Ясмина Реза
Посвящается Люку
Ремарки (касающиеся декораций и
поведения персонажей: паузы, темпоритм, эмоциональная
окраска и т. п.) отсутствуют (почти). Переходы между сценами
из испанской пьесы и апартами актеров (сцены, которые не входят в испанскую
пьесу, а являются фрагментами репетиционного процесса и представляют собой
анализ: как художественного текста пьесы, так и театральной профессии как
таковой) и обратно не должны быть явно выражены; они должны быть, если
воспользоваться музыкальной терминологией, не стаккато, а легато.
Фернан, 55–60 лет.
Пилар, 60–65 лет.
Нурия, дочь Пилар, около 40 лет.
Аурелия, дочь Пилар, 40–45 лет.
Мариано, муж Аурелии, 50 лет.
Актер (играющий Фернана)
Актеры трусы.
Им не присуща
смелость.
Я по этой
части — чемпион.
Все, что
свойственно нормальному мужчине, никак не подходит актеру.
Ты постоянно
вырабатываешь в себе женственное: тебе необходимо быть
желанным, тебе нужно нравиться.
Когда папе
говорили, что он хочет быть актером, он отвечал: «О да, я мечтаю стать педиком».
Актеры
становятся знаменитыми. Их мнением насчет иммигрантов и ГМО начинают
интересоваться. Они знамениты, их превозносят и уважают. А ведь когда мы
начинали, домашние считали, что на нас можно поставить крест.
А уж актрисы
были просто шлюхами. Настоящими потаскухами,
их брали в содержанки респектабельные господа, они прыгали из койки в койку.
А затем
становились добропорядочными мещанками.
И даже
примерными католичками. А ведь всего столетием ранее они были отлучены от
церкви, но они не злопамятны.
Сейчас я
репетирую в пьесе испанского автора Ольмо Панеро. У меня роль некоего управдома, вдовца, у которого
зарождаются отношения с женщиной старше него; у ней две или три — не помню, в пьесе появляются две — дочери,
все они актрисы.
Он человек добрый,
но зануда.
Скажу не
хвастаясь, я сам по жизни ни добрый, ни зануда.
Хотя и сам не
знаю, что она такое, эта самая жизнь. Когда выходишь из образа и предлагаемых
обстоятельств, ностальгируешь по всему этому гораздо меньше, чем по какому-то
месту, в котором ты побывал в этой самой реальной жизни.
При том, что
реальная жизнь пуста и неспешна.
У меня большая
сцена соблазнения, в которой говорю только я.
Моя партнерша
практически всю сцену молчит, но это оказывается выигрышным: она не раскрывает
рта, но в результате мы смотрим только на нее.
Я подношу ей
эту сцену на блюдечке с голубой каемочкой.
У Пилар. Фернан и Пилар.
Фернан. Самые дурацкие обвинения,
Пилар, которые, возможно, вертятся у вас на языке: «Чем занят управдом? Он же
ничего не делает», — нас либо обвиняют в том, что мы засели в своей конторе и
не бываем на территории, либо — что мы все время на территории и нас не застать
на месте; жильцам не нужен автоответчик — и эти склоки усугубляются тем, что я
не стесняюсь говорить об этом; развитие средств связи
уничтожает саму связь как таковую: к почте и телефону добавились факс и имейл. А отсюда: «Управдому не дозвониться, сам он никогда
не перезванивает, с ним невозможно связаться, это прямое нарушение прав
клиентов!» Вся беда в том, что нас никогда не учили работе с людьми. Уважение к
закону дается с трудом, но еще сложней управлять людьми! В нашей деятельности
присутствуют два взаимоисключающих момента: коммерческий момент, неизбежно
включающий психологию, и момент профессиональный, суть которого: делать свою
работу несмотря ни на что. Я пришел в эту профессию совсем из другого мира,
мира литературы и философии, и сразу столкнулся с требованиями цены/качества:
как соединить эти требования в моей конкретной деятельности и при этом остаться
человеком? А публика качает права, не зная ни своих прав
ни своих обязанностей. Поймите, Пилар, управдом, материально ответственный,
ведущий, между прочим, свой род от традиционных управляющих, этот своего рода
сегодняшний дядя ваня обязан, помимо владения
необходимыми профессиональными навыками, многие из которых вам бы показались
совершенно неожиданными, обладать еще и качествами педагога.
Пилар. Разумеется.
Фернан. Тогда, возможно, вы знаете, какими при этом
нужно обладать качествами?
Пилар. Не знаю.
Фернан. Не знаете. И никто не может. Что ж, я вас сильно
удивлю, Пилар, управдом должен знать — бухгалтерский учет: бухучет
кондоминиума, бухучет аренды, бухучет управления, бухучет поставщиков, —
страховое право: чтобы разбираться с претензиями, — юридические знания: если бы
вы знали сколько возникает судебных разбирательств
иногда весьма серьезных.
Пилар. Невероятно.
Фернан. Затем: технические знания, Пилар, такие, которые
потребны клиентуре и которые мы приобретаем, работая с приглашенными
компаниями, очень важно бывать на стройплощадках, я всегда говорю: настоящему
менеджменту можно научиться только на стройке.
Пилар. Это точно.
Фернан. На управляющего постоянно давят со всех сторон,
и это научило меня управлять присущей мне когда-то вспыльчивостью, держать этот
вектор в неподвижности: полное бесстрастие.
Пилар. Понятно.
Актриса (играющая Пилар)
Для меня
невыносимы глухие платья, никогда не ношу водолазки, ожерелья, даже ожерелья —
не ношу, Франсуаза, ничего, что носится на шее, не могу играть в жабо! Мне начинает казаться, что у меня зоб; для чего нужно сковывать
Пилар? — я женщина обворожительная, Франсуаза, и чудесный мужчина, вдовец, у
которого нет отбоя от женщин, увлекся единственной из них, а именно мною, вы же
знаете, одинокий мужчина с определенного возраста избалован вниманием, и я
знаю, что женщина, отправляясь на первое свидание, в этом случае просто теряет
голову; если честно, Франсуаза, при всем уважении к вашему таланту, мне
прекрасно известно ваше реноме дизайнера по костюмам, и я бы ничего не сказала
про английский красный костюм, но, между нами, он совершенно не подходит, вы не
заставите меня позволить обрядить Пилар в красное, только потому
что она испанка, возможно, я бы согласилась, чтобы она вышла подобным красным
посмешищем в сад — но в целом женщине моего возраста, — пусть
даже она и испанка, работающая на ресепшн крупного косметического салона, —
если в ней есть хоть капля элегантности, никогда не придет в голову надеть
красное ни вечером в ресторан, ни днем на прогулку, и даже если бы я
согласилась с костюмом, я наотрез отказываюсь надевать сорочку с кружевным
жабо, вы его называете воротом Дантона, словно
эффектное название — как и прочие ваши словечки: вуаль, дымка, ткань-паутинка,
— которые вы сопровождаете этаким увенчивающим жестом, который, между нами, мне
претит, — заставит меня согласиться и способно спасти меня от удушья, которое
было у меня вчера во время первой репетиции в костюмах «сцены соблазнения»,
сцены на первый взгляд скорей комической, которую нам надо было сыграть с особо
трогательной искренностью, а это все не позволяет мне воцариться в роли,
чтобы я смогла воспринимать рассказ о профессиональных
качествах домоправителя как женщина слушает мужчину; заметьте,
я молчу о режиссуре, Франсуаза (между прочим, не вижу ничего ценного в этом
минимализме), здесь режиссер будет на вашей стороне, поскольку актера всегда
подозревают, что он сваливает на костюм свое неумение присвоить персонаж, но
работа над образом Пилар не доставляет мне никакой трудности; и вообще в ваших
костюмах, Франсуаза, я всегда себя хорошо чувствовала; вы выбрали локальные цвета, и я в своей игре следую этому выбору,
сорочка тоже мне подходит, только предлагаю ворот Дантона заменить на
воротничок клодин, одновременно целомудренный и
женственный, Франсуаза, давайте попробуем думать не только о себе, ведь есть
еще театр, давайте поможем Пилар и Фернану,
невинным и беспомощным, поможем зарождающейся любви, ее робким
прикосновениям.
Мариано. Лола, верни мальчику лопатку.
Аурелия. Не вмешивайся, дай ей жить своей жизнью.
Мариано. У нее же своя лопатка, зачем ей две?
Аурелия. Пусть сами разбираются, без помощи взрослых. (О
фотографии в журнале.) Думаешь, они вместе?
Мариано. Кто?
Аурелия. Нурия и Гари Тилтон.
Мариано. Для вида.
Аурелия. Она запирается, но они выглядят парой. Он просто милашка.
Мариано. Притворство.
Аурелия. Ты мерзавец.
Мариано (заглядывая в журнал). Крашеный качок.
Аурелия. Сам ты крашеный.
Мариано. Ага, сам дурак.
Аурелия. Почему крашеный? Ему и сорока нет.
Мариано. Полтинник, не меньше.
Аурелия. Гари Тилтону сорок, Мариано.
Мариано. Отдай ему хотя бы грабельки. Отдай грабельки. Лола!
Аурелия. Вот обо мне… (Читает.) «Сестра гораздо своеобразней
чем я, я всегда ею восхищалась, я и в актрисы пошла из-за того, что восхищалась
ею, мне хотелось ей подражать, и всегда считала, что она талантливей…».
Мариано. Мило.
Аурелия. Ничего милого: «Бедняжка, в отличие от меня, у нее никогда
не было ни одного шанса». Краснобайство, высокомерие и притворная жалость.
Мариано. Смешно.
Аурелия. Это же так здорово — заполучить
возможность сказать: «Сестра гораздо своеобразней, чем я», — я же прекрасно
знаю, что она думает на самом деле: связаться с учителем математики — это
именно то, чего я достойна, — так она говорила Кристал,
а Кристал я верю. Кристал
сказала, что она назвала меня домохозяйкой, а я просто хозяйка дома, в то время
как она узнаёт у меня, есть ли в Прика по субботам
утренняя доставка или как заправить стиральную машину крахмалом — и больше ни о
чем она меня не спрашивает, я же не сестра, а домохозяйка. Если говорят, что
кто-то талантливей тебя, это вовсе не перечеркивает твой собственный
талант, он от этого не становится ни крупней, ни мельче. Между прочим, Кристал завела любовника. Он пашет ее по двое суток без
остановки, без сна, без еды — и никаких любований и воздыханий. Бедняжка снова
занялась эпиляцией и вообще стала следить за собой. Я говорю ей: в конце
концов, Кристал, как ты запала на
типа, который не спит и не ест? Кто может такое
стерпеть, нужно чтобы он хотя бы иногда спал, хоть изредка давал продых, а не пользовал тебя на износ. Она отвечает: да,
конечно, но когда в машине он положил ладонь мне на колено, я была в полном
восторге — я говорю: что такого особого он сделал с твоей коленкой — она: когда
парень одной рукой ведет машину, а другой тебя ласкает — это самое острое из
возможных ощущений, но я прыгнула с головой в омут, а получила дырку от
бублика: вернувшись домой, столкнулась нос к носу с Анибалом, который не придумал ничего лучше, как притащить к
нам свою мамашу, пока он будет разбираться со своими делами. А Анибалова мамаша за завтраком уминает целый батон. И
всегда, чтобы скрыть тремор, прижимает ладони к столешнице.
Мариано. Она бьет его граблями.
Аурелия. Лола, перестань драться, милая! Не бей мальчика граблями!
Бросается к своему ребенку.
Актер (играющий Мариано)
Дано:
Я репетирую в
пьесе драматурга Ольмо Панеро.
Я играю
Мариано.
Учитель
математики, женатый на актрисе.
Человек
безвольный и аморальный.
Ход
решения:
Безнравственность
соблазнительна.
Но в поединке
между безволием и аморальностью побеждает безволие.
Безнравственность,
зиждущаяся на безволии, особая разновидность безнравственности, в которой никак
не проявляется отсутствие нравственности, она полностью утратила свой
потенциал. Играя безнравственное безволие, ты можешь довольствоваться одним
лишь безволием, на безнравственность уже не хватает сил.
Обидно.
Резюмируем:
Я играю
Мариано.
Безвольного.
Итак, если у
него нет воли, значит — нет и нравственности.
А при
отсутствии нравственности нет воли.
И наоборот,
воля может иметь место только при наличии нравственности.
К сожалению,
похоже, полученный вывод сходится с ответом в конце задачника.
Аурелия и Мариано все там же, в парке.
Аурелия. Тебе никто не мешает хоть изредка говорить со мной.
Мариано. О чем? Все мертво. Обсуждать жизнь твоих сестер, созерцая
бесформенных тварей, копошащихся в грязном песке, кричать одной из них про
грабельки?
Аурелия. Может, прогуляемся?
Мариано. Еще чего не легче.
Мариано достает из куртки фляжку.
Аурелия. Это еще что такое?
Мариано. Коньяк.
Аурелия. Ты теперь носишь с собой коньяк? С каких это пор?
Мариано. С незапамятных.
Аурелия. Мариано, ты что, пьяница?
Мариано. Нет, я не пьяница.
Аурелия. Как не пьяница? Ты же пьешь!
Мариано. Это лишь ответ.
Аурелия. Ответ на что? Мариано, на тебя же все смотрят! — Куку!..
Крикни ей куку!
Мариано. Куку!.. — То, чем мы заняты, бесчеловечно.
Аурелия. И чем же мы заняты?
Мариано. Существовать во всем этом — бесчеловечно. Хлебни глоточек.
Увидишь, полегчает.
Протягивает ей фляжку, она
отталкивает.
Аурелия. Я в ужасе.
Мариано. Так я тоже в ужасе от твоего умения ближе к вечеру всегда
устраивать подобные скандалы.
Актриса (играющая Нурию)
Голова — нет,
тело — не совсем, но в какой-то степени, а вот голова — нет, я ее не вижу, я ее
не понимаю; красива я или уродлива — еще не знаю,
Где-нибудь в
зеркале — мое отражение может быть красиво, наконец-то выглядит с моей точки
зрения красивым, в другом зеркале — оно меня пугает, но я понимаю, что оно мое,
вижу, что это я, но за этим мною скрывается мое прошлое с фотографий или из
фильмов, порой уродливое, иногда не очень, не то чтобы красивое, сказала бы я,
но обладающее шармом, шармом, точнее, обаянием, возможно, именно этого
обаяния от меня и ждут, в голове сплошной сумбур, брезжит, но никак не
формулируется некая идею, а ведь возможно, я актрисой-то стала, чтобы выдвинуть
определенную идею.
Интервью я не
люблю.
Я когда-то
давала их тысячами в пустоту,
когда еще
надеялась кем-то стать.
Не люблю
откровенность.
Впрочем, твоя
откровенность, по большому счету, никого не интересует.
Пилар и Нурия. Пилар просматривает тот же номер журнала, что был у Аурелии.
Пилар. Смотри, как ты здесь хороша, видишь, как тебе
идут распущенные волосы, так ты моложе лет на десять.
Нурия. А здесь?
Пилар. Нет, не так.
Нурия. Это кадр из фильма.
Пилар. Ты в нем снималась с шиньоном?
Нурия. Да.
Пилар. Жаль.
Нурия. Никакое не жаль, это персонаж!
Пилар. Этот персонаж все время носит шиньон?
Нурия. Все время.
Пилар. Жаль, что не видно твоих собственных волос
Нурия. Мама, всем плевать на мои собственные волосы!
Пилар. Еще поори на меня, как это делает твоя сестра.
Знаешь, как она меня сейчас идентифицирует? — она говорит «эта». Боюсь за Лолу,
между нами, дело все хуже и хуже, они подарили Лоле мобильник…
Нурия. У нее собственный мобильник?
Пилар. Я сказала Фернану, он
согласился, что это ненормально.
Нурия. Ты обсуждаешь нас с ним? Зачем ты нас с ним
обсуждаешь?
Пилар. А о чем еще нам разговаривать? Мы говорим о
нашей жизни.
Нурия. Я запрещаю тебе нас обсуждать с ним.
Пилар. Ты ничего не можешь мне запретить, и если уж ты
не хочешь, чтобы о тебе говорили, перестань отсвечивать в СМИ.
Нурия. Мама, это же моя профессия, это совсем другое.
Пилар. Твоя профессия — это твоя профессия, что до
меня, у меня профессия разговаривать о моих детях со своим парнем.
Нурия. С твоим парнем?
Пилар. А как я должна была его назвать?
Нурия. Мама, ты сказала: «с моим парнем» — это же
смешно!
Пилар. Почему?
Нурия. Потому, мама, что это просто смехотворно.
Пилар. Да, возможно. Но, видишь ли, мне это нравится.
Мне нравится, что в моем возрасте у меня есть парень, и плевать мне, если это
кого-то веселит.
Нурия. А он называет тебя «моя девушка»?
Пилар. Нет. Я вообще не знаю, что он говорит, я не
знаю, что он говорит обо мне. И вообще, не мешай мне читать…
Фильм мне понравится?..
Нурия. Нет.
Пилар. Почему не понравится?
Нурия. Ты не любишь такие фильмы.
Пилар. Не смешной?
Нурия. Совершенно.
Пилар. Жалко. Публика любит комедию.
Нурия. Здесь зритель смеяться не будет.
Пилар. Жаль.
Нурия. Согласна.
Пилар. А Гари Тилтон
собирается возвращаться в Голливуд?
Нурия. Мама, а тебе-то что до этого?
Пилар. В один прекрасный день и тебя позовут в
Голливуд. Как Пенелопу Крус.
Нурия. Когда мне стукнет полтинник, чтобы сыграть ее
маму.
Пилар. Помяни мое слово, так и будет.
Нурия. Собираетесь с Фернаном
съехаться?
Пилар. Не знаю. Сперва мне
хотелось бы, чтобы он вам понравился. Еще скажи, что он моложе меня. Жаль, Кристал никак не может вырваться из Барселоны. Как бы я
хотела увидеть вас всех троих вместе. Может статься, это у меня последний шанс
увидеть вас вместе.
Нурия. Я там упомянула Аурелию.
Пилар. Где это? А, да-да. Ты замечательно сказала.
Думаю, ей это очень понравится. Твоя сестра действительно безумно талантлива.
Нурия. Талантливей меня?
Пилар. Не будем сравнивать, мое сокровище. Причем ты
еще и красотка.
Актриса (играющая Нурию)
Во время
интервью ты неспособен быть самим собой и в конце
концов пасуешь, празднуешь труса.
Мне хотелось
сыграть Соню. Из «Дяди Вани».
Я хотела
сыграть эту роль.
Заветная мечта
моей юности.
Всеми забытая
безответная любовь.
Она невзрачна.
Любит, а он
даже не взглянет на нее. В одной сцене она спрашивает, мол, а когда вы снова
приедете, — он говорит: еще не знаю, — она: и сколько ждать? — месяц?
Я знаю, как
это сказать,
я знаю, как
это должно прозвучать, —
лучше, чем кто
бы то ни было,
персонажи
такие же, как мы,
даже лучше нас,
ничто из того,
чего я еще добьюсь,
ни то, чего
уже добилась,
ни дарованная
мне красота —
все это
меркнет рядом с Софьей Александровной.
Мне никогда
это не сыграть.
Ты хочешь жить
так, чтобы все, что тебе нужно, всегда было под рукой, но время уходит,
и вот
наступает день, когда становится ясно, что ты безвозвратно опоздал,
ты остался
где-то там,
где о тебе
можно только прочесть.
В «Чайке» мы
видим, как мало помалу отступают и дом, и подмостки на
берегу озера. В детстве, когда меня куда-то везли, я считала, что это отъезжает
не поезд, а перрон, я старалась как можно дольше удержать это впечатление:
пейзаж,
деревья, дома —
и мне
вспоминался Вергилий: «…уплывают селенья и берег».
Именно так с
течением времени миры, которые мы хотели бы обжить, убегают от нас, уносятся по
воле волн.
Я репетирую в
испанской пьесе, семейной комедии, в которой я играю актрису. Играть актрису
очень странная задача, мне кажется, что мне нужно сыграть актрису,
а режиссер
утверждает, что я должна играть саму себя,
ведь кто я как
не актриса?
Или это не так?
У меня в
комнате есть фотография.
Артисты
выходят на голое плато, (а может, это подмостки) и их глазам предстает пейзаж,
которого не существует.
Они растеряны,
хотя никто их
не терял,
они потеряли
ориентиры
и впадают в
беспричинную эйфорию, и вот они способны поверить во все что угодно.
И это мне
нравится:
когда ты
можешь мгновенно перемещаться в пространстве,
движешься не
по прямой, а по диагонали,
когда сразу
оказываешься на другом берегу,
сразу перемещаешься
из одного возраста в другой,
а с временем, в отличие от реальной жизни, ты можешь творить
что угодно…
Мариано и Аурелия. Они у себя дома. В руках у Мариано текст, он подает Аурелии реплики.
Мариано. «Я при вас нервничаю». (Помолчав.) «Я при вас нервничаю».
Аурелия. Он два раза это говорит?
Мариано. Нет, ты не отвечала.
Аурелия. У меня была пауза. Давай, «Я при вас нервничаю».
Мариано. «Я при вас нервничаю».
Аурелия (выдержав паузу). «По вторникам, господин Киш,
я приезжаю сюда из-за реки и с ежевторничного моста
пытаюсь разглядеть, над чем мы сможем работать после Мендельсона. И вот я сижу
на этом неудобном стуле, сдерживаю себя, надеясь, что и вы успокоитесь. Никогда
не достаю из сумки новые ноты, поскольку и по старым у
вас никакого прогресса. Я тронута тем, как вы склонили голову, произнося
наивные слова оправдания, и сдерживаю себя, хотя готова встать и хлопнуть
дверью, высказав на прощание все то, что сказал бы в нашем случае любой
нормальный учитель».
Мариано. «Что высказав?»
Аурелия. «То вы говорите "Я при вас нервничаю",
в другой раз — вы озябли или вам мешает метроном, признайтесь, что это разные
вещи: нервничать из-за метронома — применимо ли здесь одно и то же слово,
особенно, когда вы, даже не повернувшись ко мне, говорите: "Я при вас
нервничаю", — и мы оба застываем в неподвижности».
Пауза.
Мариано. «Может быть, отложить Мендельсона в сторону».
Аурелия. Знаю, дай мне подержать паузу!.. «особенно,
когда вы, даже не повернувшись ко мне, говорите: "Я при вас нервничаю",
— и мы оба застываем в неподвижности. (Пауза.) Может быть, отложить Мендельсона в сторону?»
Мариано. «Мадемуазель Вурц, вы
стоите у меня за спиной и должны были заметить, что я сижу немного неровно. Это
я сгибаюсь под незримой тяжестью вашей длани, мадемуазель Вурц,
ваша десница самовластно возлегает на моем плече». Сдохнуть
можно.
Аурелия. «Господин Киш, я
пытаюсь помочь вам спасти положение, мимолетное и необъятное. Возможно, вы
хотите отказаться от этого Мендельсона и всего, что омрачает наши отношения?»
Мариано. Кто сможет это смотреть?
Актер (играющий Фернана)
Ольмо Панеро
переправился через Пиренеи, чтобы сообщить нам, что слова — это скобки, в
которых заключено молчание. Прежде чем произнести эту фразу, он сидел на полу
помещения, сбоку, в углу, куда не попадает дежурный свет.
Он был, что называется, молодой автор.
Парень, уже снискавший определенный успех в своей стране.
Молодой автор, хотя не такой уж и юный.
Возраст авторов — понятие растяжимое.
Он приехал из Мадрида, чтобы побывать на репетициях, он
сидел на полу помещения, сбоку, в углу, куда не попадает дежурный свет, чтобы
никто ни в коем случае не смог рассмотреть его лицо.
За миг до того, как Ольмо Панеро должен быть исчезнуть, растекшись по полу, не было
ничего естественней того, что сделал я: пробовал показать незаурядного
персонажа,
мои жесты
мои интонации,
мой плохонький юмор,
мое шутливое настроение —
я адресую все мое великолепие темному пятну на полу,
я хочу понравиться Ольмо,
чтобы он был потрясен моей потрясностью,
я хочу, чтобы он почувствовал, что я сверхроскошен,
сверхроскошный актер,
величайший Фернан из виденных им,
величайший Фернан на все времена.
На склоне дня он покинул свое место в углу и, подойдя ко
мне, сказал, что слова — это скобки, в которых заключено молчание.
Он переправился через Пиренеи лишь для того, чтобы
произнести эту фразу
для меня
с глазу на глаз.
Актер (играющий Мариано)
Знаете, мсье Панеро, прежде чем играть вашего Мариано, я переиграл самых
разных обиженных судьбой, самых разных алкашей,
я играл
совершенно чокнутых русских — куда до них вашему
Мариано,
я играл
несчастных различного пошиба, я, видите ли, крупнейший специалист по
несчастливцам, выведенным в литературе,
так что не
рассказывайте мне, как это происходит,
не уничтожайте
очарование вашего художественного стиля своими разъяснениями, ничего мне не
объясняйте,
не говорите
мне ни слова,
не выказывайте
какого-либо одобрения,
а главное,
не требуйте,
чтобы я покорно изображал, какое для меня счастье получить ваше одобрение,
одобрение
автора — самое пошлое, что может быть, если не сказать: самое омерзительное,
во время читки
я заметил вашу улыбку, мсье Панеро, во время читки
вашей пьесы я заметил ангельскую улыбку, вы восхищались, в полном одиночестве
сидя в своем кресле, в некоем уединении, как и положено, выражая среднее между
смущением и высокомерием,
я заметил
ангельскую улыбку, с которой вы слушали и которая порой
выдавала вашу оценку, я же думал: как бы прекратить этот кошмарный трепет,
одобрение
автора — вещь слишком непристойная, чтобы быть честной,
если только ты
не мертв, мсье Панеро, а это, если подумать, —
единственное достойное состояние для человека вашей профессии,
постарайтесь
оказаться полным отсутствием, только именем на афише,
или
расположитесь, сумрачный и твердокаменный, на полу помещения, сбоку, в углу,
куда не попадает дежурный свет,
оставьте нас
наедине с вашими персонажами,
нам хочется
погрязнуть в разврате,
бунтовать,
вы
усмехаетесь, Ольмо,
мол, актер
пришел уничтожить писателя,
знайте, актер,
который не хочет уничтожить писателя, погиб как актер,
этот актер
сдался,
у него пропала
воля, так или иначе он распят на вашей прекрасной композиции
и он не стоит
ничего.
Пилар, Нурия, Аурелия, Мариано, Фернан. У Пилар. Чай, печенюшки, шампанское.
Мариано. Я решительно перестал признавать айкидо, когда
увидел в бассейне в Вальядолиде Серхио Морати. Я говорю Аурелии: найди
мне хоть одну-единственную мышцу у Серхио, чтобы
можно было сказать: полюбуйтесь, десятый дан по айкидо. Нужно было двенадцать
лет пропадать в спортзалах, чтобы затем продемонстрировать на бортике бассейна
в Вальядолиде обрюзгшее тело без тени намека хотя бы на один-единственный
мускул.
Аурелия. Он говорит, что оставил айкидо
и вообще у него и в мыслях никогда не было всю жизнь положить на айкидо,
и вообще какой-либо спорт.
Пилар. Серхио Морати, мне очень нравился этот мальчик, что с ним сталось?
Мариано. Он в психушке.
Пилар. Вот как?
Мариано. Когда добрые люди сообщили, что ему изменила
жена, он вышел из дома с бутылкой водки, встал на колени посреди мостовой и
стал упрашивать водителей, чтобы его задавили. Его стали уговаривать вернуться
домой, тогда он пытался зарезаться ножом перед своими детьми. Стал кромсать
собственную грудь перед детьми.
Пилар. Перед детьми?
Мариано. Да. Которые уже и так были слегка не в себе.
Пилар. А с ними-то что было не
так?
Аурелия. Старшая обустроила в
своей комнате морг.
Пилар. Морг!
Аурелия. Ага. С дохлыми
насекомыми. А младшая раз десять на дню приходила туда ухаживать за могилками.
Нурия. А твоя дочь играется с пылесосом.
Аурелия. При чем тут?
Нурия. Ну, ты меня, конечно, извини, но мне кажется
немного странным ребенок, для которого лучший подарок на день рождения —
пылесос. (Фернану.) Моя племянница попросила на
свое трехлетие пылесос, игрушку, которая всасывает (пусть даже вместе с
мусором) мелкие предметы и пыль, девочка безумно счастлива, она бросается к
пылесосу при всякой возможности — другим запрещено при этом присутствовать — и
наслаждается процессом всасывания, а во время ужина норовит уйти из-за стола до
десерта, в смысле, снова бросается к пылесосу, ей — именно так! — необходимо
опорожнить фильтр.
Мариано. Пока мы не стали приглашать уборщицу.
Пилар. Между прочим, она это делала очень хорошо. В
последнее воскресенье она принесла свой пылесос ко мне, обработала прихожую и
комнату, слушайте, чудная увлеченность.
Нурия (Фернану). Не может остановиться. Какая-то страсть.
Фернан. А нам тут вечно не хватает техничек…
Аурелия. Фернан, позвольте!..
Простите Фернан, прошу не говорить о моем ребенке в
таком тоне.
Мариано. Помимо того, что это вполне может заменить
физзарядку, она может также…
Аурелия. Еще слово — и я ухожу.
Пилар. Милая, что ты? Что такого он сделал, просто
пошутил.
Аурелия. А мне не до шуток. (Мариано.) Гляжу, тебе очень нравится высмеивать
собственную дочь.
Мариано. Подумаешь, вспомнили про ее увлечение пылесосом.
Аурелия. И что? Это преступление?
Мариано. Но именно ты раздула из этого событие.
Аурелия. Я раздула из этого событие, поскольку прекрасно
понимаю, на что здесь намекают.
Пилар. И на что же намекают, дорогая?
Аурелия. А намекают, мама, на то, что она запускает
пылесос неслучайно, намекают на то, что любимый персонаж ребенка — домработница. Это то же ехидство, с которым мне говорится, что
я организованная и предусмотрительная, тонко намекая на пропасть, лежащую между
артисткой (жест в сторону Нурии) и скучной домохозяйкой.
Пилар. Ладно-ладно, прошу сегодня не ссориться, — Фернан, вот что такое иметь двух дочерей.
Нурия. Да это просто паранойя какая-то.
Аурелия. Если ты находишь, что у меня паранойя, не
сообщишь ли об этом моему мужу; ты говоришь мне, мне в лицо: «у тебя паранойя»,
— может он как-то меня поддержит, этот Мариано, эта тряпка, самая жалкая тряпка
из возможных, а ты к нему еще подлаживаешься. Будь добра,
мама, у тебя нет заменителя сахара?
Пилар уходит.
Нурия. Только что ты сняла все сомнения в том, что у
тебя паранойя.
Аурелия. Ага. И мне это нравится.
Нурия. Ну, если тебя это так бесит, уверяю тебя, я
больше никогда не заикнусь о том, что Долорес любит пылесосить.
Аурелия. Ты вполне можешь говорить о
том, что Лола любит пылесосить, однако она, знаешь ли, уверенно обращается не
только с игрушечным, но и настоящим, она пылесосит свою постель, свои вещи, эта
девочка — жемчужина, у нас настоящий перл, а не ребенок — и мне плевать, когда
судачат о Лоле и пылесосе, главное — ты не можешь сказать, что ее игру с
пылесосом можно сравнить, скажем, с тем, как малышка Серунда
ходит по классу, еле волоча ноги, совершенно пришибленная распустеха.
Пилар (возвращаясь). Дорогая, ты мне не рассказала, как идут твои
репетиции.
Аурелия. Очень хорошо.
Пилар. Ты довольна режиссером?
Нурия. Да.
Фернан. А что вы ставите?
Нурия. Болгарскую пьесу. 70-е годы.
Мариано. Обхохочешься с тоски.
Пилар. Правда?.. А почему вы никогда не ставите ничего
веселого? Люди любят веселиться.
Нурия. Фернан, вы
интересуетесь театром?
Фернан. О да, очень. Я, знаете ли, воспитывался на
литературе и философии.
Нурия. Ходите?
Фернан. Когда-то бывал часто. По нескольку раз в год
ходил на Марию Гереру, в Беллас
Артес.
Мариано. А сейчас не ходите?
Фернан. Стало трудней себя заставить. Когда была жива
жена, она это все организовывала. Но зато я хожу в кино. (Нурии.) И видел все ваши фильмы.
Нурия. Спасибо.
Пилар. Да, это правда. Еще до нашего знакомства.
Цитирует тебя наизусть.
Нурия. Спасибо.
Пауза
Фернан. И о чем пьеса?
Аурелия. Ни о чем серьезном.
Мариано. Да-да, расскажи.
Аурелия. История слишком банальная даже для самой себя.
Мариано. Но стиль вам понравится.
Аурелия. Преподавательница фортепьяно, которую я играю,
влюбляется в своего ученика, мужчину старше нее, женатого.
Нурия. А он в нее влюблен?
Аурелия. Непонятно.
Актриса (играющая Аурелию)
Я репетирую в
испанской пьесе,
где играю
актрису, репетирующую в болгарской пьесе.
Я преподаю
фортепиано женатому человеку и увлеклась им.
Мы разучиваем
прелюд Мендельсона,
малоизвестное
произведение,
созданное на основе
шести прелюдий и фуг
в память о
Бахе —
писалось долго,
без плана,
без намерения
создать что-то законченное.
Мужчина манкировал домашние задания,
у него
отсутствовал какой-либо прогресс,
занимался
спустя рукава,
я не видела
смысла ходить к нему дальше
и находила
этому все меньше и меньше оправданий,
поскольку
любить и оправдывать —
это, как
говорится, две большие разницы.
А он все никак
не говорил мне, чтобы я больше не приходила,
я с ужасом
ожидала услышать эту фразу,
каждый раз
страшилась, что она вдруг прозвучит.
Так мы
занимались фортепиано и дело стояло на месте.
А время —
утекало.
Пьеса об
одиночестве и утекающем времени,
два
непоправимо связанных сюжета.
Мой муж по
испанской пьесе находит эту болгарскую пьесу скучной,
а мама по
испанской пьесе хочет, чтобы я играла в веселых пьесах. А что, я люблю играть в
веселых пьесах,
веселое, вроде бы,
ничем не уступает серьезному.
И все же
серьезное
западает в
вашу душу —
глубже
и надолго.
Те же.
Немного позже.
Мариано. Гойтисоло понял, что
без меня дело не решить, хотя я даже не член домкома .
Тогда Гойтисоло обратился к Мараньону,
управляющему, что нужно убрать плющ, то есть выполнить безумное требование
(соседки), и Мараньону следует отправить
официальную бумагу, в которой будет указано, что на расстоянии ближе трех
метров от общественной стены нельзя ничего выращивать.
Фернан. Совершенно верно, все это прописано в положении
о домоуправлении.
Мариано. О! Вот видите! Пепиньоле,
занимающий цокольный этаж и занимающийся садом, ну, тем, что мы зовем садом —
на самом деле это просто двор, но предполагался, так сказать, сад — он
увлекался садоводством и плоды своих трудов продавал соседкам. Почему продавал?
Чтобы освободить от плюща водосточную трубу, при этом он боялся без посторонней
помощи пользоваться стремянкой. Собрались у Гойтисоло:
сам Гойтисоло, Франко, Мараньон,
Пепиньоле и я — а мне вообще все это было до фени, я, как уже сказал, не вхожу в домком, — и решили,
чтобы не связываться, убрать этот плющ; Гойтисоло с
Франко втолковывали Пепиньоле, что все эти посадки —
одна головная боль, и если мы не сохраним даже плющ, в связи с официальными
требованиями, то уж тем более не утвердят прочие посадки; тогда Пепиньоле понаставил во дворе цветочные горшки, — ему
запретили сажать рододендроны, а он все спрашивал, почему, они же дают
прекрасную тень — и стал размножать гортензии, и здесь Франко отказался
подержать стремянку. Пепиньоле обиделся и ушел.
Проходит неделя, и Гойтисоло мне говорит, мол Пепиньоле очень странный тип,
говорит, что все надо вырубить, и хочет все вырубить, словно собирается на войну,
причем не только то, что перекинулось через стену, он хочет оскальпировать все:
и плющ, и аукубу, и гибискус, он хочет сделать из двора обычного двор
больничный, так вот, я иду туда, говорит Гойтисоло,
вам тоже это надо посмотреть, вместе с Франко и Мараньоном,
чтобы вместе запретить Пепиньоле хозяйничать в саду,
вот только Мараньон… — говорит Гойтисоло;
ну, я, поразмыслив, замечаю: мол, Пепиньоле
не нужно заниматься этим садом, ведь никто его об этом не просит, вот стоял
себе нетронутым, так пусть и будет дальше стоять, без всяких этих немецких
фокусов, — но так невозможно, говорит Гойтисоло, — на
что я привожу исчерпывающий довод: мы оказались под игом протезиста с
цокольного этажа, которого (протезиста) нет, верней, от него осталось одно
название профессии, по которой он не работает уже два года… — ну что такое,
Аурелия, что такое, вот Фернан прекрасно понимает
все, что я рассказываю, ему это очень интересно. И если бы на месте Мараньона оказался Фернан, ничего…
Аурелия. Что ты докучаешь этим Фернану?
— у него каждый день происходит подобное.
Фернан. Нисколько не докучает.
Мариано. Он говорит, что не докучает.
Нурия. Но и не услаждает слух.
Мариано. Знаете, почему мы с Фернаном
не стелемся перед вами? А я — вообще не разговариваю с вами и вам подобными. Вы
вообще подлежите отмене «ад нутум»?[1] Но мы
инертны. Мужчины инертны. Ваше постоянство соответствует не удовлетворению
желаний мужчин, а их инертности. Именно поэтому все вы омерзительные трусихи.
Вам стоило бы задуматься над этими принципами существования. Жить по инерции.
Аурелия. Что с тобой, ты же лыка не вяжешь!
Пилар. Мариано, что происходит, почему ты так пьешь?
Мариано. Он пьет с тех самых пор, как кое у кого
закончилось молчание!
Пилар. Мариано, ты пьешь!!
Нурия. Мама, пожалуйста…
Аурелия. Хоть бы извинился.
Мариано. Я уже не докучаю Фернану.
Фернан. Я могу рассуждать только абстрактно, а вообще-то
я согласен. Между прочим, Мариано, меня первого можно обвинить в инертности в
отношении клиентуры, в инертности с двойным дном, поскольку достойным не
меньшего сожаления оказывается невыказывание клиентом
удовлетворения моей работой. Ведь бразды правления в моих руках, так что в конечном счете все складывается удачно.
Мариано. Познакомьте меня с довольным клиентом, Фернан. Я хочу видеть этого человека.
Пилар. Знакомься, Мариано. Это я. Перед тобой довольный
клиент. Потому что мы еще и добрые знакомые. Нурия, ты наконец покажешь платья, дорогая?
Нурия. Сейчас.
Пилар. Покажи-покажи…
Нурия. Их надо смотреть на мне, так их смотреть
бессмысленно.
Пилар. Ну так надень.
Нурия. Прямо сейчас?
Пилар. Ей нужно выбрать платье для «Гойи» и она
колеблется между двумя. А что такого, даже интересно помочь тебе выбрать.
Нурия уходит.
Аурелия. Что это за торт, мама?
Пилар. Маленький фрудеза[2].
Аурелия. На твоей улице две булочные, а ты покупаешь
заморозку.
Пилар. Ты права, я вообще хотела испечь сама, но не
успела. Что, совсем плохо?
Аурелия. Отвратительно.
Пилар. А как тебе, Фернан?
Фернан (пробует). Мне больше нравятся твои
бразо де гитано[3].
Пилар. Не успела. В последнее время ни на что не
хватает времени.
Аурелия. И чем ты так занята?
Пилар. Даже не могу присесть. Занята
по дому. Шитье. Занимаюсь твоей дочерью. Встречаюсь с моим Фернаном.
Общаюсь с друзьями. Утром Кристина позвала меня — пригласила на дружескую
встречу (сегодня дружескими встречами называют благотворительные аукционы),
прошло совершенно по-дурацки, я подумала, что ей стоит купить что-то вроде
самолета и круглый год разъезжать на нем со своей благотворительностью. А
опекает она старушек-крестьянок, они приносят всякую всячину к усыпальнице Сан-Игнасио, там попадаются забавные вещицы, даже настоящий
антиквариат, в последний раз она взяла прялку…
Аурелия. Все это чушь, мама, это полная чушь, ты
рассказываешь во всех подробностях о том, как проводишь свое время с этими
ханжами-святошами, а Лолой ты занимаешься один-единственный день в неделю и то,
если удосужишься. Нельзя же так.
Пилар. Я делаю все, о чем ты просишь. Что ты так нервничаешь,
Аурелия? Она какая-то ужасно нервная.
Мариано. Она действительно вся на нерве, бедняжка.
Появляется
Нурия в первом платье. Прохаживается.
Десять попаданий в десятку.
Нурия. Не слышу восторгов.
Мариано. Как же? Я в восторге.
Нурия. Аури?
Аурелия. Я еще не видела второе.
Мариано. Я тебя провожу. Вдруг понадобится помощь.
Нурия. Я это позволяю только Гари Тилтону…
Пилар. Он все еще в Мадриде?
Нурия (Мариано). …но
с удовольствием дозволю… Фернану. Отпустите со мной Фернана. Ваше мнение важней прочих мнений, поскольку вы
единственный — человек со свежим взглядом, от вас можно ждать более
объективного мнения.
Фернан. Здесь, Нурия, вы
сильно заблуждаетесь! Я совершенно не разбираюсь в моде, тем
более в женской, здесь я полный нуль, ваша мама не даст соврать.
Нурия. Я красива по-вашему?
Фернан. Красивы, конечно, конечно.
Нурия. Пойду мерить другое. (Уходит.)
Аурелия. Что за экстравагантная
выходка с предложением ее проводить!
Мариано. Чо?..
Пилар. Она что, с Гари Тилтоном?
Аурелия. Ты собирался наблюдать, как моя сестра
раздевается?
Мариано. А что в этом дурного?
Пилар. Гари Тилтон не остался
бы в Испании без серьезной причины.
Аурелия. Плевать на Гари Тилтона,
мама!
Пилар (Фернану). Видал, как она со мной разговаривает.
Аурелия. Если хочешь узнать что у нее с Гари Тилтоном, у нее и спроси, почему ты об этом спрашиваешь
меня?
Пилар. Мне никто ничего не рассказывает, обо всем узнаю
последней.
Аурелия. А ты подумай, почему.
Пилар (Фернану). Видишь, видишь?
Аурелия. Что «видишь»? Что вы видите, Фернан?
Она ставит вас в дурацкое положение, знаете ли.
Фернан. Нормально.
Мариано. Глоток шампанского, Фернан?
Фернан. Большое спасибо, у меня чай.
Пилар. Никто не берет печенье.
Появляется
Нурия во втором платье. Молчание.
Нурия (смеется). Дружная реакция. Фернан,
опять у вас нет никакого мнения?
Фернан. Это кажется менее ярким.
Нурия. Мариано?
Мариано. Мне кажется… если мне позволено высказаться…
женщину, идущую на праздник в таком платье, ожидает печаль, или надежда, или
страсть.
Аурелия. Ну, если тебе интересно мое мнение, я нахожу
ужасным что одно платье, что другое.
Пилар. Почему ты так говоришь? Ты злая, Аури.
Аурелия. Нет.
Пилар. Это современно, модно, она вполне может в таком
выйти.
Аурелия. Разумеется.
Пилар. И если тебе лично они не понравились, могла бы
высказаться и помягче.
Аурелия. Я не собираюсь соблюдать
хорошие манеры, мама, ведь если я честно выскажусь по поводу этих жутких
платьев, обязательно подумают, что несчастная Аурелия попросту завидует, что несчастной
Аурелии самой хочется участвовать в кинофестивале под
руку с артистом, завершающим церемонию, что она озлоблена и завидует своей
сестре, она, бедняжка, вынуждена таскаться по провинции, чтобы снискать
аплодисменты в болгарской пьесе, созданной из молчания и Мендельсона, и
невозможно, понимать, оценивать течения новой поэтики, имея такого мужа. и невозможно, невозможно смотреть
с небрежным эстетством на эти платья, а уж тем более — улавливать
меланхолический подтекст. Вот почему, уж извини меня, Нурия,
я высказала свое мнение столь честно и без экивоков, зато так, как посчитала нужным.
Фернан. Знаете, а вы мне не показались озлобленной,
скорей смелой, Аурелия, честной и прямой. Со своей стороны, Нурия,
— ведь вы сами меня об этом попросили, а тут еще и она придала мне уверенности,
— выскажу свое мнение: бессмысленно драпировать вас в эти тряпки, они лишают
вас индивидуальности, а в глазах поклонников нет никакой необходимости
подчеркивать ее с помощью одежды.
Пилар. Досадно, получается, что мы ходим в театр не для
того, чтобы получать удовольствие от актерской игры. Очень досадно.
Фернан. Почему? Я как раз хожу в театр, чтобы
наслаждаться именно актерской игрой. Благодаря вам я вновь переживаю былое.
Нурия. Они ужасны! Она права! Ненавижу эти платья! Я их
ненавижу! Я отдам распустить эту хрень, вот что я сделаю! И что мне теперь
надеть?!
Пилар. Ну, найдешь другое,
дорогая.
Нурия. Когда? Когда? В воскресенье? День на исходе,
когда я приду, все будет закрыто!
Мариано. Но я настаиваю, что первое…
Нурия. Нормально, пьяница обожает шлюх!
Фернан. А когда церемония?
Аурелия. В понедельник вечером.
Фернан. Может, поискать платье в понедельник?
Нурия. Нет!
Фернан (обращаясь к Пилар). Почему?
Нурия. Потому что в понедельник, Фернан,
понимаете ли, я попадаю к шапочному разбору и если что-то найду, это будет
какое-нибудь бракованное барахло, в котором, учитывая, что мне нужно будет
предстать перед всей Испанией, я и себя буду ощущать бракованным барахлом, и в
результате для меня вечер закончится как начнется,
потому что женщина, произведшая впечатление на Фернана,
перед лицом всей Испании никак не сможет соответствовать своему уровню! (Уходит.)
Пилар (Фернану). Ты задел тонкие душевные струны у знаменитости.
Показал все как есть.
Аурелия. Эй, бабка, он вполне способен высказать
собственное мнение о том, что увидел. И нет никакой необходимости в
комментариях.
Фернан. Мне кажется, вы не совсем вежливы со своей
матерью. Я, конечно, вмешиваюсь в то, что меня не касается, но мне кажется, вы
не совсем вежливы со своей матерью.
Аурелия. Да, я не совсем вежлива.
Мариано. Она ни с кем не вежлива.
Аурелия. Ой, мама, вот только не нужно плакать, это
ненормально!
Пилар. Я не плачу.
Аурелия. А почему сморкаешься?
Пилар. Я сморкаюсь, потому что сморкаюсь.
Аурелия. Не понимаю, почему она плачет, нет никакой
причины плакать.
Мариано. Она не плачет, она сморкается. Ты прекрасно
видишь — она сморкается. Ведь вы сморкаетесь, Пилар. Вот, смотри, она
сморкается.
Аурелия
в раздражении уходит.
Актриса (играющая Пилар)
Режиссер
ненавидит, когда я говорю: «Что?» (а я все время задаю ему вопросы) — он вместо
ответа: «Не спрашивайте "Что это?", "Куда мне идти?",
"Как я
реагирую?" —
это вы
актриса, это вы должны знать свою профессию, а не я, — и резюмирует: делайте,
предлагайте». — После ряда подобных стычек я больше не задаю вопросы, но иногда
бывает, что я не могу найти живой тон и мне не помешала бы помощь;
в реальной
жизни мы тоже не всегда знаем, как следует жить
или как себя
поставить,
если приходится
смотреть прямо
или уклончиво
и неопределенно;
также в
реальной жизни несложно позволять происходить тому, что непроизвольно исходит
от тебя,
не защищаясь,
не нападая
и совершая
ошибки.
Фернан, Мариано. Где-то в доме Пилар. Например, на балконе. Короче, они вышли на свежий воздух и курят сигариллы.
Фернан. Важно не примешивать эмоции. С точки зрения
юридической может быть два варианта: или стена находится в общей собственности
соседей, или же строго по установленной линии делится надвое. Подобный подход
позволяет разрешить проблему. В первом случае поддержание в порядке стены,
являющейся общей собственностью, лежит целиком на соседях, и если они докажут,
что плющ портит стену, они могут потребовать возмещения убытков. Если стена
общая — а на мой взгляд это не так — и является старым сооружением, очень
трудно доказать общность владения, уход за стеной и ее отделкой делится
пятьдесят на пятьдесят между двумя собственниками, в коем случае по самому
существу дела история с плющом становится сложней. Касаемо же
ухода за двором, осуществляемого протезистом, это регулируется кадастровым
планом, перво-наперво: собственно двор — общая собственность и не может быть
отдан в пользование протезисту, здесь нужно делегирование общим собранием в
пользу протезиста полномочий по уходу и украшению общей части. Считается ли
подобная инициатива вновь вписанной в протокол «в форме постановления»? Отнюдь.
В этом случае управляющий делает только приложение к протоколу общего собрания,
а этот тип делегирования не имеет характера определения. С
другой стороны, вы не представляете дело под таким углом, чтобы мой коллега мог
предъявить несправедливое обвинение, поскольку, повторю, это вопрос, который я
поднимаю то реже, то чаще на протяжении ряда лет, управляющий, повторю, делает
только приложение к протоколу общего собрания, если же управляющий дает
согласие и наделяет протезиста полномочиями, не консультируясь с общим
собранием, возникает случай превышения управляющим полномочий.
Мариано. Конечно.
Фернан. В общем, по поводу этого Пиньо…
Мариано. Пепиньоле.
Фернан. Этот Пепиньоле
слишком много на себя берет, ему кажется, что раз он владеет цокольным этажом
(а права, связанные с подобными помещениями, знаете ли, достаточно
неоднозначные), так вот, являясь владельцем цокольного этажа, он психологически
присвоил себе и двор, мы видим здесь случай мыслительного заблуждения: это
право он ощущает как незыблемое, он подобен полновластному капитану корабля, и
когда ему запретили рододендроны, он ответил тем, что, опираясь на свое
мифическое право, намерен обустраивать двор методами Гитлера — остается только
его полностью отстранить.
Мариано. Отстранить.
Молчат и курят.
Вы давно вдовеете?
Фернан. Три года.
Мариано. А с Пилар?.. В смысле…
Фернан. Два месяца. Понадобилось обсудить с ней вопрос,
связанный с коммунальным хозяйством.
Мариано. А как… мне не хотелось бы показаться нескромным…
Фернан. Нет, нет, нет. Как… Одна
из тех маленьких перипетий, которые неожиданно оказываются судьбоносными, ковер
на общей лестнице был разорван у самого начала марша, мы надежно его зашили, он
регулярно рвался; оказалось, Пилар единственная в подъезде
ходит на высоких каблуках и поэтому больше всех рискует зацепиться и упасть,
вот я и пришел по ее просьбе зафиксировать износ, она пригласила меня выпить
кофе, мы договорились вместе поужинать… Мне говорили, мол, вдовец твоего
возраста начинает жить заново, твои дети уже выросли, — а я подумал: какая к
дьяволу жизнь? До сих пор Мне нечего было защищать, не для кого
работать, и тут появилась эта женщина, я сидел у нее дома, она меня угощала,
сделала мне пипераду из овощей-гриль,
жаркое: половина поросенка с картофельным пюре — и рулет с ананасом…
Нурия, Аурелия. Другое место в доме Пилар. Например кухня.
Аурелия. Эта парочка вызывает у меня отвращение. В этом
есть что-то нездоровое. Словно мать с сыном. Он что, теперь будет представлять ее права?
Нурия. И лезет со своим мнением, когда не спрашивают.
Аурелия. Ты как раз спросила.
Нурия. Простая вежливость. Никак не ждала, что он в
ответ полезет со своим мнением. Это какое-то безумие: он смеет высказывать свое
мнение, и не только; ты заметила? — он мне снисходительно что-то советует! Эти платья — катастрофа, порвала бы на тряпки, будь моя воля, но
они обошлись в целое состояние, ты думаешь, я могу еще раз надеть сиреневое, в
котором была в Каннах, меня в нем все видели, по крайней мере, в нем я была
красива, а вот сейчас я выгляжу красивой? — или получившей солнечный удар?
А главное в солнечном ударе — это то, что он — удар.
Аурелия. Ты-то красавица, не то что я; тут я сделала
ужасное открытие, что мои щеки потеряли упругость — когда я обнимаю Лолу, она
крепкая, упругая, я нажимаю на плоть, она тут же пружинит, — а у меня все это
пропало, все кончено, сплошная дряблость.
Нурия. Да у меня то же самое!
Аурелия. Ага, то же самое, не сравнить со мной; и главное
что удручает — что тут ничего не поделаешь и некого винить; легко сказать: «у
меня то же самое», — меня бесит это кокетство, ты же не погрязла в домашних
делах.
Нурия. Она все рассказывает ему о нас, говорит с ним о
нас день и ночь, даже о беременности Кристал.
Аурелия. Кристал беременна?
Нурия. Вчера призналась мне по телефону.
Аурелия. А от кого?
Нурия. От Ганибала, от кого
бы ты хотела?
Аурелия. Ах да, ты не в курсе…
Нурия. Насчет?
Аурелия. Любовник…
Нурия. У Кристал?
Аурелия. Вроде бы там все кончилось, длилось всего пару
дней. И вот бедняжка узнала, что беременна.
Нурия. Бедняжка? Мне показалось, она довольна.
Аурелия. У нее уже двое.
Нурия. Будет трое.
Аурелия. Мама знает?
Нурия. А почему всего пару дней?
Аурелия. Парень безумно влюбился, потерял сон и аппетит —
и решил, что ему не нужны эти страдания..
Нурия. Безумно влюбился в Кристал
на пару дней?..
Аурелия. Ну, вот так. А у тебя? Гари Тилтон?
Нурия. Не хочу это обсуждать.
Аурелия. Ты влюбилась?
Нурия. Не хочу ни о чем говорить.
Аурелия. Словом, развлекаются все, кроме меня.
Актер (играющий Мариано)
В одном
интервью я прочел,
это был
разговор с Вильгельмом Болочинским, он говорит, что актеры не суть художники
по той простой
причине, что актеры страстно желают нравиться, что полностью исключает
возможность отнести то, что они делают, к какой бы то ни было форме искусства,
любая
художественная форма, если она замарала себя желанием понравиться, должна быть
отринута,
она — согласно
Болочинскому — не смеет даже претендовать на то, чтобы именоваться искусством,
или это слово может рассматриваться исключительно как квази-дефиниция.
Похоже на то,
— продолжает Болочинский, — что это стремление понравиться заключено в самой
природе актера, оно бросает его в объятия зрителя, его злейшего врага (именно
так!), порой самым коварным образом,
а коварство, —
продолжает он, — заключается в том, что оно может заразить собою все
произведение,
если же целое
поколение толкнуть на эту кривую дорожку, то идея, на которой зиждется
произведение, — говорит он, — исчезнет вовсе,
и до нашего
любезного зрителя не дойдет ничего,
поскольку не
было прямого на него воздействия этой идеи,
оно —
воздействие — было коварным и отравляющим, — говорит Болочинский, —
если
исполнитель выходит к зрителю доказывать законность своего существования, это
его унижает,
низводя до
уровня напарника,
актер
неразрывно привязан к зрителю, тогда как художник, — не унимается Болочинский,
— не привязан ни к кому, он свободен,
художник —
выражает протест
в том числе
против протестующих,
каковыми,
разумеется, являются зрители;
итак, я беру в
руки перо и пишу:
мсье
Болочинский:
актеру,
пишущему эти строки, в свои сорок наплевать, считают его художником или нет,
ему насрать на ваше мнение и вообще на все ваши разглагольствования,
оставьте себе
ваши термины, загоняющие нас в рамки, даже если вам кажется, что они красиво
звучат;
нам, чтобы
быть, мы не нуждаемся ни в каких рамках,
поскольку нас
нет,
уж будьте
любезны видеть в нас существ эгоистичных,
непостоянных,
бесхарактерных
—
мы ходячие
пустышки,
бездельники.
И благодарим
за внимание.
Мариано и Аурелия у себя дома. Мариано сидит с болгарской пьесой в руках. Аурелия стоит.
Аурелия. Он сидит за пианино, а я стою
смотрю в окно. Затем я перехожу, ты же совершенно неподвижен. (Поворачивается и как бы смотрит в окно в противоположном
конце комнаты. После паузы.) «Ничего сентиментального,
господин Киш. Ни в коем случае. Не должно быть ничего
сентиментального: ни в игре, ни в звучании. Мы уже добрались до фа минор, а это
тональность третьей сонаты (опус 5) Брамса, четвертой баллады Шопена с ее
финальной кодой, которую Нейгауз определяет как «катастрофу страсти»,
тональность бетховенской Аппассионаты (опус 57), а главное — вспомните сонату
для скрипки и фортепиано Баха, которую — вы мне сами говорили — любите больше
прочих. Страсть идет рука об руку с чистотой и сдержанностью. В ней отсутствует
фабула, это сияние тьмы, обреченность. Это даже не чувство, господин Киш, и даже не первое впечатление, и не сводится к
романтическим ноткам. Играйте так, чтобы не происходило ничего кроме музыки.
Подлинность достижима только через буквальность. Если я вас
раздражаю, пожалуйста, я умолкну; я говорю с вами, как с талантливым
исполнителем, в то время как вы — худший ученик, который у меня когда-либо был;
вы смеетесь? — я продолжаю; не обозначайте начало и финал, вступайте в прелюдию,
как если бы вы уже все сформулировали для себя и вот, не можете далее
удерживать всё уже появившееся; вы не знаете куда идти
и никуда не идете; ничто не идет до конца, господин Киш,
потому что конец как таковой — нечто недостижимое, даже смерть ничего не
кончает, смерть — всего лишь еще один неожиданный поворот, имеющий продолжение,
она то, чем ничто не кончается, не закрывается, — что значит дойти до конца? до
конца чего?» (Помолчав.) Ну как тебе?
Мариано. Хорошо.
Аурелия. А есть ощущение… (Замолкает.)
Пауза.
Мариано. Чего?
Аурелия. Боли. Чего-то, что она не может при нем
произнести.
Мариано. Да…
Аурелия. И все?
Мариано. Я не знаю. Сперва ты
стояла ко мне спиной, затем вообще ушла назад — я тебя не видел.
Аурелия. Здесь нет общения как с учеником, это не урок,
здесь нечто глубоко личное, очень возвышенное, за словами скрываются другие
слова, и если это не ощущается…
Мариано. Ну, давай еще раз.
Пауза. Затем она повторяет сцену целиком, стоя анфас и не меняя мизансцену.
Превосходно.
Аурелия. Что значит превосходно?! Это потрясающе!
Мариано. Разумеется: потрясающе и превосходно — это одно
и то же.
Аурелия. Это совершенно не одно и то же, это абсолютно
разные вещи!
Мариано. Послушай, Аурелия, ты меня достала, меня все это
достало, и, если бы я был этим Кишем, я бы давно
застрелился.
Аурелия. Почему ты нервничаешь, почему ты все время
напряжен?
Мариано. Потому что не могу успокоиться. Я не могу быть
спокойным человеком.
Она застывает на месте озадаченная. Долгая неподвижная
немая сцена.
Фернан и Пилар гуляют.
Пилар. Им наплевать на свадьбы,
причащения, им наплевать на дни рождения, за исключением Лолы, потому что она
ребенок, еще Кристал приглашает меня на Лас-фиестас-дель-Пилар[4],
только она, другие же — хрен с маслом, даже букетик не подарят, — Кристал самая нормальная, если не считать того, что она
живет в том же городе, где живет ее отец с новой женой и новыми детьми,
ровесниками ее собственных, — другие даже не
смотрят на календарь, им плевать на Рождество, на все плевать. Тебе плевать на
Рождество, Фернан? Твоим детям?
Фернан. Мы все всегда любили Рождество.
Пилар. Вот так. И я. Обожаю Рождество, всегда обожала
Рождество. А сейчас я не отмечаю Рождество, вот уже много лет.
Фернан. В этом году у тебя обязательно будет Рождество.
Пилар. Когда они были маленькими, я всегда устраивала
им Рождество! Собирала их в гостиной, обряжала их лентами, — я покажу тебе
фотографии, — вертеп не убирали до весны, каждый год там появлялись новые
фигурки, соседи приходили полюбоваться!.. Мы перестали делать подарки. Мы
ничего не дарим.
Фернан. У каждого своя жизнь.
Пилар. Теперь моя жизнь — это ты. Я впервые вышла в
парк вместе с моей новой жизнью.
Фернан. Да.
Пилар. Надо как-нибудь прийти сюда с детьми. Как
хорошо, что деревья смотрят на нас, до тебя деревья — это и был весь мой круг
знакомых: эти деревья, эти аллеи — вот я вас знакомлю, они видят, как я иду с
тобой под руку. Как хорошо с тобой не разлучаться.
Актриса (играющая Нурию)
Вы не
находите, Ольмо, —
спрашиваю я у Ольмо Панеро за столиком кафе,
куда мы заглянули после репетиции, —
что мне
недостает агрессии?
В первом
платье для номинации Гойя мне показалось удачным появиться там
в агрессивном стиле,
как это часто
делают американские актрисы кабаре, изображая цыганских или латиноамериканских
цыпочек, это спесивую воплощенную плоть, которую вы
принимаете за испанок,
мне не хватает
бойкости,
мне не хватает
агрессивности,
я — милашка без сюрпризов,
я честная
актриса, из тех, которых принимают заведомо.
Не слышу
ответа…
Ваше молчание,
малыш, — говорю я Ольмо, — означает одно из двух:
или вы кроме
испанского не знаете ни одного языка,
вы просто
киваете в ответ, но ничего не понимаете из того, что вам говорят
(я склоняюсь к
этому варианту),
или же вы со
мной согласны,
причем
настолько, что не показываете несогласия даже для проформы.
В любом случай
добавлю,
если мужчина
позволяет женщине беспрепятственно себе хамить, мы
видим удивительный случай вежливости у человека, приехавшего из страны, где
принято
бросать свой плащ в грязь, чтобы мы, переходя улицу, не замочили ножки.
Фернан и Мариано. На балконе. (Как в сцене XVII.)
Мариано. Театр — нет. Только классическая литература.
Если не пью, я разваливаюсь. А так — нормально. Так что выпивка меня спасает.
Выпивка, видите ли, собирает меня воедино. Выпивка заделывает зияющую во мне
дыру. Это классика, честно. Иначе и не скажешь, только так. Ничего уже не
нужно. Математика не нужна, арифметика не нужна, даже элементарная геометрия
больше не нужна. У детей калькуляторы, они заучивают готовые решения.
Способность мыслить не развивают. Стремление к точности, изяществу, простоте
выражения — все это умерло. До восемнадцати я хотел уйти в монастырь. Потом
появилась жена, которая мягко говоря, не преуспела в своем ремесле. Насколько
она талантлива? Не знаю. Если честно, не знаю, талантлива ли она вообще. Хотя
не исключаю. Ее сестра дебютировала позже и сразу снискала успех. На месте жены
я бы это бросил, но она продолжает. Уперлась. А что делать мне с этой
неврастеничкой? Решила затеять ремонт. У женщин страсть всё менять неясно
зачем. Как неврастеничка она зациклена на доме. Упрекает меня в бедности, я
безысходно старею, она кричит, а малышка затыкает уши.
Фернан никак не реагирует. Гасят свои сигариллы.
Пилар, Нурия, Аурелия. У Пилар. (Как в сценах XIII и XV.) Пилар приносит и ставит на стол торт на блюде.
Пилар. Кристал беременна.
Аурелия. Мама, нельзя ли кипятка? — это не чай, а заварка.
Пилар. Если ты хочешь, чтобы я ушла на кухню и там
осталась, так и скажи.
Аурелия. Я не знаю, где у тебя что находится, что ты
обижаешься?
Пилар. Я не обижаюсь, просто от меня всё скрывают, я
всегда обо всем узнаю последней, а меня интересуют новости, я больше ничего не
прошу, ни во что не вмешиваюсь, просто странно, что Кристал,
самая нормальная из вас троих, тоже таится от меня, но
в конце концов меня уже ничто не удивляет.
Нурия. А ты и сама не интересуешься, например, как мы
относимся к нему.
Пилар. Относимся к кому?
Нурия. К Фернану, мама. К
твоему… другу.
Пилар. Ничего и знать не знаю. Ваше мнение меня не
интересует. И говори потише, он может услышать.
Нурия. Мы находим его сексуальным.
Аурелия. Да.
Пилар. Ваше мнение меня не интересует.
Нурия. А что он моложе, почти не заметно.
Аурелия. Не заметно.
Пилар. Мне это совершенно безразлично.
Нурия. Ну, может быть, ему бы стоило слегка причесаться.
Аурелия. Особенно сзади… Пойду
включу чайник. (Уходит, ухмыляясь.)
Пилар. И как давно она беременна?
Нурия. Два месяца… вроде бы.
Пилар. Тебе нужно надеть сиреневое платье с Каннского
фестиваля.
Нурия. Я разберусь, мама, не беспокойся.
Пилар. Не так уж страшно два раза выйти в одном платье,
так делала Шэрон Стоун.
Нурия. Я подумаю, мама.
Пилар. А волосы не трогай. Думаю, Гари больше нравятся
твой натуральный цвет.
Нурия. А что ты вдруг заговорила о Гари, мама? Ты же
ничего не знаешь! Почему ты говоришь о Гари?
Аурелия (возвращается с вскипевшим чайником). Она говорит о Гари?
Пилар. Да, я говорю о Гари, и почему-то это не
нравится. Что такого преступного в разговоре о Гари?
Аурелия. Мама, хочешь еще чаю? Повинную голову меч не
сечет, конечно, но эта голова исполнена адской гордыни.
Пилар. Как-то мы были у Пепо,
твоя дочь готовила в песочнице суп из земли, и я видела, как ты прослезилась от
умиления.
Аурелия. Не вижу связи.
Пилар. Если она в трехлетнем возрасте уже довела тебя
до слез, она тебе еще покажет, вот увидишь!
Нурия. Ты с его детьми встречалась?
Пилар. Чьими детьми?
Нурия. Детьми Фернана!
Пилар. С сыном. Он очарователен.
Аурелия. А с дочерью — нет?
Пилар. Пока нет.
Нурия. И что сын поделывает?
Пилар. Это тебя не касается.
Нурия. Что так?
Пилар. Не твое дело. Вы мне не сообщаете о своих делах,
а я вам мои вынь да положь? Фигушки.
Аурелия. Он почтальон.
Нурия. Почтальон?
Пилар. Думайте что хотите.
Аурелия. Мама, это смешно, ты сама мне об этом рассказала.
Нурия. Почтальон, как мне это нравится.
Пилар. И вовсе он не почтальон.
Нурия. Так кто же он?
Пилар. Кто угодно, только не почтальон.
Нурия. Какая жалость, мне понравилось.
Пилар. Говори что хочешь.
Аурелия. Вот зануда!
Пилар. Это кто здесь зануда?
Я?!
Аурелия. Да, ты зануда, мама!
Пилар спускает Аурелии пощечину.
Истеричка!
Пилар. Не такая, как ты.
Нурия. Прекрасно, но я не собираюсь терпеть подобные
сцены, я ухожу! Я появляюсь здесь три раза в год, и каждый раз мне тут
разыгрывают спектакли.
Аурелия. Она влепила мне оплеуху ни с того ни с сего, а
для тебя это просто спектакль? Убирайся к дьяволу!
Нурия. По мне — так вы обе сумасшедшие.
Появляются Мариано и Фернан.
Мариано. Что стряслось?
Фернан. Что стряслось, Пили?
Мариано (Нурии). Уже уходишь?
Пилар. Они меня обижают, Фернан.
Аурелия. Она дала мне пощечину.
Нурия. Согласись, ты на нее сама напросилась.
Пилар. Дочери втаптывают меня в грязь.
Мариано. А за что она тебя ударила?
Аурелия. А что, это важно? Разве мало того, что мне уже
пятый десяток, а я все еще получаю от матери оплеухи?
Нурия. Она сказала «зануда».
Пилар. Она сказала, что я зануда.
Фернан. Не нужно так говорить с мамой. Это не ваша
сверстница, это ваша мама.
Аурелия. Вы правы, Фернан, но
для меня у нее нет возраста, тем более, она сама прикладывает все усилия к
тому, чтобы не иметь возраста.
Фернан. И это у нее прекрасно получается. У тебя
прекрасно это получается, Пили.
Нурия. Простите, Фернан, но
все эти ваши экивоки мне кажутся неуместными.
Аурелия. Ее хотя бы пытаются поддержать.
Мариано. В отличие от твоего мужа, которому это и в
голову не взбредет. (Нурии.) Останься, пожалуйста.
Аурелия. А меня никогда и никто не поддерживал.
Мариано. О какой поддержке ты говоришь? С чьей стороны?
Здесь таким и не пахнет.
Фернан. Я хочу сказать, хочу сказать, что не хотел бы ни
с кем ссориться, но поскольку я пришел к Пилар, ситуация вынуждает меня вести
себя как ее кавалер; впредь, когда мы сойдемся короче, возможно, я смогу и
наплевать на миролюбие.
Мариано. Конечно!
Аурелия. Что — конечно?
Пилар (Фернану). Кристал беременна.
Мариано. Кристал залетела? От хахаля?
Пилар. Хахаля? У нее появился
любовник?
Аурелия (Мариано). Браво.
Пилар. У Кристал любовник?
Нурия. Да нет.
Пилар. Мариано, говори правду.
Мариано. Я пошутил.
Пилар. Она сказала браво, так
что там на самом деле? — не держите меня за дуру.
Аурелия. У Кристал есть
любовник, и теперь неизвестно, от кого ребенок.
Пилар. Будь я проклята!
Нурия. Придется сравнивать с теми детьми, которых они
заделали вместе с Анибалом.
Мариано. Удачная мысль!
Аурелия. Они очень красивые.
Пилар. Красивые.
Нурия. Странная манера всех детей считать красивыми,
бывают и некрасивые.
Пилар. У Кристал красивые
дети.
Нурия. У Кристал некрасивые
дети. Крупные и плосконосые — в Анибала.
Мариано. И такие же вонючие.
Нурия смеется.
Пилар. Это крайне неуместно, Мариано.
Аурелия. Да, поистине неуместно.
Мариано. Неуместно. Пардон, Фернан.
Пилар. Ты молчишь, дорогой.
Мариано. Он ошеломлен.
Пилар. Есть от чего. Я тоже ошеломлена.
Фернан. Я грущу. Все это грустно. Мне грустно, что у
вашей сестры любовник. Печально, что все так зыбко. День за днем уходят в
вечность, нет ничего святого. Нас учили другому.
Аурелия. Чему это другому, Фернан?
Похоже, вас учили, что жизнь имеет смысл и цель. Ну, вы еще пообвыкнете среди
нас.
Мариано. Среди нас, она говорит «среди нас» — что за среди нас? Как будто бедолага
ввязывается в исполнение семейных ритуалов. В этой конфигурации, Фернан, мы собираемся два раза в году, но сегодняшняя
встреча к этим двум разам не относится, она устроена в вашу честь, так что вам
и устанавливать правила.
Пилар (Фернану). Я тебе говорила.
Фернан. Вы даже Рождество не отмечаете.
Нурия. Рождество… Мы ничего не отмечаем. Неспособны мы
создать праздничную атмосферу, насчет «среди нас» он прав, если вы заметили, мы народ крайне
нервный, раздражительный по любому поводу, будь то елочная гирлянда или
торт-мороженое, возможно, нам вообще не хватает счастья, чтобы веселиться; собравшись, не можем мы сотворить легкую атмосферу, не умеем
расслабляться, даже слова такого не знаем: никогда мы не испытывали
«расслабления», другими словами, когда мы собираемся вместе, всей семьей, мы
никогда не обретаем покоя, и к концу вечера ни у кого не останется ни малейших
сил, у меня, например, точно сил не останется, ни у кого их не останется, даже
у вас, Фернан, разумеется,
никаких сил не останется, ведь все это никак не ваше, вы пришли сюда весь из
себя такой доброжелательный, чтобы познакомиться с нами, а мы даже формально не
смогли удержаться в самых элементарных рамках приличий, мы даже не знаем, как
это должно выглядеть, потому, вероятно, что нам не хватает счастья в этом мире,
и вот — нам наплевать, как все это выглядит со стороны.
Молчание. Нурия собирает свои вещи, чтобы уйти.
Мариано. Останься, останься еще немного, пожалуйста.
Аурелия. Зачем тебе чтобы она осталась? Она хочет идти —
отпусти ее.
Мариано. Ну вот тут одна бутылка только осталась, не
оставлять же, откроем эту бутылку, а?
Нурия. Давай.
Аурелия. Тебе сегодня еще проверять тетрадки, Мариано.
Мариано. И что? Ты поведешь, я посплю в машине, пока
доедем — буду как стеклышко.
Фернан. А вам далеко добираться?
Аурелия. Санта-Фина.
Фернан. Там чудесно.
Мариано (открывая шампанское). Там ужасно. Раньше там было небогато, но
красиво. Сейчас все такое же бедное, а красота ушла. И это сейчас, когда
уровень бедности стал повыше. (Разливает вино по бокалам.)
Пилар. Мне не надо.
Аурелия. Мне тоже!
Нурия, Фернан и Мариано выпивают. Пилар и Аурелия неодобрительно наблюдают за этим.
Фернан. Разве вы несчастливы, Нурия?
При всем том успехе, который снискали…
Нурия смеется.
Я что, сказал какую-то глупость?
Пилар. Ты не сказал глупость.
Фернан. Я хорошо вижу, что сказал глупость.
Нурия (смеется). Нет!..
Фернан. Конечно, я сказал глупость, но я никогда не
общался с вашим миром, среди моих знакомых нет звезд, в смысле, артистов,
поймите…
Аурелия. Фернан, вам нет
никакой нужды оправдываться!
Фернан. Видите ли, люди вроде меня
ценят успех, мы рассматриваем его как некую награду, и хотя с возрастом и
опытом мы в конечном итоге обрастаем броней, никому не хочется ощущать себя
проигравшим, и за двадцать лет, — видите ли, Нурия,
каждый кулик свое болото хвалит, — мне пришлось управлять полусотней зданий,
трижды меня не утвердили, — что мизерно, учитывая естественный износ
материальной части и авторитета, — и, осмелюсь сказать, я счастлив оставаться в этой профессии, ведь здесь же
не только экономическое измерение, есть измерение личное, вот, например, как в
вашей профессии во всех ее элементах необходимо добиваться гармонии (конечно,
глупо сравнивать успешность в вашей профессии и в моей), так и я всегда бываю
счастлив, когда жильцы назначают меня управляющим, а знаете ли вы, что выборный
срок у управляющего — самый короткий из выборных сроков в Испании, каждый год
ему приходится ставить на карту свои права и обязанности, и если он не пройдет
утверждение, он теряет и клиентов, и деньги, и доверие руководства, и
авторитет; знаете ли, для людей нет ничего более ненавистного, чем открывать
свои кошельки — даже для текущих расходов, не говоря уже о том, чтобы поощрить
своего управляющего; в нашем ремесле ожесточенная конкуренция; и сколькие
предпочитают заплатить поменьше и получить попроще, и приходится доказывать
реальное соотношение цена/качество — в этих условиях, Мариано, — видите ли,
преодолеть все эти препятствия, и быть утвержденным… а
тут еще инерция, а инерция со стороны клиентуры — моя личная проблема,
поскольку является оружием, которое может обернуться конкретно против нас,
здесь — как в политике: мало добиться переизбрания, затем в течение долгого времени нужно сохранять к себе доверие, выстаивая против ветров и
приливов, и не упуская случайностей, и вот ты выбрал свой путь, все тебе
говорит, что это верный путь, что место, которое ты занял среди людей,
правильное, я вижу, что впереди меня ожидают — еще раз извините за такое
сравнение — одновременно успех и награда, успех и награда, если ты признан за
то, что добился того, к чему стремился, — мир вокруг тебя становится
менее враждебным, возможно, я говорю глупость, но нельзя делать ошибки ради
глупости, нельзя делать ошибки, чтобы быть счастливыми, хоть немного, для
крошечной победы, — опять же, я вовсе не сравниваю — над темнотой,
бесполезностью и временем, которое проходит и ниспровергает нас в ничто; Пили, сейчас ты будешь ругать меня за это
словоизвержение.
Пилар. Разве я была вам плохой матерью?
Аурелия. О господи, опять начинается, у меня опять,
Мариано, опять начинается!
Мариано. Вдохни четыре раза.
Пилар. Что с ней?
Аурелия. Я уплываю.
Нурия. Ты уплываешь?
Мариано. Она уплывает, как деньги перед получкой.
Пилар. Как что?
Аурелия. Ноги не держат, сейчас упаду, сейчас упаду.
Мариано. Дыши, дыши.
Аурелия. Земля уходит из-под меня.
Мариано. Нет!
Аурелия. Уплываю!
Нурия. Никуда ты не плывешь!
Аурелия. Держи меня!
Пилар. Да что такое с ней. Что это?
Нурия. Тревожное состояние.
Пилар. От чего тревожное состояние?
Нурия. От ерунды.
Аурелия. Моя жизнь без шероховатостей, совершенно ровная,
время пустое…
Мариано. А ты дыши.
Аурелия. Вглядись в себя, моя несчастная любовь с головой
трупа, ты стремишься к покою, ты хочешь, чтобы всем было плевать на покой, ты
жаждешь только неподвижности, наш дом обошелся в десять с лишним раз дороже, и
я его ненавижу, в нем пол уходит из-под ног!..
Нурия. Я тебя держу.
Аурелия. Все изношено: розетки, проводка, покраска, полы
— все паршиво! Мы не делаем ничего хорошего, все, что мы
делаем, несвоевременно и бесполезно, и время идет, а не просто проходит, как
это произносят с этаким жеманным фатализмом, мы говорим, что время идет, а я
вижу, как в воздухе, паря, падают листья, мир поддается этой горечи, и осень! и
зима! и весна! — меня время разрушает, разрушает, время разрушает, уже поздно,
больше мне ничего в этой жизни не сделать.
Фернан. Но вы молоды!
Аурелия. Нет-нет-нет! Не сметь говорить, что я молода!
Пилар. Ты — что? Что ты? Мне надоело слушать глупости,
вы меня окончательно сведете с ума.
Фернан. Пили, Пили.
Пилар. Сейчас они сведут с ума женщину, которая всегда
была самой нормальной в семье.
Нурия, (Фернану). Вы не могли бы попросить ее не начинать заново.
Аурелия. У меня паническая атака, а сходит с ума она.
Пилар. О Фернан, это самый
худший вечер из возможных. Мне так жаль, что все так
происходит.
Мариано (роется в сумочке Аурелии). Это все очаровательно, очень помогает от скуки, вы попали
в театр, Фернан, вы что предпочитаете: театр или валиум?
Пилар. Ты принимаешь валиум?
Аурелия. Объедаюсь. (Отбирает у мужа сумочку и достает из нее коробочку с валиумом.)
Мариано. Сладкая парочка. Пьянот
и наркоманочка.
Аурелия. А ты можешь хоть иногда обходиться без этой
самой иронии. Ты не представляешь, насколько противно постоянное
самоуничижение. Ну-ка, плесни и мне. (Запивает таблетку шампанским.) Проходит, еще немного — и я смогу стоять без
подпорки. Отрежь мне торт.
Мариано. Отвратительный торт?
Аурелия. Мне нужно что-то съесть, мне нужно что-то сожрать. «Вот и все, — хихикнула она».
Фернан. Ну хватит уже! Я тоже
начинаю выходить из себя!
Аурелия. Ни в чем себе не отказывайте. Давайте, выходите
из себя!
Нурия. Мама не реви, пожалуйста, перестань кукситься.
Фернан. Она не куксится, она плачет. Поскольку вы довели
ее до слез, мне кажется, если, конечно, вам интересно мое мнение, совершенно
понятно, почему она плачет. Но чего я не понимаю — что это за удовольствие
доводить до слез человека, который и мухи не обидит?
Нурия. Нет ничего хуже людей, которые и мухи не могут
обидеть, людей, которые бьют на жалость и кажутся безобидными — они бьют
больней всего.
Фернан. И что же такое она вам сделала?
Пилар. Да, что я вам сделала?
В сумочке Нурии звонит мобильник.
Нурия (отходит и разговаривает вполголоса). Айм камин, айм ливин райт
нау… Айл тел ю… Ноу… Окей[5].
(Молча укладывает обратно в сумочку свои вещи; обращаясь к
матери.) Не знаю, что тебе на это сказать…
Актриса (играющая Нурию)
В конце концов Софья Александровна
говорит мужчине, которому нет до нее никакого дела: «Так
когда же мы снова встретимся?» — он отвечает: «Не раньше лета, думаю,
зимой вряд ли получится…»
Мне представляется, что он живет за лесом, на другом конце,
зимой,
в такую погоду
холодно, снежно, непроглядные ночи.
И вот,
я думаю,
что увижу цветы на ветках миндаля,
а затем я увижу только одно: как эти цветы облетают и земля
становится белой.
Потом он долго не появляется на сцене.
И все, что от него остается,
остается, чтобы время томительно тянулось.
Когда я была студенткой, нам говорили:
представь, что ты яблоко, ты — ветер, ты — смех,
это было долго,
я не задавала вопросов,
я играла стул, воду, комара,
я играла красный цвет, желтый,
играла близко,
играла далеко,
я даже могла создать тебя,
но ты не существуешь,
я могла перестать любить и высушить
весь мир…
В одном из писем Ольге Книппер
Чехов написал: «Ты холодна адски, как, впрочем, и подобает актрисе».
В парке. Пилар и Фернан сидят на лавочке.
Пилар. На углу у старой булочной встречаю Фету Наннини, она меня поздравляет, затем меня поздравляет сама булочница,
иду забирать белье к Туе, та поздравляет — все поздравляют. Что за дела? —
спрашиваю. И Туя мне сообщает, что Нурия выиграла
номинацию. Что она может знать? Что она смыслит в кино? Люди просто ведутся на
ажиотаж. Я отвечаю: вам повезло, Туя, мы вообще ничего не знали. И все меня
спрашивают, правда ли, что она с Гари Тилтоном, а я
отвечаю: без комментариев, — словом, все уже в курсе. И зачем из этого делать
тайну? Мне бы радоваться, а я не рада. Кристал считает, что Нурии не следовало надевать
платье, в котором она была в Каннах, и что она слишком накрашена, впрочем,
слова Кристал ничего не значат, у нее вообще
любовник, а сейчас у нее еще и живот вырастет, она мне сообщила, что беременна,
а я не подала вида, что все знаю, и чуть не спросила, от кого ребенок,
представляешь? От Аурелии никаких известий. Ты
им жертвуешь большую часть жизни, а затем в какой-то момент обнаруживаешь, что
сама ты перестала что-то из себя представлять, ты никто.
Как ты находишь, я еще красива? Знаю-знаю, ты мне это уже говорил, но мне
нужно, чтобы это звучало вновь, я хочу, чтобы мне это говорили, поскольку
прекрасно знаю, что это уже не так.
Фернан. Ты прекрасна.
Пилар. Но рядом с дочерями я же выгляжу, как печеное
яблоко, разве не так?
Фернан. Ты гораздо аппетитней твоих печеных яблок.
Пилар. Преувеличиваешь.
Фернан. Ты свежее своих дочерей.
Пилар. Свежее?.. Ну, так-то лучше. Я всегда вела
здоровый образ жизни. Хорошая погода, а парк печальный. Не люблю осень. Неужели
ты думаешь, что меня еще ждут прекрасные дни?
Фернан. Хорошие дни зависят от нас.
Пилар. Не слишком ли поздно?
Фернан. Пили, тебе нужны не трава, не деревья, не кусты.
У меня идея: давай, сходим на улицу Веласкеса купим тебе двухсторонний плащ с
лисьим воротником.
Пилар. Я буду похожа на австриячку.
Фернан. Ну и что?
Пилар. Ты не считаешь, что это австрийский фасон?
Фернан. Но если тебе нравится.
Пилар. Нравится, но не настолько, чтобы решиться такое
носить.
Фернан. Ладно, давай еще что-нибудь, что тебе
понравится. Хочется сорить деньгами, я уже сыт по горло всеми этими воробьями,
хочется машин, шума, витрин.
Пилар. Ноги заболят.
Фернан. Купим обувь.
Пилар. Туфли без каблуков?
Фернан. Туфли без каблуков, они хороши для гравия.
Пилар. Я от тебя отстаю. Тебе приходится
останавливаться.
Фернан. Еще не родилась женщина, способная остановить
меня.
Пилар. Ты такой молодой, такой восторженный.
Фернан. Мы молоды, и восторженны, и нас ждет большой
путь, выйдешь за меня?
Пилар. Что ты сказал, Фернан?..
Повтори, повтори, что ты сказал, ведь я не ослышалась…
Актер (играющий Мариано)
Аурелия…
я иногда задумываюсь над тем, почему наши отношения
постепенно иссякают;
сейчас, ближе к концу жизни, не кажемся ли мы порой двумя
незнакомцами,
пойдем подберем мне очки,
прояви жалость,
я не хочу превратиться в одного из когорты призраков,
которых я вижу по телевизору,
волосы цвета воронова крыла и стеклянный взгляд маньяка,
Пилар выходит замуж за управдома,
они создают ниши,
шалят в тесном семейном кругу,
целуются в дверях,
тогда как я делаюсь несчастным стариком,
если ты вытащишь меня в свою деревню в Эстремадуре
танцевать на празднике,
я брошусь с крыши киоска,
и у рифмы будет подвижное окончание,
к чему это кривляние молодости?
Я много пью.
Слишком.
Я прочел в одной книжке, что человеческий мозг нуждается в
хаосе и беспорядке,
из порядка и ясности ничего не происходит.
Серхио Морати
забронировал для меня соседнюю палату
в своей психушке,
когда ему сообщили, что жена ему изменяет, он вышел на
улицу с бутылкой водки, встал на колени посреди проезжей части и стал умолять
водителей, чтобы его задавили,
когда я его видел последний раз, он говорил, что, когда он
гнал по шоссе со скоростью 180 км/ч, его обогнал кролик,
уверяю тебя, — говорил он, — то был заяц.
Не оставляй меня одного, пойдем
подберем мне очки,
мне все еще хочется что-то из себя
представлять, когда выхожу к доске, особенно в глазах этой маленькой
шлюхи Мендес д’Аксанша,
дай мне руку, Аурелия,
собери воедино своего муженька,
как бы то ни было, я не так уж плох для своих пятидесяти
лет.
Знаете, Ольмо, вам следует убить
ваших персонажей прежде,
чем они рассыплются сами по себе
и встретят свой конец так же жалко, как и люди в реальной
жизни,
каждый в своем углу,
долго угасая,
в идиотских снах,
выброшенные на дорогу,
как шелуха,
идиотские сны,
а потом и сны пропадают.
Вам очень долго не снискать признания, если упустите шанс
реализовать свое право даровать жизнь или смерть,
другой же ваш шанс: все потерять, если поддадитесь
состраданию, —
рано или поздно тебе придется выбирать и принимать самые
радикальные решения, малыш Ольмо.
По вторникам, мсье Киш, я приезжаю
с того берега реки, чтобы явиться к вам,
я ее перехожу
по мосту по дороге сюда и по дороге обратно,
часто я
склоняюсь над водой, чтобы разглядеть
уныло плывущий
мусор
или вечерние
отблески волн,
этот вечерний
свет очищает сердце,
природа
неведомым образом приходит поддержать тебя.
Я явилась к
вам, ни на что не надеясь.
Иногда я
чего-то ждала,
как ждут
чего-то от жизни,
лишь только в
ней появившись,
все ждут от
жизни чего-то безымянного и неведомого,
что утешило бы
в одиночестве: неважно каким
образом,
любой ценой,
хотя бы даже
самой себя.
Не желаете ли,
раз уж это наша последняя встреча, наконец послушать
эту прелюдию?
Я иду ва-банк,
мсье Киш,
я вам сыграю
все то, что я вам о ней рассказывала
без слов,
без образов,
вы встаете,
поворачиваетесь
и смотрите на
меня,
вы увидите, во
мне будет ровно столько смирения, сколько вы его увидите, мой плащ, сложенный,
спокойно лежит на стуле,
а вот в моей
папке с нотами
таится
неутешное горе
и ложное
обещание радости,
ну, вставайте
и ничего не
бойтесь,
я не хочу,
чтобы меня любили, так честнее.
Мадемуазель Вурц садится за пианино и играет прелюдию номер пять
Мендельсона.
КОНЕЦ
[4] 12 октября — двойной праздник в Испании:
Праздник святой Девы Пилар и Национальный праздник Испании — День Испанидад. Согласно легенде, святая Дева явилась апостолу
Иакову (Сантьяго) на берегах реки Эбро и поддержала святого в его нелегком
миссионерском долге — распространении христианства в Испании. Причем,
Богоматерь появилась, стоя на колонне (колонна, столп — по-испански pilar), отсюда и имя — святая Дева Пилар.
[5] I’m coming, I’m leaving right now… I’ll tell you… No… O.K. — Иду, выхожу прямо сейчас… Я сказала бы… Нет… Окей. — англ.
[1] ad nutum (лат.) — в
любое время, при первой же возможности.
[2] Испанская торговая марка.
[3] «Рука цыгана» — испанский десерт.
[4] 12 октября — двойной праздник в Испании: Праздник святой Девы Пилар и Национальный праздник Испании — День Испанидад. Согласно легенде, святая Дева явилась апостолу Иакову (Сантьяго) на берегах реки Эбро и поддержала святого в его нелегком миссионерском долге — распространении христианства в Испании. Причем, Богоматерь появилась, стоя на колонне (колонна, столп — по-испански pilar), отсюда и имя — святая Дева Пилар.
[5] I’m coming, I’m leaving right now… I’ll tell you… No… O.K. — Иду, выхожу прямо сейчас… Я сказала бы… Нет… Окей. — англ.