.

Аскань.

Но безопасно ли беседовать нам тут?

Что, если кто-нибудь нас невзначай встревожит

Или из-за угла подслушает, быть может?

Фрозина.

Здесь безопаснее, чем дома, верьте мне,

И можем говорить спокойно мы вполне:

Мы видим все вокруг, нас некому подслушать.

Аскань.

О, как мне тяжело молчание нарушить!

Фрозина.

Однако ваш секрет серьезен должен быть.

Аскань.

Да, если даже вам боюсь его открыть.

И если б было мне возможно промедленьѳ,

Его не знали б вы.

Фрозина.

Вы затрудняетесь открыть секрет свой мне,

Чью дружбу верную вы знаете вполне!

Мы вместе выросли, и не храню ли свято

Все тайны, что о вас узнала я когда-то?

168

Аскань.

Да-да, известна вам вся истина о том,

Зачем был скрыт мой пол и скрыт мой отчий дом;

Вы знаете, что к ним была взята я с детства

Затем чтоб сохранить у них в руках наследство;

Что смерть в младенчестве их сына унесла

И за наследника я выдана была.

Да, все известно вам, вот это и причина,

Что легче будет мне открыться вам, Фрозина.

Но ранее, чем я к рассказу приступлю,

Мои сомнения вас разрешить молю.

Ужели это все Альберу неизвестно?

Ужели сыном он меня считает честно?

Фрозина.

По правде, и меня смущало уж не раз

То обстоятельство, что занимает вас.

Затеи этой всей не знаю я начала,

Не более меня и мать моя узнала.

Вот все, что знаю я: когда их умер сын

(Он был надеждой их, и был у них один;

Богатый дядюшка ребенку до рожденья

В духовной завещал огромные владенья),

Отец в отъезде был; тогда решила мать

Кончины мальчика ему не открывать:

Он был бы вне себя вдвойне, лишась наследства,

Которое дало б ему такие средства.

Чтоб скрыть всю истину (и вот ее вина!),

Ребенка подменить придумала она.

Обман устроила она довольно тонко:

Как будто ваша мать — кормилица ребенка,

А та из выгоды взялась беде помочь

И выдать за него свою родную дочь.

Так взяли вас от нас, где вы со мною жили;

Альберу ничего о том не сообщили.

Хранила свой секрет двенадцать лет жена;

Скоропостижно вдруг скончалася она,

169

И смерть не принесла загадки разрешенья.

Но с вашей матерью он не прервал сношенья,

И тайно деньгами он помогает ей,

Что подозрительно мне кажется, ей-ей.

С другой же стороны, Альбер женить вас хочет

И о невесте вам усиленно хлопочет.

Быть может, знает он не все, а только часть…

Но к отступлениям пора смирить мне страсть,

Так долго говорим, а все не ближе к цели.

Вернемся же к тому, что вы открыть хотели.

Аскaнь.

Так знайте ж: у любви, Фрозина, зоркий взгляд —

Не обмануть ее, надев чужой наряд,

И под мужским плащом любви коварной стрелы

До сердца девушки проникнули несмелой.

Фрозина, я люблю!

Фрозина. Вы любите?

Аскань. Люблю.

Постойте, я еще вас больше удивлю.

Приберегите же, прошу вас, изумленье,

Пока вам не скажу, о ком души томленье.

Фрозина. Но кто же?..

Аскань. Он — Валер.

Фрозина. Вы любите его?

Вы правы. Полюбить наследника, кого

Лишает ваш обман огромного именья!

Когда бы навести его на подозренья,

Все состояние вернулось бы к нему.

Да, тут действительно дивиться есть чему.

Аскань.

Я кое-что еще должна открыть вам.

Фрозина. Что же?

Аскань. Что я его жена.

Фрозина. Жена! Великий боже!

Как? Вы его жена?

170

Аскань. Да, я его жена.

Фрозина. Да тут сойдешь с ума!

Аскань. Еще сказать должна…

Фрозина.

Еще?

Аскань. Он этого до сей поры не знает

И о моей судьбе и не подозревает.

Фрозина.

Добейте! Вы меня поставили в тупик.

Смешались мысли все, и отнялся язык.

Но как же разгадать подобную загадку?

Аскань.

Коль вы хотите знать, скажу вам по порядку.

Когда к моей сестре Валер попался в сеть,

Я стала на него с участием смотреть,

Валер казался мне вполне любви достойным.

За ним следила я с смущеньем беспокойным,

Люсиль в холодности я стала обвинять,

Ей качества его старалась объяснять.

И что же! Поддалась влеченью незаметно,

Которое в сестре старалась вызвать тщетно.

Он обращался к ней — внимала я ему,

И каждый вздох его шел к сердцу моему.

Отвергнутые там, слова его печали

Как победители, мне в душу проникали,

И сердце слабое, Фрозина, захватил

Предназначавшийся не мне сердечный пыл.

Удар был отражен, а мне вся боль досталась,

И я за долг чужой с избытком рассчиталась.

И вот решила я, наперекор судьбе,

Скрыв правду от него, взять счастие себе.

С ним ночью встретилась под именем Люсили;

Ему уста мои любовь мою открыли.

Тут все мне помогло: наряд мой, мрак ночной.

171

Он до конца не знал, что говорит со мной.

Под складками моей обманчивой одежды

Я возбудила в нем счастливые надежды;

Сказала, что к нему пылаю я давно,

Но что отцом моим другое решено,

Что потому при всех нам надо притворяться

И ночи лишь одной спокойно доверяться;

Что днем не должен он искать со мною встреч

Из опасения секрета не сберечь;

Что буду я при всех такою, как бывало,

Чтобы моей любви ничто не выдавало —

Ни жест, ни вздох, ни взгляд, ни слово, ни намек

Что будет от меня, как прежде, он далек…

Ну, словом, долго я рассказывать не стану,

Как прибегала я не раз еще к обману

И как я, наконец, последствий не боясь,

Своим супружеством с ним закрепила связь.

Фрозина.

Талантов этаких не знала я за вами!

Ах вы притворщица с холодными глазами!

Но поспешили вы, пожалуй, тут слегка:

Хоть удавалось вам как будто все пока,

Но ведь рассчитывать на тайну безрассудно,

И долго все скрывать, пожалуй, будет трудно.

Аскань.

Чем удержать любви стремительный полет?

Она одним горит, она одним живет.

О, лишь бы цели ей достигнуть было можно,

А остальное все так кажется ничтожно!

Но все ж решила я открыться вам, мой друг;

Мне нужен ваш совет…

Ах, вот и мой супруг!

172

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же и Валер.

Валер.

Простите, может быть, явился я не в пору?

Когда я вашему мешаю разговору,

Я удалюсь.

Аскань. О нет! К чему от вас скрывать?

Вы дали тему нам и вправе нас прервать.

Валер.

Я?

Аскань. Да.

Валер. Но как?

Аскань. Я здесь Фроаине объяснился,

Что, будь я женщиной, Валером бы пленился,

А если бы ему взаимно был я мил,

То счастье бы ему с восторгом подарил.

Валер.

Увы! От этих слов мне проку очень мало,

Когда подобное нам «если» помешало.

Но что, когда бы вас я на слове поймал

И лестный отзыв ваш проверить пожелал?

Аскань.

Так что ж! Поверьте мне: будь вашим я предметом,

Взаимность вы нашли б наверно в сердце этом.

Валер.

Так если б вы могли моей любви помочь

Своим вмешательством, вы были бы не прочь?

Аскань.

Нет, обмануло б вас такое ожиданье.

Валер.

Как? После ваших слов — подобное признанье?

Аскань.

Как? Вы хотели бы просить меня? О чем?

Была б я девушкой, влюбленной в вас притом,

Я обещала б вам оказывать услуги,

173

Чтобы добились вы любви иной подруги?

Нет! Слитком эта роль была бы тяжела.

Валер.

Но вы не женщина.

Аскань. Вся речь моя была

От сердца женского; так к ней и относитесь,

Как к речи женщины.

Валер. Так, значит, согласитесь,

Что, если небеса нам чуда не пошлют,

Не должен ни на что рассчитывать я тут.

Раз вы не женщина — прости вся ваша нежность,

И встретить я у вас могу одну небрежность.

Аскань.

Но я в делах любви ужасно щекотлив:

Легко меня смутить, безделкой оскорбив,

Когда пылаю я. Скажу вам откровенно:

Я лишь тогда готов служить вам неизменно,

Когда вы сможете поклясться в свой черед,

Что и у вас в душе любовь ко мне живет,

Что дружбу пылкую мою делить вы рады

И, будь я женщиной, не будь меж нас преграды,

Ко мне пылали б вы сердечных чувств огнем.

Валер.

Подобной ревности я не встречал ни в ком,

Но, как бы ни было, мне это чувство лестно,

И вам охотно дам такую клятву.

Аскань. Честно?

Валер.

Вполне.

Аскань. О, если так, я клятву вам даю,

Что ваши выгоды с своими я солью!

Валер.

Я вскоре тайну вам одну открыть посмею,

И дружбой мне помочь вы сможете своею.

Аскань.

И я один секрет доверю тоже вам

И дружбу выказать мне вашу повод дам.

174

Валер.

Каким же образом? Как я успею в этом?

Аскань.

Вздыхаю тайно я, а над моим предметом

Вы можете один иметь такую власть,

Чтоб увенчать мою мучительную страсть.

Валер.

Откройтесь мне, Аскань. Когда мое участье

Способно вам помочь, своим считайте счастье.

Аскань.

Сказали больше вы, чем думали.

Валер. О нет!

Но назовите же скорее свой предмет.

Аскань.

Нет, время не пришло. Но будьте лишь готовы

Узнать, что то лицо вам очень близко.

Валер. Что вы!

О, как бы я был рад! Ужель моя сестра?..

Аскань. Ни слова!

Валер. Почему?

Аскань. Так. Не пришла пора.

Узнавши ваш секрет, я свой открыть посмею.

Валер.

Но позволения еще я не имею.

Аскань.

Добейтесь же его и возвращайтесь с ним;

Кто будет друг верней — тогда мы и сравним.

Валер.

Пусть так, я очень рад.

Аскань. Я буду клятве верен.

Валер уходит.

Фрозина.

Он дружбу братскую найти у вас намерен.

175

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Аскань, Фрозина, Люсиль, Маринета.

Люсиль (Маринете).

Так, решено! Пойми: одна возможна месть —

Хоть чем-нибудь его в отчаянье привесть.

О, сердцу моему так сладко будет мщенье!

(Асканю.)

Мой брат! Вам предстоит увидеть превращенье.

Не буду больше я с Валером так горда,

Ему отдать любовь решаюсь навсегда.

Аскань.

Что слышу! Вы шутить хотите, вероятно?

Мне переменчивость такая непонятна.

Люсиль.

Но непонятнее ответ ваш для меня:

Не вы ль достоинства Валера оценя,

Из-за него меня бранили так? Не вы ли

Меня в жестокости и гордости винили?

И что ж: решила я исполнить ваш совет —

И порицание встречаю вдруг в ответ!

Аскань.

Я позабыл о нем, судьбою вашей занят.

Я знаю, что Валер вам отвечать не станет,

Другая страсть теперь душе его закон.

А вдруг на ваш призыв не отзовется он?

Люсиль.

Ах, самолюбие мое вас беспокоит?

Поверьте, за него тревожиться не стоит:

Он от меня не скрыл своей любви огня.

Скажите же ему всю правду от меня,

А не хотите вы — сама сказать сумею,

Что нежностью меня растрогал он своею…

Что это значит, брат? Чем вы так смущены?

Аскань.

Увы, сестра моя! От сердца глубины

176

Я умоляю вас: одумайтесь, сдержитесь

И от намерений подобных откажитесь.

Сестра! Валер любим несчастною одной, —

Она мне дорога не менее родной.

Внемлите же мольбам и заклинаньям брата,

Подумайте: она ни в чем не виновата.

Она открылась мне, и власть любви такой

Должна торжествовать над гордостью людской.

Да, вы бы сжалились, наверно, над бедняжкой,

Поняв, какой удар готовите ей тяжкий.

Страдая вместе с ней, скажу вам наперед:

Сестра моя! Она, наверное, умрет,

Невозвратимую потерю обнаружа.

Эраст достоин вас, для вас нет лучше мужа;

Взаимная любовь…

Люсиль. Я, брат, не знаю той,

О ком печетесь вы с такою добротой…

Но прекратим наш спор. Довольно, ради бога!

Я в одиночестве хочу побыть немного.

Аскань.

Жестокая сестра! Вы губите меня,

Свое ужасное намеренье храня.

Аскань и Фрозина уходят.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Люсиль, Маринета.

Маринета.

Какое быстрое, сударыня, решенье!

Люсиль.

Любовь оскорблена — ей нужно утешенье.

Что близко под рукой, берет она, спеша,

Чтоб местью поскорей насытилась душа.

Изменник! Наглое такое оскорбленье!

177

Маринета.

Я не могу прийти в себя от изумленья,

Кругом да около напрасно я брожу.

Что приключилось тут — ума не приложу.

Едва ли можно быть — скажу я вам по чести —

Восторженней, чем он, от вашей доброй вести:

Он так возликовал от вашего письма,

Звал божеством меня, был прямо без ума.

Однако же, когда явилась я вторично,

Я встречена была ну прямо неприлично.

Все изменилось так, что просто чудеса!

Но что произошло за эти полчаса?

Люсиль.

Что б ни произошло, мне это безразлично,

И ненависть моя отныне безгранична.

Как! Этой низости причину ищешь ты

Не в глубине его душевной черноты?

Письмо мое, винюсь, есть слабости излишек.

Но где же повод в нем для неприличных вспышек?

Маринета.

Вы правы. Сознаюсь: он виноват кругом

И мы нигде черней измены не найдем.

Вперед наука нам. Развешиваем уши,

Когда бездельники смущают наши души,

Клянутся нам в любви, страдают без конца,

И эти россказни смягчают нам сердца.

Мы поддаемся им затем, что слишком слабы.

Мы глупы, а они… Чума их всех взяла бы!

Люсиль.

О, пусть он надо мной смеется — ничего!

Недолго ведь его продлится торжество.

Я покажу ему, как в сердце благородном

Легко сменить любовь презрением холодным.

Маринета.

Да хорошо еще, что мы не в их руках;

Что было б иначе — подумать просто страх!

178

Нет, что ни говори, недаром в вечер темный,

Как расшалимся мы, я оставалась скромной.

Другой бы, может быть, и натянули нос:

«Брак, мол, прикроет грех». Но я nescio vos1.

Люсиль.

Послушай: неужель твой ум совсем не чуток,

Что этакий момент ты выбрала для шуток?

Я в сердце самое поражена навек,

И если б захотел тот низкий человек…

Но нет, я и на то рассчитывать не смею,

Что как-нибудь отмстить удастся мне злодею

(Уж слишком был небес несправедлив удар,

Чтоб ждать от них себе могла я мести в дар).

Когда б он захотел по воле провиденья

Мне жизнью заплатить за эти заблужденья, —

В слезах у ног моих проступок свой кляня, —

Не вздумай за него упрашивать меня.

Напротив, я хочу, чтоб ты без сожаленья

Напоминала мне всю дерзость оскорбленья;

И если б в слабости сердечной я могла

Забыть, как честь моя унижена была, —

Пусть преданность твоя суровей вдвое будет

И справедливый гнев опять во мне разбудит.

Маринета.

О нет, не бойтесь вы, чтобы мой гнев утих:

Оскорблена и я не меньше вас самих,

И лучше в девушках всю жизнь свою останусь,

Но с толстяком своим коварным я расстанусь.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Те же и Альбер.

Альбер.

Люсиль! Нельзя ль ко мне учителя позвать?

Хочу наедине я с ним потолковать.

Быть может, он мое рассеет беспокойство

179

И брата вашего мне объяснит расстройство.

Люсиль и Маринета уходят.

В какие пропасти мучений и забот

Дурной поступок нас безжалостно влечет!

Корыстолюбия презренного избыток

Уж сколько моему доставил сердцу пыток!

Наследство столько уж мне принесло вреда,

Что лучше бы о нем не знать мне никогда.

То мне представится, что стал обман известным,

Что в нищете семья, я заклеймен «бесчестным»;

То я за жизнь его пугаюсь и дрожу,

О мальчике чужом совсем с ума схожу;

Уеду ль по делам, боюсь по возвращенье

О бедствии таком услышать сообщенье:

«Как! Вы не знаете? У вашего сынка

Горячка, сломана нога или рука».

О чем ни думаю, а в мыслях неотвязных

Сто разных горестей и бед разнообразных.

А!

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Альбер, Метафраст.

Метафраст.

Mandatum tuum curo diligenter1.

Альбер.

Учитель! Я хотел…

Метафраст. Учитель — magister2,

В три раза больший.

Альбер. А! Не знал, скажу по чести.

Но это все равно. Учитель! Надо вместе…

180

Метафраст.

Прошу вас продолжать.

Альбер. Я рад бы продолжать,

Но красноречие вас попрошу сдержать.

Итак, учитель, я — уж в третий раз, заметьте —

Хочу просить у вас: на мой вопрос ответьте.

Мой сын — вы знаете, мне очень дорог он…

Метафраст.

«Filio non potest…»1

Альбер. Э, бросьте ваш жаргон!

Чтоб с вами по душам потолковать о сыне,

Совсем не надобно нам прибегать к латыни.

Я верю на слово — готов поклясться в том! —

И в ваши знания и в докторский диплом.

Но чтобы выяснить его тоски причину,

Вы вашу не должны выкладывать доктрину

И поучать меня и слов пускать картечь,

Как будто с кафедры вы говорите речь.

Покойный мой отец (он был высоких правил)

Лишь Часослов меня весь выучить заставил;

Полвека я его читаю день за днем

И все же ничего не понимаю в нем.

Так от науки вы на время оторвитесь

И речью как-нибудь ко мне приноровитесь.

Метафраст.

Так.

Альбер. Сыну моему внушает ужас брак.

Напрасно я его пытаю так и сяк —

Холодность вижу в нем одну и нежеланьѳ.

Метафраст.

Не Марка ль Туллия сказалось здесь влиянье?

Подобных склонностей его держался брат:

Еще Athanoton, как греки говорят…

181

Альбер.

Оставьте греков вы, славян всех и албанцев

И всяческих тому подобных иностранцев,

Ученый мой магистр! Они тут ни при чем,

У нас нет с ними дел, он с ними не знаком.

Метафраст.

Отлично. Что ж ваш сын?

Альбер. Меня берет сомненье:

А вдруг он тайное скрывает увлеченье?

Он грустен, молчалив. Уж тут не жди добра.

Как по хозяйству лес я обходил вчера,

Я подглядел его в непроходимой чаще,

Уединения он стал искать все чаще.

Метафраст.

«В уединении скрывался он лесном».

Такое место мы secessus назовем.

Вергилий так сказал: Est in secessu locus…1

Альбеp.

Вергилий вам сказал? Однако вот так фокус:

Откуда он узнал? Ведь в той лесной глуши

Мы были — я да сын, и больше ни души.

Метафраст.

Прошу прощения: назвал я имя это

Не как свидетеля — как славного поэта.

Альбер.

А я вам говорю: мне вовсе дела нет,

Что скажет вам любой свидетель иль поэт.

Я подтверждаю сам свои предположенья.

Метафраст.

Однако выбирать должны мы выраженья

У лучших авторов. Tu vivendo bonos2, —

Нас учат,— scribendo sequare peritoss3.

Альбер.

Черт или человек! Меня ты слушать будешь?

182

Метафраст.

Квинтилиан сказал…

Альбер. Терпенье с ним забудешь!

Болтун!

Метафраст.

Его слова сейчас вам приведу

И, верно, к ним у вас сочувствие найду.

Альбер.

О, черт тебя возьми! Ужель тебе все мало?

Вот искушение меня вдруг обуяло:

Вкатить бы парочку хороших оплеух!

Метафраст.

Что вас так гневает? Зачем бранитесь вслух?

Чего хотите вы?

Альбер. В двадцатый раз: нельзя ли,

Чтоб вы дослушали меня и не прервали?

Метафраст.

Ах, только и всего? К чему же столько слов?

Молчу.

Альбер.

Давно бы так!

Метафраст. Я слушать вас готов.

Альбер.

Итак…

Метафраст. Пускай сойду на ранней смерти ложе,

Когда хоть слово я скажу.

Альбер. Помилуй боже!

Метафраст.

Мне не поставите болтливости в вину.

Альбер.

Аминь!

Метафраст. Начните же рассказ ваш.

Альбер. Я начну.

Метафраст. Не бойтесь, чтоб я вас прервал неделикатно.

Альбер. Я верю.

183

Метафраст. Слушать вас мне будет лишь приятно.

Альбер.

Прекрасно.

Метафраст. Обещал я замолчать совсем…

Альбер.

Довольно же!

Метафраст. …и я отныне буду нем.

Альбер.

Чудесно.

Метафраст. Ну, смелей! Но говорите кратко.

В моем внимании не будет недостатка,

Я не раскрою рта.

Альбер (в сторону). Предатель и злодей!

Метафраст.

Но говорите же, кончайте поскорей!

Я долго слушал вас, и слушал бескорыстно,

Пора начать и мне.

Альбер. Так слушай, ненавистный!..

Метафраст.

Как? Слушать все еще? Сбегу со всех я ног,

Коль мы не превратим беседу в диалог.

Альбер.

Мое терпение…

Метафраст. Все говорит! Per Iovem!1

Альбер. Я не сказал…

Метафраст. Ужель ничем не остановим

Потока быстрого стремительных речей?

Я просто изумлен! Он льется как ручей!

Альбер.

Я наконец взбешусь!

Метафраст. О пытка без названья!

Открыть мне дайте рот хотя б из состраданья!

184

Молчащего глупца смешают наконец

С безмолвным мудрецом.

Альбер. Ты замолчишь, мудрец!

(Уходит, но скоро возвращается.)

Метафраст.

Здесь мысль разумную припомнить не пора ли?

Мысль эта: «Говори, чтобы тебя познали».

Да, если у меня речь будет отнята,

То превратиться я скорей готов в скота

И уподобиться безмолвному творенью…

Ну вот, опять на всю неделю я с мигренью!

О, сколь несносны мне такие болтуны!

Но если замолчать ученые должны

И не внимает мир их речи вдохновенной,

Пускай изменится порядок во вселенной:

Пусть курица начнет лисицу загрызать,

Пусть смеет старику младенец приказать,

Пускай охотятся ягнята за волками,

Законом правит шут, а женщины — полками,

Преступник над судьей пусть совершает суд,

А школьники пускай учителя секут,

Здоровому больной лекарство предлагает,

Пугливый заяц же…[96]

Альбер, вернувшись, звонит над ухом Метафраста в колокольчик и этим обращает его в бегство.

Спасите! Убивают!

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Маскариль один.

Маскариль.

Да, правду говорят, что бог владеет смелым,

Так справишься подчас и с самым трудным делом!

Об осторожности обещанной забыв,

Я с посторонними уж слитком стал болтлив,

Но средство я нашел поправить это дело:

Скорей хозяину все рассказал я смело.

Отчасти ветреный меня смущает сын,

Но, черт меня возьми, другой-то господин —

Того ведь и гляди, он наш обман откроет

И нам еще скандал неслыханный устроит!

Да-да, потороплюсь исправить промах свой,

Быть может, стариков мы склоним к мировой.

Теперь от нашего, чтоб кончить эти смуты,

Иду к Альберу я, не медля ни минуты.

(Стучит в дверь к Альберу.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Маскариль, Альбер.

Альбер.

Кто там?

Маскариль. Свои.

Альбер. А, ты! Ну? По каким делам?

Ну?

186

Маскариль.

Сударь! «Добрый день» пришел сказать я вам.

Альбер.

Так из-за этого трудился ты? Напрасно.

Спасибо! Добрый день! (Уходит.)

Маскариль. Гм! Коротко и ясно.

Вот необщительность! (Стучит.)

Альбер (появляется). Как! Это ты опять?

Маскариль.

Вы не дослушали.

Альбер. Ты «добрый день» сказать

Хотел?

Маскариль. Да, сударь, да…

Альбер. Какие ж разговоры?

Ну, добрый день, и все!

Хочет уйти. Маскариль удерживает его.

Маскариль. Я к вам от Полидора[97].

Альбер.

Другое дело. Так. Он мне прислал поклон?

Маскариль.

Да, сударь.

Альбер. Истинно, весьма любезен он.

Скажи, что всяких благ ему желаю тоже. (Уходит.)

Маскариль.

Он церемоний враг, на то весьма похоже.

(Стучит.)

Еще не кончил я: хотел бы пару слов

Он вам сказать.

Альбер (появляется). Вот как? Я слушать их готов.

Хочет уйти. Маскариль удерживает его.

187

Маскариль.

Дозвольте ж мне его докончить порученье:

Он должен важное вам сделать сообщеньѳ;

Решил у вас отнять он несколько минут,

И, сударь, вслед за мной сейчас он будет тут.

Альбер.

В чем дело? Для бесед не вижу я предлога.

Маскариль.

Принявши, вы его обяжете премного:

Он обстоятельство узнал сейчас одно,

Равно обоих вас касается оно.

Вот с чем я приходил. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Альбер один.

Альбер. О небо! Трепещу я,

Всю неминуемость ужасной бури чуя.

Какие же у нас иначе с ним дела?

Конечно, вот оно! Судьба меня нашла.

Сыскался, верно, уж какой-нибудь предатель —

И опозорен я навеки, мой создатель!

Открылся мой обман. Нет, правды скрыть нельзя!

Полна случайностей опасной лжи стезя.

О, я бы не терпел такой ужасной казни,

Когда б послушался внушения боязни,

Советовавшей мне скорей мой долг вернуть

И с чистой совестью вступить на правый путь!

Все мирно бы пошло, душа б спокойней стала,

И я избегнул бы позорного скандала.

Но поздно, поздно уж! И я покрыт стыдом.

Богатство, хитростью вошедшее в мой дом,

Покинувши его, возьмет с собою вместе

Остаток моего имущества и чести.

188

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Альбер, Полидор.

Полидор (не видя Альбера).

Что тут поделаешь? Обвенчаны тайком!

Ах, если б это все окончилось добром!

Не анаю, что нас ждет. Я не без основанья

Страшусь богатого отца негодованья.

(Замечает Альбера.)

Но вот он здесь — один.

Альбер. О боже! Полидор!

Полидор.

Боюсь заговорить.

Альбер. Боюсь поднять я взор.

Полидор.

Как приступить?

Альбер. С чего начать мне объясненье?

Полидор.

Он сильно возбужден.

Альбер. В его чертах волненье.

Полидор (Альберу).

Вы, верно, знаете, как мне ни тяжело,

Что, сударь, к вам меня сегодня привело.

Альбер.

Увы!

Полидор. Сразила вас такая весть, бесспорно.

Я сам не верил eй, скажу вам непритворно.

Альбер.

Придется мне краснеть от горя и стыда.

Полидор.

Переносить обман нам тяжело всегда,

И я оправдывать не стану преступленье.

Альбер.

Господь и грешнику дарует искупленье.

Полидор.

Конечно, это я хотел сказать сперва.

189

Альбеp.

Мы христиане ведь.

Полидор. Прекрасные слова!

Альбер.

Простите, Полидор, коль вы великодушны.

Полидор.

Веленьям доброты вы будете ль послушны?

Альбер.

Прошу я милости, колени преклоня.

Полидор.

Подобные мольбы пристойней для меня.

Альбер.

Вы к сединам моим имейте сожаленье.

Полидор.

Простите вы меня за это оскорбленье.

Альбер.

Я в сердце поражен подобной добротой.

Полидор.

С таким смирением отнесся бы святой.

Альбер.

Простите же меня!

Полидор. У вас молю прощенья.

Альбер.

Не в силах выразить я своего смущенья.

Полидор.

И сам отчаянья не в силах я сдержать.

Альбер.

Одна моя мечта — огласки избежать.

Полидор.

Увы! Могу ли я и сам желать иного?

Альбер.

Спасите честь мою.

Полидор. Даю вам в этом слово.

Альбер.

А денежный вопрос решайте вы одни.

190

Полидор.

Ну нет! Позвольте мне остаться здесь в тени.

Во всем заранее я соглашаюсь с вами.

Доволен я уж тем, что вы довольны сами.

Альбер.

Вот божий человек! Вот ангел доброты!

Полидор.

Вы сами так добры!

Альбер. От сердца полноты

Хотел бы вам всех благ возможных пожелать я!

Полидор.

Спаси и вас господь!

Альбер. Обнимемся как братья.

Полидор.

От всей моей души! Я бесконечно рад,

Что все так хорошо пошло у нас на лад.

Альбер.

Да, слава господу!

Полидор. Скрывать от вас не буду,

Что, это все узнав, подумал: «Быть тут худу».

У вас ведь связей тьма, богатая казна,

И вашей дочери единственной вина…

Альбер.

При чем тут дочь моя? Здесь речь не о Люсили!

Полидор.

Да-да, любезный друг, вы правильно спросили:

Она здесь ни при чем, и больше во сто крат,

Конечно, мой сынок-повеса виноват.

Готов признать, что он один всему виною,

Не ваша дочь с ее высокой чистотою.

Да, был бы от нее подобный шаг далек,

Когда бы он во грех дочь вашу не вовлек:

Он дерзко соблазнил невинное созданье

И все отцовские расстроил ожиданья.

Но дело сделано, и, вняв мольбам моим,

Свое прощение вы даровали им.

191

Так сожаления бесцельные оставим

И пышным торжеством их тайный брак исправим!

Альбер (в сторону).

Мой бог! Что слышу я! Иль я попал впросак?

Ведь это из огня да в полымя, никак!

Не должен отвечать ни под каким я видом,

Не то еще себя я с головою выдам.

Полидор.

О чем задумались, скажите?

Альбер.

На время, я прошу, беседу мы прервем;

Мне вдруг занемоглось. Покамест до свиданья.

(Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Полидор один.

Полидор.

Да, я готов понять души его страданья,

Читаю ясно в ней и вижу все насквозь:

Негодованье в нем еще не улеглось;

Хотя он очень добр, но тяжела обида,

И трудно упустить ему ее из вида.

Он от меня ушел, чтоб скрыть свою печаль.

Пусть успокоится,— его мне, право, жаль,

Но время лучший врач для бедствий и несчастий…

А! Вот мой сумасброд, источник всех напастей.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Полидор, Валер.

Полидор.

Ну что ж, красавчик мой? Доколе ваша прыть

Отцу безвременно могилу будет рыть?

Что день, то новости и свежие проказы;

Я только слушаю занятные рассказы.

192

Валер.

Что я преступного такого совершил

И чем отцовский гнев, скажите, заслужил?

Полидор.

Конечно, я тиран, я изверг не на шутку:

Такого обвинять примерного малютку!

Куда, помилуйте! В святые он готов:

С утра до вечера в руках молитвослов!

А если рассказать, что милый наш отшельник

Ночь обращает в день,— откажешься, бездельник?

Сказать, что для тебя не значит ни черта

Отец, семья, родня, — ты скажешь: «клевета»?

А если рассказать о том, что стало явно,

Как в тайный брак вступил любимчик мой недавно,

Последствий не боясь? Да это был другой,

И неповинен в том мой мальчик дорогой!

Он даже не слыхал об этом приключенье.

О, небо мне тебя послало на мученье!

Ужели никогда не станешь ты умней

И мне терпеть глупца вплоть до последних дней?

(Уходит.)

Валер (один).

Откуда он узнал? Вот что меня тревожит.

Конечно, Маскариль, иначе быть не может.

Он не сознается. Постой же, притворюсь,

Сдержу свой правый гнев и истины добьюсь!

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Валер, Маскариль.

Валер.

Послушай, Маскариль: отцу уж все известно.

Маскариль.

Вот как?

Валер. Он знает все.

193

Маскариль. Откуда, интересно?

Валер.

Не знаю, от кого узнать он это мог

Одно тебе скажу: он вовсе не был строг.

Я вспомнить не могу об этом хладнокровно.

Он понял и простил отечески, любовно,

Ни слова резкого он мне не произнес.

Я счастлив, Маскариль. Теперь один вопрос:

Кто, кто был так умен, так ловко и умело

Сумел его смягчить и объяснить все дело?

Кого благодарить должна душа моя?

Маскариль.

А если бы я вам сказал, что это я,

Я б удовольствие доставил вам большое?

Валер.

Э, полно, шутишь ты! Оставь меня в покое

Маскариль.

Все это от меня узнал мой господин,

И вашей радости виновник я один.

Валер.

Меня дурачишь ты, с тобой я время трачу

Маскариль.

Пусть черт меня возьмет, коли я вас дурачу!

Валер (обнажая шпагу).

Пусть он меня возьмет, коли тебе сполна

Не будет поделом награда воздана!

Маскариль.

Ах, сударь, что это? Я не люблю сюрпризов.

Валер.

Ага, презренный плут, откликнулся на вызов!

Ты не сознался бы иначе мне, злодей!

Так вот как в верности ты клялся мне своей?

Изменник! Твой донос, да, твой язык проклятый

Разгневал батюшку. Не постою за платой.

Ты погубил меня. Настал твой час: молись!

Сейчас умрешь.

194

Маскариль. Зачем за шпагу вы взялись?

Не подготовлена моя душа к кончине.

По уважительной, поверьте мне, причине

Открыл я ваш секрет; теперь успех вас ждет.

То государственный лишь был переворот.

Дождитесь же конца — увидите тогда вы,

Как в ярости своей вы были бы не правы.

Чего вы сердитесь? Одно ведь важно тут

(И к этому мои старания ведут),

Чтоб признан был ваш брак и кончилась вся мука.

Валер.

А если ты мне лжешь? Где у тебя порука?

Маскариль.

Так вы меня убить успеете всегда.

Ей-богу, обождать большого нет вреда.

А вдруг бог вступится, и ваш слуга дождется,

Что вам еще его благодарить придется?

Валер.

Посмотрим. Но Люсиль…

Маскариль. Тсс!.. Вот ее отец.

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Те же и Альбер.

Альбер (про себя).

Не знаю, как тут быть, что думать наконец.

Я страхом был введен невольно в заблужденье,

Но странным кажется его мне поведенье.

Люсиль клянется мне, что все — чистейший вздор,

А что не лжет она, мне ясно с этих пор. (Валеру.)

А, сударь, это вам обязаны мы сказкой,

Честь дочери моей позорящей оглаской?

Маскариль.

Извольте, сударь, тон немного ниже взять;

Не слишком гневайтесь, ведь это же ваш зять.

Альбер.

Как — зять, негодный плут? Смотря на эту мину,

195

Легко поверить мне, что ты пустил машину

И первый изобрел все это плутовство.

Маскариль.

Да что вас сердит так — вот не пойму чего!

Альбер.

Как! Дочь мою чернить, позорить все семейство, —

По-твоему, пустяк подобное злодейство?

Маскариль.

Покорным вам во всем найдете вы его.

Альбер.

Хочу я правду знать и больше ничего.

Когда бы он питал любовь к моей Люсили,

Когда б намеренья его достойны были,

Тогда б он честно мог идти прямым путем,

Удостовериться в согласии моем

И низким вымыслом и клеветою лживой

Не оскорблять ее невинности стыдливой.

Маскариль.

Так, значит, ваша дочь Валеру не жена?

Альбер.

Нет, и не будет ввек его женой она.

Маскариль.

А если этот брак окажется свершенным,

Вы пожелаете признать его законным?

Альбер.

А если этот брак плод выдумки твоей,

Желаешь битым быть, чтоб не собрать костей?

Валер.

Но в правде слов его я вас уверить смею.

Альбер.

Я вижу, господин вполне под стать лакею,

И оба заодно отменные лгуны!

Маскариль.

По чести говорю, вы верить нам должны.

Валер.

К чему б стараться нам вас уверять в обмане?

196

Альбер (в сторону).

Не спелись лучше бы на ярмарке цыгане.

Маскариль.

Не будем спорить мы, кто прав и чья вина;

Спросите-ка Люсиль, что скажет вам она.

Альбер.

А если вас она изобличит в обмане?

Маскариль.

Не будет этого, ручаюсь вам заране.

Не откажите лишь в прощении своем —

И можете меня изжарить вы живьем,

Коль не признается она в своем ответе

И в страстной их любви, и в данном ей обете.

Альбер.

Я должен все узнать.

(Идет и стучит в дверь своего дома.)

Маскариль (Валеру). Ну, он у нас в руках!

Альбер.

Люсиль! На пару слов.

Валер (Маскарилю). Боюсь.

Маскариль. Оставьте страх.

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Те же и Люсиль.

Маскариль (Альберу).

Позвольте мне сказать, прошу вас. (К Люсиль.) Будьте рады.

Сударыня: любовь разрушила преграды.

Ваш батюшка, узнав про ваш сердечный пыл,

В безмерной доброте простить ваш брак решил.

Теперь вы можете без всякого стесненья

Своим признанием разрушить все сомненья.

Люсиль.

О чем он говорит, нахальный этот плут?

Маскариль.

Однако славные мне титулы дают!

197

Люсиль (Валеру).

Скажите, сударь, мне: чьей мысли интересной

Мы этой сказкою обязаны прелестной?

Валер.

Простите, ангел мой, но выдал нас лакей;

Известным стал наш брак не по вине моей.

Люсиль.

Наш брак?

Валер. Открыто все, и вот моей богине

К притворству прибегать не надобно отныне.

Люсиль.

Как? Я в вас влюблена? Вы тайный мой супруг?

Валер.

Создаст мне тысячу завистников вокруг

Известие, что я навеки с вами связан,

Что вашей доброте я счастием обязан.

Я знаю, что ваш гнев бесспорно справедлив;

Глубокой тайною союз наш окружив,

Вы приказали мне не открывать секрета,

И я, скрывая страсть, не нарушал запрета,

Но…

Маскариль.

Да, я выболтал, не велика беда!

Люсиль.

Какая клевета! Иль нет у вас стыда?

В моем присутствии вы на своем стоите

И этой хитростью добыть меня хотите?

Так вот же он каков, влюбленный! Не сумел

Он ранить сердце мне, так не жалеет стрел,

Чтоб ранить честь мою! А мой отец в испуге

Уже готов меня отдать ему в супруги!

Так нет же, пусть за вас вступается весь свет,

Вся склонность чувств моих, отец, судьба — нет-нет!

Не отступила бы я в гневе пред борьбою

С своею склонностью, с отцом, с самой судьба

Скорее смерть, чем мне отдать себя во власть

198

Тому, кто хитростью хотел меня украсть.

Ступайте! Помните: когда б не стыд девичий,

Который требует не преступать приличий,

О, я сумела б вас достойно проучить!

Валер (Маскарилю).

Нет, гнева этого ничем мне не смягчить.

Маскариль.

Я с ней поговорю. Сударыня, простите,

К чему вам прибегать к ненужной лжи защите?

Какая ваша цель? Все это словно бред:

Вы поступаете своей любви во вред.

Ну будь ваш батюшка тиран неумолимый…

Но нет, готов простить он дочери любимой.

Он сам мне обещал — вот вам моя рука,—

Что он признанье вам простит наверняка.

Я понимаю все, поверьте! Очевидно,

Вам без стеснения в любви открыться стыдно,

Но — пусть из-за любви грех на душе лежит —

Венцом и свадьбою ведь всякий грех прикрыт.

Да и какой тут грех, что вы так полюбили?

Подумаешь, что вы кого-нибудь убили!

Плоть наша немощна, известно всем давно.

Притом же девушка не камень, не бревно,

Не вы ведь первая, не вам быть и последней.

Люсиль.

Ужель не преградят поток нахальных бредней?

Вы слушаете их, молчание храня,

И не вступаетесь, отец мой, за меня?

Альбер.

Но что же мне сказать? Такое приключенье…

Я просто вне себя.

Маскариль.

Скажу вам в заключенье,

Что вам давно пора признаться бы во всем.

Люсиль.

В чем, в чем признаться мне?

199

Маскариль. Сударыня, как — в чем?

Признайтесь только в том, что было между вами.

Подумать — страх какой!

Люсиль. Что ж было между нами,

Скажи, чудовище?

Маскариль. Ну, думается мне,

Вам лучше знать про то, уж тут я в стороне.

Но если вы ту ночь забыли,— вероятно,

Не слишком уж была она для вас приятна.

Люсиль.

Так что ж я слушаю бесстыжего слугу?

Довольно, батюшка! Я больше не могу.

(Дает Маскарилю пощечину и уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Валер, Маскариль, Альбер.

Маскариль.

Ого! Мне, кажется, пощечина влетела?

Альбер.

Наглец! Ты получил пощечину за дело.

Маскариль.

А тем не менее сам черт меня возьми,

Когда я здесь солгал пред добрыми людьми!

Альбер.

А тем не менее пусть мне отрежут уши,

Коль я не прекращу бесстыдной этой чуши!

Маскариль.

Хотите, я двоих свидетелей найду?

Альбер.

Двух конюхов тебя избить я приведу.

Маскариль.

Их показания вполне ваш взгляд изменят.

Альбер.

Мой недостаток сил их кулаки заменят.

200

Маскариль.

Поверьте, что Люсиль лишь смущена была.

Альбер.

Поверь, что я легко найду причину ала.

Маскариль.

Знаком ли вам Ормен, нотариус известный?

Альбер.

Знаком тебе, скажи, Гремпан, палач наш местный?

Маскариль.

Еще портной Симон — он, верно, вам знаком?

Альбер.

И виселичный столб на рынке городском?

Маскариль.

Они вам подтвердят, что брак вполне законный.

Альбер.

Они закончат путь, тобою здесь пройденный.

Маскариль.

Свидетелями их просили быть они.

Альбер.

На виселице ты окончишь свои дни.

Маскариль.

Я видел это все и очень был утешен.

Альбер.

А я увижу сам, как будешь ты повешен.

Маскариль.

Примета: черный шарф надет был на нее.

Альбер.

Примета: на лицо взгляну лишь я твое.

Маскариль.

Упрямый вы старик!

Альбер. Ты выродок природы!

Благодари судьбу, что мне мешают годы

За дерзости тебя своей рукою вздуть,

Но ты получишь все сполна, спокоен будь!

(Уходит.)

201

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Валер, Маскариль.

Валер.

Так как же, где успех, обещанный тобою?

Маскариль.

Я понимаю вас. Что ж, я гоним судьбою.

Со всех сторон беда: тут виселица ждет,

Там палки для меня. Покончу с жизнью счет.

Довольно мне терпеть мучения и горе —

Пойду и со скалы скорее брошусь в море.

Но где достаточно высокая скала,

Чтобы она вполне по вкусу мне была?

Прощайте, сударь мой!

Валер. Ни с места! Ты мой пленник,

И если умирать, умрешь при мне, изменник!

Маскариль.

Нет, будет на́ людях мне умирать трудней,

И запоздать могу со смертью я своей.

Валер.

Я покажу тебе, шутить здесь будет кстати ль.

Иди, иди за мной, не рассуждай, предатель!

(Уходит.)

Маскариль.

Несчастный Маскариль, каких ты нажил бед!

Платясь за грех чужой, себе принес лишь вред.

(Уходит вслед за Валером.)

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Аскань, Фрозина.

Фрозина.

Все это не к добру.

Аскань. Да, милая Фрозина.

Ах, ложь опутала меня, как паутина,

Судьба мне гибелью грозит из-за угла!

Конечно, наши все откроются дела.

Фрозина, добрый друг! Ну как я тайну скрою?

Ведь всем случившимся Валер с моей сестрою

Заинтригованы, добиться захотят,

Что это значит все и кто тут виноват.

Узнавши истину, таить ее не станут…

И знает ли Альбер, иль сам он был обманут,

Но раз откроется вся правда обо мне

И денег по моей лишится он вине,

На что же я ему тогда, судите сами?

Какими на него владею я правами?

Весь интерес его ко мне исчезнет вдруг.

И как бы ни смотрел на это мой супруг,

Захочет ли признать такой союз обманный

Он с бесприданницей, бездомной, безымянной?

Фрозина.

Вы рассуждаете так ясно и умно,

Но помнить это все вам надо бы давно.

203

Да чем же были вы ослеплены доселе?

Не надо было быть колдуньей в этом деле,

Чтоб все предугадать, что в будущем вас ждет.

Как заблуждаться вы могли на этот счет?

С тех пор, как знаю все, мне чудится невзгода,

И не предвижу я хорошего исхода.

Аскань.

Но что же делать мне? Обдумать силы нет.

На место став мое, подайте мне совет.

Фрозина.

На место ваше став, я жду от вас ответа

И в бедствии моем хорошего совета.

Я — значит, это вы, а вы — вы стали мной,

Так вам теперь решать приходится одной.

Фрозина милая! Как справимся мы с этим?

Аскань.

Увы, где ждем любви, там мы насмешку встретим!

Смеетесь вы моей отчаянной судьбе.

Я мало в вас нашла участия к себе.

Фрозина.

Нет, верьте, ваша мне чувствительна забота.

Чем в силах, помогу распутать вам тенета.

Но что же я могу? Куда ни погляди,

Не много вижу я надежды впереди.

Аскань.

Так остается мне отбросить жизнь, как бремя.

Фрозина.

Ну уж для этого всегда найдется время.

Смерть — под рукой у нас в любой момент, и к ней

Нам надо прибегать как можно попоздней.

Аскань.

Нет-нет, Фрозина, нет! Слова здесь бесполезны,

И если вы меня не вырвете из бездны,

То жизни я скажу в отчаянье «прости».

Фрозина.

Вот что я думаю: мне надо бы пойти…

204

Но тсс!.. Эраст идет. Нам будет неудобно

Уйдем и по пути обсудим все подробно.

Аскань и Фрозина уходят.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Эраст, Гро-Рене.

Эраст.

Неу́жели опять с отказом ты пришел?

Гро-Рене.

Навряд ли хуже мог быть принятым посол.

Едва лишь я спросил, как вы мне приказали,

Что повидать ее минутку вам нельзя ли,

Она ответила, взглянувши с высоты:

«Ступай… Он нужен мне не более, чем ты;

Я знать вас не хочу». И с этой речью строгой,

Мне спину повернув, пошла своей дорогой.

За ней, задравши нос, и Маринета вслед:

«Оставь в покое нас, бубновый ты валет!»

И вот — моя судьба не радостней, чем ваша,

И не минула нас одна и та же чаша.

Эраст.

Неблагодарная! Так вот каков прием

Для сердца верного и в бедствии притом!

Да в чем виновен я? Лишь в том, что подозренью

Позволил заползти мне в душу мрачной тенью.

Но боже! Как бы я спокойно видеть мог

Успехов моего соперника залог?

И кто другой бы мог перенести спокойно

Мысль, что обманут он, обманут недостойно?

И я ли, несмотря на тяжесть всех улик,

Не ждал ни клятв, ни слов, а в истину проник?

Когда еще кругом загадка всех смущает,

Уж сердце ей свое доверье возвращает.

Она ж, поспешности подобной не ценя,

205

Не видит чувств моих, не поняла меня.

Не то чтоб выяснить, помочь хотя бы словом,

Противостать для нас готовящимся ковам —

Покинула меня в отчаянье, во тьме,

Несносно слышать ей о встрече, о письме!

Увы, любовь была светильником без масла,

Когда от малости такой она угасла!

Гнев этот показал неумолимо мне,

Как мало было чувств в сердечной глубине

И как моей душе ценить бы нужно мало

То, чем ее каприз дарил меня, бывало!

Нет! Больше верности не стану я хранить

Для сердца, что любви не в силах оценить.

Раз вижу холодность любви моей навстречу,

Я так же поступлю и так же ей отвечу.

Гро-Рене.

И я за вами вслед: сердиться — так вдвоем!

Ошибкой юности любовь мы назовем.

Красоткам ветреным давать не надо воли.

Докажем, что свои мы чувства побороли.

Кто издевательство способен перенесть,

Достоин, чтоб его затрагивали честь.

Они б не брали верх, не будь мы простаками.

Да-да, в их гордости мы виноваты сами,

И если я не прав — себя повесить дам!

Они бы вешались на шею сами нам,

Когда б не вздохи все, моленья, клятвы, мины,

Которыми в наш век балуют их мужчины.

Эраст.

Презренье более всего меня гнетет,

Но пусть она его узнает в свой черед:

Я новым пламенем свою наполню душу.

Гро-Рене.

Ну нет! Что до меня, теперь я женщин трушу.

Я откажусь от всех, не буду я дурак,

И лучше, если б вы решили точно так.

206

Позвольте вам сказать: плохая их природа,

Они животные особенного рода,

Как сказано о них; к дурному все склонны,

Для изучения к тому ж весьма трудны.

Животное всегда останется животным,

Хотя бы даже был срок дней его бессчетным;

Вот так и женщина — останется навек

Всего лишь женщиной. Отсюда: некий грек

Сказал, что голова ее — песок сыпучий.

Вот рассуждение, теперь даю вам случай

Обдумать это все; как знаете и вы,

Для тела голова играет роль главы,

А тело без главы, как дикий зверь, опасно;

Когда не все у них налажено согласно

И в ход не пущены ни циркуль, ни компас,

То неприятности случаются подчас

И часть грубейшая стремится к полновластью

Над тонкой, более чувствительною частью:

Кто тянет вверх, кто вниз; тот просит об одном,

А этот о другом, и все идет вверх дном.

Да, женской голове (не правда ль, это ясно?)

Названье флюгера дано ведь не напрасно.

Вот, сударь, почему брат Аристотель сам

Уподобляет их всегда морским волнам.

Отсюда следствие (его вам скажут дети):

«Устойчивей волны нет ничего на свете».

Итак, сравнение (сравнение ж всегда

Поможет доводы понять нам без труда,

И мы, ученые, без всякого сомненья

Готовы тождеству предпочитать сравненья), —

Так вот сравнение, хозяин милый мой:

Вот море бурное, покрыто мрачной тьмой:

Все изменяется, когда гроза бушует,

Вздымаются валы, свирепо ветер дует,

И, как бы рулевой ни направлял штурвал,

Корабль то вверх, то вниз — его швыряет вал,

207

Вот так и женщина: мятется безрассудно,

Как в бурю на море ныряющее судно.

Кто может справиться и как — вопрос иной:

Какой-нибудь буран… какой-нибудь волной…

И как-нибудь… глядишь — и вдруг на мель садятся,

И… словом, женщины ни к черту не годятся.

Эраст.

Ты славно рассудил.

Гро-Рене. Не очень плохо, да…

Но, сударь, вижу я, они идут сюда.

Держитесь крепче вы.

Эраст. Не бойся.

Гро-Рене. Только взглянет —

Боюсь, что этот взгляд вам снова цепь затянет.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Те же, Люсиль и Маринета. Маринета.

Маринета

Эраст ваш снова здесь. Вы не сдавайтесь, нет!

Люсиль.

Ужель я так слаба? Напрасен твой совет.

Маринета.

Он к нам идет.

Эраст. Нет-нет, сударыня, не стану

Вам снова открывать души больную рану,

Я излечил ее. Да, понял я, увы,

Как сердца вашего мне мало дали вы.

За тень обиды лишь — такое раздраженье!

Но ваше я вполне постиг пренебреженье.

Жестокая! Тому, в ком благородство есть,

Всегда всего трудней презренье перенесть.

Созна́юсь: в вас одной мои искали взгляды —

И, кроме вас, ни в ком — блаженства и отрады;

В душе благословлял я гнет своих оков,

Я был бы царский трон отдать за них готов;

Любовь моя была безумна и безмерна;

208

Я только вами жил. К чему скрывать? И, верно,

Освобождение мне будет тяжело:

Отвергнут вами я так холодно и зло.

И, может быть, когда я это рабство сброшу,

Оплакивать начну я дорогую ношу,

И с сердцем раненым, истерзанным, в крови

Я буду осужден не знать иной любви.

Но это все равно, ведь вас ничто не тронет,

И ваша ненависть мою любовь отгонит.

Я скроюсь навсегда от ваших строгих глаз

И потревожил вас теперь в последний раз.

Люсиль.

Могли б вы быть добрей. Скажу вам откровенно:

«Последний» этот раз был лишним совершенно.

Эраст.

Вот как, жестокая? Ну что ж, пускай вражда.

Я с вами разорву навеки, навсегда,

И пусть мой смертный час безвременно настанет

Коль ваши прелести меня опять приманят.

Люсиль.

Тем лучше для меня.

Эраст. О, слово я сдержу

И сердцу слабому замолкнуть прикажу!

Пусть не изгнать ему виденья дорогого…

Поверьте: никогда я не вернусь к вам снова.

Люсиль.

Напрасный был бы труд.

Эраст. Скорее лезвию

Позволил бы сто раз пронзить я грудь мою,

Чем разрешил себе такую сделать низость

И чтоб меня потом манила ваша близость.

Люсиль.

К чему так много слов?

Эраст. Да-да. Не надо слов,

И я без лишних фраз покончить все готов.

Неблагодарная! Чтоб было вам понятно,

209

Как цепь свою решил порвать я безвозвратно,

Не стану сохранять я даже мелочей,

Чтоб не смущали мне ни сердца, ни очей.

Конец! Вот ваш портрет. Передает он ясно

Все, что пленяет в вас, что нежно и прекрасно,

Но прячет он в цветах коварную змею.

Я вам обманщика обратно отдаю.

Гро-Рене.

Отлично!

Люсиль. А! И я верну вам все, понятно[98].

Возьмите ваш алмаз, подарок ваш, обратно.

Маринета.

Прекрасно!

Эраст. Вот браслет, позвольте вам отдать.

Люсиль.

А вот и ваш агат, обделанный в печать.

Эраст (читает).

«Вы любите меня безумно, беспримерно,

И ждет ответа ваш сердечный пыл.

Любим ли мной Эраст? Не знаю я наверно,

Но я люблю, чтоб он Люсиль любил».

Так поощряли вы моей любви признанья?

Да, ложь подобная достойна наказанья.

(Разрывает записку.)

Люсиль (читает).

«Не знаю, долго ль мне еще терпеть страданье

И чем судьба мне за него воздаст,

Но знаю я одно, прелестное созданье, —

Что вечно будет вас любить Эраст».

Казалось, что клялись вы искренне вполне;

И сердце и письмо — солгали оба мне…

(Разрывает записку.)

Гро-Рене (Эрасту).

Подбавьте.

210

Эраст. Вот еще. Порву без проволочки.

Маринета (к Люсиль).

Ну хорошенько же!

Люсиль. Не пощажу ни строчки.

Гро-Рене (Эрасту).

Не уступайте ей.

Маринета (к Люсиль).

Держитесь до конца.

Люсиль.

Вот остальные.

Эраст. Все, благодарю творца.

Пускай умру, коль вновь узнаю ваши чары!

Люсиль.

Коль слово не сдержу, я жду небесной кары!

Эраст.

Прощайте ж!

Люсиль. Навсегда!

Маринета (к Люсиль). Отлично! Молодцом!

Гро-Рене (Эрасту).

Вы торжествуете.

Маринета (к Люсиль).

Все кончено, пойдем.

Гро-Рене (Эрасту).

Уйдемте же от них — теперь вы с ней в расчете.

Маринета (к Люсиль).

Чего же ждете вы?

Гро-Рене (Эрасту). Чего еще вы ждете?

Эраст.

Увы, Люсиль, Люсиль! Еще когда-нибудь

О сердце преданном придется вам вздохнуть.

Люсиль.

Эраст, Эраст! Таких сердец довольно всюду;

Чтоб ваше заменить, искать не долго буду.

Эраст.

Как ни ищите вы, на жизненном пути

Вам более любви подобной не найти.

211

Не с тем я говорю, чтоб обо мне жалели,

Безумцем был бы я, стремясь к подобной цели, —

Неумолимы вы к слезам моим, к словам.

Решили вы порвать — я повинуюсь вам.

Но никогда, никто — чтоб вам ни говорили —

Не будет так любить, так обожать Люсили.

Люсиль.

Но если любим мы, должны мы быть добрей

И не спешить судить и обвинять людей.

Эраст.

Нет, если любим мы, в отчаянье ревнивом

Мы можем страстным быть охвачены порывом.

Нет, если любим мы, разлука нам страшней,

Чем даже смерть сама, а вы стремитесь к ней.

Люсиль.

Но ревность все ж должна не забывать почтенья.

Эраст.

К вине из-за любви должно быть снисхожденье.

Люсиль.

Нет, истинная страсть, как видно, вам чужда.

Эраст.

Нет, не любили вы Эраста никогда.

Люсиль.

Увы! До этого вам очень мало дела.

Быть может, я на жизнь иначе бы глядела,

Когда б действительность… Но что тут толковать?

Я мыслей вам своих не вправе открывать.

Эраст.

Но почему?

Люсиль. Затем, что это неуместно.

Мы порываем ведь, как вам уже известно.

Эраст.

Мы порываем?

Люсиль. Да! У вас сомненье есть?

Эраст.

Приятно это вам, как радостная весть?

212

Люсиль.

Мне? Так же как и вам.

Эраст. Как мне?

Люсиль. Да, без сомненья.

Не мне ж выказывать пристало сожаленье.

Эраст.

Но вы, жестокая, сказали мне «прости».

Люсиль.

Я? Я? Да на разрыв спешили вы пойти!

Эраст.

Но этим радость лишь хотел я вам доставить.

Люсиль.

Нет, самому себе. К чему теперь лукавить?

Эраст.

А если б сердце вновь рвалось в свою тюрьму,

Как высшей милости, моля простить ему?

Люсиль.

Не надо умолять — боюсь я этой просьбы,

Чтоб слишком вам легко прощенье не далось бы.

Эраст.

Достаточно легко его нельзя мне дать,

Как скоро б ни было… О, я не в силах ждать!

Молю смиренно вас! Подобной страсти сила,

Подобная любовь бессмертье заслужила.

Что вы ответите на стон сердечный мой?

Люсиль.

Что?.. Можете меня вы проводить домой.

Эраст и Люсиль уходят.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Гро-Рене, Маринета.

Маринета. Как бесхарактерна!

Гро-Рене. О, как безвольны оба!

213

Маринета.

Краснею за нее.

Гро-Рене. Меня задушит злоба.

Ты не воображай, что я такой простак!

Маринета.

Не вздумай только ты, что я поддамся так!

Гро-Рене.

Да сунься ты ко мне поближе, попытай-ка!

Маринета.

Ты спутал, милый мой, я — не моя хозяйка.

Смотрите на него — подумаешь, небось,

Красавец! Так хорош, что лучше не нашлось!

Мне чувствовать любовь вот к этой глупой роже?

Мне бегать за тобой? Ну нет! Себе дороже!

Такие не для вас.

Гро-Рене. Ах, вот как! Ну постой!

Теперь уж разговор пойдет у нас простой.

На, вот тебе твой бант и ленточки обратно.

Прикосновенье их и то мне неприятно.

Маринета.

Тебе презрением я также отплачу

И от тебя беречь подарков не хочу.

Подарки тоже!.. На, бери. Булавок пачка.

Гро-Рене.

А вот тебе твой нож. Подумаешь, подачка!

Уверен, что тебе он стоил два гроша.

Маринета.

Вот ножницы и цепь. Куда как хороша!

Гро-Рене.

На, получай еще кусок вчерашний сыра.

Не сохраню его за все богатства мира.

Похлебки, жаль, твоей вернуть я не могу.

Маринета.

Нет писем здесь при мне, но я их все сожгу.

Все, до последнего,— в огонь, без сожаленья!

Гро-Рене.

Иное для твоих найду употребленье.

214

Маринета.

Смотри не приходи просить меня опять.

Гро-Рене.

Постой-ка. Мы должны соломинку сломать

В залог, что никогда не прекратится ссора.

Так принято везде — скрепленье договора.

Не строй же глазок мне. Ты слышишь? Я сердит!

Маринета.

И так в волненье я, а он еще глядит!

Гро-Рене.

Ломай, тогда нельзя уж будет на попятный.

Ломай! Смеешься ты? Вот это непонятно!

Маринета.

Да ты меня смешишь!

Гро-Рене. Смеется! Эк ее!

Куда девалося все бешенство мое?

Ну что ж, так мы порвем?

Маринета. Как ты.

Гро-Рене. Как ты.

Маринета. Как знаешь.

Гро-Рене.

Ужель мою любовь навек ты отклоняешь?

Маринета. Как хочешь.

Гро-Рене. Нет, как ты. Скажи!

Маринета. Нет, не скажу.

Гро-Рене. Ни я.

Маринета. Ни я.

Гро-Рене. Ни я.

Маринета. И слово я сдержу.

Гро-Рене.

Э, бросим глупости! На что это похоже?

Дай руку! Я простил.

Маринета. И я простила тоже.

Гро-Рене.

О боже! При тебе сейчас же я размяк.

Маринета

О, как я при тебе глупею, мой толстяк!

215

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Маскариль один.

Маскариль.

«Лишь ночь над городом раскинет покрывало,

Хочу к Люсили я проникнуть, как бывало.

Ступай и приготовь фонарь мне потайной,

Оружье забери, пойдешь и ты со мной».

А мне послышалось, скажу вам непритворно:

«Ступай, возьми узду и вешайся проворно».

Пожалуйте сюда, любезный мой патрон!

Я приказаньем так был вашим изумлен,

Что прямо онемел, язык прилип к гортани.

Теперь же, не страшась несправедливой брани,

Готов я рассуждать спокойно обо всем.

Поговоримте же. «Так решено: тайком

Хотите нынче в ночь пробраться вы к Люсили?» —

«Да, Маскариль, хочу».— «А вы сообразили,

Кто поступает так?» — «Влюбленные». — «Ничуть!

Глупцы, которым жизнь не дорога отнюдь». —

«Ты знаешь, почему так нужно?» — «Почему же?» —

«Люсиль разгневана ужасно».— «Ей же хуже!» —

«Но мне любовь велит упасть к ее ногам». —

«Любовь болтает зря. Кто поручится нам,

Что нас не будет ждать за это все расплата,

Месть гневного отца, соперника иль брата?» —

«Ты думаешь, они злоумышляют месть?» —

216

«Конечно, думаю. Что на рожон нам лезть?

Соперник всех страшней».— «Оставь свои советы;

Ты, верно, позабыл про наши пистолеты.

Ведь драться можем мы и отразить врага». —

«Так. Этого и ждал покорный ваш слуга.

Я — драться? Вот уж нет! На это я не годен,

С отважным рыцарем Роландом я не сходен.

Я слишком мил себе, и стоит вспомнить мне,

Что стали дюймов двух достаточно вполне,

Чтоб сразу предо мной отверзлись двери гроба,

Как странная меня охватывает злоба». —

«От головы до ног вооружишься ты». —

«Тем хуже. Будет мне трудней удрать в кусты.

К тому жив панцире найти возможно щелку,

Чтоб острие копья просунуть втихомолку». —

«Знать, трусом ты прослыть желаешь, Маскариль!»

«Лишь быть бы живу мне, все остальное — гиль.

За четверых меня считайте за едою,

В сраженье же — я нуль, я этого не скрою.

Быть может, в лучший мир вас и влечет душа,

По мне ж, земная жизнь довольна хороша,

И мне расстаться с ней нисколько не угодно.

Вы, право, можете одни глупить свободно».

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Маскариль, Валер.

Валер.

О, как сегодня день томительно ползет!

Феб словно позабыл покинуть небосвод,

И к золотым вратам подземного чертога,

Я вижу, так еще длинна его дорога!

Сдается, никогда не кончит он пути

И медлит, чтоб меня совсем с ума свести.

Маскариль.

К чему ж, подумаешь, стремитесь так поспешно?

217

Чтоб ощупью врага найти во тьме кромешной!

Вы видите, Люсиль вас не желает знать.

Валер.

Довольно, Маскариль, напрасно слов не трать.

Когда б ждала меня смертельная опасность,

Я все же к ней пойду и приведу все в ясность.

Мне страшен гнев ее, и я его смягчу,

Иначе я умру. Конец! Я так хочу.

Маскариль.

Пусть так, но вот беда: ведь вам придется тайно

Пробраться к ней?

Валер. Ну да!

Маскариль. Боюсь я чрезвычайно

Вам быть помехой.

Валер. Что?

Маскариль. Да. Кашель вдруг напал.

(Кашляет.) Услышат кашель мой — и весь ваш план пропал.

Мое присутствие вам будет только вредно.

Валер.

Прими лакричный сок — и все пройдет бесследно.

Маскариль.

Нет, сударь, я боюсь, так скоро не пройдет.

Я был бы очень рад ваш разделить поход,

Но, право, весь дрожу от мысли я единой,

Что мог бы послужить вам бедствия причиной,

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Те же и Ла Рапьер.

Ла Рапьер.

Привет вам, сударь мой! Имел я нынче весть,

Что против вас Эраст злоумышляет месть,

Альбер же говорит, разгневанный изрядно,

Что вашего слугу велит избить нещадно.

218

Маскариль.

Меня? При чем же я? Кого в беду вовлек?

За что меня избить — мне прямо невдомек.

Ужель священный долг — спрошу в высоком стиле —

Хранить всех девственниц лежит на Маскариле?

Могу ль им, бедный, я мешать любиться всласть?

И над соблазнами имею ли я власть?

Валер.

Значенье придавать не стоит пустословью,

И, как бы ни был он одушевлен любовью,

Эрасту справиться не так легко со мной.

Ла Рапьер.

Позвольте, может быть, служить вам, сударь мой?

Вы знаете, что я всегда готов на дело.

Валер.

О сударь мой! Я вам признателен всецело.

Ла Рапьер.

Еще двоих друзей представить вам могу:

Они помогут вам противостать врагу.

В подобных случаях они весьма полезны.

Маскариль.

Берите, сударь, их.

Валер. Вы слишком уж любезны.

Ла Рапьер.

Тут был бы бедный Жиль для нас незаменим,

Не приключись такой прискорбный случай с ним…

Ах, сударь, жаль его! Ведь при таком безлюдье…

Вы слышали, что с ним сыграло правосудье?

Как Цезарь, умер он: средь жесточайших мук,

Как ни пытал палач, хотя бы слово, звук!

Валер.

Да, мы должны жалеть людей такого сорта.

Но я благодарю, не нужно мне эскорта.

Ла Рапьер.

О, как угодно вам! Вы предупреждены,

Что нападения теперь вы ждать должны

219

Валер.

Я не боюсь его и только тем отвечу,

Что сам противнику пойду сейчас навстречу.

Пройду весь город я, но разыщу его

В сопровождении лакея одного.

Лa Рапьер уходит.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Маскариль, Валер.

Маскариль.

Вы, сударь, искушать хотите провиденье?

О смелость! Видите? Грозит вам нападенье!

Валер.

Куда ты все глядишь?

Маскариль. Куда гляжу? Вопрос!

Вот с этой стороны побои чует нос.

К чему на улице торчать нам по-пустому?

Примите мой совет: поближе, сударь, к дому,

Запремся у себя…

Валер.

Подобной низости ты мне не предлагай.

Ну-ну, иди за мной и слов не трать напрасно!

Маскариль.

Мой добрый господин! Увы! Ведь жизнь прекрасна,

А умирают раз — и уж на долгий срок.

Валер.

Один лишь звук еще — задам тебе урок…

Аскань идет. Уйдем. Пускай без принужденья

Он выяснит свое в дальнейшем поведенье.

Пойдем пока домой. Что надо, приготовь

На случай встречи с тем.

Маскариль. Будь проклята любовь!

220

Будь прокляты и вы, негодницы пустые!

Сначала нагрешат, а там глядят в святые.

Валер и Маскариль уходят.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Аскань, Фрозина.

Аскань.

Фрозина! Правда ли? А может быть, я сплю?

О, расскажите мне подробно все, молю!

Фрозина.

Не торопитесь так. Теперь, своим порядком,

Не будет и конца рассказам и догадкам,

И вам подробности успеют надоесть.

Скажу вам главное, что в этом деле есть.

Итак, был нужен сын, иначе состоянья

Лишился бы Альбер по смыслу завещанья,

Но вас произвела на свет его жена,

И все разрушила мечты его она.

Тогда Альбер решил: другого нет исхода,

И он исправит сам, что сделала природа.

Тут бедную одну уговорил он мать

Ребенка-мальчика ему совсем отдать:

Он ясно доказал той женщине, Инесе,

Что это будет все в ее же интересе.

Своею дочерью она вас назвала

И матери моей кормить вас отдала.

Альбер уехал тут. Прошло уже полгода,

И вышли новые дела такого рода:

Скончался мальчик тот. Тогда обратно взять

Решила вас к себе родная ваша мать.

Боясь отца, она замену эту скрыла,

Сказав, что дочь его взяла у них могила.

Инеса это все скрывала до сих пор,

221

Зачем и почему — другой уж разговор

(Тут выгоду свою, не вашу соблюдала).

Я толку от нее совсем не ожидала,

Но попыталась все ж: попытка ведь не грех.

И неожиданно полнейший вдруг успех!

Теперь, мой друг, для вас минули все печали —

Мы обе с нею все Альберу рассказали.

Письмо жены его мы отдали ему.

Не стану повторять, как, что и почему.

Но мы уладили все дело постепенно.

Мы доказать ему успели несомненно,

Что с Полидором мир полезен для него…

Ну, коротко скажу, добились мы того,

Что рад он, как отец вновь обретенной дочки,

Желанный брак скрепить без всякой проволочки.

Аскань.

Фрозина! К счастью вы мне открыли путь!

Чем мне вам отплатить, как это вам вернуть?

Фрозина.

Сияет наш старик, и шутит, и хохочет,

И тайну скрыть пока он от Валера хочет.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Те же и Полидор.

Полидор.

Приблизьтесь, дочь моя,— так вас назвать я рад.

Я знаю, что скрывал доселе ваш наряд.

Вы прощены вполне: вы поступили смело,

Но мило и умно вы повели все дело.

И счастлив будет сын — сомненья в этом нет, —

Когда узнает он своей любви предмет.

Вам прямо нет цены — готов я в том признаться…

Но вот и он. Над ним должны мы посмеяться.

Зовите всех своих, пускай идут сюда.

222

Аскань.

Повиноваться вам мой первый долг всегда.

Аскань и Фрозина уходят.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Полидор, Валер, Маскариль.

Маскариль (Валеру).

Поверьте, сударь мой, что сны бывают вещи.

Сегодня снились мне пророческие вещи:

Все бисер сыпался — я будто не сберу —

Да яйца битые, а это не к добру.

Валер.

Презренный трус!

Полидор.

Валер! Готовится сраженье.

Имей в виду: твое опасно положенье,

Противник твой силен.

Маскариль.

И ни души кругом,

Чтоб людям помешать в безумии таком!

Тут дело не во мне, но, сударь, если сына

Лишит навеки вас жестокая судьбина,

Я в том не виноват.

Полидор.

Я этим не смущен —

Пусть здесь же и при мне свой долг исполнит он.

Маскариль.

Бесчувственный отец!

Валер. Нет, батюшка, без лести —

Подобные слова вам служат только к чести.

Хоть оскорбил я вас и справедлив ваш гнев,

Что так я поступил, совет отца презрев, —

223

Природа верх взяла над чувством оскорбленья.

Отцовская любовь несет мне подкрепленье.

Я вас благодарю, особенно ценя,

Что, на ваш взгляд, Эраст не страшен для меня.

Полидор.

Эраст! Ах, не в его теперь угрозах дело,

И обстоятельство иное подоспело.

Бежать немыслимо, а, вызовом грозя,

Противник злейший ждет.

Маскариль. На мир пойти нельзя?

Валер.

Бежать? Избави бог! Но кто ж противник новый?

Полидор.

Аскань!

Валер. Аскань?

Полидор. Он сам, отмстить тебе готовый.

Валер.

Аскань? Он в дружбе мне клялся́ до этих пор.

Полидор.

Ну вот!.. С тобой одним вести он хочет спор,

И явится сюда он очень скоро с целью

Так или и́наче решить ваш спор дуэлью.

Маскариль.

Вот славный человек! Привычка мне мила —

Не впутывать других в семейные дела.

Полидор.

Он предъявил тебе в обмане обвиненье,

Понятно стало мне вполне его волненье.

Альбер и я — на том решили мы стоять,

Что вызов от него обязан ты принять

Здесь, на глазах у всех, сейчас, без промедленья,

По точным правилам, отнюдь без отступленья.

224

Валер.

Отец мой, а Люсиль все ожесточена…

Полидор.

С Эрастом, милый сын, она обручена.

Чтоб доказать, как ложь твоя ее порочит,

Венчаться при тебе она сегодня хочет.

Валер.

Бесстыдство низкое! Мой бог! Ужель она

Лишилась совести, и чести, и ума?

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Те же, Альбер, Люсиль и Эраст.

Альбер.

Ну что противники? Предупредить успели?

Наш будет здесь сейчас. Готов ли ваш к дуэли?

Валер. О да, вполне готов, сотру я свой позор,

Хоть колебался я еще до этих пор.

Не страх перед врагом — остаток уваженья

Причиной был тому. Довольно униженья!

Терпенье кончилось, я слишком оскорблен…

Ну где ж противник мой? Пускай не медлит он!

Коварству низкому такому нет названья,

И жаждет отомстить любовь в негодованье.

(К Люсиль.)

О нет, не думайте, что все люблю я вас!

Пылает ненависть, а жар любви угас.

Когда же ваш позор открою я публично,

Преступный видеть брак мне будет безразлично.

Но этого, Люсиль, не ждал я никогда.

Поверить страшно мне! Лишились вы стыда,

И лучше б умереть вам было от позора.

225

Люсиль.

Я, верно б, умерла от вашего укора,

Когда б не знала я, что за меня отмстят…

Вот к вам идет Аскань, мой смелый юный брат

Не сомневаюсь я ничуть в его удаче.

Да, он заставит вас заговорить иначе,

И без труда притом.

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Те же, Аскань, Фрозина, Полидор, Маринета, Гро-Рене.

Валер.

Не быть тому вовек,

Явись помочь ему хоть двадцать человек.

Мне жаль, что за сестру вступился он такую,

Но разъяснить его ошибку не рискую.

Коль хочет драться он, отвечу я ему,

А кстати вызов ваш, любезный мой, приму.

Эраст.

Нет, это все Аскань взял на себя всецело,

И отстраняюсь я, оставив это дело.

Валер.

Да, осторожным быть, пожалуй, и не грех,

Но все же…

Эраст. Он один ответит вам за всех.

Валер. Он? Он?..

Полидор. Не ошибусь, скажу тебе заране:

Еще не знаешь ты всех странностей Асканя.

226

Альбер.

Не знает, но узнать ему легко вполне.

Валер.

Пускай же он скорей докажет это мне.

Маринета.

Как? На глазах у всех?

Гро-Рене.

Нет, это непристойно.

Валер.

Насмешки выносить не стану я спокойно.

Смотрите, голову кому-нибудь пробью!

Аскань.

Нет-нет, выказывать не стану власть мою,

И в этом случае, где все равно мне милы,

Увидят слабости моей пример, не силы.

Не относитесь же ко мне вы, как к врагу:

Нет, гнева против вас иметь я не могу.

Так небом суждено, чтоб вы здесь победили,

Чтоб вашею рукой убит был брат Люсили.

Не то что мощь свою пред вами восхвалять —

Аскань готов сам вас о смерти умолять,

Когда бы эта смерть могла своею властью

Открыть вам светлый путь к спокойствию и счастью

И пред лицом людей в супруги дать вам ту,

Кто в сердце уж давно хранит о том мечту.

Валер.

Нет-нет, хотя б весь мир молил меня об этом —

Коварство низкое…

Аскань.

Но перед целым светом

Я поклянусь, Валер, что вам она верна

И сердце чистое хранит для вас она.

Безумна страсть ее, невинна добродетель.

Спросите батюшку — он этому свидетель.

Полидор.

Да-да, мой милый сын. Мы шутку прекратим,

227

Положим мы конец мучениям твоим.

Вот та, с кем связан ты любовью и обетом;

Не сразу ты ее узнаешь в платье этом

Из-за семейных дел скрывали с детских лет,

Что девушка она, и был обманут свет,

Но молодой любви таинственная сила

Первоначальные все планы изменила.

Да не смотри же так — я больше не шучу

И правду наконец открыть тебе хочу

Ну, словом, с ней тебя — под именем Люсили —

Все клятвы верности в ночи соединили.

Никто не знал о том, и вот что с этих пор

Посеяло меж вас смятенье и раздор.

Асканя больше нет — пред нами Доротея,

Вы можете любить друг друга не краснея.

Теперь ваш тайный брак мы заново скрепим.

Альбер.

И вот она, дуэль — с противником таким, —

Которая должна смыть ваше униженье;

Такой — не запретит закона повеленье.

Полидор.

Вполне понятно мне, как ты смущен теперь,

Но колебанию здесь места нет, поверь.

Валер.

Нет-нет. Противиться не думаю нимало.

Конечно, этим всем я был смущен сначала,

Конечно, изумлен, но более — польщен.

Любовь, волнение и радость — точно сон.

Ужели этот взор…

Альбер. Валер! В такой одежде

Ей странно слушать вас. Пускай изменит прежде

Наряд и явится в девической красе.

Пойдем, подробности узнаете вы все.

Валер.

Простите мне, Люсиль. В невольном заблужденье…

228

Люсиль.

Прощается легко такое оскорбленье.

Альбер.

Прошу, отправимся ко мне сначала в дом:

Там на досуге мы любезничать начнем.

Эраст.

Но позабыли мы средь мирных разговоров,

Что все еще предмет остался для раздоров.

Счастливо излечен сердечный наш недуг,

Но Маринета здесь и двое наших слуг.

Кого же одарит она своей любовью?

Им это разрешить необходимо кровью.

Маскариль.

Ну нет, простите! Кровь мне самому нужна.

За толстяка Рене пускай идет она.

Красотка милая! С твоим знаком я нравом,

Не будет брак служить препятствием забавам.

Маринета.

Не думаешь ли ты, что будешь мне дружком?

Нет! Муж — куда ни шло! Какого мы найдем,

Такого и берем, пусть будет безобидный,

Но уж поклонник-то обязан быть завидный.

Гро-Рене.

Постой! Как женимся — тебе совет я дам:

Отнюдь любезников не допускать к дверям.

Маскариль.

Как! Только для себя намерен ты жениться?

Гро-Рене.

Да-с, за моей женой прошу не волочиться.

Маскариль.

Эх, успокоишься ты быстро, милый кум,

Не станешь поднимать из-за пустого шум.

Да, тот, кто до венца ревнует очень бурно,

Потом под башмаком жены живет недурно.

Маринета.

Не бойся ничего, мой милый муженек.

229

Любезности пойдут любезникам не впрок —

Тебе рассказывать все откровенно буду.

Маскариль.

Скажите, как мне тут не подивиться чуду?

Мужей в наперсниках я видеть не привык!

Маринета.

Ну ты, туз пиковый! Попридержи язык.

Альбер.

Я в третий раз прошу под кров гостеприимный

Беседу продолжать с приятностью взаимной.

ПРЕДИСЛОВИЕ1

Странное дело: человека печатают без его согласия! По-моему, это высшая несправедливость; я готов простить любое другое насилие, только не это.

Я вовсе не собираюсь разыгрывать роль скромного автора и не за страх, а за совесть обливать презрением собственную комедию. Я бы ни с того ни с сего оскорбил весь Париж, обвинив его в том, что он аплодировал какой-то чепухе. Коль скоро публика является верховным судьей такого рода произведений, с моей стороны было бы дерзостью опорочить ее приговор. И будь я даже самого худшего мнения о своих Смешных жеманницах до появления их на сцене, теперь я должен был бы увериться в том, что они чего-нибудь да стоят, раз столько человек одновременно их похвалило. Но коль скоро значительною частью достоинств, найденных зрителями, моя комедия обязана мимике и интонациям актеров, я побоялся лишить ее этих украшений; я полагал, что успех, который она имела во время представления, достаточен и что им вполне можно удовлетвориться. Повторяю, я решил показывать ее только при свечах чтобы не подавать кому-либо повода вспомнить известную пословицу; мне не хотелось чтобы она перепорхнула из Бурбонского театра в галерею Суда. Все же я не смог этого избежать и к вящему своему огорчению увидел копию пьесы в руках книгопродавцев, а при ней — привилегию, добытую нахрапом. Я мог сколько душе угодно восклицать: «О времена! о нравы!» — мне ясно доказали, что я должен либо печататься, либо затеять тяжбу, а последнее зло еще горше первого. Итак, надо покориться судьбе и дать согласие на то, что все равно не преминули бы сделать и без моего позволения.

232

Боже милостивый! Сколь затруднителен выпуск книги в свет, и как неопытен автор, впервые печатающийся! Если бы мне дали хоть немного времени, я успел бы позаботиться о себе и принял бы все меры предосторожности, которые господа писатели (отныне мои собратья) принимают в подобных случаях. Не говоря уже о том, что в покровители своего творения я взял бы какого-нибудь вельможу, щедрость коего я попытался бы искусить цветистым посвящением, я бы еще потщился составить прекрасное и высокоученое предисловие: у меня нет недостатка в книгах, которые снабдили бы меня всем, что можно в ученом стиле сказать о трагедии и комедии, об этимологии их названий, об их происхождении, сущности и т. д. Я поговорил бы кой с кем из моих друзей, которые для препоручения публике моей пьесы не отказали бы мне ни во французских, ни в латинских стихотворениях. Есть у меня и такие, которые восхвалили бы меня по-гречески; ведь ни для кого не тайна, что греческая похвала в начале книги обладает чудодейственной силой. Но меня выпускают в свет, не дав мне времени оглядеться, и я даже не могу добиться права сказать несколько слов, почему я выбрал именно этот сюжет для своей комедии. А между тем я хотел бы подчеркнуть, что она нигде не переступает границ сатиры пристойной и дозволенной; что наипохвальнейшие поступки подвергаются опасности подражания со стороны неумелых обезьян, которые вызывают смех; что скверные пародии на все, что есть самого совершенного, во все времена составляли материал для комедии и что по той же причине истинно ученые и истинно мужественные люди еще ни разу не были в обиде на комедийного Доктора или Капитана, равно как судьи, князья и короли не оскорблялись, видя, как Тривелин или другой лицедей выставляет в смешном виде судью, князя или короля. Точно так же истинные жеманницы напрасно вздумали бы обижаться, когда высмеивают их смешных и неловких подражательниц. Но, как я уже сказал, мне не дают вздохнуть, и г-н де Люин собирается немедля отдать меня в переплет. Ну, в добрый час, раз уж на то воля божья!

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ГОРЖИБЮС

почтенный горожанин.

МАДЛОН — дочь Горжибюса

КАТО — племянница Горжибюса

} жеманницы.

ЛАГРАНЖ

ДЮКРУАЗИ

} отвергнутые поклонники.

МАРОТТА

служанка жеманниц.

АЛЬМАНЗОР

лакей жеманниц.

МАСКАРИЛЬ

слуга Лагранжа.

ЖОДЛЕ

слуга Дюкруази.

ДВА НОСИЛЬЩИКА

с портшезом.

ЛЮСИЛЬ

СЕЛИМЕНА

} соседки.

СКРИПАЧИ.

НАЕМНЫЕ ДРАЧУНЫ.

Действие происходит в Париже, в доне Горжибюса.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Лагранж, Дюкруази.

Дюкруази. Господин Лагранж!

Лагранж. К вашим услугам.

Дюкруази. А ну-ка, поглядите на меня, только прошу не смеяться.

Лагранж. Что вам угодно?

Дюкруази. Какого вы мнения о нашем визите? Много ли им вы довольны?

Лагранж. Я бы желал слышать ваше мнение. Довольны ли им вы?

Дюкруази. Откровенно говоря, не очень.

Лагранж. Я, признаюсь, глубоко возмущен. Помилуйте! Какие-то чванливые провинциалки жеманятся сверх всякой меры, обходятся свысока с порядочными людьми! Как это они еще догадались предложить нам кресла! И позволительно ли в нашем присутствии все время перешептываться, зевать, протирать глаза, поминутно спрашивать: «А который теперь час?» И на все вопросы ответ один: «да» или «нет»! Согласитесь, что, будь мы самыми ничтожными людьми на свете, и тогда нельзя было бы нам оказать худший прием, не так ли?

Дюкруази. Полноте! Вы уж не в меру чувствительны!

Лагранж. И точно, чувствителен. Настолько чувствителен, что хочу проучить этих девиц за дерзость. Я догадываюсь, почему они нами пренебрегают. Духом жеманства заражен не только Париж, но и провинция, и наши вертушки пропитаны им насквозь. Короче говоря, эти девицы представляют собой смесь жеманства с кокетством. Я понял, как удостоиться их благосклонности. Доверьтесь мне, и мы сыграем с ними такую шутку, что жеманницы сразу поймут, как они глупы, и научатся лучше разбираться в людях.

235

Дюкруази. А в чем состоит шутка?

Лагранж. Маскариль, мой слуга, слывет острословом; в наше время нет ничего легче как прослыть острословом. У этого сумасброда мания строить из себя важного господина. Он воображает, что у него изящные манеры, он кропает стишки, а других слуг презирает и зовет их не иначе как скотами.

Дюкруази. Ну-ну, говорите! Что вы придумали?

Лагранж. Что я придумал? Вот видите ли… Нет, лучше поговорим об этом в другом месте.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же и Горжибюс.

Горжибюс. Ну что? Виделись вы с моей племянницей и дочкой? Дело идет на лад? Объяснились?

Лагранж. Спрашивайте об этом у них, а не у нас. Нам же остается только покорно поблагодарить вас за оказанную нам честь и уверить вас в нашей неизменной преданности.

Дюкруази. В нашей неизменной преданности.

Лагранж и Дюкруази уходят.

Горжибюс (один). Те-те-те! Что-то они не очень довольны. Что за причина? Надобно разузнать. Эй!

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Горжибюс, Маротта.

Маротта. Что прикажете, сударь?

Горжибюс. Где твои госпожи?

Маротта. У себя.

Горжибюс. Чем они заняты?

Маротта. Губной помадой.

Горжибюс. Довольно им помадиться. Позови-ка их сюда.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Горжибюс один.

Горжибюс. Негодницы со своей помадой, ей-ей, пустят меня по миру! Только и видишь, что яичные белки, девичье молоко и разные

236

разности, — ума не приложу, на что им вся эта дрянь? За то время, что мы в Париже, они извели на сало по крайней мере дюжину поросят, а бараньими ножками, которые у них невесть на что идут, можно было бы прокормить четырех слуг

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Горжибюс, Мадлон, Като.

Горжибюс. Нечего сказать, стоит изводить столько добра на то, чтобы вылоснить себе рожу! Скажите-ка лучше, как вы обошлись с этими господами? Отчего они ушли с такими надутыми лицами? Я же вам сказал, что прочу их вам в мужья, и велел принять как можно любезнее.

Мадлон. Помилуйте, отец! Как могли мы любезно отнестись к неучтивцам, которые с нами так невежливо обошлись?

Като. Ах, дядюшка! Неужели хоть сколько-нибудь рассудительная девушка может примириться с их дурными манерами?

Горжибюс. А чем же они вам не угодили?

Мадлон. Хороша тонкость обращения! Начинать прямо с законного брака!

Горжибюс. С чего же прикажешь начать? С незаконного сожительства? Разве их поведение не лестно как для вас обеих, так и для меня? Что же может быть приятнее? Уж если они предлагают священные узы, стало быть, у них намерения честные.

Мадлон. Фи, отец! Что вы говорите? Это такое мещанство! Мне стыдно за вас,— вам необходимо хоть немного поучиться хорошему тону.

Горжибюс. Не желаю я подлаживаться под ваш тон. Сказано тебе: брак есть установление священное, и кто сразу же предлагает руку и сердце, тот, стало быть, человек порядочный.

Мадлон. О боже! Если бы все думали, как вы, романы кончались бы на первой же странице. Вот было бы восхитительно, если бы Кир сразу женился на Мандане, а Аронс без дальних размышлений обвенчался с Клелией!

Горжибюс. Это еще что за вздор?

Мадлон. Полноте, отец, вот и кузина скажет вам то же, что и я: в брак надобно вступать лишь после многих приключений. Если поклон-

237

ник желает понравиться, он должен уметь изъяснять возвышенные чувства, быть нежным, кротким, страстным — одним словом, добиваясь руки своей возлюбленной, он должен соблюдать известный этикет. Хороший тон предписывает поклоннику встретиться с возлюбленной где-нибудь в церкви, на прогулке или на каком-нибудь народном празднестве, если только волею судеб друг или родственник не введет его к ней в дом, откуда ему надлежит выйти задумчивым и томным. Некоторое время он таит свою страсть от возлюбленной, однако ж продолжает ее посещать и при всяком удобном случае наводит разговор на любовные темы, предоставляя обществу возможность упражняться в остроумии. Но вот наступает час объяснения в любви; обычно это происходит в укромной аллее сада, вдали от общества. Признание вызывает у нас вспышку негодования, о чем говорит румянец на наших ланитах, и на короткое время наш гнев отлучает от нас возлюбленного. Затем он все же изыскивает средства умилостивить нас, приохотить нас понемногу к страстным излияниям и наконец вырвать столь тягостное для нас признание. Вот тут-то и начинаются приключения: козни соперников, препятствующих нашей прочной сердечной привязанности, тиранство родителей, ложные тревоги ревности, упреки, взрывы отчаяния и, в конце концов, похищение со всеми последствиями. Таковы законы хорошего тона, таковы правила ухаживания, следовать которым обязан светский любезник. Но пристало ли чуть не с первой встречи вступать в брачный союз, сочетать любовь с заключением брачного договора, роман начинать с конца? Повторяю вам, отец: это самое отвратительное торгашество. Мне делается дурно при одной мысли об этом.

Горжибюс. Что за дьявольский жаргон? Вот уж поистине высокий стиль!

Като. И точно, дядюшка: сестрица здраво о вещах судит. Пристало ли нам принимать людей, которые в хорошем тоне ровно ничего не смыслят? Я готова об заклад побиться, что эти неучтивцы никогда не видали карты Страны Нежности, что селения Любовные Послания, Любезные Услуги, Галантные Изъяснения и Стихотворные Красоты — это для них неведомые края. Ужели вы не замечаете, что самое обличье этих господ говорит об их необразованности и что

238

вид у них крайне непривлекательный? Явиться на любовное свидание в чулках и панталонах одного цвета, без парика, в шляпе без перьев, в кафтане без лент! Ну и прелестники! Хорошо щегольство! Хорошо красноречие! Это невыносимо, это нестерпимо! Еще я заметила, что брыжи у них от плохой мастерицы, а панталоны на целую четверть у́же, чем принято.

Горжибюс. Неужто у них и впрямь рассудок помутился? Стрекочут, стрекочут — в толк не возьму, что они болтают. Слушай, Като, и ты, Мадлон…

Мадлон. Умоляю вас, отец: забудьте эти нелепые имена и зовите нас по-другому.

Горжибюс. То есть как — нелепые? Да ведь эти имена даны вам при крещении!

Мадлон. О боже мой! Как вы вульгарны! Поверить трудно, что такой отец, как вы, мог произвести на свет столь просвещенную дочь! Разве говорят в изящном стиле о каких-то Като и Мадлон? Согласитесь, что одно такое имя способно опошлить самый изысканный роман.

Като. Правда, дядюшка: от столь резких звуков мало-мальски музыкальное ухо невыразимо страдает. Зато имя Поликсена, избранное сестрицей, или Аминта, как я себя называю, отличается благозвучием, которого даже вы не сможете отрицать.

Горжибюс. Вот вам мое последнее слово: я знать не знаю никаких других имен, кроме тех, которые вам даны при крещении. Что же касается до господ, о которых идет речь, то мне хорошо известны их семейства, а также и достатки. Мой вам приказ: выходите за них замуж! Мне надоело с вами возиться: нянчить двух взрослых девиц — непосильное бремя для человека моих лет.

Като. Что до меня касается, дядюшка, то я одно могу сказать: я считаю замужество делом в высшей степени неблагопристойным. Можно ли свыкнуться с мыслью о том, чтобы лечь спать рядом с неодетым мужчиной?

Мадлон. Позвольте нам хоть немного подышать атмосферой парижского высшего общества, — давно ли мы расстались с провинцией? Позвольте нам самим завязать роман по взаимной склонности и не слишком торопите с развязкой.

239

Горжибюс (в сторону). Дело ясное: совсем рехнулись. (Громко.) Я уж вам сказал: я ничего не понимаю в вашей болтовне, но я желаю быть полным хозяином в доме. Или вы без всяких разговоров пойдете под венец, или, черт возьми, я вас упрячу в монастырь! Помяните мое слово! (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Мадлон, Като.

Като. Ах, душенька! До какой степени у твоего отца дух погряз в материи! Сколь туп у него ум! Какой мрак в его душе!

Мадлон. Что делать, милочка! Он так меня конфузит! Представить себе трудно, что я его дочь. Я только и жду, что счастливый случай откроет тайну моего высокого происхождения.

Като. Я в этом уверена. По всем признакам ты знатного рода. И сама я, как погляжу на себя…

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Те же и Маротта.

Маротта. Вот тут лакей чей-то пришел, спрашивает, дома ли вы, гово¬ рит, что его господин желает вас видеть. .

Мадлон. Дура! Оставь ты свои мужицкие речи! Скажи: явился, мол, гонец и изволит спрашивать, дозволено ли будет его господину вас лицезреть. .

Маротта. Чего захотели! Я не больно-то сильна в латыни и не учила эту, как ее, философию по великому Сириусу. .

Мадлон. Какова дерзость! Просто невыносимо! Однако ж кто госпо¬ дин этого лакея? ?

Маротта. Он его назвал маркизом де Маскариль. .

Мадлон. Ах, дорогая моя! Маркиз! Ступай же скажи, что мы прини¬ маем. Конечно, это какой-нибудь салонный острослов, до которого дошли слухи о нас. .

Като. Натурально, душенька! !

Мадлон. Примем его тут, в зале: это будет приличнее, нежели пригла¬ шать его к нам наверх. Пойдем оправим слегка прическу и под¬ держим нашу репутацию. Скорее подай нам наперсника Граций!

240

М a р о т т а. Ей-ей, не разберу, что это за зверь. Коли хотите, чтобы я вас поняла, говорите по-человечески. .

Като. Принеси нам зеркало, невежда, да смотри не замарай стекла отражением своей образины. .

Все уходят. .

ЯВЛЕНИЕ ~~ВОСЬМОЕ~~ ВОСЬМОЕ

Маскариль, два носильщика. .

Маскариль. Эй, носильщик! Ой-ой-ой-ой-ой-ой! Как видно, мошенни¬ ки хотят переломать мне ребра о стены и о мостовую! !

Первый носильщик. Тьфу, черт! ~~Вольно~~ Больно узкая дверь! Вы же сами приказали, чтобы мы вас втащили в дом. .

Маскариль. А то как же? Ах, бездельники! Мог ли я допустить, чтобы на пышность моих перьев обрушилось безжалостное ненастье и чтобы на грязи отпечатались следы моих башмаков? Уберите прочь ваш портшез! !

Второй носильщик. Так уж вы заплатите нам, ваша милость! !

Маскариль. Что-о-о? ?

Второй носильщик. Я говорю, сударь, что нам следует с вас по¬ лучить. .

Маскариль (дает ему пощечину) Мошенник! Требовать деньги со столь знатной особы? ?

Второй носильщик. Так-то вы платите бедным людям! Да разве вашей знатностью будешь сыт? ?

Маскариль. Но-но! Знайте свое место! Канальи еще смеют шутить со мною! !

Первый носильщик (вооружившись палкой от носилок). А ну, расплачивайтесь, да поживее! !

Маскариль. Что-о? ?

Первый носильщик. Сию минуту давайте деньги, вот что! !

Маскариль. Вот это разумная речь! !

Первый носильщик. Поторапливайтесь! !

Маскариль. Хорошо, хорошо! Тебя и послушать приятно, а тот мо¬ шенник несет такую околесицу! Получай! Довольно с тебя? ?

Первый носильщик. Нет, не довольно. Вы дали пощечину моему товарищу и… (Поднимает палку).

241

Маскариль. Потише, потише! Получай за пощечину. Миром от меня всего можно добиться. Теперь ступайте, а немного погодя зайдите за мной. Мне надобно быть в Лувре на вечернем приеме. Носильщики уходят. .

ЯВЛЕНИЕ ~~ДЕВЯТОЕ~~ ДЕВЯТОЕ

Маскариль, Маротта.

Маротта. Мои госпожи сейчас выйдут, сударь.

Маскариль. Пускай не торопятся. Я расположился здесь со всеми удобствами и могу обождать.

Маротта. Вот и они. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Маскариль, Мадлон, Като.

Маскариль (раскланиваясь). Сударыни! Вы, без сомнения, удивлены дерзостью моего поступка, однако ж эту неприятность на вас навлекла ваша слава. Высокие достоинства обладают для меня столь притягательной силой, что я всюду за ними гоняюсь.

Мадлон. Ежели вы гоняетесь за достоинствами, то не в наших владениях вам надлежит охотиться.

Като. В нашем доме достоинства впервые появились вместе с вами.

Маскариль. О, позвольте мне с этим не согласиться! Молва не погрешила против истины, отдав должное вашим совершенствам, и всему, что есть галантного в Париже, теперь крышка.

Мадлон. Ваша снисходительность делает вас излишне щедрым на похвалы, а потому мы с кузиной отказываемся принимать за истину сладость ваших лестных слов.

Като. Душенька! Надобно внести кресла.

Мадлон. Эй, Альманзор!

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Те же и Альманзор.

Альманзор. Что прикажете, сударыня? Мадлон. Поскорее вкатите сюда удобства собеседования

Альманзор вкатывает кресла и уходит.

242

ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ

Маскариль, Мадлон, Като.

Маскариль. Но в безопасности ли я?

Като. Чего же вы опасаетесь?

Маскариль. Опасаюсь похищения моего сердца, посягательства на мою независимость. Я вижу, что эти глазки — отъявленные разбойники, они не уважают ничьей свободы и с мужскими сердцами обходятся бесчеловечно. Что за дьявольщина! Едва к ним приблизишься, как они занимают угрожающую позицию. Честное слово, я их боюсь! Я обращусь в бегство или потребую твердой гарантии в том, что они не причинят мне вреда.

Мадлон. Ах, моя дорогая, что за любезный нрав!

Като. Ну точь-в-точь Амилькар!

Мадлон. Вам нечего опасаться. Наши глаза ничего не злоумышляют, и сердце ваше может почивать спокойно, положившись на их щепетильность.

Като. Умоляю вас, сударь: не будьте безжалостны к сему креслу, которое вот уже четверть часа призывает вас в свои объятия, снизойдите к его желанию прижать вас к своей груди.

Маскариль (приведя в порядок прическу и оправив наколенники). Ну-с, сударыни, что вы скажете о Париже?

Мадлон. Ах, что можно сказать о Париже? Нужно быть антиподом здравого смысла, чтобы не признать Париж кладезем чудес, средоточием хорошего вкуса, остроумия и изящества.

Маскариль. Я лично полагаю, что вне Парижа для порядочных людей несть спасения.

Като. Это неоспоримая истина.

Маскариль. Улицы, правда, грязноваты, но на то есть портшезы.

Мадлон. В самом деле, портшез — великолепное убежище от нападок грязи и ненастной погоды.

Маскариль. Часто ли вы принимаете гостей? Кто из острословов бывает у вас?

Мадлон. Увы! В свете мало еще о нас наслышаны, но успех нас ожида-

243

ет: одна ваша приятельница обещает ввести к нам в дом всех авторов Собрания избранных сочинений.

Като. И еще кое-кого из тех господ, которые слывут, как нам говорили, верховными судьями в области изящного.

Маскариль. Тут я могу быть вам полезен больше, чем кто-либо: все эти люди меня посещают. Да что там говорить: я еще в кровати, а у меня уже собралось человек пять острословов.

Мадлон. Ах, сударь, мы были бы вам признательны до крайних пределов признательности, если бы вы оказали нам такую любезность! Для того чтобы принадлежать к высшему обществу, необходимо со всеми этими господами познакомиться. В Париже только они и создают людям известность, а вы знаете, что для женщины иногда довольно простого знакомства с кем-нибудь из них, чтобы прослыть законодательницей мод, не обладая для того никакими качествами. Я же особенно ценю то, что в общении со столь просвещенными особами научаешься многим необходимым вещам, составляющим самую сущность остроумия. Каждый день узнаешь от них какие-нибудь светские новости, тебе становится известен изящный обмен мыслей и чувств в стихах и прозе. Можешь сказать точно: такой-то сочинил лучшую в мире пьесу на такой-то сюжет, такая-то подобрала слова на такой-то мотив, этот сочинил мадригал по случаю удачи в любви, тот написал стансы по поводу чьей-то неверности, господин такой-то вчера вечером преподнес шестистишие девице такой-то, а она в восемь часов утра послала ему ответ, такой-то писатель составил план нового сочинения, другой приступил к третьей части своего романа, третий отдал свои труды в печать. Вот что придает цену в обществе, и, по моему мнению, кто всем этим пренебрегает, тот человек пустой.

Като. В самом деле, я нахожу, что особа, которая желает прослыть умницей, а всех четверостиший, которые сочинены в Париже за день, знать не изволит, достойна осмеяния. Я бы сгорела от стыда, если бы меня спросили, видела ли я то-то и то-то, и вдруг оказалось бы, что не видела.

Маскариль. Ваша правда, конфузно не принадлежать к числу тех, что первыми узнают обо всем. Впрочем, не беспокойтесь: я хочу основать у вас в доме академию острословия и обещаю, что в Париже

244

не будет ни одного стишка, которого вы бы не знали наизусть раньше всех. Я и сам упражняюсь в этом роде. Вы можете услышать, с каким успехом исполняются в лучших парижских альковах двести песенок, столько же сонетов, четыреста эпиграмм и свыше тысячи мадригалов моего сочинения, а загадок и стихотворных портретов я уж и не считаю.

Мадлон. Признаюсь, я ужасно люблю портреты. Что может быть изящнее!

Маскариль. Портреты сочинять труднее всего, тут требуется глубокий ум. Надеюсь, когда вы ознакомитесь с моей манерой письма, вы меня похвалите.

Като. А я страшно люблю загадки.

Маскариль. Это хорошее упражнение для ума. Не далее как нынче утром я сочинил четыре штуки и собираюсь предложить их вашему вниманию.

Мадлон. Мадригалы тоже имеют свою приятность, если они искусно сделаны.

Маскариль. На мадригалы у меня особый дар. В настоящее время я перелагаю в мадригалы всю римскую историю.

Мадлон. О, конечно, это будет верх совершенства! Когда ваш труд будет напечатан, пожалуйста, оставьте для меня хотя бы одну книжку.

Маскариль. Обещаю: каждая из вас получит по книжке в отличнейшем переплете. Печатать свои произведения — это ниже моего достоинства, но я делаю это для книгопродавцев: ведь они прямо осаждают меня, надобно же дать им заработать!

Мадлон. Воображаю, какое это наслаждение — видеть свой труд напечатанным!

Маскариль. Разумеется. Кстати, я должен прочесть вам экспромт, я сочинил его вчера у герцогини, моей приятельницы,— надобно вам знать, что я чертовски силен по части экспромтов.

Като. Именно экспромт есть пробный камень острословия.

Маскариль. Итак, прошу вашего внимания.

Мадлон. Мы превратились в слух.

Маскариль.

Ого! Какого дал я маху:

245

Я в очи вам глядел без страху,

Но сердце мне тайком пленили ваши взоры.

Ах, воры! воры! воры! воры!

Като. Верх изящества!

Маскариль. Все мои произведения отличаются непринужденностью, я отнюдь не педант[99].

Мадлон. Вы далеки от педантизма, как небо от земли.

Маскариль. Обратили внимание, как начинается первая строка? Ого![100] В высшей степени оригинально. Ого! Словно бы человек вдруг спохватился: Ого! Возглас удивления: Ого!

Мадлон. Я нахожу, что Ого! чудесно.

Маскариль. А ведь, казалось бы, сущий пустяк!

Като. Помилуйте! Что вы говорите? Таким находкам цены нет.

Мадлон. Конечно! Я бы предпочла быть автором одного этого Ого! нежели целой эпической поэмы.

Маскариль. Ей-богу, у вас хороший вкус.

Мадлон. О да, недурной!

Маскариль. А что вы скажете о выражении: дал я маху?[101] Дал я маху, иначе говоря, не обратил внимания. Живая разговорная речь: дал я маху. Я в очи вам глядел без страху, глядел доверчиво, наивно, как бедная овечка, любовался вами, не отводил от вас очей, смотрел не отрываясь. Но сердце мне тайком… Как вам нравится это тайком? Хорошо придумано?

Като. Великолепно.

Маскариль. Тайком, то есть исподтишка. Кажется, будто кошка незаметно подкрадывается к мышке.

Мадлон. Настоящее откровение.

Маскариль. Пленили ваши взоры. Взяли в плен, похитили. Ах, воры! воры! воры! воры! Не правда ли, так и представляешь себе человека, который с криком бежит за вором: Ах! воры! воры! воры! воры!

Мадлон. Остроумие и изящество оборота неоспоримы.

Маскариль. Я сам придумал мотив и хочу вам спеть.

Като. Вы и музыке учились?

Маскариль. Я? Ничуть не бывало.

246

Като. А как же в таком случае?

Маскариль. Люди нашего круга умеют все, не будучи ничему обучены.

Мадлон (к Като). Конечно, душенька!

Маскариль. Как вам нравится мелодия? Кха, кха… Ла-ла-ла-ла! Скверная погода нанесла жестокий ущерб нежности моего голоса. Ну, куда ни шло, тряхнем стариной. (Поет.) Ого! Какого дал я маху!

Като. Ах, какая страстная мелодия! Можно умереть от восторга!

Мадлон. В ней есть нечто хроматическое.

Маскариль. А вы не находите, что музыка хорошо передает мысль?

Ах, воры!.. Как бы вопль отчаяния: Ах, воры!.. А потом будто у человека захватило дыхание: воры! воры! воры!

Мадлон. Вот что значит проникнуть во все тонкости, в тончайшие тонкости, в тонкость тонкости! Чудо как хорошо, уверяю вас. Я в восторге и от слов, и от музыки.

Като. Произведения равной силы я не слышала.

Маскариль. Природе одолжен я искусством слагать стихи, а не учению.

Мадлон. Природа обошлась с вами, как любящая мать: вы ее баловень.

Маскариль. Как же вы все-таки проводите время?

Като. Никак.

Мадлон. До встречи с вами у нас был великий пост по части развлечений.

Маскариль. Ежели позволите, я в ближайшие дни свезу вас в театр: дают новую комедию, и мне было бы очень приятно посмотреть ее вместе с вами.

Мадлон. От таких вещей не отказываются.

Маскариль. Но только я вас прошу, хлопайте хорошенько, когда будете смотреть пьесу: дело в том, что я обещал обеспечить комедии успех, — еще нынче утром автор приезжал меня об этом просить. Здесь такой обычай: к нам, людям знатным, авторы приходят читать свои произведения, чтобы мы их похвалили в создали им славу. А уж если мы высказали свое мнение, то, судите сами, посмеет ли партер возражать? Я, например, всегда свое слово дер-

247

жу, и если уж обещал поэту, то и кричу: «Прекрасно!» — когда еще в театре не зажигали свечей.

Мадлон. Ах, не говорите! Париж — восхитительный город! Тут на каждом шагу происходят такие вещи, о которых в провинции не подозревают самые просвещенные женщины.

Като. Довольно, довольно, теперь нам все ясно: теперь мы знаем, как нужно вести себя в театре, и будем громко выражать свое восхищение по поводу каждого слова.

Маскариль. Возможно, я ошибаюсь, но в вашей наружности все обличает автора комедии.

Мадлон. Пожалуй, вы отчасти правы.

Маскариль. Вот как? Ну так давайте же посмотрим ее на сцене. Между нами, я тоже сочинил комедию и хочу поставить ее.

Като. А каким актерам вы доверите сыграть вашу комедию?

Маскариль. Что за вопрос? Актерам Бургундского отеля. Только они и способны оттенить достоинства пьесы. В других театрах актеры невежественны: они читают стихи, как говорят, не умеют завывать, не умеют, где нужно, остановиться. Каким же манером узнать, хорош ли стих, ежели актер не сделает паузы и этим не даст вам понять, что пора подымать шум?

Като. В самом деле, всегда можно заставить зрителя почувствовать красоты произведения: всякая вещь ценится в зависимости от того, какую цену ей дают.

Маскариль. Что вы скажете об отделке моего костюма? Подходит ли она к моему кафтану?

Като. Вполне.

Маскариль. Хорошо ли подобрана лента?

Мадлон. Прямо ужас как хорошо! Настоящий Пердрижон!

Маскариль. А наколенники?

Мадлон. Просто загляденье!

Маскариль. Во всяком случае, могу похвалиться: они у меня на целую четверть шире, чем теперь носят.

Мадлон. Признаюсь, мне никогда еще не приходилось видеть, чтобы наряд был доведен до такого изящества.

Маскариль. Прошу обратить внимание вашего обоняния на эти перчатки.

248

Мадлон. Ужасно хорошо пахнут!

Като. Мне еще не случалось вдыхать столь изысканный аромат.

Маскариль. А вот это? (Предлагает им понюхать свой напудренный парик.)

Мадлон. Дивный запах! В нем сочетается возвышенное и усладительное.

Маскариль. Но вы ничего не сказали о моих перьях. Как вы их находите?

Като. Страх как хороши![102]

Маскариль. А вы знаете, что каждое перышко стоит луидор? Такая уж у меня привычка: набрасываюсь на все самое лучшее.

Мадлон. Право же, у нас с вами вкусы сходятся. Я страшно щепетильна насчет туалета и люблю, чтобы все, что я ношу, вплоть до чулок, было от лучшей мастерицы.

Маскариль (неожиданно вскрикивает). Ай-ай-ай, осторожней! Убей меня бог, сударыня, так не поступают! Я возмущен таким обхождением: это нечестная игра[103].

Като. Что с вами? Что случилось?

Маскариль. Как — что случилось? Две дамы одновременно нападают на мое сердце! С обеих сторон! Это противно международному праву. Силы неравны, я готов кричать «караул»!

Като. Нельзя не признать, что у него совершенно особая манера выражаться.

Мадлон. Обворожительный склад ума!

Като. У вас пугливое воображение: сердце ваше истекает кровью не будучи ранено.

Маскариль. Кой черт не ранено — все искрошено с головы до пят!

ЯВЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ

Те же и Maротта.

Маротта (к Мадлон). Сударыня! Вас желают видеть.

Мадлон. Кто?

Маротта. Виконт де Жодле.

Маскариль. Виконт де Жодле?

Маротта. Да, сударь.

249

Като. Вы с ним знакомы?

Маскариль. Это мой лучший друг.

Мадлон. Проси, проси!

Маротта уходит.

Маскариль. Последнее время мы с ним не виделись, потому-то я особенно рад этой случайной встрече.

Като. Вот он.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ

Маскариль, Мадлон, Като, Жодле, Маротта, Альманзор.

Маскариль. А, виконт!

Жодле (обнимает его). А, маркиз!

Маскариль. Как я рад тебя видеть!

Жодле. Какая приятная встреча!

Маскариль. Ну обнимемся еще разок, прошу тебя![104]

Мадлон (к Като). Ангел мой! Мы начинаем входить в моду, вот и высший свет нашел к нам дорогу.

Маскариль. Сударыни! Позвольте представить вам этого дворянина, ей-ей, он достоин знакомства с вами!

Жодле. Справедливость требует воздать вам должное, прелести же ваши предъявляют суверенные права на людей всех званий.

Мадлон. Учтивость ваша доходит до крайних пределов лести.

Като. Нынешний день отмечен будет в нашем календаре как наисчастливейший.

Мадлон (Альманзору). Эй, мальчик! Сколько раз надо повторять одно и то же? Ужели ты не видишь, что требуется приумножение кресел?

Маскариль. Да не удивляет вас виконт своим видом: он только что перенес болезнь, которая и придала бледность его физиономии.

Жодле. То плоды ночных дежурств при дворе и тягостей военных походов.

250

Маскариль. Известно ли вам, сударыни, что виконт — один из славнейших мужей нашего времени? Вы видите перед собой лихого рубаку.

Жодле. Вы, маркиз, тоже лицом в грязь не ударите. Знаем мы вас!

Маскариль. Это правда: нам с вами не раз приходилось бывать в переделках.

Жодле. И в переделках довольно-таки жарких.

Маскариль (глядя на Като и Мадлон). Но не столь жарких, как нынешняя. Ай-ай-ай!

Жодле. Мы с ним познакомились в армии: в то время маркиз командовал кавалерийским полком на мальтийских галерах.

Маскариль. Совершенно верно. Но только вы, виконт, вступили в службу раньше меня. Насколько я помню, вы командовали отрядом в две тысячи всадников, когда я еще был младшим офицером.

Жодле. Война — вещь хорошая, но, по правде сказать, в наше время двор мало ценит таких служак, как мы с вами.

Маскариль. Вот потому-то я и хочу повесить шпагу на гвоздь.

Като. А я, признаюсь, безумно люблю военных.

Мадлон. Я тоже их обожаю, но только мой вкус — это сочетание храбрости с тонкостью ума.

Маскариль. А помнишь, виконт, тот люнет, который мы захватили при осаде Арраса?

Жодле. Какое там люнет! Полную луну![105]

Маскариль. Пожалуй, ты прав.

Жодле. Кто-кто, а я-то это хорошо помню. Меня тогда ранило в ногу гранатой, и сейчас еще виден рубец. Сделайте милость, пощупайте! Чувствуете, каков был удар?

Като (пощупав ему ногу). В самом деле, большой шрам.

Маскариль. Пожалуйте вашу ручку и пощупайте вот тут, на самом затылке. Чувствуете?

Мадлон. Да, что-то чувствую.

Маскариль. Это мушкетная рана, которая была мне нанесена во время последнего похода.

Жодле (обнажает грудь). А вот тут я был ранен пулей навылет в бою при Гравелине.

251

Маскариль (взявшись за пуговицу панталон). Теперь я вам покажу самое страшное повреждение.

Мадлон. Не нужно, мы верим вам на слово.

Маскариль. Почетные эти знаки являются моей лучшей рекомендацией.

Като. Ваше обличье говорит само за себя.

Маскариль. Виконт! Карета тебя ожидает?

Жодле. Зачем?

Маскариль. Недурно было бы прокатиться с дамами за город и угостить их.

Мадлон. Сегодня нам никак нельзя отлучиться из дому.

Маскариль. Ну так пригласим скрипачей, потанцуем.

Жодле. Славно придумано, ей-ей!

Мадлон. Вот это с удовольствием. Но только желательно пополнить нашу компанию[106].

Маскариль. Эй, люди! Шампань, Пикар, Бургиньон, Каскарѳ, Баск, Лa Вердюр, Лорен, Провансаль, Ла Вьолет! Черт побери всех лакеев! Кажется, ни у одного французского дворянина нет таких нерадивых слуг, как у меня! Канальи вечно оставляют меня одного.

Мадлон. Альманзор! Скажи людям господина маркиза, чтоб они по¬ звали скрипачей, а сам пригласи наших соседей, кавалеров и дам, дабы они заселили пустыню нашего бала.

Альманзор уходит.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ

Маскариль, Мадлон, Като, Жодле, Маротта.

Маскариль. Виконт! Что скажешь ты об этих глазках?

Жодле. А ты сам, маркиз, какого о них мнения?

Маскариль. Я полагаю, что нашей свободе несдобровать. Я по крайней мере чувствую странное головокружение, сердце мое висит на волоске.

Мадлон. Как натурально он выражается! Он умеет всему придать приятность[107].

Като. Он до ужаса расточителен в своем остроумии.

252

Маскариль. В доказательство того, что я говорю правду, я вам тут же сочиню экспромт. (Обдумывает.)

Като. Ах, троньтесь мольбою моего сердца: сочините что-нибудь в нашу честь!

Жодле. Я сам охотно сочинил бы стишок, да поэтическая жилка у меня немножко не в порядке по причине многочисленных кровопусканий, которым я за последнее время подвергался.

Маскариль. Что за дьявольщина! Первый стих мне всегда отлично удается, а вот дальше дело не клеится. Право, всему виною спешка. На досуге я сочиню вам такой экспромт, что вы диву дадитесь[108].

Жодле. Чертовски умен!

Мадлон. И какие изящные, какие изысканные обороты речи!

Маскариль. Послушай, виконт: как давно ты не видел графиню?

Жодле. Я не был у нее недели три.

Маскариль. Ты знаешь, сегодня утром меня навестил герцог, хотел увезти с собой в деревню поохотиться на оленей[109].

Мадлон. А вот и наши подруги.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ

Те же, Люсиль, Селимена, Альманзор и скрипачи.

Мадлон. Ах, душеньки! Извините нас, пожалуйста! Господину маркизу и господину виконту пришла фантазия воодушевить наши ножки, и мы пригласили вас, чтобы заполнить пустоты нашего собрания.

Люсиль. Мы очень вам признательны.

Маскариль. Ну, этот бал вышел у нас на скорую руку, а вот на днях мы зададим пир по всем правилам. Скрипачи пришли?

Альманзор. Пришли, сударь.

Като. Ну, душеньки, занимайте места.

Маскариль (танцует один, как бы в виде прелюдии к танцам). Ла- ла-ла, ла-ла-ла-ла!

Мадлон. Как он хорошо сложен!

Като. И, как видно, танцор изрядный.

Маскариль (пригласив Мадлон). Свобода моя танцует куранту заодно с ногами. В такт, скрипки! В такт! О невежды! Под их музыку

253

много не натанцуешь. Дьявол вас побери! Неужто не можете выдержать такт? Ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла! Живее! Эх, деревенщина!

Жодле (танцует). Эй, вы! Замедлите темп! Я еще не вполне оправился после болезни.

ЯВЛЕНИЕ СЕМНАДЦАТОЕ

Те же, Лагранж и Дюкруази.

Лагранж (с палкой в руке). Ах, мошенники! Что вы тут делаете? Мы вас три часа разыскиваем.

Маскариль. Ой-ой-ой! Насчет побоев у нас с вами уговору не было.

Жодле. Ой-ой-ой!

Лагранж. Куда как пристало такому негодяю, как ты, разыгрывать вельможу!

Дюкруази. Вперед тебе наука: знай свое место.

Лагранж и Дюкруази уходят.

ЯВЛЕНИЕ ВОСЕМНАДЦАТОЕ

Маскариль, Мадлон, Като, Жодле, Маротта, Люсиль, Селимена, Альманзор, скрипачи.

Мадлон. Что все это означает?

Жодле. Мы держали пари.

Като. Как? Вы позволяете себя бить?

Маскариль. Бог мой, я изо всех сил сдерживался! А то ведь я вспыльчив и легко мог выйти из себя.

Мадлон. Снести такое оскорбление в нашем присутствии!

Маскариль. Э, пустое! Давайте лучше танцевать. Мы с ними старые знакомые, а друзьям пристало ли обижаться из-за таких пустяков!

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТНАДЦАТОЕ

Те же, Лагранж, Дюкруази, потом наемные драчуны.

Лагранж. Ну, канальи! Сейчас вам будет не до шуток! Эй, войдите!

Входят драчуны.

Мадлон. Какая, однако ж, дерзость таким манером врываться в наш дом!

254

Дюкруази. Можем ли мы, сударыни, оставаться спокойными, когда наших лакеев принимают лучше, чем нас, когда они за наш счет любезничают с вами и закатывают вам балы?

Мадлон. Ваши лакеи?

Лагранж. Да, наши лакеи. И как это дурно, как это неприлично с вашей стороны, что вы нам их портите!

Мадлон. О небо, какая наглость!

Лагранж. Но впредь им не придется щеголять в наших нарядах и пускать вам пыль в глаза. Желаете их любить? Воля ваша, любите, но только уж ради их прекрасных глаз. (Драчунам.) А ну, разденьте их!

Жодле. Прощай, наше щегольство!

Маскариль. Пропали и графство и маркизат!

Дюкруази. Ах, негодяи! И вы осмелились с нами тягаться? Нет, довольно! Подите еще у кого-нибудь поищите приманок для ваших красоток.

Лагранж. Мало того, что заняли наше место, да еще вырядились в наше платье!

Маскариль. Ах, фортуна, до чего же ты непостоянна!

Дюкруази. Ну-ну, поживее! Снимайте с них все до последней тряпки.

Лагранж. Сейчас же уберите все это. Теперь, сударыни, ваши кавалеры приобрели свой натуральный вид, и вы можете продолжать любезничать с ними сколько вам угодно. Мы предоставляем вам полную свободу и уверяем вас, что совсем не будем ревновать[110].

Лагранж и Дюкруази уходят.

ЯВЛЕНИЕ ДВАДЦАТОЕ

Маскариль, Мaдлон, Като, Жодле, Маротта, Люсиль, Селимена, Альманзор, скрипачи.

Като. Ах, какой конфуз!

Мадлон. Я вне себя от досады!

Один из скрипачей (Маскарилю). Вот тебе на! А кто же нам заплатит?

255

Маскариль. Обратитесь к господину виконту.

Один из скрипачей (к Жодле). Кто же с нами рассчитается?

Жодле. Обратитесь к господину маркизу.

ЯВЛЕНИЕ ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ

Те же и Горжибюс.

Горжибюс. Ах, мерзавки! Наделали же вы дел, как я погляжу! Эти господа такого мне о вас наговорили!

Мадлон. Отец! С нами сыграли крайне обидную шутку.

Горжибюс. И точно, шутка обидная, а все из-за вашей чванливости, негодницы! Прием, который вы оказали этим господам, оскорбил их, а я, несчастный, глотай обиду!

Мадлон. О, клянусь, мы будем отомщены, или я умру от огорчения! А вы, нахалы, еще смеете торчать тут после всего, что произошло?

Маскариль. Так-то обходятся с маркизом! Вот он, высший свет: малейшая неудача — и те, что еще вчера вами восхищались, нынче вас презирают. Идем, приятель, поищем счастья в другом месте. Я вижу, здесь дорожат мишурным блеском и не ценят добродетели без прикрас.

Маскариль и Жодле уходят.

ЯВЛЕНИЕ ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ

Мадлон, Като, Маротта, Люсиль, Селимена, Альманзор, скрипачи, Горжибюс.

Один из скрипачей. Сударь! Хоть бы вы расплатились с нами, не напрасно же мы старались!

Горжибюс (колотит их). Ладно, ладно, расплачусь вот этой самой монетой! А вы, негодницы, скажите «спасибо», что я не разделался таким же манером и с вами. Теперь мы станем притчей во языцех, всеобщим посмешищем — вот до чего довели ваши причуды! Прочь с глаз моих, бесстыдницы! Не хочу я вас больше знать! А вы, виновники их помешательства, — пустые бредни, пагубные забавы праздных умов: романы, стихи, песни, сонеты и сонетишки, — ну вас ко всем чертям!

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ГОРЖИБЮС

парижанин.

СЕЛИЯ

его дочь.

ЛЕЛИЙ

молодой человек, влюбленный в Селию.

СГАНАРЕЛЬ

парижанин, мнимый рогоносец.

ЖЕНА СГАНАРЕЛЯ.

РОДСТВЕННИК ЖЕНЫ СГАНАРЕЛЯ.

ВИЛЬБРЕКЕН

отец Валера.

СЛУЖАНКА СЕЛИИ.

ГРО-РЕНЕ

слуга Лелия.

СЛУЖАНКА ГОРЖИБЮСА.

СЛУГА ГОРЖИБЮСА.

Действие происходит в Париже.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Горжибюс, Селия, служанка Селии.

Селия входит заплаканная, за нею — ее отец.

Селия.

Жестоко и смешно подобное желанье!

Горжибюс.

Что вы там шепчете, упрямое созданье?

Не думаете ль вы, что нынче я шучу

И с вами поступать не смею как хочу?

Не разобрав причин, ваш ум пустой и скорый

С отцовским опытом вступает дерзко в споры.

Но так как оба мы не можем быть правы,

То кто ж, по-вашему, из нас, я или вы,

Верней, о дурочка, поймет, что вам полезно?

Ах, черт возьми! Сейчас я говорю любезно,

Но если желчь мою раздразните слегка,

Придется вам узнать, как бьет моя рука.

Послушайтесь меня, упрямица, как друга

Берите мной для вас избра́нного супруга.

Не знаю свойств его, по вашим я словам,

И не спросил у вас, сколь нравится он вам?

Я знаю, он богат, богат неисчислимо, —

Так что же знать еще о нем необходимо?

А раз у мужа есть солидная казна,

Какого же еще вам надобно рожна?

Да, я ручаюсь вам как человек бывалый,

Что этакий богач, конечно, славный малый.

Селия.

Увы!

259

Горжибюс.

Ах так, «увы»? Вот каковы дела!

Как кстати здесь «увы» она произнесла!

Эх, если яростью я распалюсь горячей,

Я вас заставлю петь «увы» совсем иначе!

Вот ваших глупых книг достойные плоды,

Но вас не оторвешь от этой ерунды,

Любовной болтовней мозги набиты ваши,

И Клелия для вас творца вселенной краше.

Прошу вас бросить все романы эти в печь,

Они способны вас на ложный путь завлечь.

Прочли бы вы хоть раз — ведь смысл их так прекрасен —

Пибраковы стихи иль взяли томик басен

Советника Матье — весьма почтенный труд!

А сколько мудрости вы почерпнете тут!

Советы грешникам для чтения прелестны

И учат в краткий срок жить праведно и честно

Когда б читали вы таких побольше книг,

Желаниям моим вы б подчинились вмиг.

Селия.

Как можете вы ждать, что буду я готова

У Лелия назад взять данное мной слово?

Еще когда бы мной он тайно был любим,

Но сами вы, отец, меня связали с ним.

Горжибюс.

Пусть слово одному мы дали, но понятно,

Что, встретив богача, берем его обратно.

Пусть Лелий и хорош, но в жизни, не забудь,

Важнее, чтоб жених принес хоть что-нибудь.

Урода золото преобразит чудесно,

А остальное все совсем неинтересно.

Валер, согласен я, понравится не вдруг;

Тебе не мил жених, но будет мил супруг.

Что значит слово муж, то ведает не всякий,

И очень часто страсть родится только в браке.

Но что же трачу я напрасные слова,

260

Когда приказывать имею все права?

И я вам говорю: довольно дерзких споров!

Я больше не стерплю подобных разговоров.

Сегодня вечером придет мой новый зять,

Посмейте-ка его неласково принять!

Коль вы не будете вести себя прекрасно,

То я… Но я молчу, ведь и без слов все ясно.

(Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Селия, служанка Селии.

Служанка.

Ах, отвергаете вы, барышня, так зло

То, что других людей бесспорно б привлекло!

На предложение ответствовать слезами,

Не молвить «да» — смешно, ну посудите сами!

Ах, если кто-нибудь посватал бы меня,

Ему бы не пришлось мне кланяться три дня!

Сказать один раз «да» казалось бы мне мало,

И я б охотно их две дюжины сказала.

Учитель, что дает по вечерам урок

Братишке вашему, от правды недалек,

Когда он говорит, толкуя о природе,

Что женщина — как плющ иль что-то в этом роде;

Обнявши дерево — прекрасен и силен,

И наземь падает, когда с ним разлучен.

Я уверяю вас, что сказано отлично,

Ведь это все сама я испытала лично.

Скончался мой Мартин велением творца.

При нем был у меня, как персик, цвет лица,

Грудь пышная и взор всегда живой и скорый

А нынче стала я совсем какой-то хворой,

Те дни счастливые минули для меня,

Когда среди зимы ложилась без огня,

Не думая вздыхать по простыням нагретым,

261

Как делаю теперь, дрожа от стужи летом.

Уж больно хорошо — чего уж тут скрывать? —

Коль ночью с вами муж уляжется в кровать

И сразу есть кому (не говоря худого),

Когда чихнете вы, сказать вам: «Будь здорова!»

Селия.

И ты советуешь его мне обмануть,

Покинуть Лелия, вступить на этот путь?

Служанка.

Да Лелий ваш дурак порядочный, ей-богу,

Коль так не вовремя отправился в дорогу!

И то, что нынче он отсюда так далек,

Я б верности его поставила в упрек.

Селия (показывает ей портрет Лелия).

О, не пугай меня зловещею приметой!

Вглядись внимательней в черты сего портрета:

Какая преданность и сколько страсти тут,

И верить я хочу, что мне они не лгут.

Ведь это Лелий мой изображен здесь точно,

И страсть его ко мне чиста и непорочна.

Служанка.

Да, что и говорить, лицом он очень мил

И нежную любовь, конечно, заслужил.

Селия.

Но все же я должна… Ах, помоги!

(Роняет портрет Лелия.)

Служанка.

Достали вы его?.. Ах, боже мой, ей худо!

Скорее! Кто-нибудь!..

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Те же и Сганарель.

Сганарель. Что вы кричите так?

Служанка.

Она кончается!

262

Сганарель.

Я думал, впрямь беда, вы были так шумливы…

Однако подойдем. Сударыня! Вы живы?

Ой-ой! Она молчит!

Служанка. Я сбегаю позвать

Кого-нибудь помочь; извольте поддержать.

(Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Селия, Сганарель, жена Сганареля, потом служанка и слуга Горжибюса.

Сганарель (коснувшись груди Селии)[111].

Повсюду холодна, и как тут быть, не знаю,

Авось я как-нибудь дыхание поймаю…

Нет, не берусь сказать, хотя найти я смог

В ней жизни признаки.

Жена Сганареля (выглядывает из окна; про себя).

Что вижу я, мой бог!

Там обнимается мой муженек с другою[112],

Он изменяет мне!.. Ну я его накрою!

Сганарель.

Но помощь оказать пора бы ей давно.

Столь юной умереть, конечно, неумно,

И я считаю смерть глупейшею забавой,

Коль на земную жизнь еще имеешь право.

Служанка приводит слугу[113], Сганарель вместе со слугой уносят Селию к ней в дом.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Жена Сганареля одна.

Жена Сганареля (выходит из дому).

Однако он успел отсюда убежать,

И мне его накрыть не удалось опять.

Он нагло изменил супружеским обетам —

Мне стоило взглянуть, чтоб убедиться в этом.

263

Ну ясно, отчего ко мне он так остыл,

Когда дарю ему стыдливой страсти пыл!

Он ласки отдает другим, быть может, многим,

А платится жена постом довольно строгим.

Но большинство мужей при том не дует в ус:

То, что дозволено, теряет всякий вкус.

Вначале все они как будто превосходны,

Их чувства горячи и очень благородны,

Но скоро наша страсть надоедает им,

И нашу собственность они несут другим.

Ах, жалко, что закон нам не дает поблажки

Менять своих мужей, как грязные рубашки!

А было б хорошо! И не одной жене

Пришлось бы по сердцу, отнюдь не только мне.

(Поднимает портрет. оброненный Селией.)

Какую прелесть мне судьба послала, право!

Эмаль прекрасная, чудесная оправа.

Открою.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Жена Сганареля, Сганарель.

Сганарель (полагая, что он один).

Думал я, что умерла она, —

Все вздор, она опять здорова и сильна…

Но вижу я жену…

Жена Сганареля (думая, что она одна).

Да здесь портрет! О боже!

Как он красив, и как, наверное, похоже!

Сганарель (заглядывает через плечо жены; про себя).

Что поднесла к глазам дрожащею рукой?

Не много доброго сулит портрет такой,

И подозрение в душе зашевелилось.

Жена Сганареля (не замечая мужа).

Прекрасней ничего встречать не приходилось,

И мастер может быть своей работой горд.

А пахнет-то ведь как!

264

Сганарель (про себя). Что? Поцелуй! О черт!

Однако ж!

Жена Сганареля.

Хочется мне, глядя на картину,

Иметь поклонником подобного мужчину.

Когда б он стал шептать любовные слова,

То закружилась бы, конечно, голова.

Такого где найдешь? Попробуй повстречай-ка!

А мой-то и плешив, и груб…

Сганарель (вырывает у нее портрет).

Ах, негодяйка!

Я оскорбления не в силах перенесть.

Вы здесь поносите супружескую честь!..

Так вы считаете, почтенная супруга,

Что в общей сложности не стоим мы друг друга?

Клянусь я дьяволом — ах, чтоб он вас побрал! —

Да разве б кто-нибудь другой вас в жены взял?

Скажите: что во мне вы видите плохого?

Я нравлюсь женщинам, даю вам в этом слово.

Мой облик в их сердца легко вселяет страсть.

Красавиц тысячи пред ним готовы пасть.

Искать на стороне вам, душка, не пристало,

Такого молодца вам не должно быть мало.

Но кроме мужа ваш нескромный аппетит

Еще любовника вам завести велит!

Жена Сганареля.

Куда вы клоните, мне ясно с полуслова…

Ты думаешь, что так…

Сганарель. Обманывай другого!

Здесь все доказано, и я в руке держу

Свидетельство того, чем я тебя стыжу.

Жена Сганареля.

Ты, верно, думаешь, я гневаюсь для виду,

Что смеешь наносить мне новую обиду?

Прошу тебя, супруг, вещицу мне отдать.

Подумай…

265

Сганарель.

Думаю тебе бока намять.

Как жаль, что не могу я заодно с портретом

Держать оригинал!

Жена Сганареля. Зачем?

Сганарель. Молчу об этом.

Моя прелестница! Я должен быть счастлив,

Твои дары на лбу внезапно ощутив.

(Глядя на портрет Лелия.)

Вот он, постельный плут, невиданное диво,

Преступного огня злосчастное огниво,

Подлец, с которым ты…

Жена Сганареля. С которым?.. Продолжай!

Сганарель.

С которым, говорю… Ну-ну, не раздражай!

Жена Сганареля.

Я что-то не пойму вас, господин пьянчуга.

Сганарель.

Отлично поняли вы, госпожа подлюга.

Ведь Сганарелем я уж больше не зовусь,

Отныне имя мне — синьор Рогатиус.

Лишился чести я, а ты не без причины

Лишишься всех зубов и ребер половины.

Жена Сганареля.

Ты смеешь говорить так со своей женой?

Сганарель.

А смеешь шутки ты разыгрывать со мной?

Жена Сганареля.

О чем ты говоришь? Скажи мне не скрывая.

Сганарель.

Ах, что там сетовать! Беда моя пустая.

Рогами наградив супруга своего,

Увы, не удивишь ты этим никого!

Жена Сганареля.

Бесстыдно оскорбив и лицемерно вместе

И возбудив во мне желанье правой мести,

Разыгрываешь ты какой-то мнимый гнев,

266

Чтобы угасла злость моя, перегорев?

Так нагло поступать — неслыханно и ново:

Обидчик мой меня еще корит сурово!

Сганарель.

Ах, дерзкая! Взглянув, как держится она,

Любой подумал бы, что верная жена!

Жена Сганареля.

Ступай своим путем, дари красоткам ласки,

Им в верности клянись, целуй им губки, глазки,

А мне отдай портрет, и больше ничего.

(Вырывает у него портрет и убегает.)

Сганарель (бежит за ней).

Ты норовишь удрать… Я отниму его!

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Лелий, Гро-Рене.

Гро-Рене.

Вот мы и здесь. Но я хочу спросить вас, барин,

И буду за ответ вам очень благодарен.

Лелий.

Ну что же, говори.

Гро-Рене. Не черт ли в вас сидит,

Что сохранили вы такой прекрасный вид?

Уже неделю мы несемся наудачу

И не одну в пути загнали насмерть клячу,

Чья рысь проклятая так растрясла меня,

Что я б сейчас не мог влезть снова на коня, —

Мне так отбило все, что говорить подробно

Об этом с кем-нибудь мне даже неудобно,

А вы совсем бодры, как будто жизнь легка,

Хотя не спали ночь, не брали в рот куска.

Лелий.

Поспешность ставить мне в вину никто не может:

Брак Селии с другим весьма меня тревожит.

Я так ее люблю и мчался во весь дух,

Чтоб только поскорей проверить страшный слух.

Гро-Рене.

Обильная еда вам помогла б, конечно,

При выяснении истории сердечной,

Ведь сердце бы тогда окрепло для борьбы

И легче бы снесло любой удар судьбы.

Вот, например, я сам: пустую незадачу,

Когда я голоден, мне не снести — я плачу;

Когда же я поем, моя душа тверда,

И ей уж нипочем страшнейшая беда.

Я вам советую: наешьтесь поплотнее,

И с шутками судьбы вы встретитесь смелее,

И в сердце злая скорбь проникнуть не вольна,

Коль оградить его бутылкою вина.

Лелий.

Но есть я не могу.

Гро-Рене (в сторону). Я сдохну, это ясно. (Громко.)

Но ведь готов обед, состряпанный прекрасно!

Лелий.

Молчи, я говорю.

Гро-Рене. Такой приказ жесток!

Лелий.

Но я не с голоду — со страху изнемог.

Гро-Рене.

А я - ото всего. Нет, правда, плохо дело,

Коль глупая любовь вас заняла всецело.

Лелий.

Я должен разузнать, потерян ли мой рай.

Ты, если хочешь есть, оставь меня, ступай.

Гро-Рене.

Коль сударь так велит, то я не возражаю.

(Уходит.)

Лелий (один).

Нет-нет, напрасно я тоской себя терзаю!

Отец мне обещал, и проявила дочь

Любовь, способную прогнать сомненья прочь[114].

268

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Лелий, Сганарель.

Сганарель (держит в руках портрет; не замечая Лелия).

Портрет держу и всласть могу упиться рожей

Того, кто сделал жизнь мою на ад похожей.

Его не знаю я.

Лелий (про себя).

Что вижу я! Нет-нет!

Что должен думать я, коль это мой портрет!

Сганарель (не видя Лелия).

Ах, бедный Сганарель! Как тяжело мужчине

Нести такой позор, как ты несешь отныне…

(Заметив, что на него смотрит Лелий, поворачивается к нему боком.)

Лелий (про себя).

Сей дар любви не мог не вызвать мой испуг.

Необъяснимо так уйти из милых рук!..

Сганарель (про себя).

…и всякий пальцем ткнет, коль проходить я буду,

Кто сложит песенку, а кто везде и всюду

Описывать начнет позорную судьбу,

Что, как постыдное клеймо, ношу на лбу!

Лелий (про себя).

Но не ошибся ль я?

Сганарель (про себя). Дрянь! Как посмел твой милый

Наставить мне рога, когда я в цвете силы?

Ведь за красавца я еще сойти бы мог.

Какой-то ветрогон, какой-то сосунок…

Лелий (взглянув на портрет, который Сганарель держит в руках, про себя).

Да, это мой портрет — я видел слишком ясно.

Сганарель (поворачивается к нему спиной).

Как любопытен он!

Лелий (про себя). Я удивлен ужасно.

Сганарель (про себя). Что вертится он?

269

Лелий (про себя). Я его остановлю. (Громко.)

Могу ль… один вопрос…

Сганарель (удаляясь, про себя). Болтливых не терплю.

Лелий.

Хотелось бы мне знать, как эта вот вещица

Могла у вас в руках внезапно очутиться?

Сганарель (про себя).

Зачем бы знать ему? Но что я вижу здесь!..

(Смотрит на Лелия, потом на портрет.)

Ах, черт возьми, теперь он мне раскрылся весь!

Мне ясно, отчего он побледнел в испуге:

То — он, молодчик мой, верней — моей супруги.

Лелий.

Но помогите мне, скажите, как попал…

Сганарель (громко).

Я, слава богу, все теперь о вас узнал.

Картинка — ваш портрет (на нем вы, правда, краше),

И находился он в руках знакомой вашей.

Для нас ведь не секрет та пламенная страсть,

В которой оба вы преуспевали всласть.

Влеченье ваше мне, конечно, очень лестно,

Но все ж имею ль честь вам, сударь, быть известным?

Во всяком случае, прошу мне сделать честь

И на другой предмет ваш пламень перенесть.

Ведь узы брака вам должны же быть священны…

Лелий.

Как! Та, которая вам отдала бесценный…

Сганарель.

Моя жена, я — муж ее.

Лелий. Вы — муж ее?

Сганарель.

Да, говорят вам, муж, и я возьму свое.

Вам все известно, я ж теперь пойду с рассказом

К ее родителям.

270

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Лелий один.

Лелий.

А правду говорят, что муж бедняжки, всех

Уродством превзойдя, похож на смертный грех.

О, если б даже я из уст твоих беспечных

Не слыхивал ни клятв, ни уверений вечных,

Ты, предпочтя его, мне взволновала кровь,

Во мне усилила горячую любовь,

Неблагодарная… Обиды, и тревоги,

И утомление стремительной дороги

Так тяжко голову измучили мою,

Что кружится она и я едва стою.

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Лелий, жена Сганареля.

Жена Сганареля (думая, что она одна).

Хитрец! Наперекор… (Заметив Лелия.)

Вам плохо, сударь? Что вы?

Вы, кажется, упасть от слабости готовы.

Лелий.

Да, вдруг какая-то внезапная напасть.

Жена Сганареля.

Смотрите, как бы здесь без чувств вам не упасть.

Покуда не пройдет, зайдите в залу эту.

Лелий.

Я с благодарностью последую совету.

Лелий и жена Сганареля уходят.

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Сганарель, родственник его жены.

Родственник.

Ваш гнев понятен мне, что тут и говорить,

Но в этаких делах не следует спешить,

И, до конца рассказ прослушав хладнокровно,

Я не могу сказать, что впрямь она виновна.

271

А можно ль обвинять, когда вина тяжка,

Не убедившись в ней сперва наверняка?[115]

Сганарель.

Так что ж, мне их поймать на месте преступленья?

Родственник.

Поспешность создает нередко огорченья.

Известно разве вам, как к ней портрет попал

И знает ли она его оригинал?

Разведайте же все; коль подозренье верно,

То первые ее накажем мы примерно. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ

Сганарель один.

Сганарель.

Как был разумен он, совет мне мудрый дав

Не чересчур спешить! Быть может, я не прав,

Что предаюсь теперь нелепейшим заботам,

И от волненья зря я обливаюсь потом.

За исключением портрета ничего

Не подтвердило мне позора моего.

Итак, попробуем…

ЯВЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ

Сганарель, жена Сганареля на пороге своего дома, провожает Лелия, Лелий.

Сганарель (заметив их, про себя).

Зачем живу на свете!

Несчастие мое теперь уж не в портрете —

Теперь уж налицо и сам оригинал.

Жена Сганареля.

Не надобно спешить. Вам каждый бы сказал,

Что рано выйти так совсем неосторожно.

272

Лелий.

Я благодарен вам, насколько то возможно,

За вашу доброту, за вашу помощь мне.

Сганарель (про себя).

Он смеет нежности шептать моей жене!

Жена Сганареля входит в дом.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ

Сганарель, Лелий.

Сганарель (про себя).

Меня заметил он. Сейчас мы все узнаем.

Лелий (про себя).

Ах! Увидав его, я жаждою терзаем…

Нет, надо подавить такой порыв в себе

И ставить горести в вину одной судьбе.

Но зависти к его блаженству я не скрою.

Счастливец! Обладать красавицей такою!

(Проходит мимо Сганареля и поглядывает на него.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ

Сганарель, Селия у окна провожает глазами Лелия.

Сганарель (про себя).

Он недвусмысленен в нападках на врага.

Я так же поражен, как если бы рога

На голове моей поднялись прихотливо.

(Глядя вслед ушедшему Лелию.)

Так поступать со мной, однако, некрасиво.

Селия (выходит из дому; про себя).

Как! Лелий здесь, а я не знаю ничего?

Кто от меня мог скрыть присутствие его?

Сганарель (не видя Селии).

«Счастливец! Обладать красавицей такою!»

Попробуй повладей подобною каргою,

Из-за которой я теперь наверняка

273

И рогоносцем стал и в роли дурака!

Но, несмотря на все случившиеся штуки,

Я остаюсь, как пень, стоять, сложивши руки!

Мне надо было бы его поколотить,

В него комком земли иль камнем запустить

И, чтобы отомстить и хорошо и скоро,

Созвать соседей всех, крича: «Держите вора!»

Во время речи Сганареля Селия постепенно приближается и, желая заговорить с ним, ждет, когда его возбуждение уляжется.

Селия (громко).

Тот, кто входил сюда и кто стоял вон там,

И с вами говорил,— давно ль знаком он вам?

Сганарель.

Что он знакомец мой — не думайте напрасно:

Знакомый он жены.

Селия. Как вы бледны ужасно!

Сганарель.

Не ставьте мне в вину невольную печаль.

Пусть вздохи тяжкие текут без счета вдаль!

Селия.

Но почему глядите вы так скорбно и уныло?

Сганарель.

Не из-за пустяков. Мне все теперь постыло.

Но, черт возьми, тому я дорого бы дал,

Кто в положении моем смеяться б стал!

Отныне дни пойдут, и каждая неделя

Усугубит позор бедняги Сганареля.

Что честь украдена — не страшная беда,

Но имя доброе пропало навсегда.

Селия.

Как?

Сганарель. Правду говоря, вот этот франт без чувства

Наставил мне рога по правилам искусства.

Я окончательно и твердо убежден,

Что тайно видится с моей женою он.

274

Селия.

Как! Тот, кто только что…

Сганарель. Да-да, от вас не скрою:

Друг в друга влюблены они с моей женою.

Селия.

Ах, знала я: возврат сей тайный не к добру.

Я чуяла за ним коварную игру

И задрожала вдруг, его увидев снова,

Охваченная вся предчувствием худого.

Сганарель.

Я вашу доброту считаю неземной,

Ведь далеко не все так бережны со мной,

И многие друзья, узнав мои печали,

Не плакали со мной, а только хохотали[116].

Селия.

Бывают ли когда поступки так черны?

Где наказание, достойное вины?

Но как ты можешь жить по-прежнему беспечно,

Не оплатив такой измены бессердечной?

Возможно ль это? Нет!

Сганарель. Увы! Не «нет», а «да».

Селия.

Предатель! Негодяй! Без сердца и стыда!

Сганарель. О добрая душа!

Селия. Нет-нет, все муки ада

За грех ужасный твой — лишь слабая награда.

Сганарель.

Недурно сказано!

Селия. Так поступаешь с той,

Что воплощенною являлась добротой!

Сганарель.

Ах!

Селия. С сердцем бедным той, чье каждое биенье

Достойно не было обиды и презренья…

275

Сганарель.

Согласен.

Селия. …что вовек… Но как посмел!.. И что ж,

Одна об этом мысль — для сердца острый нож.

Сганарель.

Не горячитесь так, голубушка родная,

Вы чересчур добры — вас слушаю рыдая.

Селия.

Но не воображай, что я мою тоску

В пустые жалобы бесплодно облеку!

Желанье мести мне жестоко сердце гложет,

И уж ничто меня остановить не сможет. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ

Сганарель один.

Сганарель.

О, пусть подобных бед не ведает она!

Отмщением моим, как ангел, вся полна,

Но гнев ее, моим навеянный позором,

Мне должен послужить уроком и укором:

Переносить без слов и терпеливо так

Бесчестие свое способен лишь дурак.

Бежим искать врага, покажем негодяю,

Что я решителен и что я мстить желаю.

Пусть он узнает, плут, что честь мне дорога,

Ужо я отплачу мерзавцу за рога.

(Сделав несколько шагов, возвращается.)

Но осторожнее! По внешности похоже,

Что очень вспыльчив он и рад подраться тоже.

Мне нанесет опять обиду остолоп,

Раскрасив мне бока, как разукрасил лоб.

Как он противен мне, холерик непристойный!

Люблю, чтоб человек был мирный и спокойный.

Сражаться не люблю, боюсь, что буду бит,

В душе я очень добр и вовсе не сердит.

276

Но честью этот раз я безусловно связан,

Она мне говорит, что я отмстить обязан…

Однако пусть она твердит себе свое, —

Черт с тем, кто так смешон, чтоб слушаться ее!

Когда в награду мне за эту твердость духа

Безжалостная сталь вонзится прямо в брюхо

И все заговорят о горестной судьбе, —

Какая польза в том, о честь моя, тебе?

Гроб жесток для того, кто в жизни был изнежен,

И даже вреден тем, кто коликам подвержен.

А если сравнивать, то, на худой конец,

И рогоносец все ж приятней, чем мертвец.

Какая в том беда? Не станет же кривее

От этого нога или спина круглее.

Да будет проклят тот неслыханный осел,

Кто этакую дурь впервые изобрел,

Связавши крепко честь солидного мужчины

С поступками его прекрасной половины!

Преступник лично сам виновен или нет,

А наша честь несет за женщину ответ.

Мы по чужой вине бываем виноваты,

Коль наших жен мутит какой-то бес проклятый.

Распределение несправедливо, страх:

Им — делать глупости, а нам — быть в дураках.

Нет, так нехорошо. Мне кажется, что власти

Должны б нас охранять от этакой напасти.

Иль недостаточно и так различных бед,

Что вечно, как назло, нам гонятся вослед?

Процессы, хворости, раздоры, муки жажды

Теченье мирных дней нам портят не однажды,

А в довершение — и нам себя не жаль! —

Придумываем мы нелепую печаль.

Давайте презирать подобные тревоги!

По вздохам и слезам пускай шагают ноги.

Жена виновна — пусть ревет она ручьем,

Зачем же плакать мне, когда я ни при чем?

277

Но это зло терпеть мне сразу легче стало

При мысли, что бедняг таких, как я, немало.

Прекраснейшим мужьям недоля суждена

Смотреть сквозь пальцы, как целуется[117] жена,

И неприятностью обзаводиться новой

Смешно из-за такой обиды пустяковой.

Мне скажут, что я глуп, раз отомстить не смог?

Но умереть в сто раз глупее, видит бог.

(Приложив руку к груди.)

И все ж я чувствую, мне что-то жжет печенку[118],

И так и хочется бежать за ним вдогонку.

От ярости дрожу. Я трусил до сих пор,

Теперь я вору мстить решил за свой позор,

И для начала я ни от кого не скрою,

Что этот негодяй живет[119] с моей женою. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ СЕМНАДЦАТОЕ

Горжибюс, Селия, служанка Селии.

Селия.

Да-да, согласна я идти с ним под венец

И подчиняюсь вам охотно, мой отец.

Условье подписать в любой момент готова

И выполню свой долг, не проронив ни слова,

Мечты я выброшу навек из головы

И буду делать все, что скажете мне вы.

Горжибюс.

Вот это сказано и вежливо и мило!

Твое согласие меня так окрылило,

Что я, пожалуй бы, пустился даже в пляс,

Когда б насмешливых не опасался глаз.

Поди ко мне сюда, тебя я расцелую.

Как мне не похвалить разумницу такую?

Что нежно дочь отца обнимет своего —

В том неприличного не вижу ничего[120].

Эх, с радости, что ты так действуешь толково,

Я скинул десять лет и молодею снова![121] (Уходит.)

278

ЯВЛЕНИЕ ВОСЕМНАДЦАТОЕ

Селия, служанка Селии.

Служанка.

Вдруг изменилось все.

Селия. Коль все тебе сказать,

То станешь ты меня сильнее уважать.

Служанка.

Возможно, что и так.

Селия. Так вот узнай, что Лелий

Был лишь обманщиком и жалким пустомелей!

Приехавши сюда…

Служанка. Да, кстати вот и он!

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТНАДЦАТОЕ

Те же и Лелий.

Лелий.

Хотя теперь навек я с вами разлучен,

Но я хотел бы здесь, быть может, неумело…

Селия.

Как! Говорить со мной? Однако это смело!

Лелий.

Да, может быть, я смел, но выбор ваш таков,

Что преступление — вам не сказать двух слов.

Живите весело и позабудьте друга

В объятьях своего достойного супруга.

Селия.

Ну что ж, и буду жить, как я того хочу;

Тем лучше для меня, коль вас я огорчу.

Лелий.

Но чем же вызвал я такое возмущенье?

Селия.

Еще разыгрывать ты смеешь удивленье?

279

ЯВЛЕНИЕ ДВАДЦАТОЕ

Те же и Сганарель, вооруженный с ног до головы.

Сганарель (про себя).

Смерть! Только смерть заслуживает вор,

Навлекший на меня безжалостный позор!

Селия (Лелию, указывая на Сганареля).

Взгляни, взгляни сюда — и мой ответ не нужен.

Лелий.

Ах, вижу…

Селия. Хорошо, что ты еще сконфужен.

Лелий.

А вы? Вы смо́трите, ничуть не покраснев.

Сганарель (про себя).

Всесокрушающих поступков жаждет гнев,

Я сразу стал смелей, пылаю жаждой мщенья,

Когда мы встретимся, здесь будет избиенье.

Я клялся — он умрет, ему спасенья нет.

Найдя его, тотчас отправлю на тот свет.

(Наполовину вытащив шпагу, приближается к Лелию.)

Я в сердце нанесу ему удар здоровый…

Лелий (обернувшись). Кого это вы так?

Сганарель. Я? Никого. Ах, что вы!

Лелий. Зачем оружие?

Сганарель. Да это так, наряд.

Чтоб от дождя спастись. (Про себя.)

Ах, как я буду рад

Убить его!.. Итак, бросаюсь в бой опасный.

Лелий (обернувшись). Что?

Сганарель. Я? Я ничего…

(Надавав себе пощечин для усиления ярости, про себя.)

Ах, что за трус несчастный!

Куриная душа!

280

Селия (Лелию). Конечно, этот вид,

Ваш поражая взор, вам много говорит.

Лелий.

Он говорит, что вас могу считать виновной

В измене милому, жестокой, хладнокровной,

Способной погубить доверие навек.

Сганарель (про себя).

Немножко мужества!

Селия. Бесстыдный человек!

Какие мерзости вы мне сказать посмели!

Сганарель (про себя).

Ах, как старается она о Сганареле!

Смелей, мое дитя, ведь все в твоих руках.

Да ну! Вперед! И, взяв хорошенький размах,

Убей его, пока к тебе стоит он задом.

Лелий (случайно делает два-три шага; Сганарель, который только что намеревался его убить, поворачивается к нему спиной).

Вас сердит речь моя, по вашим вижу взглядам…

Я должен вас хвалить, по-вашему? Ну что ж,

Могу вам подтвердить, что выбор ваш хорош.

Селия.

Прекрасен выбор мой, я вам уж говорила.

Лелий.

Вы защищаете его ужасно мило.

Сганарель (Лелию).

Она вполне права, взяв сторону мою,

И что бесчинны вы, от вас не утаю.

Хотя обижен я, но мудр, не то, понятно,

Здесь кончилось бы все резней невероятной.

Лелий.

Чем вы обижены, и что за горе вдруг?

Сганарель.

Вы сами знаете, где натирает тюк!

Вам в голову прийти должна бы мысль простая,

Что все ж моя жена для вас — жена чужая.

Под носом у меня ее хотеть стянуть —

Совсем, по-моему, не христианский путь!

281

Лелий.

Но подозрение такое недостойно.

Не сомневайтесь, спать вы можете спокойно,

Ее вам уступлю, не нужно мне сердец…

Селия.

Как ты обманывать умеешь ловко, лжец!

Лелий.

Что слышу я теперь! Вы думаете, видно,

Что чувство тайное мое ему обидно?

Вы очень низкого понятья обо мне.

Селия.

Поговоривши с ним, ты все поймешь вполне.

Сганарель (Селии).

Вы защищаете меня умно и смело

И очень правильно взялись за это дело.

ЯВЛЕНИЕ ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ

Те же и жена Сганареля.

Жена Сганареля (Селии).

Я вовсе не хочу, чтоб мой ревнивый пыл

Ваш слух, сударыня, жестоко уязвил,

Но знайте: обмануть меня не в вашей власти.

Есть низкие сердца и низменные страсти.

Другое б надо вам занятие найти,

Чем увлекать сердца, сбивая их с пути.

Селия.

Признание звучит наивно, даже жалко.

Сганарель (жене).

Кто звал тебя сюда, бесстыжая нахалка?

Ты поднимаешь здесь неслыханный скандал

Из страха, чтобы твой любовник не сбежал.

Селия.

Ах, не подумайте, что мне он очень нужен! (Лелию.)

Ну, кто из нас солгал и кто теперь сконфужен?

282

Лелий. Что за история?

Служанка. Я голову даю,

Что не распутать им теперь галиматью.

Довольно долго здесь стою я, как немая, —

Чем больше слушаю, тем меньше понимаю.

Ну, в это дело мне придется сунуть нос.

(Становится между Лелием и своей госпожой.)

Поочередно всем хочу задать вопрос. (Лелию.)

Ну, в чем ее вина? Теперь за вами слово.

Лелий.

В том, что неверная мне предпочла другого.

Когда я услыхал, что брак ее решен

И прилетел сюда, без памяти влюблен,

Тому, что я забыт, не в силах верить прямо,

Я здесь ее застал уже замужней дамой.

Служанка.

Замужней? Но за кем?

Лелий (указывая на Сганареля).

За ним.

Служанка. Как так — за ним?

Кто вам сказал?

Лелий. Он сам, что ею он любим.

Служанка (Сганарелю).

Взаправду?

Сганарель. Говорил я о своей супруге,

Что я на ней женат.

Лелий. В смятенье и в испуге

Держали вы в руках мой собственный портрет.

Сганарель.

Вот он.

Лелий. А также мне сказали вы в ответ,

Что с той, что вам дала вот эту безделушку,

Вы делите как муж и ложе, и подушку.

283

Сганарель (указывая на жену).

Да! Вырвал эту вещь я у нее из рук,

Открыв, что у жены моей есть тайный друг.

Жена Сганареля.

Ну что ты говоришь? И право, что за тайна?

Я на земле портрет нашла совсем случайно.

Когда слегка остыл твой безрассудный гнев

(Указывая на Лелия)

И сударь к нам зашел, внезапно ослабев,

Я сходства не нашла ни малого[122] с портретом.

Селия.

Повинна целиком я в приключенье этом.

В минуту дурноты портрет обронен мной.

(Сганарелю.)

Вы помогли тогда добраться мне домой.

Служанка.

Вы б и сейчас еще всё спорили, ей-богу,

Когда б я не пришла так кстати на подмогу.

Сганарель (в сторону).

Ну что ж, поверить мне в счастливую судьбу?

Неужто ничего я не ношу на лбу?

Жена Сганареля (в сторону).

Совсем спокойной быть еще как будто рано,

И как ни рада я, а все ж боюсь обмана.

Сганарель (жене).

Ну что ж, давай считать, что оба мы чисты;

Притом рискую я серьезнее, чем ты.

Итак, не отвергай благоразумной сделки.

Жена Сганареля.

Идет. Но не спущу тебе другой проделки[123].

Селия (Лелию, после того как они пошептались).

Что натворила я? Страшнее нет беды.

Вот ревности моей злосчастные плоды!

Не веря больше вам, я отомстить хотела.

Теперь не знаю, как исправить это дело:

Я миг тому назад сказала, что вступлю

284

В брак с тем, кого давно всем сердцем не терплю[124],

Я поклялась отцу. Но как бы сделать снова…

Вот он идет сюда.

Лелий. Но он ведь дал мне слово![125]

ЯВЛЕНИЕ ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ

Те же и Горжибюс.

Лелий (Горжибюсу).

Как видите, суда́рь, пред вами снова я,

И ярким пламенем пылает страсть моя.

Я жажду услыхать — и этого не скрою, —

Что Селию могу назвать своей женою.

Горжибюс.

Я вижу, сударь, вас, вы, точно, снова здесь.

Он ярким пламенем объят, как видно, весь

И жаждет услыхать — я этого не скрою, —

Что может Селию назвать своей женою.

Покорнейший слуга великому герою!

Лелий.

Как, сударь? Вы меня хотите обмануть?

Горжибюс.

Да, сударь, мне мой долг указывает путь.

Дочь следует ему.

Селия. Но я просить готова,

Чтобы Валер[126] назад вернул вам ваше слово.

Горжибюс.

Да разве смеет дочь так дерзко отвечать?

О послушании забыла ты опять!

Валер… Его отец идет сюда нарочно,

Чтоб дело порешить раз навсегда и прочно.

ЯВЛЕНИЕ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕ

Те же и Вильбрекен.

Горжибюс.

Почтенный Вильбрекен! Я счастлив видеть вас.

Вильбрекен.

Мне новость важную пришлось узнать сейчас:

285

Она вернула мне мной данное вам слово.

Валера спутницей стать Селия готова,

А он скрывал свой брак пять месяцев подряд.

Он тайно уж давно на Лизе был женат.

А ведь ее родство так знатно и так лестно,

Что о разрыве с ней и думать неуместно, И я…

Горжибюс.

Довольно слов! Вас даже не спросив,

Валер нашел жену и, видимо, счастлив,

Так что же мне скрывать, что мы давно хотели,

Чтобы на дочери моей женился Лелий?

Он преданность свою ей доказал опять,

И зятя лучшего мне нечего желать.

Вильбрекен.

Ваш выбор я хвалю.

Лелий (Горжибюсу). Взяв в жены дочку вашу,

Блаженством без конца я жизнь свою украшу.

Горжибюс.

Пойдем назначим день. Я, право, очень рад!

Все, кроме Сганареля, уходят.

Сганарель (один).

Поклясться мог бы я, что Сганарель рогат!

Чтоб не нажить себе напрасную обиду,

Запомним, что никак нельзя судить по виду.

Отныне следуйте примеру моему:

Все ясно увидав, не верьте ничему.

———————-

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ДОН ГАРСИЯ

принц Наваррский, влюбленный в Эльвиру.

ДОНЬЯ ЭЛЬВИРА

принцесса Леонская.

ЭЛИСА

наперсница Эльвиры.

ДОН АЛЬФОНСО

принц Леонский. принимаемый за принца Кастильского под именем дона Сильвио.

ДОНЬЯ ИНЕСА

графиня, влюбленная в дона Альфонсо; в нее влюблен незаконно завладевший леонским престолом Mayрегат.

ДОН АЛЬВАРО

наперсник дона Гарсии, влюбленный в Элису.

ДОН ЛОПЕ

наперсник дона Гарсии, влюбленный в Элису и отвергнутый ею.

ДОН ПЕДРО

дворянин на службе у доньи Эльвиры.

Действие происходит в испанском городе Асторге, в королевстве Леонском.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Донья Эльвира, Элиса.

Донья Эльвира.

Нет, в выборе моем таинственная сила

Одна влечением души руководила;

В моем избраннике нет ровно ничего,

Что заставляло бы предпочитать его.

Дон Сильвио ему ни в чем не уступает

И те же качества в себе соединяет.

Ведь подвиги его и славных предков кровь

Могли бы и к нему привлечь мою любовь,

И я не знала бы, кого избрать в супруги,

Когда б над сердцем власть имели лишь заслуги.

Но волей неба страсть бывает зажжена,

И участь их любви отныне решена:

Да, хоть обоих я глубоко уважаю,

Но чувства нежные к Гарсии лишь питаю.

Элиса.

Любовь, какую в вас сумел он возбудить,

Вам удалось от всех весьма искусно скрыть;

Нас долго мучило жестокое сомненье,

Кому вы оказать решили предпочтенье.

Донья Эльвира.

Но прежде чем решить поклонников судьбу,

Я вынесла в душе тяжелую борьбу.

Взгляну ль на одного — не чувствую укора,

289

Что не свожу с него восторженного взора,

Но тотчас мыслью я о том удручена,

Что я тогда другим пожертвовать должна.

Меж тем дон Сильвио казался мне достоин

Удела лучшего, как храбрый славный воин,

И я — Леонская принцесса — сознаю

Перед Кастилией обязанность мою;

Отец дон Сильвио и мой — тебе известно —

Весь век свой прожили в сердечной дружбе тесной.

Да, чем моя душа другим была полней,

Тем жалость к Сильвио росла во мне сильней.

В ответ его любви я доброй быть желала,

Наружной нежностью мечты его ласкала,

Стараясь чем-нибудь жестокость ту смягчить,

Которую над ним решилась я свершить.

Элиса.

Но мысль, что вы предмет не первых в нем волнений,

Освобождает вас от всяких угрызений:

Ведь прежде чем он вас безумно полюбил,

Он столь же пламенно Инесе предан был.

Но, сколько знаю я, для вас, моя принцесса,

Подругой близкою всегда была Инеса,

И, если тайну их вам удалось узнать,

Свободу полную себе должны вы дать.

Вы можете ему сказать, что долг подруги

Вам запрещает взять его себе в супруги.

Донья Эльвира.

Да, эта новость мне приятна и нужна:

С изменою любовь его сопряжена,

И я теперь в ответ на все его исканья

Отказу моему имею оправданья.

Итак, все кончено теперь меж мной и им,

Пусть расточает он любовь свою другим.

Едва ль, однако, я найду успокоенье,

Другое для меня готовится мученье:

Что, если с ревностью безумною своей

290

Гарсия нежности не оцени́т моей,

И вдруг, на горе мне, мой рыцарь беспокойный

Союз наш сценою разрушит недостойной?

Элиса.

От вас он не слыхал о счастии своем,

Поэтому и быть сомненья могут в нем;

Все, что сопернику надежды подавало,

То в нем сомнения, понятно, возбуждало.

Донья Эльвира.

Нет, не найти тебе, Элиса, ничего,

Чем ревность оправдать безумную его.

Давала я ему не раз понять душою,

Что может он считать себя любимым мною;

Помимо воли в нас такой огонь горит,

Что и без слов душе о чувствах говорит:

Вздох, взгляд, румянец щек, миг грустного молчанья —

Все может передать сердечные признанья.

В любви все говорит; чтоб сердце нам раскрыть,

Довольно дать намек, хоть слабый свет пролить, —

Мы держим чести стяг торжественно, высоко,

Не проявляя то, что чувствуем глубоко.

Я с ними, признаюсь, старалась ровной быть,

Чтоб беспристрастнее обоих оценить,

Но — ах! — с влечением души борьба напрасна,

И тотчас разницу почувствуешь прекрасно

Меж этой нежностью притворною и той,

Которая у нас владеет всей душой.

Там — каждый миг себя ты в чувствах принуждаешь,

Здесь — ты себя любви невольно подчиняешь;

Как чистые струи свободного ключа,

Она течет сама, блистая и журча.

И я, к дон Сильвио сочувствие питая,

Все ж холодна была, сама не замечая,

Гарсия между тем мог смело отгадать

По взглядам то, что я стеснялась бы сказать.

291

Элиса.

Но коль без повода терзают подозренья

Гарсию славного, то, значит, без сомненья,

Наш доблестный боец безумно в вас влюблен.

Ах, многих ревностью в восторг привел бы он!

Ведь ревность лишь тогда нам тягостна бывает,

Коль ею человек немилый нам пылает,

Но если ревностью избранник наш горит,

То этим много он отрады нам дарит.

Ведь ревностью свой пыл докажет он яснее —

Чем больше он ревнив, тем должен быть милее;

Ведь тот, в ком чувства все клокочут и кипят…

Донья Эльвира.

Однако у тебя, Элиса, странный взгляд!

Я к ревности всегда питала отвращенье:

Она для чувств моих — прямое оскорбленье,

И чем милее тот, кто так меня ревнует,

Тем более душа на это негодует.

Ужели радостно смотреть мне на него,

Как в гневе не щадит он чувства моего,

Как мой восторг и грусть равно его волнуют

И как, заметив их, безумно он ревнует?

Я не могу взглянуть на принца: каждый взгляд

Скрывает для него измены мнимой яд.

Нет, я скажу тебе, Элиса, без стесненья:

Я не могу сносить такие подозренья.

Гарсия доблестный все ж мил и дорог мне,

И сердца моего достоин он вполне.

Отвагою своей он доказал прекрасно,

Что любит он меня так искренне, так страстно!

Опасностям себя он часто подвергал,

От вражьих умыслов меня не раз спасал

И наконец укрыл за этою стеною

От тяжких брачных уз, грозивших мне бедою.

Не отрицаю я: мне было б горько знать,

Что нелюбимому должна принадлежать.

292

Ведь долг свой сознавать особенно нам ценно

Пред тем, к кому любовь питаем неизменно;

Тогда и наша страсть проявится смелей,

Когда признательность счастливо слита с ней.

Да, мне приятно знать, что, даровав спасенье,

В награду он снискал мое благоволенье,

Я рада, что меня опасность с ним свела.

И если не пустой молва о том была,

Что волею небес мой брат к нам возвратится,

То мне лишь об одном приходится молиться,

Чтобы скорее принц тирану отомстил

И брату моему державу возвратил

И чтоб за подвиг тот имел в вознагражденье

Он брата моего к себе расположенье.

Но если будет он опять меня гневить

И вспышки ревности не сможет прекратить,

Не внемля голосу моих ему велений, —

Пускай откажется от всех своих стремлений;

Наш невозможен брак. Страшусь я этих уз —

В ад превратят они семейный наш союз.

Элиса.

Держаться волен принц тех иль иных воззрений,

Но подчиниться вам обязан, вне сомнений.

Вы изложили так в послании к нему

Желанья ваши, что, мне кажется, ему…

Донья Эльвира.

Нет, отослать письмо я не могу решиться,

Мне лучше на словах во всем с ним объясниться.

В руках влюбленного не должно оставлять

Письмо, которое он будет сохранять

Как доказательство сердечных отношений.

Не отсылай его.

Элиса. Я ваших повелений,

Принцесса, слушаюсь. Чем долее живешь,

Тем больше разницу во взглядах познаешь:

На что одни глядят как на обиду злую,

293

Другие видят в том лишь сторону благую.

Я, например, сочла счастливой бы себя,

Ревнивца страстного всем сердцем полюбя;

Я восторгалась бы при виде беспокойства

Любовника. И вот как раз такого свойства

Лишен дон Альваро: ни тени в нем забот.

Донья Эльвира.

К нам неожиданно дон Альваро идет.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же и дон Альваро.

Донья Эльвира.

Как, Альваро, вы здесь? Ну что мне сообщите?

Альфонсо ждать ли нам? Скорей все расскажите.

Дон Альваро.

О да, принцесса, да! Настанет скоро час,

Когда, вернув свой трон, ваш брат увидит вас.

Взял дон Луис его к себе на воспитанье

И вашего отца исполнил завещанье:

От взоров всей страны судьбу его сокрыл,

От Маурегатовых злых козней охранил.

И хоть тиран не раз найти его пытался

И трон ему вернуть пред всеми обещался, —

Разумен дон Луис и непреклонен был,

Опасным проискам врага не уступил.

И, наконец, народ, глубоко возмущенный

Несправедливостью, над вами совершенной,

Возможность старцу дал решительнее быть,

Мечту давнишних лет теперь осуществить:

Он с горстью преданных друзей в теченье года

Искал сообщников средь знати и народа.

Меж тем Кастилия вооружала рать,

Чтоб трон желанному наследнику отдать.

Однако дон Луис устроить так стремился,

Чтоб во главе лишь войск ваш брат здесь появился,

294

Чтоб сразу мести гром в стране загрохотал

И свергнутый тиран к стопам Альфонсо пал.

Уж вторгнулись в Леон, ломая все преграды, —

Дон Сильвио привел отцовские отряды.

Донья Эльвира.

Такая помощь нам отрадна и ценна,

Да слишком, я боюсь, обяжет нас она.

Дон Альваро.

Но удивительно, что в этом положенье,

Когда ему грозят разгром и униженье,

Обидчик злобный ваш — все говорят здесь так —

С Инесою сейчас вступить желает в брак.

Донья Эльвира.

Опоры ищет он, покинутый народом,

В союзе с древним тем и столь почтенным родом.

Тревожусь: ничего не пишет мне она,

Но знаю, что она к тирану холодна.

Элиса.

Честь и любовь ее отвергнуть заставляют

Тот брак, к которому ее так принуждают,

И…

Дон Альваро.

Принц идет сюда.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Те же и дон Гарсия.

Дон Гарсия. Пришел я вам сказать

О том же, что имел он счастье передать:

Ваш брат свирепому тирану угрожает

И светлые мечты любви моей ласкает.

Он повод даст рискнуть мне жизнию моей

За пурпур ваших уст, за дивный блеск очей,

И, может быть, даст бог, мне улыбнется слава

Восстановителя похищенного права.

Измена низкая должна позорно пасть,

Ваш род вновь обретет и прежний блеск, и власть,

295

И я с особенным восторгом жду возврата

Теперь к нам вашего возлюбленного брата.

Он будет королем. Безмерно счастлив я.

Свободна от клевет теперь любовь моя,

И подозрений я отнюдь не опасаюсь

В том, что не вас, но лишь короны домогаюсь.

Все могут подтвердить: я прям и чист душой,

И движим к подвигам любовью я одной.

Какие мне пришлось испытывать мученья,

Что я — увы! — не столь высокого рожденья,

Но пыл моей любви все ж так нескромен был,

Что дивный образ ваш в награду мне сулил.

Я думал: жизнь мою здесь в жертву принесу я,

Но все, что отнято у вас,— все вам верну я,

И этим подвигом иметь я буду честь

Вам принести лишь то, что должен я принесть.

Но так как небеса на пыл мой непреклонный

Мне наконец ответ готовят благосклонный,

Дозвольте же мечту по-прежнему таить:

Когда удастся мне мой правый суд свершить,

За подвиги мои и верность в награжденье —

И брата, и страны снискать благоволенье.

Донья Эльвира.

Я верю: вы за нас сумеете отмстить

И славным подвигом страсть вашу подтвердить.

Но чтобы получить желанную награду,

Вам подвиг совершить еще труднее надо:

Пусть ценит вас страна, пусть вам обязан брат —

Все эти почести меня не покорят.

Дон Гарсия.

Я понимаю вас, принцесса, превосходно,

Я знаю, что о вас вздыхаю я бесплодно.

Есть сила, грозная для моего огня,

И то препятствие — не тайна для меня.

Донья Эльвира.

В чем мы убеждены, того мы и не знаем;

296

Легко, разгорячась, в ошибку мы впадаем.

Известно ль вам, когда — не стану я скрывать —

Могли б вы сладостной надежды не терять?

Дон Гарсия.

То для меня была б великая награда.

Донья Эльвира.

Когда любить меня вы будете как надо…

Дон Гарсия.

Клянусь, нет ничего и во вселенной всей,

Что не склонилось бы пред страстию моей!

Донья Эльвира.

…когда в любви у вас не будет проявлений,

В которых я найду хоть призрак оскорблений…

Дон Гарсия.

Ужель в любви моей…

Донья Эльвира. …когда она вполне

Избавится от дум нелестных обо мне…

Дон Гарсия.

Любовь моя вас чтит!

Донья Эльвира. …когда у вас ни тени

Не будет на душе нелепых подозрений

И змея раздавить у вас достанет сил,

Который вашу страсть отравой напоил.

Зовется ревностью тот змей коварный, лютый.

Боюсь, отравит он мне лучшие минуты

И страстным вашим всем признаниям в ответ

Заставит произнесть решительное «нет».

Дон Гарсия.

Принцесса! Сознаюсь: как ни стремлюсь бороться,

Все ж капля ревности на сердце остается,

И хоть его здесь нет, но все ж соперник мой

Тревожит каждый час души моей покой.

Прав в этом я иль нет, но вечно мысль со мною,

Что вы из-за него удручены тоскою

И, вопреки моим стремленьям и любви,

Счастливцу шлете все приветствия свои.

297

Но если сердят вас такие подозренья,

Рассеять можете вы их без затрудненья,

Над ними приговор произнести тотчас

Зависит, верьте мне, всецело лишь от вас.

О да! Нетрудно вам всего двумя словами

Разрушить ревности преграду между нами,

Надеждой радостной мне сердце озарить

И змея лютого навеки раздавить.

Молю, принцесса, вас: рассейте подозренье!

Пусть сердца вашего свободное решенье

Мне даст уверенность в благой моей судьбе,

Иначе веры той я не найду в себе.

Донья Эльвира.

Я вижу, принц, что вы находитесь под властью

Жестокой ревности, к великому несчастью.

Вотще сомнений дух язвит и жалит вас.

Для сердца дорого быть понятым тотчас,

Душа влюбленного всегда понять готова

Признания любви взаимной с полуслова,

А требованье клятв и пламенных речей

Лишь недоверие внушат любви моей.

Я не скажу, какой я выбор бы свершила

Меж доном Сильвио и вами, если б было

В моей то воле. Вы должны бы оценить,

Что я от ревности хочу вас отучить.

Я думала, что все само собой поймется,

Что больше этого сказать мне не придется.

Упорствуете вы, сомнения храня,

И требуете вновь признаний от меня.

Должна ль я, чтобы вы не мучились напрасно,

Пред всеми объявить, что вас люблю я страстно?

И это, может быть, не убедило б вас,

И вы прикажете, чтоб я вам поклялась?

Дон Гарсия.

Вы правы. Признаю: я начал забываться.

Кому же как не вам я должен подчиняться?

298

Я больше не прошу признаний никаких.

Вы сжалились, поняв всю тяжесть мук моих,

И как бы ни было в вас мало сожаленья,

Все ж недостоин я такого награжденья…

Итак, все кончено, нет ревности моей.

Я счастлив выслушать ваш приговор над ней,

Я счастлив, что от вас веленье получаю,

Я сердце от нее навек освобождаю.

Донья Эльвира.

Обет ваш тягостен, и с вашею ль душой

Такое совершить насилье над собой?

Дон Гарсия.

Принцесса! Вы мне — жизнь, вы — цель моих желаний.

Нет, не нарушу я вам данных[127] обещаний.

Сознание, что ваш приказ мне так велит,

Усилье над собой мне тотчас облегчит.

Пусть буду жизнь влачить я, небом осужденный,

Пусть здесь, у ваших ног, я, громом пораженный,

Умру, иль, чтоб меня сильнее наказать,

Пусть мне придется гнев ваш грозный испытать,

Коль я когда-нибудь из ревности презренной

Нарушу мой обет великий и священный

Коль я когда-нибудь хоть малый произвол

Посмею допустить…

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Те же и дон Педро.

Дон Педро подает донье Эльвире письмо.

Донья Эльвира. Ты вовремя пришел.

Пусть подождет гонец

Дон Педро уходит.

299

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Донья Эльвира, Элиса, дон Альваро, Зон Гарсия.

Донья Эльвира (про себя).

Я поняла по взгляду,

Что мой слуга письмом ему подбавил яду.

Он удивительный, однако, человек! (Дону Гарсии.)

Кто клятву вашу, принц, нечаянно пресек?

Дон Гарсия.

Вам подали письмо, и я невольно фразу

Поспешно оборвал.

Донья Эльвира.

Вы странно как-то сразу

Понизили ваш тон. Скажите, отчего?

Вас передернуло как будто бы всего.

Заметно мне, что вы рассеянны вдруг стали.

Что б это значило? Причину знать нельзя ли?

Дон Гарсия.

Я в сердце боль сейчас внезапно ощутил.

Донья Эльвира.

Чтоб муки те стерпеть, вам надо много сил,

И меры против них принять вам не мешает.

Но с вами часто ли такой недуг бывает?

Дон Гарсия.

О нет! Так, иногда…

Донья Эльвира. О слабый принц! Ну вот,

Прочтите, принц, письмо и тотчас боль пройдет.

Дон Гарсия.

Прочесть письмо? Ах нет! Прошу я извиненья.

Я понял вашу мысль и ваше обвиненье.

Донья Эльвира.

Прочтите — и конец страданьям вашим всем.

Дон Гарсия.

Чтоб упрекать меня в безволии затем?

Нет-нет! Я доказать вам должен на примере,

Что не смущен письмом я ни в малейшей мере,

300

И, чтобы вам раскрыть доверья глубину,

Я даже на письмо, клянусь вам, не взгляну.

Донья Эльвира.

Коль вы противитесь, и даже так упорно,

Вас в том насиловать я не должна, бесспорно.

Достаточно, чтоб вы взглянули лишь слегка,

Чтоб убедились, чья писала мне рука.

Дон Гарсия.

Вы выражаете столь твердое желанье,

Что выполнить тотчас я должен приказанье,

Повиновение безропотно храня.

Донья Эльвира.

О да, о да, мой принц, прочтите для меня!

Дон Гарсия.

Но лишь в угоду вам, и должен я вторично…

Донья Эльвира.

Читайте же скорей, мне это безразлично.

Дон Гарсия.

Не от Инесы ли, насколько знаю я?

Донья Эльвира.

И я порадуюсь за вас и за себя.

Дон Гарсия (читает).

«Хоть громок моего презренья глас,

Тиран влюблен в меня. Как только вас не стало,

Чтоб к замыслам своим склонить меня тотчас,

Нацелил на меня он яростное жало,

Которым он терзал сначала

Наследника и вас.

Все те, кто надо мной имеет власть в сем мире,

В заботе об одном тщеславия кумире

Союз позорный склонны одобрять.

Изныла грудь моя. А круг мучений шире,

Но я не уступлю — уж лучше жизнь скончать.

Желаю дорогой Эльвире

Судьбы подобной избежать!

Донья Инеса».

Как доблестно она идет судьбе навстречу!

301

Донья Эльвира.

Подруге дорогой я тотчас же отвечу,

А вы меж тем, мой принц, старайтесь быть сильней,

Иначе снова вас замучит страшный змей.

Я чтением письма утишила смятенье,

И счастливо прошло внезапное волненье,

Но так случается далёко не всегда,

И от сомнений злых рождается беда.

Дон Гарсия.

Могли ль подумать вы…

Донья Эльвира. Что думать мне — я знаю.

Запомнить мой совет вам от души желаю.

Прощайте! А любовь, коль есть она у вас, —

Докажете ее на деле в нужный час.

Дон Гарсия.

Поверьте, что о том и все мои мечтанья.

Любой ценой готов исполнить обещанье!

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Дон Лопе, Элиса.

Элиса.

Гарсии действия, по совести сказать.

Меня уже никак не могут удивлять;

Ведь каждый человек среди любви волнений

Испытывает ряд мучительных сомнений.

Порывы ревности в приливе чувств таких

Вполне естественны, я одобряю их.

Но вот что для меня, дон Лопе, очень странно:

Я слышу, будто бы стремитесь неустанно

Вы подозрения у принца пробуждать

И пламя ревности все время разжигать.

Кто любит без ума — естественно, ревнует,

Но вас-то почему все это так волнует?

Откуда эти все старания у вас?

Такое свойство я встречаю в первый раз.

Дон Лопе.

Пусть каждый роль мою как хочет объясняет,

Но верьте: цель свою отлично Лопе знает.

Элиса! Вы любовь отвергнули мою,

И принцу услужить теперь я норовлю.

Элиса.

Но если в ревности своей он закоснеет,

В делах сердечных он едва ли преуспеет.

Дон Лопе.

Видали ль вы, чтоб тот, кто разум не терял,

303

О пользе своего владыки хлопотал?

Придворный хитрый льстец, раз ловкий он и гибкий,

Не станет исправлять властителя ошибки

И лишь к тому склонять стараться будет речь,

Чтоб пользу для себя возможную извлечь.

Все наши помыслы и наши все стремленья —

К тому, чтоб заслужить к себе расположенье.

А чтобы поскорей нам милость заслужить,

Лишь стоит господам во всем усердно льстить,

И все поступки их превозносить на славу

И не препятствовать их взбалмошному нраву.

Вот истинный секрет всегда угодным быть,

А искренний совет лишь может рассердить,

И ты рискуешь вмиг доверия лишиться,

Чего с таким трудом ты лестью мог добиться.

Ну, словом, наша роль у всех вельмож таких —

Умеючи играть на слабой струнке их,

Их бредням потакать, питать их заблужденья

И не высказывать ненужные сужденья.

Элиса.

Все это хорошо, но только до поры.

Печален может быть исход такой игры.

Ведь и в уме владык на смену ослепленья

Вдруг может заблестеть луч яркий просветленья,

Который отомстит бессовестным льстецам,

Жестоко отомстит, — и горе будет вам.

Да, кроме этого, должна я вам признаться,

Не смело ль слишком вы решились объясняться?

Ведь если это все до принца вдруг дойдет,

Большую пользу вам едва ли принесет.

Дон Лопе.

Во-первых, для меня не будет затрудненья

Мгновенно отвести все эти обвиненья

Пред принцем. А к тому ж Элиса так скромна,

Что разглашать секрет не вздумает она.

Да, в сущности, что я сказал вам здесь такого,

304

Чего б не знали все от слова и до слова?

Чего же должен я бояться, наконец?

Ведь не изменник я, не хитрый, злобный лжец;

Стараюсь как могу учтивым быть, любезным,

Угодливым слугой, приятным и полезным;

Не замышляю я дурного ничего,

Внимательно слежу за ревностью его;

Живет лишь ею принц, и все мое старанье —

К тому, чтоб ревность та имела оправданье,

И всюду поводы стараюсь я найти,

Чтоб с ним интимную беседу завести.

Ну вот, являюсь я с таинственным докладом,

А он уже готов упиться этим ядом,

И чем сильней его та новость поразит,

Тем он сердечнее меня благодарит,

Тем выпивает он охотнее отраву,

Как будто в ней нашел и почести и славу…[128]

Идет соперник мой! Оставлю вас одних,

И, хоть известен мне конец надежд моих,

Все ж было б тяжко мне увидеть предпочтенье,

Какое он сейчас увидит, без сомненья,

И я от этих мук себя освобожу.

Элиса.

Вы поступаете умно как погляжу.

Дон Лопе уходит.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Элиса, дон Альваро.

Дон Альваро.

Известно стало нам, что сам король Наварры[129]

Готовится нанесть могучие удары.

Гарсию ждут уже союзные войска, —

Победа будет им теперь вдвойне легка.

Я очень удивлен, как быстро все свершилось.

Но все ж я думаю…

305

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Те же и дон Гарсия.

Дон Гарсия. Принцесса отлучилась?

Элиса.

Принцесса у себя. К ней письма есть. Сейчас

Принцессе доложить я поспешу о вас.

Дон Гарсия.

Я подожду ее.

Элиса и дон Альваро уходят.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Дон Гарсия один.

Дон Гарсия.

Я жду ее! Каким неведомым волненьем

Полна душа моя! Я слов не нахожу

И полный страшного предчувствия, дрожу…

Дрожу! Какой позор! О нет, я овладею[130]

Моим волнением и подчинить сумею

Порывы чувств моих рассудку моему.

Хочу довериться холодному уму,

Хочу лишь в нем искать прямые указанья,

Действительно ли есть такие основанья

Здесь, в роковом письме, для ревности моей,

Чтоб всей душой я мог теперь отдаться ей.

О боже, как мои терзания жестоки!..

Я перечту опять неконченные строки,

Спокойно перечту. О, что я дать готов

За окончание зловещих этих строф!..

Но что я говорю? Довольно и начала,

В нем, несомненно, есть язвительное жало.

(Читает.)

«Хотя соперник ваш…

Но сами вы себя…

Не кто иной, как вы…

306

Преграду стойкую…

Я искренне ценю…

Освободить меня…

Он любит горячо…

Но ревность дикая…

Лишите страсть свою…

К вам устремлен…

И если вам прочтут…

Старайтесь не бежать…

Обрывков этих фраз — увы! — довольно мне,

Чтоб горький жребий мой означился вполне.

Чтобы понять весь смысл посланья рокового —

Увы! — не надобно мне вовсе остального.

Но все же я сдержу отчаянья порыв.

Волнение мое от глаз неверной скрыв,

Исполню роль свою я, как актер на сцене,

И выдаст пусть себя она сама в измене…

Но вот она идет! Будь тверд, о разум мой,

И хоть на час один ты властвуй надо мной!

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Дон Гарсия, донья Эльвира.

Донья Эльвира.

Вы подождать меня любезно пожелали?

Дон Гарсия (про себя).

Что за притворщица!

Донья Эльвира. Мы только что узнали,

Что ваш отец, король, вполне одобрил план,

И вскоре должен быть низвержен злой тиран,

Чему, поверьте мне, я радуюсь сердечно.

Дон Гарсия.

В восторге также я от этого, конечно,

Но…

Донья Эльвира.

Я уверена, что час его настал;

307

Желают все в стране, чтоб узурпатор пал.

А я — я льщу себя надеждою, что ныне

Та доблесть славная, которая в твердыне

Асторги упасла меня от рук его,

Вновь подвиг совершит для края своего,

Завоевание Леона завершая

И самовластный трон тирана низвергая.

Дон Гарсия.

Я подвиг тот свершу — не сомневайтесь в том,

Но — умоляю вас — к другому перейдем!..

Осмелюсь ли просить у вас, чтоб вы сказали,

Кому вы в эти дни последние писали,

С тех пор как здесь судьба свела обоих нас?

Донья Эльвира.

Мне странен ваш вопрос. Что так волнует вас?

Дон Гарсия.

Да любопытство всех с ума порою сводит…

Донья Эльвира.

От ревности оно, поверьте, происходит.

Дон Гарсия.

О нет! Вы можете спокойны быть вполне,

Ведь ревновать навек вы запретили мне.

Донья Эльвира.

Так вот: чтоб ревность вас не слишком волновала,

Скажу вам, что в Лион к Инесе я писала,

Луису два письма отправила в Бургос…

Не прекратить ли вам ехидный ваш допрос?

Дон Гарсия.

А не писали ль вы еще кому другому?

Донья Эльвира.

Как к недоверию мне отнестись такому?

Дон Гарсия.

Припомните, молю, принцесса! Может быть,

Писали вы еще? Ведь так легко забыть?

Донья Эльвира.

Я никогда таких вещей не забываю.

308

Дон Гарсия.

А вот на этот раз забыли. Да, я знаю!

Донья Эльвира.

Принц!

Дон Гарсия.

Чем могу служить?

Донья Эльвира.

У вас, я вижу, принц, рассудок помрачен.

Дон Гарсия.

Да, трудно бы ему теперь не помрачиться,

Когда мне суждено в измене убедиться.

О горе, горе мне! Что вижу пред собой?

Я очарован был предательской красой.

Донья Эльвира.

Что за предательство? О ком вы говорите?

Дон Гарсия.

О, как двуличны вы! Как тонко вы хитрите!

Но пользы будет вам, поверьте, мало в том.

Взгляните же сюда: ваш почерк вам знаком.

Мне окончания не надобно. Едва ли

Я ошибусь, сказав, кому вы здесь писали.

Донья Эльвира.

Так вот откуда гнев внезапный проистек?

Дон Гарсия.

Вы не краснеете при виде этих строк?

Донья Эльвира.

Краснеть невинности, поверьте, не пристало.

Дон Гарсия.

К несчастью, вижу я невинности здесь мало.

Вы пользуетесь тем, что подписи тут нет.

Донья Эльвира.

Но почерк явно мой, и это не секрет[131].

Дон Гарсия.

Какое чистое, нежданное признанье!

Так вами писано столь нежное посланье?

Скажите же — кому? Подруге, может быть?

309

Иль родственницу вы желали так почтить?

Иль так кому-нибудь по делу вы писали,

Кого, быть может, вы случайно лишь встречали?

Донья Эльвира.

О нет! Писала я к влюбленному в меня,

К кому и я полна взаимного огня.

Дон Гарсия.

Клянусь, изменница…

Донья Эльвира. Безумец, замолчите

И недостойный ваш порыв остановите!

Хотя вы вовсе здесь не властны надо мной

И я даю отчет во всем себе одной,

Однако снять хочу с себя я подозренье

В предательстве моем, на ваше же мученье.

Все будет тотчас же для вас яснее дня:

Готова в миг один защита у меня.

Я назначаю вас самим себе судьею,

Чтоб приговор могли жестокий над собою

Вы сами произнесть — тем лучше, чем скорей, —

Удостоверившись в невинности моей.

Дон Гарсия.

Загадки эти все превыше пониманья.

Донья Эльвира.

Я не измучу вас тоскою ожиданья. (Зовет.)

Элиса!.. Я вас жду!..

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Те же и Элиса.

Элиса. Принцесса?

Донья Эльвира (дону Гарсии). Вы, сеньор,

Старайтесь, чтобы ваш обманут не был взор;

Следите же за мной, чтоб явно убедиться,

Что все без хитрости здесь тотчас совершится.

(Элисе.)

Ответьте быстро мне: где спрятано у вас

Письмо, которое писала я сейчас?

310

Элиса.

Принцесса! Я должна пред вами повиниться:

Не знаю, как могло письмо то очутиться

Вдруг в комнате моей, в отсутствии моем.

Я неожиданно узнала, что тайком

Дон Лопе у меня, как то не раз случалось,

Все перерыл… и вот письмо ему попалось…

Но, к счастью, не успел его он прочитать:

В то время в комнату явилась убирать

Моя прислужница и тут же постаралась

Отнять письмо… Увы! При этом разорвалась

Бумага пополам, и с частью лишь одной

Дон Лопе вылетел из комнаты стрелой…

Донья Эльвира.

Вторая часть у вас?

Элиса. О да!

Донья Эльвира. Скорей мне дайте.

(Берет вторую половину письма; дону Гарсии.)

Письмо сложите вы и вслух нам прочитайте —

Мне хочется самой посланье услыхать.

Посмотрим же, кого придется наказать.

Дон Гарсия.

«Дону Гарсии»… Ах!

Донья Эльвира. Ну что же? Продолжайте

И именем себя напрасно не смущайте.

Дон Гарсия.

«Хотя соперник ваш вам душу возмущает,

Но сами вы себя должны б сильней страшить.

Не кто иной как вы обязаны сломить

Преграду стойкую, что ваша страсть встречает.

Я искренне ценю Гарсии притязанья

Освободить меня от недостойных рук;

Он любит горячо, он предан мне, как друг,

Но ревность дикая приводит в содроганье.

311

Лишите страсть свою вы страстного обличья!

К вам устремлен, о принц, мой милостивый взор,

И если вам прочтут счастливый приговор,

Старайтесь не бежать подобного отличья».

Донья Эльвира.

Ну? Что вы скажете?

Дон Гарсия.

О, я скажу, принцесса,

Что счастья предо мной задернулась завеса,

Что преступленье я великое свершил

И ненависть навек за это заслужил…

Донья Эльвира.

Довольно! Знайте же, что если я решилась,

Чтобы письмо мое пред вами очутилось,

То — бог свидетель мне — лишь только для того,

Чтобы теперь навек отречься от всего,

Что там написано. Прощайте!

Дон Гарсия. О! Куда вы?

Донья Эльвира.

Туда, где вас не будет.

Дон Гарсия. Боже правый!

Ах, сжальтесь, сжальтесь же, принцесса, надо мной!

Безумная любовь одна всему виной.

Ведь если б, увидав письмо, я был спокоен,

Я б порицания был более достоин.

Ведь тот, кто страстно так, безумно так влюблен,

Мученьям ревности невольно обречен.

Ужель ценили б вы любви моей волненья,

Когда б записке той не придал я значенья,

Не содрогнулся бы при виде этих строк,

Которых смысл мог быть столь для меня жесток?

Скажите сами вы: ужели есть сомненье,

Что всякий бы письмом введен был в заблужденье?

312

Ужель тому, чем все так были б смущены,

Мог не поверить я?

Донья Эльвира.

Могли бы и должны

Или того, что вам недавно я сказала,

Чтоб ваш рассеять страх, все ж оказалось мало?

Другой бы смело все доносы отвергал,

Хотя бы целый мир Эльвиру обвинял.

Дон Гарсия.

Чем меньше стоишь ты блаженств обетованных,

Тем тягостней наплыв предчувствий непрестанных,

Тем в счастие свое труднее веришь ты,

Как в призрак сладостный несбыточной мечты,

И, чувствуя, что я вас вовсе недостоин,

Встревожен вечно я, я вечно беспокоен.

Я думал: так как я властитель над страной,

По принуждению лишь нежны вы со мной,

Что допустили вы меж нами эту близость…

Донья Эльвира.

Могли ль предположить во мне такую низость?

Меня ль в притворстве вы могли подозревать,

И мне ль угодливость рабыни проявлять?

Мне ль чувству изменить? И раз я в вашей власти,

Прикидываться мне ль охваченной к вам страстью?

Меня не соблазнит победный ваш венок.

Вы смели бросить мне в глаза такой упрек!

Так знайте же: никто во всем подлунном мире

Не в силах предписать унизиться Эльвире.

И если я была вам предана душой —

Что было, вижу я, ошибкой роковой,—

То ныне к вам одно презрение питаю.

Всей вашей славою себя я не прельщаю.

И я сумею вам отныне доказать,

Что низости во мне вовеки не сыскать.

Дон Гарсия.

О да, виновен я, и нет мне извиненья[132],

313

Но все ж, прекрасная, молю у вас прощенья!

Молю у ваших ног во имя той любви,

Которая зажгла огонь в моей крови

С такою силою!.. Нет никого на свете,

Кто тяжко так страдал, как я, в минуты эти.

Но если этот гнев не может быть смягчен

И я на ненависть отныне обречен,

То пусть тогда удар меча из состраданья

Меня освободит от этого терзанья.

Коль ненависть к себе я буду видеть в вас,

Ужель смогу прожить я хоть единый час?

Раскаянье томит меня тоскою жгучей,

Мой светлый небосклон затмился грозной тучей,

И стая коршунов уж носится под ним

И злобно тешится страданием моим.

Принцесса! Жду от вас последнего решенья:

Коль нет отныне мне надежды на прощенье,

То есть в моих руках мой неизменный меч,

Чтоб жизнь несчастного у ваших ног пресечь.

И я бы счастлив был, пред вами умирая,

Когда бы знал, что кровь течет моя, смывая

То преступление, которое свершил

Лишь потому, что вас безумно я любил;

Что если вспомнить вдруг вам обо мне случится,

Презрением ко мне ваш взор не омрачится…

Вот все, о чем теперь я смею умолять[133].

Донья Эльвира.

Жестокий человек!

Дон Гарсия. Чего я должен ждать?

Донья Эльвира.

Должна ль, скажите, я вам даровать прощенье,

Чтоб снова заслужить такое оскорбленье?

Дон Гарсия.

Ужели может тот, кто любит, оскорбить?

Ужель порыв любви не следует простить?

314

Донья Эльвира.

Поступка вашего любовь не извиняет.

Дон Гарсия.

Она лишь пламень свой открыто проявляет.

Чем пламенней любовь, принцесса, тем трудней…

Донья Эльвира.

Нет, недостойны[134] вы теперь руки моей.

Дон Гарсия.

Я ненавистен вам?

Донья Эльвира. Да. Силюсь всей душою

Я ненавидеть вас. Стремлюсь владеть собою,

Чтоб ненависть мою навеки сохранить,

Хоть тяжко будет мне ее в себе носить.

Дон Гарсия.

Зачем же делать вам усилье над собою?

Ведь меч мой занесен открыто надо мною.

Прочтите приговор — и принц тотчас умрет.

Донья Эльвира.

В ком ненависти нет — не жаждет казни тот.

Дон Гарсия.

А я — я не могу влачить существованье,

Когда ко мне у вас не будет состраданья.

Одно из двух, молю: прощенье или казнь![135]

Донья Эльвира.

Увы! Не скрою я невольную боязнь:

Ведь если вам теперь прощенье обещаю,

То этим я себе жестоко изменяю.

Дон Гарсия.

О незабвенный миг! Прекрасная моя…

Донья Эльвира.

Оставьте! Боже мой, как малодушна я!

Донья Эльвира и Элиса уходят.

Дон Гарсия.

Я наконец…

315

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Дон Гарсия, дон Лопе.

Дон Лопе. Мой принц! Я снова с донесеньем,

Боюсь, оно опять вам причинит волненье.

Дон Гарсия.

Ступай ты от меня с известием твоим!

Безумно счастлив я и не встревожусь им.

Я только что здесь был восторженный свидетель,

Что в ней одной слились краса и добродетель,

Что в ней царит один великий светлый дух.

К докладам всем твоим отныне буду глух,

Избавь меня от них…

Дон Лопе. Мой принц! Как вам угодно.

Распоряжаться мной вы можете свободно.

Я думал, что секрет мне удалось открыть,

Который должно вам тотчас же сообщить,

Но так как, вижу я, он вам неинтересен,

Я тему изменю. Быть может, неизвестен

Вам тот восторг у всех леонских горожан,

Которым устрашен зазнавшийся тиран?

Народ при криках войск Кастилии ликует,

Что истинный король теперь восторжествует.

Дон Гарсия.

И чтобы подвиг тот как должно завершить,

С кастильской армией мою соединить

Я поспешу теперь, над хищником управу

Свершу, чтобы вкусить заслуженную славу…

Ты сообщить хотел какую-то мне весть?

Какую именно?

Дон Лопе. Не важная[136], но есть…

Дон Гарсия.

Да ну же, говори! Теперь я позволяю.

Дон Лопе.

Из ваших прежних слов я, принц мой, заключаю,

316

Что я сомнений в вас не должен возбуждать.

Отныне буду я таиться и молчать.

Дон Гарсия.

Я говорю тебе, что тайну знать желаю.

Дон Лопе.

Желанья ваши все я свято исполняю,

Но, принц мой, говорить здесь неудобно мне:

Я в скромности дверей уверен не вполне.

Уйдем отсюда, принц! Такого рода тайны

К предосторожностям взывают чрезвычайным.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Донья Эльвира, Элиса.

Донья Эльвира.

Элиса! Ты меня, наверно, осудила

За то, что слабость я такую проявила,

Что с легкомысленной постыдной быстротой,

Забыв обиды боль и гнев неложный[137] мой,

Сменила так легко достойное решенье

На малодушное позорное прощенье?

Элиса.

Скажу я, что когда любимый оскорбит,

Конечно, это нас жестоко тяготит.

Но хоть обиды нам не может быть больнее,

А мы ее простить готовы тем скорее,

И коль избранником нежданно нам она

В избытке чувств любви была нанесена

И если сильный гнев в душе у нас бушует,

Избранник тем скорей, прощенный, торжествует.

Итак, хоть вам удар свирепый нанесен,

Не удивляюсь я, что вами принц прощен.

Свершать суровый суд над ним не в нашей власти,

И самый сильный гнев всегда уступит страсти.

Донья Эльвира.

Ах, знай: как ни сильна к нему моя любовь,

Но краскою стыда я не зардеюсь вновь,

318

И как ни тяжела была бы мне утрата,

Но к чувству прежнему не может быть возврата,

Когда хоть раз еще нарушит клятву он,

Порывом ревности обидной ослеплен.

Пойми, что гордый дух несказанно страдает,

Когда решение свое он изменяет;

Он часто внутренней мучительной борьбой

Стремится подавить желаний страстных рой.

Элиса! Честь свою он выше счастья ценит

И слову данному вовеки не изменит.

Итак, по поводу прощенья моего

Ты не загадывай в грядущем ничего.

Какие б мне судьба не нанесла удары,

Поверь, не буду я принцессою Наварры

Пока Гарсия мне не сможет доказать,

Что впредь не будет он нелепо ревновать,

Что можно не питать мне больше опасений

Вновь испытать хоть часть подобных оскорблений.

Элиса.

Ужели ревностью возможно оскорбить?[138]

Донья Эльвира.

Но что же более нас может прогневить?

Ведь сердце женщины в таком волненье бьется,

Когда она в любви мужчине признается!

Ведь этот шаг свершить — ты знаешь — трудно нам,

Предаться можем мы свободно лишь мечтам.

И если женщина решилась на признанье,

То ей не верящий достоин наказанья.

Возможно ль допустить еще сомненья в том,

На что решились мы с таким большим трудом?

Элиса.

Принцесса! Я всегда того держалась мненья,

Что в недоверье к нам нет вовсе оскорбленья.

Готова утверждать обратное как раз:

Опасность есть, коль друг уверен слишком в нас[139].

Ведь…

319

Донья Эльвира.

Прекратим наш спор. Различны наши взгляды.

Иные женщины ревнивцу очень рады,

А я не такова. Наваррский принц ревнив,

Я между им[140] и мной предчувствую разрыв,

И как бы он теперь в бою ни отличился…

Но, боже мой, сюда дон Сильвио явился!

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же и дон Альфонсо.

Донья Эльвира.

О принц! Ужели вас я вижу пред собой?

Дон Альфонсо.

Принцесса! Знаю я: приход не в пору мой,

Не ждали вы, что я, запрет строжайший зная,

Проникну в замок ваш, опасность презирая,

Украдкою войти один сюда решусь

И перед вами здесь внезапно появлюсь.

Но видеть вас хоть миг безумное желанье

Могло бы превозмочь любое испытанье;

Тяжелый мой удел — в разлуке с вами быть —

Не в силах более я был переносить,

И я не мог сдержать мучительных стремлений

Ваш облик созерцать хоть несколько мгновений.

Я вам пришел сказать о радости моей,

Что здесь вы спасены от вражеских цепей,

Что посягнуть на вас тиран уж здесь не может.

Но вместе с тем меня мученье вечно гложет:

О, сколь безжалостна была судьба моя,

И счастья вас спасти, увы, лишен был я!

Завидный подвиг тот судьба несправедливо

Позволила свершить сопернику счастливо.

Принцесса! Чувства к вам такие ж я хранил,

Как и соперник мой, я подвиг бы свершил,

Как и Наварры принц, и вы б свободны были,

Но небеса — увы! — иначе все решили.

320

Донья Эльвира.

Я знаю, знаю, принц, что вы одарены

Высокой доблестью героев старины.

Не сомневаюсь я, что, доблести послушный,

Вы подвиг совершить могли б великодушный

И, как соперник ваш, в душе полны огня,

От вражеских цепей избавили б меня.

Но все ж к судьбе своей не будьте слишком строгим:

Стране Кастилии обязана я многим.

Все знают, как отец ваш верен дружбе был

И что для короля покойного свершил,

Как помогал ему во всяком затрудненье;

У вашего ж отца мой брат нашел спасенье.

В теченье двадцати тяжелых долгих лет

Отец ваш охранял его от горьких бед,

А ныне, чтобы он стал править всей страною,

На узурпатора идете вы войною.

Ужель не вижу я в такой великий час,

Что узы тесные давно связали нас?

Но, принц, едва ли б вы, сознайтесь, правы были,

Когда б во всем служить один мне порешили.

Ужель, скажите мне, вас может оскорбить,

Что помощь от других могла я получить?

Позвольте ж мне среди столь тяжких испытаний

Хранить и для других хоть часть моих признаний.

Уймите ропот свой на то, что и другой

Спасал меня от бед могучею рукой.

Дон Альфонсо.

Принцесса! Я не прав, я вижу слишком ясно,

Что жалобу мою я высказал напрасно.

Ах, стоит ли твердить, что горе мучит нас,

Когда есть горшее во много-много раз?

Хоть помощь от других меня и угнетает,

Но не она меня, поверьте, убивает.

Увы! Соперник мой, я вижу, предпочтен,

И вот он, тот удар, которым я сражен.

321

Да, слишком ясно мне, как вашею душою

Он прочно завладел, возвысясь надо мною,

А счастье, давшее возможность вам служить

И доблесть всю свою пред вами проявить,

Блестящим подвигом вам даровав спасенье,

Есть следствие одно лишь вашего веленья.

Я верю: есть звезда средь вечной синевы,

Что славу даст тому, кому хотите вы.

Мои ж усилья все — что легкий пар тумана.

И я веду войска, чтоб растоптать тирана,

Но я иду, дрожа, на славный подвиг тот.

Ах, не меня звезда счастливая ведет,

Не мне нанесть врагам смертельные удары!

Победный, славный лавр получит принц Наварры.

Принцесса! Неужель мне видеть суждено

Погибель всех надежд, лелеемых давно?

Какое я свершил, скажите, преступленье,

Что заслужил свое жестокое крушенье?

Донья Эльвира.

Не спрашивайте, принц, меня теперь о том,

На что ответ сокрыт в достоинстве моем[141].

Холодности моей, что, вижу, вас смущает,

Вам голос внутренний ужель не объясняет?

Ведь, право, сами вы не можете не знать,

Что ваше прошлое должно мне подсказать;

Оно известно мне. Мой принц! Вы благородны,

Поступки низкие, я знаю, вам не сродны;

Вы сами можете ль, скажите, допустить,

Чтоб я вам помогла измену совершить?

Скажите напрямик: ужель не преступленье —

Раз слово дав другой, мне делать предложенье?

Ужели может быть вам горек мой отказ?

Он от неверности спасти желает вас.

Да, принц мой, первых чувств любви огонь священный

Пылает с силою такою неизменной,

Что жизни надлежит себя навек лишить

322

Скорее, чем любовь вторую допустить.

Я чувствую к вам, принц, — и этого не скрою, —

Что до́лжно чувствовать к столь славному герою, —

Я уважаю вас. Но вашей быть должна

Лишь та, что первою, принц, вами избрана́.

Вы изменили ей, и хоть ей это ясно,

Но все ж по-прежнему она вас любит страстно.

Как вам она верна — вы знаете, и как

Отвергла ради вас весьма завидный брак

Отвергла смело блеск короны лучезарной

В порыве доблестном. А вы, неблагодарный!..

Какие жертвы вам, о принц, принесены!

Отдайте же ей то, что вы отдать должны.

Дон Альфонсо.

Принцесса! Знаю я, что в ней достоинств много,

И за измену ей себя караю строго,

Но, сознаваясь в том, принцесса, я боюсь,

Что я и в чувстве к вам спокойствия лишусь.

О да! К покинутой я полон сожаленья,

И к вам любовь моя мне создает мученья;

Едва я увлекусь о вас моей мечтой,

Как образ, весь в слезах, встает передо мной

И прежняя любовь язвительным укором

Является опять перед смятенным взором,

Но вновь мечты о вас и сила ваших чар

Наносят в сердце мне мучительный удар.

Позвольте до конца вам высказать признанье:

Пытался много раз я цепь очарованья

С истерзанной души решительно сорвать

И чувству прежнему во власть себя отдать.

Но тщетны были все старанья и усилья;

Я опустил мои израненные крылья;

Пускай всю жизнь меня гнетет судьба моя —

Забыть мечту мою о вас не в силах я,

Не в силах отогнать ужасное сознанье,

Что вами тот, другой, добьется обладанья[142].

323

Нет! Если узами вас свяжет Гименей,

То смерти будет он свидетелем моей.

Я знаю, как добра, верна моя Инеса,

Но разве волен я в любви моей, принцесса?

Сраженный вашею пленительной красой,

Могу ли отвечать я за поступок мой?

Ах! Кто из нас двоих мучительней страдает?

В лице моем она изменника теряет,

Легко утешиться в страдании таком,

Но чем утешусь я в несчастии моем?

Я верную мою Инесу покидаю

И сам себя любви терзаньям обрекаю[143].

Донна Эльвира.

Терзанья сами вы себе изобрели,

Вы с чувством справиться по-рыцарски могли,

Но слабости своей, как вижу, уступили,

Про силу разума, про долг ваш позабыли[144].

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Те же и дон Гарсия.

Дон Гарсия.

Принцесса! Знаю я: приходом в этот зал

Беседу вашу здесь некстати я прервал;

Не думал я никак — даю вам в этом слово, —

Что повстречаю здесь я гостя дорогого[145].

Донья Эльвира.

Вы правы, всякого мой гость бы удивил,

И так же для меня он неожидан был.

Дон Гарсия.

Принцесса! Верю я, что гостя вы не ждали

И, что он будет к вам, совсем того не знали.

(Дону Альфонсо.)

Но что же вы нам, принц[146], не оказали честь,

Прислав заранее столь радостную весть?

Мы вас бы встретили, как это подобает;

Внезапный ваш приезд невольно удивляет[147].

324

Дон Альфонсо.

Я знаю, что у вас теперь так много дел,

И отвлекать от них я вас не захотел.

Среди высоких дум воители не склонны

Отвешивать гостям учтивые поклоны.

Дон Гарсия.

Зато воители, в достоинстве своем,

Не любят совершать что б ни было тайком

И, видя с детских лет лишь славу пред собою,

Воюют с поднятой высоко головою;

Лишь чувством доблестным их дух руководим,

Притворства вид один им, храбрым, нестерпим.

И не унизили ль достоинства вы сами,

Пробравшись к нам сюда окольными путями?

Да, я уверен: вам не избежать молвы,

Что недостойно так здесь поступили вы[148].

Дон Альфонсо.

Осудит ли мое кто-либо поведенье,

Что тайною облек я это посещенье,

Не знаю твердо, принц, но я ни в чем другом,

Что света[149] требует, не поступал тайком.

И жаловаться вам, коль дело вас коснется,

На неожиданность, поверьте, не придется —

Сумею обо всем я вас предупредить,

И будете вы знать, как должно поступить.

Не будем доводить мы здесь до исступленья

Наш благородный пыл и принимать решенья;

Отложим счеты все и спорить погодим —

Не надо забывать, пред кем мы говорим.

Донья Эльвира (дону Гарсии).

Ах, вы не правы, принц! Не должно к посещенью

Его…

Дон Гарсия.

Как! Он у вас снискал благоволенье?

Нет, это слишком! Нет! Искусней вам хитрить,

Принцесса, следует, чтоб снова мне внушить

325

Доверие к таким вещам необычайным —

Что дона Сильвио[150] приход к вам был случайным.

Донья Эльвира.

Всецело волю вам даю подозревать

И нужным не сочту что-либо отвергать.

Дон Гарсия.

Чистосердечного я жду от вас признанья.

Не служит ни к чему упорство отрицанья.

Притворству всякому, принцесса, есть предел.

Пускай разит меня вихрь смертоносных стрел —

Скажите правду всю, оставьте принужденность,

Скажите, что к нему вы страстную влюбленность

Питаете в душе, что без него дышать…

Донья Эльвира.

Посмеете ли вы любви моей мешать?

Кто сделал вас судьей души моей влеченья?

Должна ль на них просить у вас благословенья?

Нет, дон Гарсия, вы обольщены мечтой,

Как будто бы у вас права есть надо мной.

Вы знаете меня, я вижу слишком мало,

Коль думать смеете, что правду я скрывала.

Над волею моей и у него нет прав,

Однако дорог мне его открытый нрав.

Альфонсо, доблестный и благородный воин,

Быть может, больше вас моей руки достоин;

Он для меня готов пожертвовать собой,

За что признательна ему я всей душой.

И если будет мне запрещено судьбою

Наградою служить достойному герою,

То я ему теперь охотно клятву дам,

Что я принадлежать не буду также вам,

И, чтоб не тешить вас пустой надеждой снова,

Без колебаний я даю вам в этом слово.

Хотели вы, чтоб я правдивою была?

Я чувства все мои пред вами излила.

Довольны вы теперь? Иль ваше посрамленье

326

Дальнейшего еще желает объясненья?

Подумайте,— я вам ответ готова дать,

Чтоб подозрения все ваши разогнать.

(Дону Альфонсо.)

А вы запомните, коль вами я любима:

Принц! Помощь ваша мне теперь необходима,

И ныне лишь от вас зависит жребий мой,

А на причудника махните вы рукой —

Не слушайте угроз, не бойтесь беснованья,

Покорно вас прошу… Альфонсо, до свиданья!

Донья Эльвира и Элиса уходят.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Дон Альфонсо, дон Гарсия.

Дон Гарсия.

Вы возвеличены признанием таким

И упиваетесь смущением моим.

Так, видно, рок судил. Успех ваш непреложен.

Победу празднуйте. Соперник уничтожен.

Приятней, кажется, нет в мире ничего:

Соперник ваш был сам свидетелем всего.

Ведь то, что недруг ваш внезапно стал опальным,

Послужит ныне вам трофеем триумфальным.

Блистательный успех достался вам легко.

Но знайте, что еще до цели далеко,

И бешенство во мне не вздорное таится,

И нечто страшное, быть может, совершится —

Отчаянье и гнев кипят в моей крови.

Не подлежит суду обманутый в любви,

И коль изменница при мне вам обещала

Не быть вовек моей, то знайте: есть немало

Средств у меня к тому, чтоб также помешать

Клятвопреступнице и вам принадлежать.

Дон Альфонсо.

Угрозою своей меня вы не смутите,

327

Вперед загадывать, прошу вас, погодите.

Поверьте: за себя готов любой из нас

Как должно постоять, когда настанет час.

Но так как, принц, в пылу мучительных волнений

Соперникам легко дойти до оскорблений,

Чтоб слишком жаркий спор сейчас не воспылал —

А я бы этого меж нами не желал, —

С усердной просьбой к вам дозвольте обратиться:

Возможность дайте мне отсюда удалиться[151].

Дон Гарсия.

Не бойтесь, принц, никто не принуждает вас

Нарушить данный вам здесь только что приказ.

А гнев правдивый мой, как он ни пламенеет,

Все ж, выбрать для себя удобный час сумеет.

Свободен путь, сеньор, спешите же уйти,

Спешите ваш венец победный унести,

Но знайте: прежде чем вам счастье улыбнется,

Вам, принц, через мой труп перешагнуть придется.

Дон Альфонсо.

К услугам вашим я. Когда настанет час,

Судьба решит наш спор и меч рассудит нас.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Донья Эльвира, дон Альваро[152].

Донья Эльвира.

О нет, дон А́льваро, оставьте попеченье!

Я не могу забыть такое оскорбленье.

Хотите рану мне словами исцелить,

А можете ее вы только растравить.

Мольбы его давно мне слушать надоело.

Нет, гневу моему отныне нет предела.

Раскаяньем меня не в силах он смягчить,

Прощенья никогда ему не получить!

Дон Альваро.

Принцесса, сжальтесь же! Едва ли кто на свете

Раскаивался так, как он в минуты эти[153].

Когда б вы видели страдания его,

То не лишили бы прощенья своего.

В его года порыв страстей, порыв волнений

Не может места дать для здравых рассуждений.

В нем так бушует кровь, невольно в страсти он

Порыву первому бывает подчинен!

Дон Лопе, нахватав повсюду слухов ложных,

Все пе́редал ему в словах неосторожных,

А смутная молва, столь быстрая во всем,

Узнав, что к вам придет дон Сильвио тайком,

Твердила, что и вы весьма к тому причастны

И видеть Сильвио заведомо согласны.

329

Молве поверил принц, и, вестью поражен.

Всю эту ложную тревогу поднял он.

Но затемненный ум в нем скоро прояснился,

Он в роковой своей ошибке убедился,

Дон Лопе удален, что ясно говорит,

Насколько дух его раскаянье томит.

Донья Эльвира.

Ах, слишком он легко меняет убежденья!

Как мог он быстро так забыть все подозренья?

Скажите же ему: пусть взвесит все сполна

И дело не спеша исследует до дна.

Дон Альваро.

Он слишком хорошо…

Донья Эльвира. Прошу вас, ради бога,

Не надо говорить об этом слишком много!

Я этим буду лишь сильней огорчена.

Сейчас и без того я вся потрясена:

Не знаю, что с моей Инесою случилось.

Ужасный ходит слух, что будто отравилась,

И эта мысль меня так давит и гнетет,

Что мне теперь совсем не до других забот.

Дон Альваро.

Быть может, ложный слух волнует вас глубоко,

Но принца поражу ответом я жестоко.

Донья Эльвира.

Как ни крушился б он и как бы ни тужил,

Поверьте, что еще он больше заслужил!

Дон Альваро уходит.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Донья Эльвира, Элиса.

Элиса.

Ну наконец-то он ушел от вас, принцесса!

Спешу вам сообщить, что, кажется, Инеса

От жизни не ушла. О, наконец вздохнуть

330

Свободней может вновь, надеюсь, ваша грудь!

Какой-то человек здесь просит разрешенья,

Чтоб лично передать вам это сообщенье.

Донья Эльвира.

Пускай скорей войдет. Позвать сюда его!

Элиса.

Он видеть, кроме вас, не хочет никого

И слезно просит вас с волненьем чрезвычайным,

Чтобы его приход для всех остался тайным.

Донья Эльвира.

Мы так и сделаем. Сама я дам приказ,

Чтобы никто не смел здесь беспокоить нас,

А ты веди его ко мне без промедленья.

О боже! Что за весть? В каком я нетерпенье!

(Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Элиса, дон Педро.

Элиса.

Вы — посланный?

Дон Педро. Да, я к услугам вашим весь.

Элиса.

А где ваш господин?

Дон Педро. И господин мой здесь.

Прикажете позвать?

Элиса. Скорее позовите

Его сюда, ко мне! Еще ему скажите,

Чтоб не боялся он — здесь посторонних нет.

Дон Педро уходит.

Как видно, важный он нам сообщит секрет,

Глубокой тайною себя он окружает…

Однако вот он сам.

331

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Элиса, донья Инеса в мужском платье.

Элиса.

Принцесса… Боже мой! Не верю я глазам!

Донья Инеса.

Элиса милая! Украдкою я к вам

Сюда явилась. Здесь надеюсь я укрыться.

Лишь мертвой притворясь, могла освободиться

Я от насилия родителей моих, —

Тиранами назвать могу я смело их.

Готова я была и смертью непритворной

Тот брак мой отвратить, постыдный и позорный.

Элиса! Я прошу у вас меня укрыть,

Но тайну ото всех должны вы сохранить,

Чтоб чувствовать могла себя я безопасной

От злых моих врагов и участи ужасной.

Элиса.

О, восклицанием не выдала я вас —

Никто, поверьте мне, не мог подслушать нас.

Мой бог! В какой восторг придет моя принцесса,

Увидя, что жива, что здесь ее Инеса!

Пожалуйте туда — принцесса там одна,

И тайна будет мной от всех сохранена.

Донья Инеса уходит.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Элиса, дон Альваро.

Элиса.

Зачем вы здесь?

Дон Альваро. Мой принц меня к вам посылает

И помощи от вас, Элиса, ожидает:

Свиданья для него добиться вы должны,

Иначе дни его, быть может, сочтены,

Он как помешанный… Но вот он…

332

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Те же и дон Гарсия.

Дон Гарсия.

Ах, сжалься надо мной, Элиса, хоть немного!

Ты видишь, я совсем убит моей тоской!

О, как несчастен я! Ах, сжалься надо мной!

Элиса.

Что до меня, мой принц, то я гляжу иначе

На ваш любовный пыл, и то для вас удача,

Расходимся мы с ней во взглядах на любовь,

И в споре из-за вас случилось это вновь.

Но если вас она за ревность порицает

И ревность так ее глубоко возмущает,

На вашем месте, принц, я б постаралась быть

Угодным ей во всем и ревность позабыть.

Влюбленный совершит безумнейший поступок,

Коль для возлюбленной не сделает уступок —

Они ценней, мой принц, чем тысячи услуг.

Отрадно, что с тобой во всем согласен друг,

Что сердце в нем горит таким же чувством тоже,

Отрадно видеть нам все, что на нас похоже.

Дон Гарсия.

Я знаю, но — увы! — как ревность ни гоню,

Мне случай роковой готовит западню,

И дух мой, несмотря на все его старанья,

Не в силах побороть такое испытанье.

Не то что чувств моих Эльвира не ценя,

Перед соперником отвергнула меня

И, обратясь к нему с своею речью нежной,

Наполнила меня вновь ревностью мятежной, —

Не то меня гнетет. Я снесть бы это мог.

Но горе в том, что сам я дал к тому предлог,

В горячности своей забывшись на мгновенье,

И сам нанес моей Эльвире оскорбленье.

Хочу прощения теперь просить у ней

333

И этим снять навек пятно с души моей,

И, если ждет меня жестокая утрата,

Пусть будет в том одна Эльвира виновата[154].

Элиса.

Чтоб хоть немного гнев ее улечься мог,

Вам выждать надо, принц, она полна тревог…

Дон Гарсия.

Нет-нет, не в силах я откладывать свиданье!

Ах, сделай для меня, хотя б из состраданья!

Я не уйду, пока прощенья не добьюсь.

Элиса.

Да погодите же! Не время, принц, клянусь!

Дон Гарсия.

Нет-нет, не удручай отказом столь суровым.

Ах!..

Элиса (про себя).

Надо, чтоб она своим всесильным словом

Упрямого взялась отсюда удалить. (Громко.)

Ну хорошо, мой принц, пойду я доложить.

Дон Гарсия.

Скажи ей, что теперь навеки прогнан мною

Тот, кто действительно размолвки был виною,

Здесь Лопе больше нет…

Элиса уходит.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Дон Гарсия, дон Альваро.

Дон Гарсия (смотрит в дверь, которую Элиса оставила полуоткрытой).

Что в миг ужасный сей предстало предо мной?

Иль брежу наяву и вижу привиденья?

Так вот он где, венец смертельного мученья,

Удар, которым я навек теперь сражен!

Недаром часто так я был в душе смущен

Предчувствием беды и тьмою подозрений, —

Все это был лишь ряд судьбы предупреждений.

334

Дон Альваро.

Мой принц! Что вас могло так сильно огорчить?

Дон Гарсия.

Я видел то, чего не в силах объяснить.

Когда б передо мной весь свет преобразился,

То я и этому не так бы изумился.

Конец!.. Жестокий рок!.. Сказать не в силах я…

Дон Альваро.

Мой принц, мой добрый принц! Придите же в себя!

Дон Гарсия.

Проклятье!.. Видел я…

Дон Альваро. О принц мой, вы в припадке!

Дон Гарсия.

Я умереть готов. Теперь конец загадке.

Дон Альваро.

Но что ж такое там?

Дон Гарсия. Погасло все, как жар.

Я предан, я убит… Неслыханный удар!

Мужчину там… Нет сил… мне голос изменяет…

Мужчину… слышишь ли? — Эльвира обнимает!

Дон Альваро.

Не может быть, мой принц, ручаюсь в этом вам!

Дон Гарсия.

Ах, что ты говоришь! Ведь я же видел сам!

Тебе ли, Альваро, так низко лицемерить?

Скажи, могу ли я глазам своим не верить?

Дон Альваро.

Мой принц! Вы сильно так теперь возбуждены,

Что можете легко в обман быть введены.

Ну как же допустить возможность поцелуя

Здесь, на глазах у всех?..

Дон Гарсия. Оставь меня, прошу я!

Вотще взываешь ты к холодному уму —

Сейчас я отдаюсь лишь чувству моему.

Дон Альваро (про себя).

Нет, говорить мне с ним, я вижу, невозможно.

335

Дон Гарсия.

О, как я оскорблен постыдно и безбожно!..

Но кем, хочу я знать? Я собственной рукой…

Но вот она сама… Сдержу ли гнев я свой?..

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Те же и донья Эльвира.

Донья Эльвира.

Что вам угодно, принц? Скажите, неужели

Вы снова на глаза явиться мне посмели,

Чтобы из уст моих прощенье услыхать?

Что, дон Гарсия, вы хотите мне сказать?

Дон Гарсия.

Скажу: хоть много зла в подсолнечной таится,

С таким предательством ничто здесь не сравнится.

Ни небо, ни земля, ни даже самый ад

Такого изверга, как вы, не сотворят.

Донья Эльвира.

Ах вот как, милый принц? Недурно для начала!

Признаться, я от вас иного ожидала.

Дон Гарсия.

О да! Не ждали вы никак, что я сейчас

Любовника узрел в объятиях у вас?

Что я благодаря дверям полуоткрытым

Свидетелем был сам лобзаньям ядовитым?

Уж не соперник ли счастливый с вами вновь?

Иль это новая нежданная любовь?

О небо, дай мне сил, иначе не снесу я

Позор бесстыдного такого поцелуя!

Краснейте же скорей! Ужель в вас нет стыда?

Ведь маска сорвана с измены навсегда.

Так вот что значили души моей волненья,

Недаром так меня терзали подозренья!

Вы называли их позорными, но я

Был прав, в душе моей предчувствие тая,

И несмотря на сеть всех ваших ухищрений,

336

Предсказывал беду мне верно добрый гений.

Но знайте: если я так вами оскорблен,

Поступок низкий ваш мной будет отомщен.

Мне ведомо: любовь не терпит принуждений,

Вы выбирать вольны предмет своих влечений,

Насильно никогда не станешь сердцу мил,

И я бы вас за то совсем не осудил,

Когда б, Эльвира, вы признались мне открыто,

Что волею судеб любовь ко мне забыта.

Как ни был бы удар болезнен и жесток,

Я мог бы проклинать лишь мой злосчастный рок.

Но нет! Передо мной коварная измена.

Вы мучили меня, как злобная сирена,

Но за обман такой не буду я в долгу,

Я гневу моему позволить все могу.

Нет-нет, все кончено! Я отомстить сумею.

Я полон ярости. Собой я не владею.

О, как поруган я! Обман со всех сторон!

Но надо, чтоб я был достойно отомщен.

Я все испепелю, и бешеная злоба,

Отмстив, мне самому откроет двери гроба.

Донья Эльвира.

Достаточно ль теперь наслушалась вас я?

Нельзя ли, чтоб пришла и очередь моя?

Дон Гарсия.

Но что вы можете на это все ответить?

Донья Эльвира.

Коль вы имеете еще мне что заметить,

Готова слушать я и дальше.

Если ж нет, То ваша очередь прослушать мой ответ,

Как мне ни тяжелы все эти объясненья.

Дон Гарсия.

Ну что ж, я слушаю. Пошли мне бог терпенья!

Донья Эльвира.

Я подавляю гнев, язвить вас не хочу,

За бешеную речь спокойно отплачу.

337

Дон Гарсия.

Да, но вы видите…

Донья Эльвира. Позвольте! Я готова

Была вас выслушать, теперь за мною слово.

Дивлюсь я случаю, дивлюсь моей судьбе:

Представить ничего я не могу себе,

Что было б дико так и так непостижимо

И более всего рассудку нестерпимо.

Тот, кто мне говорит, что он в меня влюблен,

Лишь злобою ко мне всецело поглощен;

Он сыплет на словах в любви мне уверенья,

На деле ж нет ко мне ни капли уваженья;

В том сердце, что зажег, воспламенил мой взор,

Встречаю я себе один сплошной укор;

Ко мне доверия и искры нет ничтожной,

Чтоб защитить меня от клеветы безбожной.

Я вижу…

Дон Гарсия порывается что-то сказать.

Я себя не дам перебивать…

Я вижу, что судьбой дано мне испытать,

Что сердце, полное любви ко мне, не только

Словам — делам моим не верило нисколько,

Не только от клевет мне не было щитом,

Но что оно и есть мой злейший враг во всем.

Довольно случая ничтожного значенья,

Чтоб тотчас у него явились подозренья!

Но мало этого: чтоб злобно их излить,

Оно меня тотчас готово оскорбить.

Но где же здесь любовь, которая лелеет

Свою избранницу и разве что посмеет

Ей с осторожностью великой намекнуть

На все сомнения, терзающие грудь?

Меж тем безумье в вас дошло до исступленья:

Все эти выкрики, проклятья, оскорбленья…

338

Но я на этот раз хочу глаза закрыть

На все, что так меня должно бы рассердить;

Я дать возможность вам хочу, чтобы могли вы

Загладить ваши все безумные порывы.

Я выслушала вас с терпеньем потому,

Что случай редкостный причиной был всему;

Напрасно было бы объятий отрицанье,

И волноваться вы имели основанье.

Дон Гарсия.

Ужель…

Донья Эльвира.

Прошу еще вниманья я у вас —

Мое решенье вы узнаете тотчас,

Я положу конец всей смуте бесполезной.

Так знайте: вы теперь находитесь над бездной;

Предоставляю вам всецело я во власть

От бездны той спастись или в нее упасть.

Коль, несмотря на то, что вас теперь смутило,

Исполнить долг любви у вас найдется сила,

Коль вы поверите лишь слову моему,

Не требуя в ответ «что, как и почему?»,

Ни доказательства, ни лишних оправданий,

Признав нелепость всех сомнений и страданий,

Коль подозренье вы отвергнете свое,

Поверив слепо мне лишь на́ слово мое,

То эта дань любви, доверья, уваженья

Загладит тотчас же все ваши преступленья,

И я готова взять назад, не помня зла,

Все то, что против вас в пылу произнесла,

Вы все исправите покорностью такою,

И если мне дано владеть моей судьбою

И тем не оскорбить ни род, ни честь мою,

То я и руку вам и сердце отдаю.

Но если — здесь прошу особого вниманья! —

Но если, несмотря на это обещанье,

Вы, принц, откажетесь довериться вполне,

339

Все подозрения принесши в жертву мне;

Но если мало, принц, вам будет уверенья,

В котором — честь моя, честь моего рожденья;

Но если будет все ж сомненье вас язвить,

И, чтоб в невинности моей вас убедить,

Дерзнете вы меня попробовать заставить

Вам доказательство бесспорное представить, —

Охотно тотчас же его представлю вам,

Но знайте, что тогда конец и всем мечтам

И с той минуты я вас более не знаю.

В свидетели мои я небо призываю,

Что, как бы ни была грустна судьба моя,

Чем вам принадлежать, скорей погибну я.

Итак, я два пути открыла перед вами;

Который вам избрать — теперь решайте сами.

Дон Гарсия.

О небо! Никогда не видел мир земной

Ни лжи искуснее, ни хитрости такой!

Клянусь, таких злодейств не выдумать и аду

И в сердце смертного не влить такого яду!

Возможно ль что-нибудь еще изобрести,

Чтоб, одурачив нас, вернее провести?

Опутать вы смогли ничуть не хуже змея

Меня же самого любовию моею.

Вы ловко создали заслон перед собой

Из этой же любви, безумной, роковой!

Улика налицо, и нет вам извиненья.

Чтоб вывернуться, вы пошли на ухищренья,

Вы время выгадать хотите, потому

И снисходительны так к гневу моему;

Вы трудным выбором меня смутить хотите, —

Так от любовника вы гнев мой отвратите.

Вы ловкий изворот сумели изыскать:

Раз доказательств вы не можете мне дать —

Прикинувшись самой невинностью умело,

Вы разъясненье мне готовы дать всецело

340

Лишь на условиях, которые принять

Я не решусь, о чем вы не могли не знать.

Но вы ошиблись. Я без всяких отлагательств

Потребую от вас бесспорных доказательств.

Какое чудо здесь еще поможет вам

То отрицать, чему свидетель был я сам?

Донья Эльвира.

Чем требовать, мой принц, подумайте-ка прежде,

Иначе вы должны сказать «прости» надежде.

Дон Гарсия.

Согласен я на все. Пусть так. В подобный миг

Надеждам места нет. Я вас вполне постиг.

Донья Эльвира.

Как вы раскаетесь сейчас в своем решенье!

Дон Гарсия.

Я знаю, почему вам выгодно медленье.

Напрасно вы порыв смутить хотите мой.

Нет, кто-то скоро здесь раскается другой,

Нет, вам от слов моих отказа не добиться, —

Преступник должен мне здесь жизнью поплатиться!

Донья Эльвира.

Довольно! Кончено! Мне совестно самой.

О, как же я смешна с моею добротой!..

Безумью своему предела он не знает,

Погибнуть хочет он — пускай же погибает! (Зовет.)

Элиса!.. (Дону Гарсии.)

Вы меня решились принуждать,

Но вы узнаете, что значит оскорблять.

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Те же и Элиса.

Донья Эльвира.

Пришельца милого ко мне вы позовите.

Я очень жду его — так вы ему скажите.

Дон Гарсия.

А я…

341

Донья Эльвира.

Вы будете удовлетворены.

Элиса (про себя).

Вновь, видно, воевать с ревнивцем мы должны!

(Уходит.)

Донья Эльвира (дону Гарсии).

Желаю вам, чтоб вы, досадой опьяненный,

До самого конца остались непреклонны,

Но твердо помните, какою вы ценой

Увидите секрет раскрытым пред собой.

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Дон Гарсия, дон Альваро, донья Эльвира, донья Инеса в мужском платье, Элиса.

Донья Эльвира (дону Гарсии, указывая на донью Инесу).

Вот происшествия простое объясненье,

Вот что повергло вас в такое возбужденье,

Вот он, соперник ваш! Глядите же сюда:

Вы в нем узнаете Инесу без труда.

Дон Гарсия.

Мой бог!

Донья Эльвира.

Но если взор ваш в гневе помутился

И лица узнавать способности лишился,

То можете спросить об этом у других,

Чтоб не было у вас сомнений никаких.

Уловкой хитрою была ее кончина:

Чтобы избавиться от козней властелина,

Пришлося ей себя мужчиной нарядить

И всюду ложный слух о смерти распустить.

(Донье Инесе.)

Прошу простить меня, графиня дорогая:

Вас позвала сюда я, тайну разглашая,

Но, верьте, я к тому была принуждена —

От клеветы себя я защитить должна.

Меня преследует во всем он без изъятья,

342

Представьте: увидав сердечные объятья,

Увидев, как нежны, графиня, вы со мной,

Ревнивец оскорбил меня упреков тьмой.

(Дону Гарсии.)

Да, вот он, тот предмет души моей влечений,

Что на меня навлек так много оскорблений.

Принц, торжествуйте же — не скрыто ничего,

Как истый властелин, добились вы всего.

Но знайте: никогда не будет мной забыто,

Как вы здесь честь мою позорили открыто.

И если клятву я мою решусь забыть

И оскорбителя когда-нибудь простить,

Пусть небеса за то пошлют мне наказанье,

Пусть гром меня убьет за это оправданье.

(Донье Инесе.)

Графиня! Поскорей уйдем отсюда прочь.

Я отвращения не в силах превозмочь

К тому, кто все крушит в своей безумной злобе.

От бешенства его скорей спасемся обе

И будем небеса усерднее молить,

Чтоб от него навек себя освободить.

Донья Инеса (дону Гарсии).

Своею ревностью — сам бог тому свидетель —

Вы оскорбили, принц, жестоко добродетель.

Донья Эльвира, донья Инеса и Элиса уходят.

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Дон Гарсия, дон Альваро.

Дон Гарсия.

О боже! Что я, где? Зачем я не убит?

Смертельный ужас мне все чувства леденит.

Ну кто бы ожидал такого совпаденья?

О боже, как меня терзают угрызенья!..

Ты прав, дон Альваро. Но снова злобный ад

Безумной ревности мне впрыснул в сердце яд.

343

Да, грозный рок хотел, чтоб снова я терзался

И сам себе врагом лютейшим оказался.

К чему, дон Альваро, мне пылко так любить,

Как никогда никто не мог вообразить,

Когда любовь моя так глупо поступает,

Что ненависть одну ко мне лишь возбуждает?

Нет, должен искупить я смертию своей

Те оскорбления, что причинил я ей!

Могу ль теперь спастись от горькой укоризны?

Мной все потеряно, и нет мне цели в жизни.

Коль не видать вовек мне свет ее очей,

Расстаться мне легко и с жизнию моей…

Дон Альваро.

Но, принц…

Дон Гарсия. Мне умереть, мой друг, необходимо

Печаль моя теперь уже неутолима.

Умру я — таково решение мое, —

Но подвиг совершив блестящий для нее.

Хочу покинуть жизнь постылую со славой,

Чтоб в блеске увенчал меня мой лавр кровавый;

Хочу я, за нее сражаясь, умереть

И смертью верность ей мою запечатлеть.

Пусть скажет обо мне хоть с тенью сожалений:

«Он от любви нанес мне столько оскорблений».

Пусть от моей руки погибнет Маурегат[155]

И клики в честь мою повсюду прозвучат.

Хочу предупредить соперника желанье:

Подвергнуть я стремлюсь тирана наказанью,

И сладко будет мне в час смерти сознавать,

Что уж сопернику той славы не видать.

Дон Альваро.

Такого подвига великого свершенье

Заставит позабыть Эльвиру униженье.

Но постарайтесь, принц…

Дон Гарсия. Идем исполнить долг,

Пока призывный вопль в душе моей не смолк.

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Дон Альваро, Элиса.

Дон Альваро.

Для принца нашего печально все сложилось:

Как гром, известие прискорбное явилось.

Он только что решил в отчаянье своем

Низвергнуть в прах врага карающим мечом,

Стремился всей душой на этот пир кровавый

И жаждал для себя величественной славы,

Чтоб этим подвигом прощенье заслужить, —

Соперника ж мечтал он в том опередить.

Он с войском на врага понесся ураганом,

Как вдруг услышал весть: победу над тираном,

Которой для себя так страстно он желал,

Соперник только что блестяще одержал,

Заставил преданных тирану удалиться

И тем возможность дал Альфонсо появиться.

Утраченную власть Альфонсо обретет

И в замок за сестрой своей сюда придет.

Затем молва прошла везде, что в награжденье

За недругов его разгром и пораженье,

За то, что власть ему теперь возвращена

Эльвира будет им герою отдана.

Элиса.

Принцесса, Альваро, давно все это знает.

Король ей сам в письме об этом сообщает.

345

Сегодня весь Леон — вельможи и народ —

Альфонсо и ее к себе с восторгом ждет;

Когда ж отпразднуют день славного возврата,

Она супруга там из рук получит брата.

Из этих слухов всех нетрудно заключить,

Что ей дон Сильвио женой придется быть.

Дон Альваро.

Для принца моего удар…

Элиса. Такого свойства,

Что чувствуешь в душе невольно беспокойство.

Но к оскорбителю, однако, интерес,

Насколько знаю я, в Эльвире не исчез.

Меня на первый взгляд немного удивило,

Что радости она совсем не проявила,

Ни прочитав письмо, ни услыхав молву.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же, донья Эльвира и донья Инеса в мужском платье.

Донья Эльвира.

Скажите, Альваро, что принца я зову.

Дон Альваро уходит.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Элиса, донья Эльвира, донья Инеса.

Донья Эльвира (донье Инесе).

Простите, что при вас, графиня дорогая,

С ним о событии поговорить должна я.

Не числите моей великою виной,

Что вдруг смягчилась я: теперь, узнав, какой

Постиг его удар, смягчиться гнев обязан —

Ведь он и без меня достаточно наказан.

Что я должна б свершить, мой гнев в душе храня,

Все то сама судьба свершила за меня.

346

Мысль, что он честь мою пятнал, меня терзала

И чуждой быть ему навеки заставляла,

Но ныне, раз его так злобно мучит рок,

Я вижу, что мой суд уж слишком был жесток,

А злой запрет судьбы на все его моленья

Дает к его вине возможность снисхожденья.

Да, слишком я за все уже отомщена,

И гнев переменить на милость я должна.

Я признаюсь, мне жаль такого несчастливца,

И я утешу здесь прощенного ревнивца,

Уверенная в том, что беспримерный пыл

Его любви ко мне прощенье заслужил.

Донья Инеса.

Принцесса! Было бы совсем несправедливо

Вас упрекать за то, что вы не горделивы,

Что вы прощаете, в душе его любя…

Но вот он. Не похож от горя на себя.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Те же и дон Гарсия.

Дон Гарсия.

Принцесса! Как дерзну пред вами появиться?

Увидев вновь меня, как вам не рассердиться?

Донья Эльвира.

О гневе мы теперь не будем говорить —

На милость жребий ваш сумел его сменить.

Вообразите, принц: вас стало жаль Эльвире,

Я больше не сержусь, мы с вами снова в мире.

Да, несмотря на то, что ваш ревнивый жар

Вполне заслуженно несет судьбы удар,

Что яростный порыв столь низких подозрений

Мне только что нанес так много оскорблений,

Я все ж признаюсь вам, что мне вас очень жаль.

Мне даже весть побед лишь принесла печаль,

И я возмущена, что, подвиг награждая,

347

Здесь в жертву принести любовь мою должна я.

Я счастлива была б то время воскресить,

Когда лишь мой отказ мешал мне вашей быть.

Но вам известно, принц, насколько в нашей доле

Долг пред отчизною нас держит всех в неволе,

И следовать тому, что мне прикажет брат —

Отныне мой король,— мне небеса велят.

Так подчинитесь же вы этому веленью,

Которому и я подвластна по рожденью!

Сочувствие мое должно вам, принц, помочь

Все тяготы любви отважно превозмочь.

Мой принц! Вы не должны могучей вашей властью

Противодействовать грозящему несчастью.

Так, недостойным вас явился бы порыв,

Когда б вы взяли меч, свой долг прямой забыв,

И вы проявите, смирясь перед судьбою,

Дишь мужество души покорностью такою.

Не замышляйте же, прошу вас, ничего,

Откройте вход в страну для брата моего,

Позвольте, чтобы я для брата то свершила,

Что в горести моей осуществить решила.

А вдруг, исполнив долг, узнаем, что наш рок

Не столь, как вы себе рисуете, жесток?

Дон Гарсия.

Смягчая мне удар, назначенный судьбою,

Вы отнеслись ко мне с великой добротою,

Принцесса! Вы б могли без дум и без забот

Обрушить на меня моей судьбины гнет.

Возможно ль, чтоб я вам в чем-либо прекословил?

Я сам себе удел плачевный уготовил,

И, как бы тяжко я ни принужден страдать,

Я права сам себя лишил на то роптать.

Ужели побороть себя я не сумею?

Ужель на что-нибудь я сетовать посмею?

Моя любовь была виновна столько раз!

Что делала она? Лишь оскорбляла вас.

348

И вот когда, горя любовью без предела,

Рука моя мечом вам послужить хотела, —

Звезда моя зашла, померк мой небосклон

И я соперником во всем предупрежден.

Что может ждать теперь вам ненавистный воин?

Готовящейся мне я участи достоин.

Покорно жду ее, не смея помышлять,

Чтоб от нее меня вы стали защищать.

Да, должен я теперь от этих всех мучений

Найти в себе самом возможность исцелений

И, смертию моей прервав страданий нить,

Себя от лютых мук навек освободить.

Альфонсо доблестный и мой соперник вместе

Направились сюда — о них уж слышны вести.

Получит скоро он, примчавшись на крылах,

Награду за врага, поверженного в прах.

Не бойтесь, что они, войдя в мои владенья,

Нежданно встретят здесь себе сопротивленье,

Хотя нет подвига, который бы свершить

Я не отважился, чтоб вас оборонить.

Но нет, не мне — увы! — венец любви и славы,

Не мне спешить теперь на подвиг величавый!

Нет, не посмею я и в мыслях посягнуть

Быть неугодным вам хотя бы в чем-нибудь!

Отныне волю вам во всем предоставляю

И двери города широко открываю

Перед соперником увенчанным моим,

Сраженный навсегда ударом роковым.

(Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Элиса, донья Эльвира, донья Инеса.

Донья Эльвира (донье Инесе).

Не ставьте мне в вину средь ваших треволнений

Причину всех моих жестоких огорчений.

Графиня милая! Вам от души скажу,

349

Что более любви я дружбой дорожу

И принимаю в вас живейшее участье.

И если жалуюсь я на мое несчастье,

То только потому, что мне злой рок судил

Причиной быть тому, что друг вам изменил,

Что стала я теперь негаданно виною

Любви ко мне того, кто вашим был душою.

Донья Инеса.

Ах, мне ль вас осуждать, так искренне любя?

Я в том могу винить лишь самое себя.

И если небом мне дано красы столь мало,

Что дона Сильвио она не удержала,

Ничто так не могло смягчить судьбы удар,

Как то, что сила здесь сказалась ваших чар.

Из-за измены той краснеть мне не придется —

Красою вашею ведь кто не увлечется!

Душа моя теперь лишь об одном грустит —

Что вам самой та страсть сознанье тяготит.

И я, поверьте мне, себя винить готова,

Что красотой своей я неспособна снова

К себе дон Сильвио Кастильского привлечь

И от непрошеной любви вас уберечь.

Донья Эльвира.

Графиня! Вам в одном лишь нужно оправданье:

Зачем хранили вы столь долгое молчанье?

Когда бы тайну знать мне раньше — может быть,

Могла бы я легко несчастье устранить.

Я с первых бы шагов холодностью своею

Разрушила его преступную затею,

И он бы ощутил…

Донья Инеса. Принцесса! Вот он сам.

Донья Эльвира.

Неузнанною здесь остаться можно вам

И, подавивши гнет мучительных страданий,

Свидетельницей быть моих ему признаний.

350

Донья Инеса.

Волненье затаив, охотно остаюсь,

Хотя бы так никто не сделал, сознаюсь.

Донья Эльвира.

Я речь мою с ним так вести теперь готова,

Что не услышите обидного вам слова.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Те же и дон Альфонсо.

Донья Эльвира (дону Альфонсо).

Позвольте, прежде чем вам речь свою начать,

Мне несколько лишь слов, дон Сильвио, сказать.

Благодаря молве про подвиг ваш чудесный,

Свершенный только что, нам все уже известно,

И громко славлю я и славит весь народ

Такой блистательный сражения исход.

За то, что вы врага разили без пощады,

Не может быть для вас достаточной награды,

И брат обязан мой всем подвигу тому —

Сей подвиг трон отца вернул теперь ему.

Но как бы ни был вам мой брат за все обязан,

Прошу вас, чтобы тем мой выбор не был связан.

Великодушие должны вы проявить,

Чтоб подвиг славный ваш достойно завершить.

Ужель допустите — мои влеченья зная,

Но ими мне во вред теперь пренебрегая, —

Чтобы мой брат, король, едва вступив на трон,

Уж принуждать меня в любви был обречен?

Наградою иной Леон располагает

И вас, дон Сильвио, достойно увенчает.

Ужели подвиг тем возможно увенчать,

Чтоб сердце чуждое в награду вам отдать?

Ужель довольным быть собою вы б сумели,

Коль сердцем женщины насильно б завладели?

О, счастья в этом нет! Кто искренне влюблен,

Победою такой лишь будет огорчен,

351

И не потерпит он, чтоб дань происхожденью

Нас подвергала здесь такому униженью.

Кто искренне влюблен, тот не захочет, нет

Как на рабу смотреть на чувств своих предмет.

Не думайте, что вас Эльвира отвергает

Затем что отданной другому быть желает, —

О нет, мой славный принц, вам слово я даю,

Что волю никому не подчиню мою,

Что в дальний монастырь укрыться я готова…

Дон Альфонсо.

Принцесса! Дайте мне сказать всего два слова,

И тотчас же они сметут и устранят,

Что ваши мне уста в волненье говорят.

Известно мне: у всех сложилось убежденье,

Что я осуществил тирана низверженье,

А между тем не я — народ восставший сам,

Душою пламенной Луиса вняв речам,

Стремительно во прах тирана низвергает,

Молва ж толпы меня героем называет.

Но, повторяю я, не мной убит тиран.

Ведь делу этому такой исход был дан

Луиса скромного стараньями благими:

Он вдохновил народ призывами своими,

И, призывая в бой, чтоб пыл его возрос,

Он вовремя мое там имя произнес.

Да, все стараньями Луиса совершилось,

Но вместе тайна мне великая открылась.

Я ею изумлен несказанно. Сейчас

Ее вам сообщу, чем изумлю и вас.

Вы ждете брата здесь, и ждет его корона.

Взгляните ж: я ваш брат, наследник я Леона!

Альфонсо я и есть, Леон мне колыбель,

Воспитан я как принц Кастилии досель

Благодаря тому, что и ее властитель

И доблестный король, покойный наш родитель,

Связались дружбою и были ей верны.

352

Все доказательства тому сохранены

У дон Луиса; он спешит вослед за мною

Всю правоту мою раскрыть перед страною.

Но полон я теперь совсем иных забот.

Не эта весть меня, сестра моя, гнетет;

Меня не мучает нежданная утрата,

Возлюбленный во мне не заслоняет брата.

Мой пыл безропотно про тайну ту узнал,

И из влюбленного я верным братом стал,

И мигом уз родства целительная сила

От пыла моего меня освободила.

Теперь, полна огня, во мне воскресла вновь

Моя давнишняя и первая любовь.

О, как стремлюсь теперь я пылкою душою

Вновь свидеться с моей Инесой дорогою!

Но что с ней? Где она? Ужели умерла?

Ах, если весть о том правдивою была,

Напрасно ждут меня страна и пышность трона!

Мне не мила моя печальная корона,

Раз мне не суждено блаженство испытать —

Предмет моей любви со мной короновать

И этим облегчить Инесы огорченья,

Что ей я причинил в часы самозабвенья.

Я вас молю, сестра, пролейте свет скорей!

Надеюсь, что-нибудь вы знаете о ней;

Скажите же мне все — от ваших сообщений

Зависит счастие иль вечный гнет мучений.

Донья Эльвира.

Не удивляйтесь, я не сразу дам ответ;

Я так взволнована, что странности в том нет.

Не в силах я сказать, волненье подавляя,

Жива или мертва Инеса дорогая…

Вот этот кавалер — слуга он верный ей —

Вам много сообщит нежданных новостей.

Дон Альфонсо (узнав донью Инесу).

Инеса! Боже мой! То вы передо мною

353

Блистаете своей небесной красотою?

Но как вы взглянете на ветреность мою,

На то, что я…

Донья Инеса. Мой принц! По-прежнему храню

Я к вам доверие. Сочла б я оскорбленьем,

Когда бы сердце вдруг смутилось подозреньем,

Что вы любовь ко мне сумели позабыть.

Неравнодушием к принцессе оскорбить

Меня вы не могли и впрямь не оскорбили —

Достоинства ее невольно вас пленили.

Итак, Альфонсо, страсть не служит вам виной.

Вот если б были вы виновны предо мной,

Не удалось бы вам и царскими дарами

Склонить меня, чтоб я судьбу делила с вами.

Меня б не вынудил, поверьте, сам король

Из сердца вытравить обиды жгучей боль.

Донья Эльвира.

Мой брат — ах, в слове том какая сердцу сладость! —

Доставили сестре вы истинную радость.

Как я утешена! Как выбор мне ваш мил —

Он чувство прежнее в вас снова укрепил!..

Я не могу смотреть на вас без умиленья.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Те же и дон Гарсия.

Дон Гарсия.

Ах, скройте от меня, Эльвира, восхищенье,

И дайте умереть с уверенностью в том,

Что вам не весело на празднике большом.

И в выборе своем, в своей любви вы властны,

И вам препятствовать не буду я, несчастный.

Вы сами видите: послушен я вполне,

Ваш строгий приговор законом служит мне,

Но, признаюсь, не ждал я этого. Ужель я

Свидетель должен быть столь явного веселья?

Ликующий ваш вид всего меня лишил,

354

Порыв отчаянья сдержать во мне нет сил…

Но я убью себя, коль ваше восхищенье

Меня заставит вдруг презреть повиновенье.

Да, волей вашей вы сумели мне внушить

В молчании мое отчаянье сносить;

Приказ ваш должен быть в душе моей всевластен —

Умру, храня его, покорен и безгласен…

Но, видя ваш восторг, могу ль себя сдержать?

Могу ль за действия свои я отвечать?

Ведь мне как острый меч все эти восклицанья,

Не в силах я снести такое испытанье.

Ах, умоляю вас: хоть на единый час

Сдержите вашего восторга шумный глас,

И, как ни велика героя добродетель,

Мне тяжело, что я на празднестве — свидетель.

Мне кажется, могу об этом я молить

Без риска данный вам обет переступить.

Я ненадолго вас прошу прервать веселье —

Я горькое свое не вынесу похмелье,

Уйду, сжигаемый огнем своих страстей,

Чтобы не видеть, как ликует Гименей;

Смотреть на брачный пир желанья не имею,

Не глядя на него, я умереть сумею…

Донья Инеса.

Мой принц! Позвольте здесь мне вашу речь прервать:

Вы жалобами лишь напрасно огорчать

Принцессу будете; не злобная в ней радость,

Нет, вам готовится нежданно счастья сладость.

Мои слова, о принц, вам душу облегчат:

Соперник славный ваш — Эльвиры милой брат.

То не дон Сильвио — Альфонсо к нам явился,

Нагаданно секрет столь радостный открылся.

Дон Альфонсо.

О дон Гарсия! Я, к восторгу моему,

Уж ничего теперь у вас не отниму,

И тем особенно мое велико счастье,

Что в вашей же любви могу принять участье.

355

Дон Гарсия.

О боже! Что со мной? И это все не сон?

Я вестью радостной глубо́ко потрясен.

И всякий бы другой почел себя счастливым,

На месте будь моем. Но я — увы! — ревнивым

Сомнением ее смертельно оскорбил

И счастие свое навеки погубил.

Отдав себя во власть нелепым подозреньям,

Я не внимал благим ее нравоученьям,

Не мог в своей душе доверие найти

И должен был сказать надеждам всем: «Прости!»

Возможно ли ко мне не чувствовать презренья?

Противен сам себе, не стою я прощенья,

И пусть судьба теперь мне счастье ниспошлет,

Смерть для меня, увы, единственный исход!

Донья Эльвира.

Нет, дон Гарсия, нет! Такая непритворность,

Такая кроткая, смиренная покорность

Все клятвы данные позволит мне забыть,

И вас могу я вновь всем сердцем полюбить.

Я вижу столько мук и столько покаянья,

Что тяжкий ваш недуг достоин состраданья.

Вы сами от него охотно б отреклись,

И я хочу к нему спокойно отнестись.

Да, будете ли вы разумны иль ревнивы,

Я буду вашею супругою счастливой.

Дон Гарсия.

Избыток счастия совсем меня сразил…

Чтоб перенесть его, пошли мне, боже, сил!

Дон Альфонсо.

Пусть этот брак, придя на смену треволнений

Скрепит союз сердец, равно́ как и владений.

Но время нам спешить — нас всех зовет Леон:

Тирана свергнувши, нас хочет видеть он.

Так выступим в поход! Нас ожидает слава,

А всех тиранов ждет жестокая расправа!

ЕГО ВЫСОЧЕСТВУ

ГЕРЦОГУ ОРЛЕАНСКОМУ,

ЕДИНСТВЕННОМУ БРАТУ КОРОЛЯ

Монсеньер!

Я предлагаю здесь вниманию Франции нечто довольно несуразное. Нет ничего более высокого и более славного, чем имя, которым я открываю эту книгу, и ничего более низкого, чем то, что она содержит. Все найдут подобное сочетание странным, а иные, пожалуй, скажут, отмечая несоответствие: не значит ли это возлагать венец из жемчуга и алмазов на глиняное изваяние или воздвигать великолепные портики и триумфальные арки у входа в жалкую хижину? Но, монсеньер, да послужит мне оправданием то, что в сем случае я не имел выбора и что честь угодить Вашему высочеству привела меня к необходимости посвятить Вам первый труд, самолично мною издаваемый. Не подарок подношу я Вам, но плачу лишь долг мой — почтение внешними знаками не измеряется. Я осмелился посвятить Вашему высочеству безделку, ибо не мог отказаться от уплаты долга. И если я здесь не распространяюсь о прекрасных и достохвальных свойствах Вашего высочества, то лишь из справедливого опасения, что столь высокий предмет еще более явно обнаружит низкую природу моего приношения.

Я предписал себе молчание, дабы найти более приличное место для подобных красот. И в посвящении моем я притязаю лишь на то, чтобы оправдать мой поступок пред всею Францией и иметь счастье сказать Вашему высочеству, что я честь имею быть с глубочайшим почтением Вашего высочества

нижайшим, покорнейшим

и преданнейшим слугою

Ж.-Б. П. МОЛЬЕР

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

СГАНАРЕЛЬ

АРИСТ

} братья.

ИЗАБЕЛЛА

ЛЕОНОРА

} сестры.

ВАЛЕР

возлюбленный Изабеллы.

ЛИЗЕТТА

служанка Леоноры.

ЭРГАСТ

слуга Валера.

КОМИССАР.

НОТАРИУС.

Действие происходит в Париже.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Сганарель, Арист.

Сганарель.

Я очень вас прошу, оставим этот спор.

Пусть каждый так живет, как жил и до сих пор.

Хоть вы мне старший брат и, зная ваши лета,

Я мог бы ждать от вас разумного совета,

Я все же должен вам по совести сказать,

Что вашим прописям не склонен я внимать,

Что буду следовать лишь прихотям свободным

И образ жизни мой считаю превосходным.

Арист.

Но порицают все…

Сганарель. Безумцы вроде вас,

Мой брат.

Арист. Благодарю за отзыв без прикрас.

Сганарель.

Хотел бы я узнать всю правду без покрова:

Что может порицать во мне судья суровый?

Арист.

Всегда угрюмый вид и нелюдимый нрав.

Вдали от общества и от его забав

Вы те же странности храните, что и прежде,

Слывете варваром в сужденьях и в одежде.

Сганарель.

Да, моде следовать — так люди говорят —

Носить не для себя — для света свой наряд.

Но не угодно ль вам всей этой дребеденью,

360

Любезный старший брат (затем, что по рожденью

На целых двадцать лет вы старше, не таю,

И стоит ли вести, не знаю, речь мою?),

Так не угодно ль вам еще меня бесславить,

Мне ваших щеголей в пример достойный ставить

И понуждать меня к ношенью узких шляп,

Скроенных так, чтоб мозг в них немощный иззяб?

Иль накладных волос, разросшихся безмерно,

Чтоб утонуло в них лицо мое наверно?

Камзолов куценьких — тут мода вновь скупа, —

Зато воротников — до самого пупа?

Огромных рукавов — таких, что в суп влезают,

Иль юбок, что теперь штанами называют,

Иль туфель крошечных, на каждой — лент моток,

И смотришь — человек, как голубь, мохноног?

Или таких штанин, громадных и раздутых,

Что каждая нога в них, как рабыня в путах.

И вот наряженный по-модному болван,

Как перевернутый топорщится волан.

Я угодил бы вам, не правда ль, в этой коже?

Ведь в шутовской наряд и вы оделись тоже!

Арист.

Считаться с большинством необходимо всем.

К себе внимание приковывать зачем?

Все крайности претят; разумному не надо

Ни пышности в словах, ни пышного наряда:

Следить спокойно он, чуждаясь пустяков,

За переменами в обычаях готов[156].

Я вовсе не хочу усваивать методу

Всех, кто опередить старается и моду,

Кто страстью к крайностям настолько одержим,

Что кровно оскорблен,

коль превзойден другим.

Но дурно, как бы вы ни защищали это,

Упрямо избегать обыкновений света.

Не проще ли в толпе глупцов сливаться с ней,

Чем в одиночестве быть всех других умней?

361

Сганарель.

Вот это так старик! Он ловко нас морочит

И черным париком прикрыть седины хочет!

Арист.

Мне странно, что мой брат желанием томим

Колоть всегда глаза мне возрастом моим.

Он все во мне готов бранить без снисхожденья:

Бранит умеренность, бранит и развлеченья,

Как будто старики должны жить не любя,

Им только смерти ждать осталось для себя,

Как будто мало жить в ущербе неизбежном

И надо быть еще и грубым, и небрежным.

Сганарель.

Ну, что бы ни было, стою на том же я

И лучшей из одежд останется моя.

Потребна шляпа мне — пусть будет и не модной, —

Чтоб голову прикрыть она была пригодной;

Порядочный камзол — его я удлинил,

Чтоб в холе и тепле желудок мой варил;

Штаны, скроенные по мерке, как пристало,

И обувь, чтобы в ней нога не изнывала,

Как деды умные носили в свой черед.

Кому не по душе, пусть спину повернет!

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же, Изабелла, Леонора и Лизетта. Арист и Сганарель тихо разговаривают на авансцене. Изабелла и Лизетта их не замечают.

Леонора (Изабелле).

От укоризн его я буду вам защитой.

Лизетта (Изабелле).

Вы вечно взаперти и от людей укрыты!

Изабелла.

Таким уж создан он.

362

Леонора. Как жребий ваш суров!

Лизетта (Леоноре).

Но старший брат его, по счастью, не таков.

Достался вам удел, какого вы достойны;

В руках разумного вы будете спокойны.

Изабелла.

Не чудо ль, что меня сегодня аргус мой

Не запер на замок и не увел с собой?

Лизетта.

Послав его к чертям, клянусь, вы были б правы

И…

Сганарель (наткнувшись на Лизетту).

Не прогневайтесь, сударыня, куда вы?

Леонора.

Еще не знаем мы, я тороплю сестру

Прохладой подышать со мною поутру,

Но…

Сганарель (Леоноре).

Можете гулять, коль есть у вас охота.

(Указывая на Лизетту.)

Ведь для обеих вас в гулянье вся забота.

(Изабелле.)

Но вы пожалуйте немедленно назад.

Арист.

И полно, отчего не разрешить им, брат?

Сганарель.

Покорный ваш слуга, мой брат.

Арист. У молодежи

Есть…

Сганарель.

Молодость глупа, глупа и старость тоже.

Арист.

Ей хорошо с сестрой, к чему ж такой приказ?

Сганарель.

Не спорю, но со мной ей лучше во сто раз.

363

Aрист.

Но…

Сганарель.

Но один лишь я сужу ее поступки,

В вопросе этом я не склонен на уступки.

Арист.

Заботиться о ней не меньше должен я.

Сганарель.

О господи! Печаль у каждого своя!

Отец их, чувствуя кончины приближенье,

Над сиротами нам доверил попеченье,

Предоставляя нам себе их в жены взять

Иль по-иному их судьбой располагать.

И обязались мы тогда по договору

Как жен и дочерей, подвергнуть их дозору;

Вы взяли на себя заботу об одной,

Я точно так же стал опекуном другой.

Вы опекаете свою как вы хотите,

Руководить моей мне тоже разрешите.

Арист.

Вы лучше бы…

Сганарель.

Разумно посмотреть на этот наш предмет.

Вам любо видеть ту нарядной и на воле?

Согласен — дайте ей слуг и служанок боле.

Пускай бездельничает, вертится она,

Пусть кавалерами всегда окружена,

Я не перечу вам, но я свою заставлю

Жить не своим умом, а так, как я направлю.

Пусть саржа скромная одеждой будет ей,

А платье черное лишь для воскресных дней[157];

Чтоб, дома затворясь, повсюду не гуляла

И помыслы свои хозяйству посвящала,

Чинила мне белье, коль выберет часок,

Для развлечения — могла связать чулок,

Чтоб болтовня повес ей не была знакома,

364

Без провожатого не покидала дома.

Я знаю: плоть слаба. Предвижу шум и спор,

Но не хочу носить я из рогов убор.

Ее невестою имея на примете,

Хочу быть за нее, как за себя, в ответе.

Изабелла.

У вас, мне кажется, нет повода…

Сганарель. Молчать!

Я покажу вам как без спросу убегать!

Леонора.

Что с вами?

Сганарель. Боже мой! Вы так умны! Я знаю,

Но с вами говорить я вовсе не желаю.

Леонора.

Иль неприятно вам, когда сестра со мной?

Сганарель.

Ее вы портите — вот мой ответ прямой.

Опасно с вами ей столь близкое общенье,

И прекратить прошу я ваши посещенья.

Леонора.

С не меньшей прямотой отвечу вам и я.

Не знаю, что сестра сказала бы моя.

По мненью моему, поступки ваши низки,

И хоть по кровному родству мы с нею близки,

Я чувство бы родства сумела заглушить,

Когда бы вы сестре могли любовь внушить.

Лизетта.

И впрямь, где виданы подобные законы?

Не в Турции же мы, где под замками жены?

Поработили их, я слышала, вполне,

Зато и божий гнев почил на той стране.

Должно быть, наша честь уж очень уязвима,

Коль взаперти ее держать необходимо.

Иль думаете вы, что этот весь надзор

Нельзя нам обойти, найдя ему отпор?

И если замысел отважный нас тревожит,

365

Хитрейший из людей остановить нас может?

А эти меры все — иллюзия глупца.

Поверьте: выгодней доверье до конца.

Грозят опасности тому, кто нам перечит,

И честь сама себя надежней обеспечит.

Едва ли не растет охота согрешить,

Когда безгрешность нам стараются внушить.

Да, если б мужняя мне ревность досаждала,

Его сомнения я б на́зло подтверждала!

Сганарель (Аристу).

Вот, мудрый опекун, науки вашей плод!

И против этого ваш дух не восстает?

Арист.

Забавно каждое в ее сужденьях слово,

Но есть в ее речах разумная основа.

Свободу слабый пол умеет уважать,

Одною строгостью их трудно удержать;

Решеткой и замком искуснейший радетель

Не в силах воспитать в их душах добродетель.

К обязанностям честь вести должна одна;

Суровость лишняя, мне кажется, вредна.

Не правда ль, было бы находкой беспримерной

Увидеть женщину по принужденью верной?

Напрасно будем мы их каждый шаг блюсти,

Не лучше ли сердца себе приобрести?

И я бы честь мою считал незащищенной,

Когда б она была в руках порабощенной,

Она же, испытав своих желаний власть,

Искала б, может быть, лишь случая упасть.

Сганарель.

Все это чепуха!

Арист.

Что можно дать шутя уроки молодежи,

Журить за промахи, но с карой не спешить

И добродетелью нимало не страшить.

Я с Леонорою держался этих правил:

366

Ничтожных вольностей я ей в вину не ставил,

Ее желания охотно исполнял

И в этом никогда себя не обвинял.

Ей часто побывать хотелось в людном зале,

В веселом обществе, в комедии, на бале, —

Я не противился и утверждать готов:

Все это хорошо для молодых умов,

И школа светская, хороший тон внушая,

Не меньше учит нас, чем книга пребольшая.

Ей траты нравятся на платье, на белье, —

Что ж, в этом поощрить стараюсь я ее.

Нет в удовольствиях подобных преступленья;

Мы можем дать на них, по средствам, позволенье,

Женитьбы требует родительский завет;

Готов быть мужем я, но быть тираном — нет!

Я знаю: разнятся немало наши годы,

Но я готов ей дать всю полноту свободы.

Четыре тысячи червонцев — мой доход,

И вся моя любовь, и множество забот —

Все это, верю я, со временем поможет

Ту разность лет забыть, что и меня тревожит.

Захочет — я женюсь; коль нет — она вольна,

Что ж, будет без меня счастливее она.

Мне легче увидать ее женой другого,

Чем вырвать у нее насильственное слово.

Сганарель.

Как речь его сладка! Сейчас растает сам!

Арист.

Ну что ж, таков мой нрав, и слава небесам!

Не вижу смысла я в стесненьях и запрете,

Не из-за них ли ждут отцовской смерти дети?

Сганарель.

Но если к вольности привыкнет молодежь,

Потом ее назад уже не повернешь,

И опостылеют вам все ее желанья,

Когда придется жизнь менять до основанья!

367

Aрист.

Зачем менять?

Сганарель. Зачем?

Арист. Ну да.

Сганарель. Причин не счесть.

Арист.

Быть может, в чем-нибудь моя страдает честь?

Сганарель.

Ну вот, вы женитесь, а ей все будет мало —

Захочет вольности, что прежде испытала.

Арист.

А почему бы нет?

Сганарель. Не разрешите ль ей

И мушки на лице в числе других затей?

Арист.

Конечно.

Сганарель. И она с усердием немалым

Закружится по всем собраниям и балам?

Арист.

Наверно.

Сганарель. Щеголи вас будут посещать?

Ариста.

Так что же?

Сганарель. И начнут играть и угощать?

Арист.

Пускай.

Сганарель.

И будут с ней трещать напропалую?

Арист.

Прекрасно.

Сганарель. И, терпя такую долю злую,

Вы не покажете, что гости вам скучны?

Арист.

Не покажу.

Сганарель. Так вы в уме повреждены.

(Изабелле.)

Идите! Не для вас подобные примеры.

Изабелла уходит.

368

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Сганарель, А р и с т, Леонора, Лизетта.

Арист.

К моей жене всегда я буду полон веры

И буду жить как жил, по нраву своему.

Сганарель.

О, если бы рога наставили ему!

Арист.

Не мне угадывать судьбы определенья,

Но если нет у вас такого украшенья,

То вас уже никак нельзя в том обвинить.

Вы делаете все, чтобы его добыть.

Сганарель.

Что ж, смейтесь, зубоскал! Не славно ль это, право:

Под шестьдесят ему, а на уме забава!

Леонора.

Ручаюсь вам в одном, что он до склона лет,

Коль Гименея мы произнесем обет,

Мне может доверять. Но будь я в браке с вами,

Я б не обмолвилась подобными словами.

Лизетта.

Грешно обманывать того, кто верит нам[158],

Но стоит проучить людей, подобных вам.

Сганарель.

Прошу вас придержать язык чрезмерно длинный.

Арист.

Но в выходках ее ведь сами вы повинны.

Итак, обдумайте мой искренний совет,

Что запирать жену для мужа смысла нет.

К услугам вашим я.

Сганарель. Арист, Леонора и Лизетта уходят.

369

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Сганарель один.

Сганарель.

О, как они под стать друг другу, поглядите!

Семья как на подбор. Рехнувшийся старик,

Развалина, а все кривляться не отвык;

Девчонка бойкая, кокетка записная,

Прислуга наглая! Здесь, проповедь читая,

Сама Премудрость вмиг махнула бы рукой:

К добру немыслимо направить дом такой.

Среди таких гостей утратит Изабелла

Те чести семена, что воспринять успела.

Пускай поучится, чем так себя вести,

Капусту поливать да индюков пасти.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Сганарель, Валер, Эргаст.

Валер (в глубине сцены).

Смотри, смотри, Эргаст: вот аргус мой ужасный,

Жестокий опекун и страж моей прекрасной.

Сганарель (думая, что он один).

Ох, изумления достойно, ей-же-ей,

Как много в наши дни развращено людей!

Валер.

Хоть подойти к нему мне надо для начала,

А там знакомство свесть во что бы то ни стало.

Сганарель (думая, что он один).

Бывала строгостью вся наша жизнь полна,

Зато и честностью дышала старина,

Теперь же молодежь забыла все законы

И вольнодумствует…

Валер кланяется ему издали.

Валер. Не помогли поклоны!

370

Эргаст.

Он с этой стороны не видит — вот беда!

Попробуем с другой.

Сганарель (думая, что он один).

Уеду навсегда!

Я больше не могу в столице оставаться,

Здесь только…

Валер (медленно приближаясь).

В дом к нему мне надо бы пробраться.

Сганарель.

Как будто голоса… (Думая, что он один.)

Туда! В поля! Скорей!

Не ослепят меня причуды наших дней.

Эргаст (Валеру).

Ну, атакуйте!

Сганарель (снова услышав голоса).

Что? Звенит, наверно, в ухе.

Там наши девушки в наистрожайшем духе…

Валер кланяется.

Мне, что ли, он?

Эргаст (Валеру). Смелей!

Сганарель (не обращая внимания на Валера).

Там ни один шельмец

Не станет…

Валер снова кланяется.

Черт возьми!.. (Оборачивается и видит Эргаста, тот кланяется ему с другой стороны.)

Еще? Ах, мой творец!

Валер.

Я мог вам помешать. Вы заняты делами?

Сганарель.

Да, занят.

Валер. Но, клянусь, что честь знакомства с вами

371

Сулит так много мне приятнейших часов,

Что вам представиться я был давно готов…

Сганарель. Ну что ж…

Валер. …явиться к вам и сразу, без искусства

Вам изъяснить мои почтительные чувства.

Сганарель.

Я верю.

Валер. Счастлив быть соседом вашим я.

Щедра поистине ко мне судьба моя.

Сганарель.

Отлично.

Валер. Знаете ль о новости приятной?

Я при дворе слыхал о ней неоднократно.

Сганарель.

Что мне за дело?

Валер. Да, но в случае таком

Мы любопытного немало узнаем:

Ведь обещает быть блистательной картина

Торжеств по случаю рождения дофина.

Сганарель.

Как знать!

Валер. Не правда ли, в Париже видим мы

Приятнейших забав и удовольствий тьмы?

В провинции живешь, как в доме опустелом…

Но чем вы заняты, спросить дозвольте?

Сганарель. Делом.

Валер.

Ум должен отдыхать, и, право, не расчет

Так утомлять его обилием забот.

Что делаете вы, к примеру, вечерами?

Сганарель.

Все то, что захочу.

Валер. Так. Этими словами

Вы утверждаете: разумнее всего

Творить, что мы хотим, и больше ничего.

372

С утра до вечера вы заняты, я знаю.

Я посещал бы вас, но, право, не дерзаю.

Сганарель.

Слуга ваш! (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Валер, Эргаст.

Валер. Нравится тебе такой болван?

Эргаст.

И с виду неучтив, и в речи грубиян.

Валер.

Ужасно.

Эргаст. Почему?

Валер. Как — почему? Ужасно,

Что завладел дикарь красавицей несчастной,

Как бдительный дракон, чей неусыпный глаз

Свободы ей не даст ни на единый час!

Эргаст.

Тем выгодней для вас — на этом основанье

Вы можете питать большие упованья.

Вы можете себя надеждой усладить:

Затворницу всегда легко вам победить.

Супругов и отцов ревнивые печали

Дела любовников обычно облегчали.

В науке нежностей не так я искушен

И быть любовником, конечно, не рожден,

Но я служил не раз ловцам добычи жадным.

Казался им тот знак и добрым, и отрадным,

Когда супруг — ворчун, брюзга несносный, злой,

Не возвращавшийся без воркотни домой,

Дикарь отъявленный, кто, без стыда и толку

За собственной женой подглядывая в щелку,

Высоким титулом супруга возгордясь,

При воздыхателе топтал супругу в грязь.

Все это, говорят, полезно для влюбленных:

Обида милых дам, невинно оскорбленных,

373

Когда сочувствие им выразить легко, —

Та почва, где зайти возможно далеко.

Как видите, для вас приятнейшая новость —

Ее опекуна упрямая суровость.

Валер.

Но пятый месяц я любовию горю

И трачу день за днем, а с ней не говорю!

Эргаст.

Любовь находчива, должны вы быть хитрее.

На вашем месте…

Валер. Я все делал, что умею.

Ведь с этим увальнем она всегда сам-друг,

И нет вокруг нее служанок или слуг,

Кому бы удалось за щедрую награду

Позволить мне вкусить свидания отраду.

Эргаст.

О вашей склонности узнала ли она?

Валер.

Загадка эта мной еще не решена.

Куда бы тот злодей ни шел с моей прелестной,

За ней и я как тень, и это ей известно.

И взоры взорами я каждый день ловлю,

Пытаясь выразить, как горячо люблю.

Глаза сказали все, но кто бы стал ручаться,

Что их немой язык мог до нее домчаться?

Эргаст.

Загадки эти все нелегки для ума,

Их нам не разрешить без слов или письма.

Валер.

Как выйти из такой беды необычайной,

Узнать, владеет ли она моею тайной!

Найди же средство мне!

Эргаст. Совет покамест мой:

Чтоб дело обсудить, воротимся домой.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Изабелла, Сганарель.

Сганарель.

Довольно, душенька! Я по твоим рассказам

Узнал о доме все и о владельце разом.

Изабелла (про себя).

О небо! Помощь мне подай! Благослови

Все ухищрения неопытной любви!

Сганарель.

Ты где-то слышала, его зовут Валером?

Изабелла.

Да.

Сганарель.

Так иди, я сам прибегну к нужным мерам.

Ох, с этим наглецом расчесться б я хотел!

Изабелла (уходя).

Для девушки мой план, быть может, слишком смел[159],

Но так оскорблена неправым я гоненьем,

Что хитрости оно послужит извиненьем.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Сганарель один.

Сганарель (стучит в свою дверь, думая, что это дверь Валера)[160].

Не будем времени терять… Да, это тут…

375

Есть дома кто-нибудь? Эй, эй!.. Сюда идут…

Все здраво рассудив, возможно ли дивиться,

Что с нежностями он хотел ко мне подбиться?

Но надо поспешить, чтоб нынче же суметь…

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Сганарель, Эргаст, Валер.

Сганарель (Эргасту, который внезапно вышел из дома Сганареля),

Чего он под ноги мне тычется, медведь?

Я чуть не шлепнулся… как будто здесь засада!

Валер.

Мне, сударь, очень жаль…

Сганарель. Ах, вас-то мне и надо!

Валер.

Меня?

Сганарель. Да. Ведь, Валер — не так ли вас зовут?

Валер.

Да.

Сганарель.

Уделите же мне несколько минут.

Валер.

О, если бы я мог вам оказать услугу!

Сганарель.

Нет, но могу я сам вам услужить, как другу,

И это к вам меня и привело как раз.

Валер.

Что? Вас ко мне?

Сганарель. Да, к вам. Что ж удивляет вас?

Валер.

Причин достаточно, но я скажу без лести:

Такая честь…

Сганарель. К чему нам говорить о чести!

Валер.

Зайдите ж!

376

Сганарель. Незачем. Когда б имел нужду…

Валер.

Покорнейше прошу!

Сганарель. Нет, дальше не пойду.

Валер.

Пока стоите здесь, и дело не спори́тся.

Сганарель.

Я с места не сойду.

Валер. Придется покориться.

Но если так, я вам хоть малым услужу.

Скорее стул сюда!

Сганарель. Я стоя все скажу.

Валер.

Как можно допустить…

Сганарель. Прошу без принужденья.

Валер. Но неучтивые достойны осужденья.

Сганарель.

Но неучтивее, поверьте, во сто крат

Тот, кто не слушает, когда с ним говорят.

Валер.

Я повинуюсь вам.

Сганарель. Ну что же, и прекрасно.

Чиниться попусту, поверьте мне, напрасно.

Готовы слушать вы?

Валер. Конечно, всей душой!

Сганарель.

Пред вами опекун девицы молодой.

Известно ль это вам? Она — скажу я смело —

Прекрасна и скромна, ей имя — Изабелла

Валер.

Известно.

Сганарель. Если так, не стану вас учить,

Но знали ль вы, умев ее красы ценить,

Что не как опекун я занимаюсь ею,

Что суждена ей честь супругой стать моею?

377

Валер.

Нет.

Сганарель.

Так узнайте же, и я б весьма желал,

Чтоб ваш нескромный взгляд ее не волновал.

Валер.

Как, сударь мой?..

Сганарель. Да, ваш! Притворство бесполезно.

Валер.

Но кто сказать вам мог, что мне она любезна?

Сганарель.

Те люди, чьим нельзя не доверять словам.

Валер.

Но кто ж?

Сганарель. Она сама.

Валер. Как?

Сганарель. Да-с! Иль мало вам?

Она, как следует девице благонравной,

Любя меня, во всем призналась мне недавно

И поручила мне вас, сударь, известить:

С тех пор как стали вы за ней везде следить,

Она, смущенная погоней неучтивой,

Постигла ваших глаз язык красноречивый,

И ваша тайная надежда ей ясна.

Не тратить силы вам советует она,

Ваш пламень изъяснять — напрасно не трудиться:

Привязанность ко мне не может с ним мириться.

Валер.

Ужель она сама ко мне послала вас?..

Сганарель.

Да, все начистоту вам выложить тотчас.

Узнав, что страстью вы сгораете всечасно,

Она б дала понять давно, что ей все ясно,

Когда бы, облегчив взволнованную грудь,

Она довериться могла кому-нибудь.

Но в этой крайности, живя, как в заточенье,

378

Задумала она дать мне же порученье,

Предупреждая вас, что сердце у нее

Закрыто для других — оно вполне мое;

Что вы достаточно сказали ей глазами,

Что, если можете работать вы мозгами,

Поймете, как вам быть. Прощайте, сударь мой!

Я все вам передал, в том был мой долг прямой.

Валер (Эргасту, тихо).

Как отнесешься ты к такому порученью?

Сганарель (в сторону).

Он очень удивлен!

Эргаст (Валеру, тихо). По моему сужденью,

Вам этот разговор приятное сулит.

Здесь тонкий замысел, наверно, тайно скрыт.

Я думаю, она не стала б вас тревожить,

Когда бы вашу страсть хотела уничтожить.

Сганарель (в сторону). Он, право, молодцом.

Валер (Эргасту, тихо). Так надо тайн искать?

Эргаст (тихо).

Да, но уйдем скорей, он может все понять.

Валер и Эргаст уходят.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Сганарель один.

Сганарель.

Как на лице его отражено смущенье!

Конечно, он не ждал такого сообщенья.

Я позову ее. Вот лучшие плоды

Для воспитателя за все его труды!

Да, в добродетели она понавострилась.

Подумать: взорами одними оскорбилась!

379

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Сганарель, Изабелла.

Изабелла (про себя).

Боюсь, любезный мой, горя в таком огне,

Моих намерений не уяснил вполне,

И я, хотя живу как пленница в оковах,

Невольно думаю об извещеньях новых[161].

Сганарель.

Ну вот, я и пришел.

Изабелла. И что ж?

Сганарель. Суди сама

О силе слов своих и моего ума.

Хотел он отрицать свое к тебе влеченье;

Когда ж узнал, что ты дала мне порученье,

Он точно онемел и очень был смущен.

Сюда, я думаю, не возвратится он.

Изабелла.

Так думаете вы? Но я боюсь другого:

Пожалуй, хлопотать он нас заставит снова.

Сганарель.

Что это в голову могло тебе взбрести?

Изабелла.

Едва лишь из дому успели вы уйти,

Я подошла к окну, вдыхая воздух свежий,

Как вдруг увидела слугу того невежи.

На нашу улицу внезапно он вбежал,

От имени его привет мне передал,

Затем в окошко мне он бросил без стесненья

Ларец, а в нем письмо с любовным объясненьем.

Не медля все ему решила я вернуть,

Но он тем временем успел уж ускользнуть,

А я рассержена и лишена покоя.

Сганарель.

Какие хитрости, и плутовство какое!

380

Изабелла.

Мне долг велит спешить — влюбленный сей наглец

Вмиг должен получить обратно свой ларец.

Но помощь мне нужна для этого поступка,

А беспокоить вас…

Сганарель. Наоборот, голубка:

Тем будет мне ясней твоя любовь ко мне.

Усердием моим располагай вполне,

Я с радостью приму такое порученье.

Изабелла.

Так вот он.

Сганарель. Хорошо. Ну-с, что за сочиненье?

Изабелла.

Ах, нет! Не вздумайте вскрывать!

Сганарель. А почему?

Изабелла.

Что открывала я, внушите вы ему[162].

Девица честная должна остерегаться

К записке, присланной мужчиной, прикасаться;

Кто любопытствует, доказывает нам,

Что втайне сам он рад написанным словам.

Записку дерзкую мне было бы приятно

Нераспечатанной препроводить обратно,

Чтобы воочию мог увидать смельчак,

Каким презрением был встречен этот шаг,

Чтобы на пыл его ответ мой был холодным

И впредь не потакал попыткам сумасбродным.

Сганарель.

Ну да, она права в суждении своем.

Ты добродетельна, ты и умна притом!

Взошли в душе твоей моих уроков зерна,

И быть моей женой достойна ты бесспорно.

Изабелла.

Но если сильное у вас желанье есть,

Письмо в руках у вас — вы можете прочесть[163].

381

Сганарель.

Не стану! Ты вполне права в своем решенье,

Я поспешу твое исполнить порученье.

Отсюда два шага — нетрудно передать

И с вестью доброю прийти к тебе опять.

Изабелла уходит.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Сганарель один.

Сганарель.

Душа моя в таком блаженстве утопает,

Любуясь, как она разумно поступает!

Клад добродетели достался мне в удел.

Как! Оскорбиться тем, что дерзкий поглядел!

От нежного письма вспылить невероятно

И мне же поручить вернуть его обратно!

Но, видя это все, узнать я был бы рад,

Утешит ли сестра и вас, любезный брат.

Плод воспитания лишь мудрый пожинает.

(Стучит в дверь к Валеру.)

Эй!..

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Сганарель, Эргаст.

Эргаст. Что такое?

Сганарель. Вот, пусть господин ваш знает,

Чтоб не дерзал он впредь любовный вздор писать

И в золотых ларцах девицам рассылать,

Что им разгневана ужасно Изабелла.

Смотрите: даже вскрыть она не захотела!

Пускай же знает он, как принят дар его,

Какое ждет его по праву торжество. (Уходит.)

382

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Эргаст, Валер.

Валер.

Скажи, что передал тебе мой недруг низкий?

Эргаст.

Он ларчик отдал мне и с ларчиком записку:

Вы Изабелле, мол, послали, и весьма

Она разгневалась от вашего письма

И распечатывать его не захотела.

Читайте ж! Кажется, я угадал, в чем дело.

Валер (читает). «Письмо это Вас, без сомнения, удивит. Можно почесть великой дерзостью с моей стороны и самую мысль написать его и способу каким оно Вам передано, но я в таком состоянии, когда меру соблюсти невозможно. От страха перед замужеством, грозящим мне через неделю, я готова на все и, решив избавиться от него любым путем, пришла к мысли, что мне надлежит избрать Вас, а не отчаяние. Не думайте, однако, что Вы обязаны всем моей печальной участи: мои чувства к Вам рождены не неволей, в которой я живу; неволя ускоряет лишь их изъявление и заставляет обойти околичности, к каким обязывает меня девичий стыд. Только от Вас зависит, чтобы я вскоре стала Вашей, и, когда Вы изъяснитесь мне в любви, я уведомлю Вас о решении, принятом мною. Помните же, что время не терпит и что два любящих сердца должны понимать друг друга с полуслова».

Эргаст.

Что, сударь, скажете? Чудесный оборот!

В столь нежном возрасте — какой искусный ход!

Как хитрости любви ей стали вдруг известны!

Валер.

О, для меня они особенно прелестны!

Ее любовь и ум открылись мне вполне,

И стала мне она любезнее вдвойне —

Не только в красоте ее очарованье…

Эргаст.

Вот простофиля наш идет сюда. Молчанье!

383

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Те же и Сганарель.

Сганарель (думая, что он один).

О, дважды, трижды будь благословен указ,

За склонность к роскоши преследующий нас!

От огорчения мужья освободятся,

И жены мотовства былого устыдятся.

За это королю так благодарен я!

Но чтоб воистину вздохнули все мужья,

Кокетство запретить мы тоже были б рады,

Как кружева, шитье и лишние наряды.

Я тот указ хочу нарочно приобресть,

Чтоб Изабелла вслух могла его прочесть

И этим чтением могли б и впредь друг друга

Мы развлекать в часы вечернего досуга.

(Заметив Валера.)

Ну что, красавчик мой? Не станете ль опять

С записками в ларцах лакеев рассылать?

С кокеткой встретиться мечтали вы, конечно,

До шашней лакомой и в нежностях беспечной?

Теперь вы видите, легко ль ее увлечь.

Поверьте, сударь мой: игра не стоит свеч.

Она умна, верна, ей ваша страсть обидна,

Проваливайте прочь, чтоб не было вас видно!

Валер.

Да-да, пред вашими заслугами я нем,

Преграда в них одних моим желаньям всем,

И я безумцем был, когда с отвагой смелой

Бороться с вами мог за сердце Изабеллы!

Сганарель.

Безумцем? Да.

Валер. А я мог сердце уберечь

И прелестям ее не дать себя увлечь,

Когда бы только знал, что на пути злосчастном

Мне встреча суждена с соперником опасным.

384

Сганарель.

Ну разумеется!

Валер. Надежды не вернуть,

И вам без ропота я уступаю путь.

Сганарель.

Прекрасно.

Валер. Поступить иначе я не вправе,

Ведь ваши качества блистают в полной славе,

И должен я тотчас обиду проглотить,

Что Изабелле страсть сумели вы внушить.

Сганарель.

Я думаю.

Валер. Да-да, я отойду, не споря,

Лишь малого прошу (ужель в избытке горя,

В любви не признанный, я получу от вас,

Виновника моих несносных мук, отказ?).

Пусть, умоляю вас, поверит Изабелла,

Что, если месяцы по ней душа горела,

Сей жар невинен был; умев ее любить,

Я честь ее не мог и в мыслях оскорбить.

Сганарель. Так.

Валер. Что мой дух, ни в чем не видя принужденья,

Мечтал о браке с ней как высшем наслажденье,

Но волею судеб препятствие нашлось,

И покорить ее навек вам удалось.

Сганарель.

Да.

Валер. И, чтоб ни было, я говорю не ложно,

Что прелести ее забыть мне невозможно,

Что, если рок меня лишил ее руки,

Удел мой есть — любовь до гробовой доски,

Но все исканья вы невольно прекратили

Тем уважением, что мне к себе внушили.

Сганарель.

Разумные слова! Тотчас перескажу

385

Ей все — обидного я здесь не нахожу.

Но если б внять могли вы доброму совету,

Послушайтесь меня: любовь забудьте эту.

Прощайте!

Эргаст (Валеру). Влопался!

Эргаст и Валер уходят.

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Сганарель один.

Сганарель.

Бедняга! Кажется, он не шутя влюблен.

Но в голову себе такую вбить нелепость:

Задумать осаждать мне преданную крепость!

(Стучит в дверь своего дома.)

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Сганарель, Изабелла.

Сганарель.

Кто из любовников бывал в такой тоске,

Письмо невскрытое держа в своей руке?

Надежды он забыл и отойдет не споря.

Но он сказать тебе просил в избытке горя,

Что, столько месяцев умев тебя любить,

Он честь твою не мог и в мыслях оскорбить,

Что дух его, ни в чем не видя принужденья,

О браке лишь мечтал как высшем наслажденье,

Но волею судеб препятствие нашлось:

Тебя мне покорить навеки удалось.

И, как бы ни было, он говорит не ложно,

Что прелестей твоих забвенье невозможно,

Что если рок его лишил твоей руки,

Удел его — любовь до гробовой доски,

Но все исканья я невольно прекращаю

386

Тем уважением, что я ему внушаю.

Так сам он говорил: ему я не судья —

Он честный человек, его жалею я.

Изабелла (в сторону).

Я не обманута в надеждах сокровенных:

Невинен был огонь его очей смиренных!

Сганарель.

Что шепчешь ты?

Изабелла. Мне жаль, что слишком слаб ваш суд

Над тем, кого во мне все помыслы клянут,

И если б вы меня действительно любили,

Его искания и вас бы оскорбили.

Сганарель.

Но сердца твоего он угадать не мог,

А в помышлениях он честен был и строг

И заслужил одно…

Изабелла. Иль похвалы достойно

О похищенье мысль обдумывать спокойно?

Ужели с честностью план низкий совместим

Меня у вас украсть и мужем стать моим?

Как будто после жизнь мне счастие доставит,

Когда стыдом таким меня он обесславит!

Сганарель.

Как?

Изабелла.

Да, известно мне: влюбленный наш нахал

О похищении моем уж разглашал.

Не знаю, с кем он мог в секретном быть сношенье,

Но ваше он узнал недавнее решенье

Меня на этих днях ввести супругой в дом,

Хотя вы лишь вчера сказали мне о том,

И он предупредить — я слышала — стремится

Тот день, когда союз меж нами совершится.

Сганарель.

Однако он хорош!

Изабелла. Уж вы простите мне!

Он честен и ведет себя со мной вполне…

387

Сганарель.

Такие шутки он напрасно допускает.

Изабелла.

Но ваша доброта Валера подстрекает.

Когда б вы в крупный с ним вступили разговор,

Его бы устрашил ваш гнев и мой укор.

Ведь после той своей предерзостной записки

Дерзнул он разглашать свой замысел столь низкий.

И он не только сам любовию горит,

Но думает, что он в душе моей царит,

Что не хочу вступать я с вами в брак решенный,

Что убежать от вас — вот план мой затаенный.

Сганарель.

С ума сошел!

Изабелла. При вас притворщик нагло лжет.

Над вами подшутить он случая[164] лишь ждет.

Словами льстивыми над вами он глумится.

О, как несчастна я! Должны вы согласиться,

Что хоть старалась я всегда себя блюсти[165]

И обольщениям[166] навстречу не идти,

Но все ж подверглась я случайности обидной,

Предметом став игры его неблаговидной.

Сганарель.

Не бойся!

Изабелла.

Я от вас потребовать должна,

Чтоб дерзость наконец была отражена,

И раз вы твердых мер принять не в состоянье,

Чтоб охранить меня от наглых притязаний,

То я покину свет. Довольно мне стыда,

От выходок его избавлюсь навсегда.

Сганарель.

Голубка, не тужи! Тебе я обещаю:

Я разыщу его и тут же отчитаю.

Изабелла.

Пусть он сознается; вина его ясна,

Из самых верных рук мне весть передана. 388

И если что-нибудь выдумывать он станет,

Бьюсь об заклад: врасплох меня он не застанет.

Так пусть придет конец и вздохам и словам,

Он цену должен знать моей приязни к вам.

Он от великого спасет меня мученья,

Без повторения усвоив порученье.

Сганарель.

Все передам ему.

Изабелла. Но выдержите тон?

Что не до шуток мне, пусть понимает он.

Сганарель.

Ступай. Я помню все, могу тебе ручаться.

Изабелла.

Вас с нетерпением я стану дожидаться.

Вернитесь же скорей, я умоляю вас!

Когда не вместе мы, мне тяжек каждый час.

Сганарель.

Я скоро, мой дружок, не будь нетерпелива!

Изабелла уходит.

ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ

Сганарель один.

Сганарель.

Такая умница, примерная на диво!

Какой счастливец я! Какая радость мне

Найти себе жену, достойную вполне!

Вот женщин образец! Такие очень редки.

Куда ни погляди, всё вольные кокетки,

Болтуньи вздорные, они на весь Париж

Тебя же высмеют, и как тут уследишь?

(Стучит в дверь к Валеру.)

Эй, где вы там, герой, любезник хитроумный?

389

ЯВЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ

Сганарель, Валер.

Валер.

Что, сударь, нового?

Сганарель. Ваш замысел безумный

Валер.

Как?

Сганарель.

Вы ль не знаете, о чем нам говорить?

Я думал, вы умней, к чему же нам хитрить?

Меня раскаяньем морочили вы прежде,

А сами вверились бессмысленной надежде.

Я с вами вежлив был доселе, вас ценя,

Но вы разгневаться заставите меня.

Ужель не стыдно вам — ведь в здравом вы рассудке —

Выдумывать опять такие злые шутки?

Задумать девушку достойную увесть,

Счастливый брак пресечь, ее пятная честь?

Валер.

Откуда странная к вам новость залетела?

Сганарель.

Хитрите! Мне о ней сказала Изабелла.

Она велела вам сказать в последний раз,

Что выбор совершен, что ясен он для вас,

Что в сердце, верном мне, созрело оскорбленье,

Что лучше умереть, чем это поношенье,

Что вызовете вы ее сильнейший гнев,

Преодолеть преград всех этих не сумев.

Валер.

Коль так она могла и вправду изъясняться,

Я больше ничего не стану домогаться.

Ясна мне речь ее, и, не вступая в спор,

Уважить должен я столь строгий приговор.

Сганарель.

Вы сомневаетесь? Я сочинял, быть может,

Когда передавал все, что ее тревожит?

390

Так пусть она сама все подтвердит сейчас!

На это я пойду, чтобы уверить вас.

Вот вы увидите, что я не лгал пред вами,

Что не колеблется любовь ее меж нами.

(Стучит в дверь своего дома.)

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ

Те же и Изабелла.

Изабелла.

Как! С вами он идет? Какая ж ваша цель?

Вы в заговоре с ним против меня ужель?

Очаровавшись им, заставите ли властно

Меня любить его и принимать всечасно?

Сганарель.

Нет, крошка, потерять тебя мне было б жаль.

Но он вообразил, что я презренный враль.

Решил, что это все — мое изобретенье:

Мол, любишь ты меня, ему ж — одно презренье.

Хочу, чтоб ты его избавила сама

От заблуждений тех, опасных для ума.

Изабелла (Валеру).

Как? Душу вы мою постигнуть не умели? Мои желания вам неясны ужели? Валер. О да! Известие, что до меня дошло, Меня, сударыня, лишь удивить могло. В сомнении я был: ваш приговор жестокий, Решающий судьбу моей любви глубокой, Мне так чувствителен, что я готов просить, Как ни обиден он, его мне повторить. Изабелла. Нет, приговором вы удивлены напрасно, Мои же чувства вам он дал услышать ясно, И, убежденная в их полной правоте, Я исповедовать готова чувства те. 391

Да, с полной прямотой хочу поведать это:

Судьбою мне даны различных два предмета,

И чувства разные мне ими внушены,

Волнуя сердце мне до самой глубины.

Один избранник мой — души избранник вечный,

Предмет почтения и склонности сердечной;

Второй — за дикую привязанность его —

Предмет презрения и гнева моего;

Свидания с одним мне милы и приятны,

От них в душе прилив веселья благодатный;

Второй, наоборот, едва мелькнет в очах,

Внушает втайне мне и ненависть, и страх;

Быть одного женой я всей душой готова

И лучше жизнь отдам, чем выйду за второго.

Но не довольно ли мне чувства открывать?

К чему в мучениях жестоких изнывать?

Я жду, что милый мне немедля[167] меры примет

И у немилого надежды все отнимет,

Дабы освободил счастливый Гименей

Судьбу мою от мук, что са́мой смерти злей.

Сганарель.

Да, милочка, уж я исполню все, что надо.

Изабелла.

Вот средство верное, что сердце мне отрадой…

Сганарель.

Тебе недолго ждать.

Изабелла. Хотя, я знаю, стыд

Девицам открывать мечты их не велит…

Сганарель.

Ну вот еще!

Изабелла. Но я, в подобном затрудненье,

Имею, кажется, права на снисхожденье.

Раздастся без стыда признанья нежный звук

Тому, кто для души моей уже супруг Сганарель.

Да, детка милая, да, душенька, конечно!

392

Изабелла.

Но пусть докажет он на деле жар сердечный!

Сганарель.

Целуй же руку мне, целуй!

Изабелла. И наконец

Пусть заключит союз, моих надежд венец.

Он честное мое тотчас получит слово,

Что буду я глуха к молениям другого.

(Делая вид, что целует Сганареля, дает поцеловать руку Валеру.)

Сганарель.

Хе-хе, голубушка, кубышечка моя!

Теперь недолго ждать, тебе ручаюсь я.

(Валеру.)

Вы поняли, мой друг? Мне нечего трудиться.

Лишь обо мне одном ее душа томится.

Валер.

Ну что ж, сударыня, все ясно с этих пор:

Желанья ваши все открыл наш разговор,

И меры я приму, чтоб вы и не встречали

Того, кто вам внушил немалые печали.

Изабелла.

О большей радости не смею и просить,

Докучный облик сей не в силах выносить —

Он мне внушает страх, и гнев, и отвращенье.

Сганарель.

Ну-ну!

Изабелла. Обидно вам такое возмущенье?

Ужели…

Сганарель. Боже мой! Конечно, нет, отнюдь!

Но все ж, по совести, мне жаль его чуть-чуть.

Ты гневу своему дала напрасно волю.

Изабелла.

Но как не гневаться, терпя такую долю?

Валер.

Я вас обрадую: трех дней не пролетит —

И взора вашего немилый не смутит

393

Изабелла.

Желаю счастья вам.

Сганарель (Валеру). Мне жаль, что вы несчастны.

Но…

Валер. Нет, умолкну я — здесь жалобы напрасны.

Мы оба праведным судом оценены,

Ее желания да будут свершены.

Прощайте!

Сганарель. Бедненький! Я так его жалею!

(Валеру.)

Ну, поцелуемся: со мной — как будто с нею!

(Целует Валера.)

Валер уходит.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ

Сганарель, Изабелла.

Сганарель.

Его мне очень жаль.

Изабелла. А мне не жаль его.

Сганарель.

Любовию твоей я тронут до того,

Что отлагать ее не буду награжденье.

Неделей ли твое испытывать терпенье?

Нет, завтра я женюсь и приглашаю лишь…

Изабелла.

Как! Завтра?

Сганарель. Знаю: ты стыдишься и хитришь,

Но радость тайная тобою овладела,

И ты хотела бы покончить это дело.

Изабелла.

Но…

Сганарель.

К свадьбе надо все немедля[168] обрядить.

Изабелла (про себя).

О небо! Научи ее предотвратить!

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Изабелла одна.

Изабелла.

О да! Мне умереть стократ милее будет,

Чем ждать, пока меня к союзу он принудит.

И если я бегу от участи такой,

Пусть будет добр ко мне суровый суд людской.

Пора, уж ночь. Иду с душой неустрашимой

Судьбу любовнику вручить неразделимо.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Изабелла, Сганарель.

Сганарель (обращаясь к находящимся в доме).

Я скоро возвращусь, на завтра ж мой приказ…

Изабелла.

О небо!

Сганарель.

Это ты, голубка? В поздний час?

От треволнений дня успевши утомиться,

Ты в комнате своей хотела затвориться,

И даже не входить просила ты меня,

Дать отдохнуть тебе до завтрашнего дня.

Изабелла.

Все это правда, но…

Сганарель. Но что?

Изабелла. Я вся в смущенье,

Не знаю, что сказать сумею в извиненье.

395

Сганарель.

Что ж это может быть?

Изабелла. Нечаянность одна:

По просьбе я сестры уйти принуждена

И в комнате своей — противилась я тщетно —

Ее же запереть для хитрости секретной.

Сганарель.

Как?

Изабелла.

Вы поверите ль, она увлечена

Тем, кто отвергнут мной.

Сганарель. Валером?

Изабелла. Влюблена!..

Так страсть ее сильна, что не найти ей равной.

Судите сами вы о силе своенравной.

Сестра моя сейчас одна пришла сюда

Печаль сердечную открыть мне без стыда,

Сказать, что не страшит ее сама могила,

Когда судьба не даст того, что сердцу мило;

Что с лишком год уже любви живейший пыл

Союзом тайным их сердца соединил;

Что, более того, одним огнем согреты[169],

Они произнесли взаимные обеты…

Сганарель.

Негодница!

Изабелла. И вот, увидев бездну бед,

В какую ввергла я любви ее предмет,

Пришла и помощи моей просить дерзает:

Отъезд предотвратить — он душу ей терзает.

Принять любовника задумала она

Под именем моим у моего окна

И голосом моим изобразить решила

Те чувства нежные, каких всевластна сила,

Чтобы перенести искусно на себя

Все, что он чувствует, одну меня любя.

Сганарель.

А ты-то что ж?

396

Изабелла. А я разгневана безмерно.

«Вы так бесчувственны,— был мой ответ, — что, верно,

И не краснеете, даря свою любовь

Тому, кто верен час, а там неверен вновь,

Свой забывая пол и обманув бесчестно

Того, с кем волею вы связаны небесной?»

Сганарель.

Что ж, поделом ему, я даже рад, ей-ей.

Изабелла.

Хоть сотню доводов я выставляла ей,

Укором в низости к добру стремясь подвинуть,

Чтобы на эту ночь ее мольбы отринуть,

Но так настойчива она в мольбах была,

Вздыхала тяжко так и столько слез лила,

Твердя, что я ее в отчаянье ввергаю,

Когда желаниям ее не помогаю,

Что сердцу моему пришлось мне волю дать.

И чтобы замысел полночный оправдать,

Раз нежность кровная меня к тому склонила,

Лукрецию к себе я пригласить решила,

Чьи добродетели вы славили всегда.

Но вдруг вернулись вы, когда я шла туда.

Сганарель.

Нет-нет, всех этих тайн в моем дому не надо!

На брата старшего хоть и сильна досада,

Но взгляды с улицы легко ль предотвратить?

А той, кого хочу супружеством почтить,

Не только должно быть стыдливой и достойной —

Быть заподозренной ей также непристойно.

Прогоним дерзкую, а страсть свою она…

Изабелла.

Ах, но была б она ужасно смущена!

И обвинять меня могла б она не ложно,

Что поступила с ней я столь неосторожно.

Раз нужно изменить решение мое,

Должна по крайности я выпустить ее.

397

Сганарель.

Ну что ж, иди.

Изабелла. Но вас я умоляю скрыться,

Не заговаривать и дать ей удалиться.

Сганарель.

Да, из любви к тебе сдержу я свой порыв,

Но, тот же час ее отсюда проводив,

Я к братцу моему немедленно отправлюсь,

Все расскажу ему и то-то позабавлюсь!

Изабелла.

Но умоляю вас не называть меня.

Прощайте! Я запрусь до завтрашнего дня.

Сганарель.

До завтра, мой дружок!

Изабелла уходит.

Горю я нетерпеньем

Ошеломить его приятным сообщеньем.

Своим витийством он себя же обманул,

А я бы для нее полушкой не рискнул.

Изабелла (в доме).

От ваших горестей мне на душе тревожно,

Но вашу просьбу мне исполнить невозможно —

Здесь может честь моя, поверьте, пострадать.

Идите же, сестра, иль можно опоздать.

Сганарель.

Дождался наконец! Она ли не развратна?

Закрою дверь на ключ, чтоб не пришла обратно.

Изабелла (выходит из дому; про себя).

О небо! Помоги отважности моей![170]

Сганарель (про себя).

Куда она пошла?[171] Последую за ней.

Изабелла (про себя).

В моем смятении мне будет ночь защитой.

Сганарель (про себя).

Ее влечет к себе любезник знаменитый!

398

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Те же и Валер.

Валер (внезапно выходит из своего дома; про себя).

Да-да, сегодня же я должен с ней суметь

Заговорить… Кто там?

Изабелла (Валеру). Не надо так шуметь,

Валер,— предупредить вас хочет Изабелла…

Сганарель (про себя).

Врешь, врешь, собачья дочь! Иначе вышло дело.

Она девичью честь не так, как ты, блюла;

Ты имя у нее и голос заняла.

Изабелла (Валеру).

Но только узами святого Гименея…

Валер.

Да, к этой цели я направлюсь, не робея,

И завтра же пойду — я слово в том даю —

Куда хотите вы, вручить вам жизнь мою.

Сганарель (про себя).

Обманутый глупец![172]

Валер. Возможно ль сомневаться?

Я с глупым аргусом не стану и считаться,

И если силою отнять решится вас,

То шпагой грудь его я поражу тотчас.

Изабелла и Валер уходят.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Сганарель один.

Сганарель.

Положим, отнимать нисколько не завидно

Негодницу, в страстях погрязшую бесстыдно,

И к клятвам я твоим нисколько не ревнив.

Будь с ней, пожалуйста, в супружестве счастлив

Да-да, с бесстыдницей поймать вас не мешает,

399

Хоть память их отца[173] почтенье мне внушает,

И о сестре ее душа моя болит —

Все беспокоиться за честь ее велит.

Эй, эй! (Стучится в дверь к комиссару.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Сганарель, комиссар, нотариус.

Комиссар.

Кто там?

Сганарель.

Явиться к нам сейчас, и в форме непременно.

Прошу вас следовать и факел захватить.

Комиссар.

Но мы…

Сганарель. Не мешкайте! Нам надобно спешить.

Комиссар.

Зачем?

Сганарель. Мы парочку должны под сенью мрака

Настигнуть, а затем связать цепями брака.

Здесь о девице речь: обманщиком она —

Его зовут Валер — была обольщена.

И рода честного, и в прошлом непорочна,

Однако…

Комиссар. Если так, сошлись мы как нарочно.

Вот и нотариус.

Сганарель. Не вы ли, сударь мой?

Нотариус.

Да-с.

Комиссар. За него я вам ручаюсь головой.

Сганарель.

Ну разумеется! Вот в эту дверь войдите

И тихо, чтоб никто не улизнул, следите.

За труд приличная вас ожидает мзда,

Но только руки греть не льститесь, господа.

400

Комиссар.

Как! Правосудия достойный представитель…

Сганарель.

Я вашей должности, поверьте, не хулитель,

Но брата я хочу скорее привести.

Пускай мне факел ваш посветит на пути.

(Про себя.)

Сейчас обрадую тебя, мудрец холодный!

Эй, эй!

(Стучится в дверь к Аристу.)

Комиссар и нотариус входят в дом Валера.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Сганарель, Арист.

Арист.

Кто там стучит? Ах, брат! Что вам угодно?

Сганарель.

Ступайте, краснобай, любезник ветхих лет!

Покажут штучку вам, которой краше нет.

Арист.

Что?

Сганарель.

Новость славную узнаете вы скоро.

Арист.

Да что?

Сганарель.

Скажите-ка, где ваша Леонора?

Арист.

К подруге, помнится, ушла она одной

На бал, а что?

Сганарель. Так-так, идите же за мной,

Взгляните, на каком девчонка ваша бале!

Арист.

В чем дело?

Сганарель. Вы не зря ей проповедь читали:

«Суровость лишняя совсем не хороша,

Мы победим сердца, ничем их не страша;

401

Решеткой и замком искуснейший радетель

Не в силах воспитать в девице добродетель;

Одною строгостью их трудно удержать;

Свободу слабый пол умеет уважать».

И впрямь, свободою лукавая объелась —

Ей добродетели помягче захотелось!

Арист.

К чему же клонится подобный разговор?

Сганарель.

Идемте, братец мой, и киньте сами взор,

А я бы выложил десятка два пистолей,

Чтоб вам достался плод науки своеволий.

Да, вот к чему вели и мой и ваш урок:

Одна глупца бежит, другую он увлек.

Арист.

Задачи задавать — престранная манера.

Сганарель.

Задача в том, что бал ее — в дому Валера.

Она туда пошла — я видел сам — одна,

И обнимается с ним в этот час она[174].

Арист.

Кто?

Сганарель. Леонора.

Арист. Ну, вы эти шутки бросьте!

Сганарель.

Шучу я?.. Я к нему пришел для шуток в гости?

Бедняга! Я сказал — сказать ясней не мог, —

Что вашу милую Валер к себе завлек,

Что клятвы дать они взаимные успели,

Пока не начал он мечтать об Изабелле.

Арист.

К чему нелепости такие повторять?

Сганарель.

Он собственным глазам готов не доверять!

Я в бешенстве! Ей-ей, свой возраст вы срамите.

Знать, пусто здесь у вас. (Стучит себя по лбу.)

Арист. Чего же вы хотите?

402

Сганарель.

О боже, ничего! Доверьтесь только мне —

Довольны будете вы сразу и вполне.

Увидим, лгу ли я и мало ль правды в этом,

Что их сердца давно сопряжены обетом.

Арист.

Поверить, что она не известить меня

Могла, к союзу с ним желания склоня,

Хоть знает издавна мое с ней обхожденье,

Являвшее во всем любовь и снисхожденье,

Хотя не раз я ей старался изъяснять,

Что склонностей ее не думаю стеснять!..

Сганарель.

Ну, скоро вам теперь предстанет эта пара.

Нотариуса я позвал и комиссара.

Для плана моего все основанья есть:

Он должен ей вернуть утраченную честь.

Едва ли вы могли столь низко опуститься,

Чтобы желать на ней, запятнанной, жениться.

Иль, может быть, и здесь начнете вы мудрить,

Что, мол, издевками нельзя вас огорчить?

Арист.

Избегну я и впредь сей слабости постылой

И сердцем обладать не пожелаю силой.

Но как поверю я…

Сганарель. Напрасный разговор!

Идем!.. Нам никогда не кончить этот спор!

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Те же, комиссар и нотариус.

Комиссар.

Насилия отнюдь не нужно в деле этом,

И если ваша цель — их сочетать обетом,

Желанье ваше здесь легко осуществить:

Она и он равно готовы в брак вступить.

403

Уж подписал Валер — да будет вам известно, —

Что признает ее своей супругой честной.

Арист.

Она…

Комиссар. Закрыла дверь. Останется все так,

Пока согласия вы не́ дали на брак.

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Те же и Валер.

Валер (из окна своего дома).

Нет, господа, никто сюда войти не может,

Пока меня судьба неясностью тревожит.

Вы знаете, кто я; я долг исполнил свой,

Сей лист, как видите, скрепив своей рукой.

Когда на наш союз согласье вы дадите,

Своею подписью вы это подтвердите,

Но верьте: я скорей скончаю дни мои,

Чем соглашусь отдать предмет моей любви.

Сганарель.

Нет-нет, разлукой вам никто не угрожает.

(В сторону.)

Все Изабеллу он себе воображает.

Мне это на руку.

Арист. Но Леонора ль с ним?

Сганарель.

Молчите!

Арист. Но…

Сганарель. Тсс! Тсс!..

Арист. Нѳ что ж…

Сганарель. Неисправим!

Да замолчите вы?

Валер.

Мы с Изабеллою друг другу клятвы дали.

Таков ли выбор мой — решите, господа, —

Чтоб был причиною он строгого суда?

404

Aрист (Сганарелю).

Во всем, что он сказал…

Сганарель.

Секрет откроется. (Валеру.)

Да, споры бесполезны,

Согласие на брак мы вам дадим тотчас

С девицей, что теперь находится у вас.

Комиссар.

Здесь все изложено подробно, как прилично,

Но в имени пробел, до явки самоличной.

Пишите. Очередь девицы после вас.

Валер.

Итак, согласен я.

Сганарель. Я также, хоть сейчас.

(В сторону.)

Уж посмеемся мы! (Аристу.)

Скорей же подпишите,

Вам честь и место, брат.

Арист. Всё тайны! Разъясните!

Сганарель.

Пишите, черт возьми! Прочь дурь из головы!

Арист.

Об Изабелле — он, о Леоноре — вы!..

Сганарель.

А если и она — что ж будет в том дурного,

Что вы позволите им дать друг другу слово?

Арист.

Конечно.

Сганарель.

Ставьте же здесь подпись. Вот моя.

Арист. Пусть так, но цель темна.

Сганарель. Все расскажу вам я.

Комиссар.

Сейчас вернемся мы.

405

Сганарель (Аристу). Я объясню значенье

Всей этой кутерьмы.

Комиссар и нотариус уходят. Сганарель и Арист отходят в глубину сцены.

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Сганарель, Арист, Леонора, Лизетта.

Леонора.

Безумцев молодых мне так досаден нрав!

Едва спаслась от них я, с бала убежав.

Лизетта.

Но каждый угодить, конечно, вам старался.

Леонора.

Несносней ни один мне вечер не казался.

Приятней был бы мне обычный разговор,

Чем эти россказни и этот важный вздор.

Всех русым париком — им мнится — покоряют

И остроумие задорно изощряют,

Начав с повадками невежи шутника

Глумленье глупое над чувством старика,

Как будто мне его заботы не ценнее,

Чем молодых голов безумные затеи!..

Но кто-то там стоит!..

Сганарель (Аристу). Все было так, ей-ей.

(Заметив Леонору.)

Да вот она сама, и горничная с ней.

Арист.

Не гневом — жалобой вас встречу, Леонора!

Стесненье знали ль вы от моего надзора?

Настаивал ли кто упорнее, чем я,

Чтоб вам свободно жить, желаний не тая?

Но втихомолку вы, презрев мои советы,

Себя связуетѳ любовью и обетом.

О мягкости моей жалеть не стану, нет,

Но поведением подобным я задет:

406

Вы поступаете совсем не по заслугам

Со мной. Я столько лет был вашим нежным другом.

Леонора.

Чем недовольны вы, понять я не могла,

Но верьте, что во всем я та же, что была,

Что неизменно к вам проникнута почтеньем,

Что нежной быть с другим сочла бы преступленьем,

Что вы исполните заветный помысл мой,

Святыми узами соединясь со мной.

Арист.

На чем основана вся ваша, брат, химера?

Сганарель.

Как! Вы выходите сейчас не от Валера?

Не говорили вы о страсти ничего?

Иль больше года вы не влюблены в него?[175]

Леонора.

Кто мог живописать подобные картины,

Пятная честь мою без смысла и причины?

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Те же, Изабелла, Валер, комиссар, нотариус и Эргаст.

Изабелла.

Сестра! Прошу меня сердечно извинить,

Что ваше имя я решилась очернить.

В нежданной крайности, запутавшись всецело,

К постыдной хитрости я обратилась смело.

Конечно, вами я за то осуждена,

Но участь нам была не сходная дана.

(Сганарелю.)

Пред вами, сударь мой, не стану я виниться.

Полезно и для вас со мною разлучиться.

По воле неба нам назначен разный путь.

Я не достойна вас — не правда ли? — ничуть,

А мне приятней быть в объятиях другого,

Чем недостойной быть супружества такого[176].

407

Валер (Сганарелю).

Я, сударь, вижу честь и счастие мое

В том, что из ваших рук я получил ее.

Арист.

Вам нужно с кротостью испить из этой чаши:

Причиною всего — одни поступки ваши,

И в вашей участи всего печальней то,

Что не жалеет вас в такой беде никто[177].

Лизетта.

А я за этот шаг ее хвалить готова —

Она разделалась с ним, право, образцово.

Леонора.

Хвалить возможно ли, судить я не берусь,

Но осуждать ее я также не решусь.

Эргаст.

Судьба его к рогам влекла бесповоротно,

Их в мыслях лишь иметь он предпочтет охотно.

Сганарель (выйдя из оцепенения).

Нет, изумления не победить ничем.

Я от коварности подобной, право, нем.

Навряд ли дьявол сам сумел бы зло и смело

Со мною обойтись, как эта дрянь сумела!

Я руку за нее готов был сжечь в огне.

Но можно ль женщине довериться вполне?

Из них и лучшая — одна сплошная злоба;

Ведь этот пол рожден, чтоб мучить нас до гроба.

На веки вечные я рад его проклясть.

Чтоб провалился он — и прямо к черту в пасть![178]

Эргаст.

Так!

Арист. Всех прошу ко мне. Идем без промедленья,

А завтра злость его остынет, без сомненья[179].

Лизетта (зрителям).

Коль есть еще мужья с характером таким,

Пусть в школу[180] к нам идут — мы им урок дадим.

К КОРОЛЮ

Ваше величество!

Я прибавляю еще одну сцену к этой комедии, ибо человек, посвящающий книгу, есть тоже в своем роде довольно невыносимый докучный. Вы, Ваше величество, знаете это лучше, чем кто-либо другой в Вашем королевстве, ибо поток посвящений устремляется к Вам не впервые. Но хотя я следую примеру других и ставлю себя в один ряд с изображенными мною лицами, все же я осмеливаюсь сказать Вашему величеству, что делаю я это не столько для того чтобы предложить Вашему вниманию свое произведение, сколько с целью выразить Вам благодарность за успех моей комедии. Этим успехом, превзошедшим мои ожидания, я обязан, во-первых, милостивому одобрению, которым Вы, Ваше величество, с самого начала удостоили мою комедию, вызвав тем самым к ней всеобщее благоволение, а во-вторых, Вашему приказанию добавить характер еще одного докучного; при этом Вы были так добры, Ваше величество, что раскрыли мне его черты, и потом этот образ был признан лучшим во всей комедии. Признаюсь, ничто до сих пор не давалось мне так легко, как именно то место в комедии, над которым Вы, Ваше величество, велели мне потрудиться, радость повиноваться Вам вдохновляла меня сильнее, чем Аполлон и все музы вместе взятые, и теперь я вижу, что́ я мог бы создать, если бы писал всю комедию по Вашим указаниям. Рожденные в высоком звании могут надеяться послужить Вашему величеству на высоких постах, для меня же наивысшая честь заключается в том, чтобы увеселять Ваше величество. Этим ограничиваются мои славолюбивые желания, и я полагаю, что принесу некоторую пользу Франции, если сумею развлечь ее короля. Если же я в этом не преуспею, то не по недостатку рвения и усердия, но по воле злой судьбы, которая нередко преследует лучшие наши стремления, что́, разумеется, глубоко огорчит нижайшего, покорнейшего и преданнейшего слугу и подданного Вашего величества.

Ж.-Б. П. МОЛЬЕРА

К ЧИТАТЕЛЮ

Кажется, ни одна театральная затея не осуществлялась столь поспешно, как эта. В самом деле, вряд ли еще какая-нибудь комедия была в двухнедельный срок задумана, сочинена, разучена и представлена на сцене. Говорю я это не для того чтобы похвалиться своей способностью к экспромтам и стяжать себе в этой области славу, а единственно для того, чтобы предупредить нападки некоторых лиц, которые могли бы заметить, что я вывел в ней не все существующие на свете разновидности докучных. Я знаю, что число их велико: как при дворе, так и в городе; — их одних с избытком хватило бы мне на пятиактную комедию, и действия в ней было бы много. Но в тот короткий срок, который мне был предоставлен, я не мог претворить в жизнь столь обширный замысел, тщательно отобрать действующих лиц, обдумать развитие действия. Поэтому я решил коснуться лишь небольшого числа докучных. Я взял тех из них, которые прежде других пришли мне на ум и показались наиболее подходящими для того чтобы развлечь высочайших особ, пред коими мне надлежало выступить. А чтобы как можно скорее все это связать воедино, я воспользовался первым попавшимся мне узлом. В настоящее время в мои намерения не входит разбирать, мог ли я сделать все это лучше и смеялись ли те, кто считает возможным забавляться лишь в строгом согласии с правилами. Когда-нибудь я издам свои замечания по поводу моих будущих пьес; я не теряю надежды доказать, что могу не хуже любого знаменитого автора цитировать Аристотеля и Горация. В ожидании этого разбора, который, может быть, так никогда и не появится, я всецело полагаюсь на мнение публики, ибо считаю одинаково трудным делом как нападать на произведение, которое ею одобряется, так и защищать то, что она осудила.

Всем известно, для какого празднества я сочинил свою комедию. Распространяться об этом пышном празднестве я почитаю излишним, но

411

сказать два слова о том, чем была украшена комедия, мне представляется необходимым.

Кроме комедии задуман был и балет, но так как в нашем распоряжении отличных танцоров было очень немного, то балетные выходы пришлось разделить — решили устраивать их в антрактах, с тем чтобы дать время танцорам переодеться для следующего выступления. А чтобы не разрывать нить пьесы подобными интермедиями, мы решили связать их как можно крепче с ее действием, соединив балет и комедию в одно целое. Однако времени у нас было очень мало, ведало всем этим не одно лицо, а потому, быть может, не все балетные выходы связаны с комедией одинаково естественно. Как бы то ни было, для наших театров это новость, однако некоторые авторитеты древности подобное соединение допускали. А так как комедия-балет всем понравилась, то она может послужить образцом для других произведений, которые будут более тщательно обдуманы.

Перед поднятием занавеса один из актеров, в котором можно было узнать меня, вышел в городском платье на авансцену, со смущенным видом обратился к королю и, запинаясь, принес извинения в том, что вышел один и что ему недостало времени и актеров, чтобы предложить вниманию его величества ожидаемое увеселение. В это самое время среди двадцати натуральных фонтанов раскрылась раковина, которая всем была видна, из нее вышла очаровательная наяда, подошла к самому краю сцены и с пафосом прочла стихи, сочиненные господином Пелисоном и служащие прологом к моей пьесе.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

В ПРОЛОГЕ

НАЯДА.

ДРИАДЫ, ФАВНЫ И САТИРЫ.

В КОМЕДИИ

ОРФИЗА.

ДАМИС

ее опекун.

ЭРАСТ

молодой человек, влюбленный в Орфизу.

АЛЬСИДОР

ЛИЗАНДР

АЛЬКАНДР

АЛЬСИПП

ОРАНТА

КЛИМЕНА

ДОРАНТ

КАРИТИДЕС

ОРМЕН

ФИЛИНТ

докучные.

Л’ЭПИН

слуга Дамиса.

ЛА МОНТАНЬ

слуга Эраста.

ЛА РИВЬЕР

Слуга Эраста.

ДВОЕ ДРУГИХ СЛУГ ЭРАСТА.

В БАЛЕТЕ

ИГРАЮЩИЕ В ШАРЫ.

ЛЮБОПЫТНЫЕ.

МАЛЬЧИКИ С ПРАЩАМИ.

БАШМАЧНИКИ И БАШМАЧНИЦЫ С СЕМЬЯМИ.

САДОВНИК.

ШВЕЙЦАРЦЫ.

ЧЕТЫРЕ ПАСТУХА.

ПАСТУШКА.

Действие происходит в Париже.

ПРОЛОГ

Сцена изображает сад, украшенный термами и фонтанами.

Наяда (выплывая в раковине из глубины вод).

Чтоб властелина зреть, чья слава выше меры,

К вам, смертные, сейчас я вышла из пещеры.

Не кажется ли вам, что воды и земля

Чтить новым зрелищем должны здесь короля?

Он хочет, он сказал — и это выполнимо.

Не чудо ли он сам, нам явленное зримо?

Его прекрасный век, исполненный чудес,

Не вправе ль ожидать того же от небес?

Величествен и юн, весь — мужество, учтивость,

Столь нежен, сколь суров, столь строг, сколь щедр на милость,

Умеет Францией он править и собой,

Вести средь важных дел забав высокий строй,

В великих замыслах ни в чем не ошибаться,

Все видеть, понимать, душой делам отдаться;

Кто может быть таким, тот может все. Он сам

Повиновение предпишет небесам —

И термы сдвинутся[181], и, чтя его законы,

Дубы заговорят мудрей дерев Додоны.

Простые божества, властители лесов,

О нимфы, все сюда на королевский зов!

Я подаю пример, и было бы прилично

Вам хоть на краткий срок покинуть вид обычный

И появиться здесь пред праздничной толпой,

Чтоб тешить зрителей актерскою игрой.

415

Дриады в сопровождении фавнов и сатиров выходят из-за деревьев и терм[182].

Заботы о делах, тревоги и волненья

К[183] благу подданных всегдашнее стремленье!

Оставьте короля, чтоб мог он хоть на час

Для отдыха души забыть, покинуть вас.

Ведь завтра же придет он с силой обновленной

Для тяжкого труда на голос непреклонный —

Законы утвердить, награды разделить,

Желанье подданных указом упредить,

Незыблемый покой воздвигнуть во вселенной,

Заботами сменить свой отдых драгоценный[184].

Пусть нынче все его увеселяет. Пусть

Он видит цель одну — развлечь, рассеять грусть.

Прочь вы, докучные!.. Нет, можете остаться,

Чтоб мог он, видя вас, от всей души смеяться.

Наяда уводит с собой группу персонажей комедии, которых она вызвала на сцену, а в это время остальные начинают танцевать под звуки гобоев и скрипок.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Эраст, Ла Монтань.

Эраст.

О боже! Под какой звездою я рожден,

Что в жертву каждый час докучным обречен?

Мне рок их всюду шлет с насмешкою суровой,

И каждый божий день под некой маской новой,

Но нынешний их вид несноснее всего.

Я думал, не спастись вовек мне от него.

Сто раз я проклинал невинное стремленье,

Закончив свой обед, взглянуть на представленье

И вместо отдыха под легкие стихи

Вкусил возмездие за все свои грехи.

Ты должен выслушать мое повествованье,

Затем что полон я сейчас негодованья:

На сцене захотел прослушать пьесу я,

Которую давно хвалили мне друзья.

Актеры начали. Я весь был слух и зренье.

Вдруг, пышно расфранчен, порывистый в движенье,

Какой-то кавалер, весь в кружевах, вбежал

И крикнул: «Кресло мне!» — на весь широкий зал.

Все обернулись вслед шумящему повесе,

И лучшее он нам испортил место в пьесе.

О боже! Неужель учили мало нас?

Мы, грубостью манер блистая каждый час,

417

На шумных сборищах и в театральном зале

Свои пороки все столь явно выставляли

И глупой подтвердить старались суетой

Все, что соседи в нас считают пустотой!

Меж тем как пожимал плечом я в нетерпенье,

Актеры продолжать хотели представленье,

Но в поисках, где сесть, назойливый нахал

Со стуком пересек весь возмущенный зал

И, несмотря на то, что сбоку место было,

Посередине вдруг поставил кресло с силой,

От прочей публики презрительной спиной

Широко заслонив актеров с их игрой.

Другой бы со стыда сгорел от реплик зала,

А он сидит упрям и не смущен нимало.

Он так бы и сидел, надменный вид храня,

Когда б, к несчастью, вдруг не увидал меня.

«Маркиз! — воскликнул он и, кресло подвигая,

Добавил: — Как живешь? Дай обниму тебя я».

Пришлось мне покраснеть, почувствовав испуг:

Вдруг все подумают, что он мне близкий друг!

Ведь он из тех людей, что всюду точно дома,

Из тех, кто кажет вид, что вы давно знакомы,

Кто обнимает вас средь светской суеты,

Как будто вы давно с ним перешли на «ты».

Старался он занять мой слух каким-то вздором

И громко так шептал, что стал мешать актерам.

Соседи шикали, а я, чтоб он отстал,

«Позвольте слушать мне!» — с мольбою прошептал.

«Ты пьесу не видал? Клянусь пред целым светом,

Вещица славная, хотя и без сюжета.

В законах сцены я умею видеть цель:

Творенья все свои читает мне Корнель».

Тут стал он говорить про сущность представленья,

Рисуя наперед и сцены, и явленья,

И каждый новый стих, почувствовав задор,

Читал мне на ухо чуть раньше, чем актер.

418

Болтал он, а меня досада разбирала.

Но вот он поднялся задолго до финала,

Затем что при дворе средь выспренних сердец

Считается смешным выслушивать конец.

Вздохнув от всей души, расстался я с повесой:

Кончаются мои мученья вместе с пьесой.

Но не предвидел я своих грядущих бед:

Беседой мне опять стал докучать сосед

О подвигах своих и о своих успехах,

О добродетелях, конюшнях, об утехах,

О том, как милостив к нему и ласков двор,

О том, что мне служить готов он с давних пор.

Я вежливо его благодарил, лелея

Одну лишь мысль в душе: расстаться с ним скорее.

Но он, предугадав мой умысел простой,

«Пойдем и мы, — сказал, — театр почти пустой».

И тотчас, зля меня, добавил глупость эту:

«Хочу я показать тебе свою карету;

Она так хороша, что каждый пэр и граф

Готов мне подражать, такую ж заказав».

Почувствовав, что здесь отпор особый нужен,

Я отвечал ему, что жду друзей на ужин.

«Ах, черт возьми! И я с тобой поеду, друг.

Пусть маршал подождет, теперь мне недосуг».

«Но, — возражаю я, в душе кипя от злости, —

Мой ужин слишком прост. Довольны ль будут гости?»

«Пустое! — он в ответ. — За трапезой простой

Приятно будет сесть мне рядышком с тобой.

Устал я от пиров. Они мне уж не диво».

А я ему опять: «Вас ждут, и неучтиво…» —

«Ты шутишь, милый друг. Ведь рядом за столом

Милей, чем где-либо, мы вечер проведем!»

Пришлось ругать себя в досаде и смущенье

За горестный успех столь тонких возражений

И голову ломать, как от беды уйти,

Что горше смерти мне предстала на пути[185].

419

Вдруг вижу: пышная карета по аллее —

И сзади у нее, и спереди лакеи —

С великим грохотом стремится к воротам.

Какой-то юноша выскакивает к нам,

А собеседник мой летит к нему навстречу,

Прохожих удивив порывистою речью.

Как только эти два приятеля сошлись

И изъявления восторга начались,

Я поспешил уйти, не говоря ни слова.

Избави бог меня от зрелища такого!

Докучного готов бранить я и сейчас:

Он отнял у меня свиданья нежный час.

Ла Монтань.

Блаженство то и знай сменяется терзаньем;

Жизнь, сударь, не всегда ответствует желаньям.

У каждого из нас немало приставал,

Иначе б этот мир был выше всех похвал.

Эраст.

Докучней всех Дамис; он опекун пристрастный

Красавицы моей, любимой мною страстно;

Он, зная, что я мил прелестнице такой,

Строжайше запретил ей видеться со мной.

Боюсь, я пропустил условный час свиданья,

Когда Орфиза в сад выходит для гулянья.

Ла Moнтань.

Условный час всегда достаточно велик,

И уместиться он не может в краткий миг.

Эраст.

Ты прав! Но страсть моя в подобном ослепленье

Способна и пустяк считать за преступленье.

Ла Монтань.

О, если эта страсть, столь пылкая у вас,

Значенье придает и мелочам подчас, Красавица в ответ, пылая тем же жаром, За преступления вас не подвергнет карам.

420

Эраст.

А как ты думаешь, и вправду я любим?

Лa Монтань.

Кто доказательствам не верил бы таким!

Эраст.

Ах, сердцу нашему в его порыве страстном

Порой все кажется неверным и напрасным!

Боишься сделать шаг, и для мечты своей

Мнишь невозможным то, что ей всего милей.

Но где ж красавица, души моей отрада?

Ла Монтань.

Постойте, сударь, вам поправить брыжи надо.

Эраст.

Отстань!

Ла Монтaнь.

Не задержу. Минуточку, прошу!

Эраст.

Задушишь! Перестань. Я так всегда ношу.

Ла Монтань.

Дозвольте вас завить…

Эраст. Ты надоел, как муха!

Щипцами ты чуть-чуть не отхватил мне уха.

Ла Монтань.

Но ваши кружева…

Эраст. Оставь, мне не до них!

Ла Μонтань.

Они измяты…

Эраст. Пусть! Хочу ходить в таких.

Ла Монтань.

Позвольте шляпу вам почистить, ваша милость;

Мне кажется, она порядком запылилась.

Эраст.

Ну, чисти, да скорей. Мне надобно спешить.

Ла Монтань.

Нельзя же, сударь, вам в подобном виде быть.

Эраст.

О боже! Торопись!

421

Лa Монтань. Без всякого сомненья…

Эраст (подождав немного).

Довольно!

Ла Монтань. Ах, сейчас! Минуточку терпенья!

Эраст.

Нет, он убьет меня!

Ла Монтань. Что сделали вы с ней?

Эраст.

Навеки завладел ты шляпою моей?

Ла Монтань.

Готово!

Эраст. Дай сюда!

Ла Монтань (роняет шляпу).

Ай!

Эраст.

Ах, чтоб хватил удар тебя, осла такого!

Ла Монтань.

Позвольте — взмах, другой…

Эраст. Не надо. Черт с тобой!

Изволь иметь дела с назойливым слугой,

Быть у него в руках, сносить его затеи,

Что кажутся ему всех дел других важнее!

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же, Орфиза и Альсидор.

Орфиза проходит в глубине сцены под руку с Альсидором.

Эраст. Уж не Орфиза ль там? Она! В тени аллей

Куда она спешит? И кто там рядом с ней?

Орфиза проходит мимо; Эраст кланяется ей, она отворачивается.

422

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Эраст, Ла Монтань.

Эраст.

Как! Видеть здесь меня в условный час свиданья

И, притворясь, пройти без всякого вниманья!

Возможно ль? Ну скажи: как это все понять?

Ла Монтань.

Сказал бы, да боюсь вам надоесть опять.

Эраст.

И впрямь способен ты мне не сказать ни слова,

Предав меня во власть мучения такого.

Ответь хоть что-нибудь души моей мольбам.

Что должен думать я? Что думаешь ты сам?

Твое суждение?

Ла Монтань. Я, сударь, я немею,

Назойливостью вас не отягчу своею.

Эраст.

Нахал! Вдогонку им беги, беги сейчас,

Следи, куда пойдут, и не своди с них глаз!

Ла Монтань (возвращаясь).

Следить издалека?

Эраст. Да.

Ла Монтань (возвращаясь). Так, чтоб не видали?

Иль сделать вид, что вы меня им вслед послали?

Эраст.

Что ж! Прятаться тебе, пожалуй, нужды нет.

Пусть знают, что тебя я сам им шлю вослед.

Ла Монтань (возвращаясь).

Я здесь же вас найду?

Эраст. О черт! Задержки эти…

Несноснее тебя нет никого на свете!

Ла Монтань уходит.

423

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Эраст один.

Эраст.

В каком смятении сейчас душа моя!

От встречи роковой уйти хотел бы я.

Найти я думал в ней награду за разлуку,

А взор мой для души обрел одну лишь муку.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Эраст, Лизандр.

Лизандр.

Я издали тебя узнал в тени густой,

О дорогой маркиз, и вот уж я с тобой.

Как другу, я спою тебе два-три куплета:

Куранту я сложил для развлеченья света.

Весьма удачную, по мненью знатоков,

И не один поэт слова ей дать готов.

Я знатен, я богат, имею положенье

И весом в обществе отмечен без сомненья,

Но эти все блага и молодость свою

Отдам за арию, ту, что сейчас спою.

(Начинает петь.)

Ла-ла… гм… гм.. Ла-ла… Итак, прошу вниманья.

(Поет куранту.)

Недурно?

Эраст. Ах!

Лизандр. Конец— само очарованье[186].

(Повторяет конец четыре или пять раз подряд.)

Ну как, по-твоему?

Эраст. О, сколько здесь души![187]

Лизaндр.

И па не менее, мой милый, хороши.

Фигура главная мне удалась отменно.

(Поет, говорит и танцует одновременно, заставляя Эраста делать фигуры за даму.)

424

Смотри: вот кавалер, вот дама — постепенно

Подходят; снова врозь. Она одна, и вот,

Смотри, какой у ней лукавый поворот.

Вот выпад! Вот отбой — ответное движенье.

Спиной друг к другу. Врозь. Вот снова наступленье.

Ну, каково, маркиз?

Эраст.

Лизандр.

Присяжных болтунов не ставлю я ни в грош.

Эраст.

Я вижу.

Лизандр. Эти па…

Эраст. Все это превосходно.

Лизандр.

Я научу тебя сейчас им, коль угодно.

Эраст.

Сейчас, ты видишь ли, я занят, и притом…

Лизаидр.

Ну что ж! Я покажу когда-нибудь потом.

Имей я при себе стихи, что шлют мне дружно,

Мы вместе б их прочли и взяли то, что нужно.

Эраст.

Но лучше не сейчас…

Лизандр. Батисту я, мой друг,

Куранту покажу. Прощай! Мне недосуг.

Мы оба любим с ним и музыку и пенье;

Хочу, чтоб к арии он дал сопровожденье.

(Уходит, продолжая напевать.)

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Эраст один.

Эраст.

Ужель высокий сан бесчисленных глупцов

Обязывает нас страдать в конце концов

И унижать себя улыбкою смиренной,

Навязчивости их потворствуя надменной?

425

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Эраст, Ла Монтань.

Ла Монтань.

Орфиза, сударь, здесь и к нам идет одна.

Эраст.

Каким моя душа волнением полна!

Я все еще ее люблю, сказать по чести,

Хотя рассудок мой влечет меня лишь к мести.

Ла Монтань.

Увы! Рассудок ваш не знает сам себя —

Все может приказать нам женщина любя.

И если даже есть для гнева все причины,

Его всегда смирит красотки взгляд единый.

Эраст.

Да, ты, конечно, прав — один Орфизы вид

Всей ярости моей быть сдержанной велит!

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Те же и Орфиза.

Орфиза.

Я вижу, вы полны досадой и тоскою.

Уж не присутствие ль мое тому виною?

Что с вами? Почему при нашей встрече вздох

Стесняет вашу грудь и от каких тревог?

Эраст.

Увы! Как можете вы спрашивать жестоко

О том, что душу мне так ранило глубоко?

Какая только злость могла заставить вас,

Притворствуя, не знать, как я томлюсь сейчас?

Тот, с кем вы занялись такой беседой длинной,

Любезной… спутник ваш…

Орфиза (смеясь). Вот что всему причиной!

Эраст. О бессердечная, терзайте сердце мне!

426

Куда как хорошо жестокой быть вдвойне

И душу, что горит огнем столь пылкой страсти,

Терзать лишь потому, что я у вас во власти!

Орфиза.

Какие пустяки! Ведь надо ж наконец

Признать, что так страдать способен лишь глупец.

Тот, кто вас огорчил, мне надоел немало.

Я от докучного едва-едва сбежала.

Поверьте: он из тех услужливых глупцов,

Что одиночеству всегда мешать готов,

Кто тотчас же спешит с настойчивым приветом

Вам руку протянуть, хоть злитесь вы при этом.

Я ускоряла шаг, стремясь досаду скрыть, —

Он вызвался меня к карете проводить.

Но я была хитра — в одну вошла я дверцу,

Чтоб выйти из другой… к вам, повинуясь сердцу.

Эраст.

Могу ль, Орфиза, вам поверить я сейчас,

Ужели не найти мне искренности в вас?

Орфиза.

Как! Слушать я должна подобные сужденья,

Когда рассеяла все ваши подозренья?

О, как наивна я, как глупой добротой…

Эраст.

Суровость не к лицу красавице такой!

Готов поверить я — упрямство мне несродно —

Всему, что будет вам поведать мне угодно.

Влюбленному глупцу вы можете солгать —

До самой смерти он вас будет обожать.

Презрев любовь мою, лишив ее награды,

Соперника триумф явите без пощады, —

Я все перенесу прекрасных ради глаз,

Умру от горьких мук, не упрекая вас!

Орфиза. Коль пылкость ваших чувств так вас увлечь готова,

И я могла б сама…

427

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Те же и Алькандр.

Алькандр. Маркиз, одно лишь слово!

(Орфизе.)

Сударыня! Должны меня вы извинить:

Мне нужно тайно с ним сейчас поговорить.

Орфиза уходит.

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Эраст, Лa Монтань, Алькандр.

Алькандр.

Я с просьбою к тебе, хотя и полн смущенья:

Сейчас нанесено мне было оскорбленье,

И страстно я хочу немедленно с тобой

Обидчику послать достойный вызов свой.

Коль надо, в свой черед за честь услуги этой

Я заплачу тебе такою же монетой.

Эраст (после некоторого молчания).

Я не какой-нибудь задира и бахвал.

До службы при дворе я много воевал,

Я много лет служил, и не без оснований

Не опасаюсь я суровых порицаний.

Я не боюсь, пускай по глупости людской

Иные трусостью сочтут отказ такой.

Дуэль теперь смешна, она — не знак отваги,

А наш король — монарх не только на бумаге.

Знатнейших из вельмож смирил его закон.

Во всем, мне кажется, достойно правит он,

И я служить ему готов без промедленья,

Но вызвать не хочу ни в чем неодобренья,

Затем что свято чту его приказ прямой.

На ослушание пускай идет другой.

Я говорю, виконт, с тобою откровенно.

428

В других делах готов тебе служить смиренно.

Прощай!

Алькандр уходит.

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Эраст, Ла Монтань.

Эраст.

Куда ж она ушла, мечта души моей?

Ла Монтань.

Не знаю.

Эраст. Чтоб найти ту, что мне всех милее,

Минуты не теряй! Я буду здесь, в аллее.

БАЛЕТ

Выход первый

Играющие в шары кричат: «Берегись!» — и заставляют Эраста удалиться; когда же по окончании игры он пытается вернуться, начинается выход второй, во время которого любопытные, окружив Эраста, рассматривают его, и он опять на время скрывается.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Эраст один.

Эраст.

Ужели здесь, в саду, докучных больше нет?

А я уж полагал, что ими полон свет.

Бегу от них, а мне они навстречу. Боже!

Я не могу найти лишь ту, что всех дороже.

Недавно минули и сильный дождь, и гром,

А уж гуляющих полным-полно кругом.

О, если б небеса, продлив благоволенье,

Прогнать могли всех тех, кто нам сулит мученье!

Но солнце низится; я не могу понять,

Где может мой слуга так долго пропадать.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Эраст, Альсипп.

Альсипп.

А, здравствуй!

Эраст (про себя). Черт возьми! Судьбы насмешка злая!

Альсипп.

Утешь меня, маркиз. Вчера, в пикет играя,

Я сделал в партии отменно глупый ход,

А мог партнеру дать хоть сто очков вперед.

Покою не дает мне целый день досада,

430

Готов всех игроков послать я в пекло ада.

Хоть впору вешаться и высунуть язык!

Мне нужно два очка, ему же — целый «пик».

Сдаю ему шесть карт. И все ж он просит снова.

Но мне довольно, я не говорю ни слова:

В моих руках туз треф (вообрази конфуз?)

С десяткою червей, валет, король и туз.

Из бубен короля и даму по порядку

Я сбросил им вослед; дал даму пик, десятку;

Пришлось еще купить. Вновь дама на руках.

Ну, словом, квинт мажор есть у меня в червях.

А мой партнер с тузом (я полон удивленья!)

Бубновой мелочью вдруг начал наступленье.

Нет дамы у меня, нет больше короля.

Но нужен «пик» ему — и не волнуюсь я;

Две взятки я возьму бесспорно; у него же

Семь бубен на руках, четыре пики тоже.

Он сдал последнюю; уж я решать готов,

Какого предпочесть из двух моих тузов.

Червонному тузу я вверился, к несчастью.

Но он с трефовой сам давно расстался мастью

И так меня покрыл шестеркою червей,

Что я, разинув рот, оцепенел над ней

Ну как перенести подобную потерю?

Ведь я своим глазам до сей поры не верю.

Эраст.

Да, в карточной игре удачей правит рок!

Альсипп.

Ты убедишься сам, что выиграть я мог,

Поймешь, зачем взбешен я выходкой такою.

Вот обе здесь игры, я их ношу с собою.

Смотри: вот мой набор; ужель на этот раз

Не мог бы я…

Эраст. Мне все твой разъяснил рассказ.

Я понял — у тебя законная досада.

431

Но дело ждет меня, и нам расстаться надо.

Прощай! Утешься тем, что счастье впереди.

Альсипп.

Утешиться? Тот ход я затаил в груди,

Он для меня страшней удара громового;

Всем расскажу о нем, я дать готов в том слово.

(Направляется к выходу, но тут же возвращается.)

Шестерка! Два очка!

(Уходит.)

Эраст. Где только мы живем!

Куда ни повернись, столкнешься с дураком.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Эраст. Ла Монтань.

Эраст.

Ах! Стыдно так мое испытывать терпенье!

Лa Монтань.

Нет, сударь, я спешил исполнить порученье.

Эраст.

И что-то новое расскажешь мне сейчас?

Ла Монтань.

Конечно. Я от той, что так пленила вас,

Имею передать вам, сударь, два-три слова.

Эраст.

Да? Ах, от этих слов душа пылает снова!

Ну, говори.

Ла Монтань.

Так вам желательно их знать?

Эраст.

Ах, говори скорей!

Ла Монтань. Извольте обождать.

От беготни такой переведу дыханье.

Эраст.

Ты, верно, очень рад продлить мое терзанье?

Ла Монтань.

Когда не терпится услышать вам скорей,

Что говорила та, что вам всего милей,

432

Начну. Хоть хвастаться совсем мне не пристало,

За вашей дамою побегал я немало,

И если б…

Эраст. Черт возьми! Зачем так медлишь ты?

Ла Монтань[188].

Умейте сдерживать столь пылкие мечты.

Сенека…

Эраст. Твой мудрец тупей глупца любого,

Он сердцу моему не говорит ни слова.

Я жду…

Ла Монтань.

Итак, чтоб вас мне не томить в тоске,

Орфиза… Ах, у вас букашка в парике!

Эраст.

Оставь!

Ла Монтань.

Красавица вам передать велела…

Эраст.

Ну?

Ла Монтань.

Догадайтесь!

Эраст. Ах, когда ж дойдет до дела?

Ла Монтань.

Вот вам приказ ее: она просила вас

Ее дождаться здесь,— она придет сейчас,

Когда избавится от нескольких докучных

Провинциальных дам, для светской дамы скучных.

Эраст.

Итак, мы будем ждать, коль так угодно ей.

Но время есть еще. Оставь меня скорей

И дай мне помечтать.

Ла Монтань уходит.

Примусь за сочиненье

Стихов, что будут ей приятны, без сомненья.

(Прохаживается, погруженный в задумчивость.)

433

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Эраст, Оранта, Климена.

Оранта (не замечая Эраста).

Я думаю, что все сойдутся в том со мной.

Климена (не замечая Эраста).

Конечно, если быть настойчивой такой.

Оранта.

Все доводы мои вернее ваших вдвое.

Климена.

Пусть люди выберут одно или другое.

Оранта (увидев Эраста).

Вот кавалер идет; он тонок и умен,

И разрешить наш спор, конечно, сможет он…

Два слова к вам, маркиз! Меж дамою и мною

В вопросе сложном вас прошу я быть судьею.

Едва окончим спор, начнется он опять:

Что лучшим качеством в любовнике считать?

Эраст.

Вопрос весьма непрост[189], и для его решенья

Поопытней судья вам нужен, без сомненья.

Оранта.

Нет-нет! Отказывать напрасно и смешно;

Ваш ум известен всем, мы знаем вас давно,

Все говорят о вас с отменной похвалою.

Эраст.

Простите…

Оранта. Словом, вы нам будете судьею,

Лишь несколько минут подарите вы нам!

Климена (Оранте).

Вы просите того, кто вас осудит сам,

И если правильно мое предположенье,

То доводам моим отдаст он предпочтенье.

Эраст (в сторону).

Когда б предатель мой сейчас придумать мог

Отсюда вырваться какой-нибудь предлог!

434

Оранта (Климене).

О том, что он умен, я слышала повсюду,

И не боюсь, что им осуждена я буду. (Эрасту.)

Чтоб разрешить наш спор, вы дайте нам ответ:

Ревнивым должен быть любовник или нет?

Климена.

Иль — чтобы объяснить вам это все понятней —

Ревнивый иль иной любовник нам приятней?

Оранта.

Последний для меня приятнее всего.

Климена.

Нет, первый всех милей для сердца моего.

Оранта.

Нет! Сердце лишь тому окажет предпочтенье,

Кто большее к нему питает уваженье!

Климена.

Но коль прислушаться к кипению в крови,

Я предпочту того, в ком больше есть любви.

Оранта.

Все это так, но жар, владеющий душою,

Почтеньем мерим мы, не ревностью слепою.

Климена.

Я ж утверждать склонна, что пылких чувств порыв

Сильней гораздо в том, кто более ревнив.

Оранта.

Фи! Не твердите мне о том из них, Климена,

Кто злобу и любовь сливает неизменно;

Кто вместо преданных, почтительнейших слов

Докучной ревности служить всегда готов;

Чье сердце без конца в печальном заблужденье

Нам мелочь каждую вменяет в преступленье,

Невинность — в слепоте — с грехами ставит в ряд

И объяснений ждет за самый беглый взгляд;

Кто, видя в нас печаль хотя бы миг единый,

Свое присутствие готов считать причиной.

А если заблестит у нас порою взгляд,

То думает, что в том соперник виноват;

Кто, чувствуя права на страстные укоры,

435

Беседу каждую доводит сам до ссоры.

Кто к нам других пускать не хочет ни на шаг,

С владычицей своей ведет себя как враг!

Нет, от влюбленного мне нужно уваженье;

Читаем власть свою мы в нежном подчиненье.

Климена.

Фи! Не твердите мне: «Он, правда, в вас влюблен»,

Коль до безумья он — увы! — не увлечен;

О воздыхателе, чье сердце столь бесстрастно,

Что на препятствия взирает безучастно;

Кто не боится нас утратить навсегда

И, чувство усыпив, не видит в том вреда;

Кто в тесном, дружеском с соперником общенье

Сам в будущем себе готовит пораженье, —

Столь вялые сердца мне возмущают кровь.

Кто не ревнив, тому неведома любовь.

Нет, пусть любовник мой для доказательств страсти

У подозрения находится во власти

И вспыльчивостью чувств показывает сам

То уважение, что он питает к нам.

Такой порыв почтить мы можем похвалою,

И, если с резкостью встречаемся порою,

Блаженство увидать любовника у ног

Способно извинить и дерзость и упрек.

В его отчаянье, в его слезах, в рыданье

Душа, смиряя гнев, найдет очарованье.

Оранта.

Ну, если для любви такой вам нужен пыл,

Найти не трудно тех, кто б вам приятен был;

В Париже мне давно известны двое-трое,

Чья пылкая любовь доходит до побоев.

Климена.

Ну, коль от ревности стать надо в стороне,

Я знаю многих лиц, удобных вам вполне, —

Людей, которые взирали б безмятежно,

Хотя бы с тридцатью вы целовались нежно.

436

Оранта (Эрасту).

Свое решение должны вы нам сказать,

Которого из двух в любви предпочитать?

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Те же и Орфиза.

В глубине сцены появляется Орфиза и замечает Эраста с Орантой и Клименой.

Эраст.

Ах, так как вас лишить ответа я не в силах,

Скажу: тот и другой достойны взглядов милых.

Хочу их уравнять во мнении моем:

В ревнивце страсть сильней, прекраснее — в другом.

Климена.

Ответ весьма умен, но…

Эраст. Я прошу прощенья.

Ответив, должен я уйти без промедленья.

Оранта и Климена уходят.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Эраст, Орфиза.

Эраст (замечает Орфизу и идет к ней навстречу).

О, как вы медлили, сударыня! С тех пор…

Орфиза.

Ах, продолжайте же ваш милый разговор!

Что опоздала я, винить меня напрасно.

(Указывая на уходящих Оранту и Климену.)

Вы время провели, как вижу я, прекрасно.

Эраст.

Меня вы без вины готовы упрекать

В том, от чего пришлось мне самому страдать.

Ах, подождите!.. Я…

Орфиза. Окончим спор. Я еду,

А вы идите к той, с кем начали беседу.

(Уходит.)

437

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Эраст один.

Эраст.

О небо! Собрались нарочно, может быть,

Докучные меня сегодня изводить!

Скорей за ней, и, пусть ее слова столь резки,

Свою невинность мы докажем в полном блеске!

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Эраст, Дорант.

Дорант.

Маркиз! Докучные, как видно, здесь и там

Способны отравлять минуты счастья нам.

Ты видишь: я взбешен. Охоту — и какую! —

Испортил мне дурак… Тебе все расскажу я.

Эраст.

Мне некогда сейчас. Мне надобно найти…

Дорант (удерживая его).

Ах, черт возьми! Но я скажу все по пути.

В кругу охотников, не ведающих лени,

С утра мы собрались вчера на гон олений.

Заране выбрав лес, на миг не опоздав,

Мы стали на краю, удобном для облав.

А так как для меня охота — наслажденье,

Я порывался в лес, исполнен нетерпенья.

Вот наконец решил охотников совет

Оленя загонять, которому семь лет,

Хотя, по-моему, — я ошибаюсь редко

В приметах и следах — олень тот был двухлетка.

Для гона выбрали места и нужных лиц

И спешно принялись за завтрак из яиц.

Вдруг деревенщина с отменно длинной шпагой

На племенном коне, с напыщенной отвагой,

Породу жеребца хваля нам битый час,

Своим приветствием задерживает нас

И, сына приведя — растет досада наша! —

438

Знакомит с олухом, таким же, как папаша.

Охоту знает он и вдоль, и поперек

И с нами бы хотел отправиться в лесок.

Да сохранит вас бог, когда вы на охоте,

От тех, что трубят[190] в рог на каждом повороте,

От тех, что во главе десятка жалких псов

Надменно хвастают: «Вот свора! Я готов».

Приняв его в свой круг и выслушав без спора,

Мы на олений след поехали вдоль бора

В трех сворах. Эй, ату! Заметить каждый мог,

Собаки повели. Я — вскачь. Я дую в рог.

Олень покинул лес, бежит на гладком месте,

Собаки вслед за ним, и все так дружно, вместе,

Что можно их накрыть одним большим плащом.

Олень уходит в лес. И мы тогда даем

Быстрейшую из свор. Я тороплюсь безмерно

На Рыжем вслед. Его ты видел?

Эраст. Нет, наверно…

Дорант.

Как! Крепче и видней нет жеребца. Его

Еще не так давно купил я у Гаво.

Я думаю, тебе не нужно уверенья,

Что продавец во всем мне оказал почтенье.

Конем доволен я, он убедил меня,

Что лучшего еще не продавал коня.

Арабский жеребец — лоб с белою отметкой,

Лебяжья шея, грудь, крестец посадки редкой,

Ключицы спрятаны, весь корпус крепко сбит,

И резвости полны его походка, вид.

А ноги! Черт возьми! Какая стать! (Не скрою,

Он только и пошел покорно подо мною;

Хотя спокойствие и есть в его глазах,

Он самому Гаво внушал нередко страх.)

Я крупа большего не видывал покуда.

А ляжки! Боже мой! Ну, словом, это чудо.

Дай сто пистолей мне, его не стану я

439

Менять на жеребца с конюшни короля.

Скача, уж видел я, глазам своим не веря,

Как гончие в обход опередили зверя.

Сам стороной гоню, победный чуя жар,

Всей стаи позади; со мной один Дрекар;

Олень уж обойден; я, выбрав путь короче,

Лечу один к нему, горланю что есть мочи.

Ах, разве так когда охотнику везло?

Я сам его возьму. Вдруг, словно мне назло,

К оленю нашему пристал другой, моложе.

Часть псов бежит за ним, кидая след, и что же?

Я чувствую, маркиз, что с ними заодно

В недоумении колеблется Фино

И мечется, ища, но — счастье! — вновь по следу

Летит он. Я кричу. Я в рог трублю победу:

«Фино! Фино!» Вот след вдоль по пригорку лег,

И, полон радости, я снова дую в рог

Уж псы бегут ко мне, как вдруг — о невезенье! —

Молоденький олень, меняя направленье,

К соседу-увальню бежит, а тот орет:

«Ату, ату его! Хватай его! Уйдет!»

Бросают псы меня, бегут на зов соседа,

Я сам скачу к нему и вижу оттиск следа,

Но только на землю бросаю жадный взор —

Мне ясно: этот след совсем не наш.

Позор! Твержу о разнице копыта и походки,

Стараюсь доказать, что шаг не тот, короткий.

Сосед упрямится и, мня, что он знаток,

Твердит, что след тот наш.

А в этот краткий срок уходят дальше псы.

И в гневе, в раздраженье,

Ругая дурака за это промедленье,

Я плетью бью коня и не жалею шпор,

И конь мой в заросли летит во весь опор.

Я вывожу собак на прежнюю дорогу,

Они свой старый след находят понемногу.

Олень поблизости — уже он виден нам.

440

Псы настигают. Вдруг — ты удивишься сам.

Уж это свыше сил, — глазам своим не верю:

Наш увалень и тут стал на дороге зверю;

Считая, что людей вокруг храбрее нет,

Выхватывает он седельный пистолет

И бьет, почти в упор, оленя в лоб, при этом

Крича мне: «Зверь моим уложен пистолетом!»

Но кто же, черт возьми, берет на псовый гон

Седельный пистолет? Скачу к нему, взбешен,

Но, образумившись, что лишь уйти от ссоры,

В усталого коня вонзаю гневно шпоры

И вновь беру в карьер, склоняясь на луку,

Ни слова не сказав такому дураку.

Эраст.

Да, ты, конечно, прав, я должен в том сознаться,

С докучным только так и надо расставаться.

Прощай!

Дорант. Не хочешь ли охотиться вдвоем,

Но там, где нам такой не встретится облом?

Эраст.

Прекрасно! (Про себя.)

Думал я, что истощу терпенье!

Мне надо от него уйти без промедленья.

БАЛЕТ

Выход первый.

Играющие в шары останавливают Эраста просьбой высказать мнение о спорном ударе. Он с трудом отделывается от них, и они исполняют танец, состоящий из позиций, обычных в этой игре[191].

Выход второй.

Мальчики с пращами[192] стараются помешать танцорам, но их прогоняют.

Выход третий.

Башмачники и башмачницы с их семьями, их тоже прогоняют.

Выход четвертый.

Садовник танцует соло, а затем удаляется, чтобы освободить место для третьего действия.

441

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Эраст, Ла Монтань.

Эраст.

И вправду, кажется, достиг удачи я:

Смягчилась наконец красавица моя.

Зато любовь мою преследуют созвездья,

Готовя за нее мне грозное возмездье.

Докучный опекун, Дамис, готов опять

Нежнейшим помыслам души моей мешать.

Со мной племяннице он запретил общенье

И завтра ей с другим готовит обрученье.

Орфиза ж, несмотря на родственный запрет,

Сегодня нежный дать согласна мне ответ.

Я у красавицы добился обещанья:

Она мне тайное назначила свиданье.

Таинственность в любви всегда ценить я рад.

Милей победа нам, коль много есть преград,

И душу полнит нам блаженства чистым светом

Малейший разговор, когда он под запретом.

Свиданья близок час. К прелестнейшей скорей!

Без опоздания мне надо быть у ней.

Ла Монтань.

И мне идти?

Эраст. О нет! Останься здесьL Быть может,

Твой вид[193] меня узнать врагам моим поможет.

442

Лa Монтань.

Но…

Эраст. Я хочу, чтоб ты остался.

Ла Монтань. Вам вослед

Я должен бы идти, хоть издали[194].

Эраст. Нет-нет!

Когда оставишь ты свое обыкновенье

Мне так надоедать без всякого стесненья?

Ла Монтань уходит.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Эраст, Каритидес.

Каритидес.

Едва ль удобный вам я выбрал, сударь, час;

Увидеть утром мне приличней было б вас.

Но с вами встретиться — немалый труд, я вижу:

То спите, то ищи вас по всему Парижу.

По крайней мере, был таков слуги совет,

И чтоб вас захватить, я прихожу чуть свет.

Судьба мне помогла достичь желанной цели:

Минуты две поздней — и вы бы улетели!

Эраст.

Но, сударь, чем могу я быть полезен вам?

Каритидес.

Коль удостоите вы внять моим словам,

Я должен… Но прошу заранее прощенья.

Мне…

Эраст.

Чем же объяснить мне ваше посещенье?

Каритидес.

Ваш ум и доброта, о чем со всех сторон

Рассказывают все обычно…

Эраст.

Я польщен, Но к делу.

443

Каритидос.

Чтобы двор нас принимал любезно,

Рекомендацией нам запастись полезно.

Ведь к знати лишь тогда открыт бывает путь,

Коль сообщить о нас захочет кто-нибудь

И, будучи лицом достойным уваженья,

О наших качествах шепнет без промедленья.

О, как бы я хотел, чтоб рассказали вам,

Что я за человек, подробней, чем я сам?

Эраст.

Но, сударь, вижу я своими же глазами

Все то, что о себе сказать могли б вы сами.

Каритидес.

Ученый я и вам уже давно дивлюсь:

Я не педант из тех, чьи имена на us,

И так как пошлы все названья по-латыни,

Лишь греческий язык мне нравится отныне.

Чтоб имя личное оканчивать на es,

Стал называться я — месье Каритидес.

Эраст

Каритидес? Пусть так. Однако в чем же дело?

Каритидес.

Свое прошение я вам прочел бы смело.

По должности своей могли бы вы потом

С моею просьбою предстать пред королем.

Эраст.

Не лучше ль самому вам, сударь, сделать это?

Каритидес.

На доступ к королю, я знаю, нет запрета,

Но, пользуясь его высокой добротой,

Несут так много просьб, что в пестроте такой

Их трудно разобрать… Прошу у вас услуги:

Устройте, чтоб мою прочел он на досуге.

Эраст.

Вы сами можете. Немного подождать…

Каритидес.

Ах, сударь! Здесь у слуг совсем иная стать:

444

Они ведут себя с ученым как попало,

Лишь в караульное я мог пробраться зало[195].

Лакейства дерзости терплю я с давних пор

И уж давным-давно хотел оставить двор,

Когда б поверить мне не захотелось свято,

Что вы могли бы стать подобьем Мецената.

Влиянью вашему я цену знаю сам.

Эраст.

Что ж! Дайте просьбу мне, я завтра передам.

Каритидес.

Я вам прочту ее. Не будет долгим чтенье.

Эраст.

Но…

Каритидес. Сударь, выслушать молю мое прошенье!

«К королю.

Ваше величество!

Ваш всесмиреннейший, всепокорнейший, всепреданнейший и всеученейший подданный и слуга Каритидес, француз по происхождению, грек по профессии, усмотрев грубые и явные ошибки на вывесках домов, лавок, кабачков, зал для игры в мяч и других мест Вашего прекрасного города Парижа, происходящие оттого, что невежественные составители вышеназванных надписей своей варварской зловредной и отвратительной орфографией извращают в них всякий смысл и значение, совершенно не считаясь с их этимологией, аналогией, энергией и аллегорией, к великому позору республики ученых и всей французской нации, которая вышеуказанными погрешностями и грубыми ошибками срамит и бесчестит себя перед иностранцами, в особенности же перед немцами, с любопытством читающими и изучающими вышеуказанные надписи…».

Эраст.

Но просьба так длинна, что может рассердить.

Каритидес.

Меж тем ни слова в ней нельзя мне опустить.

Эраст.

Кончайте же скорей!..

445

Каритидес.

«…смиренно молит Ваше величество учредить ради блага его государства и славы его правления должность генерального контролера, интенданта, корректора, ревизора и реставратора вышеупомянутых надписей и удостоить ею просителя, во внимание как к его редкой и выдающейся учености, так и к великим и изрядным услугам, которые он оказал государству и Вашему величеству составлением анаграммы Вашего названного величества на французском, латинском, греческом, еврейском, сирийском, халдейском и арабском языках…

Эраст (прерывая его).

Прошенье дайте мне. Вот так. Надейтесь смело:

Король его прочтет. Я сам берусь за дело.

Каритидес.

Все дело, сударь, в том, чтоб сам прочесть он мог,

Тогда бы стал я ждать решенья без тревог.

Он справедлив во всем и, по обыкновенью,

Не сможет отказать столь скромному прошенью.

Чтоб можно было мне воспеть вас там и тут,

Скажите полностью, как, сударь, вас зовут.

Хотел бы акростих вам посвятить я ловкий —

По строгим правилам и с парною рифмовкой.

Эраст.

Я завтра напишу подробно, сударь, вам.

Каритидес уходит.

Ученые порой во всем равны ослам.

В другое время я смеялся б до упада…

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Эраст, Ормен.

Ормен.

Мне, сударь, говорить о деле с вами надо,

И ждал я, чтобы он скорей покинул вас!

Эраст.

Извольте. Но скорей! Я тороплюсь сейчас.

446

Ормен.

Осмелюсь полагать, что человек, с которым

Беседу вы вели, томил вас всяким вздором.

Он, сударь, старый шут, в чьей речи смысла нет,

С ним избежать всегда стараюсь я бесед.

Будь в Люксембурге то иль в Тюильри — до света

Готов проектами томить он уши света.

Касаться никаких не стоило бы тем

С ученым чучелом, свихнувшимся совсем.

Но я — я не боюсь привлечь к себе вниманье,

Я, сударь, вам сулю большое состоянье

Эраст (в сторону).

Советчик без гроша, как видно, за душой.

Готов он посулить вам дождик золотой! (Громко.)

Быть может, есть у вас тот камень на примете,

В чьей власти дать казну всем королям на свете?

Ормен.

Забавнейшая мысль! Но, сударь, что мне в том?

Избави бог меня таким быть чудаком!

Я вовсе не люблю беспочвенных мечтаний

И делу лишь служу — вам говорю заране.

Проект, который вас дать королю прошу,

В конверте на груди я при себе ношу.

Проект мой не из тех, что глупой болтовнею

Терзают слух вельмож; являет он собою

Не жалкий замысел, сулящий королям

Мильонов двадцать дать по срочным платежам;

Он может исподволь, без риска, без затраты

Четыреста экю доставить верной платы,

Без всяких домыслов, спокойно, круглый год,

Излишней податью не отягчив народ.

Такая выгода доступна и приятна,

И с самых первых слов вся истина понятна.

Вот если бы я мог поддержку встретить в вас…

Эраст.

Да, мы поговорим, но только не сейчас.

447

Ормен.

Коль обещаете вы сохранить молчанье,

Я замыслов своих открою содержанье.

Эраст.

Нет-нет, не надо мне ваш поверять секрет.

Ормен.

Я, сударь, убежден, что в вас лукавства нет,

И вам сейчас моя раскрыта будет тайна.

Не слушает ли нас здесь кто-нибудь случайно?

(Убедившись, что никто не подслушивает их, говорит на ухо Эрасту.)

Чудеснейшая мысль, что я в себе ношу,

В том состоит…

Эраст. Нельзя ль подальше, вас прошу?

Ормен.

Король с морских портов, коль вам узнать угодно,

Большие барыши сбирает ежегодно,

И весь проект мой в том, проект весьма простой,

Что надо берега всей Франции морской

Усеять тотчас же прекрасными портами.

Здесь пахнет, сударь мой, огромными деньгами,

И…

Эраст.

Этот план хорош. Он нужен королю.

Прощайте. Как-нибудь…

Ормен. О помощи молю,

Чтоб слова два о нем сказали вы, не боле.

Эраст.

Да-да…

Ормен.

И коль вы мне дадите два пистоля

В счет будущих богатств, то я вам всей душой

Готов…

Эраст. Возьмите их!

(Дает деньги Ормену. Тот уходит.)

Когда б такой ценой

Отделаться я мог от всех своих докучных,

448

Чтоб время не терять в беседах слишком скучных!

Мне кажется, что я свободен наконец!

Или придет мешать какой-нибудь глупец?

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Эраст, Филинт.

Филинт.

Маркиз! Я новостью смущен — и необычной…

Эраст.

Какой же?

Филинт.

Оскорблен ты дерзко, неприлично…

Эраст.

Я?

Филинт. Да, зачем скрывать? Какая в этом цель?

Я знаю, что сейчас ты вызван на дуэль,

И, так как я твой друг, без всякого сомненья,

Я отдаю себя в твое распоряженье.

Эраст.

Благодарю тебя. Но ты ошибся, друг.

Филинт.

О нет! И выходить тебе нельзя без слуг.

Останься в городе, скачи в деревню — всюду,

Где б только ни был ты, и я с тобою буду.

Эраст (в сторону).

А, черт!

Филинт.

К чему тебе скрываться предо мной?

Эраст.

Клянусь тебе, маркиз: смеются над тобой!

Филинт.

Меня не проведешь.

Эраст. Готов сказать я снова,

Что ссоры никакой…

Филинт. Обманывай другого!

Эраст.

О боже, я сказал, и мне порукой честь!

Я…

449

Филинт. Иль за дурака меня ты хочешь счесть?

Эраст. Так ты не веришь?

Филинт. Нет!

Эраст. Прощай же, до свиданья!

Филинт.

Нет-нет…

Эраст. Но у меня любовное свиданье

Сегодня вечером.

Филинт. С тобою всюду я,

Где б ни был ты, и в том обязанность моя!

Эраст.

Ах, черт возьми! Коль впрямь ты ссоры ждешь, тебе я

Спешу ее, мой друг, доставить поскорее:

С тобой поссориться придется, видно, мне,

Беседу оборвав не по моей вине.

Филинт.

Ужель от друга вам нельзя принять услугу?

Нет, если отвечать вы так хотите другу,

Прощайте! Вам теперь я не могу помочь.

Эраст.

Вы другом будете, когда уйдете прочь.

Филинт уходит.

Несчастная судьба — такие слушать речи!

Уже проходит час, назначенный для встречи.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Эраст, Дамис, Л’Эпин, Ла Ривьер и еще двое слуг.

Дамис (про себя).

Как! Он надеется владеть ее рукой —

И не спросив меня! Ну, негодяй, постой!

Эраст (про себя).

Кто ж это у дверей Орфизы? Без сомненья,

Опять мешает рок моим благим решеньям!

450

Дамис (Л’Эпину).

Племянница моя, презревши мой приказ,

Эрасту встречу здесь назначила сейчас.

Ла Ривьер (двум слугам).

Что слышу! Здесь бранят хозяина безбожно!

Приблизимся, друзья, но только осторожно.

Дамис (Л’Эпину).

Да, прежде чем он в дверь успеет проскользнуть,

Нам шпаги надобно вонзить злодею в грудь.

Беги, беги скорей искать всех тех по саду,

Кому пора идти с оружием в засаду,

Всех тех, кто должен здесь, осуществляя месть,

Восстановить мою поруганную честь,

Верней, предотвратить преступное свиданье

И потопить в крови безумное дерзанье.

Ла Ривьер (нападая со своими приятелями на Дамиса).

Но прежде чем его посмеешь ты убить,

Изменник, будешь здесь ты с нами говорить!

Эраст (берясь за шпагу).

Пусть мне он хочет зла — как родственнику милой,

Обязан я ему помочь хотя бы силой. (Дамису.)

Я вам готов служить.

(Бросается на Ла Ривьера и двух других слуг и обращает их в бегство.)

Дамис. О небо! Я спасен.

Но кем час гибели моей предотвращен?

Кем мне оказана столь редкая услуга?

Эраст (возвращаясь).

Я б так же поступил для недруга и друга.

Дамис.

Иль слух обманут мой, иль память лжет моя?

Ужели то Эраст?

Эраст. Да, сударь, это я.

Я счастлив тем, что мог избавить вас от смерти,

Но гневом вашим я был огорчен, поверьте!

451

Дамис.

Как! Тот, кому желал я гибели такой,

Освободил меня своею же рукой?

Нет, это слишком! Я готов сейчас же сдаться.

Хоть и пытались вы Орфизы домогаться,

Подобной храбрости и благородства пыл

Всю злобу у меня на сердце потушил.

Мне стыдно чувств своих, кляну тех мыслей лживость,

Что мне, Эраст, могла внушить несправедливость,

И, чтобы навсегда сейчас покончить с ней,

Соединяю вас с племянницей моей!

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Те же и Орфиза.

Орфиза (выходит с факелом из дома; Дамису).

Ах, сударь! Что за шум, поистине ужасный?

Дамис.

Был вызван этот шум причиною прекрасной,

И пусть я за любовь вас порицал, мой друг,

К вам с ней идет Эраст, ваш будущий супруг.

Он спас меня сейчас, и должен я признаться:

Согласием на брак хочу с ним расквитаться.

Орфиза.

О, если в том мой долг, согласна я сейчас

Супругой стать того, кто вас от смерти спас!

Эраст.

Настолько я сейчас охвачен изумленьем, Что происшедшее считаю сновиденьем.

Дамис.

Отпразднуем судьбы счастливый поворот.

Где скрипки? Пусть скорей к нам музыка идет!

Сильный стук.

Эраст.

Кто сильно так стучит?

452

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Те же, Л’Эпин и маски.

Л’Эпин. Не бойтесь: это маски.

И скрипки есть у них, и тамбурин для пляски.

Входят маски и заполняют всю сцену.

Эраст.

И здесь докучные! Эй! Кто там из людей?

Гоните этих всех бездельников скорей!

БАЛЕТ

Выход первый.

Швейцарцы с алебардами оттесняют докучных в масках, а затем удаляются, освобождая место для танцев.

Выход последний.

Четыре пастуха и одна пастушка заканчивают дивертисмент, по мнению всех, кто их видел, с очаровательным изяществом.

ЕЕ ВЫСОЧЕСТВУ

Ваше высочество!

Когда мне надо посвящать книгу, я становлюсь самым робким человеком на свете. Стиль посвящений мне мало знаком, и я просто ума не приложу, как выйти из подобного затруднения._

Другой автор на моем месте сумел бы, преподнеся Урок женам, сказать весьма многое о Вашем высочестве, и сказать удачно. Я же чистосердечно сознаюсь Вашему высочеству в своей беспомощности. Я не владею искусством находить соответствия между предметами, столь мало соизмеримыми. И как бы ни просвещали меня на этот счет изо дня в день братья-сочинители, я все-таки не понимаю, что общего Ваше высочество могло бы иметь с комедией, мною подносимой. Не в том, разумеется, затруднение, как воздать Вам хвалу. Предмет очевиден, и с какой бы стороны ни взглянуть на Ваше высочество, всюду открываются взору преизбыток славы и преизбыток достоинств. Вам придают блеск звание и происхождение, что заставляет весь свет почитать Вас. Вам придает блеск умственное и телесное изящество, что заставляет всех, кто Вас видит, восхищаться Вами. Вам придают блеск душевные Ваши качества, что — смею сказать — заставляет всех, имеющих честь к Вам приблизиться, любить Вас: я говорю о той пленительной кротости, которою Вы умеряете величие Вашего звания, о той очаровательной доброте, о той великодушной приветливости, которую Вы почитаете за должное выказывать всем. Об этих последних достоинствах Ваших мне особенно трудно будет здесь умолчать. И все же, Ваше высочество, я не представляю себе, под каким предлогом можно было бы заговорить здесь о столь ярких и столь непреложных совершенствах. По моему крайнему разумению, не должно вводить в послание и смешивать с безделками предметы столь важные и столь возвышенные. Приняв все это в соображение, я полагаю, Ваше высочество, что мне остается лишь посвятить Вам комедию и уверить Ваше высочество в глубочайшем почтении[196]

нижайшего, покорнейшего

и преданнейшего Вашего слуги

Ж.-Б. П. МОЛЬЕРА

ПРЕДИСЛОВИЕ

Многие сначала порицали эту комедию, но смеявшиеся были за нее, и все дурное, что о ней говорилось, не помешало успеху, вполне меня удовлетворившему.

Я знаю, что от меня в этом издании ждут предисловия с ответом моим судьям и с оправданием моего труда, и, разумеется, я стольким обязан всем ее одобрявшим, что почел бы за должное отстаивать их суждение против суждений моих недоброжелателей. Однако почти все, что я мог бы сказать об этом предмете, уже изложено в рассуждении, имеющем форму диалога, но я еще не знаю, как с ним поступить. Мысль о таком диалоге, или, если угодно, о небольшой комедии, пришла мне после двух или трех представлений моей пьесы. Я высказал эту мысль в одном доме, где проводил вечер, и тогда одно лицо из высшего света, тонкий ум которого хорошо всем известен, лицо, которое оказывает мне честь своей любовью, почло замысел мой достойным не только того, чтобы поощрить меня за него взяться, но и того, чтобы самому заняться им. И, к моему удивлению, дня через два он показал мне готовое сочинение, гораздо более изящное и остроумное, чем мог бы написать я сам, но заключавшее слишком лестные для меня суждения, и я побоялся, поставив это произведение на сцене, навлечь на себя упреки в выпрашивании похвал. Во всяком случае, это помешало мне, по некоторым соображениям, окончить начатое. Но столько голосов изо дня в день торопят меня это сделать, что я просто не знаю, как быть. Вследствие этих именно колебаний я не помещаю в предлагаемом предисловии того, что читатели найдут в Критике, если только я решусь когда-нибудь выдать ее в свет. Если же решусь, то, повторяю, лишь в отместку публике за неприятности, причиненные мне некоторыми тонкими ценителями; я же вполне отомщен успехом моей комедии и желал бы, чтобы все последующие мои комедии были встречены подобным же образом и чтобы их постигла та же судьба.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

АРНОЛЬФ

иначе называемый господином де Ла Суш.

АГНЕСА[197]

молодая девушка, воспитанница Арнольфа.

ОРАС[198]

возлюбленный Агнесы.

КРИЗАЛЬД

друг Арнольфа.

ЭНРИК

зять Криэалъда.

ОРОНТ

отец Opaca и близкий друг Арнольфа.

АЛЕН

крестьянин, слуга Арнольфа.

ЖОРЖЕТА

крестьянка, служанка Арнольфа.

НОТАРИУС.

Действие происходит в Париже.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Арнольф, Кризальд.

Кризальд.

Итак, вернулись вы и женитесь на ней?

Арнольф.

Да. И хотел бы все покончить поскорей.

Кризальд.

Мы здесь одни сейчас и можем, без сомненья,

Спокойно взвесить всё и все принять решенья.

Я сердце вам открыть по-дружески стремлюсь:

За вашу участь я, поверьте мне, страшусь;

Как дело ни пойдет, при всяком обороте

Вы легкомысленно себе жену берете.

Арнольф.

Конечно, добрый друг! Возможно, что у вас

Немало поводов тревожиться за нас.

По-вашему, рога — супружества примета;

Ваш лоб, я думаю, сам просится на это.

Кризальд.

Все дело случая, владеть им не дано;

Заботиться о том и глупо и смешно.

Боюсь другого я: боюсь насмешки едкой,

Которая мужей преследует нередко.

Вы знаете, никто, велик он или мал,

От вашей критики спасения не знал,

458

И, где б вы ни были, вам любы неизменно

Хитросплетения интриги сокровенной.

Арнольф.

Пусть так. Но где найду подобный город я,

Где были бы, как здесь, смиренные мужья?

Не правда ли? Они, казалось бы, различны,

Но в жизни ко всему они равно привычны.

Тот денег накопил — жена их в свой черед

Тем, кто супругу лоб украсил, раздает;

Тот поудачливей, но не честней нимало,

Не прочь, чтобы жена подарки принимала

И, ревностью души не омрача своей,

Дань добродетели в них видит, веря ей

Один отчаянно шумит, но все без толку;

Другой невозмутим, зевает втихомолку

И, лишь гостей в окно успеет разглядеть,

Перчатки, шляпу, плащ торопится надеть;

Та, баба ловкая, супругу без опаски

Про волокит своих рассказывает сказки,

А олух, торжество свое вообразя,

Еще жалеет тех, кого жалеть нельзя;

Та, чтобы оправдать расход необычайный,

Выдумывает вздор про выигрыш случайный;

Да, но в какой игре, про то она молчит,

Меж тем как муж-болван судьбу благодарит

Сюжеты славные, в сатиру все годятся,

И наблюдателю возможно ль не смеяться?

И наших дураков…

Кризальд. Но кто смеяться рад,

Того насмешками в отместку не щадят.

Все рады поболтать, для многих наслажденье

О происшествии ввернуть свое сужденье,

Но сам я, слушая их разговоры, нем,

Восторга никогда не выражу ничем.

Я скромен. И хотя при случае, наверно,

Я б возмутиться мог терпимостью чрезмерной,

459

Хотя переносить отнюдь не склонен я

Все то, что многие перенесли мужья.

Но в этом никогда не стану признаваться;

Ведь надо ж наконец сатиры опасаться.

И биться об заклад не стал бы я никак,

Что совершу такой, а не такой-то шаг.

А если надо лбом моим по воле рока

Беда бесславная стряслась бы вдруг жестоко,

Предвидеть следствия могу наверняка:

Раздастся, может быть, смешок исподтишка,

А может быть, и то мне счастье подоспеет:

Какой-нибудь добряк меня же пожалеет.

Но с вами, куманек, совсем иная стать:

Вы собираетесь чертовски рисковать;

Вы столько раз мужей несчастных укоряли

И едкий язычок над ними изощряли,

Прослыли до того страшилищем для всех,

Что, чуть оступитесь, поднимут вас на смех.

И стоит повод вам ничтожнейший доставить,

Вас будут рады все на всех углах бесславить,

И…

Арнольф.

Боже мой, к чему вы мучитесь, сосед?

Не проведут меня плутовки эти, нет!

Я хитростей знаток, как ни были бы тонки:

Известно, как рога сажают нам бабенки.

А чтобы в дураках не оказаться вдруг,

Заблаговременно я все расчел, мой друг,

И та, на ком женюсь, невинность без укора,

Мой обеспечит лоб от всякого позора,

Кризальд.

Но глупая жена, не правда ли, сама…

Арнольф.

Кто глупую берет, тот не лишен ума.

Охотно верю я в ум вашей половины,

Но я смышленых жен боюсь не без причины,

460

И многим дорого обходится жена,

Которая умом большим одарена.

Я тяготился бы женой из тех, ученых,

Которая блистать старалась бы в салонах,

Писала б вороха и прозы и стихов

И принимала бы вельмож и остряков,

Меж тем как я, супруг подобного созданья,

Томился б, как святой лишенный почитанья.

Нет-нет, высокий ум совсем не так хорош

И сочинительниц не ставлю я ни в грош!

Пускай моя жена в тех тонкостях хромает,

Искусство рифмовать пускай не понимает;

Игра в корзиночку затеется ль когда

И обратятся к ней с вопросом: «Что сюда?» —

Пусть скажет «пирожок» или иное слово

И прослывет пускай простушкой бестолковой.

Жену не многому мне надо обучить:

Всегда любить меня, молиться, прясть и шить[199].

Кризальд.

По-вашему, жена тем лучше, чем глупее?

Арнольф.

Да, и дурнушка мне, и глупая милее,

Чем та, что чересчур красива и умна.

Кризальд.

Но ум и красота…

Арнольф. Была бы лишь честна![200]

Кризальд.

Но как вы можете, скажите, поручиться,

Что дура честностью сумеет отличиться?

Не говоря о том, что скуки не избыть —

Бок о бок с дурою век целый проводить,

Но я не разделю и ваше убежденье,

Чтоб этим вы свой лоб спасли от украшенья.

Порой и умница умеет обмануть,

Но нужно, чтоб она избрала этот путь.

А глупая жена изменит не желая,

461

Без дальних хитростей, вины не сознавая[201].

Арнольф.

На этот довод ваш, хотя б я промолчал,

Уже Пантагрюэль Панургу отвечал.

К союзу с умницей внушайте мне влеченье,

До самой Троицы твердите поученья.

Но изумитесь вы, увидя наконец,

Что убедить меня не в силах и мудрец.

Кризальд.

Что ж, я молчу.

Арнольф.

И в этом, как во всем, мне безразлична мода.

Довольно я богат, чтобы моя жена

Мне одному была во всем подчинена,

Чтобы ни в знатности породы, ни в именье

Нельзя ей было дать пред мужем предпочтенье.

Она и девочкой была других скромней,

Я с детских лет ее дышу любовью к ней.

Узнав, что с матерью им нечем пропитаться,

Я воспитанием ее решил заняться;

Крестьянка добрая словам моим вняла

И снять обузу с плеч радехонька была.

В одном монастыре, укромном и спокойном,

Я воспитал ее как полагал пристойным,

Следил, намеренье преследуя свое,

Чтоб в полной простоте растили мне ее,

И, слава небесам, добился я успеха:

В ее невинности мне лучшая утеха;

Благодарю судьбу, что вижу наконец

По вкусу моему супруги образец.

Я взял ее к себе, но дом мой, как известно,

Открыт для всякого, и от гостей в нем тесно;

Я все опасности тотчас сообразил

И в домике ее отдельном поселил,

А чтобы простоты не исказить природной,

Я окружил ее людьми натуры сходной.

Вы скажете: «К чему вся эта речь твоя?» —

462

Чтоб вы увидели, как осторожен я.

Я дружбу верную вам доказать желаю:

Вас с ней отужинать сегодня приглашаю;

Хочу, чтоб вы, ее немного испытав,

Решили, в выборе я прав или не прав[202].

Кризальд.

Охотно.

Арнольф. Вынести легко вам впечатленье

О свойствах этого невинного творенья.

Кризальд.

О, что до этого, я верю вам вполне!

Вы столько…

Арнольф. Многое еще известно мне.

На простоту ее с восторгом я взираю,

Зато и со смеху частенько помираю.

Однажды (верьте мне, я очень вас прошу!)

В надежде, что ее сомненья разрешу,

Она, исполнена невиннейшего духа,

Спросила: точно ли детей родят из уха?

Кризальд.

Я очень рад за вас, сеньер Арнольф…

Арнольф. Опять!

Иль именем другим не можете назвать?[203]

Кризальд.

Ах, это с языка само собой сорвется!

Ла Сушем вас назвать никак не удается.

На черта вам сдалась, я не могу понять,

Причуда — в сорок лет фамилию менять?

Имение Ла Суш пошло от пня гнилого[204].

Ужель украсит вас столь низменное слово?

Арнольф.

Предать имение известности я рад,

Да и звучит Ла Суш приятней во сто крат.

Кризальд.

От имени отцов вы отреклись напрасно

И взяли новое, пленясь мечтой неясной.

463

Подобным зудом кто теперь не одержим?

Задеть вас не хочу сравнением своим,

Но мне припомнился крестьянин Пьер Верзила:

Когда его судьба усадьбой наградила,

Канавой грязною он окопал свой двор

И называться стал де Л’Илем с этих пор.

Арнольф.

Нельзя ли обойтись без этаких сравнений?

А я зовусь Ла Суш без дальних рассуждений.

Мне имя подошло, мне мил и самый звук,

И кто меня зовет иначе — мне не друг.

Кризальд.

Но вряд ли большинство так просто подчинится.

В письме по-старому к вам каждый обратится.

Арнольф.

Я не взыщу с того, кто не был извещен,

Но вы…

Кризальд. Пусть будет так: я вами убежден.

Согласья доброго мы с вами не нарушим,

Я приучу язык вас называть Ла Сушем.

Арнольф.

Прощайте! Я теперь хочу зайти в свой дом

О возвращении уведомить своем.

Кризальд (про себя).

Рехнулся он совсем, теперь мне это ясно. (Уходит.)

Арнольф (один).

В нем много странностей, задеть его опасно.

Как удивительно: все рвением горят,

За мнение свое бороться каждый рад!

(Стучит в дверь своего дома.)

Эй, эй!

Ален (в доме).

Кто там стучит?

Арнольф. Откройте! (Про себя.)

Я у цели.

Соскучиться они за десять дней успели.

464

Ален.

Да кто там?

Арнольф. Это я.

Ален. Жоржета!

Жоржета (в доме). Ну?

Ален. Скорей!

Жоржета.

Сам открывай.

Ален. Нет, ты!

Жоржета. Я не пойду, ей-ей!

Ален.

Я тоже не пойду.

Арнольф. Не правда ли, учтиво?[205]

А мне стоять в ждать? Эй! Открывайте живо!

Жоржета.

Кто тут?

Арнольф. Ваш господин.

Жоржета. Ален!

Ален. Что?

Жоржета. Господин!

Открой же!

Ален. Ты открой.

Жоржета. Да я топлю камин.

Ален.

Я за чижом смотрю: не сцапала бы кошка.

Арнольф.

Эй! Кто из вас двоих промедлит хоть немножко,

Тот будет без еды сидеть четыре дня.

Эй!

Жоржета.

Вот и побежал, как будто нет меня!

Ален.

Да чем же хуже я? Попробуй догадайся!

Жòржета.

Ну! Убирайся прочь!

Ален. Сама ты убирайся!

465

Жоржета.

Я дверь хочу открыть.

Ален. Нет, я открою дверь.

Жоржета.

Ты? Нет!

Ален. Да уж не ты!

Жоржета. Но и не ты, поверь.

Арнольф.

Терпеньем должен я большим вооружиться!

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Арнольф, Ален, Жоржета.

Ален (выходя из дома).

Ну вот я, сударь, здесь.

Жоржета (выходя из дома).

Имею честь явиться.

Я здесь.

Ален. Да, если б тут не господин стоял,

Так я б тебя… (Нечаянно бьет Арнолъфа.)

Арнольф. О черт!

Ален. Простите!

Арнольф. Вот нахал!

Ален.

Но, сударь, и она…

Арнольф. Молчать! Довольно вздору!

Я буду спрашивать, а вы забудьте ссору.

Ну, что же, как, Ален, шли без меня дела?

(Снимает у него с головы шляпу.)

Ален.

Мы, сударь… Сударь, мы… (Надевает шляпу.)

Создателю хвала,[206]

Арнольф опять снимает у него с головы шляпу.

Мы… (Надевает шляпу.)

Арнольф (в третий раз снимает с него шляпу и бросает ее на землю).

Кто вас научил, о гнусная скотина,

С покрытой головой смотреть на господина?

466

Ален. Простите, виноват!

Арнольф (Алену). Агнесу мне позвать!

Ален уходит.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Арнольф, Жоржета.

Арнольф.

Пришлось ей без меня немало поскучать?

Жоржета.

Скучать? Ну нет!

Арнольф. Нет?

Жоржета. Нет.

Арнольф. Что ж так?

Жоржета. Даю вам слово!

Не раз казалось ей что вы вернулись снова:

Пройдет ли мул, осел иль лошадь мимо нас,

Она готова всех была принять за вас.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Те же, Агнеса и Ален. Арнольф.

Арнольф.

С работою в руках! Как это мне приятно!

Ну что ж, Агнеса, вот — вернулся я обратно.

Вы рады этому?

Агнеса. Я рада, сударь, да-с.

Арнольф.

Я тоже очень рад опять увидеть вас.

У вас хороший вид: вы, верно, не хворали?

Агнеса.

Вот только блохи спать частенько мне мешали.

Арнольф.

Ну, скоро кто-то гнать их будет по ночам.

467

Агнесa.

Вот будет хорошо!

Арнольф. Еще бы! Знаю сам.

А что вы шьете?

Агнеса. Шью себе чепец я новый.

Сорочки, колпаки для вас уже готовы.

Арнольф.

Отлично! А теперь идите, мой дружок,

И не скучайте: я приду через часок

И много важного скажу вам при свиданье.

Агнеса, Ален и Жоржета уходят.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Арнольф один.

Арнольф.

Вы, героини дня, ученые созданья,

От коих нежностей вздымается туман

Сравнится ль хоть одна поэма иль роман

Тяжеловесный труд иль мадригал

С ее наивностью и честной, и стыдливой?

Бывает человек нередко ослеплен,

Но честностью всегда…

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Арнольф, Орас.

Арнольф. Что вижу? Так ли? Он!..

Я ошибаюсь… Нет! Он самый, нет сомненья.

Ор…

Орас. Сеньер[207] Ар…

Арнольф. Орас!..

Орас. Арнольф!..

Арнольф. Я в восхищенье!

Давно вы у себя?

468

Орас. Дней девять.

Арнольф. Долгий срок!

Орас.

Я был уже у вас, но вас застать не мог.

Арнольф.

Да, я в деревне был.

Орас. Я знаю: две недели.

Арнольф.

Как дети-то растут, как годы пролетели!

Ведь любо поглядеть, какой вы молодец,

Ну а давно ли был вот этакий птенец!

Орас.

Как видите.

Арнольф. А что родитель ваш почтенный,

Мой добрый друг Оронт, мне милый неизменно?

Чем занят он теперь? Такой же все шутник?

Во всем сочувствовать ему я так привык,

Но пятый год пошел, как мы совсем расстались,

И даже письмами с тех пор не обменялись.

Орас.

Что ж, он, сеньер Арнольф, бодрей обоих нас.

Письмо вам от него я передам сейчас.

Но он меня в письме позднейшем извещает,

Что будет сам сюда, зачем — не объясняет.

Не знаете ли, кто из здешних горожан

Сюда на родину из дальних едет стран,

В Америке стяжав немалое именье?

Арнольф.

Нет. Как зовут его?

Орас. Энрик.

Арнольф. Прошу прощенья,

Не знаю.

Орас. Мой отец упомянул о нем,

Как будто он со мной уже давно знаком.

Как пишет он, сюда спешат они совместно

469

Для дела важного, какого — неизвестно.

(Передает Арнольфу письмо Оронта.)

Арнольф.

Конечно, буду я отменно рад ему

И в доме у себя по-дружески приму.

(Прочитав письмо.)

Как чинно пишет он! Как будто мы не дружны!

Все эти тонкости, по-моему, не нужны,

И если б вовсе он меня и не просил,

Я все равно бы вам мой кошелек открыл.

Орас.

Поймать вас на́ слове не откажусь я, точно.

Да, мне пистолей сто необходимо срочно,

Арнольф.

Меня вы истинно обяжете, дружок.

Я рад, что захватил с собою кошелек.

Возьмите вместе с ним.

Орас. Я должен…

Арнольф. Не мудрите!..

Ну, как понравился вам город наш, скажите?

Орас.

Здесь много жителей, красивые дома.

Я думаю, что здесь и развлечений тьма.

Арнольф.

У каждого своя манера веселиться,

Но кто любезником прослыть не побоится,

Тому пожива здесь окажется всегда.

Все дамы здешние кокетки хоть куда.

Нежны и русые, и черные красотки,

Да и мужья у них все как нарочно кротки.

Здесь есть что посмотреть. И, оглядясь кругом,

Здесь потешаюсь я порядочно тайком[208].

Кого-нибудь и вы, быть может, подцепили?

Уж если случай был, вы вряд ли упустили!

Такие молодцы счастливей богачей,

Вы словно созданы, чтоб делать рогачей.

Орас.

Мне истину таить не стоит, без сомненья.

Да, я в любовное ввязался приключенье,

И вам по-дружески готов я дать отчет.

Арнольф (в сторону).

Так-так! Послушаем новейший анекдот.

К моим запискам мне вернуться можно снова.

Орас.

Но умоляю вас, чтоб никому ни слова…

Арнольф.

О!..

Орас. В случаях таких раскрывшийся секрет

Все наши замыслы способен свесть на нет.

Итак, признаться вам готов я откровенно,

Что я красавицей пленился несравненной,

И столь была моя настойчивость сильна,

Что мне взаимностью ответила она.

Хвалиться более мне, право, неприлично,

Но, признаюсь, пошли мои дела отлично.

Арнольф (смеясь).

Да с кем же?

Орас (указывая на дом Арнольфа).

С юною красавицей одной.

Живет она вот здесь, за красною стеной;

Наивна до того, что, право, озадачит,

Затем что опекун ее от света прячет.

Хотя взять в толк он должен был одно:

Ее достоинства пленяют все равно;

От милого лица какой-то негой веет;

Какое сердце ей противиться посмеет?

Но может быть и то — знакома вам она,

Сия звезда любви, что прелести полна,

Агнеса…

Арнольф (в сторону).

Черт возьми!

Орас. Девицу опекает

471

Лазус… Ласурс… В уме фамилия мелькает,

Но я не силился ее запоминать.

Богатства и ума там нечего искать,

Но по рассказам он смешным мне показался.

Вы знаете его, быть может?

Арнольф (в сторону). Вот попался!

Орас.

Ну что ж молчите вы?

Арнольф. Да, знаю, как не знать!

Орас.

Он сумасшедший?

Арнольф. Э…

Орас.

«Э», верно, значит «да»? Ревнивец невозможный

И лгун? Я вижу, слух идет о нем не ложный.

Но я Агнесою порабощен вполне;

Она — жемчужина, прошу вас, верьте мне,

А можно ли отдать прелестное творенье

Такому дикарю в его распоряженье?

Усилия готов я тратить без числа,

Чтоб назло извергу она моей была.

И денег попросил у вас я без стесненья,

Чтоб до конца довесть скорее приключенье.

Вы сами знаете — чиниться нет причин, —

Что золото есть ключ от всех больших пружин,

Что нежный сей металл, ведя к немалым бедам,

В любви, как на войне, содействует победам…

Но вам не по себе, я вижу. Отчего?

Не одобряете вы плана моего?

Арнольф.

Нет, но…

Орас. Беседою могли вы утомиться.

Прощайте! Скоро к вам почту за долг явиться.

Арнольф (думая, что он один).

Ведь надо же…

472

Орас (возвращаясь).

Еще прошу вас об одном:

Ни слова никому об умысле моем.

Арнольф (думая, что он один).

Что вынес я!

Орас (снова возвращаясь).

Меня особенно тревожит,

Чтоб не узнал отец: он рассердиться может. (Уходит.)

Арнольф (думая, что Орас опять возвращается).

О!..

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Арнольф один.

Арнольф.

О! Беседой я нежданной удручен.

Бывал ли кто-нибудь, подобно мне, смущен?

Как опрометчиво, поспешно, торопливо

Все мне же самому изобразил он живо!

Ла Сушем он меня признать никак не мог,

Но беспричинный гнев его всего зажег.

И все же я с собой не совладал напрасно,

Не выведал всего, что может быть опасно.

Он все бы выболтал, не обинуясь, мне,

И всю интригу их я б уяснил вполне.

Попробую догнать: он здесь неподалеку;

Попробую узнать всей тайны подоплеку.

Предвижу для себя изрядную беду.

Спешу на поиски, не зная, что найду.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Арнольф один.

Арнольф.

Да, если рассудить, то я жалеть не буду,

Что сбился я с пути, ища его повсюду:

Забота тяжкая, что сердце обняла,

От зоркости его укрыться б не могла;

Ему открылась бы души моей тревога,

А я бы не хотел, чтоб знал он слишком много.

Но я в своих делах помехи не терплю:

Дороги щеголю вовек не уступлю,

Разрушу план его и разузнаю смело,

Как далеко могло зайти меж ними дело.

Здесь, может статься, честь моя оскорблена,

Она в глазах моих уже моя жена;

Едва оступится — могу стыдом покрыться,

Все, что ни сделает, на мне же отразится.

О роковой отъезд! Нежданная беда!

(Стучится в дверь своего дома.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Арнольф, Ален, Жоржета.

Ален.

Ну, сударь, в этот раз…

Арнольф. Идите-ка сюда,

И оба, ну же, ну, идите же, идите!

474

Жоржета.

Ах, леденеет кровь! Вы так меня страшите!

Арнольф.

Так вот как вы пеклись об имени моем?

Вы предали меня по сговору, вдвоем?

Жоржета (падая к ногам Арнольфа).

Ах, пощадите! Ах, я, сударь, горько каюсь.

Ален (в сторону).

Собакой бешеной искусан он, ручаюсь!

Арнольф (в сторону).

Уф! Не найду и слов, не легок мой удел;

Мне душно, догола раздеться б я хотел.

(Алену и Жоржете.)

По вашей милости, о дьявольское племя,

Мужчина здесь бывал…

Ален порывается убежать.

Бежать теперь не время!

Должны немедля вы…

Жоржета порывается убежать.

Ни с места! Я тотчас

Доведаться хочу… да, от обоих вас…

Ален и Жоржета снова пытаются убежать.

Кто двинется, ей-ей, на месте мертвым ляжет!

Ну, как попал в мой дом молодчик, кто мне скажет?

Эй, живо! Разом! Вмиг! Скорее! Кто впустил ?

Вы скажете иль нет?

Ален и Жоржета.

Ах! ( Опускаются на колени.)

Жоржета. Право, я без сил!

Ален.

Я умер!

Арнольф. Я в поту — мне нужно отдышаться,

Пойти проветриться немного, прогуляться.

475

Да, мог ли думать я, когда он был дитя,

Зачем он вырастет? Я болен не шутя!

Не попытаться ли, орудуя умело,

Из самых уст ее узнать, как было дело?

Попробуем смирить порыв досады злой.

Ты, сердце, не стучи! Покой, покой, покой!..

(Алену и Жоржете.)

Встать! И Агнесе вмиг велеть ко мне спуститься…

Постойте!.. (В сторону.)

Если так, она не удивится:

Ее предупредят о ревности моей;

Мне лучше самому отправиться за ней…

(Алену и Жоржете.)

Дождитесь здесь меня! (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Ален, Жоржета.

Жоржета. Ах, боже! Как ужасно!

Как я боюсь его! С ним час пробыть опасно!

Где сыщется такой дрянной христианин?

Ален.

Я говорил тебе: виной тот господин.

Жоржета.

Но, черт его возьми, чего он так хлопочет?

Зачем он барышню держать под стражей хочет?

От света целого упечь ее в тюрьму,

Где близко подойти нельзя к ней никому?

Ален.

Все дело в ревности: она его тревожит.

Жоржета.

Но как же вздор такой его тревожить может?

Ален.

Все дело в том, что он… что очень он ревнив.

Жоржета.

Ну да, но отчего? И так несправедлив?

476

Ален.

Затем, что в ревности… вот видишь ли, Жоржета,

Какая штука здесь: противней нет предмета…

На месте, кто ревнив, никак не усидит.

Всю эту мысль тебе сравненье объяснит,

Для пущей ясности пример хороший нужен:

Скажи, не правда ли, как сядешь ты за ужин

И станет кто-нибудь твою похлебку есть,

Такую дерзость ты захочешь вряд ли снесть?

Жоржета.

Так, понимаю.

Ален. Здесь такие же причины.

Ведь женщина и есть похлебка для мужчины,

И ежели наш брат сумеет угадать,

Что пальцы думают в нее друзья макать,

Тотчас же злится он и лезть готов из кожи.

Жоржета.

Так-так, да на него не все же ведь похожи.

Как поглядишь кругом, довольны и мужья,

Что завелись у жен красавчики друзья.

Ален.

Не всякий же такой влюбленный объедало,

Что хочет все себе.

Жоржета. В глазах ли замелькало,

Иль он идет назад?

Ален. Глаза не лгут: идет.

Жоржета.

Смотри, как хмурится!

Ален. Да, от больших забот.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Те же и Арнольф.

Арнольф (про себя).

Сам Август некогда — так говорит преданье —

От грека-мудреца услышал назиданье,

Что, если гнев начнет на сердце накипать,

477

Полезно азбуку сначала прочитать,

Чтоб желчь умерилась и улеглась досада

И чтоб не сделать нам того, чего не надо.

Его урок и я сегодня применил:

Сюда умышленно Агнесу пригласил,

Как будто для того, чтоб только прогуляться;

Чтобы сомненьями мне больше не терзаться,

Ее на разговор искуснее навесть

И, тайну выведав, все разъяснить как есть.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Те же и Агнеса.

Арнольф (Агнесе).

Прошу! (Алену и Жоржете.)

Домой!

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Арнольф, Агнеса.

Арнольф. Ведь вам гулять не будет скучно?

Агнеса.

О нет![209]

Арнольф. Прекрасный день!

Агнеса. Да!

Арнольф. Все благополучно?

Агнеса.

Котенок мой издох.

Арнольф. Конечно, жаль, но что ж?

Всем надо умереть, и мертвых не спасешь.

Здесь не было дождя, пока я не был дома?

Агнеса.

Нет.

Арнольф.

Вы скучали?

Агнеса. Нет, мне скука не знакома.

Арнольф.

Но что ж вы делали все десять дней одна?

478

Агнеса.

Я сшила шесть рубах и колпаки сполна.

Арнольф (после некоторого раздумья).

У света, милый друг, есть странностей немало.

Его злословие кого не задевало!

Конечно, это все пустая болтовня,

Что некий здесь бывал мужчина без меня,

Что с ним какие-то вели вы разговоры.

Нет, не поверил я: все это, верно, вздоры,

И в этом я готов побиться об заклад.

Агнеса.

И проиграете: вам правду говорят!

Арнольф.

Как — правду? С вами, здесь?

Агнеса. Конечно! Что ж такого?

С утра до вечера сидел, даю вам слово.

Арнольф (в сторону).

Я откровенности не ожидал такой!

Но это добрый знак, знак простоты большой.

(Громко.)

Однако, помнится, при нашем расставанье

Я строго запретил вам всякие свиданья.

Агнеса.

Но этой встречи вы предвидеть не могли.

Клянусь, и вы себя не иначе б вели.

Арнольф.

Пусть так. Скажите же мне обо всем пространно.

Агнеса.

Вы не поверите, как все случилось странно.

Однажды на балкон присела я с шитьем,

Как вдруг увидела: под ближним деревцом

Красивый господин; он взор мой, видно, встретил

И тут же вежливым поклоном мне ответил,

И я, невежливой прослыть не захотев,

Ответила ему, почтительно присев.

А после нового учтивого поклона

Вторично отвечать пришлось и мне с балкона;

Затем последовал и третий в тот же час;

Ответила и я немедля в третий раз.

470

Он ходит взад-вперед и, лишь подходит ближе,

Все кланяется мне, и с каждым разом ниже,

И я — мой взгляд за ним внимательно следил —

Тотчас же кланялась, когда он проходил.

И если б темнота ночная не настала,

Я б, верно, без конца все то же продолжала,

И не сдалась бы, нет, а то, избави бог,

Невежливей себя меня почесть он мог!

Арнольф.

Так-так!

Агнеса.

Ко мне какая-то старушка приступила,

Шепча: «Дитя мое! Пусть бог вас оградит

И вашу красоту надолго сохранит!

Не для того господь вас сотворил прелестной,

Чтоб зла виновником был дар его небесный.

Да, надо вам узнать: вы причинили зло,

Вы в сердце ранили кого-то тяжело».

Арнольф (в сторону).

О, чтоб ко всем чертям мерзавка провалилась!

Агнеса.

«Я в сердце ранила?» Я страх как удивилась!

«Да,— говорит она,— вы ранили как раз

Того, кто был вчера недалеко от вас».

«Ума не приложу, — старушке я сказала, —

Уж не с балкона ль что тяжелое упало?»

«Нет,— говорит она,— глаза всему виной:

От взгляда вашего страдает наш больной».

«Как! — изумилась я.— О боже! Зло от глаза!

Откуда же взялась в глазах моих зараза?»

«Да, — говорит, — они всю пагубу таят.

В них есть, дитя мое, вам неизвестный яд.

Бедняжке не шутя опасность угрожает,

И если, — добрая старушка продолжает, —

Откажете ему вы в помощи своей,

То будет он в гробу на этих днях, ей-ей!»

«О боже! — говорю. — Коль так, и я страдаю,

480

Но чем ему помочь — никак не угадаю».

«Его, — сказала та, — нетрудно излечить:

Он хочет видеть вас и с вами говорить,

Чтобы от гибели его предохранили

Те самые глаза, что горе причинили».

«Ну, — говорю, — коль так, я помогу всегда;

Он может хоть сейчас прийти ко мне сюда».

Арнольф (в сторону).

Ах, ведьма гнусная, разносчица отравы!

За эти происки ты жди в аду расправы!

Агнеса.

Так он пришел ко мне, и хворь с него сошла.

Ну в чем, скажите мне, вина моя была?

И как, по совести, могла я согласиться

Дать умереть ему и не помочь лечиться,

Когда мне жалко всех, кто горе перенес?

Цыпленок ли умрет — и то не скрою слез.

Арнольф (в сторону).

В ее невинности сомненья невозможны;

Виною мой отъезд, увы, неосторожный.

Она без помощи оставлена была

В добычу хитрости и всем соблазнам зла.

Повеса же, боюсь, готов на что угодно.

Как знать, не слишком ли он вел себя свободно?

Агнеса.

Что с вами? Сердитесь вы на мои слова?

Или, по-вашему, была я не права?

Арнольф.

Нет. Расскажите мне о том, что дальше было,

Как вел себя ваш гость, как время проходило.

Агнеса.

О, если б знали вы, как счастлив стал он вдруг,

Как с первого же дня прошел его недуг,

Какую мне поднес шкатулку из эбена,

Как деньгами дарил Жоржету и Алена,

Вы полюбили бы его не меньше нас!

481

Арнольф.

Но что же делал он, когда бывал у вас?

Агнеса.

Он клялся мне в любви, в любви великой силы,

И говорил слова, и все мне были милы,

Так милы, что ни с чем их не могу сравнить.

Бывало, лишь начнет об этом говорить,

Как что-то сладкое щекочет, задевает,

Сама не знаю что, но сердце так и тает.

Арнольф (в сторону).

О тягостный допрос о тайне роковой,

Когда допросчик сам томится в пытке злой!

(Громко.)

Но, эти нежные рассказывая сказки,

Не пробовал ли он с тобой затеять ласки?

Агнеса.

О да! Он у меня охотно руки брал

И их без устали все время целовал.

Арнольф.

Ну а не брал ли он у вас чего другого?

(Заметив, что она смущена.)

Ух!

Агнеса. Он…

Арнольф. Что?

Агнеса. Взял...

Арнольф. Ну-ну?

Агнеса. Мою...

Арнольф. Что ж?

Агнеса. Нет, ни слова!..

Своим рассказом вас я, верно, рассержу…

Арнольф.

Нет.

Агнеса. Да!

Да!

Арнольф. О боже, нет!

Агнеса. Клянитесь — я скажу!

Арнольф.

Ну, так и быть, клянусь.

482

Агнеса. Он взял... Вам будет больно.

Арнольф.

Нет.

Агнеса. Да.

Арнольф. Нет-нет-нет-нет! Черт, право, тайн довольно!

Ну что он взял у вас?

Агнеса. Он...

Арнольф (в сторону). Как в огне горю.

Агнеса.

Он как-то у меня взял ленточку мою!

То был подарок ваш, но я не отказала.

Арнольф (переведя дух).

Оставим ленточку. Скажите мне сначала:

Он руки целовал и больше ничего?

Агнеса.

Как? Разве делают и более того?

Арнольф.

Да нет… но, может быть, чтоб исцелить недуги,

От вас он требовал еще другой услуги?

Агнеса.

Нет. Если б чем-нибудь полезной я была,

Я б отказать ему, конечно, не могла.

Арнольф (в сторону).

Ну, слава богу, сух на этот раз я выйду,

А больше, ей-же-ей, не дам себя в обиду. (Громко.)

Да, что невинны вы, я тут же присягну.

Что было — кончено; я вас не упрекну,

Но можно ли словам любезника вверяться?

Он мог вас обмануть, а после насмеяться.

Агнеса.

О нет! Он повторял все это столько раз!

Арнольф.

Повесы клятвами обманывают вас,

Но знайте: принимать шкатулки благосклонно,

Внимать красавчикам в их трескотне влюбленной

Или позволить им, стесняясь отказать,

То руки целовать, то сердце щекотать —

Все это смертный грех, караемый сурово.

483

Агнеса.

Грех, говорите вы? Но что же здесь дурного?

Арнольф.

Что? Что бы ни было, но приговор гласит,

Что виноватых гнев небесный поразит.

Агнеса.

Гнев? Что здесь гневаться? Мне это непонятно.

Все это, право же, так сладко, так приятно.

Я в восхищении от этого всего,

А до сих пор совсем не знала ничего!

Арнольф.

Да, в этих нежностях немало наслажденья.

И сладкие слова и ласка в обхожденье…

Но быть должна душа, вкушая их, честна;

Одним замужеством снимается вина. Агнеса.

А для замужней в том уж нет греха, скажите?

Арнольф.

Нет.

Агнеса. Так с замужеством моим вы поспешите!

Арнольф.

Когда согласны вы, согласен я всегда.

Для брака этого и прибыл я сюда.

Агнеса.

Возможно ль это?

Арнольф. Да.

Агнеса. О, как я буду рада!

Арнольф.

Не сомневаюсь я; свершить обряд нам надо.

Агнеса.

Итак, обоих нас?..

Арнольф. Сомненья бросьте — да!

Агнеса.

Как приласкаю вас за это я тогда!

Арнольф.

Ну, что до этого, я тоже не отстану.

Агнеса.

Не кроется ли здесь насмешки иль обмана?

И вы не шутите?

484

Арнольф. Слова мои — кремень.

Агнеса.

Я буду замужем?

Арнольф. Да.

Агнеса. Скоро?

Арнольф. В сей же день.

Агнеса (смеясь).

Как!

Арнольф.

Нынче ж вечером; вам этот срок годится?

Агнеса.

Да.

Арнольф.

Рад вам угодить и буду торопиться.

Агнеса.

Как благодарна я, как вы полны забот!

Какое счастье с ним меня отныне ждет!

Арнольф.

Как? С кем?

Агнеса. Ну... с тем...

Арнольф. Ах, с тем?.. Ну нет, дружок, шалите!

Супруга выбирать вы чересчур спешите.

Нет, вашу участь я совсем не так решу.

А с Тем — покончено. Покорно вас прошу

(Достоин смерти он за эти похожденья!):

Вы с Ним должны прервать немедленно сношенья,

И, если сунется любезничать теперь,

Захлопните тотчас вы перед носом дверь,

А если не уйдет — в окошко камень бросьте;

Посмотрим, как потом пожалует Он в гости!

Агнеса, слышите? Я спрячусь в уголок

И послежу, как вы запомнили урок.

Агнеса.

Он так красив! Ужель…

Арнольф. Скажите!.. Не согласна!

Агнеса. Не хватит духу, нет!

Арнольф. Вы ноете напрасно.

Ступайте!

Агнеса. Да, но вы…

Арнольф. Довольно рассуждать!

Я вправе требовать и послушанья ждать.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Арнольф, Агнеса, Ален, Жоржета.

Арнольф (Агнесе).

Все чудно кончилось, я радуюсь по праву;

Мои приказы вы исполнили на славу,

Красавца хитрого сумели пристыдить.

Что значит юностью умно руководить!

Агнеса! Вы спаслись от участи ужасной.

Да, вашей чистоте грозил удел опасный,

И, если бы не я, могли вы соскользнуть

На тот погибельный, ведущий к аду путь.

Всех этих щеголей повадка вечно та же:

Кафтаны пышные, и ленты, и плюмажи,

Их кудри, блеск зубов и сладкий звук речей —

За этим всем легко не разглядеть когтей.

Ведь это дьяволы: отбросят вмиг личину,

Погубят женщину и увлекут в пучину.

Но повторяю вновь: хотя не без труда,

Вы миновали все засады без стыда.

Сей камень, кинутый рукою вашей смело,

Лишив его надежд на окончанье дела,

Подсказывает мне, что надобно спешить

И брак задуманный немедля совершить.

Но вам, я думаю, полезно для вступленья

Прослушать речь мою и в ней — нравоученье

(Жоржете и Алену.)

Сюда подайте стул! И если вы хоть раз…

486

Жоржета.

Мы будем помнить все, что слышали от вас.

Тот господин всегда нас уверял, положим,

Но…

Ален. С ним покончено — мы в том ручаться можем.

Да и хорош же он: червонцы нам дает,

А веса полного в иных недостает!

Арнольф.

Так приготовьте же, какой велел я, ужин,

Затем, как я сказал, контракт нам брачный нужен.

Пусть кто-нибудь из вас пойдет и позовет

Нотариуса мне, что на углу живет.

Ален и Жоржета уходят.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Арнольф, Агнеса.

Арнольф (сидя).

Агнеса! В сторону работу отложите

И слушайте меня; головку поверните,

Смотрите вот сюда, пока я речь держу.

Запоминайте все, до слова, что скажу.

Я выбрал в жены вас, и вы должны стократно

Благословлять удел, для вас благоприятный,

И, помня о своей минувшей нищете,

Моей неслыханной дивиться доброте.

Не я ли вас лишил ничтожества крестьянки,

На степень вас возвел почтенной горожанки

И, ласки вам суля, веду на ложе вас,

Хотя вступить и мог в супружество не раз?

Я счастья своего доселе не устроил

И этой чести вас впервые удостоил.

Сообразите же, чем быть бы вам пришлось,

Когда б судьбу со мной связать не удалось

Умейте оценить как должно, всей душою

487

Вы состояние, дарованное мною,

И, помня это все, признайте, что вполне

Поступком таковым хвалиться можно мне.

Агнеса! Знайте: брак — не шуточное дело.

Суровый долг лежит на женщине всецело.

Для счастья нашего придется вам, мой друг,

И волю обуздать, и сократить досуг.

Ваш пол — таков закон — рожден повиноваться,

А пол мужской зато рожден распоряжаться.

Хоть половины две в себе вмещает свет,

Но равных прав у них не может быть и нет:

Одна — верховная, другая ей покорна,

Во всем послушна той, чье первенство бесспорно.

Солдат, усвоивший обязанность свою,

Конечно, подчинен начальнику в строю,

Слуга — хозяину, отцу — дитя родное

Иль брату старшему — брат, что моложе вдвое

Но это все не то почтенье до конца,

Повиновением сковавшее сердца,

Какого требует всегда и неуклонно

Супруг, глава семьи и властелин законный.

Лишь только на жену сурово поглядит,

Ей опустить глаза тотчас же надлежит,

А на него смотреть тогда лишь ей пристало

Когда его лицо улыбкой заблистало.

Не всё вы встретите у нынешней жены,

Но вы примерами смущаться не должны.

Кокеткам нет числа; бегите их заразы,

Недаром целый свет звонит про их проказы.

Расставлены везде и западни льстецов —

Не слушайте речей кудрявых молодцов.

Я избираю вас женой, а вы поймите,

Что я вручил вам честь, что вы ее храните,

Что эта честь нежна, кольнет ее пустяк,

Что с честью хрупкою играть нельзя никак

И что в аду, в котлах, назначено вариться

488

Супругам тем, что здесь не захотят смириться.

Я не пугаю вас — карается порок!

Всем сердцем вы должны мой воспринять урок.

Кокетства избежав, последовав за мною,

Душа украсится лилейной белизною,

Но, своротив с пути и чести не верна,

Как уголь тот же час окажется черна;

Тогда вы станете для всех противней гада

И в день назначенный прямой добычей ада

На веки вечные отправитесь кипеть,

Чего не дай вам бог, конечно, претерпеть.

Довольно, кланяйтесь! Как часослов черницы

Читают наизусть, страницу за страницей,

Пора уметь и вам урок для жен прочесть, —

В кармане у меня и руководство есть,

Где жен обязанность изложена исправно.

Не знаю автора, но, верно, малый славный.

Вот собеседник вам на каждый день и час. (Встает.)

Теперь читайте вслух — я буду слушать вас.

Агнеса (читает).

ПРАВИЛА СУПРУЖЕСТВА, ИЛИ ОБЯЗАННОСТИ ЗАМУЖНЕЙ ЖЕНЩИНЫ И КАЖДОДНЕВНЫЕ ЕЕ УПРАЖНЕНИЯ

Первое правило

Жене, что по закону, честно

На ложе мужнее идет,

Должно быть хорошо известно,

Каков бы ни был обиход,

Что муж, беря ее, лишь для себя берет.

Арнольф.

Я после объясню вам этих слов значенье.

Пока читайте сплошь, не прерывая чтенье.

Агнеса (продолжает читать).

Второе правило

Благоразумная жена

И платье надевать должна,

489

Какое только муж захочет.

Красива ли жена — оценит муж один,

А что одобрил господин,

Пускай хоть целый свет порочит.

Третье правило

Долой искусство делать глазки,

Долой помады, мази, краски

И сотни разных средств для свежести лица!

Для чести снадобья подобные опасны,

И все старанья быть прекрасной

Мужей не трогают сердца.

Четвертое правило

Повсюду меж людей ей будет честь оградой;

Под шляпкой искры глаз она гасить должна

Чтоб мужу нравилась жена,

Ей нравиться другим не надо.

Пятое правило

За исключеньем тех, кто отдает визит,

Обычай добрый не велит,

Чтоб были у жены приемы;

Любезность будет лишь вредить,

И гость, с одной женой знакомый,

Не может мужу угодить.

Шестое правило

Не может быть женой приличной

Подарок от мужчины взят.

В наш век — вы знаете отлично —

Ничем без цели не дарят.

490

Седьмое правило

В убранстве комнаты у женщин не нужны

Бумага и перо, чернильница, чернила,

И старина разумно рассудила:

Муж может написать, что нужно для жены.

Восьмое правило

На беспорядочных свиданьях,

В так называемых собраньях,

Всечасно портится природа жен, увы!

Политики с умом пресекли б эти сборы,

Где созревают заговоры

Против супруга и главы.

Девятое правило

Жена разумная, что честью дорожит,

Игры соблазна избежит,

В ней видя черную заразу:

Игры обманчивый исход,

Пожалуй, женщину толкнет

На карту все поставить сразу.

Десятое правило

Поездка за город в возке,

А там привалы на лужке

Запрещены должны быть строго.

Гласит урок разумных душ:

Всегда расплачивался муж,

Когда жена гуляла много.

Одиннадцатое правило

Арнольф.

Дочтете вы одна, а после как-нибудь

Я этой мудрости вам растолкую суть.

491

Я вспомнил: надо мне пойти распорядиться,

Так, слова два сказать, и можно воротиться.

Идите, вы должны хранить мою тетрадь.

Придет нотариус — просите подождать.

Агнеса уходит.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Арнольф один.

Арнольф.

Избрав ее женой, я шаг свершу не ложный.

Да, лишь такой душой вертеть по воле можно!

Как самый мягкий воск, она в руке моей,

И я могу придать любую форму ей.

Положим, в эти дни, покуда я скитался,

С ее невинностью едва я не попался,

Но лучше во сто крат — я в этом убежден, —

Чтобы вот так юнцы ловили наших жен.

Есть от подобных бед испытанные средства.

Уроки действуют на чистых сердцем с детства,

И, если с верного пути ее[210] сманят,

Два слова тот же час вернут ее назад.

Но жены ловкие — другого рода племя;

От их голов одних зависим мы все время;

Лишь до чего-нибудь дойдут своим умом —

Учи иль не учи, все будет нипочем.

Им служит острый ум к подрыву наших правил.

Он столько раз уже вины в заслугу ставил

Или, чтоб замысел преступный провести,

Хитрейшего из нас пытался провести.

Удары отражать мы силимся напрасно:

Ученая жена, как сатана, опасна;

Едва ее каприз успеет произнесть

492

Для чести приговор — уже погибла честь.

Почтенных множество людей над тем же бьется,

И все ж мой сумасброд едва ли посмеется,

Пусть пожинает плод своей же болтовни.

Французы тем грехом страдают искони,

И, если где-нибудь их счастье ожидает,

Им тайну сохранять всегда надоедает —

Так привлекает их тщеславья глупый чад,

Скорей повесятся, но только не смолчат.

Да, женщина должна наущена быть бесом,

Чтоб сердце отдавать таким пустым повесам

И чтоб… Но вот и он… Разумно, не спеша

Откроем, чем теперь больна его душа.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Арнольф, Орас.

Орас.

Я только что от вас. Приходится сознаться,

Что в вашем доме нам не суждено встречаться,

И все ж попытки я свои возобновлю…

Арнольф.

Ах, право, я ни с кем чиниться не люблю,

Пустых учтивостей не выношу обряда.

По мненью моему, их уничтожить надо,

Обычай этот плох. Послушные ему,

Две трети времени мы тратим ни к чему.

(Надевает шляпу.)

Давайте попросту. Что ваше приключенье?

Могу ль, сеньер Орас, узнать его теченье?

Мечтами отвлечен я, помню, был в тот час,

Но лишь расстались мы, я размышлял о вас.

Я просто восхищен столь быстрым вашим счастьем!

Чем дело кончилось, послушаю с участьем.

493

Орас.

Увы! С тех самых пор как вам открылся я

Несчастием любовь омрачена моя.

Арнольф.

Да как же это так?

Орас. Какой-то рок злосчастный

Вернул из странствия опекуна прекрасной.

Арнольф.

Вот неудача!

Орас. Да, и — что всего грустней —

Ему открыт секрет моих свиданий с ней.

Арнольф.

Какой же черт ему сказал о приключенье?

Орас.

Мне неизвестно, кто, но в этом нет сомненья.

Я навестить хотел в назначенный мне срок

Моей красавицы заветный уголок,

Но, преграждая мне привычную дорогу,

Служанка и слуга забили вдруг тревогу:

Ругаясь и бранясь, с порога прочь гоня,

Пред самым носом дверь закрыли у меня.

Арнольф.

Пред самым носом!

Орас. Да.

Арнольф. Подумать, что творится!

Орас.

Я с ними через дверь пытался сговориться,

Но, как ни бился я, заладили одно:

«Хозяин так велел, пускать запрещено».

Арнольф.

И не открыли?

Орас. Нет. А у окна явилась

Агнеса в тот же миг; несчастье подтвердилось:

494

Велела мне уйти, весьма суров был тон,

И камнем брошенным запрет сопровожден.

Арнольф.

Что? Камнем?

Орас. Камнем, да, порядочного веса

Меня попотчевать надумала Агнеса.

Арнольф.

Да, это, знаете ль, совсем не пустяки,

И от успеха вы, я вижу, далеки.

Орас.

Да, на беду мою приехал он обратно.

Арнольф.

Болит душа за вас. Как это неприятно!

Орас.

Он все мне портит.

Арнольф. Так, но это не беда,

И зацепиться вновь удастся вам всегда.

Орас.

Что ж, попытаемся. Умно и осторожно

Ревнивца зоркий глаз обманем, в чем возможно.

Арнольф.

Ведь это вам легко. А главное, она

Вас любит.

Орас. Спору нет.

Арнольф. Задача решена.

Орас.

Я сам надеюсь.

Арнольф. Да, а с камнем приключенье

Лишь с толку сбило вас напрасно.

Орас. Без сомненья.

Сообразил я вмиг, что за стеной сидит

Все тот же опекун и всем руководит.

Но что и мне, и вам покажется престранно,

Так это оборот события нежданный.

Свершила смелый шаг красавица моя.

При простоте ее так изумлен был я!

405

Да, правду говорят: любовь — учитель чудный,

Чем не был никогда — с любовью стать нетрудно,

И стоит выслушать ее немой урок —

Переменяешь нрав, притом в кратчайший срок.

Любовь хитра, и ей дороги все не тесны,

Порою действия ее почти чудесны.

Ей щедрого создать возможно из скупца,

Из зверя — кроткого, из труса — храбреца;

Она в ленивого живой огонь вселяет

И остроумием невинность наделяет.

Агнеса — вот пример блистательный для вас.

Вот что сказала мне она в прощальный час:

«Уйдите! Кончены отныне посещенья,

Я знаю вас и так, и вот вам подтверждены».

Тут камень полетел, уже известный вам,

А с камнем падает письмо к моим ногам.

Как я был восхищен, найдя соединенье

Поступков таковых и милых слов значенья!

Удивлены теперь, конечно, оба мы[211],

Но где, когда любовь не изощрит умы?

Да, если в сердце жар любовный запылает,

Достигнет сердце вмиг всего, чего желает.

Ну как вам нравится история письма?

Иль не дивитесь вы сей ловкости ума?

Подумайте, сеньер, в какой глупейшей роли

Пред нами предстает ревнивец поневоле!

Умора!

Арнольф.

Да, смешно.

Орас. Посмейтесь же со мной!

Арнольф принужденно смеется.

Теперь, вооружась на пыл любовный мой,

Здесь окопался он и камнями кидает,

Как будто приступа на крепость ожидает.

Я вижу: на него нашел такой испуг,

Что на борьбу со мной он поднял даже слуг

И замыслом своим воинственным морочит

496

И ту, кого держать в неведении хочет.

Так вот, хотя его нечаянный возврат

Немало создает любви моей преград,

Все это для меня изрядная потеха.

Подумать обо всем я не могу без смеха.

Что ж, не забавна вам история моя?

Арнольф (с принужденным смехом).

Как видите, смеюсь по мере сил и я.

Орас.

Вам, другу моему, письмо прочту я смело.

Что сердце чувствует, она сказать сумела.

Как речь ее полна особой доброты,

Чистейшей нежности, сердечной простоты,

Как трогателен слог, которым без обмана

Отражена в словах любви невинной рана!

Арнольф (в сторону).

Ах, тварь негодная! Вот грамотности плод!

Я так и знал: она к добру не приведет.

Орас (читает).

«Я хочу писать Вам, но не знаю, как за это взяться. У меня много разных мыслей, и я хотела бы, чтобы Вы их знали, но не возьму в толк, как Вам их передать, а на слова свои не надеюсь. Я начинаю понимать, что меня до сих пор держали в неведении, и боюсь учинить что-нибудь недолжное или сказать больше чем следует. По правде говоря, я не знаю, что Вы со мной сделали, но чувствую, что для меня нож острый — по наущению других причинить Вам неприятность; мне стоило бы величайшего труда расстаться с Вами, я была бы счастлива принадлежать Вам. Может быть, и не следует этого говорить, но я не могу удержаться; мне бы хотелось, чтобы все произошло само собой. Меня уверяют, что все молодые люди — обманщики, что не надо их слушать и что все Ваши речи лживы. Но я не допускаю этой мысли, клянусь Вам; Ваши слова меня трогают, я никак не могу поверить, что это неправда. Будьте со мной откровенны; ведь обмануть меня при моей простоте — это великий грех, и я, наверно, умерла бы тогда от горя».

Арнольф.

Ах, сука!

497

Орас. Что?

Арнольф. Нет, так, закашлялся немного.

Орас.

Ну где встречали вы такую прелесть слога?

Как ни калечил гнет ее опекуна,

А все же здесь душа чудесная видна.

Не преступленье ли — рукою самовластной

Стараться отравить родник души прекрасной,

Тупить неведеньем, духовной слепотой,

Ум, изумляющий прозрачной чистотой?

Любовь завесы все, конечно, уничтожит,

И, если мне звезда счастливая поможет,

Я, кажется, могу надеяться теперь,

Что этот гад, палач, мерзавец, дикий зверь…

Арнольф.

Прощайте!

Орас. Как, уже?

Арнольф. Я должен распрощаться.

Есть дело спешное, я должен им заняться.

Орас.

Но посоветуйте — ведь вы ж сосед притом, —

Каким бы способом проникнуть в этот дом?

Я не стесняюсь вас, но это и понятно:

Друг другу услужить друзьям всегда приятно.

А я лишь издали туда смотреть могу.

Положим, знаю я служанку и слугу,

Но, как ни пробовал я подойти к ним снова,

Они по-прежнему глядят весьма сурово.

Старушка тут была для этих дел одна,

Сверхчеловечески поистине умна.

Ее-то я имел, конечно, на примете,

Но вот четыре дня, как нет ее на свете.

Так не поможете ль? Хоть укажите путь!

Арнольф.

Не знаю. Без меня найдете как-нибудь.

Орас.

Прощайте ж! Видите? Я все вам открываю.

(Уходит.)

498

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Арнольф один.

Арнольф.

Какую муку я в сей миг переживаю!

Как трудно было мне досаду подавить!

Простушка ли могла так ловко поступить!

Свой нрав обманщица передо мной таила!

Иль бесом вселена в нее такая сила?

Проклятое письмо терзает сердце мне.

Предатель овладел ее душой вполне,

Связался крепко с ней, убив мое влиянье, —

Вот что мне острый нож и смертное страданье!

Надежду потеряв, вдвойне страдаю я:

Не меньше, чем любовь, задета честь моя.

Бешусь я, чувствуя: соперник мой опасен;

Бешусь и оттого, что мой надзор напрасен.

За своеволие и наказать легко:

Пускай она зайдет как хочет далеко —

Я буду отомщен, когда себя погубит.

Но кто без горечи теряет то, что любит?

Я философствовал, идя на этот брак,

А в прелести ее влюбился, как дурак.

Ну что в ней? Сирота, без денег, без защиты…

И вот мои труды и доброта забыты,

А я, обманщицу без памяти любя,

Любовью горестной терзаю сам себя.

Не стыдно ли, глупец? Терпеть не в силах доле,

Я по щекам хлестать готов себя до боли.

Я лишь на миг войду, лишь только поглядеть,

Сумеет ли собой преступница владеть.

О небо, сохрани мой лоб от злой напасти!

А коль не избежать мне этой лютой части,

Пошли по крайности мне для подобных дел

Спокойствие души — разумнейших удел!

499

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Арнольф один.

Арнольф.

Признаться, мне никак на месте не сидится,

От тысячи забот все голова кружится.

Не знаю, где и как порядок навести,

Чтоб волокиту сбить с надежного пути.

Как выдержать мой взгляд обманщица умела!

Она не смущена, свершив дурное дело,

И, право, кажется, умри я перед ней,

Она б не тронулась и гибелью моей.

Чем более она спокойный вид хранила,

Тем больше желчь меня, я чувствовал, мутила,

Но и кипучий гнев, и пламенный порыв

Удвоить лишь могли моей любви прилив.

Пусть был я зол, сердит, пусть мучился напрасно

Ни разу не была она такой прекрасной,

Ни разу взор ее так сердце не пронзал,

Ни разу я ее так страстно не желал.

И вот я чувствую, что если все пропало,

То вгонит прямо в гроб меня моя опала.

Как! Воспитанием ее руководить,

За нею ласково, заботливо следить,

Ей с детства дать и кров, и пищу, и одежду,

Лелеять в ней свою нежнейшую надежду,

С волненьем созерцать ее красы расцвет

500

И для себя беречь ее тринадцать лет,

Чтоб сердце отдала она молокососу,

Чтоб он ее украл едва не из-под носу,

В то время как почти свершен меж нами брак!

Нет, черт возьми вас, нет! Я не такой дурак.

Нет, вы повертитесь! Я потружусь порядком,

Но не оставлю вас в мечтанье вашем сладком

И больше над собой смеяться я не дам.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Арнольф, нотариус.

Нотариус.

Ах, вот он! Здравствуйте! Я направляюсь к вам

Для заключения контракта самолично.

Арнольф (не видя его).

Как к делу приступить?

Нотариус. По форме, как обычно.

Арнольф (не видя его).

Предосторожности должны меня спасти.

Нотариус.

Ваш интерес во всем намерен я блюсти.

Арнольф (не видя его).

Нужны гарантии, ведь может все случиться.

Нотариус.

Всецело на меня должны вы положиться.

А если вас начнут сомнения страшить,

Один вам дам совет: с распиской не спешить.

Арнольф (не видя его).

А главное, боюсь, чтоб не было огласки:

Болтуньи в городе тотчас наскажут сказки.

Нотариус.

Огласка может быть легко устранена,

Где церемония секретно свершена.

Арнольф (не видя его).

Но что мне делать с ней и как помочь несчастью?

501

Нотариус.

Узнав приданое, назначим вдовью часть ей.

Арнольф (не видя его).

Любовь к ней — вот в чем суть мученья моего.

Нотариус.

Так завещание составьте сверх того.

Арнольф (не видя его).

Как обращаться с ней мне, не теряя чести?

Нотариус.

Хоть причитается по правилам невесте

Лишь треть приданого, но это не беда:

Вы при желании прибавите всегда.

Арнольф (не видя его).

А если…

Нотариус (в то время как Арнольф замечает его)

Здесь закон толкуется свободно.

Я повторяю вам: вы вправе что угодно

Невесте выделить…

Арнольф. A!

Нотариус. ...вправе завещать,

Особую любовь желая доказать.

Есть много способов: условное наследство,

Когда, по смерти жен, вдовцам отходят средства.

А безвозвратные — наследникам жены;

Иль по обычаю, где вы решать вольны;

Иль по дарению — формально самый трудный;

Два вида могут быть: простой и обоюдный.

Вы сомневаетесь? Но я не новичок,

Контрактов формы все я знаю назубок.

Кто знает лучше? Нет таких во всей округе.

Лишь стоит в брак вступить, чтоб начали супруги

Владеть недвижимым и движимым тотчас,

И нужен новый акт, чтоб закрепить отказ,

А треть приданого невесты не дробится

Меж мужем и женой!..

Арнольф. Не трудно согласиться,

Что вы все знаете, но кто ж вам возражал?

502

Нотариус.

Вы! Недоверие весь вид ваш выражал:

То плечи вздернете, то усмехнетесь гордо.

Арнольф (в сторону).

Чтоб черт его побрал с его собачьей мордой!

(Громко.)

Прощайте! Видно, вам не кончить никогда.

Нотариус.

Не для контракта ли я приглашен сюда?

Арнольф.

Ну да, я вас позвал, но это все не срочно.

За вами я пришлю, когда назначу точно.

(В сторону.)

Ну что за человек! Как он меня взбесил!

Нотариус (в сторону).

Он не в своем уме иль лишнего хватил.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Те же, Ален и Жоржета.

(Алену и Жоржете).

Не вы ль к хозяину меня сегодня звали?

Ален.

Я.

Нотариус.

Ваше мнение узнаю я едва ли,

Но только от меня сказать прошу я вас,

Что он осел ослом. (Уходит.)

Жоржета. Передадим тотчас.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Арнольф, Ален, Жоржета.

Ален.

Нам поручил…

Арнольф. Ко мне! Я знаю верность вашу.

Друзьями вас назвав, я правды не украшу.

503

Ален.

…нотариус…

Арнольф. Нет-нет! Важнее дело есть.

Мне угрожает враг, моя задета честь.

Стыдом покрылись бы и вы со мною вместе,

Коли б случилось так, что я лишился чести.

Куда покажетесь, презренные, тогда?

Вас каждый заклеймит, сгорите от стыда.

А если мне и вам грозит опасность та же,

То, значит, вы должны все время быть на страже,

Чтоб с этих пор никак любезник наш не мог…

Жоржета.

Мы с вами давеча твердили наш урок.

Арнольф.

Не вздумайте его речами обольщаться.

Ален.

Ну вот еще!

Жоржета. Уж мы сумеем защищаться.

Арнольф.

А если ласково начнет: «Ален, мой друг!

Ты можешь мне помочь, спасти от тяжких мук»…

Ален.

Дурак!

Арнольф.

Так, хорошо!

(Жоржете.)

«Голубушка Жоржета!

Ты добрая душа, так докажи мне это».

Жоржета. Болван!

Арнольф. Так, хорошо! (Алену.)

«Но в чем моя вина? Я добродетелен, любовь моя честна!»

Ален.

Плут!

504

Арнольф.

Очень хорошо! (Жоржете.)

«Погибну я, конечно,

Когда не сжалишься над мукою сердечной».

Жоржета.

Бездельник, олух!

Арнольф. Так, отлично! «Но, друзья,

Ведь даровых услуг просить не стану я —

За службу заплачу я чистою монетой.

На первый раз, Ален, возьми на чай вот это.

Жоржета, а тебе на юбку это вот.

Оба протягивают руки и берут деньги.

Но это пустяки, лишь крохи от щедрот,

А вас обременю я просьбой небольшою:

Хочу увидеться я с вашей госпожою».

Жоржета (толкая его).

А ну-ка суньтесь!

Арнольф. Так!

Ален (толкая его). Прочь!

Арнольф. Хорошо!

Жоржета (толкает его). Не сметь!

Арнольф.

Довольно! Хорошо!

Жоржета. Вот так его огреть?

Ален.

Вот так хотите вы, чтоб мы его встречали?

Арнольф.

Все хорошо, но вы напрасно деньги брали.

Жоржета.

А нам и невдомек, что деньги брать не след.

Ален.

Угодно приказать? Мы повторим.

Арнольф. Ну нет!

Довольно! Марш домой!

Ален. Мы — живо! Прикажите!

Арнольф.

Нет, говорю я вам, достаточно! Идите.

505

Я деньги вам дарю. Ступайте. Я сейчас.

А вы попомните: мне зоркий нужен глаз.

Ален и Жоржета уходят.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Арнольф один.

Арнольф.

Давно я думаю, что верное есть средство —

Лазутчик. Тут живет сапожник по соседству —

Вот славно бы ко мне его переселить

Для глаза верного! А пуще — удалить

Всех продавщиц платков, шиньонщиц, завивалыциц,

Торговок лентами, перчаточниц, вязальщиц,

Весь этот подлый сброд, готовый каждый миг

Служить любовникам для всяческих интриг.

Я тоже видел свет и эти знаю тайны.

Мой малый должен быть хитрец необычайный,

Пусть только до него записочка дойдет!

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Арнольф, Орас.

Орас

На встречи с вами здесь мне истинно везет.

События уже произойти успели.

Расставшись с вами здесь, я шел без всякой цели,

Но вновь с Агнесою судьба меня свела:

Она из комнаты на тот балкон прошла,

Вмиг подала мне знак, спустилась незаметно

И дверь из сада в дом открыла мне секретно.

Но только в комнате остались мы сам-друг,

Как вдруг услышали шагов ревнивца стук.

Осталось ей одно в подобном злоключенье:

Меня запрятать в шкаф на время посещенья.

Тотчас же входит он, соперник мой и враг.

506

Я только слышать мог его тяжелый шаг,

Да вздохи громкие его тоски ревнивой,

Да кулаком о стол удар нетерпеливый.

Щенка[212] с дороги прочь отбрасывал ногой,

Предметы разные швырял перед собой;

Две вазы (ими был камин ее украшен)

Он вдребезги разбил — так гнев его был страшен.

Итак, до этого рогатого козла

Уже история недавняя дошла!

Затем, набегавшись, едва не до упаду,

Кругом по комнате и разрядив досаду,

Ревнивец бедный мой, ни слова не сказав,

Покинул комнату, а я покинул шкаф.

Чтоб люди в комнату опять не заглянули,

Свиданье продолжать мы с нею не рискнули

Из осторожности. Но должен в эту ночь

Я к ней тайком войти; она должна помочь,

Я трижды кашляну, и это все устроит;

Услышав мой сигнал, она окно откроет,

А дальше — лестница, Агнеса и любовь

Помогут подступить к твердыне этой вновь.

Как другу лучшему, я вам готов открыться,

Весельем сердца мы всегда хотим делиться.

Пусть даже человек сверх меры был счастлив,

Он счастию не рад, его не разделив.

Я знаю, вам близка моей души тревога.

Прощайте! Мне теперь обдумать надо много.

(Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Арнольф один.

Арнольф.

Итак, моей судьбы несчастная звезда

И дух перевести не даст мне никогда?

Как быть? За шагом шаг лукавцы то и дело

Мой бдительный надзор обманывают смело;

507

Глядишь — и разобьют мой опыт в пух и прах

Простушка юная и юный вертопрах.

Ведь целых двадцать лет философом угрюмым

Об участи мужей я предавался думам,

И, видя, как в беду ввергал их мудрый рок,

Из этих случаев я извлекал урок;

Чужие бедствия себе на ус мотая,

Я верных средств искал, жениться сам мечтая,

Чтоб не коснулась лба злосчастная судьба,

Чтоб отличаться мог он от любого лба.

И, мне казалось, цель преследуя такую,

Науку хитрости я превзошел людскую.

Но, словно для того, чтоб подтвердить закон,

Что каждый участи подобной обречен,

Я, многоопытный и многопросвещенный

И даже в тонкостях, казалось, изощренный,

За двадцать с лишком лет постигнувший давно,

Как не попасть впросак, вести себя умно,

От остальных мужей стеной отгородился,

Но под конец и сам в их роли очутился…

Нет-нет, я не сдаюсь, ты лжешь, проклятый рок!

Еще в моих руках имеется залог.

Пусть сердце отдала красавчику злодею,

Всем остальным зато один лишь я владею.

Для новых нежностей назначили вы час,

Но эта ночь пройдет невесело для вас!

Одна отрада мне в моей судьбе несчастной,

Что я предупрежден о западне опасной,

Что этот сумасброд, мне ставший на пути,

Умел наперсника в сопернике найти.

508

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Арнольф, Кризальд.

Кризальд.

Перед прогулкою поужинать не худо.

Арнольф.

Нет, нынче я пощусь.

Кризальд. Забавная причуда!

Арнольф.

Прошу простить меня: не оберусь хлопот.

Кризальд.

Ну как с женитьбою? Иль дело не пойдет?

Арнольф.

В чужие-то дела мешаться вряд ли стоит.

Кризальд.

Ого, как сердится! Но что вас беспокоит?

Признайтесь, куманек: наверно, вашу страсть

Постигла некая внезапная напасть?

По вашему, лицу мне это стало ясно.

Арнольф.

Что б ни было со мной, хвалюсь я не напрасно

Одним: никто меня с мужьями не сравнит,

Которые терпеть согласны волокит.

Кризальд.

Мне удивительно, как можно в ваши лета

Тревогу создавать из этого предмета.

Как будто на земле одно лишь благо есть!

Как будто лишь в одном заключена вся честь!

Быть плутом, скрягою, бесчестным, алым и грубым

Вам кажется ничем, а тот позор — сугубым,

И, как бы кто ни жил, хотя бы впал в разврат,

Он может быть в чести, лишь не был бы рогат.

Но если вдуматься, правдоподобно ль, право,

Что от случайности зависит наша слава?

Кто благороден сам, заслужит ли упрек

В несчастье, помешать которому не мог?

509

Зачем вы женщинам хотите предоставить

Возможность полную нас славить и бесславить?

Зачем чудовищем мы делаться должны,

Когда расстроены неверностью жены?

Могу заверить вас, что человек достойный

Способен и рога носить вполне спокойно:

Уверясь, что удар судьбы неотвратим,

Он с равнодушием относится и к ним.

Поймите же, что зло — как ни мудрят об этом —

Есть отношение особое к предметам.

И чтоб не оплошать, одно вы знать должны:

Здесь, как во всем другом, лишь крайности страшны

Бывают простаки: когда беда случится,

Готовы тот же час едва ли не кичиться,

Любовников жены, где можно, назовут

И все таланты их по пальцам перечтут,

Окажут им при всех особое вниманье,

Всегда напросятся на ужин, на гулянье

И вызовут у всех естественный вопрос:

Что за охота им совать повсюду нос?

Мужья подобные несносны мне и многим,

Но к крайности другой я буду столь же строгим.

Я не мирюсь душой с друзьями волокит,

Но ревность бурная не меньше мне претит,

Их неразумный гнев, шумящий бестолково,

В свидетели созвать хоть целый свет готовый,

Как будто им ничуть огласка не в укор

И рады напоказ свой выставить убор.

Меж этих двух путей возможна середина;

Благоразумные пойдут по ней единой,

И этот средний путь избравший человек,

Женой обиженный, не покраснеет ввек.

Поймите наконец, обдумав все бесстрастно,

Что и носить рога совсем не так ужасно.

Как я сказал уже, все дело только в том,

Чтоб в каждом случае вести себя с умом.

510

Арнольф.

Отряды рогачей, прослушав речь такую,

Должны вам выразить признательность большую,

И лестно каждому, кто выслушал ее,

Что в славной армии он станет под ружье.

Кризальд.

Я говорил не то, хвалить их не намерен.

Но если жребий наш в женитьбе нам не верен,

С игрою в кости я могу его сравнить,

Где может счастие всечасно изменить,

А ловкость — выручить, лишь надо со смиреньем

Случайность поправлять достойным поведеньем.

Арнольф.

Итак, по-вашему, спокойно спать и есть?

А это пустяки, что пострадала честь?

Кризальд.

Изволите шутить. Но я готов сознаться,

Что нужно многого сильнее опасаться,

Что в жизни многое печальнее стократ,

Чем происшествия, какие вас страшат.

И если выбирать могли бы мы по воле,

Я примирился бы скорей с подобной долей,

Чем мужем быть жены, каких немало есть,

Готовых на стену из-за безделиц лезть;

Сих перлов честности, сих фурий безупречных,

Чья верность — лишь предлог для оправданий вечных,

Как будто им даны за верность их права

На мужа сверху вниз глядеть едва-едва,

И, если верными слывут они для света,

Мы всё обязаны переносить за это!

Хочу вам, милый кум, совет последний дать:

Мы можем из рогов и то и се создать;

Бывают случаи, когда желать их надо

И в них окажется немалая отрада.

Арнольф.

Они вам по душе? Ну что же, я молчу,

511

Но сам их примерять я, право, не хочу,

Не допущу никак и тут же рад поклясться…

Кризальд.

Клянетесь? Боже мой, вы можете попасться!

И если рок судил, напрасны все мольбы:

Там уготованной не избежать судьбы.

Арнольф.

Как? Мне носить рога?

Кризальд. Вы сердитесь напрасно!

Их носят тысячи — вы знаете прекрасно —

Людей, чье сердце, ум, богатство, красота

Известны каждому, и вы им не чета.

Арнольф.

Прошу не сравнивать. Что мне до них за дело!

Но эта болтовня мне, право, надоела,

Оставим лучше спор.

Кризальд. Он раздражает вас.

Увидим — отчего. Прощайте! Но не раз

Придется вам мои припоминать советы.

И знайте, что рога уже почти надеты

На тех, кто поклялся вовеки их не знать.

(Уходит.)

Арнольф (один).

Шалишь, не сдамся я, лишь надо не зевать!

Я все пускаю в ход и мер не отлагаю.

(Бежит и стучит в дверь своего дома.)

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Арнольф, Ален, Жоржета.

Арнольф.

Я с просьбой к вам, друзья, покорной прибегаю.

Известна ваша мне усердная любовь,

Но случай настает ей проявиться вновь.

Вы только услужить сумейте мне как надо —

512

Вам обеспечена хорошая награда.

Известный человек (зачем вам называть?)

Готов, как я узнал, меня ошельмовать:

Пробраться хочет он сегодня в ночь к Агнесе,

Но все втроем должны мы помешать повесе.

Две палки выбрать вам велю потяжелей;

Он с лестницей придет, полезет вверх по ней

(Я вам, открыв окно, подам сигнал для боя),

А вы попотчуйте предателя-героя,

Да так, чтоб помнила спина его всегда,

Что настрого ему заказан путь сюда.

Но только чур: отнюдь меня не называйте;

Что буду возле вас — и виду не подайте.

Ну что ж, сумеете злодею отомстить?

Ален.

Коли задача в том, чтоб только колотить,

Я справлюсь хорошо: рука моя привычна.

Жоржета.

Моя рука слабей, но тоже бьет отлично,

И не придется мне, увидите, отстать.

Арнольф.

Ступайте же домой. Смотрите — не болтать!

Да, вот на первый раз урок небесполезный!

И если каждый муж такой прием любезный

Любовнику жены окажет в добрый час,

Число рогатых вмиг убавится у нас.

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Арнольф, Ален, Жоржета.

Арнольф.

Злодеи гнусные! Ну что вы натворили?

Ален.

Мы вас послушались, вы сами говорили…

Арнольф.

Оставьте выдумки! К чему душой кривить?

Я вам приказывал побить, а не убить,

Бить по спине велел, и не было ни слова,

Чтобы по голове дубасить бестолково.

В какие бедствия я ввергнут, о творец!

Что делать мне теперь, когда мой враг — мертвец?

Ступайте же домой и будьте осторожны:

Ни слова никому про тот приказ ничтожный.

Как только рассветет, я поискать пойду

Совета мудрого, чтобы избыть беду.

Увы, что мне грозит! И что я в оправданье

Скажу его отцу при первом же свиданье!

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Арнольф, Орас.

Орас (про себя).

Никак не разберу, кто это может быть.

Арнольф (думая, что он один).

Кто ж думал… (Заметив Opaca.)

Кто идет и чем могу служить?

514

Орас.

Сеньер Арнольф?

Арнольф. А вы?

Орас. Орас. Мое почтенье!

Я к вам хотел идти просить об одолженье.

Встаете рано вы!

Арнольф (в сторону).

Его, его черты!

Не наважденье ли? Не страшные ль мечты?

Орас.

Я в передряге был — и, признаюсь, немалой,

И небо милость мне особую послало,

Что с вами встретился я в этот самый миг.

Я вам могу сказать, что я всего достиг,

О чем бы ни мечтал любовник самый смелый,

Но тот же случай мог и погубить все дело.

Не знаю, кто узнал — моей тут нет вины, —

Что мы с Агнесою увидеться должны,

Но в час, когда я был почти у самой цели,

Ко мне какие-то буяны подлетели,

Их палок первый взмах меня врасплох застал,

Вмиг оступился я и с лестницы упал.

Но этим спасся я, иначе не ушибы —

Удары палками мне угрожать могли бы.

Но те — ревнивец мой меж них, конечно, был —

Решили, что удар меня на землю сбил.

А так как долго я не мог от сильной боли

Ни встать, ни двинуться и замер поневоле,

Они подумали, что насмерть я убит,

Что им несдобровать, что им беда грозит.

До слуха моего слова их долетали;

Друг друга упрекать они в убийстве стали

И в полной темноте, судьбу свою кляня,

Пощупать подошли — что, жив ли я? — меня.

Представьте: я лежу средь темноты полночной.

Фигуру мертвеца изображая точно!

515

Они тотчас ушли, испуга не тая.

Но только что уйти подумывал и я,

Агнеса, вне себя от этой смерти мнимой,

Уже спешит ко мне в тоске неодолимой,

Затем что, спор людей услышав из окна,

Словами их была встревожена она,

А так как в суете забыли о надзоре,

Она легко могла ко мне спуститься вскоре.

Когда ж увидела, что я и жив, и цел,

Восторг ее душой великий овладел.

Что ж было всех ее волнений завершеньем?

Она вняла вполне своей любви внушеньям,

Решила навсегда оставить прежний дом

И мне доверила судьбу свою во всем.

Судите ж, оценив поступок сей невинный,

На что ее толкал безумца гнев бесчинный,

Какой опасный путь в тот час ей угрожал,

Когда бы я ее не столько обожал!

Но слишком чистый жар в моей душе пылает:

Кто любит — милой зла вовек не пожелает;

Достойны прелести ее судьбы иной,

И разлучит теперь ее лишь смерть со мной.

Отец союзом тем, быть может, возмутится,

Но, верно, гнев его со временем смягчится:

Столь нежным прелестям уступит и отец

И согласится сам смириться наконец.

Так не окажете ль мне тайную услугу:

Нельзя ли вам вручить прекрасную подругу?

Вы одолжили бы поистине меня,

Ей дав пристанище хотя бы на два дня.

Во-первых, надо скрыть ее побег от света,

Врагам докучливым не открывать секрета;

Затем в глазах людей — нельзя и то забыть —

С мужчиной молодым девице можно ль быть?

Другое дело вы: вы человек почтенный;

Я вам и так во всем признался откровенно.

516

Мой благородный друг! Я вам, и только вам,

Любви сокровище без страха передам.

Арнольф.

Я вам готов служить, отбросьте все сомненья.

Орас.

Вы мне окажете такое одолженье?

Арнольф.

Охотно! Как я рад — не в силах и сказать, —

Что вам могу сейчас услугу оказать!

Благодарю судьбу за то, что посылает

Она душе все то, чего душа желает.

Орас.

Как вашей доброте обязан я, как рад!

Я с вашей стороны бояться мог преград,

Но, с вашим опытом, с душою справедливой,

Вы извиняете мой жар нетерпеливый.

Она с моим слугой стоит за тем углом.

Арнольф.

Но как нам поступить? Ввести ее в мой дом

Теперь, когда светло, пожалуй, невозможно;

Придете вы ко мне — и то неосторожно:

Начнется болтовня. Не будет ли верней

Отвесть ее пока туда, где потемней,

Хотя бы в этот сад? Аллеи безопасны.

Орас.

Предосторожности подобные прекрасны.

А я лишь только вам Агнесу приведу

И, незамеченный, немедленно уйду.

(Идет за Агнесой.)

Арнольф (один).

Фортуна! Если ты мне вновь благоприятна,

Исправь, что сделала по прихоти превратной!

(Закрывает лицо плащом.)

517

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Арнольф, Орас, Агнеса.

Орас (Агнесе).

Не бойтесь ничего и следуйте за мной.

Здесь как за каменной вы будете стеной.

Мы, вместе поселясь, вновь вызвали б разлуку.

Войдите в этот сад и дайте другу руку.

Арнольф берет ее за руку; она не узнает его.

Агнеса.

Так вы покинете меня?

Орас. Что делать? Да!

Агнеса.

Но только поскорей вернитесь вновь сюда.

Орас.

Стремлюсь к вам всей душой и встречи миг приближу.

Агнеса.

Тоскливо очень мне, когда я вас не вижу!

Орас.

Вдали от вас и я печали полон весь.

Агнеса.

Ах, если так, Орас, остались бы вы здесь!

Орас.

Как! Вы не верите любви моей безмерной?

Агнеса.

Нет, так любить, как я, не в силах вы, наверно.

Арнольф тянет ее за руку.

Как сильно тянет он!

Орас. Затем, что могут нас,

Агнеса милая, вдвоем застать в сей час.

И вас наш верный друг торопит не напрасно,

Желая избежать всего, что нам опасно.

Агнеса.

Но мне он незнаком…

Орас. Не бойтесь ничего.

Вам быть в таких руках надежнее всего.

518

Агнеса.

В руках Opaca быть во много раз милее.

Орас.

А я…

Агнеса (Арнолъфу, который тащит ее).

Зачем вы так?..

Орас. Становится светлее!..

Агнеса.

Когда ж увижу вас?

Орас. Я скоро ворочусь.

Агнеса.

Как будет скучно мне, пока я вас дождусь!

Орас (про себя).

Ну, счастие свое устроил я достойно.

Теперь я наконец могу вздохнуть спокойно.

(Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Арнольф, Агнеса.

Арнольф (закрыв лицо плащом).

За мной ступайте! Я не здесь вас помещу,

Я вам убежище подалее сыщу,

В надежном месте вас укрыть предполагаю.

Узнали вы меня?

Агнеса (узнав его).

Ах!

Арнольф.

Плутовка? Вам лицо мое не по нутру

И встреча самая со мной не ко двору?

Она любовные затеи потревожит!

Агнеса смотрит, не видно ли Opaca.

Напрасно смотрите: любезник не поможет,

Он слишком далеко ушел, чтобы помочь.

519

Так молода еще и вот — хитрить не прочь!

Давно ль она, полна невиннейшего духа,

Не знала, точно ли детей родят из уха,

И вот уж знает толк в свидании ночном

И за своим дружком уж бегает тайком!

А разговор-то с ним! Стрекочет, как сорока!

Да, здесь не обошлось без доброго урока.

Скажите, черт возьми, откуда эта речь?

А с привиденьями уж не боитесь встреч?

Как осмелели вы от этого знакомства!

Коварная! Пойти на это вероломство,

Забывши все добро, какое сделал я!

О, на груди моей согретая змея,

Кого коварный нрав — чуть ожила — толкает

Ужалить побольней тех, кто ее ласкает!

Агнеса.

Зачем бранить меня?

Арнольф. Уж не меня ль бранить?

Агнеса.

Ни в чем не можете меня вы обвинить.

Арнольф.

Побег с любовником вас, видно, не порочит?

Агнеса.

Но этот человек на мне жениться хочет.

Вы сами столько раз старались мне внушить,

Что, выйдя замуж, мы перестаем грешить.

Арнольф.

Да. Но жениться сам я был на вас намерен.

Забыть вы не могли об этом, я уверен.

Агнеса.

Нет, не могла, но я уверена вполне,

Что он для этого подходит лучше мне.

Брак, если верить вам, какой-то труд тяжелый,

Меня пугали вы картиной невеселой,

Но с ним исполнен брак приятностей таких,

Что так и хочется скорей изведать их.

520

Арнольф.

Вы любите его! Злодейка!

Агнеса. Всей душою.

Арнольф.

И не скрываетесь ничуть передо мною!

Агнеса.

Я правду говорю — что ж недовольны вы?

Арнольф.

Как вы осмелились любить его?

Агнеса. Увы!

Моя ль вина, что с ним сильнее сердце бьется?

Я и не думала, как дело обернется.

Арнольф.

Мечты любовные вам надо было гнать.

Агнеса.

Легко ли сердцу в том, что мило, отказать?

Арнольф.

И не подумали, что это мне не мило?

Агнеса.

Нет. Никакого зла я вам не причинила.

Арнольф.

Утешили меня вы раз и навсегда!

Так вы меня совсем не любите?

Агнеса. Вас?

Арнольф. Да.

Агнеса.

О нет!

Арнольф.

Как — нет?

Агнеса. Солгать? Вы этого хотите?

Арнольф.

Но отчего же нет? Бесстыдница, скажите!

Агнеса.

О боже! Не меня вы порицать должны.

Вы были, как и он, внушать любовь вольны,

На это, помнится, вам не было запрета.

521

Арнольф.

Я все старания употребил на это,

И вот за все труды я слышу лишь отказ.

Агнеса.

Да, в этом сведущ он, как видно, больше вас.

Внушить любовь ему труда не составляло.

Арнольф.

Ах, дрянь! Каков ответ! Как рассуждать-то стала!

Пред ней жеманнице хвалиться нет причин!

Я ль мало знал ее, иль лучших из мужчин

Оспорит дурочка, когда сильно в ней чувство?

Но если рассуждать постигли вы искусство,

О дева мудрая, ответьте: для кого

Я тратился на вас? Ужели для него?

Агнеса. Он сколько надо вам до гроша отсчитает.

Арнольф (в сторону).

От этих дерзких слов досада возрастает. (Громко.)

Никто, негодница, мне не вернет, о нет,

Всех добрых дел, что я свершил за столько лет!

Агнеса.

Вы слишком цените свои благодеянья.

Арнольф.

Неблагодарная! Кто дал вам воспитанье?

Агнеса.

О, что до этого, придется заключить:

Сумели вы меня отлично обучить.

Я, право, не слепа, одарена не скупо

И рассудить могу, что выращена глупой.

Я не дитя давно, и для меня — позор,

Что я простушкою слыла до этих пор.

Арнольф.

Презрев неведенье, в опасное ученье

К красавчику идти хотите?

Агнеса.

Немало он помог и сердцу и уму,

Я более, чем вам, обязана ему.

522

Арнольф.

Не знаю, для чего я трачу время даром

И не закончу спор хорошеньким ударом.

С ума сведет меня ее насмешек лед,

А хлопну раза два — и сердце отойдет.

Агнеса.

Что ж, бейте, если вам так поступать приятно.

Арнольф (в сторону).

Ее ответ и взгляд влияют благодатно,

Смиряя в сердце гнев; прилив любви былой

Стирает черноту ее измены злой.

О странности любви! Изменницам в угоду

Теряем силу мы и отдаем свободу.

Известно каждому, как много между них

Нелепых выдумщиц и ветрениц пустых;

Коварны мысли их, сердца непостоянны,

В решениях слабы, в желаниях престранны,

Чужда им честь — и все ж их любит целый свет,

Как будто лучше их на свете зверя нет. (Громко.)

Ну ладно! Мир так мир. Я все тебе прощаю,

Тебе, изменница, всю нежность возвращаю.

Суди по этому, как я люблю тебя,

А ты меня любить заставь за то себя.

Агнеса.

Всем сердцем, верьте, вам я б угодить желала

И, если бы могла, упрямиться б не стала.

Арнольф.

Лишь стоит захотеть, голубушка моя!

(Вздыхает.)

Ты слышишь ли мой вздох? Как полон он огня!

Ты видишь тусклый взор? Я обливаюсь кровью!

Покинь же сопляка со всей его любовью.

Тебя приворожил его недобрый глаз,

Но будешь ты со мной счастливей во сто раз.

Всегда любила ты красивые наряды —

Со мною все тебе достанутся отрады,

523

Тебя и день, и ночь я буду баловать,

Ласкать, и миловать, и крепко целовать,

И будешь делать ты все, что тебе угодно!

Короче говоря, все будет превосходно.

(В сторону.)

Подумать, до чего людей доводит страсть!

Любовь уже взяла всего меня во власть. (Громко.)

Чем доказать тебе, как я люблю глубоко?

Заплакать пред тобой? Избить себя жестоко?

Иль вырвать клок волос? Или без дальных[213] слов

Убить себя? Скажи! О, я на все готов,

Чтоб ты, неверная, мой пламень понимала!

Агнеса.

Не трогает меня вся ваша речь нимало,

Меж тем как с первых слов пленил меня Орас.

Арнольф.

Нет, полно дерзости мне выносить от вас!

И если речи вас мои не обуздали,

То я вас вытряхну немедленно подале.

Меня отвергли вы, не внемлете добру —

Я в монастырскую упрячу вас дыру!

Агнеса уходит.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Арнольф, Ален.

Ален.

Не знаю, как и быть. Такие, сударь, вести:

Сбежала барышня и с мертвым телом вместе.

Арнольф.

Агнеса здесь. В мой дом свести ее скорей!

(В сторону.)

Туда, я думаю, он не придет за ней,

А через полчаса все дело я устрою.

524

О, я теперь ее в надежном месте скрою!

Пойду нанять возок. (Громко.)

Запритесь сей же час,

А главное, ее вы не спускайте с глаз.

Ален уходит.

Чтоб от своей любви суметь освободиться,

Необходимо ей отсюда удалиться.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Арнольф, Орас.

Орас.

Ах, я опять бедой нежданной удручен,

Опять, сеньер Арнольф, мой жребий омрачен,

И роковой удар моей судьбы злосчастной

Вновь хочет разлучить меня с моей прекрасной!

Вы знаете, сюда сбирался мой отец,

И вот сегодня он приехал наконец,

Преследуя свои особенные цели,

Мне неизвестные, как помните, доселе;

С женитьбой он моей заочно поспешил

И свадьбу праздновать здесь именно решил.

Судите же теперь, как сильно я встревожен,

Когда мой замысел едва не уничтожен.

Помянутый вчера Энрик виной всему,

Он прямо на пути стал счастью моему.

Совместный их приезд мою беду упрочит:

На дочери своей меня женить он хочет.

Я с первых же их слов чуть не лишился сил.

Весь этот разговор с трудом я выносил,

И, зная, что отец вас посетить собрался,

Предупредить его я в страхе постарался.

Я о любви моей прошу вас умолчать —

Зачем родителя мне сразу огорчать?

Но помогите мне — он ценит ваше слово —

Отговорить его от этой свадьбы новой.

525

Арнольф.

Охотно.

Орас. Дав совет женитьбу отложить,

Вы можете меня премного одолжить.

Арнольф.

Отлично.

Орас. Я на вас надеюсь безусловно.

Арнольф.

Пожалуйста.

Орас. Вы мне — как самый близкий кровный.

Скажите: возраст мой… Ах, вот они идут!

Возьмите ж на себя моей защиты труд!

Орас и Арнольф удаляются в глубину сцены и говорят вполголоса.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Те же, Энрик, Оронт и Кризальд.

Энрик (Кризальду).

Едва увидев вас, тотчас, без разъяснений

Я угадал, кто вы,— здесь не было сомнений:

Вы мне являете черты сестры своей,

С которой некогда связал нас Гименей.

О, если б взятую по воле парки злобной

Супругу возвратить из области загробной,

Чтоб, горести забыв, утешилась со мной

В кругу семейственном счастливой тишиной!

Но если жребия неумолимой силой

Мы лишены навек свиданья с тенью милой,

Должны мы рады быть, тоску свою смирив,

Что плод любви моей, на счастье наше, жив.

Но он и вам не чужд, и ваше одобренье

Необходимо мне для должного решенья.

Opaca женихом достойным нахожу,

Но вашим мнением я тоже дорожу.

Кризальд.

Как человек, во всем разумно мыслить склонный,

Могу ли осуждать ваш выбор, столь законный?

526

Арнольф (Орасу).

Теперь вмешаться мне удобнее всего.

Орас.

Постойте, миг один…

Арнольф. Не бойтесь ничего.

Оронт (Арнольфу).

Как нежности полны взаимные лобзанья!

Арнольф.

Какое для меня счастливое свиданье!

Оронт.

Сюда приехал я…

Арнольф. Не нужен мне рассказ:

Я знаю вашу цель.

Оронт. Предупредили вас?

Арнольф.

Да.

Оронт. Хорошо.

Арнольф. Ваш сын, я знаю, не согласен,

Заране для него такой союз ужасен,

Ему хотелось, чтоб я вас разубедил,

Но я, по совести, иначе б рассудил:

Отнюдь не отлагать решенного обряда,

Родительскую власть употребить вам надо;

Причуды юношей она смирять должна,

Им снисходительность излишняя вредна.

Орас (в сторону).

Злодей!

Кризальд. Когда ему не по душе невеста,

Насилье было бы здесь вовсе не у места,

И в этом, думаю, мой брат — союзник мой.

Арнольф.

Как? Сыну разрешит он управлять собой?

Возможно ль слабости отцов не удивляться,

Когда им молодежь начнет сопротивляться?

Иль времена и впрямь такие настают,

Что подчиненные законы издают?

527

Нет-нет, мой близкий друг не совершит дурного:

Он слово чести дал и сдержит это слово.

Он должен образец железной воли дать

И сына своего пристойно обуздать.

Оронт.

Приятно мне, что друг со мной единодушен.

Могу ручаться вам: мне будет сын послушен.

Кризальд (Арнольфу).

Мне удивительно, что горячитесь так

Вы, вновь задуманный отстаивая брак,

Как будто в нем для вас особая отрада.

Арнольф.

Мне это лучше знать — я говорю что надо.

Оронт.

Так-так, сеньер Арнольф…

Кризальд. Он имя изменил

И стал теперь Ла Суш — я вас предупредил.

Арнольф.

Не важно.

Орас (в сторону).

Боже мой!

Арнольф (Орасу).

Да, объяснилась тайна.

Вы поняли, что я старался не случайно!

Орас (в сторону).

В каком смятении…

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Те же и Жоржета.

Жоржета (Арнольфу).

Осмелюсь доложить,

Что очень мудрено Агнесу сторожить.

Она уже не раз от нас удрать хотела.

Вот выпрыгнет в окно — наделает нам дела!

Арнольф.

Позвать ее сюда! От этих всех тревог

Я увезу ее. (Орасу.)

Не гневайтесь, дружок.

528

Счастливый человек способен возгордиться;

У каждого своя звезда, как говорится.

Орас (в сторону).

О небо! С чем могу сравнить беду мою!

У края бездны я в отчаянье стою.

Арнольф (Оронту).

Без промедления свяжите их обетом.

Я с вами всей душой, я вас прошу об этом.

Оронт.

Мы так и думаем.

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Те же, Агнеса и Ален.

Арнольф (Агнесе).

Пожалуйте сюда,

Вы, укротить кого не мог я никогда!

Вот и любезник ваш, но больше вы не вместе.

Почтительный поклон ему теперь отвесьте.

Прощайте! Мне ваш пыл придется охладить.

Но можно ли на всех влюбленных угодить?

Агнеса.

И вы допустите, Орас, со мной разлуку?

Орас.

Я, право, сам не свой, терпя такую муку.

Арнольф.

Идем, болтунья!

Агнеса. Нет, хочу остаться я.

Оронт.

Но расскажите же, всей правды не тая,

Что происходит здесь? Мы в крайнем затрудненье.

Арнольф.

Мне нынче недосуг, прошу у вас прощенья,

Когда-нибудь потом.

Оронт. Зачем же так спешить?

Вы все сомнения должны нам разрешить.

529

Арнольф.

Я подал вам совет: жените сына смело,

Хотя бы он роптал…

Оронт. Да. Но, кончая дело,

Должны мы пояснить, что речь была сейчас

О той, которая находится у вас.

Девицы этой мать — мы знаем — Анжелика,

Супругой тайною она была Энрика.

Но я не мог понять, из-за чего тут спор.

Кризальд.

Он справедливости идет наперекор.

Арнольф.

Что?..

Кризальд.

Дочь, рожденную сестрой в союзе тайном,

Сокрыли от семьи стараньем чрезвычайным.

Оронт.

И втайне ото всех была затем она

На воспитание в деревню отдана.

Кризальд.

Отцу в те дни пришлось недобрый жребий вынуть.

И был он вынужден отечество покинуть…

Оронт.

И к новым бедствиям в незнаемой земле

За дальние моря отплыть на корабле…

Кризальд.

И снова приобресть упорными трудами,

Что было отнято на родине врагами.

Оронт.

Прибыв во Францию, сыскал тотчас же он

Ту женщину, кому младенец был вручен.

Кризальд.

Крестьянка же ему все, не таясь, открыла —

Что вам она дитя в те годы уступила…

Оронт.

Что ваши милости и крайняя нужда

На этот шаг ее подвинули тогда.

530

Кризальд.

Надежда сладкая тотчас им овладела:

Он вместе с женщиной приехал кончить дело.

Оронт.

И в скором времени сюда придет она,

И будет тайна вся для всех разъяснена.

Кризальд (Арнольфу).

Что мучит вас теперь, мне кажется, понятно,

Но вам, по-моему, судьба благоприятна:

Рога считали вы несчастием таким,

Что вам спокойнее остаться холостым[214].

Арнольф (возмущенный, не в силах сказать ни слова)

О! (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Те же, кроме Арнольфа.

Оронт.

Что? Куда же он?

Орас. Великой этой тайны

Я растолкую вам весь смысл необычайный.

По воле случая уже совершено,

Что вашей мудростью заране решено:

Взаимной склонности жар сладостный и страстный

Меня соединил с подругою прекрасной,

И вот я огорчил своим отказом вас,

Не зная, что за ней явились вы как раз[215].

Энрик.

Я понял, кто она, при первом появленье.

Теперь не в силах я сдержать души волненье:

Ко мне, о дочь моя! Тебя обнять я рад!

Кризальд.

Охотно взял бы с вас и я пример, мой брат,

Но оставаться здесь едва ли нам удобно.

Войдемте в дом и там обсудим все подробно,

Отплатим за добро приятелю добром

И небесам благим молитву вознесем.

КОРОЛЕВЕ-МАТЕРИ

Ваше величество!

Я вполне сознаю, что посвящения наши Вам не нужны и что, по правде сказать, Вы, Ваше величество, охотно избавили бы нас от этой, изысканно выражаясь, дани нашей преданности. И все же я беру на себя смелость посвятить Вашему величеству Критику «Урока женам»; я не мог не прибегнуть к этому слабому изъявлению своей радости по поводу Вашего счастливого выздоровления, возвратившего нам величайшую, лучшую в мире государыню и сулящего ей долгие годы доброго здравия. Каждому человеку свойственно рассматривать события со стороны ему наиболее близкой; вот почему я среди всеобщего ликования радуюсь возможности снова иметь честь развлечь свою государыню, чей пример убеждает нас в том, что истинное благочестие не враждебно развлечениям благопристойным, государыню, которая с высоты своих помыслов и важных занятий снисходит к забавам наших представлений и из уст которой исходят не только жаркие молитвы, но и смех. Я льщу себя надеждой на эту честь, я с величайшим нетерпением ожидаю этой минуты, и когда она наконец настанет, то это будет верх блаженства для

нижайшего, покорнейшего и преданнейшего

слуги и подданного Вашего величества

Ж.-Б. П. МОЛЬЕРА.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

УРАНИЯ.

ЭЛИЗА.

КЛИМЕНА.

МАРКИЗ.

ДОРАНТ

он же шевалье.

ЛИЗИДАС

поэт.

ГАЛОПЕН

лакей.

Действие происходит в Париже, в доме Урании.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Урания, Элиза.

Урания. Неужели, кузина, никто к тебе не приезжал?

Элиза. Ни одна душа.

Урания. Прямо удивительно, как это мы с тобой провели целый день наедине друг с дружкой.

Элиза. Меня это тоже удивляет; мы ведь к этому не привыкли; дом твой, слава богу, всегда привлекает к себе придворных бездельников.

Урания. По правде сказать, день показался мне очень длинным.

Элиза. А мне так слишком коротким.

Урания. Это потому, кузина, что люди тонкого ума любят одиночество.

Элиза. Тонкого ума? Благодарю покорно! Ты же знаешь, что я на это не претендую.

Урания. А я, признаюсь, люблю общество.

Элиза. Я тоже люблю, но только избранное. Глупцы, которых приходится принимать, нередко заставляют меня предпочитать одиночество.

Урания. Ты слишком взыскательна: ты хочешь вращаться только в изысканном обществе.

Элиза. Нет, я просто не чересчур снисходительна, я не завожу знакомства с кем попало.

Урания. Я люблю разумных людей, а от причудников отворачиваюсь.

Элиза. Это верно: причудники скоро надоедают, с большинством из них при второй встрече уже скучно. Да, кстати о причудниках: помоги мне избавиться от твоего несносного маркиза! Неужели я должна весь век с ним возиться и терпеть его вечное паясничанье?

Урания. Но такой язык нынче в моде! Шутки ради так говорят даже при дворе.

535

Элиза. Не поздравляю тех, кто так говорит, — они сами устают от этого непонятного жаргона. Чудесное занятие — сыпать в Лувре избитыми каламбурами, подобранными в рыночной грязи, где-нибудь на площади Мобер! Шуточки, как раз подходящие для придворных! Подумай, как это остроумно: «Сударыня! Вы до того восхитительны, что вас следует привлечь к суду: вы похитили целый воз сердец». Ах, как изящно, как тонко! Изобретатель подобной игры слов может по праву гордиться.

Урания. Да никто и не выдает это за остроумие. Большинство тех, кто так изъясняется, сами знают, насколько это нелепо.

Элиза. Тем хуже для них, если они нарочно стараются говорить глупости, если они умышленно прибегают к плоским шуткам. Тогда это уж совсем непростительно. Будь я судьей, я бы придумала наказание для этих паяцев.

Урания. Оставим этот разговор — он тебя волнует. Скажи лучше, почему это Дорант так опаздывает? Ведь мы его пригласили к ужину.

Элиза. Может быть, он забыл…

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же и Галопен.

Галопен. Сударыня! К вам госпожа Климена.

Урания. Боже мой! Вот еще не хватало!

Элиза. Ты жаловалась на одиночество — небо тебя и карает!

Урания. Пусть скажут, что меня нет дома!

Галопен. Ей уже сказали, что вы дома.

Урания. Какой дурак это сказал?

Галопен. Я, сударыня!

Урания. Вот я тебя, болван! Ты у меня будешь знать, как отвечать за свою госпожу!

Галопен. Я пойду скажу, сударыня, что вы уходите.

Урания. Стой, скотина! Сделал глупость, так уж теперь пусть войдет.

Галопен. А они еще на улице с кем-то разговаривают.

Урания. Ах, кузина, если б ты знала, как мне досадно!

Элиза. Да, эта особа может досадить. Она всегда была мне ужасно противна. Не в обиду ей будь сказано, это глупое животное, которое еще смеет рассуждать.

536

Урания. Не слишком ли сильное выражение?

Элиза. Нет-нет, она его заслужила, и, если уж на то пошло, так это еще слишком слабо сказано. Кого еще с большим основанием можно назвать жеманницей в самом худшем значении этого слова, как не ее?

Урания. Однако она открещивается от этого прозвища.

Элиза. Пусть открещивается сколько ей угодно, это не меняет дела. Она жеманница с головы до ног, всем кривлякам кривляка. Можно подумать, что тело у нее развинчено: бедра, плечи, голова словно на пружинах. Говорит она деланно томным голосом, нарочито наивным тоном, делает ртом гримасы, чтобы он казался меньше, а глаза таращит, чтобы они казались больше.

Урания. Тише! Она может услышать…

Элиза. Нет-нет, она еще не поднимается по лестнице. Мне навсегда запомнился один вечер. Она много слышала о Дамоне, о его игре, и ей захотелось с ним повидаться. Ты знаешь, что это за человек, до чего он несловоохотлив. Она его пригласила на ужин, думала, что он будет душой общества, пригласила «на него» человек пять гостей, и какой же у него в этот вечер был дурацкий вид! Гости пялили на него глаза, как на диво. Они думали, что он будет смешить общество остротами, что из уст его исходят только какие-то необыкновенные слова, что он на все будет отвечать экспромтами, пить попросит, так и то с каламбуром. А он за весь вечер не проронил ни слова. Хозяйка была так же им недовольна, как я недовольна ею.

Урания. Перестань! Я пойду ей навстречу.

Элиза. Я вот что еще хотела сказать: хорошо бы выдать ее замуж за маркиза, про которого мы только что говорили. Чудесная была бы парочка — жеманница и паяц!

Урания. Да будет тебе! Она идет сюда.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Те же и Климена.

Урания. Хотя время позднее…

Климена. Ах, милочка, умоляю вас, прикажите подать мне стул!

Урания. Кресло! Живо!

537

Климена. О боже!

Урания. Что случилось?

Климена. Я больше не могу.

Урания. Что с вами?

Климена. Сердце!

Урания. Сердечный припадок?

Климена. Нет.

Урания. Не расшнуровать ли вас?

Климена. О нет! Ах!

Урания. Что же у вас болит? И давно ли?

Климена. Больше трех часов. Это со мной случилось в Пале-Рояле.

Урания. Как так?

Климена. В наказание за мои грехи я смотрела эту чудовищную мешанину, именуемую Уроком женам. Меня до сих пор тошнит — боюсь, как бы это состояние еще недели две не продлилось.

Элиза. Бывают же такие неожиданные заболевания!

Урания. Быть может, мы с кузиной иначе устроены, но мы третьего дня смотрели эту пьесу и обе вернулись здоровые.

Климена. Как? Вы видели эту пьесу?

Урания. Да, и высидели до конца.

Климена. И вас не схватили судороги, милочка?

Урания. Слава богу, я не так чувствительна. Напротив, я нахожу, что от такой комедии люди скорей могут вылечиться, чем заболеть.

Климена. Господь с вами! Что вы говорите? Никто из людей здравомыслящих вас не поддержит. Вы это утверждаете вопреки рассудку. Ни один остроумец не вынесет тех пошлостей, которыми уснащена эта комедия, уверяю вас! Я, во всяком случае, не обнаружила в ней ни крупинки остроумия. «Детей родят из уха» — по-моему, это дикая безвкусица. От «пирожка» меня стало мутить, а когда речь зашла о «похлебке», меня чуть не вырвало.

Элиза. Ах, боже мой, как вы прекрасно рассуждаете! Мне сперва показалось, что пьеса недурна, но вы так блестяще, так убедительно доказываете обратное, что с вами нельзя не согласиться.

Урания. Ну а я не так легко меняю мнения. Я полагаю, что Урок женам — одна из самых забавных комедий этого автора.

Климена. Мне жаль вас — одно могу сказать. До чего же вы слепы!

538

Как может добродетельная женщина восхищаться пьесой, которая беспрестанно оскорбляет стыдливость и оскверняет воображение!

Элиза. Какие у вас изысканные выражения! Вы, сударыня, критик беспощадный. Сочувствую бедному Мольеру, что у него такой враг, как вы.

Климена. Поверьте, дорогая: вам нужно искренне раскаяться в своем заблуждении. Если вам дорога ваша репутация, не говорите в обществе, что эта комедия вам нравится.

Урания. Но я все-таки не пойму, что же там могло оскорбить вашу стыдливость.

Климена. Все! Все! Порядочная женщина не может смотреть ее без омерзения — столько там сальностей и непристойностей.

Урания. Как видно, у вас на непристойности особое чутье, а я их не заметила.

Климена. Просто вы не хотите их замечать, а они, слава тебе господи, на виду. Никаким покровом они не защищены, самый смелый взгляд пугается этой наготы.

Элиза. Ах!

Климена. Да-да-да!

Урания. Будьте добры, укажите мне хоть на одно такое место.

Климена. Зачем же еще указывать?

Урания. Нет-нет, напомните мне хотя бы одно место, которое вас покоробило.

Климена. Ну, например, сцена с Агнесой, когда она говорит о том, что у нее взяли.

Урания. Ну так что же здесь такого сального?

Климена. Ах!

Урания. Нет, в самом деле?

Климена. Фи!

Урания. Ну все-таки?

Климена. Мне нечего вам сказать.

Урания. Да мне кажется, там придраться не к чему.

Климена. Мне жаль вас.

Урания. А по-моему, за меня можно только радоваться. Я смотрю на вещи с той стороны, с какой мне их показывают, а не переворачиваю их и так и этак и не ищу в них того, чего не надо.

539

Климена. Достоинство женщины…

Урания. Достоинство женщины не в ужимках. Не нужно стараться быть благонравнее самых благонравных. Это наихудшая из всех крайностей. По-моему, нет ничего смешнее этой щепетильности, которая все видит в дурном свете, придает преступный смысл невиннейшим словам и пугается призраков. Такие ломаки уважения не заслуживают, уверяю вас. Напротив, их многозначительная серьезность, их ужимки навлекают на них подозрения[216]. Они ликуют, когда можно к чему-нибудь придраться. Вот вам пример: на представлении комедии напротив нашей ложи сидели какие-то женщины, они все время морщились, отворачивались, закрывали себе лицо. Чего же они этим добились? Того, что по их адресу было отпущено невероятное количество глупых шуток. А кто-то из лакеев даже крикнул, что у этих дам самая целомудренная часть тела — уши.

Климена. Только слепой может ничего не видеть в этой пьесе.

Урания. Не надо выискивать то, чего в ней нет.

Климена. А я утверждаю, что все ее сальности бросаются в глаза.

Урания. А я с вами не согласна.

Климена. Неужели же эти слова Агнесы не оскорбляют стыдливости?

Урания. Ничуть! Она не употребляет ни одного неблагопристойного выражения, а если вам угодно видеть в ее словах скрытый смысл, значит, это уж вы придаете ее словам непристойный характер. Ведь она говорит, что у нее взяли ленточку, только и всего.

Климена. Ну хорошо, пусть это будет, по-вашему, ленточка. Ну а слово «мою», которое она подчеркивает? Ведь оно же здесь недаром. Оно наводит на размышления. Это неприличное «мою» меня ужасно коробит, и вы ничего не сможете сказать в его защиту.

Элиза. Это верно, кузина, я согласна с госпожой Клименой. Слово «мою» в высшей степени неприлично, — ты тут не права.

Климена. Это слово до невозможности обсценно[217].

Элиза. Как вы сказали, сударыня?

Климена. Обсценно, сударыня.

Элиза. Ах, боже мой, обсценно! Я не понимаю, что это значит, но, по- моему, это прелестно.

Климена. Видите? Ваша родственница на моей стороне.

540

Урания. Боже мой! Эта болтушка всегда говорит не то, что думает. Советую вам не придавать ее словам особого значения.

Элиза. Нехорошо с твоей стороны чернить меня в глазах гостьи! Ну что, если она тебе поверит? Ах, сударыня, не думайте обо мне дурно!

Климена. Нет-нет, я не обращаю внимания на слова госпожи Урании, ваша искренность для меня вне сомнений.

Элиза. У вас для этого есть все основания, сударыня! И я надеюсь, вы мне поверите, что я нахожу вас обворожительной, я разделяю все ваши мнения, я в восторге от всех ваших выражений.

Климена. Ах, что вы! Я выражаюсь так просто…

Элиза. Да, сударыня, у вас все выходит естественно. Ваши слова, ваш голос, выражение лица, походка, движения, одежда — все полно какого-то особого очарования. Я впиваюсь в вас и слухом и взором, я так пленена вами, что готова обезьянничать с вас, подражать вам во всем.

Климена. Вы смеетесь надо мной, сударыня!

Элиза. Помилуйте, сударыня. Как можно над вами смеяться?

Климена. Мне подражать не в чем, сударыня.

Элиза. Нет, есть в чем, сударыня.

Климена. Вы мне льстите, сударыня!

Элиза. Нисколько, сударыня.

Климена. Пощадите, сударыня!

Элиза. Я и так щажу вас, сударыня, я не говорю и половины того, что я о вас думаю, сударыня!

Климена. Ах, ради бога, оставим этот разговор! Мне до того неловко! (Урании.) Вот видите: теперь нас двое, а вы одна! Умным людям упрямство не к лицу…

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Те же и маркиз.

Галопен (в дверях). Извините, сударь, дальше нельзя.

Маркиз. Ты что, не знаешь меня?

Галопен. Знать-то я знаю, а войти вам все-таки нельзя.

Маркиз. Чего ты так расшумелся, мужлан?

Галопен. Нехорошо, сударь, ломиться, когда не пускают.

Маркиз. Я хочу видеть твою госпожу.

Галопен. Сказано вам — нету дома!

541

Маркиз. Да вот же она!

Галопен. Ваша правда, это она и есть, но только ее нет.

Урания. Что там такое?

Маркиз. Ваш лакей, сударыня, валяет дурака.

Галопен. Я им говорю, что вас, сударыня, нет дома, а они все хотят войти.

Урания. А зачем говорить, что меня нет дома?

Галопен. Да вы же сами прошлый раз меня бранили, когда я сказал, что вы дома.

Урания. Осел! Прошу вас, маркиз, не верьте ему.

Этот бестолковый малый принял вас за кого-то другого.

Маркиз. Я так и понял, сударыня, и, если б не мое уважение к вам, я бы его научил узнавать порядочных людей.

Элиза. Кузина вам крайне обязана за вашу снисходительность.

Урания. Подай же кресло, невежа!

Галопен. А разве там нет кресла?

Урания. Подвинь его поближе.

Галопен с грохотом подставляет кресло.

Маркиз. Ваш лакей меня не жалует.

Элиза. Он очень перед вами виноват.

Маркиз. Это, вероятно, потому, что у меня непривлекательная наружность. Ха-ха-ха!

Элиза. Со временем он научится распознавать достойных людей.

Маркиз. О чем же, сударыня, вы говорили до моего прихода?

Урания. О комедии Урок женам.

Маркиз. Я ее только что видел.

Климена. Ну, и какого же вы о ней мнения, маркиз?

Маркиз. Верх неприличия.

Климена. Как приятно слышать!

Маркиз. Хуже не придумаешь. Черт возьми, я еле добрался до своего места! В дверях меня чуть не задавили, то и дело наступали на ноги. Полюбуйтесь, во что превратились мои кружева и ленты!

Элиза. Это хоть кого восстановит против Урока женам. Вы имеете полное право проклинать эту пьесу.

Маркиз. Такой скверной комедии, по-моему, ещо не было.

Урания. А вот и Дорант! Мы давно его ждем!

542

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Урания, Элиза, Климена, маркиз, Дорант.

Дорант. Ради бога, не беспокойтесь, продолжайте ваш разговор! Вы, конечно, говорите о том, о чем уже несколько дней говорят во всех парижских домах, — нет ничего забавнее этой разноголосицы мнений. Я сам слышал, как иные осуждали в этой комедии именно то, что другим больше всего нравилось.

Урания. Маркиз, например, от нее в ужасе.

Маркиз. Да, это верно; по-моему, она противна, противна, черт возьми, до последней степени, именно противна!

Дорант. А мне, любезный маркиз, противно такое суждение.

Маркиз. Как, шевалье? Ты намерен защищать эту пьесу?

Дорант. Да, намерен защищать.

Маркиз. Черт побери, я ручаюсь, что она противна!

Дорaнт. Ну, твоя порука не больно-то надежна. Сделай милость, однако, маркиз, растолкуй, что ты такого нашел в этой комедии?

Маркиз. Почему она противна?

Дорант. Да.

Маркиз. Она противна потому, что противна.

Дорант. Ну, тут уж возразить нечего, приговор произнесен. Но ты нам все-таки объясни, в чем же ее недостатки.

Маркиз. А я почем знаю? Признаюсь, я не очень внимательно слушал. Я знаю одно: убей меня бог, но ничего ужаснее этого я не видел. Я сидел как раз за Дориласом, и он того же мнения.

Дорант. Солидный авторитет! Есть на кого сослаться!

Маркиз. Стоит только послушать взрывы хохота в партере. Это ли не доказательство, что пьеса никуда не годится?

Дорaнт. Так, значит, ты, маркиз, принадлежишь к числу тех вельмож, которые полагают, что у партера не может быть здравого смысла, и которые считают ниже своего достоинства смеяться вместе с ним, даже когда играют самую лучшую комедию? Я видел как-то в театре одного из наших друзей, и он-то и был смешон. Он смотрел комедию с наимрачнейшим видом. В тех местах, где все дружно хохотали, он только хмурил чело. При раскатах смеха он пожимал плечами, смотрел на партер с сожалением, а порой с досадой, и приговаривал: «Смейся, партер, смейся!» Его неудо-

543

вольствие — это была вторая комедия, он бесплатно играл ее для зрителей, и все единодушно признали, что лучше сыграть невозможно. Пойми же ты, маркиз, поймите все, что здравый смысл не имеет нумерованного места в театре, разница между полулуидором и пятнадцатью су не отражается на хорошем вкусе, неверное суждение можно высказать и стоя, и сидя. Словом, я не могу не считаться с мнением партера, ибо среди его посетителей иные вполне способны разобрать пьесу по всем правилам искусства, а другие станут судить ее судом правды, то есть доверяясь непосредственному впечатлению, без слепого предубеждения, без всяких натяжек, без нелепой щепетильности.

Маркиз. Итак, шевалье, ты защищаешь партер? Черт возьми, рад за тебяі Я тотчас же извещу партер о том, что ты его друг. Ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Дорант. Пожалуй, смейся! Я сторонник здравого смысла и не выношу взбалмошности наших маркизов[218] Маскарилей. Меня бесят люди, которые роняют свое достоинство и делаются посмешищем; которые смело и решительно судят о том, чего не знают; которые подымают крик в неудачном месте пьесы, а всех ее красот не замечают; которые ругают и хвалят картину или музыку наперекор здравому смыслу и, нахватавшись разных ученых наименований, коверкают их и употребляют некстати. Ах, господа, господа! Уж лучше бы вы молчали, если бог не дал вам способности разбираться в таких вещах! Не смешите людей, помолчите, авось сойдете за умников.

Маркиз. Черт возьми, шевалье, это ты уж слишком…

Дорант. Да разве я о тебе говорю, маркиз? Речь идет об иных господах, которые позорят весь двор своими нелепыми выходками и создают в народе мнение, что мы все таковы. Я намерен от них отмежеваться, я буду вышучивать их при каждой встрече — в конце концов образумятся.

Маркиз. А как, по-твоему, шевалье, Лизандр неглуп?

Дорант. Очень неглуп.

Урания. Это бесспорно.

Маркиз. Спросите у него насчет Урока женам — вот увидите, он скажет, что ему не нравится.

Дорант. Ах, боже мой! Разве мало на свете людей, которых портит[219]

избыток ума, которым яркий свет учености слепит глаза, и даже таких, которые готовы оспаривать чужие мнения только потому, что эти мнения не ими высказаны?

Урания. Это верно. Наш друг именно таков. Он любит высказать суждение первый, любит, чтобы все почтительно ожидали его приговора. Всякая похвала, опередившая его похвалу, уже покушение на его авторитет, и он мстит, открыто присоединяясь к противникам. Он желает, чтобы с ним советовались по всем важным вопросам. Я убеждена, что если бы автор показал ему свою комедию перед представлением на сцене, то он нашел бы, что она превосходна.

Маркиз. А что вы скажете о маркизе Араминте, которая всюду говорит, что пьеса ужасна и что ее непристойности недопустимы?

Дорант. Скажу, что это на нее похоже. Есть особы, которые вызывают смех своей чопорностью. Маркиза умна, но она берет пример с тех дам, которые не склоне лет стремятся хоть чем-нибудь заменить то, что утрачено, и полагают, что ужимки показной стыдливости возмещают отсутствие молодости и красоты[220]. Она идет дальше их, ее целомудренный слух до того тонок, что она улавливает непристойности там, где их никто не замечает. Говорят, что ее целомудрие доходит до того, что она готова родной язык исковеркать: нет ни одного слова, у которого эта строгая дама не хотела бы отрубить хвост или голову, ибо она всюду находит неприличные слоги.

Урания. Вы шутите, шевалье!

Маркиз. Ты думаешь, шевалье, что защитишь комедию, если поднимешь на смех ее противников?

Дорант. Нет. Я только утверждаю, что эта дама напрасно возмущается…

Элиза. Но она, быть может, не одинока!

Дорант. Я уверен, что вы-то уж, во всяком случае, не на ее стороне. Когда вы смотрели комедию…

Элиза. Да-да, но с тех пор я изменила мнение. Госпожа Климена привела столь неопровержимые доводы, что я сейчас же с ней согласилась.

Дорант (Климене). Ах, сударыня, прошу прощения! Если угодно, я из любви к вам беру свои слова обратно.

545

Климена. Пусть это будет не из любви ко мне, а из любви к здравому смыслу. В сущности, эту пьесу защитить нельзя, и я не могу понять…

Урания. А вот сочинитель, господин Лизидас! Как нельзя более кстати! Господин Лизидас! Возьмите сами кресло и подсаживайтесь к нам.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Те же и Лизидас.

Лизидас. Сударыня! Я немного опоздал, но я читал свою пьесу у той самой маркизы, о которой я вам как-то говорил. Меня так долго хвалили, что я задержался на целый час.

Элиза. Для всякого автора похвалы полны неотразимого очарования.

Урания. Садитесь, господин Лизидас, мы познакомимся с вашей пьесой после ужина.

Лизидас. Все, кто меня слушал, придут на первое представление. Они обещали мне исполнить свой долг.

Урания. Не сомневаюсь. Но что же вы не садитесь? Мне бы хотелось возобновить наш любопытный разговор.

Лизидас. Надеюсь, сударыня, вы тоже закажете ложу на первое представление?

Урания. Там увидим. Давайте, однако, продолжим наш разговор.

Лизидас. Предупреждаю вас: почти все ложи уже расписаны!

Урания. Хорошо. Так вот, вы мне очень нужны, тут все на меня ополчились.

Элиза. Господин Дорант сначала был на твоей стороне, но теперь он знает, что во главе противной партии стоит госпожа Климена, — боюсь, как бы тебе не пришлось искать других союзников.

Климена. Нет-нет, пусть он останется верен вашей кузине! Пусть его разум находится в согласии с сердцем!

Дорант. Итак, сударыня, с вашего позволения я беру на себя смелость защищаться.

Урания. Сперва давайте узнаем мнение господина Лизидаса.

Лизидас. О чем, судырыня?

Урания. Об Уроке женам.

546

Лизидас. А-а!

Дорант. Как он вам показался?

Лизидас. Затрудняюсь вам на это ответить. Вы знаете, что нам, сочинителям, надлежит отзываться друг о друге с величайшей осторожностью.

Дорант. А все-таки, между нами, что вы думаете об этой комедии?

Лизидас. Я, сударь?

Урания. Скажите нам откровенно ваше мнение.

Лизидас. Я нахожу, что это прекрасная комедия.

Дорант. В самом деле?

Лизидас. В самом деле. А что? По-моему, это верх совершенства.

Дорант. Гм-гм, какой же вы хитрец, господин Лизидас! Вы говорите не то, что думаете.

Лизидас. Прошу прощения.

Дорант. Боже мой, мне ли вас не знать! Не притворяйтесь.

Лизидас. А разве я притворяюсь?

Дорант. Я вижу, что вы хорошо отзываетесь об этой пьесе только из беспристрастия, а в глубине души вы, как и большинство, считаете, что это плохая пьеса.

Лизидас. Ха-ха-ха!

Дорант. Согласитесь, что это скверная комедия.

Лизидас. Знатоки ее в самом деле не одобряют.

Маркиз. А, шевалье, попался! Вот тебе за твои нсмешки!.. Ха-ха-ха-ха-ха!

Дорант. А ну, любезный маркиз, еще, еще!..

Маркиз. Теперь ты видишь, что и знатоки на нашей стороне.

Дорант. Совершенно верно, суждение господина Лизидаса довольно основательно. Но пусть только господин Лизидас не рассчитывает, что я так легко сдамся! Если уж я имел смелость оспаривать мнение госпожи Климены, то, надеюсь, он не станет возражать, если я выступлю и против него.

Элиза. Что же это такое? Против вас госпожа Климена, господин маркиз и господин Лизидас, а вы стоите на своем?! Фи! Это просто неучтиво!

Климена. Не понимаю, как это люди рассудительные могут так упорно защищать подобную бессмыслицу.

547

Маркиз. Клянусь богом, сударыня, в этой пьесе все скверно, от первого до последнего слова.

Дорант. Суждение скороспелое, маркиз. Рубить сплеча — самое легкое дело. Приговоры твои настолько безапелляционны, что тут даже не знаешь, что и возразить.

Маркиз. Черт возьми! Но ведь даже актеры других театров, которые видели эту пьесу, говорят, что это дрянь неимоверная.

Дорант. Тогда я умолкаю. Ты прав, маркиз! Уж если актеры других театров отзываются о ней дурно, так им нельзя не верить. Это люди просвещенные и притом совершенно беспристрастные. Спорить больше не о чем, сдаюсь!

Климена. Сдаетесь вы или не сдаетесь, все равно вам не удастся меня убедить, что можно терпеть все нескромности этой пьесы и грубую сатиру на женщин.

Урания. А я бы не стала обижаться и принимать что-либо на свой счет. Такого рода сатира бьет по нравам, а если и задевает личность, то лишь отраженно. Не будем применять к себе то, что присуще всем, и извлечем по возможности больше пользы из урока, не подавая виду, что речь идет о нас! Те смешные сценки, которые показывают в театрах, может смотреть кто угодно без малейшей досады. Это зеркало общества, в котором лучше всего себя не узнавать. Возмущаться обличением порока не значит ли публично признать этот порок в себе?

Климена. Я сужу обо всем со стороны. Надеюсь, мой образ жизни таков, что мне бояться нечего: вряд ли кто-нибудь станет искать сходство между мною и женщинами дурного поведения, которых изображают на сцене.

Элиза. Конечно, сударыня, никто искать не станет! Ваше поведение всем известно. Есть вещи бесспорные.

Урания (Климене). Я, сударыня, ничего не говорила о вас лично. Мои слова, как и все сатирические места в комедии, имеют общий смысл.

Климена. Я в этом и не сомневаюсь, сударыня. Об этом не стоит даже говорить. Не знаю, как вам понравилось то место в пьесе, где осыпают оскорблениями наш пол, а я была страшно возмущена тем, что дерзкий сочинитель обзывает нас «зверями».

548

Урания. Да ведь это же говорит комическое лицо!

Дорант. И потом, сударыня, разве вы не знаете, что брань влюбленных никого не оскорбляет? Бывает любовь нежная, а бывает исступленная. В иных случаях странные и даже более чем странные слова принимаются теми, к кому они обращены, как выражение высокой страсти.

Элиза. Говорите что хотите, а я не могу этого переварить, так же как «похлебку» и «пирожок», о которых здесь сейчас толковали.

Маркиз. Да-да, как же, «пирожок»! Я сразу это заметил — «пирожок»! Как я вам благодарен, сударыня, что вы напомнили мне о «пирожке»! Для такого «пирожка» в Нормандии не хватит яблок. «Пирожок»! Ах, черт возьми, «пирожок»!

Дорант. Ну, «пирожок»! Что ты хочешь этим сказать?

Маркиз. Черт побери, шевалье, «пирожок»!

Дорант. Ну так что же?

Маркиз. «Пирожок»!

Дорант. Скажи наконец, в чем дело!

Маркиз. «Пирожок»!

Урания. Не мешало бы, мне кажется, пояснить свою мысль.

Маркиз. «Пирожок», сударыня!

Урания. Что же вы можете против этого возразить?

Маркиз. Я? Ничего! «Пирожок»!

Урания. Я отступаюсь!

Элиза. Маркиз разбил вас блестяще. Мне бы только хотелось, чтобы господин Лизидас несколькими меткими ударами добил противников.

Лизидас. Осуждать — это не в моих правилах. Я к чужим трудам снисходителен. Однако, не желая задевать дружеские чувства шевалье к автору, я должен сказать, что подобного рода комедия, собственно говоря, не комедия: между такими пустячками и красотами серьезных пьес громадная разница. Тем не менее в наше время все помешались именно на таких комедиях, все бегут на их представления; великие произведения искусства идут при пустом зале, а на глупостях — весь Париж. У меня сердце кровью обливается. Какой позор для Франции!

549

Климена. В самом деле, вкус нашего общества страшно испортился. Наш век опошлился до ужаса.

Элиза. Как это мило: «опошлился» ! Вы это сами придумали, сударыня?

Климена. Гм! Гм!

Элиза. Я сразу догадалась.

Дорант. Итак, господин Лизидас, вы полагаете, что остроумными и прекрасными могут быть только серьезные произведения, а комедии — это безделки, не стоящие внимания?

Урания. Я с этим не могу согласиться. Разумеется, трагедия в своем роде прекрасна,— конечно, если она хорошо написана, — но и в комедии есть своя прелесть, и, по-моему, написать комедию так же трудно, как и трагедию.

Дорант. Ваша правда, сударыня. И, пожалуй, вы бы не погрешили против истины, если б сказали: «еще труднее». Я нахожу, что гораздо легче распространяться о высоких чувствах, воевать в стихах с фортуной, обвинять судьбу, проклинать богов, нежели приглядеться поближе к смешным чертам в человеке и показать на сцене пороки общества так, чтобы это было занимательно. Когда вы изображаете героев, вы совершенно свободны. Это произвольные портреты, в которых никто не станет доискиваться сходства. Вам нужно только следить за полетом вашего воображения, которое иной раз слишком высоко заносится и пренебрегает истиной ради чудесного. Когда же вы изображаете обыкновенных людей, то уж тут нужно писать с натуры. Портреты должны быть похожи, и если в них не узнают людей вашего времени, то цели вы не достигли. Одним словом, если автор серьезной пьесы хочет, чтобы его не бранили, ему достаточно в красивой форме выразить здравые мысли, но для комедии этого недостаточно — здесь нужно еще шутить, а заставить порядочных людей смеяться — это дело нелегкое.

Климена. Я отношу себя к порядочным людям, а между тем во всей этой комедии я не нашла ни одного смешного выражения.

Маркиз. Клянусь, и я тоже!

Дорант. Это неудивительно, маркиз, там нет никакого паясничанья.

Лизидас. Сказать по чести, сударь, все остроты в этой комедии, на мой взгляд, довольно плоски, так что одно другого стоит.

Дорант. При дворе, однако, этого не находят.

550

Лизидас. Ах, при дворе!..

Дорант. Договаривайте, господин Лизидас! Я вижу, вы хотите сказать, что при дворе в этом мало смыслят. Таков ваш обычный довод, господа сочинители: если пьесы ваши не имеют успеха, вам остается лишь обличать несправедливость века и непросвещенность придворных. Запомните, господин Лизидас, что у придворных зрение не хуже, чем у других; что можно быть здравомыслящим человеком в венецианских кружевах и перьях, равно как и в коротком парике и гладких брыжах; что лучшее испытание для ваших комедий — это суждение двора; что вкус его следует изучать, если желаешь овладеть своим искусством; что нигде больше не услышишь столь справедливые суждения, как там; что, не говоря уже о возможности общаться со множеством ученых из придворного круга, общение с высшим обществом, где царит простой здравый смысл, в гораздо большей степени способствует тонкости человеческого восприятия, нежели вся заржавленная ученость педантов.

Урания. Это верно: кто туда попадает, перед тем открывается широкое поле для наблюдений, он многому научается, и прежде всего — отличать хорошую шутку от дурной.

Дорант. При дворе тоже есть смешные люди, я с этим согласен и, как видите, первый готов их осуждать. Но, честное слово, их немало и среди присяжных остряков, и если можно выводить на сцену маркизов, то почему бы не вывести сочинителей? Как бы это было забавно — показать все их ученые ужимки, все их смехотворные ухищрения, их преступное обыкновение убивать своих героев, их жажду похвал, их попытки громкими фразами прикрыть свое скудоумие, торговлю репутациями, наступательные и оборонительные союзы, умственные войны, сражения в стихах и в прозе!

Лизидас. Счастлив Мольер, что у него такой яростный защитник! Но к делу! Речь идет о том, хороша ли пьеса. Я могу указать в ней сотню явных погрешностей.

Урания. Странное дело! Почему это вы, господа сочинители, вечно хулите пьесы, на которые народ так и валит, а хорошо отзываетесь только о тех, на которые никто не ходит? К одним у вас непобедимая ненависть, к другим непостижимая нежность.

Дорант. Они из великодушия принимают сторону потерпевших.

551

Урания. Так укажите же нам эти недостатки, господин Лизидас! Я их что-то не заметила.

Лизидас. Прежде всего, кто знаком с Аристотелем и Горацием, сударыня, тот не может не видеть, что эта комедия нарушает все правила искусства.

Урания. Признаюсь, с этими господами у меня ничего общего нет, а правил искусства я не знаю.

Дорант. Чудаки вы, однако! Носитесь с вашими правилами, ставите в тупик неучей, а нам только забиваете голову. Можно подумать, что они заключают в себе величайшие тайны, а между тем это всего лишь непосредственные наблюдения здравомыслящих людей, которые учат тому как не испортить себе удовольствие, получаемое от такого рода произведений. И тот же самый здравый смысл, который делал эти наблюдения в древние времена, без труда делает их и теперь, не прибегая к помощи Горация и Аристотеля. На мой взгляд, самое важное правило — нравиться. Пьеса, которая достигла этой цели, — хорошая пьеса. Вся публика не может ошибаться — каждый человек отдает себе отчет, получил он удовольствие или не получил.

Урания. Я подметила одно совпадение: те господа, которые так много говорят о правилах и знают их лучше всех, сочиняют комедии, которые не нравятся никому.

Дорант. Отсюда следствие, сударыня, что к их путаным словопрениям прислушиваться не стоит, ибо, если пьесы, написанные по всем правилам, никому не нравятся, а нравятся именно такие, которые написаны не по правилам, значит, эти правила неладно составлены. Не будем обращать внимание на крючкотворство, которое навязывают нашей публике, давайте считаться только с тем впечатлением, которое производит на нас комедия! Доверимся тому, что задевает нас за живое, и не будем отравлять себе удовольствие всякими умствованиями! Урания. Когда я смотрю комедию, мне важно одно: захватила она меня или нет. Если я увлечена, я не спрашиваю себя, права я или не права, разрешают правила Аристотеля мне тут смеяться или нет.

Дорант. Это все равно, что, отведав чудесного соуса, начать сейчас же

552

доискиваться, в точности ли приготовлен он по рецепту французского повара.

Урания. Совершенно верно. Я поражаюсь, почему некоторые пускаются в рассуждения там, где нужно только чувствовать.

Дорант. Вы правы, сударыня, все эти хитросплетения до того нелепы! Если обращать на них внимание, так мы сами себе перестанем верить, наши ощущения будут скованы, — этак мы скоро будем бояться без позволения господ знатоков сказать, что вкусно, а что невкусно.

Лизидас. Итак, сударь, единственный ваш довод — это, что Урок женам имел успех. Вам дела нет до того, насколько он соответствует правилам, лишь бы…

Дорант. Э нет, позвольте, господин Лизидас! Я говорю, что нравиться публике — это великое искусство и что если комедия понравилась тем, для кого она была написана, то этого достаточно, об остальном можно не заботиться. Но вместе с тем я утверждаю, что она не грешит ни против одного из тех правил, о которых вы говорите. Я их, слава богу, знаю не хуже других и могу вас уверить, что более правильной, чем эта пьеса, у нас на театре, пожалуй, и не бывало.

Элиза. Смелей, господин Лизидас! Если вы сдадитесь, то все пропало!

Лизидас. Что вы, милостивый государь! А протазис, эпитазис и перипетия?

Дорант. Ах, господин Лизидас, не глушите вы нас громкими словами! Не напускайте вы на себя столько учености, умоляю вас! Говорите по-человечески, так, чтобы вас можно было понять. Неужели, по-вашему, греческие названия придают вашим суждениям вес? Почему вы думаете, что нельзя сказать «изложение событий» вместо «протазиса», «завязка» вместо «эпитазиса» и, наконец, «развязка» вместо «перипетия»?

Лизидас. Это научные обозначения, употреблять их дозволено. Но если эти слова столь оскорбительны для вашего слуха, то я подойду с другого конца и попрошу вас точно ответить мне на три-четыре вопроса. Терпима ли пьеса, которая противоречит самому наименованию драматического произведения? Ведь название «драматическая поэма» происходит от греческого слова, каковое означает «действовать»; отсюда следствие, что самая сущность драматиче-

553

ского произведения заключается в действии. В этой же комедии никакого действия нет, все сводится к рассказам Агнесы и Opaca.

Маркиз. Ага, шевалье!

Климена. Тонко подмечено! Это называется схватить самую суть.

Лизидас. До чего неостроумны или, вернее сказать, до чего пошлы иные выражения, над которыми все смеются, в особенности насчет «детей из уха»!

Климена. Еще бы!

Элиза. О да!

Лизидас. А сцена в доме между слугой и служанкой? Она ужасно растянута и совершенно нелепа.

Маркиз. Вот именно!

Климена. Безусловно!

Элиза. Он прав.

Лизидас. И как легковерен этот Арнольф, который отдает свои деньги Орасу! И потом, если это лицо комическое, зачем же он совершает поступок, приличествующий человеку порядочному?

Маркиз. Браво! Тоже верное замечание.

Климена. Восхитительно!

Элиза. Чудесно!

Лизидас. А разве проповедь и правила не нелепы, разве они не оскорбительны для наших догматов?

Маркиз. Отлично сказано!

Климена. Совершенно верно!

Элиза. Лучше не скажешь!

Лизидас. И наконец, этот господин Ла Суш! Его нам выдают за человека умного, он так здраво рассуждает, и вдруг в пятом действии, когда он стремится выразить Агнесе всю силу своей страсти, он дико вращает глазами, смешно вздыхает, проливает слезы, так что все покатываются со смеху, и сразу становится лицом преувеличенно, неправдоподобно комическим!

Маркиз. Блестяще, черт возьми!

Климена. Чудно!

Элиза. Браво, господин Лизидас!

Лизидас. Из боязни наскучить я оставляю в стороне все прочее.

Маркиз. Черт возьми, шевалье, плохи твои дела!

554

Дорант. Это мы еще посмотрим!

Маркиз. Нашла коса на камень!

Дорант. Возможно.

Маркиз. Ну-ка, ну-ка, ответь!

Дорант. С удовольствием. Надо сказать…

Маркиз. Сделай милость, ответь!

Дорант. Ну так дай же мне ответить! Если…

Маркиз. Ручаюсь, черт возьми, что ты ничего не ответишь!

Дорант. Конечно, если ты мне будешь мешать.

Климена. Так и быть, выслушаем его возражения!

Дорант. Во-первых, неверно, что в пьесе нет ничего, кроме рассказов. В ней много действия, происходящего на сцене, а самые рассказы — это тоже действия, вытекающие из развития сюжета, ибо они простодушно обращены к заинтересованному лицу, а заинтересованное лицо, к удовольствию зрителей, внезапно приходит от них в смущение и при каждом новом известии принимает меры, чтобы отвратить грозящую ему беду.

Урания. На мой взгляд, вся прелесть сюжета Урока женам заключается именно в беспрерывных признаниях. Особенно забавным мне кажется, что сам по себе неглупый человек, к тому же предупреждаемый и простодушною возлюбленною и опрометчивым соперником, все-таки не может избежать того, что с ним должно произойти.

Маркиз. Пустое, пустое!

Климена. Слабый ответ!

Элиза. Неубедительные доводы!

Дорант. Что касается «детей из уха», то это забавно лишь в той мере, в какой это характеризует Арнольфа. Автор не считает это за остроту — для него это только средство обрисовать человека, подчеркнуть его чудачество: глупость, сказанную Агнесой, он принимает за некое откровение и радуется неизвестно чему.

Маркиз. Невразумительный ответ!

Климена. Неудовлетворительный!

Элиза. Все равно что ничего не сказать!

Дорант. Разве он так легко отдает деньги? Разве письмо лучшего друга — это для него не ручательство? И разве один и тот же человек не бывает смешон в одних обстоятельствах, а в других — благоро-

555

ден? Наконец, происходящая в доме сцена между Аленом и Жоржетой. Иным она показалась скучной и тягучей, но она, конечно, не лишена смысла: во время путешествия Арнольф попал впросак из-за наивности своей возлюбленной, а по возвращении ему приходится ждать у ворот своего дома из-за бестолковости слуг — таким образом, он во всех случаях сам себя наказывает.

Маркиз. Неосновательные доводы!

Климена. Попытка с негодными средствами.

Элиза. Как это беспомощно!

Дорант. Теперь о нравоучении, которое вы называете проповедью. Люди истинно благочестивые, выслушав его, разумеется, не найдут в нем ничего оскорбительного. Слова об аде и котлах всецело оправданы чудачеством Арнольфа и невинностью той, к кому они обращены. Наконец, любовный порыв в пятом действии: его находят преувеличенно, неправдоподобно комическим, но разве это не сатира на влюбленных? И разве порядочные и даже самые серьезные люди не поступают в подобных обстоятельствах…

Маркиз. Молчал бы уж лучше, шевалье!

Дорант. Хорошо. Однако попробуй поглядеть на себя со стороны, когда ты влюблен…

Маркиз. И слушать не хочу!

Дорант. Нет, послушай! Разве в пылу страсти…

Маркиз (поет). Ла-ла-ла-ла-ла-ре, ла-ла-ла-ла-ла-ла![221]

Дорант. Что?

Маркиз. Ла-ла-ла-ла-ре, ла-ла-ла-ла-ла-ла!

Дорант. Я не понимаю, как…

Маркиз. Ла-ла-ла-ла-ла-ре, ла-ла-ла-ла-ла-ла!

Урания. Мне кажется, что…

Маркиз. Ла-ла-ла-ла-ре, ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла!

Урания. В нашем споре много забавного. Мне кажется, что из этого могла бы выйти небольшая комедия, она была бы недурным довеском к Уроку женам.

Дорант. Вы правы.

Маркиз. Черт возьми, шевалье, не слишком благодарная будет у тебя там роль!

Дорант. Твоя правда, маркиз!

556

Климена. Мне бы тоже хотелось, чтобы такая пьеса была написана, но чтобы все в ней было воспроизведено в точности.

Элиза. Я бы с удовольствием сыграла в ней свою роль.

Лизидас. И я от своей не откажусь.

Урания. Раз этого хотят все, то запишите наш разговор, шевалье, и передайте Мольеру — ведь вы с ним знакомы, — а уж он из этого сделает комедию.

Климена. Вряд ли он на это пойдет — здесь ему не больно много расточали похвал.

Урания. Нет-нет, я знаю его нрав! Он критику своих пьес ни во что не ставит, лишь бы их смотрели.

Дорант. Да, но какую же он придумает развязку? Тут не может быть ни свадьбы, ни узнавания. Ума не приложу, чем может кончиться подобный спор.

Урания. Тут надо что-нибудь совершенно неожиданное.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Те же и Галопен.

Галопен. Сударыня! Кушать подано.

Дорант. А! Вот она, та самая развязка, которую мы ищем,— ничего более естественного не найти. В пьесе будут ожесточенно и яростно спорить две стороны, совершенно так же, как и мы, никто никому не уступит, а потом выйдет лакей и объявит, что кушать подано, тогда все встанут и пойдут ужинать.

Урания. Лучше конца не придумаешь. На нем мы и остановимся!

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

МОЛЬЕР

смешной маркиз.

БРЕКУР

человек знатного происхождения.

ДЕ ЛАГРАНЖ

смешной маркиз.

ДЮКРУАЗИ

поэт.

ЛАТОРИЛЬЕР

несносный маркиз.

БЕЖАР

услужливейший человек.

Г-ЖА ДЮПАРК

маркиза-ломака.

Г-ЖА БЕЖАР

недотрога.

Г-ЖА ДЕ БРИ

осмотрительная кокетка.

Г-ЖА МОЛЬЕР

остроумная насмешница.

Г-ЖА ДЮКРУАЗИ

слащавая злюка.

Г-ЖА ЭРВЕ

жеманная служанка.

ЧЕТВЕРО ПОСЛАНЦЕВ

Действие происходит в Версале, в зале Комедии.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Мольер, Брекур, де Лагранж, Дюкруази, г-ж и Дюпарк, Бежар, де Бри, Мольер, Дюкруази, Эрве.

Мольер.

Да вы что же это, господа, назло мне так копаетесь? Что же вы не выходите на сцену? Черт бы вас всех побрал! Да ну, скорее! Господин Брекур!

Брекур. Что такое?

Мольер. Господин де Лагранж!

Де Лагранж. В чем дело?

Мольер. Господин Дюкруази!

Дюкруази. Что еще?

Мольер. Госпожа Дюпарк!

Г-жа Дюпарк. Ну-ну?

Мольер. Госпожа Бежар!

Г-жа Бежар. Что случилось?

Мольер. Госпожа де Бри!

Г-жа де Бри. Что вам угодно?

Мольер. Госпожа Дюкруази!

Г-жа Дюкруази. Что там еще?

Мольер. Госпожа Эрве!

Г-жа Эрве. Иду-иду!

Мольер. А, прах их побери, с ума я с ними сойду! Вы хотите, господа, довести меня до бешенства?

Брекур. А вы чего от нас хотите? Мы даже ролей не знаем, а вы заставляете нас играть. Кто кого доводит до бешенства?

Мольер. Странные существа эти актеры, попробуйте ими управлять!

Г-жа Бежар. Ну вот мы пришли. Что вы собираетесь делать?

Г-жа Дюпарк. Что вы затеваете?

560

Г-жа де Бри. О чем идет речь?

Мольер. Прошу вас всех сюда. Мы все уже в костюмах, а король прибудет часа через два, не раньше. Давайте пока прорепетируем нашу пьесу и решим, как ее играть.

Де Лагранж. А как можно играть то, чего не знаешь?

Г-жа Дюпарк. Я вам прямо говорю: я из своей роли ни слова не помню.

Г-жа де Бри. Мне придется с начала до конца играть под суфлера.

Г-жа Бежар. А я так просто выйду с тетрадкой в руке!

Г-жа Мольер. Я тоже!

Г-жа Эрве. Хорошо, что у меня немного слов!

Г-жа Дюкруази. И у меня немного, но боюсь, что я и тех не скажу.

Дюкруази. Я готов откупиться десятью золотыми.

Брекур. А я бы предпочел двадцать ударов плетью, уверяю вас!

Мольер. Вы все жалуетесь на скверные роли, а что бы вы сделали на моем месте?

Г-жа Бежар. На вашем? А вам-то какая забота? Пьесу написали вы — вам ли ее не запомнить?

Мольер. Да разве дело только в том, собьюсь я или не собьюсь? А кто, как не я, отвечает за успех пьесы — это, по-вашему, пустяк? Вы думаете, это так просто — разыграть смешную пьесу перед обществом, которое нынче здесь соберется, и заставить смеяться почтенных особ, которые смеются, только когда им заблагорассудится? Какой писатель не убоялся бы такого испытания?

Г-жа Бежар. Если б вы и правда боялись, так были бы осторожнее и не взялись бы за одну неделю подготовить пьесу.

Мольер. Как я мог отказаться, если таково было желание короля?

Г-жа Бежар. Как отказаться? Надо было в самых почтительных выражениях извиниться, сославшись на невозможность выполнить приказание в столь короткий срок. Другой бы на вашем месте поберег свою репутацию и не пошел на такой риск. Подумайте, что с вами будет, если пьеса провалится! Какой это будет козырь в руках у ваших завистников!

Г-жа де Бри. Конечно, надо было в почтительных выражениях извиниться перед королем или хотя бы попросить отсрочки.

Мольер. Ах, боже мой! Сударыня! Короли требуют беспрекословного повиновения и знать не хотят никаких препятствий. Им нравится

561

только то, что бывает готово в назначенный ими срок. Если же увеселение запаздывает, оно теряет для них всякую прелесть. Они хотят таких удовольствий, которые не заставляют себя ждать; чем меньше подготовки, тем это им приятнее. О себе мы должны забыть; мы для того и существуем, чтобы угождать им, и, когда нам поручают что-либо, наше дело — выполнять их поручение как можно скорее. Лучше выполнить поручение плохо, нежели выполнить да не в срок. Пусть нам будет стыдно за неудачу, зато мы сможем гордиться быстротой выполнения. Однако давайте начнем репетицию!

Г-жа Бежар. Какой смысл репетировать, когда мы не знаем ролей?

Мольер. Вы будете их знать, ручаюсь вам! А если и не будете знать назубок, то почему бы вам не проявить изобретательность? Пьеса — в прозе, кого вы изображаете — вам известно.

Г-жа Бежар. Покорно благодарю, проза еще хуже стихов!

Г-жа Мольер. Знаете, что я вам скажу? Вам бы следовало написать такую пьесу, в которой играли бы вы один.

Мольер. Помолчите, жена, вы — дура.

Г-жа Мольер. Очень вам благодарна, дражайший мой супруг. До чего же меняет людей женитьба! Полтора года назад вы со мной не так разговаривали!

Мольер. Да замолчите вы, бога ради!

Г-жа Мольер. Как странно, что коротенький обряд может лишить человека его лучших качеств! На одну и ту же особу муж и поклонник глядят совершенно разными глазами.

Мольер. Сколько лишних слов!

Г-жа Мольер. Я бы вот об этом написала комедию. Я бы отвела от женщины ряд обвинений, я бы показала разницу между грубостью мужей и любезностью поклонников, и мужья устыдились бы.

Мольер. Довольно! Сейчас не время болтать, у нас важное дело.

Г-жа Бежар. Раз вам заказали пьесу о критике, которой вы подверг¬ лись, почему же вы не сочинили комедию о комедиантах, о которой вы нам давно говорили? Это была бы счастливая находка, и при¬ шлась бы она весьма кстати, тем более что ваши критики, решив изобразить вас, дают вам право изобразить их, а написанный вами их портрет был бы куда более схож с натурой, нежели ваш портрет,

562

написанный ими. Сочинить пародию на актера, играющего комическую роль,— это значит высмеять не его самого, а в его лице высмеять действующее лицо, которое он изображает; это значит воспользоваться теми же чертами и теми же красками, которые употребляет он, рисуя всякого рода комические характеры, взятые им с натуры. А пародировать актера, играющего серьезную роль, — это значит показать недостатки, присущие именно ему, потому что в такой роли актер не прибегает ни к жестам, ни к смешным интонациям, по которым его легко можно было бы отличить от других.

Мольер. Все это верно, но у меня есть причины этого не делать. Между нами говоря, меня это не очень увлекает, и потом для такой пьесы нужно больше времени. Они дают представления в то же дни, что и мы, и за то время, что мы в Париже, я видел их раза три-четыре, не больше. Я успел уловить в их декламации только то, что невольно бросается в глаза, а для того чтобы написать похожие портреты, надо было бы получше их изучить.

Г-жа Дюпарк. Все-таки я кое-кого из них узнала в вашем исполнении.

Г-жа де Бри. Я ничего об этом не слышала.

Мольер. Мне пришла однажды в голову такая мысль, но я ее оставил, ведь это же безделица, так, пустячок, вряд ли он кого-нибудь позабавит.

Г-жа де Бри. Раз уж вы другим говорили, так расскажите и мне.

Мольер. Сейчас не время.

Г-жа де Бри. В двух словах!

Мольер. Я задумал комедию, где один поэт, которого я должен был играть сам, предлагает свою пьесу труппе, только что приехавшей из провинции. «Есть у вас, — спрашивает он, — актеры и актрисы, которые могли бы создать успех пьесе? Дело в том, что моя пьеса — это такая пьеса, которая… «Конечно, сударь,— отвечают актеры, — у нас есть и мужчины, и женщины, которых одобряли всюду где только нам ни случалось представлять». — «А кто у вас на роли королей?» — «Вот этот актер недурно с ними справляется». — «Кто? Этот статный молодой человек? Да вы шутите! Король должен быть толстый, жирный, вчетверо толще обыкновенного смертного, королю, черт побери, полагается толстое брюхо, король должен быть объемистым, чтобы было чем заполнить трон! Король

563

с такой стройной фигурой! Это огромный недостаток. Впрочем, послушаем, как он читает стихи». Актер читает ему несколько стихов… ну хоть из роли короля в Никомеде.

Я признаю, Арасп: он верно мне служил

И приумножил мощь…—

читает самым естественным тоном. А поэт: «Как? Это вы называете декламацией? Да это насмешка! Такие стихи нужно произносить высокопарно. Вот послушайте. (Подражает Монфлери, знаменитому актеру Бургундского отеля[222].)

Я признаю, Арасп… — и так далее.

Видите, какая поза? Запомните хорошенько. Затем нужно напирать на последний стих — это нравится публике и вызывает бурю восторга». — «Но, сударь, — отвечает актер, — мне кажется, что король, беседуя наедине со своим военачальником, должен говорить проще, он не вопит как бесноватый». — «Вы ничего не понимаете. Попробуйте читать так, как вы читаете, вот увидите — ни одного хлопка. Теперь посмотрим любовную сцену». Актер и актриса показывают сцену Камиллы и Куриация[223]:

Ты принял эту честь, и ты туда идешь,

И наше счастье ты позору предаешь?

Увы, мне ясно все… — и так далее.

Играют они, как и тот актер, совсем просто. А поэт: «Вы издеваетесь надо мной! Это никуда не годится. Вот как нужно это читать.

(Подражает г-же Бошато, актрисе Бургундского отеля.)

Ты принял эту честь… — и так далее.

Увы, мне ясно все… — и так далее.

Видите? И искренне и страстно! Обратите внимание, что Камилла улыбается в самые тяжелые минуты». Мысль моя в этом и заключалась: поэт должен был проверить таким образом всех актеров и актрис.

Г-жа де Бри. По-моему, это забавно! Я с первого стиха угадала, кого вы имеете в виду. Ну а дальше?

564

Мольер (подражает актеру Бургундского отеля Бошато, читающему стансы из «Сида»).

До глубины души я потрясен… — и так далее.

А этого узнаете — в роли Помпея из Сертория? (Подражает актеру той же труппы Отрошу.)

Вражда, что властвует средь двух различных станов,

Вам славы не сулит…— и так далее.

Г-жа де Бри. Я и этого, кажется, узнаю…

Мольер. А это кто? (Подражает актеру той же труппы де Вилье.)

О государь! Полибий мертв… — и так далее.

Г-жа де Бри. Узнаю и этого. Но есть среди них такие, которых даже вам трудно передразнить…

Мольер. Ах, боже мой, если приглядеться поближе, то у каждого из них что-нибудь можно подметить!.. Но я из-за вас трачу драгоценное время. Подумаем наконец о нас самих и не будем отвлекаться болтовней. (Де Лагранжу.) Постарайтесь как можно лучше сыграть в сцене со мной роль маркиза.

Г-жа Мольер. Опять маркиза?

Мольер. Да, черт побери, опять маркиза! Нынче маркиз — самое смешное лицо в комедии. А что может быть благодарнее такой роли? В старых комедиях неизменно смешил публику слуга-шут, а в нынешних пьесах для увеселения зрителей необходим смешной маркиз.

Г-жа Белеар. Это верно, без него не обойтись.

Мольер. А вам, сударыня…

Г-жа Дюпарк. Ах, боже мой, мне с моей ролью не справиться! И зачем только навязали мне эту кривляку?

Мольер. Ах, боже мой, сударыня! Вы то же самое говорили про вашу роль в Критике «Урока женам», а между тем отлично справились с нею, и все в один голос говорили, что лучше сыграть невозможно! Поверьте мне, сейчас будет то же самое: вы даже представить себе не можете, как вы хорошо сыграете[224].

Г-жа Дюпарк. Это для меня непостижимо. Ведь я же не выношу кривлянья!

565

Мольер. Совершенно справедливо. Но как раз этим-то вы и докажете, что вы превосходная актриса: вы изобразите особу, глубоко чуждую вам по духу. Итак, пусть каждый из вас постарается уловить самое характерное в своей роли и представит себе, что он и есть тот, кого он изображает. (К Дюкруази.) Вы играете поэта. Вам надлежит перевоплотиться в него, усвоить черты педантизма, до сих пор еще распространенного в великосветских салонах, поучительный тон и точность произношения с ударениями на всех слогах, с выделением каждой буквы и со строжайшим соблюдением всех правил орфографии. (Брекуру.) Вы играете честного придворного, вроде того, которого вы играли в Критике «Урока женам»; следовательно, вам надлежит держать себя с достоинством, говорить совершенно естественно и по возможности избегать жестикуляции. (Де Лагранжу.) Ну, вам мне сказать нечего. (Г-же Бежар.) Вы изображаете одну из тех женщин, которые думают, что раз они никем не увлекаются, то все прочее им позволено; одну из тех женщин, которые чванятся своей неприступностью, смотрят на всех свысока и считают, что лучшие качества других людей ничто по сравнению с их жалкой добродетелью, а между тем до их добродетели никому никакого дела нет. Пусть этот образ стоит у вас перед глазами, тогда вы схватите все ужимки этой особы. (Г-же де Бри.) Вам придется изображать одну из тех женщин, которые мнят себя воплощенной добродетелью только потому, что блюдут приличия; одну из тех женщин, которые полагают, что грех только там, где огласка, потихоньку обделывают свои делишки под видом бескорыстной преданности и называют друзьями тех, кого обыкновенно люди называют любовниками. Войдите получше в роль. (Г-же Мольер.) У вас та же роль, что и в Критике, мне нечего вам сказать, так же как и госпоже Дюпарк. (Г-же Дюкруази.) А вам надлежит изобразить особу, которая сладким голосом всем говорит приятные вещи, в то же время не упускает случая сказать между прочим какую-нибудь колкость и из себя вон выходит, когда при ней поминают добром кого-либо из ближних. Я уверен, что вы недурно справитесь с этой ролью (Г-же Эрве.) А вы — служанка-жеманница, вы все время вмешиваетесь в разговор и подхватываете выражения своей госпожи. (Всем.) Я вам раскрываю все эти характе-

566

ры для того, чтобы они запечатлелись в вашем воображении. А те¬ перь давайте репетировать и посмотрим, как пойдет дело. А вот как раз и докучный! Нам только его и недоставало.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же и Латорильер.

Латорильер. Здравствуйте, господин Мольер!

Мольер. Мое почтение, сударь! (В сторону.) Нелегкая тебя принесла!

Латорильер. Как поживаете?

Мольер. Прекрасно. Благодарю вас… Сударыни!.. Не…

Латорильер. Я сейчас был в одном доме и говорил о вас много хорошего.

Мольер. Премного вам обязан. (В сторону.) Чтоб тебя черт побрал! (Актерам.) Позаботьтесь о том, чтобы…

Латорильер. Вы играете сегодня новую пьесу?

Мольер. Да, сударь. (Актрисам.) Не забудьте…

Латорильер. Вам ее заказал король?

Мольер. Да, сударь… (Актерам.) Пожалуйста, подумайте…

Латорильер. А как она называется?

Мольер. Да, сударь.

Латорильер. Я спрашиваю, как она у вас называется.

Мольер. Право, не знаю. (Актрисам.) Вам необходимо…

Латорильер. В каких вы будете костюмах?

Мольер. Вот в этих самых. (Актерам.) Будьте добры…

Латорильер. Когда начало?

Мольер. Как только пожалует король. (В сторону.) Вот привязался со своими вопросами!

Латорильер. А когда вы его ожидаете?

Мольер. Провалиться мне на этом месте, сударь, не знаю.

Латорильер. То есть как — не знаете?..

Мольер. Запомните, сударь: я самый невежественный человек на свете. Клянусь вам, я ничего не знаю, что бы вы у меня ни спросили. (В сторону.) Я в бешенстве! Этот палач преспокойно задает вам вопросы, ему и дела нет, что вам не до него.

Латорильер. Доброго здоровья, сударыни!

567

Мольер (в сторону). Ну вот, теперь за них примется!

Латорильер (г-же Дюкруази). Вы прекрасны, как ангелочек. (Поглядывая на г-жу Эрве.) Так вы сегодня обе заняты?

Г-жа Дюкруази. Да, сударь.

Латорильер. Без вас комедия сильно проиграла бы.

Мольер (актрисам, тихо). Вы не могли бы его спровадить?

Г-жа де Бри (Латорильеру). Сударь! У нас сейчас будет репетиция.

Латорильер. Помилуйте, я вам метать не стану! Пожалуйста, продолжайте!

Г-жа де Бри. Но…

Латорильер. Нет-нет, я никогда никому не надоедаю. Не обращайте на меня внимания и занимайтесь своим делом.

Г-жа де Бри. Да, но…

Латорильер. Без церемоний, репетируйте все, что угодно!

Мольер. Сударь! Дамы стесняются вам сказать, но они хотели бы, чтобы во время репетиции здесь не было посторонних.

Латорильер. Почему? Для меня в этом нет ничего опасного!

Мольер. Таков обычай, сударь, и они ему следуют, да вы и сами получите больше удовольствия, если не будете все знать заранее.

Латорильер. Ну, так я пойду скажу, что вы готовы.

Мольер. Да нет же сударь, сделайте одолжение, не торопитесь!

Латорильер уходит.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Те же кроме Латорильера.

Мольер. Бывают же на свете такие нахалы! Однако начнем. Представьте себе, что действие происходит в приемной короля. Там каждый день случаются презабавные истории. Туда легко заставить прийти кого угодно, можно даже найти повод для появления дам, которых я вывожу в своей пьесе. Начинается комедия со встречи двух маркизов. (Де Лагранжу.) Помните: вы должны войти так, как я вам говорил, с самым, что называется, независимым видом, приглаживая парик и напевая песенку: «Ла-ла-ла-ла-ла-ла!» А вы, все остальные, посторонитесь: нужно дать двум маркизам побольше

568

места. Эти особы к тесноте не привыкли. (Де Лагранжу.) Прошу вас!

Де Лагранж. «Здравствуй, маркиз!»

Мольер. Ах, боже мой, маркизы так не говорят! Нужно сказать это гораздо громче. Эти господа и говорят по-особому, чтобы отличаться от обыкновенных людей. «Здравствуй, маркиз!» Начнем сначала.

Де Лагранж. «Здравствуй, маркиз!»

Мольер. «А, маркиз, мое почтение!»

Де Лагранж. «Ты что здесь делаешь?»

Мольер. «Черт возьми, ты же видишь: я жду, когда эти господа отлипнут наконец от двери, чтобы и я мог просунуть голову».

Де Лагранж. «Черт побери, ну и столпотворение! Не желаю я тут тереться, лучше уж войду одним из последних».

Мольер. «Тут есть по крайней мере человек двадцать таких, которые прекрасно знают, что их не впустят, и все-таки они теснятся так, что к двери не проберешься».

Де Лагранж. «Крикнем погромче наши имена привратнику, и он пригласит нас войти!»

Мольер. «Тебе это, может быть, и пристало, а я не хочу, чтобы Мольер вывел меня на сцену».

Де Лагранж. «А я, маркиз, так полагаю, что в Критике он именно тебя и вывел!»

Мольер. «Меня? Нет уж, извини! Это был ты собственной персоной».

Де Лагранж. «Право, это слишком любезно с твоей стороны — навязывать мне свое изображение».

Мольер. «Черт возьми! Да ты, как видно, шутник! Даришь мне то, что принадлежит тебе самому!»

Де Лагранж (смеясь). «Ха-ха-ха! Вот потеха!»

Мольер (смеясь). «Ха-ха-ха! Вот умора!»

Де Лагранж. «Как! Ты осмеливаешься утверждать, что это не тебя вывели в роли маркиза из Критики?»

Мольер. «Понятно, меня! «Пьеса противна, противна, черт возьми, до последней степени! Пирожок!» Это я, я, конечно, я!»

Де Лагранж. «Да, черт побери, смейся, смейся, а это ты. Хочешь, побьемся об заклад? Увидим, кто из нас прав».

Мольер. «А что ты ставишь?»

569

Де Лагранж. «Я ставлю сто пистолей, что это ты».

Мольер. «А я — сто пистолей, что это ты».

Де Лагранж. «Сто пистолей наличными?»

Мольер. «Наличными. Девяносто получить с Аминта, а десять наличными».

Де Лагранж. «Согласен».

Мольер. «Кончено дело».

Де Лагранж. «Плакали твои денежки».

Мольер. «А твои тебе улыбнутся».

Де Лагранж. «Кто же нас рассудит?»

Мольер (Брекуру). «Вот кто нас рассудит. Шевалье!»

Брекур. «В чем дело?»

Мольер. Ну вот! И этот заговорил тоном маркиза! Разве я вас не предупреждал, что в вашей роли нужно быть совершенно естественным?

Брекур. Предупреждали.

Мольер. Еще раз: «Шевалье!»

Брекур. «В чем дело?»

Мольер. «Мы побились об заклад — будь любезен, разреши наш спор».

Брекур. «Какой спор?»

Мольер. «Мы спорим, кого вывел Мольер под видом маркиза в своей Критике: он говорит, что меня, а я говорю, что его».

Брекур. «А по-моему, ни того, ни другого. Вы оба с ума сошли, зачем вы принимаете такие вещи на свой счет? Я слышал недавно как Мольер выражал свое возмущение в разговоре с людьми, которые обвиняли его в том же, в чем обвиняете вы. Он говорил, что особенно его огорчает попытка угадать, с кого списан тот или иной его персонаж, что его задача — изображать нравы, не касаясь личностей, что герои его комедий — создания вымышленные, что это видения, которые его фантазия облекает плотью дабы позабавить зрителей; что он был бы в отчаянии, если бы случайно кого-нибудь задел, и что он навсегда потеряет охоту писать комедии, если в них вечно будут отыскивать сходство с кем-либо по наущению его врагов, желающих поссорить его с людьми, о которых сам Мольер и не помышлял. И я нахожу, что он прав. Ну к чему, скажите, пожалуйста, приписывать кому-то одному все слова и жесты и подво-

570

дить автора, объявляя во всеуслышание: «Он изобразил такого-то», когда все эти черты можно найти у сотни других людей? Если задача комедии — рисовать человеческие недостатки вообще, главным образом недостатки наших современников, то Мольер не может создать такой характер, который не напоминал бы кого-нибудь в нашем обществе. Но если его обвиняют в том, что он имел в виду всех, в ком можно найти обличаемые им пороки, то пусть уж лучше ему запретят писать комедии».

Мольер. «Честное слово, шевалье, ты хочешь оправдать Мольера и заодно выгородить нашего приятеля».

Де Лагранж. «Нисколько. Это он тебя выгораживает, но мы найдем другого судью».

Мольер. «Предположим. Однако скажи, шевалье, не кажется ли тебе, что твой Мольер выдохся и что у него иссякли сюжеты для…».

Брекур. «Иссякли сюжеты? О бедный мой маркиз! Сюжеты мы всегда будем ему поставлять в достаточном количестве! Что бы он ни говорил и что бы ни делал, а мы всё не умнеем».

Мольер. Погодите. Это место надо особенно выделить. Послушайте, я вам сейчас его прочту: «…и что у него иссякли сюжеты для…» — «Иссякли сюжеты? О бедный мой маркиз! Сюжеты мы всегда будем ему поставлять в достаточном количестве! Что бы он ни говорил и что бы ни делал, а мы всё не умнеем. Ты думаешь, он исчерпал в своих комедиях все, что есть в людях смешного? Даже если не выходить из придворного круга, разве он здесь не найдет десятка два характеров, которых он еще не касался? Разве здесь нет таких людей, которые притворяются закадычными друзьями, а только отвернутся — рады горло перервать друг другу? Разве здесь нет низкопоклонников, пошлых льстецов, которые даже не приправляют свои похвалы солью остроумия, у которых и лесть выходит настолько приторной, что тем, на кого она рассчитана, становится тошно? Разве здесь нет подлых прихвостней удачи, вероломных поклонников фортуны, которые кадят вам, когда вы благоденствуете, и избегают вас, когда вы в опале? Разве здесь нет таких, которые вечно недовольны двором, никому не нужных наперсников, назойливых тунеядцев — словом, таких людей, вся служба которых состоит в том, что они надоедают, и которые требуют на-

571

грады только за то, что они десять лет подряд докучали королю? Разве здесь нет таких людей, которые одинаково ласковы со всеми, расточают свои любезности направо и налево и бросаются к первому встречному с распростертыми объятиями и с изъявлениями дружеских чувств: «Милостивый государь, я ваш покорнейший слуга! — Милостивый государь, я весь к вашим услугам! — Любезный друг, прошу вас не сомневаться в моей преданности! — Милостивый государь, положитесь на меня как на самого верного своего друга! — Милостивый государь, как я счастлив, что могу вас обнять! — Ах, милостивый государь, как давно мы с вами не видались! — Пожалуйста, распоряжайтесь мною. Можете быть уверены, что я всецело вам предан. Я никого так не уважаю, как вас. Я никого с вами не сравню, прошу вас мне верить. Умоляю вас не сомневаться во мне — я ваш слуга. — Ваш покорный раб». Так вот, маркиз, в сюжетах у Мольера недостатка не будет. Все, чего он касался до сих пор,— это сущие пустяки в сравнении с тем, что еще осталось». Примерно так это надо играть.

Брекур. Понятно.

Мольер. Продолжайте.

Брекур. «А вот Климена и Элиза».

Мольер (г-жам Дюпарк и Мольер). При этих словах вы входите обе. (Г-же Дюпарк.) Помните, что вы все время должны изгибаться, и как можно больше ломайтесь. Это вам не по сердцу, но что поделаешь? Иной раз приходится себя пересиливать.

Г-жа Мольер. «Ну конечно, сударыня, я еще издали узнала вас и по всему вашему облику решила, что это можете быть только вы».

Г-жа Дюпарк. «У меня есть дело к одному человеку, и я хочу здесь дождаться, когда он выйдет».

Г-жа Мольер. «Я тоже».

Мольер. Вот ящики, они будут служить вам креслами.

Г-ж а Дюпарк. «Садитесь, пожалуйста, сударыня».

Г-жа Мольер. «После вас, сударыня».

Мольер. Хорошо. После всяких безмолвных церемоний все занимают места и говорят сидя, за исключением маркизов, которые то вскакивают, то снова садятся по причине своего беспокойного нрава. «Черт возьми, шевалье, ты бы лучше полечил свои наколенники!»

572

Брекур. «А что?»

Мольер. «Вид у них прескверный».

Брекур. «Плоская шутка!»

Г-жа Мольер. «Ах, боже мой, сударыня! Кожа у вас ослепительной белизны, а губы огненного цвета!»

Г-жа Дюпарк. «Ах, что вы, сударыня! Не смотрите на меня, я сегодня убийственно выгляжу».

Г-жа Мольер. «Сударыня! Откиньте чуть-чуть ваш чепец».

Г-жа Дюпарк. «Фи! Уверяю вас, я сегодня ужасна! Мне самой противно на себя смотреть».

Г-ж а Мольер. «Вы так прекрасны!»

Г-жа Дюпарк. «Полно, полно!»

Г-жа Мольер. «Покажитесь!»

Г-жа Дюпарк. «Ах, оставьте, умоляю!»

Г-жа Мольер. «Ну пожалуйста!»

Г-жа Дюпарк. «Ни за что!»

Г-жа Мольер. «А все-таки…».

Г-жа Дюпарк. «Я просто в отчаянии!»

Г-жа Мольер. «На секунду!»

Г-жа Дюпарк. «Ах!»

Г-жа Мольер. «Вы непременно должны мне себя показать. Я от вас не отстану».

Г-жа Дюпарк. «Какая же вы, однако, настойчивая! От вас не отделаешься».

Г-жа Мольер. «Ах, сударыня, право же, вам нечего бояться дневного света![225] А злые языки еще смеют говорить, что вы чем-то мажетесь! Теперь я сумею вывести их на чистую воду».

Г-жа Дюпарк. «Да я понятия не имею, как это мажутся… А куда идут эти дамы?»

Г-жа де Бри. «Позвольте сообщить вам, сударыни, приятнейшую новость: господин Лизидас только что нас оповестил, что против Мольера написана пьеса, которую будут играть знаменитые актеры».

Мольер. «Это верно. Мне даже собирались ее прочесть. Ее написал некий Бр… Бру… Бросо».

Г-жа Дюкруази. «На афише стоит имя Бурсо. Но скажу вам по

573

секрету: к ней приложили руку весьма многие, и все ждут ее представления на сцене с громадным нетерпением. И сочинители и актеры — мы все считаем Мольера нашим злейшим врагом, и мы все объединились, чтобы его уничтожить. Каждый из нас положил по мазку на его портрет, но мы все же не решились подписать под ним свои имена. Слишком много для него чести — пасть в глазах света под напором всего Парнаса. Чтобы поражение Мольера было особенно позорным, мы предпочли выбрать никому не известного, подставного автора».

Г-жа Дюпарк. «Признаюсь, я в полном восторге!»

Мольер. «Я тоже. Черт побери! Насмешник будет осмеян! Ох и влетит же ему!»

Г-жа Дюпарк. «Будет знать как над всеми издеваться! Этот наглец не допускает, что у женщин есть разум! Он осуждает наш возвышенный слог и хочет, чтобы мы говорили языком низким!»

Г-жа де Бри. «Что язык! Он бичует наши привычки, даже самые невинные. У него выходит так, что достоинства преступны».

Г-жа Дюкруази. «Это возмутительно! Женщина ничего не может себе позволить! Зачем он не дает покоя нашим мужьям, зачем он открывает им глаза и обращает их внимание на то, о чем они сами никогда бы не догадались?»

Г-жа Бежар. «Это еще что! Он издевается и над добродетельными женщинами! Этот злобный шут называет их благонравными чертовками!»

Г-жа Мольер. « Наглец! Надо его проучить хорошенько! »

Дюкруази. «Сударыня! Представление этой комедии нуждается в поддержке, актеры Бургундского отеля…».

Г-жа Дюпарк. «Пусть они не беспокоятся. Я головой ручаюсь за успех!»

Г-жа Мольер. «Вы правы, сударыня. Многие заинтересованы в том чтобы она понравилась. Судите сами: все, кто считает, что Мольер их осмеял, не упустят случая отомстить ему и станут рукоплескать этой комедии».

Брекур (насмешливо). «Еще бы! Я лично ручаюсь за десять маркизов, за шесть жеманниц, за два десятка кокеток и три десятка рогоносцев, что они отобьют себе ладони».

574

Г-жа Мольер. «А как же иначе? Зачем ему нужно было их оскорблять, особенно рогоносцев? Ведь это милейшие люди!»

Мольер. «Да, черт побери, мне передавали, что ему за его комедии здорово всыплют, — все сочинители и все актеры, сколько их есть, злы на него как сто чертей».

Г-жа Мольер. «Так ему и надо! Зачем он сочиняет злые комедии, на которые валом валит весь Париж? Зачем он так изображает людей, что каждый узнает себя? Зачем он не пишет комедии, как господин Лизидас? Тогда бы не было никаких обид и все сочинители говорили бы о нем только хорошее. Конечно, на представлениях таких комедий особенной давки не бывает, но зато они хорошо написаны, а против них никто ничего не пишет, наоборот: все, кто только их ни посмотрит, горят желанием расхвалить их».

Дюкруази. «В самом деле, у меня есть преимущество: я не наживаю себе врагов, все мои комедии заслужили одобрение людей понимающих».

Г-жа Мольер. «Как хорошо, что это вас удовлетворяет! Это дороже рукоплесканий публики и тех денег, которые можно заработать на пьесах Мольера. Не все ли вам равно, ходит публика смотреть ваши комедии или не ходит? Важно, чтобы их оценили ваши собратья!»

Де Лагранж. «А когда пойдет Портрет живописца?»

Дюкруази. «Не знаю. Но я уже готов занять место в первых рядах и крикнуть: «Вот это прекрасно!»

Мольер. «Я тоже, конечно, крикну!»

Де Лагранж. «Бог даст, и я!»

Г-жа Дюпарк.

«И я от вас не отстану, можете мне поверить! Я убеждена, что буря восторга сметет недоброжелателей. Поддержать своими похвалами защитника наших интересов — это наш прямой долг».

Г-жа Мольер. «Совершенно верно!»

Г-жа де Бри. «Все мы, актрисы, должны принять в этом участие».

Г-жа Бежар. «Разумеется!»

Г-жа Дюкруази. «Безусловно!»

Г-жа Эрве. «Никакой пощады этому пересмешнику!»

575

Мольер. « Ну, шевалье, любезный друг, теперь пусть твой Мольер прячется! »

Брекур. «Кто? Мольер? Даю тебе слово, маркиз, что он тоже собирается в театр — он хочет вместе со всеми посмеяться над портретом, который с него написали».

Мольер. «Ну, черт возьми, это будет смех невеселый!»

Брекур. «Ничего, ничего! Он, наверное, найдет больше поводов для смеха, чем ты думаешь. Мне показывали эту пьесу: самое удачное в ней заимствовано у Мольера — значит, это не только не расстроит его, но, напротив, обрадует. Что касается отдельных сцен, где пытаются его очернить, я готов признать себя последним дураком, если они хоть кого-нибудь убедят! Обвинение в том, что он-де рисует слишком похожие портреты, на мой взгляд, мало того что недобросовестно — оно просто нелепо, оно на ногах не стоит. Я не понимаю, как можно порицать сочинителя комедий за то, что он верно изображает людей!»

Де Лагранж. «Актеры мне говорили, что они ждут от него ответа и что…».

Брекур. «Ответа? Круглым дураком надо быть, чтобы отвечать на их оскорбления! Все отлично знают, каковы их побуждения. Лучшим его ответом была бы новая комедия, которая имела бы такой же успех, как и все предыдущие. Вот верный способ отомстить им как следует. Их нравы мне хорошо известны, и я уверен, что новая пьеса, которая отобьет у них публику, огорчит их гораздо сильнее, чем все сатиры, которые можно на них написать».

Мольер. «Однако, шевалье…».

Г-жа Бежар (Мольеру). Позвольте мне на минутку прервать репетицию. Знаете, что я вам скажу? Я бы на вашем месте повела дело иначе. Все ждут от вас сокрушительного ответного удара, и если вас действительно оскорбили в этой комедии, то вы имеете право все что угодно сказать про ее исполнителей, не пощадить никого.

Мольер. Я возмущен. Только женщине может прийти в голову нечто подобное! Вы бы хотели, чтоб я начал пальбу, чтоб я, по их примеру, разразился бранью. Не великая в этом честь для меня, не великий урок для них! Оскорбления, ругань — это им нипочем! Когда они, опасаясь отпора, обсуждали, ставить ли им Портрет живописца,

576

некоторые из них говорили: «Пусть он ругает нас сколько душе угодно, нам лишь бы заработать побольше денег!» Разве эти люди чего-нибудь стыдятся? Какая же это будет месть, если я подарю им то, что они сами жаждут получить?

Г-жа де Бри. Они, однако, жаловались на то, как вы о них отозвались в Критике и в Жеманницах.

Мольер. Верно, эти отзывы были очень обидны, и они имеют все основания на них ссылаться. Но дело все-таки не в этом. Величайшее зло, какое я им причинил, заключается в том, что я имел счастье нравиться публике немножко больше, нежели им бы хотелось. И, с тех пор как мы приехали в Париж, по всему их поведению заметно, что именно это их больше всего волнует. Но пусть они поступают как хотят, их затеи меня не тревожат. Они критикуют мои пьесы? Тем лучше! Боже меня избави писать так, чтобы они восторгались! Это было бы для меня позором.

Г-жа де Бри. А все же не велика радость видеть, как коверкают ваши произведения.

Мольер. А мне-то что? Моя комедия достигла цели, коль скоро она имела счастье понравиться высочайшим особам, которым я прежде всего стараюсь угодить. Мне ли не быть довольным ее судьбой? А все эти придирки — не слишком ли они запоздали? Какое это теперь имеет ко мне отношение, скажите на милость? Нападать на пьесу, которая имела успех,— не значит ли нападать не столько на искусство того, кто ее создал, сколько на мнение тех, кто ее похвалил?

Г-жа де Бри. А я бы все-таки вывела на сцену бумагомараку, смеющего порочить людей, которых он в глаза не видел.

Мольер. Вы с ума сошли! Господин Бурсо — вот так сюжет для придворного увеселения! Хотел бы я знать, как можно сделать его забавным и кого он насмешит, если его выволокут на подмостки! Быть выведенным на сцену перед таким высоким собранием — это слишком большая честь для него. Он только этого и добивается! Он нападает на меня так яростно, только чтобы обратить на себя внимание; ему терять нечего, и актеры нарочно натравили его на меня, чтобы втянуть меня в нелепую драку, чтобы с помощью этой хитрости отвлечь меня от моих новых пьес. А вы столь наивны, что

577

чуть было не попались на удочку. Но я в конце концов выступлю публично. Я не намерен отвечать на все эти критики и антикритики. Пусть они вешают всех собак на мои пьесы — я ничего не имею против. Пусть они донашивают их после нас, пусть перелицовывают их, как платье, и приспосабливают к своему театру, пусть извлекают из них для себя некоторую пользу и присваивают частицу моего успеха — пусть! Раз они в этом, как видно, нуждаются — что ж, пусть кормятся от моих щедрот, но пусть довольствуются тем, что я им уделяю, и не нарушают приличий. Нужно соблюдать учтивость. Есть вещи, которые не вызывают смеха ни у зрителей, ни у тех, о ком идет речь. Я охотно предоставляю им мои сочинения, мою наружность, мои жесты, выражения, мой голос, мою манеру читать стихи — пусть они делают с этим все, что угодно, если это может им принести хоть какую-нибудь выгоду. Я ничего не имею против, я буду счастлив, если это позабавит публику. Но если я всем этим жертвую, то за это они, хотя бы из вежливости, должны отказаться от остального и вовсе не касаться того, за что они, как я слышал, нападают на меня в своих комедиях. Вот о чем я буду покорнейше просить почтенного господина, который берется писать в их защиту комедии, и вот единственный мой им ответ.

Г-жа Бежар. Но ведь в конце концов…

Мольер. В конце концов вы меня сведете с ума. Не будем больше об этом говорить! Мы занимаемся болтовней, вместо того чтобы репетировать нашу комедию. На чем мы остановились? Я уж не помню.

Г-жа де Бри. Вы остановились на том…

Мольер. Боже мой! Я слышу какой-то шум! Это, наверно, прибыл король. У нас нет больше времени на репетицию. Вот что значит отвлекаться! Ну, ничего не поделаешь, только играйте дальше как можно лучше.

Г-жа Бежар.. Честное слово, я боюсь! Я не могу играть роль, если не пройду ее всю целиком.

Мольер. Как так — не можете играть?

Г-жа Бежар. Не могу.

Г-жа Дюпарк. И я не могу.

Г-жа де Бри. И я.

578

Г-жа Мольер. И я.

Г-жа Эрве. И я.

Г-жа Дюкруази. И я.

Мольер. Да вы что, издеваетесь надо мной?

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ[226]

Те же и Бежар.

Бежар. Да будет вам известно, господа, что король пожаловал и ждет, когда вы начнете.

Мольер. Ах, сударь, мое положение ужасно! Я в полном отчаянии. Наши дамы в страхе, говорят, что перед началом им необходимо повторить роли. Мы просим повременить одну минутку! Король милостив, он знает, как мы торопились.

Бежар уходит.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Те же кроме Бежара.

Мольер (актрисам). Умоляю вас, подтянитесь, соберитесь с духом!

Г-жа Дюпарк. Вы должны пойти извиниться.

Мольер. Как — извиниться?

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Те же и первый посланец.

Первый посланец. Начинайте же, господа!

Мольер. Сейчас, сударь! У меня голова кругом идет…

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Те же и второй посланец.

Второй посланец. Начинайте же, господа!

Мольер. Одну минуту, сударь! Что же это будет? (Актерам.) Вы хотите меня опозорить?

579

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Те же и третий посланец.

Третий посланец. Начинайте же, господа!

Мольер. Сейчас, сударь, мы готовы. Им только бы кричать: «Начинайте!» — хотя король им ровно ничего не приказывал.

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Те же и четвертый посланец.

Четвертый посланец. Начинайте же, господа!

Мольер. Сейчас, сейчас, сударь. (Актерам.) Так как же? Значит, я осрамлюсь?

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Те же и Бежар.

Мольер. Сударь! Вы пришли сказать нам, чтобы мы начинали, но…

Бежар. Нет, господа, я пришел сказать вам, что королю доложили, в каком затруднении вы находитесь, и что он по безграничной доброте своей откладывает вашу новую комедию до другого раза, а сегодня удовольствуется любой пьесой, какую только вы можете сыграть.

Мольер. Ах, сударь, вы меня воскресили! Король оказал нам огромное благодеяние тем, что предоставил время для исполнения своего желания. Пойдемте же и все вместе поблагодарим короля за его великие милости!

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

СГАНАРЕЛЬ.

ЖЕРОНИМО.

ДОРИМЕНА

молодая кокетка, невеста Сганареля.

АЛЬКАНТОР

отец Доримены.

АЛЬСИД

брат Доримены.

ЛИКАСТ

молодой человек, влюбленный в Доримену.

ПАНКРАС

ученый, последователь Аристотеля.

МАРФУРИУС

ученый, последователь Пиррона.

ДВЕ ЦЫГАНКИ.

ЛАКЕЙ ДОРИМЕНЫ.

Действие происходит на городской площади.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Сганарель один.

Сганарель (обращаясь к тем, кто находится в его доме). Я скоро вернусь. Следите за домом, глядите, чтоб все было в полном порядке. Если кто-нибудь принесет мне денег, скорей бегите за мной к господину Жеронимо; если же кто-нибудь ко мне придет за деньгами, то скажите, что я на целый день ушел из дому.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Сганарель, Жеронимо.

Жеронимо (услыхав последние слова Сганареля). В высшей степени мудрое распоряжение.

Сганарель. А, господин Жеронимо, весьма кстати! Я как раз шел к вам.

Жеронимо. Чем могу служить?

Сганарель. У меня есть кое-что на уме, и я хотел с вами посоветоваться.

Жеронимо. Сделайте одолжение. Очень удачно вышло, что мы с вами встретились: здесь никто не помешает пашей беседе.

Сганарель. Наденьте же шляпу, прошу вас. Видите ли, мне предлагают одну важную вещь, и не посоветоваться в таком деле с друзьями было бы с моей стороны неосмотрительно.

Жоронимо. Мне очень лестно, что вы остановили свой выбор на мне. Я вас слушаю.

Сганарель. Но только умоляю: не щадите меня, говорите со мной начистоту.

Жеронимо. Как вам будет угодно.

583

Сганарель. Ничего не может быть хуже, когда ваш друг с вами неоткровенен.

Жеронимо. Вы правы.

Сганарель. А в наш век прямодушные друзья встречаются редко.

Жеронимо. Это верно.

Сганарель. Обещайте же, господин Жеронимо, что вы мне все выскажете вполне чистосердечно.

Жеронимо. Обещаю.

Сганарель. Дайте честное слово.

Жеронимо. Вот вам честное слово друга. Скажите же наконец, что у вас такое.

Сганарель. Я, собственно, хотел бы знать ваше мнение, правильно ли я поступлю, если женюсь.

Жеронимо. Кто, вы?

Сганарель. Да, я, самолично, своею собственной персоной. Как вы на это смотрите?

Жеронимо. Прежде всего я хотел бы задать вам один вопрос.

Сганарель. Какой? Жеронимо. Сколько вам теперь может быть лет?

Сганарель. Мне?

Жеронимо. Да, вам.

Сганарель. Честное слово, не знаю, но чувствую я себя превосходно.

Жеронимо. Что такое? Вы даже приблизительно не знаете, сколько вам лет?

Сганарель. Не знаю. Да разве о таких вещах когда-нибудь думают?

Жеронимо. А скажите на милость, сколько вам было лет, когда мы с вами познакомились?

Сганарель. Да лет двадцать, пожалуй, было.

Жеронимо. Сколько времени провели мы вместо в Риме?

Сганарель. Восемь лет.

Жеронимо. Как долго вы прожили в Англии?

Сганарель. Семь лет.

Жеронимо. А в Голландии, куда вы потом переехали?

Сганарель. Пять с половиной.

Жеронимо. А как давно вы вернулись сюда?

Сганарель. Вернулся я в пятьдесят втором году.

584

Жеронимо. А теперь шестьдесят четвертый — следственно, если не ошибаюсь, прошло двенадцать лет. Да пять лет в Голландии — итого семнадцать, да семь в Англии — итого двадцать четыре, да восемь мы вместе прожили в Риме — итого тридцать два, да вам уже было двадцать лет, когда мы познакомились,— выходит как раз пятьдесят два года. Итак, господин Сганарель, из ваших же собственных показаний явствует, что сейчас вам года пятьдесят два — пятьдесят три.

Сганарель. Кому? Мне? Быть того не может.

Жеронимо. Бог мой, да высчитали-то мы с вами правильно! Так вот, исполняя свое обещание, я вам скажу откровенно, как другу, что женитьба — не для вас. Это такой шаг, на который и молодым людям следует решаться лишь по зрелом размышлении, что же касается людей вашего возраста, то у них и мыслей таких не должно быть. И если верно, что величайшее из всех безумств — женитьба, то высшая, на мой взгляд, нелепость — совершать подобные безумства как раз в ту пору, когда от нас можно требовать большей рассудительности. Итак, я вам ясно изложил свое мнение. Я советую вам оставить всякую мысль о браке: вы были бы величайшим чудаком на свете, когда бы решились променять свободу, которою вы сейчас пользуетесь, на самую тяжелую из всех цепей.

Сганарель. Ая вам на это скажу, что я твердо решил жениться, и если я возьму в жены ту именно девушку, которую я сватаю, то никому это чудачеством не покажется.

Жеронимо. Ну, тогда другое дело! Вы мне об этом ничего не говорили.

Сганарель. Эта девушка мне нравится, и я люблю ее всей душой.

Жеронимо. Лю́бите всей душой?

Сганарель. Разумеется, и я уже просил у отца ее руки.

Жеронимо. Просили ее руки?

Сганарель. Да. Свадьба должна состояться сегодня же вечером. Я дал слово.

Жоронимо. Ну так женитесь! Тут уж я ничего нѳ могу сказать.

Сганарель. Не такой я человек, чтобы отступиться от того, что задумал! Вы, верно, полагаете, господин Жеронимо, что я уж и мечтать не способен о жене? Оставим в покое мои лета, давайте посмотрим, как все обстоит на самом деле. Найдете ли вы тридцати-

585

летнего мужчину, который на вид был бы свежее и бодрее меня? Разве я но так же легок в движениях, как прежде? Разве по мне заметно, что я не могу передвигаться иначе как в каретах или же в портшезах? Разве у меня не великолепные зубы? (Показывает зубы.) Разве я не ем четыре раза в день с большим аппетитом? И у кого еще вы найдете такой здоровый желудок, как у меня? (Кашляет.) Кха-кха-кха![227] Ну-с? Что вы на это скажете?

Жеронимо. Ваша правда, я ошибался. Вам хорошо было бы жениться.

Сганарель. Прежде я и сам был против, но теперь у меня есть важные причины. Помимо радости обладания прелестной женщиной, которая станет меня миловать, ласкать, ухаживать за мной, когда я приду домой усталый, — так вот, не говоря уже об этой радости, тут есть еще одно соображение: ведь если я останусь холостяком, то род Сганарелѳй по моей вине прекратится. Если же я женюсь, то у меня явится возможность возродиться в других созданиях, мне подобных: я буду иметь удовольствие видеть существа, которые произошли от меня, их маленькие личики, похожие на меня как две капли воды, и они вечно будут играть в моем доме, станут кричать мне: «Папа!» — когда я буду возвращаться из города, и тут же наговорят мне всяких очаровательных глупостей. Право, мне уже кажется, что все это так и есть и что вокруг меня резвится с полдюжины ребятишек.

Жеронимо. Это и в самом деле ни с чем не сравнимое наслаждение, и я вам советую жениться как можно скорее.

Сганарель. Правда, советуете?

Жеронимо. Конечно. Лучше вы ничего не можете придумать.

Сганарель. Честное слово, я в восторге, что вы мне даете такой истинно дружеский совет.

Жеронимо. А скажите, пожалуйста, кто эта особа, на которой вы собираетесь жениться?

Сганарель. Доримена.

Жеронимо. Доримена? Та самая молодая девушка, которая отличается такой светскостью и так хорошо одевается?

Сганарель. Да.

Жеронимо. Дочь господина Алькантора?

586

Сганарель. Вот именно.

Жеронимо. Сестра некоего Альсида, который вступил в военную службу?

Сганарель. Она самая.

Жеронимо. Вот это я понимаю!

Сганарель. Что вы на это скажете?

Жеронимо. Блестящая партия! Женитесь немедленно.

Сганарель. Значит, я сделал хороший выбор?

Жеронимо. Несомненно. Ах, как вы удачно женитесь! Не мешкайте же с этим делом.

Сганарель. Вы меня чрезвычайно ободрили. Позвольте поблагодарить вас за совет и пригласить нынче вечером ко мне на свадьбу.

Жеронимо. Непременно приду, но только, для пущей торжественности, в маске.

Сганарель. Будьте здоровы.

Жеронимо (про себя). Юная Доримена, дочь Алькантора, выходит за Сганареля, которому всего каких-нибудь пятьдесят три года! Великолепный брак! Великолеппый брак![228] (Уходя, несколько раз повторяет последние слова.)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Сганарель один.

Сганарель. Уж, верно, мой брак будет счастливым: всех-то он радует, с кем про него ни заговоришь — все смеются. Нет теперь на свете никого счастливее меня.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Сганарель, Доримена.

Доримена (в глубине сцены, обращаясь к мальчику-лакею, который идет за нею следом). Ну-ну, мальчик, держи хорошенько шлейф и оставь свои шалости.

Сганарель (увидев Доримену, про себя). Вот и моя избранница. Ах, как мила! Какое личико, какая фигурка! Кто бы не польстился на такую невесту? (Доримене.) Куда вы направляетесь, очаровательная крошка, будущая дорогая супруга будущего вашего супруга?

587

Доримена. Я иду за покупками.

Сганарель. Итак, моя красоточка, наконец-то мы с вами будем наслаждаться полным счастьем! Вы уже не вправе будете в чем- либо мне отказать, я смогу делать с вами все что угодно, и никого это не будет коробить. Вы будете принадлежать мне вся, с головы до ног, и я окажусь обладателем всего: ваших живых глазок, задорного носика, соблазнительных губок, обворожительных ушек, прелестного подбородочка, пышненькой груди… Словом, вся ваша особа будет отдана мне во власть, и ласкать я вас буду как мне заблагорассудится. Ведь вы довольны, что выходите за меня замуж, милая моя куколка?

Доримена. Очень довольна, клянусь вам! Дело в том, что отец был со мной неизменно суров и до последнего времени держал меня в невыносимой строгости. Меня уже давно бесит, что он стесняет мою свободу, и я часто мечтала выйти замуж, для того чтобы не подчиняться больше родительской воле и жить по-своему. Слава богу, на мое счастье подвернулись вы, и теперь я только и думаю о том как я буду веселиться и наверстывать упущенное. Вы человек вполне светский, знаете, как нужно жить, и я думаю, что из нас с вами выйдет отличная пара; ведь вы, конечно, не превратитесь в того несносного мужа, который хочет сделать из своей жены какую- то буку. Заранее вам говорю, что это мне совсем не по душе, жизнь уединенная приводит меня в отчаяние. Я люблю игры, визиты, званые вечера, увеселения, прогулки — словом, всякого рода удовольствия, и вы должны быть счастливы, что у вашей жены такой нрав. Нам не из-за чего будет ссориться, и я ни в чем не стану стеснять вас,— надеюсь, что и вы не станете стеснять меня: я сторонница взаимных уступок, а начинать совместную жизнь для того, чтобы изводить друг друга, попросту не имеет смысла. Одним словом, поженившись, мы будем себя вести, как подобает людям, которые усвоили себе светские понятия. В сердце к нам не западет даже тень ревности — вы всецело будете доверять мне, а я вам… Но что с вами? Я вижу, вы изменились в лице.

Сганарель. У меня отчего-то голова разболелась.

Доримена. Теперь это бывает у многих, ну да после свадьбы все пройдет. До свиданья! Мне уже не терпится обзавестись прилич-

588

ными платьями вместо вот этого тряпья. Пойду сейчас наберу в лавках всего, что мне нужно, а за деньгами пошлю купцов к вам (Уходит вместе с лакеем.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Сганарелъ, Жеронимо.

Жеронимо. Ах, господин Сганарель, как хорошо, что я еще застал вас здесь! Я встретил ювелира — он слышал, что вы хотите подарить своей жене кольцо с красивым брильянтом, и очень просил меня замолвить за него словечко и передать вам, что у него есть для вас дивное кольцо.

Сганарель. А, теперь это уже не к спеху!

Жеронимо. Как! Что это значит? Вы же только что были преисполнены такого пыла?

Сганарель. В последнюю секунду у меня явились некоторые сомнения по поводу брака. Прежде чем предпринимать дальнейшие шаги, я хотел бы рассмотреть этот вопрос всесторонне, а кроме того, я вспомнил сон, который мне нынче приснился, — вот бы как-нибудь его разгадать! Сны, знаете ли, похожи на зеркало, где отражается иной раз все, что нас ожидает в будущем. Мне спилось, будто я на корабле, а вокруг меня бурное море, и будто…

Жеронимо. Мне сейчас недосуг, господин Сганарель, я спешу по делу. В снах я решительно ничего не понимаю, а если вам нужно поговорить о браке, то вот вам два ваших соседа, два ученых философа: они вам выложат все, что можно сказать по этому поводу. Они принадлежат к разным школам, так что вам предоставляется возможность сопоставить различные мнения. Я же со своей стороны ограничусь тем, что было мной сказано, а засим желаю вам всего наилучшего. (Уходит.)

Сганарель (один). Он прав. Я сейчас на распутье, и мне непременно надо с ними посоветоваться.

589

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Сганарель, Панкрас.

Панкрас (глядя в ту сторону, откуда он появился, и не замечая Сганареля). Послушайте, друг мой! Вы нахал, вы человек, с истинной наукой ничего общего не имеющий и подлежащий изгнанию из республики ученых.

Сганарель. А, великолепно! Вот и один из них, весьма кстати.

Панкрас (все в той же позе, не замечая Сганареля). Да, я приведу тебе веские доводы и сошлюсь на Аристотеля, этого философа из философов, в доказательство того, что ты человек невежественный, невежественнейший, невежествующий, изневежествовавшийся и так далее и тому подобное.

Сганарель (про себя). Он на кого-то осердился. (Панкрасу.) Милостивый государь!..

Панкрас (все в той же позе, не замечая Сганареля). Суешься рассуждать и не знаешь даже, как строится рассуждение.

Сганарель (про себя). От злости он меня не видит. (Панкрасу.) Милостивый государь!..

Панкрас (все в той же позе, не замечая Сганареля). На это положение должны ополчиться все святилища философии.

Сганарель (про себя). Уж верно, его задели за живое. (Панкрасу.) Я…

Панкрас (все в той же позе, не замечая Сганареля). Toto coelo, tota via aberras1.

Сганарель. Мое почтение, господин доктор!

Панкрас. К вашим услугам.

Сганарель. Позвольте мне…

Панкрас (снова повернувшись в ту сторону, откуда он появился). Да знаешь ли ты, что у тебя получается? Силлогизмус идиотиссимус.

Сганарель. Я вас…

Панкрас (в той же позе). Большая посылка в нем нелепа, малая — бессмысленна, заключение же смехотворно.

Сганарель. Я…

590

Панкрас (в той же позе). Я скорей сдохну, чем с тобой соглашусь, и буду отстаивать мое мнение до последней капли чернил.

Сганарель. Можно мне…

Панкрас. Да, я буду защищать это положение pugnis et calcibus, unguibus et rostro1.

Сганарель. Господин Аристотель! Нельзя ли узнать, что вас привело в такое негодование?

Панкрас. У меня на то есть в высшей степени важная причина.

Сганарель. Какая же, однако?

Панкрас. Некий невежда выставил против меня положение ошибочное, положение умопомрачительное, непростительное, возмутительное.

Сганарель. Позвольте узнать, в чем же оно заключается?

Панкрас. Ах, господин Сганарель, нынче все перевернулось вверх дном, весь мир окончательно погряз в разврате! Всюду царит чудовищная распущенность — блюстители порядка в нашем государстве должны бы сгореть со стыда оттого, что они терпят это недопустимое и позорное явление.

Сганарель. Да в чем же дело?

Панкрас. Разве это не ужасно, разве это не вопиет к небу, что у нас позволяют открыто говорить «форма шляпы»?

Сганарель. Что такое?

Панкрас. Я утверждаю, что следует говорить «фигура шляпы», а не «форма», ибо разница между формой и фигурой та, что форма есть внешний облик тел одушевленных, фигура же есть внешний облик тел неодушевленных, а так как шляпа представляет собою неодушевленное тело, то следует говорить «фигура шляпы», а не «форма». (Снова поворачиваясь в ту сторону, откуда он пришел.) Да, невежда вы этакий, вот как надо выражаться, об этом ясно сказано у Аристотеля в главе О качестве.

Сганарель (про себя). А я уж думал, конец света пришел. (Панкрасу.) Господин доктор! Забудьте об этом. Я…

Панкрас. Я вне себя от ярости.

591

Сганарель. Оставьте в покое и форму и шляпу. Мне нужно кое о чем с вами поговорить. Я…

Панкрас. Отъявленный наглец!

Сганарель. Успокойтесь, умоляю вас! Я…

Панкрас. Невежда!

Сганарель. Ах боже мой! Я…

Панкрас. Отстаивать подобное положение!

Сганарель. Он заблуждается. Я…

Панкрас. Положение, осужденное самим Аристотелем!

Сганарель. Ну конечно. Я…

Панкрас. Самым решительным образом!

Сганарель. Ваша правда. (Повернувшись в ту сторону, откуда появился Панкрас.) Да, вы дурак и нахал, коли беретесь спорить с таким знаменитым ученым, который не только что читать, а и писать умеет. (Панкрасу.) Ну, вот и все, а теперь я вас попрошу выслушать меня. Я хочу с вами посоветоваться об одном довольно-таки трудном деле. Я намерен жениться, хочу, чтоб в доме у меня была хозяйка. Выбрал я себе девицу статную, пригожую, она и мне очень нравится и сама рада, что за меня выходит. Ее отец согласен, а я все-таки побаиваюсь… вы сами знаете чего… той самой беды, которая ни в ком сочувствия не вызывает. Вот мне и желательно от вас услышать, что вы, философ, обо всем этом думаете. Итак, позвольте узнать ваше мнение?

Панкрас. Я скорее соглашусь, что datur vacuum in rerum natura1 или же что я болван, но только не с тем, что можно говорить «форма шляпы».

Сганарель (про себя). А, чтоб его! (Панкрасу.) Да ну же, господин доктор, выслушайте вы меня наконец! С вами толкуют битый час, а вы никакого внимания.

Панкрас. Прошу меня извинить. Правый гнев овладел всеми моими мыслями.

Сганарель. Да выкиньте вы все это из головы и не сочтите за труд выслушать меня!

Панкрас. Извольте! Что же вы хотите мне сообщить?

592

Сганарель. Я хочу с вами поговорить об одном деле.

Панкрас. А каким вы языком воспользуетесь для беседы со мною?

Сганарель. Каким языком?

Панкрас. Да.

Сганарель. Черт побери! Тем самым, что у меня во рту. Не занимать же мне у соседа!

Панкрас. Я имею в виду не тот язык, которым мы говорим, а тот, на котором мы говорим.

Сганарель. А, это другое дело.

Панкрас. Хотите говорить со мной по-итальянски?

Сганарель. Нет.

Панкрас. По-испански?

Сганарель. Нет.

Панкрас. По-немецки?

Сганарель. Нет.

Панкрас. По-английски?

Сганарель. Нет.

Панкрас. По-латыни?

Сганарель. Нет.

Панкрас. По-гречески?

Сганарель. Нет.

Панкрас. По-еврейски?

Сганарель. Нет.

Панкрас. По-сирийски?

Сганарель. Нет.

Пaнкрас. По-турецки?

Сганарель. Нет.

Панкрас. По-арабски?

Сганарель. Нет, нет, по-французски, по-французски, по-французски!

Панкрас. Ах, по-французски!

Сганарель. Вот-вот.

Панкрас. В таком случае станьте с той стороны: это ухо предназначено у меня для языков научных и иностранных, а то — для языка обиходного, родного.

Сганарель (про себя). До чего ж церемонный народ!

Панкрас. Что же вам угодно?

593

Сганарель. Хочу посоветоваться с вами насчет одного затруднительного случая.

Панкрас. Разумеется, насчет какого-нибудь затруднительного случая в философии?

Сганарель. Прошу прощения. Я…

Панкрас. Вы, вероятно, желаете знать, являются ли выражения «субстанция» и «акциденция» синонимами «бытия» или же они имеют двойной смысл?

Сганарель. Отнюдь. Я…

Панкрас. А может быть, что собой представляет логика: искусство или же пауку?

Сганарель. Ничего похожего. Я…

Панкрас. Занимается ли она всеми тремя процессами мышления или же только третьим?

Сганарель. Нет. Я…

Панкрас. Сколько существует категорий: десять или же всего только одна?

Сганарель. Вовсе нет. Я…

Панкрас. Является ли заключение сущностью силлогизма?

Сганарель. Какое там! Я…

Панкрас. В чем сущность добра: в желанном или же в дозволенном?

Сганарель. Нет. Я…

Панкрас. Совпадает ли добро с конечною целью?

Сганарель. Да нет же! Я…

Панкрас. Чем именно воздействует на нас конечная цель: своею действительною или же предумышленною сущностью?

Сганарель. Да нет, черт с ней совсем, нет, нет и нет!

Панкрас. В таком случае изъясните мне вашу мысль — угадать ее я не в состоянии.

Сганарель. Да я и хочу ее изъяснить, но для этого надо, чтобы меня слушали. (Продолжает говорить одновременно с Панкрасом.) Дело, о котором я должен с вами поговорить, состоит вот в чем: я собираюсь жениться на молодой красивой девушке. Я очень ее люблю и уже просил ее руки у отца, но меня пугает…

Панкрас (говорит одновременно со Сганарелем, не слушая его). Слово дано человеку для выражения мыслей, и, подобно тому как

594

мысли представляют собою изображения предметов, так же точно слова наши представляют собою изображения наших мыслей.

Сганарель в нетерпении несколько раз закрывает Панкрасу рот рукой, но стоит ему отнять руку, как тот опять начинает говорить.

Однако эти изображения отличаются от другого рода изображений тем, что другого рода изображения не составляют со своими оригиналами единого целого, слово же в самом себе заключает оригинал, ибо оно есть не что иное, как мысль, выраженная посредством внешнего знака; поэтому, кто мыслит здраво, тот и наиболее красноречиво говорит. Итак, изъясните мне свою мысль посредством слова, поскольку из всех знаков оно является наиболее вразумительным.

Сганарель (вталкивает ученого к нему в дом и держит дверь, не давая ему выйти). Чтоб ты пропал!

Панкрас (в глубине комнаты). Да, слово есть animi index et speculum1. Это истолкователь движений сердца, это образ души. (Высовывается в окно и продолжает говорить; Сганарель отходит от двери.) Это зеркало, которое простодушно являет нашему взору самые заветные тайны внутреннего нашего мира, и раз вы обладаете способностью в одно и то же время и мыслить и говорить, то почему бы вам не воспользоваться словом, чтобы дать мне возможность постигнуть вашу мысль? Сганарель. Я именно этого и хочу, да вы же меня не слушаете.

Панкрас. Я вас слушаю, говорите.

Сганарель. Ну так вот, господин доктор…

Панкрас. Только покороче.

Сганарель. Постараюсь.

Папкрас. Избегайте многословия.

Сганарель. Э, госпо…

Панкрас. Стройте свою речь в виде лаконической апофегмы…

Сганарель. Я вам…

Панкрас. Без подходов и околичностей.

Сганарель с досады, что не может вставить слова, начинает собирать камни, чтобы запустить ими в ученого.

595

Э, да вы, я вижу, злобствуете, вместо того чтобы объясниться? Значит, в вас еще больше наглости, чем в том человеке, который пытался убедить меня, что надо говорить «форма шляпы». Ну а я вам докажу неопровержимо, с помощью наглядных и убедительных примеров и аргументов in Barbara1, что вы представляете собой в настоящее время и всегда будете собой представлять не что иное, как набитого дурака, я же есть и всегда буду in utroque jure2 доктором Панкрасом…

Сганарель. Вот окаянный болтун!

Панкрас (выходя из дома). …человеком начитанным, человеком просвещенным…

Сганарель. Долго еще?

Панкрас. …человеком выдающимся, человеком одаренным (уходя), человеком, искушенным во всех науках, естественных, нравственных и политических (возвращаясь), человеком ученым, ученейшим per omnes modos et casus3 (уходя), человеком, в совершенстве изучившим сказания, мифы и события исторические (возвращаясь), грамматику, поэтику, риторику, диалектику и софистику (уходя), математику, арифметику, оптику, онейрокритику и математическую физику (возвращаясь), космометрию, геометрию, архитектуру, гадание по зеркалу и гадание по небесным светилам (уходя), медицину, астрономию, астрологию, физиогномику, метопоскопию, хиромантию, геомантию и так далее и так далее. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Сганарель один.

Сганарель. К черту таких ученых, которые ничего не желают слушать! Недаром говорят, будто наставник его Аристотель всего-навсего пустомеля. Пойду лучше к другому: тот будет степеннее и благоразумнее. Можно вас на минутку?

596

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Сганарель, Марфуриус.

Марфуриус. Что вам от меня нужно, господин Сганарель?

Сганарель. Мне, господин доктор, надо бы посоветоваться с вами об одном дельце,— за этим я к вам и пришел. (В сторону.) Как будто бы ничего! Этот по крайней мере слушает.

Марфуриус. Господин Сганарель! Будьте любезны, выражайтесь по-иному. Наша философия учит не высказывать ни о чем решительных суждений, обо всем говорить неуверенно, все оставлять под вопросом — вот почему вы должны сказать не «я пришел», а «мне кажется, будто я пришел».

Сганарель. «Мне кажется»?

Марфуриус. Да.

Сганарель. Дьявольщина! Еще бы не казаться, когда это так и есть!

Марфуриус. Это одно с другим не связано: вам может казаться и нечто неправдоподобное.

Сганарель. То есть как? Стало быть, это неправда, что я к вам пришел?

Марфуриус. Это недостоверно, ведь мы же должны во всем сомневаться.

Сганарель. Выходит, что меня здесь нет и вы со мной не говорите?

Марфуриус. Мне представляется, что вы здесь, и мне кажется, что я с вами говорю, но это не непреложно.

Сганарель. А, черт, да вы издеваетесь надо мной! Вот это я, а вот это вы, ясно и определенно, и никакого «кажется» тут быть не может. Пожалуйста, оставим эти тонкости и поговорим о моем деле. Я пришел вам сказать, что я хочу жениться.

Марфуриус. Мне об этом ничего не известно.

Сганарель. Ну так я же вам говорю.

Марфуриус. Все может быть.

Сганарель. Девушка, на которой я собираюсь жениться, молода и хороша собой.

Марфуриус. Это не невозможно.

Сганарель. Если я на ней женюсь, это будет хорошо или дурно?

Марфуриус. Одно из двух.

597

Сганарель (в сторону). Ну! Теперь этот свое заладил. (Марфуриусу.) Я вас спрашиваю: хорошо ли я поступлю, если женюсь на этой девушке?

Марфуриус. Смотря по обстоятельствам.

Сганарель. Или дурно?

Марфуриус. Все может случиться.

Сганарель. Умоляю вас, отвечайте мне толком.

Марфуриус. Я это и ставлю своей задачей.

Сганарель. У меня к этой девушке особая сердечная склонность.

Марфуриус. По-видимому.

Сганарель. Отец отдает ее за меня.

Марфуриус. Это возможно.

Сганарель. Однако ж я боюсь, как бы она потом не наставила мне рогов.

Марфуриус. Явление обыкновенное.

Сганарель. Как вы на это смотрите?

Марфуриус. Невероятного в этом ничего нет.

Сганарель. Но как бы вы сами поступили на моем месте?

Марфуриус. Не знаю.

Сганарель. Как же вы мне советуете поступить?

Марфуриус. Как вам заблагорассудится.

Сганарель. Я в бешенстве.

Марфуриус. Я умываю руки.

Сганарель. Черт бы тебя взял, выживший из ума старик!

Марфуриус. Возьмет, если случай подойдет.

Сганарель (в сторону). Вот наказание-то! Ну да ты у меня сейчас запоешь по-другому, слабоумный философ! (Бьет Марфуриуса палкой.)

Марфуриус. Ай-ай-ай!

Сганарель. Вот тебе за твою галиматью, теперь мы в расчете.

Марфуриус. Это еще что? Какова дерзость! Нанести мне такое оскорбление! Иметь наглость побить такого философа, как я!

Сганарель. Будьте любезны, выражайтесь иначе. Следует сомневаться во всем, а потому вы не можете сказать, что я вас побил, а только лишь, что вам кажется, будто я вас побил.

598

Марфуриус. А вот я на тебя квартальному комиссару пожалуюсь, расскажу, какие принял от тебя побои!

Сганарель. Я умываю руки.

Марфуриус. У меня синяки на теле.

Сганарель. Все может быть.

Марфуриус. Это не кто иной, как ты, обошелся со мной таким образом.

Сганарель. Невероятного в этом ничего нет.

Марфуриус. Я добьюсь, что тебя посадят в тюрьму.

Сганарель. Мне об этом ничего не известно.

Марфуриус. Суд тебя упечет.

Сганарель. Упечет, если случай подойдет.

Марфуриус. Погоди же ты у меня! (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Сганарель один.

Сганарель. Ух! От этой собаки слова путного не добьешься, с чем был, при том я и остался. Как же мне все-таки разрешить сомнения насчет последствий моего брака? Кажется, никто еще не был в таком затруднительном положении… А, вот цыганки, пусть-ка они мне погадают.

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Сганарель, две цыганки.

Цыганки, с бубнами в руках, входят, напевая и приплясывая.

Сганарель. Э, да они бедовые!.. Послушайте, вы, как бы это насчет того, чтобы мне погадать?

Первая цыганка. Можно, красавец мой, мы с ней вдвоем тебе погадаем.

Вторая цыганка. Ты только протяни нам руку с денежкой, а мы тебе за это кое-чего приятного наскажем.

Сганарель. Вот вам обе руки, да еще и с тем приложением, какого вы требуете.

Порвая цыганка. У тебя славное лицо, господин пригожий, славное лицо.

599

Вторая цыганка. Да, лицо славное, из человека с таким лицом что-нибудь когда-нибудь да выйдет.

Первая цыганка. Ты скоро жениться, господин пригожий, скоро жениться.

Вторая цыганка. Возьмешь красивенькую женушку, красивенькую женушку.

Первая цыганка. Да уж, твою жену все будут любить да жаловать.

Вторая цыганка. Твоя жена введет к тебе в дом много друзей, господин пригожий, введет много друзей.

Первая цыганка. Твоя жена внесет в твой дом изобилие.

Вторая цыганка. Твоя жена прославит тебя на весь город.

Первая цыганка. Ради нее тебя станут уважать, господин пригожий, станут уважать ради нее.

Сганарель. Это все хорошо. А скажите, пожалуйста, но ожидает ли меня участь рогоносца?

Вторая цыганка. Рогоносца?

Сганарель. Да.

Первая цыганка. Рогоносца?

Сганарель. Да, не ожидает ли меня участь рогоносца?

Цыганки пляшут и поют: «Ла-ла-ла-ла…»

Черт побери, это не ответ! Подите сюда. Я спрашиваю вас обеих: наставят ли мне рога?

Вторая цыганка. Рога? Вам?

Сганароль. Да, наставят ли мне рога?

Первая цыганка. Вам? Рога?

Сганарель. Да, наставят мне рога или нет? Цыганки уходят, приплясывая и напевая: «Ла-ла-ла…»

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Сганарель один.

Сганарель. Пропадите вы пропадом, чертовки этакие, из-за вас я только еще пуще расстроился! Мне непременно нужно знать, что мне сулит женитьба. Пойду-ка я к этому знаменитому черно-

600

книжнику, о котором теперь так много разговоров: будто бы он силою своих волшебных чар может показать вам все, что хотите. А пожалуй, незачем мне ходить к чародею: сейчас я и так увижу все, о чем собирался его расспросить.

ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ

Сганарель, Доримена.

Ликаст. Сганарель спрятался в углу сцены так, что его не видно,

Ликаст. Как, прелестная Доримена, вы не шутите?

Доримена. Нет, не шучу.

Ликаст. Вы, правда, выходите замуж?

Доримена. Правда.

Ликаст. И ваша свадьба состоится сегодня вечером?

Доримена. Сегодня вечером.

Ликаст. И вы могли, жестокая, позабыть о моей любви к вам и о тех уверениях, какие я от вас слышал?

Доримена. Позабыть? Нисколько. Я к вам отношусь по-прежнему, и мой брак не должен вас беспокоить: я выхожу замуж не по любви; богатство этого человека — вот что заставило меня принять его предложение. У меня нет состояния, у вас тоже, а вы знаете, что без средств трудно прожить на свете, их нужно стараться приобрести любым путем. Мне представился случай окружить себя довольством, и воспользовалась я им только в надежде на то, что скоро буду избавлена от моего старикашки. Дни его сочтены — самое большее если полгода протянет. Даю вам слово, к этому времени он уж непременно отправится на тот свет, так что мне не придется особенно долго просить у бога счастья остаться вдовою. (Увидев Сганареля.) Ах, а мы о вас только что говорили, и притом все самое для вас лестное!

Ликаст. Так этот господин и есть…

Доримена. Да, этот господин и есть мой будущий супруг.

Ликаст. Позвольте мне, милостивый государь, поздравить вас с предстоящим бракосочетанием и изъявить вам совершенную мою преданность. Смею вас уверить, что вы женитесь на особе весьма добродетельной. Что же касается вас, сударыня, то позвольте мне вмес-

601

те с вами порадоваться вашему столь удачному выбору. Лучшего выбора вы не могли сделать: самая наружность вашего жениха обличает в нем прекрасного супруга. Да, милостивый государь, я бы очень хотел с вами подружиться, как можно чаще видеться и вместе веселиться.

Доримена. Вы делаете нам обоим слишком много чести. А теперь идемте, я очень спешу, у нас еще будет время побеседовать.

Доримена и Ликаст уходят.

ЯВЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ

Сганарель один.

Сганарель. Вот уж когда у меня совсем пропала охота жениться! По-моему, я не поступлю опрометчиво, если откажусь тотчас же. Правда, мне это стоило денег, ну да пускай они пропадают, а то как бы хуже чего не случилось. Попробуем как-нибудь половчее выпутаться из этого положения. Можно вас на минутку? (Стучится в дверь к Алькантору.)

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ

Сганарель, Алькантор.

Алькантор. А, дорогой зять, милости просим!

Сганарель. Доброго здоровья, сударь.

Алькантор. Вы пришли заключить брачный договор?

Сганарель. Прошу прощения.

Алькантор. Поверьте, что я так же сгораю от нетерпения, как и вы.

Сганарель. Я пришел по другому делу.

Алькантор. Я уже распорядился, чтобы все было готово для празднества.

Сганарель. Да не об том речь.

Алькантор. Нанял музыкантов, заказал ужин, и дочь моя нарядилась к вашему приходу.

Сганарель. Я не за этим пришел.

Алькантор. Словом, вы достигнете предела своих желаний, теперь ничто уже не помешает вашему счастью[229].

602

Сганарель. Господи, у меня на уме совсем не то!

Алькантор. Ну так идемте же, идемте, дорогой зять!

Сганарель. Мне нужно вам сказать два слова.

Алькантор. Ах боже мой, не разводите церемоний! Проходите, пожалуйста.

Сганарель. Я же сказал, что нет. Прежде мне надо с вами поговорить.

Алькантор. Вы хотите что-нибудь сообщить мне?

Сганарель. Да.

Алькантор. Что же именно?

Сганарель. Господин Алькантор! Я действительно просил руки вашей дочери, и вы дали согласие, но, мне кажется, я не слишком подхожу ей по возрасту, боюсь, что я совсем не в ее вкусе.

Алькантор. Помилуйте! Вы пришлись моей дочери по сердцу таким, каков вы есть. Я уверен, что она будет с вами вполне счастлива.

Сганарель. Ну нет! Я человек с большими странностями, прав у меня крутой, так что ей было бы со мной несладко.

Алькаптор. Моя дочь уступчива, вы увидите, что она отлично с вами уживется.

Сганарель. У меня есть некоторые физические недостатки, они могут ей внушить отвращение.

Алькантор. Это не беда. Порядочная женщина ни при каких обстоятельствах не может испытывать отвращение к своему мужу[230].

Сганарель. Одним словом, знаете, что я вам скажу? Я вам не советую отдавать ее за меня.

Алькантор. Вы шутите? Да я лучше умру, чем изменю своему слову.

Сганарель. Ах боже мой, я вас от него освобождаю, и…

Алькантор. Ни в коем случае. Я обещал выдать ее за вас, и, кто бы другой ни искал ее руки, она достанется вам[231].

Сганарель (в сторону). Вот черт!

Алькантор. Послушайте: вы пользуетесь у меня особым уважением и любовью. Я скорей принцу откажу, только бы отдать ее за вас.

Сганарель. Благодарю за честь, господин Алькантор, однако ж да будет вам известно, что жениться я не намерен.

Алькантор. Кто, вы?

Сганарель. Да, я.

Алькантор. Что же тому причиной?

601

Сганарель. Причиной? Дело в том, что я не создан для супружеской жизни, я хочу последовать примеру моего отца и всех моих предков, которые так и не пожелали вступить в брак.

Алькантор. Что ж, вольному воля, я не такой человек, чтобы удерживать силой. Вы дали мне слово жениться на моей дочери, и все для этого уже готово, но раз вы отказываетесь, то я должен поразмыслить, как тут быть, а затем вы в самом непродолжительном времени получите от меня уведомление.

(Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ

Сганарель один.

Сганарель. А ведь он благоразумнее, чем я предполагал; я боялся, что мне куда труднее будет от него отделаться. Честное слово, как подумаешь, очень даже умно я поступил, что с этим покончил: я чуть было не сделал такой шаг, в котором мне потом пришлось бы долго раскаиваться. А вот уже и сын идет ко мне с ответом.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ

Сганарель, Альсид.

Альсид (вкрадчивым голосом). Милостивый государь! Я ваш покорнейший слуга.

Сганарель. Я тоже, милостивый государь, готов служить вам с наивозможною преданностью.

Альсид (таким же голосом). Мой отец довел до моего сведения, что вы, милостивый государь, пришли взять свое слово обратно.

Сганарель. Да, милостивый государь, я очень сожалею, но…

Альсид. Ах, милостивый государь, это ничего!

Сганарель. Мне это очень неприятно, уверяю вас, и я бы хотел…

Альсид. Повторяю, это пустяки. (Протягивает Сганарелю две шпаги.) Потрудитесь, милостивый государь, выбрать из этих шпаг какую вам будет угодно.

Сганарель. Из этих шпаг?

Альсид. Да, будьте любезны.

604

Сганарель. Зачем?

Альсид. Вы, милостивый государь, несмотря на данное обещание, отказываетесь жениться на моей сестре, а потому я полагаю, что вы не можете пожаловаться на несколько необычное приветствие, с которым я к вам сейчас обратился.

Сганарель. Что такое?

Альсид. Другие на моем месте стали бы шуметь и ссориться с вами, но мы люди миролюбивые, и я в самой вежливой форме объявляю вам, что, если вы ничего не имеете против, нам следует перерезать друг другу горло.

Сганарель. Хорошенькое приветствие!

Альсид. Итак, милостивый государь, выбирайте, прошу вас.

Сганарель. Как бы не так, у меня только одно горло. (В сторону.) Экая у него гнусная манера выражаться!

Альсид. Позвольте вам заметить, милостивый государь, что это необходимо.

Сганарель. Нет уж, милостивый государь, вложите, пожалуйста, в ножны ваше приветствие.

Альсид. Скорее, милостивый государь. Я человек занятой.

Сганарель. Да я же вам говорю, что не хочу.

Альсид. Вы не хотите драться?

Сганарель. Ни под каким видом.

Альсид. Решительно?

Сганарель. Решительно.

Альсид (бьет его палкой). Во всяком случае, милостивый государь, вам не в чем меня упрекнуть. Как видите, я соблюдаю известный порядок: вы не держите своего слова, я предлагаю вам драться, вы отказываетесь драться, я бью вас палкой, — дело у нас с вами обставлено по всей форме, а вы человек учтивый, следственно, не можете не оценить моего образа действий.

Сганарель (в сторону). Сущий демон!

Альсид (снова протягивает ему две шпаги). Ну же, милостивый государь, докажите, что вы человек благовоспитанный, не упрямьтесь!

Сганарель. Вы опять за свое?

Альсид. Я, милостивый государь, никого не принуждаю, но вы должны или драться, или жениться на моей сестре.

605

Сганарель. Уверяю вас, милостивый государь, я не могу сделать ни того, ни другого.

Альсид. Никак?

Сганарель. Никак.

Альсид. В таком случае, с вашего позволения… (Бьет его палкой.)

Сганарель. Ай-ай-ай-ай!

Альсид. Я искренне сожалею, милостивый государь, что принужден обойтись с вами подобным образом, но как вам будет угодно, а я не перестану до тех пор, пока вы или согласитесь драться, или обещаете жениться на моей сестре[232]. (Замахивается палкой.)

Сганарель. Ну хорошо, женюсь, женюсь![233]

Альсид. Ах милостивый государь, как я счастлив, что вы наконец выказали благоразумие и дело кончилось миром! Собственно говоря, я ведь вас глубоко уважаю, можете мне поверить, и я был бы просто в отчаянии, если бы вы меня вынудили прибегнуть к насилию. Пойду позову батюшку, скажу ему, что все уладилось. (Стучится в дверь к Алькантору.)

ЯВЛЕНИЕ СЕМНАДЦАТОЕ

Те же, Алькантор и Доримена.

Альсид. Готово дело[234], батюшка: господин Сганарель вполне образумил ся. Он добровольно согласился на все, так что теперь вы можете отдать за него сестрицу.

Алькантор. Вот, сударь, ее рука, вам остается только протянуть свою. Ну, слава богу! Я от дочки избавился, теперь уж вам придется следить за ее поведением. Пойдемте повеселимся и устроим пышное празднество в честь этого счастливого брака.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА ПРОЛОГА

АВРОРА.

ЛИСИСКАС

ловчий.

ТРОЕ ПОЮЩИХ ЛОВЧИХ.

ТРОЕ ТАНЦУЮЩИХ ЛОВЧИХ.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА КОМЕДИИ

ПРИНЦЕССА ЭЛИДЫ.

ИФИТАС

отец принцессы.

АГЛАНТА

двоюродная сестра принцессы.

ЦИНТИЯ

двоюродная сестра принцессы.

ФИЛИДА

служанка принцессы.

МОРОН

шут принцессы.

ЛИКАС

слуга Ифитаса.

ЭВРИАЛ

принц Итаки.

АРБАТ

воспитатель принца Итаки.

АРИСТОМЕН

принц Мессены.

ТЕОКЛ

принц Пила.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА ИНТЕРМЕДИЙ

Первая интермедия

МОРОН.

ОХОТНИКИ.

ЭХО.

Вторая интермедия

ФИЛИДА.

МОРОН.

ПОЮЩИЙ САТИР.

ТАНЦУЮЩИЕ САТИРЫ.

Третья интермедия

ФИЛИДА.

ТИРСИС

поющий пастух.

МОРОН.

Четвертая интермедия

ПРИНЦЕССА ФИЛИДА.

КЛИМЕНА.

Пятая интермедия

Поющие пастухи и пастушки.

Танцующие пастухи и пастушки.

Действие происходит в Элиде.

ПРОЛОГ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Аврора, Лисискас и несколько ловчих спят на траве.

Аврора (поет).

Коль у любви для вас есть выбор на примете,

Красавицы, не прекословьте ей!

Пусть скажут: спесь — вам щит, — нет правды в том совете,

Вы неприступность бросьте поскорей.

Когда прелестны вы, на свете

Нет ничего любви милей.

К тому, кто верен вам, любовь скрывать напрасно,

Не слушайте хулящих вас речей:

Клад — сердце нежное; жестокой быть опасно,

Не заслужить тем похвалы ничьей.

В те дни, когда вы так прекрасны,

Нет ничего любви милей.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Лисискас и другие спящие ловчие.

Трое ловчих (пробужденные Авророй, поют вместе).

Эй, эй! Вставай, пора, пора, пора!

К охоте все готовь, как велено вчера.

Эй, эй! Живей вставай, пора!

Первый.

Уж всюду день проник, и тени улетели.

610

Второй.

Цветы покрыты жемчугом утра.

Третий.

Уже везде согласным хором трели

Выводят соловьи, настала их пора.

Трое ловчих (вместе).

Да ну, живей вставай, пора!

Что ж это, Лисискас? Храпеть ты кончишь скоро?

Не ты ли обещал опередить Аврору?

Эй, ты! Живей вставай, пора!

К охоте все готовь, как велено вчера.

Живей вставай, поторопись, пора!

Лисискас (просыпаясь).

Черт побери! Ну и горлопаны же вы! Дерете глотку ни свет ни заря.

Трое ловчих (вместе).

Взгляни: все залил день струями серебра.

Ну, полно, Лисискас! Вставай, пора!

Лисискас.

Дайте мне еще немножко поспать, заклинаю вас!

Трое ловчих (вместе).

Нет, Лисискас, вставай, пора, пора!

Лисискас.

Хоть четверть часика! Трое ловчих (вместе).

Нет, нет, пора, живей вставай, пора!

Лисискас.

Умоляю вас!

Трое ловчих (вместе).

Пора!

Лисискас.

Одну минутку!

Трое ловчих (вместе).

Пора!

Лисискас.

Пожалуйста!

611

Трое ловчих (вместе).

Пора!

Лисискас.

Эх!

Трое ловчих (вместе).

Пора!

Лисискас.

Я…

Трое ловчих (вместе).

Пора!

Лисискас. Сейчас встану.

Трое ловчих (вместе).

Нет, Лисискас, вставай, пора, пора!

К охоте все готовь, как велено вчера.

Живей вставай, поторопись, пора!

Лисискас.

Ладно, отстаньте, сейчас поднимусь. Чудаки вы! Ну что вы меня так мучаете? Из-за вас я целый день буду как сонная муха. Уверяю вас, сон необходим человеку, и, если недоспишь, получается… что… не… (Снова засыпает.)

Первый ловчий.

Лисискас!

Второй ловчий.

Лисискас!

Третий ловчий.

Лисискас!

Трое ловчих (вместе).

Лисискас!

Лисискас.

Чертовы горлопаны! Набить бы вам глотки горячей кашей!

Трое ловчих (вместе).

Пора, пора!

Живей вставай, поторопись, пора!

Лисискас.

Всласть не поспишь — и день-деньской хандра!

612

Первый ловчий.

О-го-го!

Второй ловчий.

О-го-го!

Третий ловчий.

О-го-го!

Трое ловчих (вместе).

О-го-го-го-го-го!

Лисискас.

Го-го! Чума вас возьми! Воете как собаки! Я буду не я, если вас не укокошу. Нет, вы полюбуйтесь, с каким дьявольским упорством они поют над самым моим ухом! Я…

Трое ловчих (вместе).

Пора!

Лисискас.

Опять?

Трое ловчих (вместе).

Пора!

Лисискас.

Убирайтесь к черту!

Трое ловчих (вместе).

Пора!

Лисискас (встает).

Как, вы опять за свое? Такая страсть к пению — это что-то небывалое! Ей-богу, я вне себя!.. Ну уж раз вы меня разбудили, то я разбужу остальных и помучаю их так же, как вы мучили меня… Эй, вставайте, господа! Живо, пора, пора! Довольно поспали! Я подниму отчаянный шум. Пора, пора, пора! Ну, живо, го-го-го! Пора, пора! К охоте все готовь, как велено вчера! Пора, пора! Эй, Лисискас, пора! О-го-го-го-го-го!

Слышатся звуки охотничьих рогов и труб. Ловчие, разбуженные Лисискасом, начинают танец.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Эвриал, Арбат.

Арбат.

Грусть молчаливая, что каждое мгновенье

Велит вам, государь, искать уединенья,

И вздохи частые, что слишком глубоки,

И взор задумчивый, исполненный тоски,

Всем много говорят в немолодые годы,

И, мнится, понял, принц, я эту речь природы,

Но объяснить ее, чтоб не разгневать вас,

Решиться я могу, лить получив приказ.

Эвриал.

О, объясни, Арбат, о, объясни как надо

Значенье скрытое молчанья, вздохов, взгляда!

Скажи мне, что теперь любви узнал я гнет

И надо мной она смеется в свой черед.

Согласен также я принять твои укоры,

Что сердце слабое сдалось — увы! — так скоро!

Арбат.

За чувства нежные мне ль, принц, вас осуждать,

Когда причину их сумел я отгадать?

Скорбь дряхлых дней моих не получила власти

Родить в душе вражду к восторгам сладким страсти,

И, хоть моя судьба уже близка к концу,

Скажу я, что любовь подобным вам к лицу;

Что дань, платимая чертам лица прекрасным,

614

Душевной красоты залогом служит ясным,

Что, если никогда принц не бывал влюблен,

Не будет милостив, велик не будет он.

Мне это качество любезно во владыке:

В сердечной нежности я вижу знак великий,

Что не напрасно мы от принца много ждем,

Коль склонная к любви душа заметна в нем.

Поможет эта страсть — а ведь она всех краше —

Всем добродетелям проникнуть в души наши;

Деяний доблестных она родная мать,

И всем героям пыл ее пришлось узнать.

Я ваших детских лет был, государь, свидетель,

И на моих глазах в вас зрела добродетель,

Я знал в вас качества, достойные похвал,

В которых кровь отцов я ваших узнавал;

Глубокого ума я видел в ней истоки,

Ценил ваш нрав прямой, осанку, дух высокий;

Вы ловкостью своей блистали каждый час,

И был встревожен я, любви не видя в вас.

Но этой раны боль — знак неопровержимый,

Что стрелами ее вы тоже уязвимы.

Я радуюсь, восторг наполнил сердце мне:

Теперь свой сан носить достойны вы вполне.

Эвриал.

За то, что мне смешна любви казалась сила —

Увы! — теперь, Арбат, она мне отомстила,

И, знай ты глубину моих сердечных мук,

Ты не желал бы мне любовь изведать, друг.

Ах, что сулит мне рок? Как приподнять завесу?

Я пламенно люблю элидскую принцессу!

Под внешней прелестью все чувства с юных дней

Спесь против нежности вооружила в ней.

На этом празднестве она, его царица,

Бежит всех жаждущих ее любви добиться.

Неверно, будто все, что нравиться должно,

Нам стоит лишь узреть, как нас пленит оно,

615

И будто первый взгляд разжечь способен пламя,

Заложенное в нас с рожденья небесами.

Когда здесь шел мой путь из Аргоса домой,

Принцесса первый раз предстала предо мной,

Впервые лицезрел я красоту такую,

Но на нее взирал, как смотрят на статую.

Блеск юности ее был мною оценен,

Но тайной склонности в душе не вызвал он,

И вновь спокойно зрел Итаки берега я,

Два года образа ее не вспоминая.

Но вот разнесся слух о том, каким она

К любви презрением прославленным полна,

О том что ненависть в душе ее надменной

К супружеству живет и крепнет неизменно,

Что, за спиной колчан и лук всегда в руках,

Дианой новою она весь день в лесах,

Охоту лишь любя, и юношам Эллады,

О ней вздыхающим, не должно ждать пощады…

Ну как, ты восхищен? Вот сходство душ, вот рок!

И то, что сделать вид красавицы не мог, —

Слух о надменности родил; необычаен

Восторг моей души, ему я не хозяин.

Прославленная спесь, таинственно маня,

Принцессу вспоминать заставила меня,

И взор мой, с прежними совсем уже несходный,

Воссоздал образ мне прекрасный, благородный

И столь пленительным представил мой удел —

Когда б я холодность ее преодолел, —

Что я, блистательной победе той в угоду,

Вмиг сердца своего пожертвовал свободу.

Хоть силилось оно приманку эту клясть,

Она приобрела над ним такую власть,

Что, увлекаемый какой-то тайной силой,

Сюда спешил приплыть я из Итаки милой.

Желанья страстные помог мне скрыть от всех

Предлог участвовать в геройских играх тех,

616

К которым Ифитас, отец принцессы славной,

Всей Греции владык к себе созвал недавно.

Арбат.

Какая, государь, стараний этих цель?

Зачем настойчиво вам страсть скрывать досель?

Принцессу полюбив — сказать, вам вторя, смею, —

Намерены блеснуть вы ловкостью пред нею,

И ни единый взор и ни единый звук

Ей не открыл еще сердечных ваших мук?

Мне непонятен смысл такого поведенья,

Что сердцу не велит добиться объясненья.

По-моему, любовь не может ждать плода,

Коль явною она не станет никогда.

Эвриал.

Страданья ей открыв — поверь мне,— несомненно

Презренья лишь добьюсь я от души надменной

И окажусь в ряду тех царственных рабов,

Чье чувство ей велит в них видеть лишь врагов.

Пример властителей Мессены, Пила ярок:

Ей тщетно принесли они сердца в подарок

И добродетелей напрасно высотой

Стремились подкрепить упорный пламень свой, —

Они отвергнуты, и грустное молчанье

Скрывает потому моей любви страданья;

Мою судьбу решил соперников позор:

В презренье к ним я свой читаю приговор.

Арбат.

Нет, на презренье к ним смотрите, принц, иначе:

В надменности ее для вас залог удачи.

Вам сердце победить дозволено судьбой,

Что лишь холодностью ограждено одной.

Не отразить ей страсть, которой вы палимы, —

Нет в нем к кому-нибудь любви непобедимой.

Коль сердце занято, бороться трудно с ним,

Свободное всегда скорей мы победим,

И пусть оно полно холодности надменной —

617

Терпенье верх над ним одержит непременно.

Так не скрывайте же вы власть ее очей,

Пусть ярко пламень ваш пылает перед ней,

Пусть вас пример других не только не тревожит,

Но силы вашего желанья приумножит.

Возможно, путь к ее суровой красоте

Найдете вы, — его не знали принцы те,

И, если спесь ее захочет своенравно

Не даровать и вам над ней победы славной,

Утешить вас должно сознанье в грустный миг,

Что и соперников такой удел постиг.

Эвриал.

Признанья торопя, не согласясь со мною,

Большую радость мне доставил ты, не скрою.

Я выведать хотел, ведя беседу так:

Уже мной сделанный одобришь ли ты шаг?

Но раз его таить нет больше основанья,

Узнай: ей объяснить должны мое молчанье,

И, может быть, пока я здесь с тобою был,

Ей сердца моего открыли тайный пыл.

Скрываясь от толпы поклонников, с рассвета

Она охотится, и выбрал время это,

Чтоб страсть мою открыть ей за меня, Морон[235].

Арбат.

Морон, мой государь?..

Эвриал. Ты этим удивлен?

То, что он шут, поверь, мой выбор не порочит —

Он не такой дурак, каким казаться хочет,

И, вопреки всему, он разумом своим

Нередко выше тех, кто тешится над ним.

Принцессе все его дурачества по нраву,

Ее развеселить умеет он на славу

И может говорить тогда отважно то,

Что никогда бы ей не смел сказать никто.

Уверен, словом, я, что выбор мой удачен.

Желаньем доказать мне дружбу он охвачен

618

И, будучи к тому ж рожден в моей стране,

В ущерб соперникам в любви поможет мне.

Немного золота усердью для подкрепы…

Морон (за сценой).

Ко мне, ко мне скорей! Грозит мне зверь свирепый!

Эвриал.

То не его ли крик?

Морон (за сценой). Ах, ни души кругом!

Эвриал.

Впрямь он. Куда бежит он в ужасе таком?

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же и Морон.

Морон (не замечая Эвриала и Арбата).

От вепря улизну ль? В великой я тревоге…

От яростных клыков меня избавьте, боги,

А за спасенье вам я обещать готов

Три фунта ладана и жирных двух тельцов.

(Наталкивается на Эвриала и в страхе принимает его за зверя.)

Погиб я!

Эвриал. Что с тобой?

Морон. Я принял вас сначала

За зверя страшного, чья пасть мне угрожала,

И ужас, государь, еще владеет мной.

Эвриал.

Но что произошло?

Морон. Ах, этому виной

Принцессы странный нрав! Изволь охоться с нею!

И как не проклинать дурацкую затею?

Ну что за радость быть охотником, когда

Везде, черт побери, вас сторожит беда?

Согласен, так и быть, — охотиться приятно

На зайцев, кроликов, на ланей, и понятно:

Вся тварь подобная всегда кротка весьма

И, лишь завидит нас, скрывается сама.

619

Но если мы травить зверье такое будем,

В котором никогда нет уваженья к людям,

И, хоть вы от него, оно за вами вслед,

То к глупостям таким во мне охоты нет.

Эвриал.

В чем дело? Объясни!

Морон. В работе той суровой,

Что прихоть госпожи всем задала нам снова.

Я поручиться б мог, что так произойдет:

Назначен нынче был бег колесниц, и вот

Пришлось охотиться, чтоб было основанье

Ей не присутствовать на этом состязанье

И показать… Но нет… Окончу свой рассказ

И возвращусь к тому, о чем вел речь сейчас…

О чем я говорил?

Эвриал. О трудностях охоты.

Морон.

Ах да! Не избежав ужасной сей работы

(Охотник хоть куда, я был с утра одет

Как полагается и на ногах чуть свет),

Отстал я от других — во всем нужна сноровка —

И, место отыскав, соснуть где можно ловко,

Разлегся славно там, избрав благую часть.

И только похрапеть намеревался всласть,

Как слышу — грозный звук, все ближе и все чаще

Он повторяется, и вот из темной чащи

Огромнейший кабан выскакивает вдруг…

Эвриал.

Что это?

Морон. Ничего. Напрасен ваш испуг.

Но между вами стать мне лучше разрешите,

Так я не упущу скорей рассказа нити.

Итак, передо мной травимый вепрь стоит,

Он ощетинился зловеще — страшный вид!

Глаза горят, грозят вас растерзать на части,

А из уродливой его разверстой пасти,

620

Покрытой пеною, на страх его врагам,

Торчат клыки… Ясна теперь картина вам?

Я за оружье вмиг, что близ меня лежало,

Но кровожадный зверь, тем не смутясь нимало,

Направился ко мне, хоть я не звал его.

Арбат.

Отважно встречи с ним ты ждал?

Морон. Еще чего!

Я тотчас бросил все и наутек пустился.

Арбат.

Ты был вооружен — и вепря устрашился?

Где ж честь твоя, Морон?

Морон. Пускай страдает честь,

Но здравый смысл зато в поступке этом есть.

Арбат.

Мы только подвигом достигнем славы вечной.

Морон.

Слуга покорный ваш! Я предпочту беспечно,

Чтоб говорили: «Здесь улепетнул Морон

От вепря злобного, и этим спасся он»,

Чем если б прославлять так это место стали:

«Бесстрашие и честь Морона здесь блистали,

Когда пред кабаном не дрогнул он, храбрец,

И от клыков обрел печальнейший конец».

Эвриал.

Отменно!

Морон. Да. По мне, дороже день на свете,

Чем — славе не во гнев — в преданьях пять столетий.

Эвриал.

Конечно, смертью скорбь ты вызвал бы в друзьях,

Но, если наконец преодолел ты страх,

Скажи: про мой огонь, который так безмерен…

Морон.

Скрыть правду, государь, от вас я не намерен:

Не мог я улучить минуту до сих пор,

Чтоб с нею завести об этом разговор.

Мне преимущества шута даются званьем,

621

Но много ставится преград моим стараньям.

О вашей страсти речь начать непросто с ней —

Дел государственных то для нее важней.

Известно, как она горда и как всецело

Ее головкою премудрость овладела,

Которая врагом своим считает брак

И божеством любовь не признает никак.

Чтоб не разгневалась в ней спящая тигрица,

Мне надо, государь, ой-ой как изловчиться!

С владыками всегда веди с опаской речь,

Не то от них себя потом не уберечь.

Коль я потороплюсь, ошибку вы простите ль?

Пыл рвенья моего безмерен. Вы властитель

Страны моей родной, но крепость уз иных

Поможет также мне в стараниях моих.

Когда-то мать моя красавицей считалась,

Жестокостью большой притом не отличалась;

Покойный ваш отец, наш добрый государь,

В делах сердечных слыл весьма опасным встарь,

И Эльпинор (его отцом моим звал всякий

Затем, что с матерью моею был он в браке)

Рассказывал не раз, на зависть пастухам,

Что прежде государь являлся часто к нам

И что в те времена, полны к нему почтенья,

Раскланивались с ним все жители селенья…

Довольно! Я хочу, чтоб доказал мой труд…

Но вот с ней ваши два соперника идут.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Те же, принцесса, Агланта, Цинтия, Аристомен, Теокл и Филида.

Аристомен.

Принцесса! Нас корить вы будете ужели

За то, что от беды мы вас спасти посмели?

Я думал, что сразить отважно кабана[236],

622

Чья злоба против вас была обращена, —

Удача (кто же знал, что мы нарушим травлю?)

И за нее судьбу благую я прославлю.

Но, видя холод ваш, так ясно понял я,

Что не возликовать должна душа моя,

А горько возроптать на власть слепую рока,

Мне повелевшую вас оскорбить жестоко.

Теокл.

По мне, принцесса, я блаженством вправе счесть

Поступок свой, что мне внушили страсть и честь,

И я свою судьбу, хоть слышу ваши пени,

За происшедшее не обвиню в измене.

Кто ненавистен вам — всегда нам всем не мил,

Но, если б в вас я гнев и больший пробудил,

Пусть: счастью меры нет, когда, любя безмерно,

Любимую спасем мы от угрозы верной.

Принцесса.

Вы думаете, принц, — спросить должна я вас, —

Что угрожала мне и впрямь беда сейчас?

Что лук мой и копье, хоть мне весьма любезны,

В моих руках оплот пустой и бесполезный?

Что, наконец, затем знаком мне с давних пор

Здесь каждый уголок лесов, долин и гор,

Чтоб я, охотясь тут, надеяться не смела

Сама своею быть защитницею смелой?

Прибегнуть бы пришлось, бесспорно, мне тогда

К заботливости той, которой я горда,

Когда моя рука мне изменить могла бы

И в этой схватке верх зверь одержал бы слабый.

Пусть ваш удар верней, пусть в большинстве своем

Мы в этом первенство всегда вам отдаем, —

Не откажите все ж мне, принцы, в большей славе

И верьте оба мне (не верить вы не вправе),

Что, как бы ни был вепрь сегодня разъярен,

Без вас сражала я других, страшней, чем он.

623

Теокл.

Но…

Принцесса.

Хорошо, пусть так. Я вижу в вас стремленье

Уверить, что одной мне не было б спасенья;

Согласна. Да, без вас конец моим бы дням;

За помощь всей душой я благодарна вам

И тотчас же иду к отцу, ему открою,

Как вы добры ко мне, чему любовь виною.

Принцесса, Агланта, Цинтия, Аристомен, Теокл и Филида уходят.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Эвриал, Арбат, Морон.

Морон.

Такой суровый нрав встречался где едва ль.

Что этот мерзкий вепрь преставился — ей жаль,

А я б не отказал тому в награде славной,

Кто от него меня избавил бы недавно.

Арбат (Эвриалу).

Убиты, вижу, вы надменностью ее,

Но нет причин менять решенье вам свое.

Настанет час ее — и вам, возможно, будет

Честь суждена стать тем, кто чувство в ней пробудит.

Морон.

До игр ей следует о вашем знать огне,

И я…

Эвриал. Нет, этого не надо больше мне.

Я буду действовать, а ты безмолвствуй строго.

Решенье принял я пойти другой дорогой,

Уверился я в том, что чувства глубина,

Ей посвященного, все так же ей смешна,

624

И бог, по воле чьей я страстью пламенею,

Мне способ вдруг открыл власть обрести над нею.

Да, от него порыв внезапный мой идет

И обещает мне счастливейший исход.

Арбат.

Какой вы, государь, надеетесь победой…

Эвриал.

Увидишь сам. Молчи. Теперь за мной последуй.

Эвриал и Арбат уходят.

ПЕРВАЯ ИНТЕРМЕДИЯ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Морон один.

Морон.

До свиданья! Я останусь здесь и побеседую с деревьями и скалами.

Лес, луг, цветы, ручей! Пред вами лик мой бледный.

Коль неизвестно вам, скажу: люблю я, бедный!

Филида чудная моя

На привязь сердце посадила[237].

Влюбился я тогда в нее,

Когда она коров доила.

Рукой, что молока сто раз белей, сама

Она сосок сжимать умеет бесподобно.

Уф! Эта мысль свести способна

Меня, несчастного, с ума.

Ах, Филида! Филида! Филида!

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Морон, Эхо.

Эхо.

Филида!

Морон. Ах!

Эхо. Ах!

625

Морон. Хем!

Эхо. Хем!

Морон. Ха-ха!

Эхо. Ха!

Морон. Хи-хи!

Эхо. Хи!

Морон. Хо!

Эхо. Хо!

Морон. Хо!

Эхо. Хо!

Морон. Ну, эхо, просто дуралей!

Эхо. Эй!

Морон. Хон!

Эхо. Хон!

Морон. Ха!

Эхо. Ха!

Морон. Хе!

Эхо. Хе!

Морон. Ну, эхо, просто дуралей!

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Морон один, замечает направляющегося к нему медведя.

Морон.

А, господин медведь! Ваш всепокорнейший слуга. Пожалуйста, пощадите меня! Уверяю вас, что я совсем не гожусь в пищу, я — кожа да кости, а вон там я вижу кое-кого, кто будет вам вполне по вкусу. Ну-ну, сударь, спокойнее, прошу вас! Лa (дрожа от страха, гладит медведя), ла-ла-ла! Ах, ваша светлость! Как же вы красивы и хорошо сложены! Вы очень изящны, у вас необыкновенно тонкая талия. Ах, какая прекрасная шерсть, какая прекрасная голова, какие прекрасные блестящие глаза, какой красивый у них разрез! Ах, какой прелестный носик, прелестный ротик, хорошенькие зубки! Ах, какая прекрасная шейка! Лапки! Какие хорошенькие ноготки!

626

Медведь встает на задние лапы.

На помощь! Спасите! Я погиб! Смилуйтесь! Бедный Морон! Ах боже мой! Эй! На помощь! Я погиб! (Влезает на дерево.)

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Морон, охотники.

Морон. Ах, господа, сжальтесь надо мной!

Охотники идут на медведя.

Так, господа, укокошьте это мерзкое животное. О небо, помоги им! Так! Он бежит. Вот он остановился и бросился на них. Так! Вот один нанес ему удар в морду. Вот они окружили его. Смелей! Нападайте, друзья мои! Так, сильней, сильней, еще! Ах, вот он свалился, готов, издох! Теперь спустимся и хорошенько угостим его. (Слезает с дерева.) Я ваш покорный слуга, господа. Приношу вам благодарность за то, что вы меня избавили от этого зверя. Теперь, когда вы его убили, я его прикончу и вместе с вами отпраздную победу над ним. (Наносит множество ударов убитому медведю.)[238]

Балетный выход.

Охотники танцуют у выражая радость по случаю одержанной победы.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Принцесса, Агланта, Цинтия, Филида.

Принцесса.

Да, в этой тишине мне дорог каждый час.

Нет ничего кругом, что не пленяло б глаз,

И роскошь всех дворцов, их залы, башни, своды

Ничто пред скромными красотами природы.

Деревьев, скал, полян и этих свежих вод

Пленяться прелестью душа не устает.

Агланта.

Мне дорог, как и вам, такой приют покойный,

Где не тревожит нас шум города нестройный.

Куда ни посмотри, здесь все полно отрад,

И удивляешься, что близ Элидских врат

Стремленье от толпы бежать к усладе мирной

Для одиночества нашло приют обширный.

Но в эти дни, когда все в сборе к торжествам,

Не подобает здесь уединяться вам.

Пренебрегаете вы пышностью, которой

На играх каждый принц блеснуть намерен скоро,

Но бега колесниц великолепный вид

Узреть вам надлежит — он взор ваш усладит.

Принцесса.

Там встреч со мной желать — кто дал им это право?

А эта пышность их — на что она мне, право!

Меня поработить — вот смысл и цель забот,

Моя любовь — вот приз, который их влечет.

Пусть утешительной надеждой каждый льстится —

Ни одному из них победы не добиться.

Цинтия.

Доколе зажигать вам будет гневом кровь

Желанье скромное в вас пробудить любовь?

Вниманье к вам зачем рассматривать вы склонны

Как посягательство на вас и честь короны?

Я знаю, что любовь здесь защищать нельзя —

К немилости ведет подобная стезя,

Но узы кровные дают мне смелость снова

Вам посоветовать не быть всегда суровой,

И расточать хвалы я стала бы зачем

Решенью вашему любви не знать совсем?

Что с чистым пламенем, достоинств высотою

В нас зажигаемым, сравнится красотою?

И разве смертные могли бы счастье знать,

Когда б они любовь осмелились изгнать?

Нет, нет, все радости дарит любовь земная,

Еще не значит жить, коль жить, любви не зная.

Агланта. Я тоже считаю, что в жизни нет ничего приятнее этой страсти. Чтобы жить счастливо, надо любить. Все удовольствия пресны, если к ним не примешано немного любви.

Принцесса. Вашему званию не пристало произносить подобные слова. Неужели вам не совестно защищать страсть, которая представляет собою не что иное, как заблуждение, слабость, минутный порыв, вспышки которой унижают наш пол? Я намерена блюсти его честь до последнего мгновения моей жизни, я ни за что не доверюсь людям, которые прикидываются нашими рабами только для того, чтобы в один прекрасный день стать нашими тиранами. Слезы, вздохи, изъявления нежных чувств, дань уважения — все это только ловушки; их расставляют нашему сердцу, и оно часто слабеет. Я знаю тому примеры, мне известно, что люди совершают чудовищные низости, их к тому побуждает страсть, распространяющая на них свое могущество, и мое сердце эти низости возмущают. Я не в состоянии понять, как может душа человеческая, обладающая хотя бы некоторой долей честолюбия, не видеть, сколь постыдны такого рода слабости.

Цинтия. Принцесса! Бывают слабости и не позорные. Даже людям,

629

стоящим на высших ступенях славы, подобает иметь их. Я надеюсь, что когда-нибудь вы измените мнение. И если небу будет угодно, мы скоро увидим, как ваше сердце…

Принцесса. Довольно! Я не принимаю таких пожеланий! Мое отвращение к подобного рода унижениям непобедимо. Если б я была способна так опуститься, я бы себе этого не простила.

Агланта. Берегитесь, принцесса! Амур умеет мстить за презрение, так что как бы он…

Принцесса. Нет-нет! Я презираю все его стрелы. Могущество, которое ему приписывают,— это лишь плод воображения и отговорка слабых сердец, изображающих его непобедимым, для того чтобы оправдать свою слабость.

Цинтия. Но ведь весь мир признает его власть! Вам известно, что даже боги ему подчиняются! Утверждают, что Юпитер любил не раз и что даже Диана, образ которой вы так чтите, не стыдилась вздыхать от любви.

Принцесса. К верованиям всегда примешиваются заблуждения. Боги совсем не таковы, какими их изображает простонародье; приписывать им человеческие слабости — значит, не уважать их.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же и Морон.

Агланта. Поди-ка сюда, Морон, помоги нам защитить Амура от нападок принцессы.

Принцесса (Агланте и Цинтии). Вы получили сильное подкрепление.

Морон. Честное слово, принцесса, мой пример достаточно красноречив, могущество Амура сомнению не подлежит. Я долго не придавал значения его оружию, я трунил над ним, как многие другие, но в конце концов моя спесь поджала хвост. Вот она, злодейка (показывает на Филиду), по милости которой я стал кротче ягненка. Стало быть, можно любить без зазрения совести. Раз уж я испытал это на себе, значит, могут испытать и другие.

Цинтия. Как! И ты, Морон, влюбился?

Морон. Без памяти.

Цинтия. И жаждешь взаимности?

630

Морон. А почему бы нет? Разве я уж такой непривлекательный? По-моему, лицо у меня довольно приятное, а уж по части изящества манер я, слава богу, никому не уступлю.

Цинтия. Ну конечно! Никто не станет…

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Те же и Ликас.

Ликас (принцессе). Принцесса! Король, ваш отец, направляется сюда, с ним принцы Пила, Итаки и Мессены.

Принцесса. О небо! Зачем он ведет их сюда? Ужели он замыслил мою погибель? Ужели он хочет принудить меня избрать кого-нибудь из них?

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Те же, Ифитас, Эвриал, Аристомен и Теокл.

Принцесса (Ифитасу.) Государь! Прежде чем вы откроете мне свои намерения, я вынуждена просить у вас разрешения сказать два слова. Существуют две истины, государь, из которых одна столь же несомненна, как и другая, и в справедливости которых я могу вас уверить: первая истина заключается в том, что ваша власть надо мной безгранична и что вы не могли бы приказать мне ничего такого, на что я тотчас не ответила бы беспрекословным повиновением, а вторая заключается в том, что я смотрю на супружество как на кончину и что я не в силах преодолеть врожденное отвращение к браку. Дать мне мужа и обречь меня на смерть — это одно и то же, но ваша воля превыше всего, мое послушание мне дороже жизни. А теперь говорите вы, государь, высказывайте ваши пожелания.

Ифитас. Дочь моя! Напрасно ты так встревожилась. Как могла тебе прийти в голову мысль, будто я такой плохой отец, что стану насиловать твои чувства и тиранически воспользуюсь властью, которую небо дало мне над тобой? Я в самом деле хочу, чтобы твое сердце кого-нибудь полюбило. Если бы это случилось, мое самое большое желание было бы исполнено. Я велел устроить здесь празднества и игры, для того чтобы привлечь на них все, что есть знатного в Греции, и чтобы ты встретила наконец среди знатных молодых людей кого-нибудь, на ком остановился бы твой

631

взор и кто завладел бы твоими помыслами. Повторяю: если бы ты избрала себе супруга, то иного счастья я бы и не желал. Еще сегодня утром я принес жертву Венере, чтобы она даровала мне эту милость, и если я правильно толкую язык богов, то мне обещано чудо. Что бы ни было, я намерен действовать как отец, обожающий свою дочь. Если ты найдешь предмет своих желаний, твой выбор будет и моим, и я не посчитаюсь с выгодами государства, с преимуществами, какие мог бы сулить другой брак; если твое сердце останется бесчувственным, я не стану неволить его. Но будь же снисходительна к тем любезностям, которые тебе оказываются, и не вынуждай меня приносить извинения за твою холодность. Проявляй в обращении с принцами должное уважение, принимай с благодарностью выражения их преданности, приди посмотреть на ристания, где проявится их ловкость.

Теокл (принцессе). Все приложат усилия к тому, чтобы получить награду на состязаниях. Но, по правде говоря, я равнодушен к победе, потому что не из-за вашего сердца будет там идти борьба.

Аристомен. Принцесса! Вы — единственная награда, которой я домогаюсь. Только ради вас я участвую в состязаниях. Я жажду одержать победу в беге колесниц лишь для того, чтобы стяжать славу, которая помогла бы мне приблизиться к вашему сердцу.

Эвриал. А я, принцесса, отправлюсь на состязания с совершенно иными намерениями. Так как я взял себе за правило всю свою жизнь никого не любить, меня не привлекает то, к чему стремятся другие. У меня нет никаких поползновений на ваше сердце, честь победы на состязаниях — вот к чему я стремлюсь.

Ифита с, Эвриа л, Аристомен и Теокл уходят.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Принцесса, Агланта, Цинтия, Филида, Морон.

Принцесса. Откуда эта надменность — там, где ее никак нельзя было ожидать? Принцессы! Что вы скажете об этом молодом принце? Вы обратили внимание на его тон?

632

Агланта. Тон у него, пожалуй, немного высокомерный.

Морон (в сторону). Ну и озадачил же он ее!

Принцесса. Хорошо бы сбить с него спесь и обуздать его кичливую натуру.

Цинтия. Вы так привыкли к всеобщему преклонению и обожанию, что подобная любезность не могла вас не поразить.

Принцесса. Признаюсь, это взволновало меня. Мне не терпится наказать подобную надменность. У меня не было большого желания присутствовать на состязаниях, но теперь я непременно туда отправлюсь и приму все меры, чтобы зажечь в нем любовь.

Цинтия. Берегитесь, принцесса! Это опасное предприятие: когда мы хотим внушить любовь, мы рискуем полюбить сами[239].

Принцесса. Ах, пожалуйста, не бойтесь! Идемте! Я ручаюсь за себя.

Принцесса, Агланта и Цинтия уходят.

ВТОРАЯ ИНТЕРМЕДИЯ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Филида, Морон.

Морон. Филида! Побудь со мной!

Филида. Нет, пусти меня, я пойду с ними.

Морон. Ах, жестокая! Если б тебя просил Тирсис, ты сразу согласилась бы остаться[240].

Филида. Вполне возможно. Конечно, с ним мне приятнее, чем с тобой: он доставляет мне удовольствие своим голосом, а ты оглушаешь болтовней. Когда ты научишься петь так же, как он, я обещаю выслушать тебя.

Морон. Побудь со мной немного!

Филида. Не могу.

Морон. Ну пожалуйста!

Филида. Нет.

633

Морон (удерживая Филиду). Я не пущу тебя…

Филида. Это еще что такое?

Морон. Одну минутку!

Филида. Ну ладно, я останусь, если ты мне обещаешь одну вещь.

Морон. Что именно?

Филида. Ничего не говорить мне.

Морон. Но, Филида…

Филида. Только в этом случае я останусь.

Морон. Ты намерена меня…

Филида. Пусти!

Морон. Ну ладно, только останься. Я не скажу тебе ни слова.

Филида. Смотри! Одно слово — и я убегу.

Морон. Хорошо. (После мимической сцены.) Ах, Филида!.. Ой!..

Филида убегает.

Она убегает, и мне ее не поймать. Вот, не угодно ли? Если бы я умел петь, мои дела шли бы гораздо лучше. Женщины теперь позволяют покорять себя при посредстве ушей. По их вине все занялись музыкой, и добиться успеха у них можно только песенками и стишками. Мне надо научиться петь. Тогда я буду действовать, как все прочие… (При виде сатира.) Отлично! Он-то мне и нужен.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Морон, сатир.

Сатир (поет). Ла-ла-ла!

Морон. Ах, сатир, друг мой! Помнишь, что ты мне когда-то обещал? Пожалуйста, научи меня петь!

Сатир. Охотно. Но сначала выслушай песню, которую я только что сочинил.

Морон (в сторону). Он так привык петь, что иначе и разговаривать не умеет. (Громко.) Ладно, пой! Я слушаю.

Сатир (поет). Я несу…

Морон. Песенку, говоришь?

634

Сатир. Я не…

Морон. Ну пой песенку для пения!

Сатир. Я не…

Морон. Любовную песенку, черт побери!

Сатир (поет).

Как-то раз несу я в клетке

Двух воробушков домой,

Вдруг Хлориды молодой

В роще, где сплелися ветки,

Засиял передо мной

Красоты цветочек редкий.

— Увы,— промолвил я, сраженный силой глаз,

Которые всегда удар наносят тяжкий. —

Утешьтесь, бедненькие пташки,

Страдает сам в сетях поймавший в сети вас.

Морон требует от сатира более пылкой песни и просит спеть ту, которую он слыхал за несколько дней перед этим.

Сатир (поет). Пташки! Вы в своей

Песенке прекрасной

Спойте о моей

Муке ежечасной.

Если ж гнев напрасный

Лишь пробудит в ней

Повесть об ужасной

Скорби сердца страстной,

Смолкните скорей!

Морон. Ах, какая хорошая песня! Научи меня петь ее.

Сатир. Ла-ла-ла-ла!

Морон. Ла-ла-ла-ла!

Сатир. Фа — соль, фа — соль!

Морон. Сам ты фасоль!

Балетный выход

Разгневанный сатир грозит Морону, другие сатиры танцуют забавный танец.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Принцесса, Агланта, Цинтия, Филида.

Цинтия. Этот молодой принц в самом деле проявил изрядную ловкость, и весь вид его представлял собой нечто необычайное. Он вышел победителем. Но я сильно сомневаюсь, что в сердце у него ничего не изменилось: вы пустили в него стрелы, от которых трудно защититься. Я не говорю уж обо всем прочем — грация вашего танца и нежность вашего голоса были сегодня полны обаяния, способного тронуть людей самых бесчувственных.

Принцесса. Вот он беседует с Мороном. Хорошо бы узнать, что он ему говорит. Не будем пока прерывать их разговор. Пойдем этой дорогой, а затем повернем им навстречу.

Принцесса, Агланта, Цинтия и Филида. уходят.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Эвриал, Арбат, Морон.

Эвриал. Ах, Морон! Признаюсь, я был в восторге. Никогда еще столько прелестей не поражало одновременно мой взор и слух. Правда, она всегда восхитительна, но это мгновенье превзошло все остальные, новое очарование усилило блеск ее красоты. Никогда еще на лице ее не играли более живые краски, ее глаза никогда еще не были вооружены более живыми и более острыми стрелами. Нежность ее голоса пожелала проявиться в прелестной арии, которую она

636

соблаговолила спеть. Эти чудесные звуки проникали мне в душу и преисполняли все мои чувства таким восторгом, что я был вне себя. Затем она проявила блестящие способности: ее дивные ножки чертили на эмали нежного газона милые узоры, приводившие меня в восхищение, и связывали меня незримыми узами с мягкими и точными движениями, которыми все ее тело сопровождало мелодию. Словом, ни одна душа не испытывала более сильных волнений, чем моя. Много раз я готов был забыть свое решение, хотел броситься к ее ногам и открыть ей пламень своего беззаветного чувства.

Морон. Не надо этого делать, государь, поверьте мне! Вы нашли самый что ни на есть лучший способ. Может быть, я очень ошибаюсь, но, по-моему, он не может вас подвести. Женщины — животные с норовом. Мы их портим своей мягкостью. Право, они бегали бы за нами, если б мужчины не баловали их знаками уважения и покорности.

Арбат. Государь! Вот принцесса — она отдалилась от своей свиты.

Морон. Во всяком случае, твердо держитесь избранного нами пути. Посмотрим, что она мне скажет. А вы погуляйте по дорожкам, но отнюдь не выказывайте желания подойти к ней. Если же вы с ней встретитесь, то старайтесь по возможности не оставаться с ней вдвоем.

Эвриал и Арбат уходят.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Морон, принцесса.

Принцесса. Так ты, Морон, на короткой ноге с принцем Итаки?[241]

Морон. Да, принцесса, мы с ним давно знакомы.

Принцесса. Почему же он не пошел сюда, а, увидев меня, свернул на ту дорогу?

Морон. Он чудак, он любит беседовать только с самим собой.

Принцесса. Ты был свидетелем того, как он приветствовал меня?

Морон. Да, принцесса, был и нашел его приветствие довольно дерзким, да простит мне это ваша светлость[242].

637

Принцесса. Признаюсь, Морон, его бегство меня оскорбило. Мне хочется влюбить его в себя, чтобы сбить с него спесь.

Морон. Ей-богу, принцесса, вы поступили бы неплохо: он вполне этого заслуживает, но, по правде говоря, я сильно сомневаюсь, что это вам удастся.

Принцесса. Почему?

Морон. Почему? Это самый противный гордец, какого вы когда-либо видели. Он воображает, что он выше всех на свете и что земля недостойна носить его.

Принцесса. А не беседовал ли он с тобой обо мне?

Морон. Он? Нет.

Принцесса. Он ничего не говорил тебе о моем голосе или о моем танце?

Морон. Ни слова.

Принцесса. Право, подобное презрение оскорбительно, я не потерплю такой неслыханной надменности и непочтительности.

Морон. Он почитает и любит только себя.

Принцесса. Я готова пойти на все чтобы покорить его.

Морон. В наших горах нет мрамора, который был бы тверже и бесчувственней, чем принц.

Принцесса. Вот он!

Морон. Видите? Он идет, не обращая на вас никакого внимания.

Принцесса. Будь добр, Морон, пойди скажи ему, что я здесь, и приведи его ко мне.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Те же и Эвриал.

Морон (подходит к Эвриалу и шепчет). Государь! Могу сообщить вам, что все идет отлично. Принцесса желает, чтобы вы подошли к ней. Но только хорошенько играйте свою роль и, чтобы не забыть ее, не оставайтесь долго с принцессой.

Принцесса (Эвриалу). Вы в полном одиночестве, принц. У вас, как видно, особенный нрав: вы презираете наш пол и, в ваши годы, избегаете любезничать, а между тем уменьем любезничать так гордятся все вам подобные!

638

Эвриал. Мой нрав, принцесса, совсем не так необычен. За примером ходить не далеко: вы не вправе осудить принятое мною решение никогда никого не любить, не осудив также и себя.

Принцесса. Нет, это совсем другое дело: то, что подобает одному полу, не подобает другому. Хорошо, когда женщина бесчувственна и не открывает доступа в свое сердце любовному пламени, но то, что в ней добродетель, становится преступлением в мужчине. А так как красота есть принадлежность нашего пола, то вы не можете отказать нам в любви, не лишая нас тех почестей, которые вы обязаны воздавать нам, и не нанося нам оскорбления, чувствительного для всех нас.

Эвриал. Мне кажется, принцесса, тех, которые не хотят любить, никак не должны затрагивать подобные оскорбления.

Принцесса. Это не оправдание, принц. Если даже и не желаешь любить, все равно приятно быть любимой.

Эвриал. Я другого мнения. Коль скоро я решил никого не любить, я бы огорчился, если б меня полюбили.

Принцесса. Почему?

Эвриал. Потому что у нас есть обязательства по отношению к тем, кто нас любит, и потому что мне неприятно быть неблагодарным[243].

Принцесса. Значит, для того, чтобы не быть неблагодарным, вы полюбили бы того, кто полюбил бы вас?

Эвриал. Я, принцесса? Нет, ни за что! Я говорю только, что мне неприятно быть неблагодарным, но я решился бы скорей прослыть неблагодарным, чем полюбить.

Принцесса. Может быть, вас и полюбила бы та, которую ваше сердце…

Эвриал. Нет, принцесса. Ничто не способно тронуть мое сердце. Моя свобода — единственная возлюбленная, которой посвящены все мои помыслы. И если бы даже небо употребило все старания на то, чтобы создать совершенную красавицу, если бы оно соединило в ней все самые дивные достоинства тела и души — словом, если бы оно явило моим взорам чудо ума, изящества и красоты и если бы эта особа любила меня с величайшей нежностью, какую только можно себе представить,— откровенно признаюсь вам: я не полюбил бы ее.

639

Принцесса (в сторону). Это что-то неслыханное!

Морон (принцессе, тихо). К черту этого грубиянишку! С каким удовольствием я дал бы ему тумака!

Принцесса (в сторону). Его надменность меня возмущает, моя досада так велика, что я не владею собой.

Морон (принцу, тихо). Смелей, государь! Все идет как по маслу.

Эвриал (Морону, тихо). Ах, Морон, я не в силах продолжать! Я делаю над собой чрезвычайные усилия!

Принцесса (Эвриалу). Надо быть бесчувственным, чтобы рассуждать, как вы.

Эвриал. Я таков, каким создало меня небо. Однако, принцесса, я помешал вашей прогулке; моя почтительность должна напомнить мне о том, что вы любите одиночество. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Морон, принцесса.

Морон. В черствости, принцесса, он нисколько не уступает вам.

Принцесса. Я бы охотно отдала все, что у меня есть лишь бы порадоваться победе над ним.

Морон. Я думаю!

Принцесса. Ты бы не мог, Морон, мне помочь?

Морон. Вы знаете, принцесса, что я всегда к вашим услугам.

Принцесса. Говори ему обо мне почаще, искусно хвали ему меня, мой род и, подав ему сладостную надежду, постарайся поколебать его чувства. Я разрешаю тебе говорить все что тебе заблагорассудится, лишь бы он увлекся мною.

Морон. Положитесь на меня.

Принцесса. Меня это задело за живое. Я страстно желаю, чтобы он полюбил меня[244].

Морон. Да, он недурен, этот молодчик: приятное выражение лица, красивые черты. Он был бы отличной парой для какой-нибудь юной принцессы.

Принцесса. Словом, ты получишь от меня все, что пожелаешь, если только сумеешь зажечь в его сердце чувство ко мне.

640

Морон. На свете нет ничего невозможного. А скажите, принцесса, если б он полюбил вас, как бы вы поступили?

Принцесса. О, тогда я насладилась бы торжеством над его высокомерием, своею холодностью я наказала бы его за презрение и проявила бы к нему такую жестокость, какую только могла бы изобрести.

Морон. Он не покорится никогда.

Принцесса. Ах, Морон, надо сделать так, чтобы он покорился!

Морон. Нет, ничего не выйдет. Я его знаю, мои старания будут напрасны.

Принцесса. Тем не менее надо испробовать все и испытать, вполне ли бесчувственна его душа… Идем! Я хочу поговорить с ним и привести в исполнение одну мысль, которая пришла мне сейчас в голову.

Принцесса и Морон уходят.

ТРЕТЬЯ ИНТЕРМЕДИЯ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Филида, Тирсис.

Филида. Поди сюда, Тирсис! Пусть они себе идут своей дорогой, а ты расскажи мне о своих муках так, как только ты умеешь это делать. Твои взоры уже давно говорят мне об этом, но я предпочитаю слышать твой голос.

Тирсис (поет).

Ты внемлешь голосу страданья моего,

Но нет, красавица, мне облегченья,

И раню слух твой каждый день я,

Не раня сердца твоего.

Филида. Ну-ну, тревожить слух — это уже кое-что, а со временем при¬ дет и все остальное. Спой мне еще какую-нибудь новую жалобу, которую ты сочинил для меня.

641

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же и Морон.

Морон. Так-так, я вас накрыл, жестокая! Вы удаляетесь от других, чтобы внимать моему сопернику!

Филида. Да, я удаляюсь именно для этого. Еще раз говорю тебе: мне с ним приятно; охотно слушаешь влюбленных, когда они сетуют так сладостно, как это делает он. Почему ты не умеешь петь, как он? Я с удовольствием слушала бы тебя…

Морон. Пусть я не умею петь, зато я умею кое-что другое, и когда…

Филида. Замолчи. Я хочу слушать его. Говори, Тирсис, все, что тебе угодно.

Морон. Ах, жестокая!..

Филида. Тише, говорят тебе, не то я рассержусь!

Тирсис (поет).

Роскошный луг, густых деревьев ряд!

Зимою отнятый прекрасный ваш наряд

Вам снова возвращен весною.

Как зелень ваша хороша!

Но не вернет себе душа

Восторга, что утрачен мною.

Морон. Черт возьми! Зачем у меня нет голоса? Ах, мачеха-природа! Почему ты не наделила меня, как других, тем, чем можно петь?

Филида. В самом деле, Тирсис, нет ничего на свете приятнее твоего пения. Ты берешь верх над всеми своими соперниками.

Морон. Но почему я не могу петь? Разве у меня нет живота, глотки и языка, как у других? Ну-ка, попробуем, я тоже спою тебе и докажу, что любовь заставит сделать все, что ей угодно. Вот песенка, сочиненная мною для тебя.

Филида. Ладно, спой. Я охотно послушаю тебя, это редкий случай.

Морон. Смелей, Морон! Все дело в храбрости! (Поет.)

Твоя суровость так сильна,

Что сердце губит мне она.

Мой друг! Спаси меня скорее,

Иль я умру, тебя виня.

642

Ужели станешь ты жирнее,

Когда уморишь ты меня?

Ура, Морон!

Филида. Очаровательно! Послушай, Морон: мне очень бы хотелось прославиться тем, что один из вздыхателей умер из-за меня. Этого удовольствия я еще не испытала. Я бы, наверно, всем сердцем полюбила человека, который умер бы от любви ко мне.

Морон. Ты полюбила бы человека, который убил бы себя из-за тебя?

Филида. Да.

Морон. А больше ничего не требуется, чтобы понравиться тебе?

Филида. Нет. Морон. Идет! Я докажу тебе, что могу убить себя, когда захочу.

Тирсис (поет).

Ах, ничего нет слаще смерти

За то, что любим мы, — поверьте!

Морон (Тирсису). Это удовольствие вы можете доставить себе, когда вам заблагорассудится.

Тирсис (поет).

Смелей, Морон! Умри скорей

Ты в честь любви своей!

Морон (Тирсису). Занимайтесь своим делом, а мне позвольте покончить с собой по своему усмотрению… Ладно, я утру нос всем вздыхателям! (Филиде.) Слушай: я не ломака. Видишь кинжал? Он так вопьется в мое сердце, что ты только ахнешь. (В сторону.) Слуга покорный! Нашли простачка!

Филида. Пойдем, Тирсис. Спой мне еще раз ту самую песенку.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Принцесса, Эвриал, Морон.

Принцесса. Принц! До сего времени мы с вами как будто обнаруживали сродство душ, небо как будто вложило в нас одинаково сильную привязанность к нашей свободе и одинаковое отвращение к любви, вот почему мне бы хотелось открыть вам сердце и признаться в перемене, которая вас удивит. Я всегда смотрела на брак как на нечто ужасное и дала клятву скорее расстаться с жизнью, чем решиться утратить свободу, которой я так дорожила, и вот одно мгновение все во мне перевернуло. Достоинства одного принца поразили сегодня мой взор, и моя душа словно по волшебству внезапно уязвлена стрелами страсти, которую я всегда презирала. Прежде всего я постаралась найти причины для объяснения подобной перемены, и теперь я могу оправдать ее своим намерением откликнуться на пламенные просьбы отца и на желание всего государства. Но, по правде говоря, мне любопытно было бы знать ваше мнение обо мне: осудите вы или не осудите мое решение выйти замуж?

Эвриал. Какой бы выбор вы ни сделали, принцесса, я, разумеется, одобрю его.

Принцесса. Кого, по-вашему, намерена я выбрать?

Эвриал. Если бы я находился в вашем сердце, я мог бы это сказать, но так как меня там нет, то я воздержусь.

Принцесса. Попробуйте отгадать и назовите кого-нибудь.

644

Эвриал. Боюсь ошибиться.

Принцесса. Ну а все-таки, чье имя вам хотелось бы услышать?

Эвриал. Откровенно говоря, я знаю такое имя, но, прежде чем объясниться, я должен знать ваши намерения.

Принцесса. Хорошо, принц, я охотно открою их вам. Я уверена, что вы одобрите мой выбор. Так вот, чтобы не оставлять вас долее в неведении, я вам скажу, что меня пленили достоинства принца Мессены.

Эвриал (в сторону). О небо!

Принцесса (Морону, тихо). Мой замысел удался, Морон. Принц смущен.

Морон (принцессе, тихо). Отлично, принцесса. (Эвриалу, тихо.) Мужайтесь, государь! (Принцессе, тихо.) Он попался. (Эвриалу, тихо.) Не смущайтесь!

Принцесса (Эвриалу). Как вам кажется, я права? Верно, что этот принц обладает всеми возможными достоинствами?

Морон (Эвриалу, тихо). Придите в себя и отвечайте.

Принцесса. Почему, принц, вы не говорите ни слова и почему у вас такой смущенный вид?

Эвриал. Я в самом деле смущен. Я восхищаюсь тем, принцесса, что небо создало души, столь сходные во всем, как наши две души, в которых оказалось полнейшее тождество чувств, в которых одновременно возникло решение пренебрегать стрелами любви и которые в один и тот же миг с одинаковой легкостью расстались с наименованием бесчувственных. Да, принцесса, ваш пример дает мне на это право, и я без всякого притворства скажу вам, что любовь овладела сегодня моим сердцем и что одна из принцесс, ваших двоюродных сестер, очаровательная, прекрасная Агланта, единым взором разрушила все замыслы моей гордыни. Я в восторге, принцесса: благодаря тому, что мы оба потерпели поражение, нам не в чем упрекнуть друг друга; я всецело одобряю ваш выбор и не сомневаюсь, что вы похвалите и мой. Это чудо должно быть всем известно; каждому из нас необходимо, не мешкая, создать свое счастье. Я прошу вас, принцесса, помочь мне взять в жены ту, к

645

которой стремятся мои мечты. Надеюсь, вы не воспротивитесь моему намерению немедленно идти просить ее руки у вашего батюшки.

Морон (Эвриалу, тихо). Достойное, мужественное сердце!

Эвриал уходит.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Принцесса, Морон.

Принцесса. Ах, Морон, я больше не могу! Этот неожиданный удар сломил всю мою твердость.

Морон. Удар, правда, сильный. А сначала мне показалось, что ваша хитрость возымела действие.

Принцесса. Я в отчаянии, что другая добилась победы над сердцем, которое хотела покорить я.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Те же и Агланта.

Принцесса (Агланте). Принцесса! У меня есть к вам одна просьба, но только вы непременно ее исполните. Принц Итаки любит вас и хочет просить вашей руки у моего отца.

Агланта. Принц Итаки?

Принцесса. Он только что признался мне в этом и просил меня замолвить за него словечко. А я вас заклинаю отвергнуть его предложение и не слушать того, что он станет вам говорить.

Агланта. Если принц и правда меня любит, то почему же, принцесса, не имея намерения вступить с ним в брак, вы бы не желали…

Принцесса. Агланта, прошу вас: доставьте мне это удовольствие! Помогите мне в том, чтобы, не добившись победы над ним, лишить его счастья обладать вами.

Агланта. Принцесса! Я обязана подчиняться вам, но мне казалось, что покорить такое сердце — это победа, которой не следует пренебрегать.

Принцесса. Нет-нет, пусть он не изведает радости пренебречь мною.

646

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Те же и Аристомен.

Аристомен. Принцесса! Я пришел возблагодарить Амура за счастливую судьбу и выразить вам восторг, коим меня преисполнили необычайные милости, которыми вы соблаговолили осчастливить самого покорного из ваших рабов.

Принцесса. Что это значит?

Аристомен. Итакийский принц сообщил мне, что ваше сердце великодушно высказалось в мою пользу, что вы совершили приснопамятный выбор, ожидаемый всею Грецией.

Принцесса. Он сказал вам, что слышал это из моих уст?

Аристомен. Да, принцесса.

Принцесса. Он вертопрах, а вы слишком доверчивы, принц, — зачем вы так поспешно приняли за правду то, что он вам сказал? Подобные известия всегда должны вызывать сомнения. Вы могли бы вполне поверить этому только в том случае, если б я вам сказала об этом сама.

Аристомен. Принцесса! Если я проявил чрезмерную поспешность, поверив…

Принцесса. Прошу вас, принц, прекратим этот разговор! Сделайте милость, дайте мне возможность побыть немного одной!

Аристомен уходит.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Принцесса, Морон, Агланта.

Принцесса. Как суровы ко мне небеса!.. Принцесса! Вы не забыли мою просьбу?

Агланта. Я уже сказала, принцесса, что обязана вам повиноваться. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Принцесса, Морон.

Морон. Принцесса! Если бы он вас полюбил, вы отвергли бы его, и тем не менее вы не желаете, чтобы он принадлежал другой. Это значит быть собакой на сене[245]. .

647

~~-----------~~Принцесса. Нет, я не потерплю, чтобы он был счастлив с другой. Если бы так случилось, мне кажется, я умерла бы с досады. .

Морон. Давайте посмотрим правде в глаза. Вам хочется, чтобы он при¬ надлежал вам. Все ваши поступки говорят за то, что вы любите этого молодого принца. .

Принцесса. Я люблю его? О небо! Я его люблю? И у тебя хватает дерзости произнести эти слова? Скройся с глаз моих, бессовестный, чтобы я никогда больше не видела тебя! !

Морон. Принцесса~~!..~~ !..

Принцесса. Прочь отсюда, говорят тебе, не то я заставлю тебя уда¬ литься! !

Морон (в сторону). Ей-богу, ее сердце попалось на удочку… (Встречает взгляд принцессы, заставляющий его удалиться.) .)

ЯВЛЕНИЕ ~~СЕДЬМОЕ~~ СЕДЬМОЕ

Принцесса одна. .

Принцесса. Какое неведомое волнение охватило мое сердце? Какое тайное смятение нарушило внезапно мой душевный покой? Правда ли то, что мне сейчас сказали? Вдруг я, сама того не зная, полюбила юного принца? Ах, если бы это случилось, я пришла бы в отчаяние! Но это немыслимо, я прекрасно знаю, что не могу его полюбить. Неужели я способна на такую низость? С величайшим равнодуши¬ ем взирала я на всех, кто был у моих ног. Уважение, поклонение, преданность не могли тронуть мое сердце, так неужели же над ним восторжествуют гордость и пренебрежение? Я презирала всех, кто любил меня, так полюблю ли я единственного, кто меня прези¬ рает? Нет-нет, я отлично знаю, что не люблю его. Мне не за что его любить. Но если то, что я теперь чувствую, не любовь, что же это может быть? И откуда взялся яд, который струится по всем моим жилам и не дает мне покоя? Кто бы ты ни был, враг, скрывающий¬ ся в моем сердце, выйди оттуда! Напади на меня открыто и превра¬ тись на моих глазах в самого страшного зверя наших лесов, дабы мой дротик и стрелы могли защитить меня от тебя! О вы, прелестни¬ -

648

~~-----------~~цы, владеющие искусством смирять самые докучные тревоги неж¬ ностью вашего пения! Приблизьтесь, прошу вас, и постарайтесь музыкой прогнать овладевшую мною печаль! !

ЧЕТВЕРТАЯ ~~ИНТЕРМЕДИЯ~~ ИНТЕРМЕДИЯ

Принцесса, Филида, Климена.

Климена (поет). Что про любовь, мой друг, сказать ты можешь мне?

Филида (поет). А ты что про нее мне скажешь, дорогая?

Климена.

Жестокость ястреба, слыхать, в ее огне,

И стоит полюбить — погибнешь ты страдая.

Филида.

Слыхать, не может с ней сравниться страсть другая

И счастье лишь в любви мы познаем вполне.

Климена. Как нам узнать, что истинно, что ложно?

Филида. Уверенность где в этом почерпнуть?

Климена и Филида (вместе).

Полюбим! Вот надежный путь

Узнать, чему поверить можно.

Филида. Та прелестям любви везде хвалы поет.

Климена. Та заливается, ее кляня, слезами.

Филида.

Коль сердцу от нее лишь мук бессчетных гнет,

Зачем охотно так сдаемся ей мы сами?

Климена.

Ах, если радость нам любви дарует пламя,

Зачем для нас она всегда запретный плод?

Филида. Как нам узнать, что истинно, что ложно?

Климена. Уверенность где в этом почерпнуть?

Климена и Филида (вместе).

Полюбим! Вот бесспорный путь

Узнать, чему поверить можно.

Принцесса. Пойте одни, если хотите. Я не могу успокоиться. Как ни приятно ваше пенье, оно только усилило мою тревогу.

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Ифитас, Эвриал, Агланта, Цинтия, Морон.

Морон (Ифитасу). Да, государь, это вовсе не шутка: я, что называется, впал в немилость. Мне пришлось задать стрекача. Вы, наверно, никогда еще не видели ее в таком гневе.

Ифитас (Эвриалу). Ах, принц! Как я был бы рад этой любовной уловке, если бы с ее помощью удалось тронуть сердце принцессы!

Эвриал. То, что вам сообщили, государь, еще не позволяет мне льстить себя этой сладостной надеждой. Но если с моей стороны не будет чрезмерной смелостью желать чести вступить с вами в родственную связь, если моя особа и мое государство…

Ифитас. Принц! Не будем рассыпаться друг перед другом в любезностях. Я нахожу в вас все, что вполне отвечает желаниям отца, и если вам принадлежит сердце моей дочери, значит, у вас есть все, что надо.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же и принцесса.

Принцесса. О небо! Что я вижу!

Ифитас (Эвриалу). Я сочту за честь породниться с вами и охотно удовлетворю вашу просьбу.

Принцесса (Ифитасу). Государь! Я на коленях прошу вас об одной милости. Вы всегда проявляли ко мне нежнейшую любовь. Я гораздо больше обязана вам за вашу постоянную доброту, чем за то, что вы дали мне жизнь. И если вы в самом деле питали ко мне расположение, то представьте мне сейчас самое явное тому доказательство: не внемлите, государь, просьбе этого принца и не давайте согласия на то, чтобы принцесса Агланта соединилась с ним узами брака.

650

Ифитас. Почему же, дочь моя, ты противишься этому союзу?

Принцесса. Потому что я ненавижу принца и стремлюсь расстроить его планы.

Ифитас. Ты ненавидишь его, дочь моя?

Принцесса. Да, признаюсь, всем сердцем.

Ифитас. Что же он тебе сделал?

Принцесса. Он выказал ко мне презрение.

Ифитас. Каким же образом?

Принцесса. Он нашел, что я недостаточно привлекательна, и не стал просить моей руки.

Ифитас. Почему же это оскорбляет тебя? Ведь ты же ни к кому не проявляешь благосклонности.

Принцесса. Все равно. Он должен был полюбить меня, как все прочие, и доставить мне по крайней мере удовольствие отказать ему. Его признание оскорбляет меня. Это великий позор для меня: на моих глазах и на глазах у ваших приближенных он избрал другую!

Ифитас. Чем же он все-таки привлек твое внимание?

Принцесса. Я желаю, государь, отомстить ему за презрение. Мне хорошо известно, что он пламенно любит Агланту, вот я и хочу, с вашего позволения, помешать его счастью с ней.

Ифитас. Ты так близко приняла это к сердцу?

Принцесса. Да, государь, конечно. Если вы исполните его просьбу, я умру у вас на глазах.

Ифитас. Полно, полно, дочь моя! Признайся чистосердечно: достоинства принца открыли тебе глаза, и — что там ни говори — ты наконец полюбила его.

Принцесса. Я, государь?

Ифитас. Да, ты любишь его.

Принцесса. Я люблю его? Что вы говорите? Вы обвиняете меня в подобной низости? О небо! Какой ужас! Как я не умерла, услышав такие речи? Ужель меня постигло такое несчастье, что меня заподозрили в любви? Если бы не вы, государь, а кто-нибудь другой говорил мне такие слова, не знаю, что бы я сделала!..

Ифитас. Ну хорошо, ты его не любишь. Ты его ненавидишь, согласен. Я охотно иду на то, чтобы для твоего удовольствия он не женился на принцессе Агланте.

651

Принцесса. Ах, государь, вы мне возвращаете жизнь!

Ифитас. Но чтобы помешать ему когда-либо соединиться с ней, выйти за него надо тебе.

Принцесса. Вы смеетесь надо мной, государь! Он ведь не об этом просит.

Эвриал. Простите меня, принцесса, но я достаточно смел, чтобы взять в свидетели государя, вашего отца, что я просил у него вашей руки. Довольно держать вас в заблуждении, пора снять маску! Пусть это даст вам возможность восторжествовать надо мной, я должен открыть вам истинные мои чувства. Я никогда никого не любил, кроме вас, и, кроме вас, никогда никого не полюблю. Из-за вас я утратил, принцесса, холодность, которой я всегда гордился. Все, что я вам говорил, было лишь уловкой,— она была внушена мне тайным порывом, и прибегнул я к ней не без тяжких усилий над собой. Конечно, мое притворство должно было скоро обнаружиться, я дивлюсь, что мог выдержать его полдня. Верьте мне: я умирал; когда я скрывал от вас свои чувства, пламя сжигало мне душу. Ни одно сердце так не болело, как мое. Если в этой хитрости, принцесса, есть что-либо для вас оскорбительное, я готов сейчас же умереть, чтобы отомстить за вас. Стоит вам приказать — и моя рука почтет за честь немедленно привести в исполнение произнесенный вами приговор.

Принцесса. Нет-нет, принц, я не гневаюсь на ваш обман! Я предпочитаю, чтобы все, что вы говорили, было хитростью, нежели правдой.

Ифитас. Итак, дочь моя, ты согласна выйти за принца замуж?

Принцесса. Государь! Я еще сама не знаю, чего хочу. Дайте мне время поразмыслить, помогите мне оправиться от смущения!

Ифитас. Надеюсь, вам понятно, принц, что это означает. Вы можете быть совершенно спокойны.

Эвриал. Принцесса! Я буду ждать решения моей судьбы сколько вы пожелаете, и, если оно окажется для меня смертельным приговором, я безропотно покорюсь ему.

Ифитас. Поди сюда, Морон. Нынче день мира, я верну тебе милость принцессы.

Морон. Государь! В другой раз я буду более умелым придворным и остерегусь говорить то, что думаю.

652

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Те же, Аристомен и Теокл.

Ифитас (Аристомену и Теоклу). Я боюсь, принцы, что выбор моей дочери не в вашу пользу, но вот две принцессы, они вполне могут утешить вас в вашем небольшом несчастье.

Аристомен. Государь! Мы умеем покоряться своему жребию, и, если эти прелестные принцессы не питают презрения к отвергнутым сердцам, мы все же обретем благодаря им честь родства с вами.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Те же и Филида.

Филида (Ифитасу). Государь! Богиня Венера объявила повсюду о перемене, происшедшей в сердце принцессы. Все пастухи и пастушки выражают по этому случаю свою радость танцами и песнями. Если вы не презираете подобных зрелищ, то сейчас вы окажетесь свидетелем всеобщего ликования.

ПЯТАЯ ИНТЕРМЕДИЯ

Пастухи и пастушки.

Четыре пастуха и две пастушки поют вперемежку с хором.

Девы гордые, пленяйте!

Вашим чарам нет конца.

О пастушки! Страсть узнайте,

Нам затем даны сердца.

Тщетно думать о защите,

Час любви пробьет для всех;

Вы, как все, не избежите

Сладостных ее утех.

С юных дней познайте радость

Власти милого лица.

Лишь любви изведав сладость,

Начинают жить сердца.

Тщетно думать о защите,

Час любви пробьет для всех;

Вы, как все, не избежите

Сладостных ее утех.

Балетный выход

Четыре пастуха и четыре пастушки танцуют под пение хора.

КОММЕНТАРИИ

«ШАЛЫЙ, ИЛИ ВСЕ НЕВПОПАД»

(«L’ÉTOURDI, OU LES CONTRE-TEMPS»)

К стр. 60

Имя Маскариль происходит от испанского mascarilla — полумаска.

К стр. 63

Ей-ей, я думаю у что эти старики… — В первом полном посмертном издании комедии Мольера (1682), подготовленном близкими автору лицами — актерами Лагранжем и Вино, — эта и последующие три строки были взяты в скобки. В комментариях же указывалось, что эти строки не произносились актерами, так как они затягивали сцену. Нам представляется, что данные строки имеют важное значение для обрисовки характера Маскариля и потому не могут восприниматься как длинноты. Правильнее, на наш взгляд, объяснить пропуск строк, содержащих в себе дерзкий отзыв о стариках, необходимостью быть осторожным и не раздражать сторонников строгой мещанской морали. Естественно, что эта истинная причина не могла быть раскрыта в издании 1682 г.

К стр. 89

…попалось несколько фальшивых золотых. — Во Франции XVII в. было огромное количество фальшивомонетчиков. С 1610 по 1633 г. число казненных фальшивомонетчиков превышало пятьсот человек, причем, по свидетельству современника, это была лишь четвертая часть общего числа лиц, занимавшихся подделкой монет.

К стр. 101

О доброта моя! Молчи, молю тебя! — один из примеров излюбленного Мольером пародирования монологов трагических героев, нередко обращавшихся к своему собственному чувству или разуму.

К стр. 104

…от золотых лучей любого кошелька. — Со времени царствования

654

Людовика XI (конец XV в.) до середины XVII в. на золотых экю изображалось солнце с восемью лучами над короной.

К стр. 109

Играй Олибрия, будь душегубом, будь! — Олибрий — тип кровожадного злодея в средневековых мираклях и легендах.

К стр. 110

Да, видно, вы из тех любителей подраться…— В оригинале — «amis d’épée» (дословно — «друзья шпаги»), лица, предлагающие свои услуги в качестве секундантов и способствующие доведению всякой ссоры до дуэли[246].

К стр. 134

Знакомцы у меня средь полицейских есть… — В издании 1682 г. эта и следующие пять строчек были заключены в скобки и со сцены не произносились, так как цензура во Франции XVII в. строго запрещала всякие выпады против властей и полиции.

К стр. 146

…не на мушкетах бой и не на шпагах тонких…— Этот стих и три следующих были в издании 1682 г. взяты в скобки вследствие цензурного запрета, по всей вероятности, из опасения оскорбить королевскую армию.

К стр. 150

А нет ли здесь еще незанятой девицы? — Исполнитель роли Маскариля согласно традиции, установленной Мольером, произносит эти слова, обращаясь прямо к публике.

«ЛЮБОВНАЯ ДОСАДА»

(«DÉPIT AMOUREUX»)

К стр. 152

Эраст — влюбленный (греч.). Метафраст — истолкователь, учитель, педант (греч.). Гро-Рене — толстый Рене, сценическое имя комика дю Парка (франц.). Лa Рапьер — рапира (франц.).

К стр. 167

…коварней, чем сатрап иль дикий листригон? — Сатрап — наместник шаха[247] в древнеперсидском царстве; листригоны — упоминаемое в «Одиссее» Гомера (песнь X) племя великанов-людоедов. В контексте речи слуги Гро-Рене эти ученые слова носят пародийный характер.

К стр. 180

…magister, в три раза больший. — В прижизненных изданиях Мольера слово magister (учитель) писалось через дефис (magis-ter) и так же произносилось Метафрастом. Пародируя схоластическую форму доказательств, Мольер разлагает слово на magis (больше) и ter (в три раза).

655

К стр. 181

Не Марка ль Туллия сказалось здесь влиянье? — Знаменитый писатель Марк Туллий Цицерон (106—43 гг. до н. э.) в письме к Аттику рассказывает о брате Квинте, постоянно ссорившемся со своей женой Помпонией, сестрой Аттика[248].

К стр. 183

Квинтилиан — римский ритор I в. н. э., автор книги «Наставления в ораторском искусстве».

К стр. 205

«Оставь в покое нас, бубновый ты валет!» — Бубновый валет в языке XVII в.— оскорбительная кличка, означает — мошенник, плут[249].

К стр. 210

Вот браслет, позвольте вам отдать. — Эраст возвращает Люсили браслет, свитый из ее волос. Такие браслеты дамы дарили кавалерам в знак своей милости[250].

К стр. 215

Мы должны соломинку сломать… — Средневековый рыцарский обычай, означающий разрыв сношений и начало открытой вражды. Обычай этот перешел в феодальную Европу из Древнего Рима. Фраза эта сохранилась во французском языке как выражение, означающее прекращение дружеских отношений.

К стр. 217

…с отважным рыцарем Роландом я не сходен. — Речь идет о пылко влюбленном герое поэмы Ариосто «Неистовый Роланд» (1532).

«СМЕШНЫЕ ЖЕМАННИЦЫ»

(«LES PRÉCIEUSES RIDICULES»)

К стр. 232

Странное дело… — «Смешные жеманницы» были первой комедией, отданной Мольером в печать. Обстоятельства этого дела несколько необычны. После успешной премьеры комедии 18 ноября 1659 г. последовал ее двухнедельный запрет. Между тем интерес публики к ней все возрастал. Пользуясь этим, издатель Жан Рибу, раздобыв рукопись, хотел отпечатать ее без ведома автора. Энергичное вмешательство Мольера воспрепятствовало этому. Опротестовав право Рибу на напечатание комедии, Мольер передал его книгоиздателю де Люину.

…вспомнить известную пословицу… — Подразумевается французская пословица: «Cette femme est belle à la chandelle, mais le jour gâte tout» («Эта женщина красива при свечах, но дневной свет все портит»).

656

К стр. 233

…почему я выбрал именно этот сюжет для своей комедии. — Зная враждебное отношение к своей комедии со стороны прециозных салонов, имеющих влияние на власти, Мольер из тактических соображений маскирует свой подлинный замысел. Доктор, Капитан, Тривелин — маски итальянской импровизированной комедии XVI—XVII вв. (так называемой комедии дель арте).

К стр. 234

Положительные персонажи комедии Лагранж и Дюкруази носят фамилии актеров, исполнявших данные роли. Имена Мадлон, Като и Маротта соответствуют именам актрис, исполнявших эти роли (Мадлены Бежар, Катерины Дебри и Марии Рагно[251]). Маскариль и Жодле — популярные театральные типы-маски; первый получил широкую известность благодаря Мольеру, второй был создан фарсовым актером Жюльеном Бедо. Альманзор — имя арабского происхождения, вычитанное жеманницами в одном из прециозных романов и данное ими своему слуге.

К стр. 236

…слывет острословом… — В оригинале — «bel esprit» (остроумец, остромысл). Так называли молодых аристократов, посетителей великосветских салонов, которые отличались умением придавать своей речи изысканную форму.

К стр. 237

Кир и Мандана — герой и героиня романа Мадлены Скюдери «Артамен, или Великий Кир» (1649—1653).

Аронс и Клелия — герой и героиня романа М. Скюдери «Клелия, или Римская история» (1656—1661).

К стр. 238

Карта Страны Нежности — приводится в романе «Клелия, или Римская история» в качестве путеводителя для кавалеров, добивающихся благосклонности дам. Все названные пункты дают аллегорическое обозначение тех любезностей и услуг, которые обязан оказать кавалер, ухаживая за дамой.

К стр 239

…имя Поликсена, избранное сестрицей, или Аминта, как я себя называю… — Менять собственное имя на имя, заимствованное из мифологии или прециозных романов, было очень распространено в аристократических салонах.

К стр. 240

…по великому Сириусу. — Маротта коверкает наименование романа «Великий Кир» (имя «Кир» по-французски звучит «Сирюс»[252]).

657

К стр. 243

Амилькар — тип лирического, нежного любовника в романе М. Скюдери «Клелия, или Римская история»[253].

К стр. 244

…всех авторов Собрания избранных сочинений. — Под этим названием в 1653 г. вышел сборник прециозных стихов братьев Корнелей, Бенсерада, Скюдери, Буаробера и других.

Мадригал — небольшое лирическое стихотворение любовного содержания, посвященное какой-либо знатной даме и восхваляющее ее красоту[254].

К стр. 245

Портреты — краткие поэтические характеристики, введенные в моду М. Скюдери, которая дала их образцы в романе «Клелия, или Римская история».

К стр. 246

Ого! Какого дал я маху… — пародия на один из мадригалов, напечатанных в упомянутом Собрании избранных сочинений.

К стр. 247

…нечто хроматическое. — Хроматизм — музыкальный термин, обозначающий повышение или понижение звука на полтона. Мадлон употребляет это слово невпопад, желая щегольнуть своей ученостью.

К стр. 248

Бургундский отель — известный драматический театр Парижа, враждовавший с театром Мольера. Актерам этого театра была свойственна искусственная, напыщенная манера игры и декламации.

Пердрижон — владелец модного галантерейного магазина в Париже.

К стр. 250

…бледность его физиономии. — Популярный комик Жодле выступал на сцене не в маске, а с лицом, обсыпанным мукой, как это было принято у актеров старинного фарса.

К стр. 253

…воодушевить наши ножки… — прециозная перифраза, которая должна означать — устроить танцы.

Куранта — старинный медленный танец[255].

658

«СГАНАРЕЛЬ, ИЛИ МНИМЫЙ РОГОНОСЕЦ»

(«SGANARELLE, ON LE COCU IMAGINAIRE»)

К стр. 260

…пибраковы стихи… — сборник назидательных четверостиший Ги дю Фора, сеньора де Пибрака (1575).

…томик басен Советника Матье… — сборник назидательных четверостиший Пьера Матье (1616).

«Советы грешникам» — моральный трактат испанского мистика доминиканца Луиса де Гренада, переведенный на французский язык в 1651 г.

«ДОН ГАРСИЯ НАВАРРСКИЙ, ИЛИ РЕВНИВЫЙ ПРИНЦ»

(«DON GARCIE DE NAVARRE, OU LE PRINCE JALOUX»)

К стр. 288

Несмотря на точное указание места действия пьесы, ее события и время действия носят условный характер. Источником пьесы является не национальная хроника или оригинальная испанская драма, а комедия флорентийского автора XVII в. Джачинто Андрес Чиконьини «Счастливая ревность принца Родриго», сочиненная в модном испанском стиле.

К стр. 290

…если с ревностью безумною своей… — Рассуждения Эльвиры и Элисы на тему, должен ли идеальный любовник быть ревнивым, выдержаны в духе прециозных «диспутов о любви». Подобного рода спор ведут также Оранта и Климена — жеманные маркизы из «Докучных», но уже с явно пародийным уклоном.

К стр. 297

Когда любить меня вы будете как надо… — Этот стих почти дословно повторен в «Мизантропе». Такого рода переносы строчек монологов или отдельных реплик из «Дона Гарсии» можно встретить в «Мизантропе», а также в «Амфитрионе» и «Ученых женщинах». В русском переводе самоцитирование Мольера, естественно, сглаживается, поэтому специальное выделение сходных реплик нецелесообразно.

К стр. 298

Я вижу, принц, что вы находитесь под властью… — Речь Эльвиры выдержана в умышленно усложненных загадочных выражениях, характерных для любовных признаний в прециозном духе. В оригинале этот стиль ощутим и во многих других местах пьесы.

К стр. 306—307

Мотив разорванного письма заимствован Мольером из комедии Чиконьини.

659

К стр. 307

Будь тверд, о разум мой… — Риторическое обращение действующего лица к своим собственным страстям или разуму характерно для героев «высоких жанров» трагедии, трагикомедии или пасторали. Мольер обычно употребляет этот прием пародийно (см. примеч. к «Шалому»)[256].

«УРОК МУЖЬЯМ»

(«L’ÉCOLE DES MARIS»)

К стр. 358

Герцог Орлеанский — брат Людовика XIV, был официальным покровителем труппы Мольера, носившей наименование «Труппы брата короля».

К стр. 359

Арист — лучший (греч.).

К стр. 372

…торжеств по случаю рождения дофина. — В королевской семье ждали ребенка, который появился через пять месяцев. Предсказание Мольера нечаянно сбылось: у Людовика родился сын (дофин).

К стр. 384

О, дважды, трижды будь благословен указ…— Имеется в виду указ 1660 г., направленный против чрезмерной роскоши в одежде.

«ДОКУЧНЫЕ»

(«LES FACHEUX»)

К стр. 410

…добавить характер еще одного докучного…— После первого представления «Докучных» Людовик XIV указал Мольеру на отсутствие среди сатирических типов его комедии типа надоедливого охотника. Восполняя этот пробел, Мольер на следующем спектакле ввел Доранта.

К стр. 411

Когда-нибудь я издам свои замечания по поводу моих будущих пьес… — Эту фразу и все дальнейшее надо понимать в ироническом смысле.

Всем известно, для какого празднества я сочинил свою комедию.— «Докучные» были сочинены и показаны по заказу суперинтенданта финансов Фуке в его замке Во. Деликатный тон намека объясняется тем

660

обстоятельством, что через девятнадцать дней после этого пышного празднества, данного Фуке в честь короля, он был арестован за финансовые злоупотребления[257]. Обращение к читателю было составлено после этого происшествия.

К стр. 412

…стихи, сочиненные господином Пелиссоном… — Посредственный поэт Пелиссон, близкий к кругу Фуке, тоже был арестован. Знаменательно, что пролог, обращенный к королю и выдержанный в сугубо льстивых тонах, был написан не самим Мольером.

К стр. 413

Имена почти всех действующих лиц этой комедии — греческого происхождения и имеют определенное смысловое значение: Эраст — влюбленный, и т. д.

К стр. 425

Батисту я, мой друг, куранту покажу. — Речь идет о Жане-Батисте Люлли (1633 — 1687), известном композиторе, создателе французской оперы, одно время сотрудничавшем с Мольером[258].

К стр. 430

Пикет — популярная в XVII в. карточная игра.

К стр. 433

Сенека[259] — римский философ и поэт (I в. н. э.). Его имя в устах слуги Ла Монтаня производит комический эффект[260].

К стр. 438

Деревенщина — здесь: неотесанный сельский дворянин.

К стр. 439

Гаво — известный торговец лошадьми.

К стр. 440

Дрекар — популярный в придворных кругах доезжачий[261].

К стр. 445

…грек по профессии — непереводимая игра слов. Grec[262] помимо своего прямого значения имеет еще смысл — мошенник, шулер.

К стр. 447

Будь в Люксембурге то иль в Тюильри…— Люксембургский сад и сад Тюильри — излюбленные места прогулок парижан.

Быть может, есть у вас тот камень на примете…— Речь идет о так называемом «философском камне», с помощью которого, по взглядам средневековых алхимиков, якобы можно было любой металл превратить в золото.

661

«УРОК ЖЕНАМ»

(«L’ÉCOLE DES FEMMES»)

К стр. 455

Ее высочеству. — Мольер посвятил свою комедию Генриетте Английской, супруге герцога Орлеанского, брата короля, официального покровителя его труппы.

К стр. 456

…в рассуждении, имеющем форму диалога, но я еще не знаю, как с ним поступить. — Мольер в ответ на враждебные нападки по поводу появления «Урока женам» написал пьесу «Критика “Урока женам”», которая была показана на сцене мольеровского театра через две недели после выхода из печати «Урока женам».

…одно лицо из высшего света… — По мнению современника Мольера литератора де Визе, здесь имеется в виду салонный автор аббат Бюиссон.

К стр. 461

…игра в корзиночку… — игра в фанты. Арнольф мечтает о супруге, которая, не ведая никаких светских забав, не знала бы и этой игры и полагала бы в своей наивности, что речь идет об обычной корзиночке, куда можно положить пирожок.

К стр. 462

Пантагрюэль Панургу отвечал. — Персонажи романа Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». Имеется в виду сцена из пятой главы III книги.

К стр. 464

…и называться стал де Л’Илем… — Насмешка над братом великого Корнеля, посредственным драматургом Тома Корнелем, который выступал под именем Корнеля де Л’Иля[263]. Т. Корнель был типичным автором салонного направления, известным своими резкими нападками на Мольера и его театр.

К стр. 474

…как далеко могло зайти меж ними дело. — Эта и следующие три строчки в издании 1682 г. были взяты в скобки, что означало цензурное запрещение произносить их со сцены. По той же причине, а также чтобы избежать длиннот, в скобки были взяты следующие стихи: стр. 486 — …и, если бы не я… и семь следующих строк; стр. 487 —…хотя вступить и мог в супружество… и восемь следующих строк; стр. 489 — В Правилах супружества к произнесению на сцене были разрешены только первое, пятое, шестое и девятое правила; стр. 492 — Положим, в эти дни… и семь следующих строк; стр. 499 — Проклятое письмо… и следующая строчка;

662

стр. 506 — Давно я думаю… и семь следующих строк; стр. 508 — …глядишь — и разобьют… и девятнадцать следующих строк.

«КРИТИКА “УРОКА ЖЕНАМ”

(«LA CRITIQUE DE “L’ÉCOLE DES FEMMES”»)

К стр. 533

Королеве-матери. — Королева-мать, Анна Австрийская, отличалась большой набожностью и впоследствии явилась ярой сторонницей запрещения «Тартюфа».

К стр. 544

…разница между полулуидором и пятнадцатью су… — Пол-луидора (сто десять су) стоило место на самой сцене, а пятнадцать су — место для стояния в партере театра.

К стр. 548

…актеры других театров… — Речь идет об актерах Бургундского отеля и театра Маре[264], конкурировавших с театром Мольера.

К стр. 553

…по рецепту французского повара. — Популярная поваренная книга, называвшаяся в своем подзаголовке «школой поджарок» («L’École des ragoûts»). Издана в Париже в 1651 г.

«ВЕРСАЛЬСКИЙ ЭКСПРОМТ»

(«L’IMPROMTU DE VERSAILLES»)

К стр. 559

Изображая в комедии репетицию на сцене своего театра, Мольер сохраняет за исполнителями «Версальского экспромта» собственные имена актеров своей труппы.

К стр. 562

…ваши критики, решив изобразить вас… — В ответ на «Критику “Урока женам”» появилось сразу два отклика: комедия-памфлет Де Визе «Зелинда, или Истинная критика “Урока женам”» и полемическая комедия Бурсо «Портрет живописца, или Ответная критика “Урока женам”».

К стр. 563

Они дают представления в те же дни… — Бургундский отель и мольеровский театр в Пале-Рояле ставили спектакли по воскресеньям, вторникам и пятницам.

К стр. 564

Монфлери (ок. 1610—1667) — известный трагик Бургундского отеля[265].

663

Г-жа Бошато (ум. 1683) — трагическая актриса Бургундского отеля.

К стр. 565

Бошато (ум. 1665) — актер Бургундского отеля.

Отрош (ум. 1707) — актер на роли наперсников. До Бургундского отеля работал в театре Маре.

Де Вилье — актер Бургундского отеля на вторые комические роли.

К стр. 569

«Пьеса противна, противна, черт возьми…». — Фраза, произносимая маркизом в «Критике “Урока женам”».

К стр. 573

Ее написал некий Бр… Бру… Броссо. — Речь идет о Бурсо. Его пьеса «Портрет живописца» уже шла на сцене Бургундского отеля.

К стр. 574

…называет их благонравными чертовками! — Намек на слова Кризальда из «Урока женам».

К стр. 575

Лизидас — в этом образе Мольер высмеивает автора «Зелинды» Де Визе.

К стр. 578

Пусть они донашивают их после нас… — Намек на использование сюжета «Смешных жеманниц» Сомезом в пьесе «Истинные жеманницы», направленной против Мольера.

Есть вещи, которые не вызывают смеха…— В этих словах заключен протест Мольера против злостной клеветы, возведенной на драматурга его врагами.

«БРАК ПОНЕВОЛЕ»

(«LE MARIAGE FORCÉ»)

К стр. 582

Сганарель — традиционный театральный персонаж комедии Мольера, наделяемый драматургом определенными индивидуализированными чертами.

Панкрас — традиционный тип доктора-педанта, происходит от итальянской маски из комедии дель арте — Панкрацио.

664

Марфуриус — также традиционный литературный тип ученого педанта.

Пиррон (ок. 360—270) — греческий философ, основоположник философского скептицизма. Указывая на субъективность представлений о качествах предмета, Пиррон предостерегал от какой бы то ни было определенности суждений.

К стр. 585

А теперь шестьдесят четвертый[266]… — Жеронимо называет дату написания Мольером комедии «Брак поневоле» (1664).

К стр. 586

…истинно дружеский совет. — Сцена между Сганарелем и Жеронимо навеяна эпизодом из романа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль»1. «О том, как Панург советуется с Пантагрюэлем, стоит ли ему жениться» (кн. III, гл. ІХ—XIV).

К стр. 587

…для пущей торжественности, в маске.— Упоминание маски предвещает появление балетных и маскарадных эпизодов, в которых будет участвовать Жеронимо.

К стр. 591

…в главе «О качестве». — Восьмая глава трактата Аристотеля «О категориях».

К стр. 593

Вот-вот.— Предыдущая сцена написана с использованием шутливой ситуации из романа Рабле (кн. II, гл. IX).

К стр. 594 «Субстанция» и «акциденция» — сущность и внешнее проявление сущности — философские термины, широко употребляемые в схоластических спорах. Они производят комический эффект из-за неуместности их употребления философом-педантом.

…или же только третьим? — Три процесса мышления — восприятие, суждение и вывод.

…десять или же всего только одна? — Согласно учению Аристотеля, существует десять философских категорий — сущность, количество, отношение, качество, действие, страсти, пространство, время, ситуация и способ существования.

К стр. 595 …в виде лаконической апофегмы… — Апофегма — остроумное изречение[267].

665

К стр. 596

Онейрокритика — истолкование слов (греч.).

Космометрия — измерение вселенной (греч.).

Метопоскопия — гадание по чертам лица (греч.).

Геомантия — гадание по брошенной горсти земли (греч.).

К стр. 597

…«мне кажется, будто я пришел». — Сцена написана в подражание эпизоду из романа Рабле (кн. III, гл. XXXV и XXXVI — беседа Панурга с философом Труйоганом).

К стр. 600—601

…к этому знаменитому чернокнижнику…— В первоначальном варианте следовала сцена между Сганарелем и Волшебником, завершающаяся выходом четырех демонов, которые строили рога Сганарелю.

К стр. 606

…в честь этого счастливого брака. — В первоначальном варианте за этими словами следовали: пятый балетный выход — обучение Сганареля куранте; в шестом выходе исполнялась испанская песенка и танцевали две испанки и двое испанцев, а также выступал акробат; этот номер, слабо связанный с сюжетом, вводился с целью демонстрации искусства акробатики некоего господина Тартаса. Седьмой выход составляла шутовская сцена, а в восьмом и последнем четверо поклонников в танце ухаживали за супругой Сганареля.

«ПРИНЦЕССА ЭЛИДЫ»

(«LA PRINCESSE D’ELIDE»)

К стр. 615

…достойны вы вполне. — Восхваление «сердечной нежности», дополняющей прочие добродетели юного монарха, было лестным намеком на любвеобильное сердце молодого Людовика XIV.

К стр. 622

…и божеством любовь не признает никак. — Жанр галантной комедии, в котором была написана «Принцесса Элиды», требовал от Мольера идеализированного изображения нетерпимости к живому любовному чувству, в то время как в обычных комедиях подобного рода прециозные причуды драматург подверг открытому осмеянию.

К стр. 626

…замечает направляющегося к нему медведя. — Недопустимая вольность для классицистической комедии. Медведь был введен в «Прин-

666

цессу Элиды», входящую в состав феерического празднества («Увеселения волшебного острова»), во время которого демонстрировалось маскарадное шествие с дрессированными животными. В сценарии «Увеселений» значится выход двух медведей.

К стр. 628

…для одиночества нашло приют обширный. — Намек на Версаль, «стоящий у дверей» в Париж. Вокруг пышной и многолюдной королевской резиденции была искусственно восстановлена картина «природы» с обширными лугами, уединенными рощами и быстро текущими ручьями[268].

К стр. 629

Я тоже считаю… — По-видимому, Мольер намеревался написать комедию целиком стихами, но необходимость срочного завершения пьесы, входящей в состав версальского празднества, вынудила автора с середины первого явления второго акта перейти на прозу. Стихи были сохранены только в песенках и дуэтах интермедий. В таком виде «Принцесса Элиды» и была напечатана в сборнике текстов «Увеселения волшебного острова» (1664).

СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ

Стр. 59 «Шалый, или Все невпопад». Факсимиле титульной страницы издания 1663 г.

Стр. 151 «Любовная досада». Гравюра П. Бриссара к изданию Полного собрания сочинений Мольера 1682 г.

Стр. 231 «Смешные жеманницы». Гравюра П. Бриссара к изда¬ нию 1682 г.

Стр. 257 Фронтиспис памфлета «Эломир-ипохондрик» (1670), направ¬ ленного против Мольера. Мольер — Эломир берет уроки у итальянского комика Скарамуша.

Стр. 287 Французский офицер. Гравюра 1630 г.

Стр. 357 «Урок мужьям». Гравюра П. Бриссара к изданию 1682 г.

Стр. 409 Щеголь в костюме эпохи Людовика XIV. С гравюры Лепотра.

Стр. 454 Мольер в роли Арнольфа. Фрагмент картины «Французские и итальянские фарсеры» 1670 г.

Стр. 532 Титул первого тома «Сочинений Мольера издания 1666 г. Гравюра Шово. Фигура справа изображает Мольера в роли Сганареля, фигура слева — Мольер в роли мнимого маркиза Маскариля.

Стр. 558 «Версальский экспромт». Гравюра П. Бриссара к изданию 1682 г.

Стр. 581 «Брак поневоле». Гравюра П. Бриссара к изданию 1682 г.

Стр. 607 «Принцесса Элиды». Гравюра П. Бриссара к изданию 1682 г.

СОДЕРЖАНИЕ

Ю. Гинзбург, С. Великовский.

КОМЕДИОГРАФ «ВЕЛИКОГО ВЕКА»

ШАЛЫЙ, ИЛИ ВСЕ НЕВПОПАД.

Перевод Е. Полонской

ЛЮБОВНАЯ ДОСАДА.

Перевод T. Л. Щепкиной-Куперник

151

СМЕШНЫЕ ЖЕМАННИЦЫ.

Перевод Н. Яковлевой

231

СГАНАРЕЛЬ, ИЛИ МНИМЫЙ РОГОНОСЕЦ.

Перевод А. И. Оношкович-Яцыны

257

ДОН ГАРСИЯ НАВАРРСКИЙ, ИЛИ РЕВНИВЫЙ ПРИНЦ.

Перевод Н. Я. Брянского

287

УРОК МУЖЬЯМ.

Перевод Василия Гиппиуса

357

ДОКУЧНЫЕ.

Перевод Всеволода Рождественского

409

УРОК ЖЕНАМ.

Перевод Василия Гиппиуса

454

КРИТИКА «УРОКА ЖЕНАМ».

Перевод Арго

532

669

ВЕРСАЛЬСКИЙ ЭКСПРОМТ.

Перевод Арго

558

БРАК ПОНЕВОЛЕ.

Перевод Н. Любимова

581

ПРИНЦЕССА ЭЛИДЫ.

Перевод В. Морица

607

КОММЕНТАРИИ

Г. Бояджиева

654

Мольер

Полное собрание сочинений. В 3-х т. Т. 1.— М.: Искусство, 1985.—670 с., 1 л. портр.

В первый том полного собрания сочинений великого французского драматурга вошли такие его произведения, как «Шалый», «Смешные жеманницы», «Урок мужьям», «Урок женам», «Версальский экспромт», «Брак поневоле», и другие комедии.

МОЛЬЕР

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ

В ТРЕХ ТОМАХ

ТОМ ПЕРВЫЙ

Редактор С. К. Никулин. Художественный редактор Л. И. Орлова. Технический редактор Е. 3. Плоткина. Корректоры Н. А. Медведева, Н. Г. Рязанова И. Б. № 2007 Сдано в набор 15.04.85. Подп. к печ. 19.11.85. Формат издания 70×IO8/32. Бумага типографская № 1. Гарнитура обыкновенная новая. Высокая печать. Усл. печ. л. 29,4. Усл. кр.-отт. 29,75. Уч.-изд. л. 31,143. Изд. № 12236. Тираж 100 000 экз. (2-й з-д 30001 — 100 000 экз.). Заказ 261. Цена 2 р. 60 к. Издательство «Искусство», 103009 Москва, Собиновский пер., 3. Тульская типография Союзполиграфпрома при Государственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии и книжпой торговли, 300600 г. Тула, проспект Ленина, 109

[1] Нумерация в бумажной книге снизу. Так форматируются комментарии публикатора электронной версии. Их читать необязательно, поскольку это что-то типа схолий или маргиналий, сделанных им для себя. Они могут содержать словесный понос и обсценную лексику. Последние отмечаются салатовым цветом; справочные — серым, цитаты — лиловым. Также они датируются, в отличие от «родных» сносок. Дополнительные комментарии используют дополнительные цвета и датируются отдельно. (Родные» сноски и комментарии форматируются как в книге). 20.03.2014

[2] Вообще, похоже, к младенческой смерти относились тогда во всех странах достаточно спокойно. Какой брак не возьми, там рождалось по 10—15 детей. А взрослело раза в два-три меньше. Отсюда и булгаковское: «Госпожа Поклен родит другого». Внимательное замечание врача. 20.03.2014

[3] Как это сделал дружбан Сирано. 20.03.2014

[4] Как и Шекспир, кстати. Впрочем, англичанин не утратил деловую жилку и умудрился совместить путь артиста с успехом коммерческим. 20.03.2014

[5] Сегодня это называется «глянец», «гламур». 20.03.2014

[7] То же самое мне всегда хочется сказать интерессантам по поводу того, кто на самом деле написал пьесы Шекспира. Шекспир, конечно. Тот самый, с которым мы общаемся через его произведения — и никакой иной. И хотя для меня это не имеет никакого значения, но именно из текстов Шекспира даже неспециалист может понять, что написал их явно театральный профессионал, а не аристократ-белоручка. И наиболее вероятно, что это был актер Шекспир, пайщик труппы театра «Глобус». 20.03.2014

[8] Ну прямо Гамлет какой-то. 20.03.2014

[9] То же касается и шекспировских Хотсперов и Лаэртов. 20.03.2014

[10] Это насчет Бекингема? 20.03.2014

[11] Нет, это мадам Пернель. 20.03.2014

[12] Очень странная фраза. 20.03.2014

[13] И это вопреки своей актерской нацеленности на трагедию. Видимо, возможно, и с болью и разочарованием, он понял, что с объективными законами не поспоришь и принял это как данность. 20.03.2014

[14] Я трактую этот образ скорее как вор — в значении представитель воровского сообщества, противополагающего себя нормальному обществу — фраерам. 20.03.2014

[15] А этот мне видится скорее как «бесчеловечник» — что-то вроде злых гениев фильма Хайнеке «Забавные игры». Он — садист. Для него главный кайф — не добиться власти над другим (в частности, женщиной), а уничтожить его. Главное — не завоевать женщину, в этом нет никакого азарта, поскольку почти не требует труда. Главное — ее бросить. В чем принципиальное отличие пушкинского Гуана, поэта и романтика, который действительно влюбляется каждый раз и который стремиться не добиться любви, а одарить своей любовью. 20.03.2014

[16] А при моей трактовке общественная мораль не имеет вообще никакой ценности. Поэтому с нею можно поступать как угодно, лишь бы обмануть окружающий себе к выгоде. Ведь кинуть фараера — высшая воровская доблесть. И бешенство Тартюфа, когда его афера накрылась — не сожаление о недостижении своих целей (выебать Эльмиру и захапать Органово состояние. Он взбешен, что его, вора, провели какие-то фраера, не дали завладеть тем, что он уже считал своим, то есть отобрали у него то, что ему принадлежало. Это и потеря авторитета среди своих. И — крах всей жизненной позиции. 20.03.2014

[17] При более пристальном рассмотрении оказывается, что деятельность Дорины по преимуществу показная (в отличие от ее сестры Туанеты из «Мнимого больного»). И провокация Тартюфа целиком задумана и исполнена Эльмирой, и не допустить катастрофического вмешательства Дамиса у нее не получается. И если бы не вмешательство деус экс махина — короля, вся ее деятельность ничем не предотвратила бы трагического финала. 20.03.2014

[18] Интересно, почему такой реакции не вызывали концовки трагедий Еврипида, которые по сути просто были перенесены Мольером в свои комедии. 20.03.2014

[19] А прикольно! Действительно, я привык видеть в короле-солнце исчадие ада, того, чье правление, по сути, привело Францию к кровавой революции, а косвенно и Россию к наполеоновскому нашествию. Но почему бы не рассматривать эту личность в рамках конкретной парадигмы и, отсекая все прочее, оставить только то, что делает его реальной позитивной функцией в пьесе? 20.03.2014

[20] В книге: «увдеть». 21.03.2014

[21] Как мягко сказано об этой шлюхе. 21.03.2014

[22] Очень правильно. Только бы договориться о терминах. Не безбожия — а бесчеловечия в смысле что человек является личностью только если эта самая личность качественно осенена верой. То есть человек может быть атеистом, но при этом должен быть человеком, а не тягнибоком. 21.03.2014

[24] Так и не на чем повеситься. Вот облом! Это все равно как если бы не было водки. 21.03.2014

[25] Словом, 66-й сонет Шекспира. 21.03.2014

[26] В продажном мире на преступный мир работает судебная система. 21.03.2014

[27] Это когда шикарно матерятся. 21.03.2014

[28] Ага, у Шекспира это Хотспер, для которого чем больше народу замочил, тем круче. 21.03.2014

[29] Я так вообще предполагал, что Сганарель — это только маска, а на самом деле именно он ведущая фигура в этом дуэте. 21.03.2014

[30] Причем достаточно убедительные доказательства. 21.03.2014

[31] Включая Дон Жуана? 21.03.2014

[32] Как интересно! Стоит поискать самую мольеровскую пьесу у Шекспира. А ведь они действительно образовали некую идеальную драматургическую пару, объемлющую своим наследием все жанры. Особенно если к ним присоединить третьего — Чехова. 21.03.2014

[33] И это как раз для меня большая загадка, я никак не могу замотивировать этот идущий вразрез с встающим передо мной образом обаятельной сволочи момент. Впрочем и на солнце бывают пятна, думается в следующий же момент Жуан сам на себя подивился, но, будучи похуистом, тут же выкинул из головы. 21.03.2014

[34] Как минимум, начиная с «Угрюмца» Менандра. 21.03.2014

[35] А ведь принципы Альцеста — это заповеди Зиновьева! 21.03.2014

[36] Планка — поднять. 21.03.2014

[37] Но, кстати, — зиновьевна. Другое дело, что Зиновьев отрицает агрессию по какому бы то ни было поводу, его моральный аскетизм направлен прежде всего и исключительно на самого себя, а других он только приглашает присоединиться. 21.03.2014

[38] А ведь это почти уже зиновьизм. 21.03.2014

[39] Так в книге. Я бы написал «оказывается». 21.03.2014

[40] Но ведь нравственная самоудовлетворенность — чуть ли не единственная мотивация и для бескорыстного зиновьевского аскетизма. Ведь хоть какая-то «награда» должна быть, иначе невозможно. Даже Христос в Нагорной проповеди оговаривается: «…тогда какая вам награда?». 21.03.2014

[41] Так этот вообще мудак был, над ним, вон, и Томас Манн издевался. Не читал, знаю исключительно из третьих рук, но, исходя из подобной информации, как-то не тянет читать ни «Исповедь», ни «Юлию». 21.03.2014

[42] Да и во всех пьесах они играли свои личные отношения: дающая направо и налево бьюти, нисколько этого не скрывающая от пожилого мужа, время от времени беременеющая невесть от кого, причем дети все как один не выживают… И сам муж, на сцене проживающий один за другим не реализуемые в жизни сценарии своих семейных отношений. 21.03.2014

[43] Не правда ли, странно? Театр — и вдруг почему-то для зрителей!.. 21.03.2014

[44] Вот странно. А что ж тогда такого ему сделал Шекспир? По мне — так Мольер и Шекспир — это близнецы братья: как по этической, так и по эстетической шкале, — профессионалы театра, они неминуемо одинаково понимали и трактовали все, связанное со своей профессией как по форме, так и по содержанию. Где же и какую такую разницу углядел Левушка? 21.03.2014

[45] Повторюсь, зануда — чем же этому всему не удовлетворял Шекспир? 21.03.2014

[46] Все одушевленные! 21.03.2014

[47] Между прочим, Жан-Батист при этом — как бы отвернувшись, спиной — совал в нос собственной жене ее грязное белье. 21.03.2014

[48] И, кстати, очень может быть, что в своей развратности Арманда была не столь уж и виновата. Такова была доля всех артисток, на которых развращенная аристократия смотрела потребительски и которые просто не могли при случае ни в чем отказать по определению, начиная с самых младых ногтей, причем не только женщины, но и дети, и мальчики. 21.03.2014

[49] Вот! А ведь прикрываясь авторитетом Пушкина уже стало привычным принижать Жан-Батиста и его гений. А это ведь совершенно несправедливо! 21.03.2014

[50] Как Дон Жуан — для нахождения хоть какого смысла для своего существования. 21.03.2014

[51] Заикание, между прочим. 21.03.2014

[52] А ведь это идея. Может, что-нибудь и сочиню… К сожалению, не могу этого себе позволить, не имея состояния и будучи вынужденным в любом случае где-то служить за зарплату. Только если откуда-то ниоткуда явится состояние или синекура. Смешно, но так бывает, правда. Как это случилось с Мастером. 21.03.2014

[54] Ну да, все же последние его слова были обращены именно к ней, вечно любимой и прощаемой. 21.03.2014

[56] А мы умудрились это сделать с самим «Мнимым», вставив вынутое в иную, хронотопную, рамку. Щедрин так и сформулировал: «Молодец, рамочку придумал». Я тогда, кстати не оценил, не понял смысла этой похвалы — только сейчас, эта фраза натолкнула на понимание. 21.03.2014

[57] Я уже отмечал, что Туанета — чуть ли не полная противоположность болтушке Дорине, ничего толком не делающей. Как раз Туанета практически является кукловодом, с уверенностью ведущим свой спектакль, уверенностью полной и совершенно не опасающейся за его исход, и даже намеренно дающим фору сопернику. 21.03.2014

[58] Самый потрясающий спектакль — это его придумка, чтобы он, смертельно больной, играл больного мнимого, а окружающие, знающие, что перед ними больной (актеры) охуевали от того, как человек здоровый (персонаж) мнит себя больным. 21.03.2014

[59] Его постигла участь отца Гамлета, эту роль играл Шекспир. 21.03.2014

[60] О! это то же, что и Пернелиха говорит! Неужели уже шпилька в адрес Анны Австрийской? 21.03.2014

[61] Ну прямо про меня. Только я, похоже, еще столько же прожду, да так и не получу. Как раз два штукаря. 21.03.2014

[62] Интересно, почему все греческие имена? 21.03.2014

[63] А эту реплику можно дать апартом. 22.03.2014

[65] Сюда скорее, старая колдунья! 22.03.2014

[66] Лаэрт

Мне наплевать на верность и на долг.

В болото набожность и к чёрту совесть.

Ни тело, ни душа мне не нужны,

Ни этот свет, ни тот не интересен.

22.03.2014

[67] Странная история. Драл бы себе эту самую Селию. Какой-то извращенец этот Труффальдино. 22.03.2014

[68] Этот Оргазм то ли такой же придурок, как его собеседник, то ли кознедей. 22.03.2014

[69] Нет, но какова изобретательность! Ни одной мысли, как он сейчас снова обосрет все дело. То есть этакий игровой театр: угадай, что я еще отчебучу. 22.03.2014

[71] Понятно. Маскариль не сказал Оргазму о своем замысле. Снова недостаток информации, но избыток решимости. Как это все напоминает современных политиков. 22.03.2014

[72] Ого, а мне казалось, трех действий будет достаточно. А тут все пять! Это какую ж надо изобретательность иметь! 22.03.2014

[73] Конечно поступит. И Маскариль, похоже, в этом не сомневается. Это же дрессировка дикого животного! 22.03.2014

[74] Блин, прямо современная Украина какая-то этот Неаполь. Ловили каморру. А досталось мирным гражданам. 22.03.2014

[75] А сам поехать не мог, видимо, потому что его ищет Интерпол. 22.03.2014

[77] Ну точно, он перепутает все имена собственные. Ждем, угадал ли… А Маскариль нарочно придумал такой урок, чтобы Лелий стопроцентно его завалил. Это вообще сверхзадача Маскариля: провоцировать хозяина на наказуемую инициативу. 22.03.2014

[78] Играть надо с армянским или еврейским акцентом. 22.03.2014

[79] Ну прямо как Туанета. 22.03.2014

[80] А этот, видимо, жопой чует, что им манипулируют и инстинктивно сопротивляется. Ведь, казалось бы, если приглашаешь эксперта, гляди ему в рот и точно выполняй указания. Но я вполне могу представить какого-нибудь нового русского, который все делает с точностью до наоборот, а потом этого же эксперта закатает в асфальт за провал дела. 22.03.2014

[81] В общем-то да, это же Лариса, только в еще худшем положении. Та сама себя в гроб загнала. Могла бы на худой конец пойти в монастырь. А эта — невольница, это уже скорей не монастырь, а острог. Ну и не случайно и там и здесь цыгане, а также особый талант: там вокал, здесь гадание. 22.03.2014

[82] Ну для армянина-христианина это так и есть. За что турки их и резали. 22.03.2014

[84] Вот к чему вел Маскариль! 22.03.2014

[86] В продажном мире на преступный мир

Работает судебная система.

22.03.2014

[87] Эта сцена должна заканчиваться страстным поцелуем с языком. 22.03.2014

[88] Ну, тут гадать нечего: Андрес и Селия — гешвистер. Жаль. До сих пор все было непредсказуемо и надо же чтобы в финале такая проскачка… 22.03.2014

[89] Да, финал скомкан. Но неизвестно не лучше ли это размазни пятого акта «Тартюфа». Тем более цепь накладок уже к четвертому акту стала какой-то однообразной. При постановке смело можно сокращать. В этом смысле структура пьесы удобна: цепь совершенно законченных афер, каждая из которых терпит фиаско. И показательно, что пока пыжились, получалось все в точности до наоборот. А как только расслабились, все решилось само собой. Весьма юзабельная философия пьесы. 22.03.2014

[90] Здесь тоже поцелуй с языком! «Женились бы вы, барин». 22.03.2014

[91] На плутни козловства. 22.03.2014

[92] Конец строки не слишком уклюжий. Кто там переводчик? А Татьяна Львовна, между прочим… 22.03.2014

[93] Так и написано. Может, просто описка и «не доставшейся»? Или от меня ускользает логика фразы. 22.03.2014

[94] О, ТЛ прямо у Баратынского тянет. 22.03.2014

[95] Это первый могильщик. 22.03.2014

[96] Ну прямо 66-й сонет Шекспира. 22.03.2014

[97] Это который грампластинки выпускает? 22.03.2014

[98] Прямо Офелия:

Милорд, те вещи, что вы мне дарили,

Я вам хотела б возвратить, вы их преподносили

Мне в упаковке драгоценных слов. Слова подешевели.

Я должна вам честно возвратить долги сполна.

22.03.2014

[99] То есть не лесбиянт. 24.03.2014

[100] Кажется этот эпизод в цельностянутом виде был перенесен в «Фам савант»… Ну точно, это кваконди. Интересно, как это Ого! Будет по-французски? Не ква! ли? Как там? Кваконди этёрё. 24.03.2014

[101] Если буду ставить (на русском), это прозвучит, естественно: «Дал маху я». 24.03.2014

[102] Самое время взять на клык содержимое штанов. 24.03.2014

[103] Это у него оргазм? Или девушка увлеклась и укусила? 24.03.2014

[104] Это они изобразили какие педоры этот бомонд со своим гламуром. 24.03.2014

[105] Луна звучит — «люн». Люнет — ‘очки’. 24.03.2014

[106] Похоже, их вывезут за город и поставят на хор. 24.03.2014

[107] Похоже, Липочка и Марья Антоновна — из этого огорода. 24.03.2014

[108] Как-то мы куда-то шли с Генычем по достаточно узкой дорожке, и Геныч сказал:

За тобой я семеню.

Дай, тебя осеменю. —

сам же громко расхохотался и спрашивает: «Как тебе экспромт?» — «Какой же это экспромт? Я это от вас слышу уже который раз». — «Зато в первый раз это был экспромт!». 24.03.2014

[109] Граф поимел графиню, а за стеной ковали революцию. 24.03.2014

[110] Драчуны начинают дрочить, а девиц пора тоже раздевать. 24.03.2014

[111] Не преминул, молодец. 25.03.2014

[112] Хватать за сиську теперь называется «обниматься». Впрочем, это, видимо, издержки перевода, если не ошибаюсь, «самбрассэ» в разговорной речи означает отнюдь не объятия, а вполне и конкретно совокупление. По крайней мере стыдливое Лингво перевело помимо «обниматься», еще и «целоваться» — достаточно прозрачный эвфемизм. Как в «Человеке с бульвара Капуцинов», бэби появляется после того как герои поцеловались. 25.03.2014

[113] Ага! А все это время, пользуясь тем, что их никто не видит, он лапал ее, а может, даже сделал то, что сделал (на самом деле) королевич чтобы оживить спящую красавицу. И тогда вполне понятно, мягко говоря, удивление его супруги. 25.03.2014

[114] Ага, это уже «Тартюф». 25.03.2014

[115] Кстати, если он действительно тогда засадил бесчувственной Селии, а из диалога с женой заподозрил, что она его застукала, то понятна его мотивация: он не нападает, а превентивит. 25.03.2014

[116] О, так он явно бьет под нее клинья. Видно, понравилось, захотелось продолжения уже не с бесчувственным телом, но и с самой девушкой. 25.03.2014

[117] Ну точно, эвфемизм. 25.03.2014

[118] И где это она у него находится? 25.03.2014

[120] Ага! Да тут адюльтером попахивает. Иначе зачем бы гореть на воре шапке? 25.03.2014

[121] Не понял, он что ли нашел богача, который согласен, чтобы тесть пользовал его жену? 25.03.2014

[122] В книге слитно: «нималого». 25.03.2014

[123] Ну, то есть она же своими глазами видела как муж дрючит Селию. Но не говорить же об этом при ни в чем не повинных молодых людям, пусть остаются в блаженном неведении. И повела его казнить в другое место. 25.03.2014

[124] Ну точно там Тартюф затаился. 25.03.2014

[125] Наивняк! Оргон тоже Валерке дал слово. 25.03.2014

[126] Не сразу понял, о ком речь, поскольку так в «Тартюфе» зову тамошнего Лелия. А здесь же так зовут местного Тартюфа. 25.03.2014

[128] Еще один вариант Яго. 25.03.2014

[129] А ведь это, видимо, Анри четвертый. 25.03.2014

[130] Кокеткой юзаной. 25.03.2014

[131] Тут не почерк, тут стиль. 26.03.2014

[132] Вот прилипала, блин! И, надо сказать, бабы сами в этом виноваты. Потому что все у них небуквально. Пристаешь — динамят, не пристаешь — обижаются на невнимание. 26.03.2014

[133] А это шантаж, на который может быть один ответ: «Хуячь!». 26.03.2014

[134] Наверное, все же нужно раздельно: «не достойны». А если слитно, то: «Да, недостойней». 26.03.2014

[135] Вообще тут какое-то садомазо. 26.03.2014

[136] В книге: «неважная». То есть — «плохая»? Похоже, нет, здесь в значении «маловажная». 26.03.2014

[137] В книге раздельно. 26.03.2014

[138] Сказка про белого бычка. То есть постановщику и актеру нужно ломать голову над этим повтором: то ли как-то превратить в жанровый прием, то ли Алиса это бормочет себе под нос как навязшую идефикс и т. д. 26.03.2014

[139] Вообще пьеса о том, что неизвестно, что было раньше, курица или яйцо. То ли бабы столь двуличны, поскольку все равно им не верят, независимо от того, правду ли они говорят или лукавят. То ли мужики подозрительны, поскольку бабы столь двусмысленны и уклончивы, что не дождешься от них прямого и однозначного ответа. 26.03.2014

[140] Наверное, все же, «ним». 26.03.2014

[141] Что, прямо во влагалище? 26.03.2014

[142] Вот! Ревность — это зависть, к предмету ревности она не имеет никакого отношения, а только к сопернику или — что чаще — к химере, или — самому себе навыворот. Поскольку зависть — форма комплекса неполноценности. 26.03.2014

[143] Вот за такую казуистику яйца бы тебе отрезать. Что-то скажет эта идиотка? 26.03.2014

[144] Ну, то есть приняла эту подлую казуистику. Или проигнорировала? Не поняла — затупила? 26.03.2014

[145] Пиздит — это Лопе его науськал, зуб даю! 26.03.2014

[146] Они там, похоже все либо шпрынцы, либо шпрынцессы: и металл льют, и ткани ткут, и поля пашут. 26.03.2014

[147] Это вот в такой форме передается мысль: «Крути педали пока не дали». 26.03.2014

[148] О! Ща чукалово будет! 26.03.2014

[149] Что за Света всемогущая? Это такая богиня типа Дики? 26.03.2014

[150] Не понял — он Сильвио или?.. А, он по имени Сильвио, а по профессии — альфонс. 26.03.2014

[151] Забздел, короче. А жаль. Вот бы они друг друга замочили! А сучка бы вздохнула с облегченьем. 26.03.2014

[153] А хули толку от твоих раскаяний?

Когда мы каемся и вновь грешим,

То грош цена такому покаянью.

26.03.2014

[154] Снова-здорово! Тоже мне джентльмен! 26.03.2014

[155] То есть мавр? Как Мауро Отелло? 26.03.2014

[156] Какой-то пиздец! Это же надо так понапереставлять слова в фразе в угоду стиху, что для уяснения ее структуры нужно мозги завязать морским узлом! (Тоже сказанул, кстати, не самым уклюжим образом). 27.03.2014

[157] Вот откуда шанелевское черное платье! Оказывается у них черный цвет парадный. Ну да, вспомним, что на похоронах в «Бернарде Альбе» все в белом. 27.03.2014

[158] Логика лоха. Это жулья доблесть обмануть лоха. И доверчивость — обязательный повод для кидалова, даже если о кидке не думал. Если фраер подставляется — грех не наказать! 27.03.2014

[159] То есть нужно срочно избавиться от девственности. Это такой был фильм Питера Богдановича, как его?.. «Последний киносеанс»! 27.03.2014

[160] Так было с Винни-Пухом. 27.03.2014

[161] Ну, начала она не про себя, а про него… 27.03.2014

[163] Ага, вот откуда это аркадинское: «Впрочем, можешь остаться». Ну конечно, она Изабелу тоже играла. 27.03.2014

[164] Случа́я для случки? 27.03.2014

[165] Тогда уж блясти. 27.03.2014

[167] В книге раздельно. Но тогда это оборот, который следует выделить запятыми. Или это, как я и исправил, просто наречие. 27.03.2014

[168] Ага, значит то была неслучайная форма, не случайная ошибка — здесь тоже было в два слова. 27.03.2014

[169] Одною спичкой прикурили сигареты. 27.03.2014

[170] Ну вот на этот раз действительно про себя. 27.03.2014

[172] А вот это точно про себя! Интересно, так же ли двусмысленно это звучит во французском? Вряд ли, там же, кажется, — апарт, то есть «в сторону». 27.03.2014

[174] А ведь наверняка их там вытаскивают из койки, поскольку, даст она или нет — уже не имеет значения: и со свадьбой-то ее репутация подпорчена. И все в руках джентльмена. А поэтому ей не с руки отказывать и давать повод для разрыва. 27.03.2014

[175] А между прочим, Сганарель показал гораздо большую доверчивость, чем его брат. И этой доверчивостью бесцеремонно воспользовались, пусть, он и не оставил ей другого пути. 27.03.2014

[176] Ну просто нагло издевается сучка. Валера с ней еще наплачется. Помните, главные аргументы насчет Дездемоны: отца обманула — и мужа обманет?

[177] Я жалею. Вот Сашка Билого пожалеть не могу. Но ведь и он достоин сочувствия, что жизнь превратила его в такого урода, что пришлось его просто уничтожать. 27.03.2014

[178] Ну что ж, действительно именно он выиграл больше всех в этой истории. 27.03.2014

[179] Ну это как Оливия (или Орсино, уже не помню) кому-то поручают умиротворить Мальволио… Свежо питание да серется с трудом. 27.03.2014

[180] Вот именно! Так зачем же «школа мужей/жен» переводить как «урок нужное/проставить»?.

[181] Римские бани? Что здесь имеется в виду? Шифт римских бань — это что-то вроде квадратного трехчлена. 27.03.2014

[182] А — вот они, термы! Это что-то из декораций. Ну да, «сад, украшенный термами и фонтанами». Нет под рукой Интернета чтобы загуглиться. 27.03.2014

[183] Наверное, опечатка: надо «Ко». 27.03.2014

[184] А также покарать всех злых, крамольных, лиходеев. 27.03.2014

[185] А тупо послать на хуй? 27.03.2014

[186] Здесь современные зрители и актеры начинают колоться. 27.03.2014

[187] Ну и нечего жаловаться. Сказал бы честно — отвали! 27.03.2014

[188] Ага, я понял. Это такой тормоз. Поэтому и зовут его Гора. Что-то вроде мультяшного вышибалы из «Кролика Роджера». 27.03.2014

[189] В книге слитно, хотя есть проверочное «сложен». 27.03.2014

[190] Тру́бят? Впрочем, изначальная форма в русском языке именно такая: тру́бить, ска́кать, бе́жать и т. д., альтернативные ударения появились позже и постепенно вытесняют изначальные. Причем на сегодняшний день уже вытеснили процентов на 80. Так же как и ударение уходит с предлогов и приставок, например, изначально была единственная форма: на́ гору, за́ дом, пофигу — а те, что сохранились, уже воспринимаются архаично. 27.03.2014

[191] А ведь это уже киноэстетика! 28.03.2014

[192] Мальчики с прыщами? Распространенное явление. 28.03.2014

[194] Ага, это такой Шалый, только тормоз и слуга. 28.03.2014

[195] Это уже сближает нас с «Его высочеством» Томаса Манна. 28.03.2014

[196] Спустя столетия это стало любимейшей фигурой, например, у Томаса Манна: «Не имею возможности восславить…», после чего идет весьма ловкое и обширное восхваление. 28.03.2014

[197] Вообще-то Аньес. 28.03.2014

[198] Ну вот действительно, не назвали же его Горацием! 28.03.2014

[199] Свой угол знай. И помни: бабий разум

Не так велик, чтоб можно было людям

Показывать его. Для вас довольно

Запечных дел. И то — проси у бога,

Чтоб в пяльцах шить рассудку доставало.

28.03.2014

[200] А между прочим — это позиция Гамлета: Скорее Красота сведет свою подругу Честность на панель, чем сама чему-нибудь научится у честности. 28.03.2014

[201] А здесь зерно мамзель Аньесы, а также, собственно — всей пьесы. 28.03.2014

[202] Этот же сюжет в «Пигмалионе». Кстати — как всегда эпатажно — это и Настасья Филипповна. И Нина Заречная, кстати. Но актуальнее всего — лимитчица, идущая к столичному раю через папика. 28.03.2014

[203] Ага, это еще и Журден. 28.03.2014

[204] «Суш» — фр. пень. 28.03.2014

[205] Чем-то вспоминается забегаловка Хатори Хэндзо. 28.03.2014

[206] В книге действительно запятая. 28.03.2014

[207] Так в книге здесь и далее. 28.03.2014

[208] Ага! Автор заранее стелет морализаторскую соломку, мол, поделом ему. 28.03.2014

[209] Она думает о котенке? 28.03.2014

[211] Загадочным словам Барака Обамы. 28.03.2014

[212] Ага, у нее были и котенок, и щенок. 28.03.2014

[213] Так в книге, и мне нравится. 29.03.2014

[214] Словом, уже здесь (да и начиная с Шалого) имеется эффект деус экс махина. Так что нечего удивляться финалу «Тартюфа». Получается, Мольер принципиально стоял на том, чтобы (не в жизни, а в театрально сотворенном мире) торжествовала абстрактная справедливость, а не усилия героев, кои низводятся до смешных потуг глупцов. 29.03.2014

[215] Словом, как и в «Шалом», рабыня из ауры. Как сказала пожилая цыганка после сеанса в кинотеатре Курского вокзала (уже забыл, как он на самом деле назывался): «Изаура замуж за русского пошла». 29.03.2014

[216] Чем женщина развратней, тем больше строит из себя неприступную невинность. 29.03.2014

[217] То есть, матерно. 29.03.2014

[218] Вспоминаются маркизы в «Сирано». 29.03.2014

[219] В книге на этой странице нумерация отсутствует. 29.03.2014

[220] И это, между прочим, стрела в сторону той, кому посвящена пьеса. 29.03.2014

[221] Да ведь это же доремидоредо! 30.03.2014

[222] И грязному стукачу. 30.03.2014

[223] Видимо из тех, кто сражался с Горациями. 30.03.2014

[224] Ага! Значит, маркиза в «Критике» играла актриса! Маркиз там женоподобен. То есть уже получается четыре актрисы, два актера. 30.03.2014

[225] Опять ссылка на ту пословицу про красавицу при свечах, мол, дневной свет все портит. 30.03.2014

[226] А да. Именно это они и делают. 31.03.2014

[227] Видимо, весь предыдущий эпизод должен играться с таким жаром, с таким эмоциональным напором, что все кончится кашлем. 31.03.2014

[228] Вообще охуеть… Судя по «Версальскому экспромту», Мольер уже был женат на Арманде. Уж не знаю, что в этой пьесе пойдет дальше, но, похоже, он начинает высмеивать себя, женившегося на девчонке… Вот это «все на продажу»!.. Куда там Вайде!.. И я уже чувствую, насколько была убита мещанская аристократия этой отвагой, этим юродством — мол, смотрите, я ни от кого ничего не скрываю. Хотите копаться в моем белье — вон оно — сушится на веревках: любой вправе подойти, рассмотреть и понюхать, если это ему интересно и не противно, а я всегда открыт к вам лицом и готов к диалогу и обсуждению. Вы говорите, что я женат на собственной дочке? Да, может быть. Но кто из вас способен на такое отважиться? Вы говорите, она ебется направо и налево? Возможно… Но это ее право, способны ли вы такое допустить? А я — могу! И от этого не умирает моя к ней любовь, и последние слова в моей жизни будут обращены к ней! Вы ненавидите меня за то, что я могу ВСЁ. Вы же не можете ничего!.. А ведь так просто быть всемогущим — это быть свободным. И свободу нам можем дать только мы сами. 31.03.2014

[229] Да это же гоголевская «Женитьба». 01.04.2014

[230] А это уже напоминает финал «Некоторые любят погорячее»: «В конце концов — ведь я ж мужчина!» — «У каждого свои недостатки». 01.04.2014

[231] Если сопоставить с «Тартюфом», где, правда, у папаши были другие намерения, а к данному слову апеллировал уже жених, то получается, что это самое слово обладало серьезной юридической силой. 01.04.2014

[232] Кажется, так говорить нельзя. Хотя как? Употребить отрицание: пока вы не согласитесь или не обещаете. Но тогда не совсем понятно, нужны здесь согласие или обещание или не нужны. 01.04.2014

[233] В современной постановке это будет либо бейсбольная бита, либо нунчаки. А можно и просто рукой в лыро. Зато Сганарель будет эффектно падать с кувырками. 01.04.2014

[234] Так говорила моя бабушка, когда парочка на экране целовалась или заваливалась в койку. 01.04.2014

[235] Ну, ептть! Вот Морон и соберет урожай! Любимый заход Шекспира, позаимствованный впоследствии Томасом Манном. 01.04.2014

[236] А Саймон сказал, что Кабана убивать не надо, хотя тот и напарил их с Серегой с героином. 01.04.2014

[237] Так у этой Филис что-то с Тирсисом. 01.04.2014

[238] Это Гринписа на них не было. 01.04.2014

[239] Эту мысль выскажет в пику Мопассану, рассуждение которого аналогично тому, что сказала принцесса, чеховская Аркадина. 01.04.2014

[240] Ага, значит, я не ошибся! 01.04.2014

[241] Так этот Евреял — потомок Одиссея? 01.04.2014

[242] Непонятно, «светлость», это, по-моему, обращение к… не помню, но принцессы — кажется, всегда были высочествами. Ага, понятно. Википедия утверждает, что во Франции светлостями (альтес) называют принцев и принцесс крови, а также иностранных владетельных князей (князь Монако). 01.04.2014

[243] Да ты прямо Лис Маленького Принца. 01.04.2014

[244] Вот откуда вырос Дон Жуан! Для которого главное было не победа над женщиной, а отсутствие непобежденных. Его цель была не завоевать женщину, а бросить ее. 01.04.2014

[245] Кстати, кто раньше был, Мольер или Лопе? Лопе раньше, он — современник Шекспира. 01.04.2014

[246] А в годы революции убивавшие на дуэлях политических противников. Этому явлению посвящен роман Сабатини «Скарамуш». 21.03.2014

[247] Почему шах? Вроде, все эти Дарии были царями, басилевсами. Или это так их греки называли? Ага, я прав — шахиншах, который на русский переводится «царь царей»! И введен этот титул именно Ахменидами, а конкретно — Киром I. 21.03.2014

[248] А может, Цицерон просто был педором, как и все эти римляне. 22.03.2014

[249] А в начале XX в. в далекой России — художественная выставка и последовавшее за ней художественное течение. 21.03.2014

[250] А такой строчки нет ни на 210-й, ни на какой-либо иной страницы. 21.03.2014

[251] А это не та ли молоденькая женушка приятеля-кулинара Сирано де Бержерака? По времени совпадение полное: Сирано был лет на 15 старше Сирано и вполне мог иметь своего приятеля-сверстника, женатого на молоденькой актрисе, которая затем ушла с трусом-мушкетером. 23.03.2014

[252] Ага, а Кирилл — Сирий. 21.03.2014

[253] А также заглавный герой пьесы Ива Жамьяка. 21.03.2014

[254] Не путать с гамадрилом или гидрометеорологом. 21.03.2014

[255] Что странно, ведь однокоренное «курир» — ‘бежать’, а как это делать медленно? 21.03.2014

[256] Гамлет: За работу, мозг… 21.03.2014

[257] И вся эта история описана Дюма, кажется, в «Виконте де Бражелоне». 21.03.2014

[258] Но в тексте имя Батист отсутствует. 21.03.2014

[259] Из местного жэка. 21.03.2014

[260] Как Аристотель в устах Сганареля в «Лекаре поневоле». А тот же Сенка — в устах шекспировского Полония. 21.03.2014

[261] Знать бы еще что такое доезжачий… Старший псарь, занимающийся обучением борзых и гончих собак и распоряжающийся ими на охоте (в речи охотников).21.03.2014

[264] На Болотной площади! 21.03.2014

[265] Это, кажется, тот самый стукач насчет женитьбы на собственной дочери. 21.03.2014

[266] А теперь горбатый! 21.03.2014

[267] Вон оно что! А я думал, это просто хохма от «офигения». 21.03.2014

[268] А также быстротечным временем и вялотекущей шизофренией. 21.03.2014