Ясмина РЕЗА
Марк
Серж
Иван
Гостиная. Единая выгородка, предельные
минимализм и нейтральность. Действие происходит дома у Марка, у Сержа и у Ивана.
Интерьеры не отличаются ничем, кроме картины, висящей на стене.
Марк, один. [Далее время от времени персонажи будут выпадать
из реальной действительности и вести разговор напрямую со зрителем, полностью
отгородившись от своих сценических собеседников. Будем традиционно называть эти уходы из
реальности апартами. PS Тексты в квадратных скобках, как и этот
— примечания переводчика.]
Марк. Мой друг Серж купил картину. (Пауза.) Холст примерно 160х120 см, покрытый белой краской. Белый фон, и если приглядеться, можно различить тонкие белые полосы, пересекающие картину. (Пауза.) Мы с Сержем дружим давно. Это парень вполне обеспеченный, врач-дерматолог, увлекается живописью. (Пауза.) В понедельник я пошел к Сержу посмотреть на приобретенную им в субботу картину, которую он собирался купить вот уже несколько месяцев. (Пауза.) Белая картина с белыми полосами.
У Сержа. На полу белая
картина с тонкими белыми полосами, пересекающими картину. Серж, счастливый, разглядывает картину.
Марк тоже разглядывает картину. Серж разглядывает Марка, который разглядывает
картину. Долгая игра без слов.
Марк. Почем?
Серж. Две сотни косарей.
Марк. Две сотни?
Серж. Хандингтон предлагает за нее двести двадцать штук.
Марк. Кто?
Серж. Хандингтон. Что?
Марк. Не слышал.
Серж. Хандингтон! Галерея Хандингтона!
Марк. Ага. Галерея Хандингтона предлагает тебе двести двадцать тысяч.
Серж. Не галерея. Он сам. Сам Хандингтон. Для себя.
Марк. А что же Хандингтон сам ее не купил?
Серж. Потому что эта публика заинтересована в том, чтобы картины покупались. Торговля не должна останавливаться.
Марк. Н-да…
Серж. Что? (Пауза.) Ты не там смотришь. Посмотри отсюда. Видишь линии?
Марк. А как звать?..
Серж. Художника? Антриос.
Марк. Известный?
Серж. Очень. Очень!
Пауза.
Марк. Серж, ты что, отдал за эту картину двести тысяч франков.
Серж. Но, дружище, это его цена. Это Антриос!
Марк. Этого не может быть, чтобы ты отдал за эту картину двести тысяч франков!
Серж. Я так и думал, что ты не поймешь.
Марк. Ты заплатил за это дерьмо двести тысяч франков?
Серж, один [Апарт]
Серж. Мой друг Марк, парень умный, человек, которого я всегда уважал, человек успешный, инженер на авиационном предприятии, из тех современных интеллектуалов, которые враждебны всему современному и непонятно почему этой враждебностью гордятся. (Пауза.) В последнее время среди адептов старых добрых времен наблюдается просто изумительное высокомерие. (Возвращается в реальность.)
Те же там же, та же картина на стене.
(Помолчав.) …Как ты можешь говорить «это дерьмо»?
Марк. Попытка шутки, Серж! Смешно же! Вот и смейся!.. Смейся, старик, это же охренительно, что ты купил эту картину! (Ржет.)
Серж (холодно). То, что ты ржешь, сообщая, что эта охренительное приобретение, ладно. Мне интересно, что значит «это дерьмо».
Марк. Издеваешься?!
Серж. Нисколько.
«Дерьмо» в сравнении с чем? Если что-то определяют как дерьмо, наверное,
существует некий критерий подобной дефиниции.
Марк. Переведи, пожалуйста. Ты заблудился? Ау!..
Серж. Тебе никогда не нравилась современная живопись, и ты никогда и никак ею не занимался. Ты в этом полный профан. Как же ты можешь говорить о том, о чем не имеешь никакого представления, что это дерьмо?
Марк. Ну, просто, извини, это дерьмо. Это и так очевидно.
Сержа один. [Апарт.]
Серж. Картина не понравилась. (Пауза.) Ладно… (Пауза.) Жесткая позиция. (Пауза.) Заведомое неприятие. (Пауза.) Вердикт вынесен заранее. (Пауза.) Самодовольный, провокационный смех. (Пауза.) Так смеется истина в последней инстанции. (Пауза.) Ненавижу такой смех.
Марк один.
[Апарт.]
Марк. Покупка Сержем этой «картины» выше моего понимания, это меня бесит, и возникает некая смутная тревога. (Пауза.) Вышел от него и положил под язык три гомеопатические гранулы, которые мне дала Пола, уж не помню, гельземиум или игнация — да я ли это? — ну не могу я понять, с чего это мой друг Серж взял и купил это полотно. (Пауза.) Двести тысяч франков! (Пауза.) Парень он небедный, но отнюдь не купается в золоте. (Пауза.) Зажиточный, не более того, просто вполне обеспеченный. И платит за белую картинку двести штук. (Пауза.) Обращусь-ка я к нашему общему другу Ивану, да, надо поговорить с Иваном. Правда Иван человек компромисса, а это худшее, что может быть в человеческих отношениях. (Пауза.) Склонность Ивана к компромиссам — оттого, что он пофигист. (Пауза.) И если Иван одобрит то, что Серж выложил за белое дерьмо двести штук, то лишь потому что ему плевать на Сержа. (Пауза.) Как пить дать — так и будет.
У Ивана. Картина на стене — какая-то мазня. Мы
видим Ивана со спины и на четвереньках.
Похоже, он пытается найти что-то под мебелью. В какой-то момент отвлекается на
апарт, чтобы представиться.
Иван. Я — Иван. (Пауза.)
Я немного комплексую, оттого что всю жизнь занимался текстилем, а теперь мне
приходится заниматься в основном канцтоварами. (Пауза.) Я славный парень. Всю жизнь по работе меня преследовали неудачи,
но вот через две недели я женюсь на привлекательной и эффектной девице из
хорошей семьи.
(Возвращается к своим поискам.)
Марк (входя). Что ты делаешь?
Иван. Куда-то закатился колпачок от фломастера. (Продолжает поиски.)
Марк (после паузы). Хватит уже.
Иван. Еще
пару минут — и я его найду.
Марк. Да сдался он тебе!
Иван. Он мне нужен.
Марк
присоединяется к поискам Ивана. Некоторое время они ищут. Затем Марку надоедает,
и он встает.
Марк. Ну хватит. Купишь себе новый.
Иван. Это особенные фломастеры, ими можно писать на любой поверхности… Мне досадно. Знал бы ты, как мне все досаждает. Уже пять минут ищу этот колпачок.
Марк. Вы здесь собираетесь жить?..
Иван. Думаешь, подходит для молодоженов?
Марк. Молодоженов! Ха-ха!
Иван. Не вздумай насмехаться при Катрин.
Марк. Канцтовары?
Иван. Да. Осваиваю.
Марк. Ты похудел.
Иван. Есть немного. Ну и говнище, никак не могу найти колпачок, а фломастер сохнет. А ты садись.
Марк. Если ты и дальше будешь искать этот колпачок, я пойду.
Иван. Окей, бог с ним с колпачком. Что-нибудь выпьешь?
Марк. Минералки бы выпил. (Пауза.) Ты в последнее время встречался с Сержем?
Иван. Нет. А ты?
Марк. Вчера.
Иван. Как он?
Марк. Великолепно. (Пауза.) Купил картину.
Иван. Да что ты говоришь!
Марк. М-да…
Иван. Хорошая?
Марк. Белая.
Иван. Белая?
Марк. Белая. (Пауза.) Представь себе полотно примерно метр шестьдесят на метр двадцать… белый фон… Сплошь белый… по диагонали проходят тонкие белые линии… понимаешь… и, вроде бы, в придачу снизу горизонтальная белая линия…
Иван. А как ты это разглядел?
Марк. Пардон?
Иван. Линии белые. Если фон тоже белый, как ты разглядел эти линии?
Марк. Разглядел. Ну, возможно, у этих линий слегка сероватый оттенок или, наоборот, у фона, — в конце концов есть же оттенок у белого цвета! Чисто белый и менее белый!
Иван. Успокойся. Почему ты сердишься?
Марк. Ты и сам только что нервничал, пытаясь отыскать мелкую хреновину. И вообще не перебивай меня!
Иван. Молчу. И?..
Марк. Ладно. Представил себе картину?
Иван. Представил.
Марк. А теперь угадай, сколько Серж за нее заплатил.
Иван. А что за художник?
Марк. Антриос. Знаешь такого?
Иван. Нет. Известный?
Марк. Я был уверен, что ты об этом спросишь!
Иван. Вполне резонный вопрос.
Марк. А я вот не вижу никакого резона…
Иван. Вполне резонный вопрос. Ты предлагаешь мне угадать, сколько она стоит, цена же картины зависит от известности автора.
Марк. Я не просил тебя оценить картину в зависимости от того или иного критерия и вообще не просил дать профессиональную оценку, я спросил у тебя, Ивана, сколько бы ты дал за белую картину, пересекаемую несколькими белыми линиями.
Иван. Ни копейки.
Марк. А сколько дал Серж? Назови любую сумму наугад.
Иван. Пару штук.
Марк. Ха-ха!
Иван. Сто…
Марк. Теплее…
Иван. Сто пятьдесят?.. Двести?!
Марк. Двести. Двести штук.
Иван. Врешь?!
Марк. Нисколько.
Иван. Двести косарей??!
Марк. …Двести косарей.
Иван. …Это странно!..
Марк. Не правда ли?
Небольшая
пауза.
Иван. Замечу, что…
Марк. …Что?
Иван. …если ему нравится… Он неплохо зарабатывает…
Марк. То есть вот так ты считаешь.
Иван. И что? А сам ты как считаешь? Сам.
Марк. И ты не видишь в этом ничего ненормального?
Иван. А что тут ненормального?
Марк. Ты не понимаешь, к чему это может привести?
Иван. …Орешки будешь? Кешью.
Марк. Ты разве не видишь, как внезапно самым причудливым образом Серж превращается в «коллекционера».
Иван. Хм-хм…
Марк. Отныне наш друг Серж становится видным знатоком живописи.
Иван. Да нет же!..
Марк. Разумеется, «нет же». И то, что он заплатил такие деньги, не сделало его знатоком чего бы то ни было, Иван. Но сам он считает, что сделало.
Иван. Ах так…
Марк. А тебя это не колышет?
Иван. Нет. Если ему нравится…
Марк. Что значит, ему нравится? (Пауза.) И до каких пределов допустимо это «нравится»?
Иван. Пока это не затрагивает аналогичного права других…
Марк. Но это затрагивает права других! Меня, старик, меня затрагивает, я в отчаянии, да-да! — видеть Сержа, которого я люблю и в котором расцветет снобизм и исчезает здравый смысл.
Иван. Такое ощущение, что ты только что это заметил. Да он всегда до смешного фанател от картинных галерей, всегда он был выставочной крысой…
Марк. Да, он всегда был выставочной крысой, но крысой, которая сама к этому относилась с юмором. А вот теперь, и это меня больше всего беспокоит, теперь при нем уже не посмеешься над этим.
Иван. Да нет, что ты!
Марк. Именно так!
Иван. А ты хотя бы пробовал?
Марк. Разумеется. Я стал высмеивать его. От чистого сердца. Что еще я должен был делать? А он полностью замкнулся и никак не отреагировал. (Пауза.) И, заметь, двести штук — вовсе не шутка.
Иван. Да уж.
Смеются.
Но со мной он будет смеяться.
Марк. Да ты гонишь. Дай-ка еще орешков.
Иван. Вот увидишь, будет.
Иван у Сержа. Картины на стене нет.
Серж. …А с ее родителями как?
Иван. Превосходно. Они думают, мол, парень всю жизнь перебивался случайными заработками, а теперь займется конкретно канцтоварами… Слушай, у меня тут что-то вскочило на руке, не посмотришь?
Серж
осматривает руку Ивана.
Это не страшно?
Серж. Пустяки.
Иван. Ну и слава богу. Что нового?
Серж. Ничего. Работы много. Устаю. (Пауза.) Рад тебя видеть. Не звонишь.
Иван. Не хотел тебя отвлекать.
Серж. Шутишь? Ты можешь оставить сообщение — и я перезвоню, как только освобожусь.
Иван. Действительно. (Пауза.) Твой дом постепенно становится монашеской кельей.
Серж (смеется). Да!.. (Пауза.) Давно видел Марка?
Иван. В последнее
время как-то не виделся. А ты?
Серж.
Пару-тройку дней назад.
Иван. Как он?
Серж. Более или менее.
Иван. В смысле?
Серж. Да нет, все в порядке.
Иван. А я неделю назад говорил с ним по телефону, вроде, тоже все в порядке.
Серж. Да-да, у него все в порядке.
Иван. Ты говоришь это как-то неуверенно.
Серж. Да нет же, все там хорошо.
Иван. А почему ты сказал: «Более или менее»?
Серж. Ну да. Более или менее. Все в порядке.
Повисает
молчание. Иван бродит по комнате.
Иван. Куда-нибудь ходишь? Видел что-нибудь новое?
Серж. Нет. Мне не на что развлекаться.
Иван. В смысле?
Серж (весело). Я разорен.
Иван. В смысле?
Серж. Показать тебе одну редкостную вещь? Хочешь?
Иван. Еще как! Показывай!
Серж выходит и возвращается с картиной
Антриоса, разворачивает и показывает Ивану. Тот разглядывает картину,
собирается от души посмеяться над ней, но как-то не выходит. Оба долго молча
смотрят на картину.
Иван. Ну что ж. Да, это…
Серж. Антриос.
Иван. Да-да.
Серж. Антриос
шестидесятых. Это важно. Это очень похоже на то, что он пишет сегодня, но на
самом деле это период шестидесятых.
Иван. Ясно. (Пауза.) Дорого?
Серж. По деньгам — да. Но на самом деле не слишком. Нравится?
Иван. О да.
Да-да.
Серж. Естественно.
Иван. Естественно, конечно… Да… Причем…
Серж. Приковывает внимание.
Иван. М-м… да…
Серж. И вот там. Замечаешь мерцание?
Иван. …Вроде…
Серж. Ну нет. Нужно смотреть после полудня. Мерцание в черно-белом не видно при искусственном освещении.
Иван. Хм-хм…
Серж. Но это
не черно-белое!
Иван. Ну конечно. (Пауза.) Сколько?
Серж. Двести тысяч.
Иван. …Ну да.
Серж. Ну да.
Молчание.
Внезапно Серж разражается хохотом, Иван тут же его подхватывает. Оба хохочут от
души.
Серж. Безумие, скажи?
Иван. Совершенное безумие!
Серж. Двести тысяч!
Продолжают смеяться. Отсмеявшись,
встречаются взглядами и снова хохочут. Наконец успокаиваются.
Знаешь, а Марк видел картину.
Иван. Вот как? И что?
Серж. Поражен в самое сердце.
Иван. Вот как?
Серж. Сказал, что это дерьмо. Не самый удачный термин.
Иван. Это точно.
Серж. Нельзя говорить, что это дерьмо.
Иван. Нельзя.
Серж. Можно сказать: мне не нравится, до меня не доходит, но нельзя говорить: «это дерьмо».
Иван. Ты видел, что висит у него?
Серж. Там не на что смотреть. (Пауза.) У тебя тоже висит… В смысле, тебе самому плевать, что там висит на стенке.
Иван. Он с детства предпочитал традиционные формы, вырос, но продолжает любить классику — что ты хочешь?..
Серж. Стал меня высмеивать, причем зло, сардонически… Совершенно неприятно… На полном серьезе.
Иван. А для тебя что, открытие, что Марк импульсивен?..
Серж. Он юмора не понимает. Вот с тобой мы смеялись. А с ним я не могу.
Иван. В последнее время он какой-то мрачный, правда.
Серж. Я не ставлю ему в укор то, что он ничего не разглядел в этой картине, он в этом невежественен, этому нужно учиться, он не учился, да и склонности к этому у него не было никакой и никогда, все это неважно, но меня не устраивает сам тон, его самодовольство, предельная бестактность. (Пауза.) Я ставлю ему в упрек вот эту тупую грубость. Я не упрекаю его в отсутствии интереса к современному искусству, мне плевать на это, и люблю я его не из-за расхождений во вкусах…
Иван. И он тоже тебя любит не из-за этого!..
Серж. Нет-нет-нет-нет, я был у него на днях и почувствовал своего рода… своего рода снисходительность… едкую насмешку.
Иван. Да выдумываешь ты все!
Серж. Ничего подобного! И оставь свою вечную манеру сглаживать углы. Перестань изображать великого примирителя человечества! (Пауза.) Согласись, Марк становится… неживым. Потому что — неживым.
Повисает пауза.
У Марка. На стене реалистическая картина: пейзаж за окном.
Иван. Смеялись.
Марк. Ты смеялся?
Иван. Смеялись. Мы оба. Смеялись. Могу поклясться жизнью Катрин, мы оба смеялись, вместе.
Марк. Значит, ты сказал ему, что это дерьмо, и вы оба засмеялись.
Иван. Нет, я не говорил, что это дерьмо, мы засмеялись как-то спонтанно.
Марк. То есть, ты вошел, увидел картину и засмеялся. А он присоединился.
Иван. Можно и так сказать. обменялись парой слов, а затем все так и произошло.
Марк. И он смеялся совершенно искренне.
Иван. От всего сердца.
Марк. Что ж, значит, я ошибся. Тем лучше. Ты меня и впрямь утешил.
Иван. Я тебе больше скажу, он засмеялся первым. Серж первым засмеялся.
Марк. Серж засмеялся первым…
Иван. Да.
Марк. Сперва засмеялся, он, а затем ты.
Иван. Да.
Марк. А он-то, что его-то рассмешило?
Иван. Он засмеялся, потому что почувствовал, что мне смешно. Он засмеялся, чтобы помочь мне, если хочешь.
Марк. Если он засмеялся первым, это не есть хорошо. (Пауза.) Он засмеялся первым, чтобы лишить твой смех остроты. (Пауза.) Так что смеялся он вовсе не искренне.
Иван. Он смеялся искренне.
Марк. Может и искренне, но за этим смехом скрывался расчет.
Иван. Да что еще за расчет? Не понимаю.
Марк. Он смеялся не над смехотворностью своей картины, не над ней вы смеялись, и ты в том числе, ты смеялся над картиной, а он смеялся, чтобы угодить тебе, чтобы поймать твою волну и показать, что, хотя он столь помешан на искусстве, что способен вбухать в эту картину сумму, которую ты сам не заработаешь и за год, тем не менее он остается твоим старым добрым другом с которым можно от души посмеяться.
Иван. Э-э… (Запинается.) Знаешь ли…
Марк. Что?..
Иван. Может,
это тебя удивит…
Марк. Что?..
Иван. Я, конечно, не скажу, что прямо уж понравилось… но не скажу и что картина вызвала у меня отвращение.
Марк. Ну конечно. Как можно испытывать отвращение к чему-то невидимому, отвращение к полному отсутствию всякого присутствия.
Иван. Нет-нет, там что-то есть…
Марк. И что же?
Иван. Что-то. В любом случае это не полное отсутствие всякого присутствия.
Марк. Издеваешься?
Иван. Я не столь безапелляционен, как ты. Это произведение, в котором есть содержание.
Марк. Содержание!
Иван. Содержание.
Марк. И что же это за содержание?
Иван. Некое движение…
Марк. Ха-ха-ха!
Иван. Это не картинка, написанная как попало, за этим произведением ощущается пройденный путь…
Марк. Ха-ха-ха!
Иван. Смейся-смейся.
Марк. Ты повторяешь тот бред, который мы слышали от Сержа! Но если в его устах это вызывает лишь сожаление, в твоих это звучит просто смешно!
Иван. Знаешь, Марк, ты бы подбирал слова-то. Ты становишься сварливым, это неприятно.
Марк. Вот и хорошо. Может я к этому стремлюсь, может, мне нравится быть неприятным.
Иван. Браво!
Марк. Содержание!
Иван. С тобой невозможно разговаривать.
Марк. В этом произведении есть содержание!.. Все, что там можно узреть — это дерьмо, но согласись, согласись, на этом исчерпывается все его содержание!.. Вот в этом пейзаже — думаешь, в нем есть какое-нибудь содержание?.. (Кивает на картину на стене.) Нету, не так ли? — Как образно! Сколь много говорит уму и сердцу! В этом полотне заключено все! — Так нет же, нет там ни единой мысли!..
Иван. Ты стал острить, это успех.
Марк. Иван, скажи-ка мне честно, положа руку на сердце. Ты и впрямь что-то там ощущаешь?
Иван. Там угадывается мерцание.
Марк. Угадывается мерцание?
Иван. Считаешь, я не могу иметь собственное мнение об этой картине?
Марк. Это же очевидно.
Иван. С чего это?
Марк. С того, что я тебя знаю. Потому что, если не обращать внимания на твой извечный оппортунизм, ты вполне здравомыслящий парень.
Иван. Чего не скажешь о тебе.
Марк. Ну-ка посмотри мне в глаза, Иван.
Иван. Пожалуйста.
Марк. Тебе понравилась картина Сержа?
Иван. Нет.
Марк. Тогда еще один вопрос. Завтра ты женишься на Катрин и вот ты получаешь свадебный подарок: эту картину. Тебе понравится?
Иван
не отвечает.
Тебе понравится?
Иван один. [Апарт.]
Иван. Разумеется, не понравится. (Пауза.) Не понравится, но это если вообще. Не тот я человек, чтобы сказать: мне понравилось. (Пауза.) Я пытаюсь найти хоть что-то, что дало бы мне право заявить: мне понравилось вот потому-то… Доволен ли ты, что женишься? — этот дурацкий вопрос как-то задала мне матушка. — Ты вообще-то хочешь на самом деле жениться?.. Да, мама, я уверен в этом. (Пауза.) С чего это уверен? Довольны мы чем-то или недовольны — что значит быть в этом уверенным?
Серж один. [Апарт.]
Серж. Что до меня, она не белая. (Пауза.) Хоть я и сказал: «что до меня», я пытаюсь быть объективным. (Пауза.) А объективно она белая. (Пауза.) Белый — фон, а рисунок-то серый… (Пауза.) Даже красный присутствует. (Пауза.) Признаться, почти незаметно. (Пауза.) Если бы она была белая, она бы и мне не понравилась. (Пауза.) Вот Марк видит ее белой… Это из-за его ограниченности… (Пауза.) Марк видит ее белой из-за того, что зациклился на том, что она белая. (Пауза.) В отличие от Ивана. Иван заметил, что она не белая. (Пауза.) Да пусть Марк думает что хочет, насрать.
Марк один. [Апарт.]
Марк. Похоже, нужно принять игнацию. (Пауза.) Должен ли я быть столь категоричным. Почему я обязан спасать Серж, если он сам позволяет себя дурачить современным искусством?.. (Пауза.) Да нет, это важно. Но я должен был все это ему объяснить как-то иначе. (Пауза.) Избрать более миролюбивый тон. Пусть меня просто тошнит от того, что мой лучший друг купил белую картину, я все же должен был избегать агрессивного тона. (Пауза.) Я должен с ним говорить мирно. (Пауза.) Впредь я буду только мирно обсуждать с ним…
У Сержа.
Серж. Хочешь, насмешу?
Марк. Валяй.
Серж. Ивану Антриос понравился.
Марк. Где он?
Серж. Иван?
Марк. Антриос.
Серж. Хочешь еще раз посмотреть?
Марк. Покажи.
Серж. Я знал, что ты к этому придешь.
Уходит
и приносит картину. Небольшая пауза в предвкушении созерцания.
Ивана зацепило. Мгновенно.
Марк. Ну-ну…
Серж. Ладно, послушай, что мы все о картине, жизнь столь недолговечна. Ты читал? (Берет книгу Сенеки «О счастливой жизни» и перекидывает ее на журнальный столик рядом с Марком.) Почитай, это шедевр.
Марк
открывает книгу, листает.
Актуальнейшая книга. Прочтя ее, можно больше ничего не читать. Я тут мечусь между практикой и больницей, да еще Франсуаза заявила, что я должен проводить с детьми все выходные — вдруг она поняла, что у детей должен быть отец ,— и времени на чтение просто не остается. Вот я и вынужден читать только основоположников.
Марк. …В конечном счете у тебя то же самое с живописью… Форму и цвет ты выносишь за скобки. Они только засоряют впечатление.
Серж. Возможно… Хотя я не отрицаю более фигуративную живопись. Например, твоя стилизация под фламандцев. Очень симпатичная.
Марк. Что ты там увидел фламандского? Это вид на Каркассон.
Серж. Да, но просто… там есть фламандский мотив… окно, в нем пейзаж, затем… неважно, она очень мила.
Марк. Это дешевка, ты знаешь.
Серж. Да? Ну и черт с ней!.. В конце концов, одном богу известно, сколько в один прекрасный день будут давать за Антриоса!..
Марк. Знаешь, я тут подумал. Подумал и изменил свое мнение. На днях я ехал по Парижу, вспомнил про тебя и подумал: «В сущности же в том, что сделал Серж, есть настоящая поэзия жизни! Вот человек взял и отдался спонтанному желанию сделать эту покупку — это ли не высокая поэзия?»
Серж. Ты сегодня такой милый! Не узнаю тебя. (Пауза.) Говоришь так сладко, заискивающе. И, между прочим, это тебе совсем не идет.
Марк. Да нет, честно, я готов принести публичное покаяние.
Серж. Публичное покаяние за что?
Марк. У меня поверхностный взгляд, я вспыльчив, все воспринимаю слишком буквально… Мне, если хочешь, не хватает гибкости.
Серж. Почитай все-таки Сенеку.
Марк. Ну вот. Смотри, к примеру, ты говоришь мне: «Почитай Сенеку», — вроде бы что такого? — а меня это может привести в ярость. То есть я могу прийти в ярость от самого факта, что ты сейчас, во время нашего разговора, сказал: «Почитай Сенеку». Абсурд какой-то!
Серж. Да нет. Нет, это не абсурд.
Марк. Почему же?
Серж. Нет, потому что ты заподозрил…
Марк. Я не сказал, что я пришел в ярость…
Серж. Но не исключил возможность того…
Марк. Ну да, не исключил…
Серж. …что ты можешь прийти в ярость, и я это понимаю. Поскольку в моем: «Почитай Сенеку», — ты заподозрил с моей стороны высокомерие. Вот ты признаешь, что тебе не хватает гибкости, а я тебе отвечаю: «Почитай Сенеку», — это было гадко!
Марк. Ну, в общем-то да!
Серж. А о чем это говорит? Что тебе и впрямь не хватает гибкости, потому что я же не сказал: «Чти Сенеку», — нет, я сказал: «Почитай Сенеку!»
Марк. Ну да… Ты прав.
Серж. То есть, ты просто не понял шутки, глупость какая-то.
Марк. Точно.
Серж. Ты слишком серьезно ко всему относишься, Серж. Действительно слишком серьезно, старик. На днях мы говорили с Иваном и сошлись на том, что тебе порой не хватает юмора. Кстати куда он запропастился? Никогда не бывает вовремя, это становится невыносимо! Мы не попадаем на сеанс!
Марк. …Иван сказал, что мне не хватает юмора?..
Серж. Иван согласился со мной, что в последнее время тебе порой не хватает юмора.
Марк. В последнюю вашу встречу Иван сказал тебе, что ему очень понравилась твоя картина, и добавил, что у меня нет чувства юмора…
Серж. А, да-да, так, картина, очень, все так. И, честно говоря… Что это ты глотаешь?
Марк. Игнация.
Серж. Ты стал доверять гомеопатии?
Марк. Я ничему не доверяю.
Серж. Ты заметил, что Иван совсем исхудал?
Марк. Она тоже.
Серж. В предвкушении первой брачной ночи.
Марк. Точно.
Смеются.
Серж. А как Пола?
Марк. Нормально. (Указывает на картину.) Где ты ее повесишь?
Серж. Еще не решил. Там. Или там? Нет, там она будет бросаться в глаза.
Марк. А как насчет рамы?
Серж (усмехаясь). Нет!.. Нет-нет…
Марк. А что такое.
Серж. Ей не нужна рама.
Марк. Как так?
Серж. Замысел художника. Она не должна быть замкнута. (Пауза.) Там есть кайма… (Подзывает Марка изучить край картины.) Смотри… Видишь?
Марк. Похоже на лейкопластырь.
Серж. Нет, это особый крафт… Создатель делал собственноручно.
Марк. Ты забавно сказал: «Создатель».
Серж. А как надо было?
Марк. Ты сказал «создатель», мог же сказать «живописец» или… как его там… Антриос…
Серж. А в чем разница?
Марк. Ты сказал «создатель» так, словно… короче, ладно, это неважно. Что происходит? Хоть раз зможно не делать все через жопу?
Серж. Начало девятого. Мы опоздали на все сеансы. Этот парень — что-то невозможное, ему на всех наплевать, согласись — он всегда опаздывает! Ну где его носит?!
Марк. Сходим в ресторан.
Серж. А что остается? Пять минут девятого. А мы договорились встретиться с семи до половины восьмого… Так что ты говорил? Я сказал «создатель», как кто?..
Марк. Забудь. Собирался сказать глупость.
Серж. Ты меня заинтриговал, скажи.
Марк. Ты произнес «создатель», словно… словно о высшем существе. Создатель… То есть некое божество…
Серж (смеется). Но я считаю, что художник и есть своего рода божество! Не думаешь же ты, что я выложил бы целое состояние за созданное руками простого смертного.
Марк. Конечно.
Серж. В понедельник я был в центре Помпиду, знаешь, сколько в центре Помпиду картин Антриоса?.. Три! Три картины Антриоса!.. В центре Помпиду!
Марк. Впечатляет.
Серж. И моя картина не хуже!.. (Пауза.) Слушай, я вот что предлагаю. Если в следующие три минуты Иван не появится, мы отваливаем. Я знаю одно превосходное заведение с лионской кухней.
Марк. Слушай, а что ты так завелся?
Серж. Я не завелся.
Марк. Нет, завелся.
Серж. Да не завелся я! Хорошо, я завелся из-за этого невозможного мямли, который никогда не имеет собственного мнения!
Марк. На самом деле ты зол на меня, а собираешься выместить эту злость на несчастном Иване.
Серж. Несчастный Иван? Ты издеваешься! Я не зол на тебя, с чего бы мне на тебя злиться?
Сержа один. [Апарт.]
Серж. Он действительно злит меня. (Пауза.) Он меня разозлил. (Пауза.) Взял убаюкивающий слащавый тон. И за каждым словом угадывается насмешка. (Пауза.) И его любезность представляется деланой. (Пауза.) Оставь эту любезность, старикан! Оставь ее! Это главное! (Пауза.) Неужели все из-за Антриоса?.. Что, именно эта покупка встала стеной между нами?.. (Пауза.) Покупка… сумма которой не соответствует его оценке? (Пауза.) Да плевать я хотел на его оценку! Марк, мне плевать на твою оценку!..
Марка один. [Апарт.]
Марк. Неужели все из-за Антриоса, из-за этой покупки? (Пауза.) Нет. (Пауза.) Корень зла глубже… (Пауза.) Это началось, когда он на полном серьезе употребил слово «деконструкция». (Пауза.) И не столько сам термин «деконструкция» меня возмутил, а та серьезность, с которой ты его изрек. (Пауза.) Ты серьезно, без очуждения, без намека на иронию произнес слово «деконструкция», дружок. (Пауза.) Даже не подумав о том, что возникающая в результате ситуация возмутит меня, превратит меня в мизантропа и сделает мишенью твоей критики, но кто ты такой? И какое ты на это имел право? Почему ты присвоил себе право судить других? Серж присвоил себе мое возмущение и самым дьявольским образом обратил его против меня же. Уж от него-то я такого никак не ожидал… «Марк, малыш, да кто ты такой, чтобы считать себя выше других?» (Пауза.) В тот день мне следовало просто набить ему морду. (Пауза.) А затем сказать ему, когда он пришел бы в себя после нокаута: «Серж, малыш, а что ты за друг? Что же ты за друг, если смотришь на своего лучшего своего друга так же свысока, как и на всех прочих?»
У Марка, как мы их оставили. [Оба возвращаются из
своих апартов вместе с нами. В бытовой
реальности, возможно, это было общее молчание, когда каждый погрузился в свои
мысли. А может быть, эти мысли проносились в их сознании параллельно бытовому
общению. Решать режиссеру и исполнителям. Впрочем, согласно
хронометражу (Серж два раза сообщает точное время), между картинами проходит
порядка пяти минут.]
Марк. Лионская кухня, говоришь. Тяжелая, небось? Жирноватая пища, сосиски… как думаешь?
Слышен
звонок в прихожей.
Серж. Двадцать часов двенадцать минут.
Серж
уходит открыть Ивану. Тот начинает говорить прямо с порога, еще даже не
появившись перед нами.
Иван. Итак представьте сцену, неразрешимая, драматическая проблема: обе мачехи желают фигурировать в пригласительном листе. Катрин обожает свою мачеху, которая ее, так сказать, взрастила, она требует, чтобы она была в листе, ей это нужно, не может быть и речи, чтобы мачехи не оказалось в листе, и это естественно, не мать же покойницу туда вносить; далее… я ненавижу свою мачеху, мне претит сама мысль, что ее имя будет в листе, но без нее папа запрещает вносить его имя, если рядом не будет ее, а если уж на то пошло, то тогда не должно там быть и мачехи Катрин, а это совершенно невозможно, уж лучше бы не было вообще этих родителей, в конце концов нам не двадцать лет, мы можем отметить наш союз, пригласив кого захотим, но Катрин рычит, утверждая, что это для родителей равносильно пощечине, а это золотые родители, они оплатили банкет, и особенно это касается ее мачехи, которая хлебнула лиха, пока ее растила, хоть она ей не родная дочь, короче, кончилось тем, что совершенно вопреки моему желанию я сдался и в полуобморочном состоянии согласился-таки, чтобы мою ненавистную мачеху, эту тварь внесли в лист, я позвонил предупредить маму, говорю: мама, я сделал все возможное, чтобы этого избежать, но не остается другого выхода, Ивонна должна быть внесена в пригласительный лист; — она отвечает: если Ивонна будет в списке, себя в нем она видеть не желает, — я говорю: мама, умоляю не надо подливать масло в огонь, — она говорит: да как ты смеешь мне предлагать, чтобы там всплыло мое имя в полном одиночестве, в амплуа брошенной женщины, в то время как имя Ивонны будет там солидно присутствовать рядом с именем твоего отца, — я говорю: мама, прости, меня ждут друзья, я вешаю трубку, обсудим это завтра на свежую голову, — она говорит: почему я у тебя всегда на последнем месте? — да нет же, мама, ты не на последнем месте, конечно же нет, но когда ты подливаешь масло в огонь, он только разгорается, — она говорит: все решают за меня, интригуют у меня за спиной, милейшей Югетте остается сказать «аминь» и еще презрительно сплюнуть, а кроме того, я не улавливаю, что за срочность, — мама, я опаздываю к друзьям, — ну конечно, у тебя всегда важно что угодно, только не я, прощай, — и повесила трубку; а Катрин, которая присутствовала при разговоре, но не слышала маму, говорит: что она сказала? — я отвечаю: она не хочет, чтобы в пригласительном листе ее имя фигурировало рядом с Ивонной, и ее можно понять, — нет, говорит, я, мол, не об этом с ней говорил, признавайся, что она сказала по поводу нашей свадьбы? — ничего не сказала, — врешь! — нет, Кати, уверяю тебя, ну не хочет она, чтобы ее имя стояло рядом с именем Ивонны, — перезвони и скажи ей, что когда твой сын женится, можно пустить побоку свое самолюбие, — ты могла бы сказать то же самое своей мачехе, — здесь она в слезы: при чем тут здрасьте, это я, я настаиваю на ее присутствии, а не она, бедняжка, она же — воплощенная деликатность, — сама понимая связанные с этим сложности, упрашивала, чтобы ее не включали в лист, так что звони своей матери, — я звоню, весь на взводе, Катрин взяла отводную трубку, — Иван, — говорит мама, — до сих пор ты вел совершенно бестолковую жизнь, и вдруг тебе приспичило жениться, а я теперь вынуждена буду провести целый вечер с твоим отцом, мужчиной, которого не видела семнадцать лет, чтобы он теперь созерцал мои дряблую кожу и лишние килограммы, а также с Ивонной, которую — я как-то тебе говорила — волнует только одно: возможность лишний раз сыграть в бридж (мне рассказал об этом Феликс Перолари), — ну кто бы говорил, мама тоже любительница бриджа, — и вот я все это буду вынуждена терпеть, но гостевой лист — это же не просто бумажка, его же все получат и досконально изучат, и вот там торжественно появляюсь я — в полном одиночестве, — гляжу, Катрин с трубкой у уха мотает головой с гримасой отвращения, я говорю: мама, ты эгоистка, — я не эгоистка, никакая я не эгоистка, Иван, еще скажи мне, как мадам Ромеро сегодняшним утром, что у меня каменное сердце, когда — она просто чокнутая! — я не дала ей шестьдесят франков за сверхурочное обслуживание — и вот она находит возможным заявить, что в нашей семейке у всех каменное сердце, и это после того, как несчастному Андре поставили сердечный стимулятор, между прочим, ты после этого с ним и словечком не перемолвился, ну разумеется, это пустяк, тебя все забавляет, это не я эгоистка, Иван, тебе еще о многом в жизни предстоит узнать, ступай, малыш, беги, беги к своим милым друзьям… (Вдруг замолкает.)
Пауза.
Серж. И что?..
Иван. Да все. Так ни о чем и не договорились. Я повесил трубку. (Пауза.) Мини-драма с Катрин в главной роли. С недописанным финалом, поскольку я спешил.
Марк. А почему ты позволяешь этим мерзким бабам помыкать собой?
Иван. Почему позволяю помыкать? Не знаю! Они чокнутые!
Серж. Что-то ты похудел.
Иван. Похудеешь тут. Четыре кило потерял. Исключительно от нервов. «О счастливой жизни». О! Это прямо для меня! И что там сказано о ней?
Марк. Это шедевр.
Иван. Что?
Серж. Он не знает, не читал.
Иван. Что?
Марк. Не читал. Мне Серж сказал, что это шедевр. Буквально перед твоим приходом.
Серж. Я сказал, что это шедевр, потому что это шедевр.
Марк. Да-да, разумеется.
Серж. Это шедевр.
Марк. Что за муха тебя укусила?
Серж. Ты представил дело так, словно я поминутно повторяю: «шедевр».
Марк. Нисколько.
Серж. Но ты говорил с насмешкой…
Марк. Да ничего подобного.
Серж. Да-да, «шедевр», причем таким тоном…
Марк. Да что за идиотизм! Нисколько!.. А еще ты добавил слово «актуальнейшая».
Серж. Да. И что?
Марк. Да ничего. (Пауза.) Ты сказал актуальнейшая так, словно актуальность — это обязательно хорошо. Словно, оценивая что-либо, нет высшей похвалы, если сказать, что это вещь очень, бесконечно актуальная.
Серж. И?..
Марк. И всё. (Пауза.) Заметь, я ничего не говорю про «-ейшую». Актуальн-ейшая.
Серж. Ты сегодня решил меня достать?
Марк. Нет.
Иван. Да прекратите вы собачиться. Только этого не хватало!
Серж. То есть ты утверждаешь, что книга, написанная около двух тысячелетий назад, сегодня не может быть актуальной?
Марк. Ни в коем случае не утверждаю. Любая классика актуальна, иначе это не классика.
Серж. Мы спорим о терминах.
Иван. Давайте, решим, что будем делать. В кино мы, судя по всему, к сожалению, не попадаем. В ресторан?
Марк. Серж говорит, его картина произвела на тебя сильное впечатление
Иван. Да… Картина произвела на меня определенное впечатление, да… (Пауза.) А на тебя — никакого, я в курсе.
Марк. Да, она никакая. (Пауза.) Пойдем ужинать. Серж знает ресторан с хорошей лионской кухней.
Серж. Ты говоришь, она слишком жирная.
Марк. Она мне кажется жирноватой, но я бы хотел попробовать.
Серж. Ну нет, если ты ее находишь слишком жирной, пойдем куда-нибудь еще.
Марк. А я бы хотел попробовать.
Серж. В ресторан ходят, чтобы получать удовольствие. Иначе туда вообще нет смысла идти! (Помолчав, Ивану.) Ты хочешь лионскую кухню, а?
Иван. Я — как все.
Марк. Вот человек, который как все, он всегда и все делает как все.
Иван. Да что с вами случилось, вы оба какие-то странные!
Серж. А я с ним согласен: у тебя когда-нибудь бывает свое собственное мнение?
Иван. Слушайте, друзья, если вы собрались сделать из меня козла отпущения, я пас! Мне сегодня уже хватило.
Марк. А ты отнесись к этому с юмором, Иван.
Иван. В смысле?
Марк. Ну, с юмором, старина.
Иван. С юмором? Не вижу тут ничего смешного. (Пауза.) С юмором, ты какой-то странный.
Марк. Мне кажется, в последнее время тебе порой не достает чувства юмора. А это опасно, вот посмотри на меня, к примеру.
Иван. Что ты такое говоришь?
Марк. Ты не находишь, что мне тоже в последнее время порой не хватает чувства юмора?
Иван. Правда?
Серж. Так, баста, давайте на этом поставим точку. Честно говоря, у меня совсем пропал аппетит.
Иван. Ребята, вы меня сегодня пугаете!..
Серж. Хочешь знать мое мнение по поводу твоих бабских историй?
Иван. Давай.
Серж. Самая истеричная из всех них — Катрин. И намного.
Марк. Это очевидно.
Серж. И, если ты и дальше позволишь ей помыкать собой, готовься к худшему.
Иван. А что я могу сделать?
Марк. Отменить.
Иван. Отменить свадьбу?!
Серж. А он прав.
Иван. Но я не могу, вы рехнулись!
Марк. Отчего же?
Иван. Да потому что не могу, вы что! Все уже организовано. Я уже месяц торгую канцтоварами…
Марк. А как это связано?
Иван. Магазин принадлежит ее дяде, которому совершенно без надобности вообще кого-то нанимать, и уж тем более человека, который всю жизнь работал с мануфактурой и больше ни с чем.
Серж. Да никто тебя не заставляет. Я просто высказал свое мнение.
Иван. Извини, Серж, не хочу тебя обидеть, но не тебе мне давать специфические советы в вопросах супружества. Нельзя сказать, что твой собственный опыт тебе это позволяет.
Серж. Ты совершенно прав.
Иван. Я не могу отменить эту свадьбу. И помимо того, что Катрин истеричка, у нее полно достоинств. Достоинств, имеющих решающее значение, когда речь идет о браке с человеком вроде меня… (Указывает на картину Антриоса.) Ты куда ее повесишь?
Серж. Еще не решил.
Иван. Может, там?
Серж. Там свет из окна уничтожит весь эффект.
Иван. А, точно. (Пауза.) Сегодня вспомнил о тебе. К нам в магазин привезли пятьсот плакатов, на которых изображены белые, совершенно белые цветы на белом фоне.
Серж. Антриос не белый.
Иван. Конечно нет, это я так, к слову.
Марк. Иван, ты считаешь, что эта картина не белая?
Иван. Не совсем, но в какой-то степени…
Марк. Отлично. И что же там другого цвета по-твоему?..
Иван. Там можно увидеть разные цвета… Желтый, серый, чуть охристые линии…
Марк. И эти краски вызывают эмоции?
Иван. Да… эти краски рождают во мне эмоции.
Марк. Знаешь, Иван, ты просто тряпка. Амебообразная химера.
Серж. Слушай, что ты прицепился к Ивану?
Марк. Потому что это мелкий подлиза, порабощенный, одурманенный баблом, одурманенный тем, что ему представляется культурой, в то время как меня от такой культуры попросту тошнит.
Серж (после секундного замешательства). …Да
что на тебя нашло?
Марк (Ивану). Как ты можешь, Иван?.. Без
зазрения совести, Иван!
Иван. Что без
зазрения совести?.. Что без зазрения совести?.. (Пауза.) Если эти краски действительно рождают во мне эмоции. Именно
так. Уж не обессудь. (Пауза.) И уйми наконец свою страсть к верховной власти.
Марк. Как ты можешь без зазрения совести говорить, что эти краски рождают в тебе эмоции?..
Иван. Потому что так и есть.
Марк. Так и есть? Ты реально от этих красок испытываешь эмоции?
Иван. Да. Я испытываю от этих красок эмоции.
Марк Ты испытываешь от этих красок эмоции, Иван?!
Серж. Он
испытывает эмоции от этих красок. Имеет право!
Марк. Нет, не имеет права.
Иван. Я? Не имею права?!
Марк. Не имеешь.
Серж. Почему это он не имеет права? Знаешь ли, похоже, с тобой что-то не то. Тебе бы обратиться к психоаналитику.
Марк. Он не имеет права утверждать, что испытывает от этих красок эмоции, потому что это вранье.
Иван. Что? Что я от них испытываю эмоции?
Марк. Потому что здесь отсутствует какой-либо цвет кроме белого. Значит, ты их не можешь видеть. А значит, нечему и вызывать эмоции.
Иван. Говори-ка за себя.
Марк. Как ты мог так опуститься, Иван!..
Серж. Да кто ты такой, Марк? (Пауза.) Кто ты такой, чтобы устанавливать свои правила? Субъект, которому ничто не нравится, презирающий весь белый свет, но навязывающий ему свои собственные моральные критерии, несмотря на то, что сам своего времени не представляет…
Марк. Что это за «своего времени не представляет»?
Иван. Чао. Я ухожу.
Серж. Куда ты.
Иван. Пойду. Мне неинтересно смотреть на то, как вы выпускаете пар.
Серж. Стой! Перестань вставать в позу… Если ты сейчас уйдешь, получится, что он прав.
Иван замирает, словно буриданов осел.
Человек, который представляет свое время — это тот, кто живет в своем времени.
Марк. Что за чушь? Как человек может жить в другом времени кроме своего? Объясни-ка.
Серж. Человек своего времени — это тот, о котором и через двадцать, и через сто лет скажут, что он представляет историческую эпоху, в которой прошла его жизнь.
Марк. Так-так. (Пауза.) И что это дает?
Серж. В смысле?
Марк. Что мне с того, что однажды обо мне скажут, что я представляю эпоху, в которой прошла моя жизнь?
Серж. Тебе-то
от этого никакой пользы, бедный мой друг! Ты тут совершенно ни при чем! Человек
своего времени, как я тебе уже объяснил, так же, как и все, кого
ты ценишь, неотделимая часть жизни всего человечества… Человек своего времени
не останавливает движение истории живописи, едва достигнув как бы фламандского Кавайона.
Марк. Это Каркассон.
Серж. Ну да, какая разница!.. Человек своего времени участвует в общем движении эволюции…
Марк. И по-твоему, это — благо.
Серж. Это ни благо, ни зло — зачем тебе обязательно нужна моральная оценка? — такова природа вещей.
Марк. Ну а ты? Ты — участвуешь в общем движении эволюции?
Серж. Да.
Марк. А Иван?
Иван. Вот уж нет. Амебообразная химера ни в чем не участвует.
Серж. Иван по-своему тоже человек своего времени.
Марк. И в чем, по-твоему, это у него проявляется? Уж не в той ли мазне, что висит у него над камином?
Иван. Это вовсе не мазня!
Серж. Конечно мазня.
Иван. Вовсе нет!
Серж. Впрочем это неважно. Иван представляет определенный образ жизни и мысли, характерный для его времени. Как и ты, впрочем. К глубокому моему сожалению, ты типичный представитель своего времени. Несмотря на то, что ты не желаешь быть таковым, несмотря на то, каков ты есть на самом деле.
Марк. Ну тогда все отлично. Не вижу проблемы.
Серж. Проблема — только в тебе самом, поскольку ты навязываешь свои моральные правила окружающим. А они не желают им подчиняться. Ты словно попал в зыбучие пески: чем больше пытаешься выбраться, тем больше тебя затягивает… И извинись перед Иваном.
Марк. Иван трус.
Последняя
капля для буриданова осла: Иван стремительно уходит. Небольшая пауза.
Серж. Браво.
Молчат.
Марк. Лучше бы мы сегодня не встретились вовсе… Согласись… Мне лучше тоже уйти…
Серж. Возможно…
Марк. Ладно…
Серж. А трус-то ты сам. Ты сладил с парнем, который неспособен оказать сопротивление… И ты это прекрасно понимаешь.
Марк. Ты прав… И будешь прав, если прибавишь, что в конечном счете я проиграл… Видишь ли, внезапно я перестал понимать, я уже не вижу, что меня связывает с Иваном… Я перестал понимать, как я на самом деле отношусь к нему.
Серж. Иван всегда был таким, каков он есть.
Марк. В нем было безумие, неуместность… Он был раним и в то же время бессилен перед своим безумием…
Серж. Ну а я?
Марк. Что — ты?
Серж. Знаешь ли ты, что тебя связывает со мной?
Марк. …Этот разговор может нас далеко завести…
Серж. Ну скажи.
Марк (немного помолчав). …Мне стыдно, что я обидел Ивана.
Серж. О! Наконец-то из твоих уст вылетела почти человеческая речь. …Между прочим, мазню, что он повесил у себя над камином, написал никто иной как его отец.
Марк. Что ты говоришь? Вот я жидко обосрался…
Серж. Да уж…
Марк. Но ведь
и ты, зная это, меня поддержал…
Серж. Да-да, но я вспомнил об этом, когда уже вылетело изо рта…
Марк. Словом, оба обосрались…
Серж. М-да…
Небольшая пауза… Звонок в прихожей. Серж
идет открывать. Как и при первом появлении, Иван врывается, уже начав монолог.
Иван. Иван возвращается! Когда я вышел, лифт был занят, я рванул вниз по лестнице и пока несся по ней, думал, я — трус, химера, тряпка — думал: сейчас вернусь сюда со пушкой и замочу его, я ему покажу, какой я безвольный и раболепный; достигнув первого этажа, я задал себе вопрос: дружок, затем ли ты шесть лет посещал психоаналитика, чтобы как результат замочить своего лучшего друга? — или затем ты шесть лет посещал психоаналитика, чтобы в результате за словесным бредом, который он несет, не заметить, что он глубоко несчастен; и я повернул обратно, с каждым маршем теряя чувство обиды и говорил себе: Марк зовет на помощь, и я должен помочь, даже если мне самому помощь нужна… Кстати, на днях я говорил о вас с Финкельзоном…
Серж. Ты что, говорил о нас с Финкельзоном?!
Иван. Я обо всем говорю с Финкельзоном.
Серж. А о нас ты зачем говоришь?
Марк. Я запрещаю тебе обсуждать меня с этим придурком.
Иван. Ты не имеешь права мне что-то запрещать.
Серж. Почему ты нас с кем-то обсуждаешь?
Иван. Я почувствовал натянутость в ваших отношениях и хотел, чтобы Финкельзон объяснил мне, что происходит…
Серж. И что говорит этот дебил?
Иван. Он говорит кое-что забавное…
Марк. А что, эта публика еще и советы дает?
Иван. Нет, публика ничего не советовала, а он посоветовал и даже сделал жест — а он никогда не опускается до жестикуляции, всегда холоден, я ему: что же вы не двигаетесь, так можно замерзнуть!..
Серж. Ну хорошо, что он все таки говорит?!
Марк. Да насрать, что он говорит!
Серж. Что он говорит?
Марк. Да что в этом интересного?
Серж. Я,
блядь, хочу знать, что говорит этот мудак!
Иван (роясь в кармане своей куртки). Хотите
знать?.. (Достает сложенный листок
бумаги.)
Марк. Ты что, записываешь?
Иван (разворачивая листок). Записываю, потому
что это сложно… Читать?
Серж. Читай.
Иван. «Если я это я, поскольку я это я, и если ты это ты, поскольку ты это ты, я это я и ты это ты. Если, напротив, я это я, поскольку ты это ты и если ты это ты, поскольку я это я, то я не я и ты не ты…» (Пауза.) Вот поэтому мне и пришлось все это записать.
Марк (помолчав). И сколько он берет?
Иван. По
четыреста франков за сеанс два раза в неделю.
Марк. Очаровательно.
Иван. И только наличными. Там такая штука: они не принимают безнал. Фрейд сказал: ты должен чувствовать, как даешь деньгам свободу.
Марк. Тебе повезло заполучить такого наставника.
Серж. Согласен!.. С твоей стороны было бы любезно скопировать для нас это изречение.
Марк. Да. Оно может принести большую пользу.
Иван (бережно складывая листок). Все шутите. А
это очень глубоко.
Марк. Если ты из-за него вернулся подставить вторую щеку, можешь его поблагодарить: он сделал из тебя тряпку, а ты и рад, вот что главное.
Иван (Сержу). И все из-за того, что он никак
не хочет поверить, что я оценил твоего Антриоса.
Серж. Мне
плевать, что вы думаете по поводу этой картины, что ты, что он.
Иван. Я не вру: чем больше на нее смотрю, тем больше она мне нравится.
Серж. А давайте перестанем обсуждать эту картину; так будет лучше для всех, окей? Мне это совершенно неинтересно.
Марк. Что ж ты так убиваешься?
Серж. Я не убиваюсь, Марк. Каждый из вас высказал свое мнение. Вот и ладушки. Вопрос закрыт.
Марк. Видишь,
как это тебя тяготит…
Серж. Ничто меня нее тяготит. Просто я устал.
Марк. …а раз это тебя тяготит, значит, ты зависишь от мнения окружающих…
Серж. Я устал, Марк. Бесплодный разговор… Честно говоря, я уже начинаю ненавидеть ее, как и вы.
Иван. Пойдем
в ресторан!
Серж. Убирайтесь оба! Почему вы оба не уходите?
Иван. Ну уж нет! В кои веки удалось собраться всем вместе.
Серж. И это
никак не пошло на пользу нашей дружбе.
Иван. Не понимаю, что происходит. Успокоимся. Какой смысл во всех этих разглагольствованиях, и уж тем более — о какой-то картине!
Серж. А понимаешь ли ты, что своим «успокоимся» и манерой пастыря ты только подливаешь масло в огонь! Или это ты тоже не понимаешь?
Иван. А вы прекратите меня гнобить!
Марк. Знаешь, а ты, оказывается, умеешь дать отпор, когда хочешь. Я, пожалуй, тоже запишусь к Финкельзону!..
Иван. Здесь я не помощник, он больше никого не берет. (Пауза.) Что это ты глотаешь?
Марк. Гельземиум.
Иван. Я наконец решил, по Станиславскому, обратиться к логике и последовательности: женитьба — дети — смерть. Канцтовары. Что еще может случиться?
Внезапно, импульсивно Серж
вскакивает, уносит картину прочь и тут же возвращается.
Марк. Мы недостойны ее созерцать…
Серж. Точно.
Марк. А возможно, ты опасаешься, что в моем присутствии вдруг начнешь смотреть на нее моими глазами…
Серж. Ну нет. Знаешь, что по этому поводу сказал Поль Валери? Я буду лить воду на твою мельницу.
Марк. Прекрати тут мне цитировать Поля Валери.
Серж. Тебе же нравился Поль Валери!
Марк. Мне плевать, что по этому поводу сказал Поль Валери.
Серж. Это ты познакомил меня с этим автором. Ты же сам открыл мне Поля Валери!
Марк. Не надо мне цитировать Поля Валери, Мне плевать, что там говорил Поль Валери.
Серж. А на что тебе не плевать?
Марк. На то, что ты купил эту картину. (Пауза.) На то, что ты выложил двести косарей за это дерьмо.
Иван. Марк, не начинай опять!
Серж. Ну, раз уж пошел такой разговор начистоту, скажу тебе, на что не плевать мне. Мне не плевать на то, как ты с намеками и усмешками убеждаешь меня в том, что на самом деле и я считаю это произведение дешевым выпендрежем. Ты не хочешь поверить, что она мне действительно нравится. Тебе хотелось бы вовлечь меня в гнусный заговор. И вот это появившееся в тебе ожидание, что все рядом с тобой кривят душой, если говорить твоими же словами, все больше ослабляет связь между нами.
Марк. Но я и впрямь не могу поверить, что тебе действительно нравится эта картина.
Иван. Но почему?
Марк. Потому что я люблю Сержа, но я неспособен любить того Сержа, который покупает подобные картины.
Серж. А почему ты говоришь «который покупает», а не «которому нравятся»?
Марк. Да не хочу я говорить «нравятся», я не могу верить в это «нравятся».
Серж. Для чего же этот самый который покупает, коли ему не нравится?
Марк. В этом-то и загвоздка.
Серж (Ивану). Здесь стоит отметить безапелляционность, с которой это было сказано! Я валяю дурака, а он глазом не моргнув отвечает с этой напыщенной мнимой многозначительностью. (Марку.) То есть ты не можешь предположить даже на секунду, пусть это маловероятно, что она действительно может мне нравиться и что меня просто убивает твоя безапелляционность, с которой ты стремишься принудить других испытывать отвращение к тому, к чему его испытываешь ты?
Марк. Нет, не могу предположить.
Серж. Когда ты спросил как мне Пола — твоя девица, которая во время ужина прицепилась ко мне, рассказывая, что синдром Элерса–Данлоса можно лечить гомеопатией, — я же не сказал, что это уродливая мерзкая жаба. А мог бы.
Марк. По-твоему Пола такая?
Серж. А по-твоему?
Иван. Да нет, он так не думает! Он не может так думать о Поле!
Марк. Отвечай мне.
Серж. Ну вот видишь? Видишь, как приятно такое слышать!
Марк. То, что ты только что сказал — это о Поле?
Серж. Я мог бы и больше сказать.
Иван. Да нет!!
Марк. Больше Серж? Хуже жабы? Скажи-ка а хуже жабы — это что?..
Серж. Ага! Когда дело коснулось тебя лично, слова стали весьма горькими на вкус!..
Марк. Серж, объясни: хуже жабы — это что?
Серж. Вот только оставь этот ледяной тон. Хотя бы — это я отвечаю на твой вопрос! — хотя бы ее реакция на сигаретный дым…
Марк. Что за реакция на сигаретный дым…
Серж. Да-да. Ее реакция на сигаретный дым. Этакий жест, казалось бы ничего не значащий, безобидный. Ничего подобного, такая реакция на сигаретный дым по сути — типичное хамство.
Марк. …Все это ты говоришь о Поле, моей спутнице жизни, используя подобные ужасные слова, потому что тебе не нравится, как она реагирует на сигаретный дым?..
Серж. Совершенно верно. То, как она реагирует на сигаретный дым, обличает ее лучше всяких слов.
Марк. Серж, объясни-ка ты мне, пока я еще могу держать себя в руках. Тебе не кажется, что ты очень рискуешь.
Серж. Любая женщина могла бы сказать: «Извините, мне не совсем приятен дым, переставьте, пожалуйста, свою пепельницу», — но она так не может, она не может опуститься до таких слов, она передает свое презрение рассчитанным жестом со злобным отвращением, движением руки, почти неприметным, словно говорящим: «Курите-курите, взывать к вашей совести — дело безнадежное», — и ты уже не понимаешь что больше ей досаждает: сигарета или ты сам.
Иван. Ты преувеличиваешь!..
Серж. Видишь, он не говорит, что я неправ, он говорит, что я преувеличиваю. Не говорит, что я неправ. Подобная реакция на сигаретный дым выдает характер холодный, высокомерный и замкнутый. Ты и сам постепенно становишься таким. Это обидно, Марк, действительно обидно, что ты попал в лапы женщины, пышущей злобой…
Иван. Пола не пышет злобой!..
Марк. Возьми свои слова обратно, Серж.
Серж. Нет.
Иван. Перестань!
Марк. Возьми свои слова обратно…
Иван. Сделай это! Это же смешно!
Марк. Серж, последний раз прошу тебя, возьми свои слова обратно.
Серж. У меня от вас двоих аберрация зрения. Вы какие-то допотопные.
Марк бросается на Сержа,
Иван кидается разнимать.
Марк (Ивану). Отвали!..
Серж (Ивану). Не лезь!..
Следует
что-то типа комической схватки, очень короткой: Иван случайно нарывается на
удар.
Иван. Сука!..
Вот говно!..
Серж. Дай-ка гляну, дай-ка…
Иван стонет, возможно, немного сильней, чем
следует.
Да дай же посмотреть!.. Ничего… Ничего страшного… Погоди-ка (Уходит и возвращается с компрессом.) Приложи, подержи в течение минуты.
Иван. Вы оба просто звери. Было два нормальных пацана — и вдруг совсем свихнулись.
Серж. Успокойся.
Иван. Так больно же!.. Может статься, лопнула барабанная перепонка!..
Серж. Да нет.
Иван. Откуда ты знаешь? Ты что, отоларинголог? Ну у меня и друзья. Интеллигенты, называется!..
Серж. Слушай, успокойся ты.
Иван. Если тебе не нравится, как кто-то реагирует на курение, не значит, что нужно срывать свое недовольство на ком попало.
Серж. Согласен.
Иван. В конце концов это бессмысленно!
Серж. А ты знаешь что-то наполненное смыслом.
Иван. Опять, опять мне досталось!.. Возможно, у меня внутреннее кровотечение, вон мышь пробежала!..
Серж. Это крыса.
Иван. Крыса?
Серж. Да, иногда она выбегает.
Иван. У тебя есть крыса?!!
Серж. Компресс не убирай, подержи еще.
Иван. Что с вами случилось? Что за крыса между вами пробежала? Что сделало вас настолько невменяемыми?..
Серж. Я купил картину, а она не понравилась Марку.
Иван. Ты опять? Вы оба ходите по кругу и никак не можете остановиться… Прямо как у меня эта история с Ивонной. Совершенно невозможная ситуация.
Серж. А кто это?
Иван. Моя мачеха!
Серж. Я уже стал беспокоиться, слишком долго ты не рассказываешь о ней.
Иван. Плавать она училась в канале в Обервилье. Там было полно дохлых крыс, но смотритель шлюза сказал: «Ныряйте!», — это было незабываемо; — это она рассказала вчера, когда я был у папы, — мы были бедны, и это было замечательно! — Я тут же ответил, что научился плавать в четырнадцатилетнем возрасте в Отёй, на мне был спасательный жилет и собственный тренер. Больно, правда, больно… ну точно лопнула барабанная перепонка.
Небольшая
пауза.
Марк. А почему ты сразу мне не сказал, что ты думаешь о Поле?
Серж. Не хотел тебя травмировать.
Марк. Нет-нет-нет…
Серж. Что нет-нет-нет?...
Марк. Я не о том. (Пауза.) Тогда, когда я спросил, что ты думаешь о Поле, ты сказал: «Вы подходите друг другу».
Серж. Да…
Марк. И звучало это как одобрение.
Серж. Разумеется…
Марк. Вот-вот. Тогда это было так.
Серж. Хорошо, но что ты хочешь доказать?
Марк. Что сегодня ты устраиваешь суд над Полой, а по сути — надо мной, и процесс носит обвинительный уклон.
Серж. …Чтобы я что-то понял…
Марк. Нет-нет, все ты прекрасно понимаешь.
Серж. Нисколько.
Марк. Поскольку я не захотел далее следовать за твоим исступленным, притом совсем новорожденным аппетитом к современному, — я тут же оказался «высокомерным», «замкнутым» и «допотопным»…
Иван. Это дрель! Сверлит мозг насквозь!
Серж. Может, рюмочку коньяка?
Иван. Думаешь? Пока у меня в башке эта пакость, не даст ли алкоголь обратный эффект?..
Серж. Тогда аспирин?
Иван. Да отстаньте от меня, вы оба. Продолжайте вашу кретиническую дискуссию, а обо мне забудьте.
Марк. Это сложно.
Иван. В вас нет ни грамма сострадания. Оно в вас просто отсутствует.
Серж. Я лишь сказал, что вы созданы друг для друга. И я вовсе не злюсь на тебя за то, что у тебя есть Пола.
Марк. И у тебя нет ни малейшего повода на меня за это злиться?
Серж. Во как! А у тебя, получается, есть повод злиться на меня… за то, что у меня есть Антриос!
Марк. Есть.
Серж. …Тут я уже что-то не догоняю.
Марк. Я не променял тебя на Полу.
Серж. Тогда как я тебя променял на Антриоса, так, что ли?
Марк. Да.
Серж. …Я променял тебя на Антриоса?!
Марк. Да. На Антриос и компания.
Серж (Ивану). Ты не знаешь, о чем это он?..
Иван. Мне насрать,
вы оба ненормальные.
Марк. В свое время ты ни за что не стал бы покупать такую картину.
Серж. Это в какое еще свое время?
Марк. Когда
ты меня отличал от прочих и судил обо всем так же, как я.
Серж. А что, разве у нас было такое время?
Марк. А вот это — жестоко и низко с твоей стороны.
Серж. Поверь, меня все это тоже убивает.
Марк. Если бы Иван настолько не превратился в губку, он бы меня поддержал.
Иван. Давай-давай. С меня это все как с гуся вода.
Марк (Сержу). Это было время, когда ты гордился дружбой со мной… Тебе нравилась моя странность, моя склонность избегать лежащее на поверхности. Будучи сам патологически нормальным, ты кичился перед окружающими моей необычностью. Я был твоим алиби, но… с течением времени, видимо, подобные ощущения потеряли свою остроту… Следующий этап — ты стал отдаляться… Верней, отъединяться.
Иван. Мне особенно нравится этот «следующий этап».
Марк. Следующий этап мне просто ненавистен. Неумолимая жестокость этого разъединения. Ты взял и забыл меня. Я был покинут. Для меня ты просто предатель.
Пауза.
Серж (Ивану). …Если я правильно понял, он был моим наставником!..
Иван
не отвечает. Марк пристально смотрит на него с презрением.
(после небольшой паузы). Предположим, я любил тебя как наставника. А как ты ко мне относился?
Марк. А то ты не знаешь.
Серж. Да-да, но я хотел бы это услышать от тебя.
Марк. …Мне нравилось, как ты смотрел на меня. Это мне льстило. Я испытывал благодарность за твое ко мне особое отношение. Я даже уверовал в то, что это особое отношение — оттого, что ты ставишь меня выше прочих. И верил до того самого дня, когда убедился в обратном.
Серж. Потрясающе.
Марк. Все так и было.
Серж. Облом-с…
Марк. Вот именно, облом!
Серж. Ах, какой облом!
Марк. Особенно для меня… Что до тебя — у тебя появились новые точки приложения. Идолопоклонники быстро находят себе новых идолов. Художники!.. Деконструкция!
Иван (после небольшой паузы). Что за деконструкция?..
Марк. Не знаешь, что такое деконструкция?.. Спроси у Сержа, он в этом хорошо ориентируется… (Сержу.) Объясняя мне поэтику абсурдизма, ты воспользовался терминологией из области градостроительства… О! Ты улыбнулся! Вот видишь, когда ты так улыбаешься, у меня вновь появляется надежда, какого ху!.. дожника…
Иван. Да помиритесь же наконец! Проведем классный вечерок, это все просто смехотворно!
Марк. …Это все моя вина. В последнее время мы мало видимся. Меня не было, и ты окунулся во всю эту элитарщину. Всякие Ропсы… Деспрез-Кудеры… дантист этот, Ги Алье… Именно последний тебя…
Серж. Нет-нет-нет-нет, ничуть, это вовсе не его сфера, он признает только концептуализм…
Марк. А что, есть какая-то разница?
Серж. Есть и еще какая!..
Марк. Вот видишь, еще одно доказательство, что я тебя упустил… (Пауза.) Мы не понимаем друг друга даже в обычной болтовне.
Серж. Для меня абсолютная новость — и это настоящее открытие, — что, оказывается, ты властвовал надо мной, я был твоей собственностью.
Марк. Ну какой собственностью? Не так… Но мы никогда не должны оставлять своих друзей без присмотра. За друзьями нужно постоянно приглядывать. В ином случае вы можете их потерять. (Пауза.) Возьмем несчастного Ивана, как нам нравилось, когда он психовал, а мы позволили ему стать трусом, затерявшимся среди канцтоваров… Вот-вот осупружится… Этот парень дарил нас своей неординарностью, а сейчас превратился в ластик, тщательно стирающий все углы.
Серж. Кто это нас дарил? Ты хоть слышишь сам себя? Как обычно, смотришь на все исключительно со своей колокольни. Да научись ты любить в людях их самих, Марк.
Марк. Что значит «их самих»?!
Серж. Таких, какие они есть.
Марк. А какие они есть? Как мне их воспринимать? (Пауза.) После крушения всех надежд, которые я на них возлагал?.. (Пауза.) Тщетно искал я друга, но он остался в прошлом. И когда я это осознал, то понял, что все безнадежно. Передо мной стояла задача создать его из тебя. И я не мог и в страшном сне представить себе, что недалек тот день, когда моя креатура, после ужина у Деспрез-Кудеров, дабы упрочить свой новый статус, пойдет и купит белую картину.
Иван. Есть какое-то медицинское название. Как-то это называется в медицине…
Серж. Что ж,
вот и конец пятнадцатилетней дружбе…
Марк. Да…
Иван. Плачевный финал…
Марк. Видишь ли, если бы мы смогли нормально поговорить, мне бы, может быть, наконец удалось спокойно все объяснить…
Серж. Думаешь?
Марк. Пожалуй, нет…
Серж. Ну все же. Попробуй. Попробуем поговорить без запала, беспристрастно.
Марк. Я не признаю критерии оценок в современном искусстве… Новые правила. Лишенные какой-либо логики… (Пауза.) А алогичность не свойственна живому. Все это мертво, Серж…
Серж. Ну хорошо. И что?
Марк. А что, этого мало? (Пауза.) И я у тебя был объектом вне логики.
Серж. Да что ты говоришь!
Марк. Оговорюсь: объектом вне логики «в свое время».
Иван. Финкельзон гений. (Пауза.) Я имею в виду, что он все правильно объяснил!
Марк. Мне бы хотелось, чтобы ты воздержался от суждений, Иван, или хотя бы не лез в наш разговор.
Иван. Хочешь от меня избавиться — не вопрос, почему это должно меня трогать? Барабанная перепонка уже лопнула, да сводите свои счеты как вам заблагорассудится!
Марк. Может, у него действительно лопнула барабанная перепонка? Похоже, я ему и впрямь серьезно заехал.
Серж (смеется). Я тебя умоляю, только не надо
этим кичиться.
Марк. Пойми,
Иван, чем ты меня сейчас бесишь, — помимо всего, что я уже высказал, — так это
своим стремлением нивелировать в каждом из нас то, что как раз нас
различает. Чтобы мы стали одинаковыми,
вот чего ты добиваешься. И праздновать своего труса под сурдинку этого
равенства. Чтобы мы были одинаковыми в споре, в былой дружбе — во всем. Но
мы-то разные, Иван. И тебе не усидеть между двух стульев. Придется кого-то
выбирать.
Иван. Мой выбор сделан.
Марк. Прекрасно.
Серж. А мне не нужны союзники.
Марк. Не отвергай бедолагу.
Иван. Если между нами такая вражда, чего мы тогда встречаемся?! Вражда, она теперь очевидна. Верней, во мне нет к вам вражды, это вы, вы ненавидите друг друга! И меня за компанию! Ну так какой смысл встречаться?.. Я рассчитывал расслабиться после недели, заполненной идиотскими проблемами, провести вечерок с двумя лучшими друзьями, сходить в кино, повеселиться снять напряжение…
Серж. Заметь, ты говоришь исключительно о себе.
Иван. А вы о ком говорите, вы?! Да все люди говорят исключительно о себе!
Серж. А кто испортил вечер? Ты же и испортил…
Иван. Это я испортил вечер?!
Серж. Да.
Иван. Я испортил вечер?! Я?! Я испортил вам вечер?!
Марк. Ты, ты, успокойся!
Иван. Это я испортил вечер?!
Серж. И сколько раз ты собираешься это повторять?
Иван. Пока мне не ответят: как это я испортил вечер?
Марк. Ты опоздал на три четверти часа, даже не извинился, после чего загрузил нас своими домашними проблемами…
Серж. А твоя пассивность, присутствие при нашей схватке на трибуне в качестве зрителя, который никак не реагирует на ход поединка, подогревало наш с Марком конфликт наихудшим образом.
Иван. И ты! И ты туда же!
Серж. Да. Потому что здесь я с ним полностью согласен. Ты создаешь условия для конфликта.
Марк. А твой слащавый и униженный голос разума, к которому ты призываешь с момента своего появления, просто невыносим.
Иван. Вы сейчас доведете меня до слез… Я могу разреветься… Я, между прочим, уже на грани…
Марк. Реви на здоровье.
Серж. Поплачь, поплачь.
Иван. Поплачь! Вы мне говорите поплачь!!.
Марк. Тебе вполне есть от чего заплакать: теряешь друзей, которых знал целую вечность, а взамен — женишься на горгоне-медузе…
Иван. Но ведь так оно и есть: все кончено!
Марк. Если между нами такая вражда, чего мы тогда встречаемся? — это твои слова.
Иван. А свадьба?! Вы свидетели, или забыли?!
Серж. Еще не поздно пригласить кого-нибудь еще.
Иван. Да нет же! Я вас уже вписал!
Марк. Замену можно произвести до последнего момента.
Иван. Вы не имеете права!
Серж. Еще как имеем!..
Иван. Нет!..
Марк. Не сходи с ума, придем мы.
Серж. Но ты еще можешь отменить эту свадьбу.
Марк. А вот это — лучше всего.
Иван. Да блядь! Что я вам сделал,
мать вашу!!. (Не выдержав, начинает
рыдать. Пауза.) То, что вы делаете, гнусно! Вы могли бы подождать до двенадцатого, а потом разсираться сколько угодно, но нет, вы решили разрушить мой
брак, который уже иначе как катастрофой назвать нельзя, я уже потерял четыре
килограмма, вы разрушаете его необратимо! Единственные два человека, чье
присутствие меня хоть как-то устраивало, вступают в смертельную схватку между
собой — ну что за невезуха!.. (Марк.)
Ты и впрямь думаешь, что мне нравятся
пластиковые файлы, скотч, веришь, что нормальный мужик может жить в
предвкушении дня, когда он будет продавать накопители для документов?! И что ты
прикажешь мне делать? Понимаю, тебя забавляет балбес,
которому уже под сорок, он изрядно забавляет друзей той ахинеей, которую подчас
несет, а к вечеру оказывается одиноким, как крыса. Которая
одна-одинешенька возвращается в свою нору. Чтобы избавиться от этого невыносимого
одиночества, этот клоун включает автоответчик, кроме него самого в доме только
он обладает голосом, и что же он слышит? Маму. Маму и только маму.
Марк (после короткой паузы.) Прекрати себя накручивать.
Иван. Прекрати
себя накручивать! Кто меня накрутил?! Я же не столь раним, как вы, кто я такой,
чтобы обижаться? Мелкий тип, не имеющий своего мнения, Я — игрушка в руках
судьбы и всегда ею был!
Марк. Да успокойся ты.
Иван. Не говори мне «успокойся»! Не вижу ни одной причины успокаиваться! Если хочешь свести меня с ума, тогда, конечно, так и скажи: «Успокойся!» «Успокойся», — худшее из того, что можно предложить человеку, который давно потерял покой! Я не такой, как вы, я неспособен добиться уважения и не желаю быть примером, не желаю существовать сам по себе, я хочу быть вашим другом Иваном — шутом гороховым! Иван — шут гороховый.
Пауза.
Серж. Эх, если бы мы умели не впадать в патетику…
Иван. Успокойся, я закончил. (Пауза.) У тебя ничего нет пожевать? Что угодно, а то у меня сейчас будет голодный обморок.
Серж. Есть оливки.
Иван. Пойдет.
Серж ставит на стол рядом с Иваном мисочку с
оливками.
Серж (Марку.) А ты будешь?
Марк
кивает. Иван ставит мисочку между ними. Едят оливки.
Иван. …Можно тарелочку для…
Серж. Да, конечно. (Ставит на стол блюдце для косточек.)
Иван (пережевывая оливки). …Доходим до последней крайности… по поводу какого-то белого полотна…
Серж. Оно не
белое.
Иван. Белое дерьмо!.. (Издает безумный вопль.) Это белое дерьмо!.. Признай это, старина!.. Это же полный идиотизм, твоя покупка!..
Серж. У тебя с собой твои чудо-фломастеры?
Иван. Зачем?.. Надеюсь, ты не собираешься портить картину?
Серж. С собой или нет?
Иван. Погоди… (Роется в карманах куртки.) Да… Синий есть…
Серж (помолчав). Пойдет.
Иван
протягивает Сержу фломастер. Серж берет, снимает колпачок, изучает кончик,
снова надевает колпачок. Поднимает глаза на Марка и кидает ему фломастер, Марк
ловит. Небольшая пауза.
Серж (Марку). Давай.
Марк
не реагирует.
Давай.
Иван. Ты не сделаешь это!..
Марк
смотрит на Сержа.
Серж. Вперед.
Иван. На вас нужно смирительные рубашки надеть!
Марк склоняется над
картиной. Иван с ужасом, а Серж бесстрастно наблюдают, как Марк проводит
фломастером по одной из пересекающих белый фон полос. Затем Марк пририсовывает
фигурку лыжника, спускающегося по этому склону. Закончив, он выпрямляется и
созерцает свое творение. Серж остается холодным, как мрамор. Иван окаменел.
Тишина.
Серж. Ладно. Что-то я проголодался. (Пауза.) Пойдем ужинать?
На лице
Марка появляется тень улыбки. Он закрывает фломастер и
пасует его Ивану, тот — ловит на лету.
У Сержа. В глубине стоит прислоненная к стене картина Антриоса. Рядом с
холстом стоит Марк, держа в руках тазик с водой, куда Серж окунает тряпочку. У Марка
засучены рукава рубашки, на Серже фартук, который был бы коротковат для маляра. Рядом можно обнаружить различные средства: флаконы и бутылки
с уайт-спиритом, чистящими средствами фирмы «Хенкель», тряпки и губки… В
стороне сидит Иван. Очищая картину, Серж с предельной осторожностью
производит последние прикосновения. Творение Антриоса предстает в своей
первозданной белизне. Марк ставит тазик на пол и рассматривает картину. Серж
поворачивается к Ивану, тот одобрительно кивает. Серж отступает и тоже
созерцает произведение. Молчание.
Иван один. [Апарт.]
Иван (глухо). …Наутро после свадьбы Катрин отправилась на кладбище Монпарнас и возложила на могилу своей покойном матери свадебный букет и пакетик драже. Я не пошел и, ожидая у часовни, всплакнул, а вечером, когда, лежа в постели в полной тишине, я вспомнил этот трогательный момент, на глаза вновь навернулись слезы. Мне настоятельно нужно поговорить с Финкельзоном об этой моей плаксивости: плачу то и дело, это ненормально для мужика моего возраста. А началось это — по крайней мере, я стал это замечать за собой — в тот вечер белой картины у Сержа. После того как Серж доказал Марку самым безумным способом, что ценит его больше, чем эту живопись, мы отправились ужинать в ресторан «У Эмиля». Там Серж и Марк договорились попытаться восстановить отношения, разрушенные словом и делом. В какой-то момент кто-то из нас произнес формулу «пробный период» — и вот тут-то я и прослезился. Оборот «пробный период» применительно к нашей дружбе абсолютно непонятно почему потряс меня так, словно земля ушла из-под ног. (Помолчав.) Хотя, сказать правду, мне теперь плевать на рациональные объяснения, ведь ничто из происходящего в этом мире, ничто из того, что было в нем прекрасного и великого — не имеет никакого рационального объяснения.
Пауза.
Серж вытирает руки. Выливает воду из тазика и убирает флаконы, бутылки —
словом, всё, напоминающее о проделанной работе. Возвращается и вновь разглядывает
свою картину. Затем отворачивается от нее и
встречается взглядом с нами.
Серж
один. [Апарт.]
Серж. Когда нам с Марком удалось с помощью швейцарского мыла на основе бычьей желчи, которое посоветовала Пола, удалить лыжника, я внимательно осмотрел картину Антриоса и обратился к Марку:
— Ты знал, что фломастер смывается?
— Нет, — отвечал Марк… — Нет. А ты?
— Я тоже, — ответил я чуть быстрей, чем следовало: я лгал. В тот момент я еле удержался от того, чтобы сознаться: «Я знал». Но мог ли я начать наш пробный период со столь неприглядного признания?.. А с другой стороны, начинать с обмана?.. Обмана! Ладно, не будем преувеличивать. Откуда во мне взялась эта идиотская щепетильность? И почему это наши отношения с Марком нужно так усложнять?
вет постепенно гаснет, остается освещенной только
картина Антриоса. В круг света входит Марк [Апарт Марка.]
Марк. Белые облака сеют снег. (Пауза.) Ни облаков, ни снега не видно. (Пауза.) Нет ни холода, ни блеска снежного наста. (Пауза.) Одинокий лыжник несется по склону. (Пауза.) Падает снег. (Пауза.) Он все падает и падает, а человек исчезает, и исчезает, возвращаясь в свое родное небытие. (Пауза.) Мой друг Серж, с которым мы дружим давно, купил картину. (Пауза.) Холст примерно 160х120 см. (Пауза.) На ней человек мчится сквозь пространство. Мчится, пока не исчезает.